Руки

Анри Труайя Руки

Жинет Парпен, девица 23 лет стала работать маникюршей в салоне красоты на Елисейских полях не по призванию, а в надежде найти мужа среди клиентов, ибо посетителями были одни мужчины. Прошло 19 лет, но ни один мужчина, доверявший ей свои руки, не попросил ее руки. По правде говоря, она стала профессионалом в своем деле: ей не было равных в работе с кусачками, пилочкой и с куском полировальной кожи. Но в ее лице не хватало нечто такого, что зажигает вожделение самца и толкает его создать семью. Высокая сутуловатая блондинка, она напоминает овцу по расстоянию между глазами, а по длине лица — лошадиную морду из-за ниспадающей верхней губы и травоядной нежности ее взгляда. Ее жесты немного скованны, а голос подрагивает. Она краснела по любому поводу и никогда не участвовала в беседах своих молодых коллег во время перекуров. Единственной данью моде являлось легкое припудривание лица и две капли фиалковых духов за ушами. До сорока лет она страдала от невинности, которую она называла «моим одиночеством». Но сейчас она успокоилась и более не мечтает приближаться к мужчине, кроме как для обработки ногтей. У нее были свои клиенты, которые переносили свои визиты в салон, лишь бы не попасть к другому мастеру. Все клиенты «Кинг — Жорж-Куафюр» были очень важными персонами: бизнесменами, кинематографистами, звездами спорта, модными политиками. Один из последних сделал за свою жизнь сотни маникюров. И когда они появлялись вновь, это было для нее счастьем и славой. Звонил телефон, и она слышала голос кассирши мадам Артур, которая спрашивала медовым голосом: «Мадемуазель Жинет, месье Мальвуазон-Дюбушар, в 15 часов, возмешь?». Приятно щемило сердце, как будто ей сообщали о любовном свидании! Такую работу многие ее коллеги считали монотонной, а ей она казалась полной неожиданностей и вдохновения. С какой ловкостью она встречала каждого клиента, садилась около него на табуретке и прикрепляла к подлокотнику мисочку с горячей водой, где будут отмокать его пальцы. Согнувшись, как велосипедист, она трудилась молча, а выше нее парикмахер в белом халате щелкал своими ножницами и вел мужской разговор с клиентом. Сведения о бегах, политическая информация, разговоры о превратностях погоды, о неудобстве дорожного движения и о преимуществах разных автомобильных марок — эти слова сыпались вперемешку с остриженными волосками. Время от времени неприличный анекдот, который она понимала наполовину, румянил ее щеки. Грубый мужской смех заставлял ее еще ниже опускать голову. Как и все сотрудницы «Кинг-Жорж-Куафюр», она носила сиреневую рабочую блузку со своими инициалами. Тогда как некоторые из ее коллег находили удовольствие нагибаться, чтобы предоставить обширный вид своей приманки, она старалась, чтобы ни один нескромный взгляд не проник ей в вырез груди. Брошка с камешками была пришпилена в нужном месте. Возможно, она зацепила бы мужа, не будь она так застенчива. Так она иногда думала, но тут же успокаивала себя, что форсированием природы нельзя приобрести счастья. Ежедневная мужская компания поддерживала в ее жизни безобидное маленькое возбуждение, от которого она не ждала ничего определенного, но ей это было нужно как наркотик. Она любила атмосферу салона красоты, где сладкий аромат косметики смешивался с запахом выкуриваемых сигар; вертикальный блеск зеркал над одинаковыми раковинами; розовые головы клиентов, выстроенные в ряд на белых основаниях пеньюаров, как в колбасном цехе; суету посыльных; журчание воды из кранов — все это гигиеническая и коммерческая суета, прерываемая иногда телефонными звонками и хлопаньем входной двери, выходящей на бульвар, где проносились шумные автобусы Вечером, возвращаясь в свою маленькую комнатку на бульваре Гувиан-Сан-Сир, она чувствовала себя утомленной и слегка выпившей. Все господа, которых она обслуживала, крутились в ее памяти. Но это не их лица преследовали ее, а их руки, мягкие и влажные, или сухие и костлявые, или орошаемые синими венами, или усеянные коричневатыми пятнышками, или с фалангами, покрытыми волосками! Она смогла бы написать имя на каждой из них — отрезанные на уровне кистей, они плавали как медузы. Некоторые ей даже снились. Но утром, соскочив с кровати, у нее снова был светлый ум. Однажды в субботу, в мае месяце, во время ее перерыва между назначенными клиентами, она увидела, как в салон зашел мужчина маленького роста, коротконогий, с выпирающим животиком, круглое лицо его, гладкое и бледное, венчал пучок седых волос. Его черный костюм, накрахмаленный воротничок и галстук бордового цвета, заколотый жемчужной булавкой, создавали впечатление доброжелательства и спокойствия, которые, впрочем, исходило и от его лица. «Служащий высокого ранга», решила Жинет. Во всяком случае, она была уверена, что зашел он в «Кинг-Жорж» впервые. Приятным голосом он попросил, чтобы его обслужили парикмахер и маникюрша. Месье Шарль был свободен и пригласил посетителя в свое кресло у окна, по знаку мадам Артур, Жинет резво поспешила к ним со своими инструментами в маленькой корзинке. Взяв руку незнакомца, она удивилась ее лихорадочной горячности. Пальцы не соответствовали персоне: худые, узловатые, с длинными желтыми и загнутыми ногтями. — Как их подстричь? — спросили она. — Очень коротко, — ответил он, — Как можно короче. Она сразу же определила, что с этими ногтями ей придется повозиться. Но она доверяла своему мастерству и инструментам, и взялась за работу над большим пальцем с помощью кусачек. Но к ее удивлению, стальные челюсти не смогли справиться даже с кончиком ногтя. Она попробовала еще раз. Бесполезно. — Увы, — сказал мужчина, — они очень крепкие. — Да, это ничего, — пробормотала она, — Мы справимся. Немножко терпения. Первые кусачки треснули, вторые затупились и третьи, наконец, после десятка усилий врезались в ороговевший край ногтя, отрывая от него кусочки. Месье Шарль давно закончил стрижку клиента, а Жинет сгорбившись, состязалась с его руками. Чтобы не задерживать парикмахера, ждущего постоянного клиента, она удалилась с незнакомцем в глубину зала. Она никогда не испытывала таких трудностей, обрезая ногти мужчины. Что с другими было искусством, с этим — грубым физическим трудом. Во всяком случае, ее профессиональная честь была задета. Надо обязательно преодолеть этот вызов. Одна за другой картонные пилочки ломались, но стальная выдержала испытание. Жинет орудовала ею так сильно, что пыль стояла столбом, как при шлифовании агата. Закончив со стрижкой ногтей, она принесла мисочку горячей воды. Только что хотела разбавить холодной, как он запустил туда руку. — Осторожно! — воскликнула она, — Очень горячо! — Да, нет, — сказал он, не моргнув глазом. Он полоскал пальцы в горячей воде и улыбался от удовольствия. Маленькие глазки каштанового цвета, стиснутые жирными веками, поблескивали. Она была в замешательстве. В состоянии приятной усталости она отодвигала ногтевые валики шпателем. — Меня никогда так хорошо не обслуживали! — сказал мужчина уходя. И он сунул ей такие щедрые чаевые, что она чуть не сделала ему реверанс.

В следующий вторник, пока она обрабатывала левую руку месье де Кресси (какая радость акцентировать аристократические конечности!), дверь салона отворилась, и вошел улыбающийся кругленький мужчина — незнакомец того дня. Может, что-нибудь забыл? Да нет, он прошел прямо к мадам Артур и записался к Жинет после клиента, которого она обслуживала. Она бросила взгляд на пальцы вошедшего и отметила, что его ногти такой же длины, как и в прошлый раз. Прошло всего три дня! Возможно ли это? Она продолжила работу с такой нервозностью, что месье де Кресси, порезанный неловким движением, неоднократно призывал ее к порядку! В первый раз обиженная за ее длинную профессиональную карьеру, она ватой промакивала капли крови, сочившиеся с длинного пальца клиента. Он ушел недовольный, но это ее мало задело, ибо все внимание было обращено к незнакомцу, который садился к ней. — Они очень быстро растут! — заметил он, наблюдая за своей рукой, лежащей на подушечке. — Время, понятие относительное, — продолжал он со смехом, проявившим концентрические морщинки на его лице. Она не поняла, что он этим хотел сказать, и выбрала самые крепкие кусачки из своей корзинки. Наученная опытом, на сей раз, она испытала меньше трудностей, обрабатывая ногти. За час они были аккуратно подстрижены. Закругленные, обработанные «розовым камнем», полированные кусочком замши, они блестели как множество зеркал — Послезавтра я приду опять, — сказал он, поднимаясь. Она подумала, что это шутка. Но в назначенный день он явился, с насмешливой улыбкой в уголках губ и с ногтями, которые выступали на два сантиметра. — Это невероятно, — пробормотала она. — Я ничего подобного не видела с тех пор, как я работаю! Вы советовались с врачом? — А как же! — возразил он, — Обращался к десяти, к двадцати врачам! — И что они вам сказали? — Что это признак отменного здоровья!

Шутит ли он? Или серьезно говорит? Он ее волновал, и то же время она получала сильное удовольствие, держа на коленях эту горячую руку с когтями. Он назвал свою фамилию, стоя у кассы: месье Дюбрей (фамилия, не внушающая никаких опасений, подумала старая дева), и просил записывать его к Жинет каждые два дня, в половине седьмого. Если ногти этого мужчины не росли так быстро, она могла бы подумать, что это стратегия вежливости. Но каждый раз, приходя в парикмахерскую, он действительно нуждался в маникюре. Этот факт ее успокаивал и вызывал некоторую досаду одновременно.

Она думала, что, возможно, он тратит целое состояние на свои руки. Хотя они часто виделись, она не могла отважиться расспросить его о жизни или о делах. Со своей стороны, он тоже был натурой неразговорчивой, и их встречи проходили молча. Жинет это очень волновало. Коллеги подтрунивали. Говорили, что месье Дюбрей ее «клиент номер 1», ее «воздыхатель» и даже, что было глупо и грубо, ее «вросший ноготь». Она краснела, пожимала плечами, но в душе ничего ей не льстило больше, чем создаваемый (первый раз в ее жизни) ажиотаж в салоне красоты. Мысли о месье Дюбрей не покидали ее ни днем, ни ночью. Она хотела посвятить себя исключительно его ногтям, вместо того, чтобы тратить свое время на обработку ногтей других. Когда он являлся в парикмахерскую, она испытывала радостное волнение в груди. И когда он оставлял чаевые, у нее было желание отказаться, ибо она чувствовала себя его должницей. Уже в первое посещение она заметила, что он не носил обручального кольца. Но традиции утрачиваются, и потому нельзя заключить, что он холост. И, кстати, она спрашивала себя, почему она интересуется гражданским состоянием этого господина. Случайно, не думает ли она, что он ее осчастливил бы своим вниманием, если она не была бы маникюршей? Его привлекало мастерство, а не женщина. Как-то вечером в 7 часов 10 минут, когда она заканчивала полировку его ногтей, за ним зашел скромно одетый мальчик, лет десяти. Как только они переступили порог двери, она уткнула свой нос в витрину, чтобы лучше проследить за ними. Их силуэты потерялись в толпе. Неужели это его сын? Никогда она не осмеливалась спросить его об этом. Спустя неделю мальчик появился опять. Он пришел пораньше. Ожидая месье Дюбрей, он листал иллюстрированные журналы. В 7.30. они ушли вместе. Жинет закончила свою работу и, чтобы удовлетворить свое любопытство, погналась за ними. Они шли по Елисейским Полям, останавливаясь перед каждым кинотеатром. Вдруг они очутились в зале, где шел шведский фильм, о котором все говорили, что это шедевр: «Нежные укусы любви». Странный показ для ребенка, подумала она. Может месье Дюбрей ультрамодный отец! Никакого чувства морали, двусмысленное товарищество вместо авторитета, отставка усталых воспитателей перед шумом подрастающего поколения. Подумав немного, она решила купить билет на этот сеанс. В темноте она с трудом разглядела месье Дюбрей. Он сидел в середине ряда, а его сын прямо перед ним на другом ряду. На экране шли сцены смущающей похотливости. Поцелуи крупным планом, изысканные и медленные раздевания, сплетение голых тел. Негодуя, Жинет ушла до конца фильма.

Через неделю мальчик приходил в салон два раза подряд; два раза подряд месье Дюбрей уходил с ним; два раза подряд Жинет, незамеченная ими, сопровождала их в кино. Шел фильм о распущенности физической любви; убедившись в том, что они садились также — мальчик спереди, мужчина сзади, — она в замешательстве покинула зал до перерыва. В третий раз, по техническим причинам показ фильма приостановили, зажгли свет, и месье Дюбрей случайно повернулся и обнаружил свою маникюршу, сидящую недалеко слева. Она чуть не умерла от стыда. Не думает ли он, что она шпионит за ним и, еще хуже, что у нее вкус к таким скабрезным фильмам. Когда свет погас, она поспешно вышла вон. Два дня с тревогой она ожидала визита своего клиента. Но как только он появился со своей любезной улыбкой и со своими отросшими ногтями, она успокоилась. Он спросил ее о фильме.

— Довольно смелый, — сказала она и опустила глаза. И вдруг, собрав все свое мужество, она задала вопрос, беспокоивший ее:

— Этот мальчик, ваш сын

— Нет, — ответил он, — это сын моего консьержа.

Она не поняла, удовлетворена или разочарована этим признанием.

— Очень мило, что вы его водите в кино, — продолжила она через мгновение.

— Мило и удобно, — сказал он с улыбкой.

— Почему удобно?

— Как вы могли заметить, я маленького роста. Но я люблю комфорт, и не позволю, чтобы какой-нибудь верзила заслонял мне экран. Поэтому я беру с собой ребенка и покупаю ему место впереди себя. Так, по крайней мере, я уверен, что просмотрю фильм до конца в нормальных условиях.

Такой эгоизм поразил ее. Это цинизм или необдуманность?

— Вы хотя бы подумали, что заставляете этого мальчика смотреть фильмы не его возраста? — спросила она. — Никогда не рано начинать обучаться жизни.

— Но жизнь, это совсем не это!

— Конечно, это, — сказал он, моргнув и посмотрев ей прямо в глаза, — Именно это! Только это! И это очень забавно, поверьте мне!

Смущенная, она наклонилась над рукой месье Дюбрей и заработала пилочкой так резво, что металл засвистел, обрабатывая ноготь. Оба надолго замолчали. Затем он спросил:

— Вы любите детей, мадемуазель?

— Да, — пробормотала она.

И почувствовала, что слезы подступили к глазам. Она продолжала пилить с маниакальной аккуратностью. Легкий запах паленого ногтя ударил ей в нос. Пока она пыталась оказать сопротивление очарованию, которое охватило ее, громкий голос месье Дюбрей застал ее врасплох, как в тумане:

— Не хотите ли вы стать моей женой?

Она вздрогнула. Ужас и счастье, вскипая, смешались в ее сердце. Не способная принимать решение среди этого землетрясения, она лепетала:

— Что вы такое говорите, месье? Это невозможно…! Нет…! Нет…!

Нежный, кругленький месье Дюбрей улыбался ей глазами, губами, всей душой.

— Подумайте, — сказал он, — я завтра вернусь.

На сей раз, чаевых он не оставил. Она провела ужасную ночь, взвешивая «за» и «против». После 20 лет надежды, что какой-нибудь клиент жениться на ней, имеет ли она право отказаться от исполнения своей мечты? Да, она не знает о месье Дюбрей ничего. Он немного беспокоит ее своей темной стороной, которую она усматривает в нем. Но, говорила она себе, каждая женщина является реформатором и сможет затупить углы его дурных инстинктов, ведь смогла же она справиться с его ногтями. На следующий день, с холодным решением парашютиста, прыгающего в бездну, она сказала ему «да».

Он хотел довольствоваться простой гражданской церемонией, но она, получив религиозное воспитание, настаивала на венчании в церкви. Сын консьержа был их шафером. Народу они пригласили немного. С ее стороны были только сотрудники салона, с его стороны — никого.

Во время церемонии свечи потухли, орган сломался, и мальчик из хора страшно икал. Тем не менее, эти незначительные инциденты не помешали новоиспеченным сияющим супругам получать в ризнице поздравления от друзей.

Сразу после торжества они уехали в свадебное путешествие. Месье Дюбрей держал в секрете пункт назначения. Она оказалась в роскошной гостинице в Венеции, не зная, каким образом тут очутилась. Окна в номере выходили на Большой канал. Громадная кровать из позолоченного дерева возвышалась на подиуме. В белоснежных вазах стояли белые цветы. Восхищенная Жинет подумала, а не читает ли она один из любимых романов? Она повернулась к месье Дюбрей растерянная от признательности. С волнением она ждала, что ее возьмут на руки и отнесут на свадебное ложе, покрытое леопардовыми шкурами. Но он оставался неподвижным, а руки устало висели вдоль туловища, лицо было огорченным. И он кончил тем, что попросил у нее разрешения снять туфли.

— Прошу вас, мой друг, — сказала она.

Он разулся, и она увидела, что вместо ступней у него были козлиные копыта. Ужаснувшись, она откатилась назад к стенке, не в состоянии издать ни единого звука.

На следующее утро она проснулась сияющая и счастливая, в объятиях месье Дюбрей, на котором была алая шелковая пижама. Стать женой дьявола было не так страшно, как она думала. Вокруг нее все белые цветы становились красными. На кресле, вместо ее маленького хлопчатобумажного пеньюара, лежало нижнее белье с золотистыми кружевами. В шкафах с открывающимися дверцами висело 50 новых платьев, одно красивее другого. Служащий отеля подкатил к кровати столик, полный серебряной посуды с фруктами и пирожными. После укуса апельсина они уже были во Флоренции. Затем месье Дюбрей щелкал пальцами, и они оказывались в Пизе, Неаполе, Риме. Живопись, которой Жинет восхищалась в музеях, ночью оказывалась у нее в спальне. На рассвете эти картины возвращались на свои места, где висели раньше. Никто ничего не замечал.

После месячного путешествия они вернулись в Париж и обосновались в особняке на окраине Булонского леса. Жинет больше не вернулась на работу, но от своего призвания не отказалась, ибо ее муж стоил десяти клиентов. Каждый вечер часами она с упорством обрабатывала ему руки, её профессиональное мастерство удваивалось супружеской нежностью. Он каждый день уходил на работу в 9 часов и возвращался в 18–30. По воскресеньям, если у него была деловая встреча, он всегда старался вернуться домой к обеду. Он никогда не жаловался на свою работу, никогда не отказывал жене в деньгах. В атмосфере порядка и безопасности она чувствовала, что в ней рождается крепкая обывательская добродетель. Они жили счастливо, и у них было много детей с твердыми ногтями и раздвоенными копытцами.