Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология

Александр ЖолковскийРусская инфинитивная поэзия XVIII—XX веков Антология

ОБ ИНФИНИТИВНОЙ ПОЭЗИИ

Наброски предлагаемой Антологии, да и первые догадки об инфинитивной поэзии как особом типе поэтического письма, заслуживающем пристального литературоведческого внимания, возникли у меня в результате восхищенного, хотя несколько запоздалого (1999), знакомства со стихотворением Сергея Гандлевского «Устроиться на автобазу…» (1985):

Устроиться на автобазу И петь про черный пистолет. К старухе матери ни разу Не заглянуть за десять лет. Проездом из Газлей на юге С канистры кислого вина Одной подруге из Калуги Заделать сдуру пацана. В рыгаловке рагу по средам, Горох с треской по четвергам. Божиться другу за обедом, Впаять завгару по рогам. Преодолеть попутный гребень Тридцатилетия. Чем свет, Возить «налево» лес и щебень И петь про черный пистолет. А не обломится халтура – Уснуть щекою на руле, Спросонья вспоминая хмуро Махаловку в Махачкале.

Меня поразила, как бы это поточнее сформулировать, закономерная оригинальность интонации – одновременно и на редкость свежей, и очень внятной, определенной, даже, пожалуй, давно знакомой, а потому побуждающей к поискам своей пока неведомой интертекстуальной основы. И сразу же оказалось, что два ближайших претекста наукой уже установлены: «Грешить бесстыдно, непробудно…» Блока (1914[1]; см.: Безродный 1996: 71–73) и «Леиклос. 2» Бродского (1971; см.: Лекманов 2000):

Родиться бы сто лет назад / и, сохнущей поверх перины, / глазеть в окно и видеть сад, / кресты двуглавой Катарины; / стыдиться матери, икать / от наведенного лорнета, / тележку с рухлядью толкать / по желтым переулкам гетто; / вздыхать, накрывшись с головой, / о польских барышнях, к примеру; / дождаться Первой мировой / и пасть в Галиции – за Веру, / Царя, Отечество, – а нет, / так пейсы переделать в бачки / и перебраться в Новый Свет, / блюя в Атлантику от качки.

Оставалось, однако, ощущение недостаточности подобного точечного выявления наиболее вероятных непосредственных импульсов к созданию текста, на самом деле подспудно резонирующего с мощной поэтической традицией. В ранней статье об инфинитивной поэзии (Жолковский 2002) я рассмотрел несколько пришедших на память менее прямых, но типологически релевантных параллелей:

• длинный инфинитивный фрагмент из «Опять Шопен не ищет выгод…» Пастернака (1931):

Опять бежать и спотыкаться <…> Опять трубить, и гнать, и звякать <…> Рождать рыданье, но не плакать, Не умирать, не умирать? <…>Подслушать пенье на погосте Колес, и листьев, и костей. В конце ж <…> Распятьем фортепьян застыть? А век спустя <…>Разбить о плиты общежитий Плиту крылатой правоты <…> Всем девятнадцатым столетьем Упасть на старый тротуар;

• инфинитивную первую половину стихотворения «Февраль. Достать чернил и плакать…» (1912; № 278), обычно открывающего пастернаковские собрания:

Февраль. Достать чернил и плакать ! Писать о феврале навзрыд <…> Достать пролетку <…> Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез;

• «Тринадцать лет. Кино в Рязани…» Симонова (1941):

…Из зала прыгнуть в полотно, Убить врага из пистолета, Догнать, спасти, прижать к груди <…>придумать средство <…> Чтоб хоть на час вернуться в детство, Догнать, спасти, прижать к груди;

• «Соседей» Межирова (1961):

Дышать и жить иначе, Чем живу, – Так жить, как едут эти вот на дачу <…> Так и дышать – не корысти в угоду, Вот так и жить – не ради постных щей, Так жить, чтоб много в кузове Народу. Так жить, чтоб мало в кузове Вещей. <…> Писать бы мне о Чкалове поэму, И у крыльца <…> Бить колуном по звонкому полену, И жизнь любить, покамест не умру.

На один прямой источник – инфинитивный финал послания Набокова «К князю С. М. Качурину» (1947):

Я спрашиваю, не пора ли / вернуться к теме тетивы <…> чтоб в Матагордовом Ущелье / заснуть на огненных камнях <…> с пером вороньим в волосах,

– мне указал сам Гандлевский, который не исключил и влияния инфинитивного стихотворения «быть учителем химии где-то в ялуторовске…», написанного в том же 1985 г. его старшим собратом по цеху Алексеем Цветковым:

быть учителем химии где-то в ялуторовске / сорок лет садясь к жухлой глазунье / видеть прежнюю жену с циферблатом лица / нерушимо верить в амфотерность железа / в журнал здоровье в заповеди районо

реже задумываться над загадкой жизни / шамкая и шелестя страницами / внушать питомцам инцеста и авитаминоза / правило замещения водородного катиона / считать что зуева засиделась в завучах / и что электрон неисчерпаем как и атом

в августе по пути с методического совещания / замечать как осели стены поднялись липы / как выцвел и съежился двухмерный мир / в ялуторовске или даже в тобольске / где давно на ущербе скудный серп солнца

умереть судорожно поджав колени / под звон жены под ее скрипучий вздох / предстать перед первым законом термодинамики

Обнаружение непосредственных источников «Устроиться…»[2] шло рука об руку с констатацией все более далеких интертекстуальных перекличек, заставляющих предположить распространенность и разработанность в русской поэтической традиции некого особого, инфинитивного письма (далее сокращенно – ИП)[3], способного претендовать на роль самостоятельного если не жанра, то модуса поэтической речи. В этом свете интертекстуальный статус «Леиклос» Бродского не сводится к генеалогическому посредничеству между текстами Блока и Гандлевского, определяясь соотношением с некоторыми существующими в рамках ИП типовыми вариантами.

Так, стихи, описывающие весь круг жизни обобщенного персонажа – от рождения до смерти (а не просто его типичное времяпровождение, как в «Грешить…» и «Устроиться…»), образуют особый подвид инфинитивной поэзии, одним из ранних образцов которого на русской почве является стихотворение И. И. Дмитриева «Путешествие» (1803; № 9):

Начать до света путь и ощупью идти, На каждом шаге спотыкаться; К полдням уже за треть дороги перебраться <…> Искать пристанища к покою, Найти его, прилечь и наконец уснуть… <…> Всё это значит в переводе: Родиться, жить и умереть.

Именно к этой ветви принадлежит «Родиться бы…» Бродского, которое – уже по другой линии – приводит на мысль менее престижный (нежели «Грешить…»), но, возможно, более непосредственный источник – «О родине» Твардовского (1946), естественно, перекликающееся с блоковским, но патриотическое уже по-советски, от чего Бродскому и предстояло оттолкнуться:

Родиться бы мне по заказу У теплого моря в Крыму, А нет – побережьем Кавказа Ходить, как в родимом дому И славить бы море и сушу В привычном соседстве простом, И видеть и слышать их душу Врожденным сыновним чутьем… Родиться бы, что ли, на Волге <…> Родиться бы в сердце Урала <…> Везде я с охотой готов Родиться. Одно не годится: Что где ни случилось бы мне, Тогда бы не смог я родиться В родимой моей стороне <…> И всюду готов я родиться Под знаменем этой земли <…> По той по одной лишь причине, Что жизнь достается одна.

Этот беглый экскурс в интертекстуальный – генеалогический и типологический – фон одного инфинитивного стихотворения может дать первое общее представление о феномене инфинитивной поэзии. Перейдем к его более систематическому рассмотрению.

Под ИП мы будем понимать поэтические тексты, содержащие достаточно автономные инфинитивы одного из двух типов – А или Б.

А. Самый чистый случай – абсолютные инфинитивные конструкции, с одним или несколькими однородными инфинитивами в роли главного сказуемого независимого предложения типа Грешить бесстыдно, непробудно, Счет потерять ночам и дням, не вводимые никакими другими словами и конструкциями (например, такими как чтобы, можно, готов, могу, желание, ср. неабсолютное: И всюду готов я родиться), в том числе через связку (такими, как доля, ср. неабсолютное: Печальная доля – так сложно, Так трудно и празднично жить [т. е. жить есть печальная доля]), и грамматически не привязанные к конкретным лицам (таким как нам, им, я, мне; ср.: Быть в аду нам и я в приведенном выше примере: готов я родиться) или к более специальным модальностям (типа: Не поправить дня усильями светилен).

Случай полной абсолютности являет, например, двухчастное стихотворение Саши Черного «Два желания» (1909; № 180–181):