Руки

Приспела пора убирать рожь, но здесь, на подступах к фронту, поля стояли нетронутыми. Из года в год, как это помнилось даже очень старым людям, урожай убирали и этому не могли помешать никакие события на свете. Ведь хлебом жив человек, и оставить зерно осыпаться на поле было бы преступлением. Это значило безрассудно загубить семена и труд. Это значило — голод.

Теперь же людям пришлось увидеть, что рожь переспела, а никто не убирал её. Упущено самое важное, самое нужное, упущено потому, что кровавый разбой фашистских шаек, охватив уже глубинку Эстонии, пролёг и по созревшим нивам Майсмааской волости. Нет жнецов, люди ушли. Молодых забрала война, они взялись за оружие, чтобы защищать свободу отчизны и право народа на жизнь. Скрылись и старики и дети, чтобы их не застигли бои. Мирный труд, покой — всё было разбито. Схоронившись в тайниках, жались ребята друг к другу, словно птенцы в горящем лесу, где того и гляди заполыхает дерево с гнездом на ветке.

Четвёртый день подряд неприятель штурмовал и поливал огнём деревню Силлакюла, расположенную на холмистом взгорье между озером и болотом. Озёрный берег здесь высок, в воде отражаются пышные рощи. У подножия холмов на запад и юг стелются сенокосные угодья, простор их оживляют извилины петляющей речки. Неподалёку от деревни сенокосы переходят в болото, заросшее густым кустарником.

Деревня Силлакюла, стоявшая на высоком озёрном берегу, всегда считалась одним из красивейших мест во всей округе. Молодёжь устраивала тут лесные праздники, летними вечерами собиралась попеть и повеселиться, а зимой высокий берег служил ребятне чудесной горкой, где они катались на салазках или прокладывали лыжню.

Теперь же Силлакюла стала природной крепостью на пути врагов. Стоило им добраться до речки, как мост через неё с грохотом взлетел и сбросил в илистый омут неприятельский танк, который первым угрожающе пополз к деревне. Противник напоролся на крепкий оборонительный рубеж. Пулемёты красноармейцев, окопавшихся по холмистым склонам, скосили мотоциклистов, ехавших за головным танком. А когда подоспели остальные танки и повели обстрел, пытаясь накрыть снарядами пулемётные гнёзда, вражеские машины превратились в мишени для противотанковых пушек. Десяток-другой резких, раскатистых выстрелов — и уже вспыхнул один бронированный кулак противника, а следом за ним застряли на дороге остовы ещё двух танков. Быстрое продвижение гитлеровцев было задержано. Их пехотинцы рассыпались цепью вдоль пролёгшей через поле канавы, вдоль обочины дороги и выискивали подходящее место для переправы через речку. Однако едва только кто-нибудь из фашистов показывался на шоссе со стороны болота, как в зарослях кустарника трещали винтовки: то вели ружейный огонь местные добровольцы, защитники родного края.

Таким образом, на речке Силлакюла возник устойчивый участок фронта с одинаково плотной огневой силой на обоих берегах. Попытки обескровленного противника продвинуться были отражены ещё в среду, когда на речке подорвали мост. А сегодня наступил уже вечер субботы. Силлакюлаский оборонительный рубеж держался по-прежнему. На другом конце озера немцы встретили не менее упорное сопротивление. Солнце зашло, над рекой потянулся туман, Отряд, расположенный вдоль болотного кустарника, получил приказ: направить из каждого отделения двух дозорных на передовые посты, чтобы враги не могли под покровом тумана и ночи нанести внезапный удар. Сегодня днём бойцы снова отразили попытку врага переправиться через речку. Вечером, когда бой затих, с вражеской стороны долго слышался грохот моторов — то ли танков, то ли тракторов. По-видимому, фашисты получили подкрепление.

Пост, который поручили первому отделению, считали самым ответственным, потому что именно здесь, на вражеской стороне, в речку впадала большая магистральная канава с берегами, густо заросшими ивняком, — хорошим укрытием для наступающих.

В дозор, установленный напротив этого места, отправился силлакюлаский кузнец Яак Райе — человек лет пятидесяти, один из самых пожилых бойцов подразделения, охранявшего край болотного участка, а с ним в паре молодой рабочий из той же деревни — Куста Сирва. Командир приказал им немного обождать, пока не стемнеет и туман не станет погуще. Тогда легче будет прокрасться к речному берегу.

— Закуси, Райе, — сказал Сирва кузнецу, когда они, прикрытые кустарником, уселись на кочку, что была посуше.

Старик Райе откусил разок от ломтя, затем снова сунул в рот трубку, опёрся заросшим подбородком о свой огромный кулак и задумался.

— Поешь, Райе, — повторил Сирва, — а то нам не выстоять. Полезут ведь под утро, затарахтят.

— Сейчас неохота, положи в карман, пригодится,— коротко ответил кузнец. Но такая тяжесть ощущалась в этих словах, что притих, посуровел и молодой товарищ Райе по оружию.

— Всё о сыне думка?

— Разумеется.

— Боишься — пропал он?

— Конечно, как ему уцелеть? Попался, поди, к ним в лапы, у самого и ружья при себе не было, а голыми руками что поделаешь?

— Так-таки без ружья? — Куста Сирва лишь недавно попал в армию и толком не знал, как сын кузнеца очутился у немцев.

— В том-то и дело, — продолжал Райе, — народу к нам всё прибывало, не напастись было сразу на всех. А как начали немцы всей махиной на перекрёсток жать, Антс и отдал своё ружьё. Сам я посоветовал: отдай, мол, зачем оружию зря за спиной торчать, если ты с ранеными возишься… Он и остался с голыми руками. Уже немецкие танки подошли, когда нам приказ пришёл за реку податься. Антс тогда последних раненых на машину грузил. Я ещё сказал ему: «Уходи-ка, не то попадёшься». А он не ушёл, — некогда, мол, глядеть, как немцы к нам в тыл заходят. «В аптеке добра ещё сколько осталось». Вот и всё, что он сказал перед тем, как назад податься. Я своими глазами видел: едва он скрылся за домами, немцы проскочили посёлок — и на нас. Мы-то их всё-таки подмяли, остановили, а вот рядом и позади хуже вышло — там танки прорвались. Нас поскорее оттянули, а сын так у них и застрял. Только сумка его осталась с лекарствами да врачебным инструментом. Увезли её санитары, его помощники, вместе с ранеными.

— Да, видно, дело действительно сложное, — молвил Сирва, пряча хлеб.

— Тут и гадать нечего, — с трудом произнёс кузнец, — меня утешать не надо, сам знаю, что у нас здесь заварилось и что решается. Людей много погибнет тоже знаю, а ничего не поделаешь. Только вот Антс, никак мне от этой мысли не отвязаться: зачем он так, не подумав, к ним в самую пасть полез? Сам не сегодня-завтра доктор, до чего же нам такой человек нужен. Эх, да что там… — Кузнец сухо кашлянул. — … Своё дитя, родное… единственный сын. Сколько натерпелись, пока образование дали. Горе мыкали, зато надежда была. А теперь и того не знаешь, бросили его куда или закопали…

Некоторое время оба молчали. Удручённый отец выдохнул табачный дым в комариный рой, крутившийся у самого лица, а его молодой товарищ снял сапоги и плотнее обернул ноги портянками. Сумерки уже скрыли болото. Туман на реке был густой и белый, как молоко.

— Пора спускаться, — сказал кузнец.

Оба молча поползли к реке, на свой боевой пост.

Три дня тому назад, когда превосходящие силы немцев вытеснили наших бойцов из посёлка, студент Антс Райе, замещавший врача уездного истребительного батальона, попал во вражеское окружение. Это было очевидно не только его отцу, но и многим боевым товарищам.

В ту роковую пору Антса Райе словно лихорадило от усталости, от навалившихся забот. Отправив раненых и тыл, он вдруг вспомнил о лекарствах и перевязочных средствах, собранных им про запас в аптеке. Мелькнула мысль, что содержимое медицинского пакета может спасти жизнь многим раненым бойцам, и студент не смог поступить иначе, как броситься за этим запасом.

Перемахнув через забор, пронесясь через покинутые цветущие сады, он с чёрного хода вбежал в аптеку. На шоссе оглушительно трещали моторы, совсем близко грохотал бой, пули с хрустом впивались в бревенчатые стены.

Размышлять было некогда. Ему и без того стало ясно, что повстречаться сейчас он мог только с неприятелем. А встреча эта сулила смерть.

Но тут же в полутёмной от запертых ставней аптеке он внезапно услышал знакомый участливый голос:

— Антс, куда ты?.. Они уже здесь. Уходи!

Это сказала Эха Каареп, студентка-фармацевт, приехавшая на практику в майсмааскую аптеку. Старый аптекарь уже несколько дней назад уехал отсюда со своей семьёй, спасаясь от войны. Она же осталась, хоть и сама не знала — чего ещё ждать?

— Зачем ты вернулся, зачем? — с отчаянием продолжала девушка.

— А лекарства, а бинты? — ответил Антс Райе, забирая пакет. — И ты тоже! — Он схватил девушку за руку.

— Как? И мне уходить? — с волнением спросила Эха Каареп.

— Пошли! Ты нам нужна, — твёрдо сказал сын кузнеца и тотчас же ясно ощутил, что вернулся сюда не только из-за медицинского набора, а и по велению сердца.

Выбежав из аптеки, они сразу увидели — поздно! Посёлок кишел немцами. Ответный огонь наших бойцов удалялся. Антс знал, что следующий наш оборонительный рубеж идёт вдоль речки, километров за девять к северу.

— Может, лучше тебе остаться? — сказал Антс перепуганной спутнице.

— А ты? Дальше ведь не пройти.

— Пройдём. Должны. Найти бы только какое-нибудь пристанище, подождать, пока поутихнет.

— Свернём сюда.

Девушка повела Антса за собой в сад, разбитый у аптеки, и там они нашли укромное местечко между забором и старыми, густыми кустами смородины. Стоило здесь пригнуть несколько ветвей, нарвать лопухов, и оба оказались так хорошо замаскированы, что их мог бы обнаружить лишь тот, кто знал, где они укрылись. Но их никто не заметил.

Минуты медленно текли за минутами, ещё медленнее тянулись часы за часами. В наступивших вечерних сумерках бой, отдаляясь, постепенно утихал, но на улицах посёлка тишина так и не водворялась. Серые, запылённые гитлеровцы шныряли из дома в дом. Нередко до аптечного садика доносились окрики на немецком языке, звон оконных стёкол, разбиваемых прикладом, треск взломанных дверей, визг перепуганных насмерть женщин и детей, одиночные выстрелы.

Когда стемнело настолько, что можно было прокрасться из посёлка, Антс Райе встал.

— Если уходить, то пора трогаться.

— Куда? — безнадёжно спросила Эха Каареп.

— Надо идти, надо добраться до своих, больше ждать нельзя. Я нужен раненым товарищам.

— Безоружный, с голыми руками. На что ты надеешься, как попадёшь к своим?

— Почём я знаю… Правильно поступать в любой обстановке, делать то, что необходимо, — вот наш единственный военный план. Нет оружия — понадеемся на свои руки. Это же сила. Её особенно ощущаешь при виде безруких.

Было уже за полночь, когда Антс и Эха перебрались из приаптечного садика в соседний и осторожно двинулись дальше между сараями, поленницами и кустами. Зеленоватая военная форма юного врача и серый плащ его спутницы мелькали друг подле друга в ночном сумраке. Обёрнутый в светлую бумагу пакет с медикаментами они закамуфлировали широкими листьями лопухов и зелёными ветками. Не говоря ни слова, сдерживая дыхание, они жадно прислушивались к каждому звуку, напряжённо всматриваясь в каждый подозрительный предмет, во всё, что двигалось или шевелилось. Перебегая клеверное поле от канавы к канаве, Антс Райе споткнулся о воткнутый в землю железный штырь. Лошадь, испуганная грохотом боя, оборвала, видно, цепь, скреплённую со штырём.

— На подмогу рукам, если понадобится, — сказал он, поднимая штырь.

Когда с гало рассветать, им снова пришлось спрятаться до вечера. Раздвигая рожь, поникшую от росы и спелого зерна, стараясь не оставлять следов, они зашли далеко в поле, легли на землю и прикрылись колосьями. Эха вскоре уснула. Антс пытался бодрствовать, но встало солнце, утро потеплело, и его тоже охватил тяжёлый сон. Сказалась усталость от многих без сна проведённых ночей.

Они проснулись в полдень, когда солнце палило, проснулись и услышали, что их убежище окружено со всех сторон. Не противником, не преследователями, нет, — просто на поле начали убирать ту самую рожь, что укрыла их. Стрекотала жатка, объезжая поле, со всех четырёх сторон надвигались сноповязальщики.

Ржаное поле раскинулось довольно широко, но всё-таки можно было предположить, что жатву закончат к вечеру. Это не предвещало ничего хорошего, тем более, что на поле кто-то покрикивал по-немецки. И кто-то, по-видимому местный представитель новых властей, громким голосом отдал приказ, где именно жатке завтра приниматься за работу.

— У нас так бывало. косят рожь машиной, а в последней полосе ловят зайчонка, — сказала Эха Каареп. — А тут людей живых заполучат…

Беглецам оставалось одно — ждать. Но даже в обед жнецы никуда не уходили — видимо, им принесли еду на поле. Работа шла почти без перерывов. Стреотанье жатки и шаги сноповязалыциков, шелестящие по стерне, раздавались всё ближе и ближе. Нескошенный участок среди продолговатого поля постепенно сокращался. Очевидно, уборку хотели кончить к вечеру.

— Как же, по-твоему, быть, если нас выкосят отсюда? — спросила Эха Каареп.

— Не знаю, — ответил сын кузнеца.

— Похоже, попались!

— Нет ещё! — У Антса возник, видно, какой-то новый план, и он размышлял. — До этого ещё далеко.

— Выхода-то нету…

— Почему нет? Чтобы им не поймать нас, словно зайцев, мы сами распорядимся: «Кончайте-ка работу, жнецы, да ступайте по домам!»

— Не послушаются.

— Увидим…

Антс Райе знаком велел спутнице оставаться на месте и осторожно пополз на окраину поля. Он добрался до цели вовремя. Дробный перестук жатки удалялся, рожь в этом месте убирала старушка, по самые глаза повязанная платком. Ничего, кроме валков, она перед собой не видела.

Вот теперь-то сыну кузнеца и понадобился железный штырь, найденный прошлой ночью на клеверище. Райе вдавил штырь стоймя в землю, оставив торчать конец примерно на пядь повыше стерни. Прокрадываясь обратно к спутнице, он рукою расправлял примятые стебли, чтобы не оставить за собой следа.

— Ну что? — спросила Эха.

— Поживём — увидим.

Антс чутко прислушивался к тарахтящей жатке. Она отъехала сперва к дальней полевой меже, потом пошла вдоль длинного бокового среза. Тут на её пути лежал довольно крутой склон. По стрекотанью машины можно было заключить, что лошади прибавили ходу, перейдя чуть ли не на мелкую рысь. Райе весь превратился в слух. Наконец-то! Тр-рах! — и стрекотанья словно не бывало.

— Что-то теперь будет? — шепнула Эха Каареп.

— Чёрт побери! — Мужская хриплая речь раздалась возле остановившейся жатки.

— Вязальщики разойдутся восвояси — и всё. Больше ничего, — ответил Антс Райе спутнице, не переставая напряжённо следить за тем, что творилось вокруг. Вдруг да приметят следы, примутся искать виновников…

Слышно было, как несколько сноповязальщиц подошли к замолкшей машине.

— Чего встал? Сломалась, что ли? — спрашивали они.

— Какой-то дурак нашёл осенью штырь на озими и в землю ткнул. Нож поломался, и зубья погнуло. Теперь бросай поле на половине…

Наступила ночь, и они снова пустились в путь — по канавам через поля под защиту кустарника и деревьев и дальше, дальше… Гнусаво гудя, летели снаряды по ночному небу, гремели взрывы, с дорог нёсся рык автомобилей, хлопали винтовочные выстрелы, стрекотали автоматы, — всё это на каждом шагу как бы напоминало: осторожней, осторожней! Новый день и новое тайное убежище. А там снова ночь, туман, ольшаник и снова поля…

На третий день у беглецов не нашлось лучшего пристанища, чем густой придорожный ивняк. Кругом них расстилались ровные сенокосные угодья. За время, проведённое в ивняке, они сильно утомились, потому что по дороге, проходившей не далее нескольких шагов, то и дело мчались вражеские мотоциклисты, верховые, грузовики с пехотой. Весь день Антс был начеку. Он наблюдал за дорожным движением, старался запомнить каждое слово из того, что говорили немцы между собою. Наконец он услышал, как один немец показал другому дорогу в штаб…

Приблизительно за час до полуночи, когда было уже достаточно темно, чтобы отправляться дальше, на дороге показался мотоциклист, мчавшийся в Силлакюла со стороны, оккупированной врагом. Для того, чтобы принять какое-либо решение, оставались считанные секунды, но для Антса хватило и этого. Едва неприятельский мотоцикл поравнялся с придорожным ивняком, как крепкий деревянный кол вонзился в спицы заднего колеса. Запылённого ефрейтора сильным толчком перекинуло через руль. Удар о твёрдое шоссе — и мотоциклист распростёрся с разбитой головой.

— А теперь быстро! — сказал Антс Райе. — Вот мы и не с голыми руками.

Его военной добычей стали ручные гранаты, взятые вместе с поясом, и автомат.

Беглецы пустились по широкому сенокосному лугу, надеясь в этот раз больше на свою быстроту, чем на осмотрительность.

Зато особенно осторожно беглецам пришлось красться после того, как они добрались до линии фронта, проходившего вдоль силлакюлаской речки. Сейчас здесь стояла тишина, никто не стрелял ни с той, ни с другой стороны. Ещё немного, какой-нибудь час напряжённых усилий, самообладания, выдержки, удачи — и они будут у своих.

Единственным прикрытием, которым могли воспользоваться молодые люди, ползком спускаясь к речке, был, кроме тумана, густой кустарник, разросшийся у канавы. Вдоль кустарника они и поползли.

Вдруг они встали как вкопанные. От волнения им показалось, что стоит открыть рот — и слышны будут удары собственного сердца. Кучка вражеских солдат возилась в кустарнике. Сапёрными лопатками немцы рыли окоп в сыром песке. Рядом стоял пулемёт.

Не шепнув ни слова, Антс прижал свою спутницу к самой земле, снял с пояса две ручные гранаты и одну за другой швырнул их во врагов.

Два сильных взрыва спугнули ночную тишину.

Беглецы вскочили, рванулись вперёд и с разбегу шумно бросились в тёплую речку с илистым дном.

Ночью три часа подряд настороженный взгляд силлакюлаского кузнеца шарил в тумане, клубившемся над рекою, Как ни всматривался, как ни вслушивался кузнец, за всё время дозора он не приметил ничего подозрительного. Лишь одна утка со своим выводком проплыла по заводи, перебираясь с луга на луг. И чуть раньше, близ полночи, поиграли в реке щуки.

И внезапно два сильных взрыва, и два человека спешат прямо к нему.

На вражеском берегу хлопнуло несколько одиночных неуверенных выстрелов. Постреляли и с нашего берега.

— Свои! — крикнули с речки.

И до чего же знакомо. прозвучал этот голос! Кузнец опустил винтовку, приложенную к щеке, чтобы открыть огонь по приближающимся людям. Он даже встал, намереваясь помочь им выбраться на берег, и за его протянутую руку ухватились сразу две руки. Антса он, конечно, и раньше уже признал по голосу, а вот девушку, которая крепко держалась за сына, он увидел сегодня в ночном сумраке впервые.