Рукопись в кожаном переплете

Глава 1. Витька Фидель. Невероятная затея. Боевая учеба. Операция «клубника». Патриа лос феодалос

Витька Фидель живет в нашем доме. Он мой закадычный друг. Витька, Вовка, да еще Гаррик-Профессор из шестнадцатой квартиры и я — мы всегда вместе. Витька у нас главный. По многим причинам. Во-первых, он самый сильный, во-вторых, такого центрального нападающего, как он, по всей нашей Приволжской улице не сыскать, а в-третьих, Витька всегда полон всяких невероятных затей, без которых каша жизнь стала бы скучной, как урок грамматики. Про таких, как Витька, взрослые обычно говорят: «Неисправимый фантазер». Правда, потом они прибавляют, что фантазировать — это неплохо, все великие люди были фантазерами, и что без фантазии вообще не было бы на свете романтиков. Но это только так, слова, а на деле Витьке без конца влетает от взрослых. И всегда за фантазерство. Но он не сдается. Ни за что.

Через несколько дней после начала летних каникул он собрал нас и объявил, что скоро удерет на Кубу. А если мы проболтаемся кому-нибудь об этом, то лучше нам ему на глаза не попадаться — никакой пощады не будет.

— А что ты станешь делать на Кубе? — удивились мы.

Витька с сожалением посмотрел на нас.

— Эх, вы! — сказал он после многозначительной паузы. — Пепчики! «Что делать на Кубе»? Вы вроде и не знаете, что хоть революция там и победила, а опасность все равно кругом. На каждом шагу! Кубинцы создают отряды народной милиции. В нее идут все: старики, женщины и такие вот, как мы. Я сам читал. Каждый человек там сейчас на счету. Куба-то маленькая.

— А как же ты проберешься туда?

— Проберусь! — Витька сунул руки в карманы брюк. — На билет до Одессы у меня уже есть. А там каждый день корабли уходят на Кубу. Раз, два — и поплыл.

Рассудительный Гаррик-Профессор степенно поправил очки и сказал:

— На пароход тебя не возьмут. Это не пассажирские пароходы. Чтобы попасть на них, нужно специальное разрешение. Тебе его никто не даст.

— Чихал я на твое разрешение! — пренебрежительно оборвал его Витька. — Это ты привык всех спрашивать: «Ах, можно?», «Ах, разрешите?», «Ах, если позволите?» Профессор ты и есть Профессор. Да я ночью по якорной цепи заберусь на палубу… Спрячусь в трюме — и будь здоров. — Он похлопал Гаррика по плечу: — Уже все подсчитано, дорогой Профессор. Сколько мне нужно воды, сухарей, сахару и прочего там… Вот. — Он вынул из кармана сложенный вчетверо тетрадочный лист с записями и таблицами.

Стукаясь головами, мы стали рассматривать Витькины расчеты. Все здесь было учтено: и дни пути, и вес продуктов, и количество калорий на каждую дневную порцию. Даже Гаррик похвалил Витькину работу:

— Грамотно составлено, — сказал он, поправляя очки.

Нам стало как-то не по себе. Затея была из ряда вон выходящая. Совершенно невероятная затея. Но Витька держался уверенно. К тому же, его расчеты были одобрены Гарриком, этим завзятым отличником, который всегда все знает. Неужели такое дело может получиться? Пробраться на Кубу! Помочь революционерам!..

И вот тут-то Гаррик задал вопрос:

— А как ты поможешь кубинцам? Ты ведь и ружья в руках никогда не держал.

Витька смерил его убийственным взглядом. Дважды. От кончиков начищенных ботинок до очков и снова до ботинок.

— Разве я сказал, что уезжаю завтра? — спросил он ледяным тоном. — Или послезавтра? Я уеду тогда, когда из пятидесяти возможных буду выбивать сорок семь. Или даже сорок восемь. Кроме того, уже неделю я закаляю волю и воспитываю в себе чувство бесстрашия. И еще разрабатываю комплекс тренировочных операций, приближенных к условиям боевой разведки. Такие вот, как мы, к твоему сведению, в разведке могут принести большую пользу.

Профессор был сражен. Возразить было нечего. Я только не мог понять, когда же Витька успевает проделывать такую уйму дел по закаливанию воли и воспитанию бесстрашия. Мы ведь целыми днями вместе. Просто странно… Но Витька есть Витька…

Что было дальше, догадаться нетрудно. Мы, конечно, попросились в компанию.

— Это не по-товарищески, — сказали ему мы, — затевать такое дело в одиночку.

— Пожалуйста, — великодушно согласился Витька. Только сами понимаете, надо всерьез готовиться. Учиться стрелять, ползать по-пластунски, брать «языка»… И самое главное — не проболтаться взрослым. — Он посмотрел в сторону Гаррика. — Они всегда думают, что мы еще ничего не можем. Что мы так себе, малышня. Гайдар всего на два года был старше нас, когда командовал целым полком…

Так началась наша боевая учеба. Мы единогласно избрали Витьку старшим. Вовка в шутку тут же прозвал его Фиделем. А потом мы привыкли к этому и уже по-другому Витьку не называли.

С самого начала был создан тайный фонд. Мы почти перестали ходить в кино, есть мороженое, покупать рыболовные крючки и шарики для настольного тенниса. Все деньги шли на боевую учебу. Стрелять мы учились в тире. Это был длинный дощатый ящик на колесах, выкрашенный в зеленый цвет и со всех сторон оклеенный плакатами ДОСААФ. Заведовал тиром Михей Иванович, очень хороший старичок. Веселый такой. Он ходил в громадных, обшитых желтой кожей валенках. Эти валенки Михей Иванович не снимал круглый год.

— Ревматизм, ребятушки, — пояснил он нам. — Очень, между прочим, пронзительная болезнь. В Дунайских плавнях партизанить привелось. Два года в воде жил. Вот ревматизм и прицепился.

Михея Ивановича мы очень уважали. Даже Витька всегда почтительно отзывался о нем:

— Боевой старик!..

Мы всегда приходили в тир утром. Михей Иванович здоровался с нами за руку, говорил о последних событиях на Кубе и уже после этого, раздав ружья, отсчитывал узловатыми пальцами хвостатые пульки.

— Дыхание спокойнее, — поучал он нас. — Спусковой крючок нажимать плавно. Мушку клади под яблочко.

Мы старательно целились в висящие на ниточках мишени.

Они имели самый мирный вид. В основном это были резиновые игрушки: собачки, олени и большеголовые пучеглазые пупсы. Тем не менее Витька каждый раз суровым голосом командовал:

— По интервентам, залпом, огонь!

Щелкали «духовушки», и Михей Иванович, приподняв на лоб очки, комментировал:

— Так, значит, посмотрим… Товарищ Фидель удачно, Вова тоже, Генка (это я) в самый край зацепил, ну, а Гаррик опять за молоком послал.

Мы смотрели на Профессора. Он виновато колупал ногтем ружейный приклад и помалкивал.

— У-у, отличник! — Витька рылся в кармане и вынимал пятак. — Еще ему, Михей Иванович, пять пулек. Ну и мазила!

В конце нашей улицы, у самой Волги, жил Плантатор. Это не мы его так прозвали. Еще в прошлом году в газете был напечатан фельетон «Плантаторы». В нем рассказывалось о жадных людях, которые разводят в своих садах клубнику, а потом продают ее втридорога. Упоминалось в фельетоне несколько фамилий, и среди них фамилия нашего соседа.

Сад у него будь здоров! Десятка два яблонь. Вишен и смородины без счету, а клубники просто тьма. Грядки везде: между деревьями, у крыльца и чуть ли не на крыше дома.

После фельетона Плантатор стал еще злее. Он нарастил забор, обмотал его сверху колючей проволокой и завел новую собаку, вдвое больше той, которая у него была.

Когда мы, спускаясь к Волге, проходили мимо дома Плантатора, Витька обязательно просовывал сквозь забор палку, на конце которой была привязана кость, кусок хлеба с маслом или ломтик колбасы.

— Зачем ты этого крокодила кормишь? — возмутился Вовка.

— Диверсионная операция…

— Операция! — насмешливо протянул Гаррик. — Просто задабривает пса. Вырабатывает у него условные рефлексы. А как поспеет клубника, так пес отплатит Витьке за эту колбасу и кости.

— Ты это на что намекаешь? — Витька даже остановился. — Я клубнику воровать? У спекулянта какого-то? Да? Профессор ты очкастый!

Гаррик приготовился к драке, но мы с Вовкой кое-как замяли эту неприятную размолвку.

Так или иначе, а Витька продолжал подсовывать псу подачки, привязанные к концу длинной палки. Для чего он это делал, мы узнали только через неделю, когда поспела клубника.

Как-то утром мы услышали крики, которые доносились из плантаторского сада. Толстый, лысый, в полосатой шелковой пижаме, Плантатор метался за своим колючим забором и кричал так, что, казалось, вот-вот лопнет от злости. Рядом с ним, сдвинув фуражку на затылок, молча стоял дядя Гриша, наш участковый уполномоченный.

Дядю Гришу мы хорошо знали. Это был пожилой сухопарый человек с рыжеватыми усами. Глаза у него тоже были рыжеватые, и он всегда их жмурил, словно от солнца.

— Жмурится, как кот, — ворчал Витька. — А видеть все видит…

Дядя Гриша и вправду видел почти все и о всех наших проделках узнавал намного раньше родителей.

— Значит, поведем разговор, как мужчина с мужчиной, — этими словами он начинал с нами все свои беседы.

Итак, дядя Гриша стоял возле Плантатора и терпеливо ждал, пока тот накричится.

— Покушение! — кричал Плантатор, стараясь привлечь внимание прохожих. — Хулиганство! Собаку отравили!

Пес и вправду вел себя как-то странно. Он судорожно раскрывал пасть, словно стараясь отделаться от чего-то прилипшего к зубам.

Дядя Гриша поднял с земли палку. Обычную палку, очень похожую на те, которые подсовывал псу Витька. На конце ее чернел здоровенный кусище сапожного вара. Он был весь помят собачьими зубами.

— Видать, ваш пес вовсю жевал вар, — сказал дядя Гриша Плантатору. — Поэтому и лаять не мог. Вон у него вся, извините, физиономия черная.

Пес чихнул и ожесточенно заскреб лапами морду.

— Физиономия? — продолжал надрываться Плантатор. — Вот, товарищ участковый уполномоченный, обратите внимание, — и он опасливо показал пальцем в сторону двух плакатиков — обыкновенных картонок, вырезанных из обувной коробки. Картонки были прибиты к палкам, а палки воткнуты в грядки. На одном из плакатиков было написано: «Патриа лос феодалос!», а на другом «Бойкот спекулянту!»

Дядя Гриша подошел к плакатикам и уже хотел выдернуть их из рыхлой земли, но Плантатор проворно ухватил его за портупею.

— Что вы делаете! Мы взлетим на воздух! Вон там в уголке написано. Вон, вон, слева, красным карандашом, меленько так…

В левом углу каждого плакатика действительно было написано по два слова: «Внимание! Заминировано!»

Дядя Гриша ковырнул носком сапога грядку с клубникой, хмыкнул в усы и покосился на Плантатора.

— Чепуха! Чего вы панику организовываете? Кто же клубнику минировать станет?

Он бесстрашно выдернул из земли оба плакатика, отодрал картонки и принялся рассматривать их.

— Ну, «Бойкот спекулянту» это понятно. Это про вас, вероятно, — он снова глянул на Плантатора. — Чтоб не покупали, значит, вашей продукции.

— Возмутительно! Я жаловаться буду!

— А вот «Патриа лос феодалос»? — не обращая внимания на Плантатора, продолжал вслух размышлять дядя Гриша. — Но это еще за чудеса такие?

— Вот-вот, — поддакнул Плантатор. — Очень неположенные чудеса творятся на вашем участке.

— Патриа о муэрте, это понятно, — дядя Гриша зажмурился. — Это революционный лозунг кубинского народа.

— При чем здесь кубинский народ?! — взмахнул руками Плантатор.

— А вы не кричите. Не кричите, не собирайте людей. Вот так.

У забора остановилось несколько человек. И среди них высокий гражданин в больших очках и в светлом полотняном костюме. Увидев его, дядя Гриша расплылся в улыбке.

— Кого я вижу! Никак Петр Васильевич? С приездом! Давно прибыли?

— Часа два назад, — ответил гражданин в очках. — Вот не утерпел — сразу же на Волгу. Искупался.

Дядя Гриша подошел поближе к забору. Просунул сквозь проволоку руку, поздоровался с очкастым гражданином и сказал:

— Давненько вы у нас не были, Петр Васильевич. Давненько.

— Товарищ участковый уполномоченный! — возмутился Плантатор. — Здесь уголовное дело, а вы отвлекаетесь на посторонние разговоры.

— Почему посторонние? — дядя Гриша опять зажмурился, словно лимон лизнул. — Петр Васильевич человек ученый, языками владеет иностранными. Вот я к нему за консультацией, значит. — Он протянул гражданину в очках обе картонки. — По-моему, на испанский похоже, Петр Васильевич?

— На тарабарский, — смеясь, ответил гражданин в очках. — Если мобилизовать фантазию, то можно, пожалуй, сделать такой вольный перевод с этого полуиспанского на русский: «Родина помещиков».

— Что ж, — заметил кто-то из собравшихся у забора. — Толковый перевод, в самую точку.

— Тихо, граждане! — дядя Гриша поднял в руках картонку, словно жезл. — Значит, «Родина помещика», Петр Васильевич? Так и запишем, — он достал из планшетки блокнот и авторучку.

— Видите ли, Григорий Иванович, — гражданин в очках все еще улыбался. — Автор хотел, видимо, написать «Смерть помещикам», но перепутал слово патриа со словом муэрте. Только я не понимаю, зачем было высказывать эту, в общем, правильную мысль по-испански.

— Слыхали, «смерть», — обрадовался Плантатор. — Значит, мне угроза. Видите, и собаку…

— Ладно! Ладно! — успокоил его дядя Гриша. — Без паники. Жизнь ваша, насколько я понял, в полной безопасности. Вот так. Расходитесь, товарищи, — обратился он к собравшимся. — Ничего интересного не произошло.

Гражданин в больших очках и дядя Гриша пошли в сторону нашего дома. Они шли и о чем-то очень оживленно разговаривали. Вероятно, об этом таинственном происшествии в саду Плантатора. Говорили они вполголоса, и я расслышал всего лишь единственную фразу дяди Гриши:

— А вы думали, Петр Васильевич, именно к романтике, да только не по той стежке-дорожке…

Странная какая-то фраза. Я так и не понял, о чем это они.

Гражданин в очках, попрощавшись с дядей Гришей, вошел в подъезд нашего дома и, поднявшись на второй этаж, позвонил в квартиру номер шестнадцать.

— Кто это? — спросили мы у Профессора.

— Мой дядя, — ответил Гаррик. — Приехал из Москвы в отпуск. Он когда-то жил здесь. А потом уехал. Когда я еще маленьким был.

— Тоже мне Шерлок Холмс! — проворчал Витька. — «Если мобилизовать фантазию»… «На тарабарском языке»… Тоже мне, московский знаток нашелся…

— Еще какой! — обиделся Гаррик. — Он кандидат исторических наук, специалист по Латинской Америке…

Латинская Америка несколько смягчила Витькино пренебрежение. Он перестал ворчать, и мы пошли купаться на Волгу. Когда проходили мимо дома Плантатора, Гаррик спросил:

— Что же ты не кормишь своего любимца? Даже палки не захватил с собой.

— Теперь ни к чему, — ответил Витька. — Операция «Клубника» окончена.