Русские эротические стихи, загадки, частушки, пословицы и поговорки

Царь Никита жил когда-то

Праздно, весело, богато,

Не творил добра, ни зла,

И земля его цвела.

Царь трудился понемногу,

Кушал, пил, молился богу

И от разных матерей

Прижил сорок дочерей.

Сорок девушек прелестных,

Сорок ангелов небесных,

Милых сердцем и душой.

Что за ножка-боже мой!

А головка, темный волос,

Чудо-глазки, чудо-голос,

Ум — с ума свести бы мог.

Словом, с головы до ног

Душу, сердце все меняло;

Одного недоставало.

Да чего же одного?

Так, безделки, ничего.

Ничего иль очень мало,

Все равно — недоставало.

Как бы это изъяснить,

Чтоб совсем не рассердить

Богомольной важной дуры,

Слишком чопорной цензуры?

Как быть?.. Помоги мне, бог!

У царевен между ног…

Нет, уж это слишком ясно

И для скромности опасно,

Так иначе как-нибудь:

Я люблю в Венере грудь,

Губки, ножки особливо,

Но любовное огниво,

Цель желанья моего…

Что такое?… Ничего!..

Ничего иль очень мало…

И того-то не бывало

У царевен молодых,

Шаловливых и живых.

Их чудесное рожденье

Привело в недоуменье

Все придворные сердца.

Грустно было для отца

И для матерей печальных.

А от бабок повивальных,

Как узнал о том народ,

Всякий тут разинул рот,

Ахал, охал, дивовался,

И иной, хоть и смеялся,

Да тихонько, чтобы в путь;

До Нерчинска не махнуть.

Царь созвал своих придворных,

Нянек, мамушек покорных,

Им держал такой приказ:

«Если кто-нибудь из вас

Дочерей греху научит,

Или мыслить их приучит,

Или только намекнет,

Что у них недостает,

Иль двусмысленное скажет,

Или кукиш им покажет,

То — шутить я не привык —

Бабам вырежу язык,

А мужчинам нечто хуже,

Что порой бывает туже!»

Царь был строг, но справедлив,

А приказ красноречив;

Всяк со страхом поклонился,

Остеречься всяк решился,

Ухо всяк держал востро

И хранил свое добро.

Жены бедные боялись,

Чтоб мужья не проболтались;

Втайне думали мужья:

«Провинись, жена моя?»

(Видно, сердцем были гневны.)

Подросли мои царевны.

Жаль их стало. Царь — в совет;

Изложил там свой предмет:

Так и так — довольно ясно,

Тихо, шепотом, негласно,

Осторожнее от слуг.

Призадумались бояры,

Как лечить такой недуг.

Вот один советник старый

Поклонился всем — и вдруг

В лысый лоб рукою брякнул

И царю он так вавакнул:

«О, премудрый государь!

Не взыщи мою ты дерзость,

Если про плотскую мерзость

Расскажу, что было встарь.

Мне была знакома сводня

(Где она и чем сегодня?

Верно, тем же, чем была).

Баба ведьмою слыла,

Всем недугам пособляла,

Немочь членов исцеляла.

Вот ее бы разыскать;

Ведьма дело все поправит:

А что надо — то и вставит»,

— «Так за ней сейчас послать! —

Восклицает царь Никита,

Брови сдвинувши сердито:

— Тотчас ведьму отыскать!

Если нас она обманет,

Чего надо не достанет,

На бобах нас проведет

Или с умыслом солжет,

Будь не царь я, а бездельник,

Если в чистый понедельник

Сжечь колдунью не велю:

И тем небо умолю».

Вот секретно, осторожно,

По курьерской подорожной,

И во все земли концы

Были посланы гонцы.

Они скачут, всюду рыщут

И царю колдунью ищут.

Год проходит и другой

Нету вести никакой…

Наконец один ретивый

Вдруг напал на след счастливый.

Он заехал в темный, лес

(Видно, вел его сам бес).

Видит он: стоит избушка.

Ведьма в ней живет, старушка.

Как он был царев посол,

Так к ней прямо он вошел,

Поклонился ведьме смело,

Изложил царево дело:

Как царевны рождены

И чего все лишены.

Ведьма мигом все смекнула…

В дверь гонца она толкнула,

Так примолвив: «Уходи

Поскорей и без оглядки;

Не то — бойся лихорадки…

Через три дня приходи

За посылкой и ответом,

Только помни — чуть с рассветом».

После ведьма заперлась,

Уголечком запаслась,

Трое суток ворожила,

Так что беса приманила.

Чтоб отправить во дворец,

Сам принес он ей ларец,

Полный грешными вещами,

Обожаемыми нами.

Там их было всех сортов,

Всех размеров, всех цветов,

Все отборные, с кудрями…

Ведьма все перебрала,

Сорок лучших оточла,

Их в салфетку завернула

И на ключ в ларец замкнула,

С ним отправила гонца,

Дав на путь серебреца.

Едет он. Заря зарделась…

Отдых сделать захотелось,

Захотелось закусить,

Жажду водкой утолить.

Он был малый аккуратный,

Всем запасся в путь, обратный.

Вот коня он разнуздал

И покойно кушать стал.

Конь пасется. Он мечтает,

Как его царь вознесет,

Графом, князем назовет.

Что же ларчик заключает?

Что царю в нем ведьма шлет?

В щелку смотрит: нет, не видно,

Заперт прочно. Как обидно!

Любопытство страх берет

И всего его тревожит.

Ухо он к замку приложит,

Ничего не чует слух;

Нюхает — знакомый дух…

Тьфу ты пропасть! Что за чудо?

Посмотреть ей-ей не худо!

И не вытерпел гонец…

Но лишь отпер он ларец,

Птички — порх! — И улетели,

И кругом на ветках сели,

И хвостами завертели.

Наш гонец давай их звать,

Сухарями их прельщать:

Крошки сыплет — все напрасно

(Видно, кормятся не тем):

На сучках им петь прекрасно,

А в ларце сидеть зачем?

Вот тащится вдоль дороги,

Вся согнувшися дугой,

Баба старая с клюкой.

Наш гонец ей бухнул в ноги:

«Пропаду я с головой!

Помоги, будь мать родная!

Посмотри, беда какая:

Не могу их изловить!

Как же горю пособить?»

Вверх старуха посмотрела,

Плюнула и прошипела:

«Поступил ты хоть и скверно,

Но не плачься, не тужи…

Ты им только покажи —

Сами все слетят наверно».

«Ну спасибо», — он сказал…

И лишь только показал —

Птички вмиг к нему слетели

И квартирой овладели.

Чтоб беды не знать другой,

Он без дальних оговорок

Тотчас их под ключ, все сорок,

И отправился домой.

Как княжны их получили,

Прямо в клетки посадили.

Царь на радости такой

Задал сразу пир горой:

Семь дней сряду пировали,

Целый месяц отдыхали;

Царь совет весь наградил,

Да и ведьму не забыл:

Из кунсткамеры в подарок

Ей послал в спирту огарок

(Тот, который всех дивил),

Две ехидны, два скелета.

Из того же кабинета…

Награжден был и гонец.

Вот и сказочке конец.

Многие меня поносят

И теперь, пожалуй, спросят:

Глупо так зачем шучу?

Что за дело им? Хочу!

Однажды зимним вечерком

В бордели на Мещанской,

Сошлись с расстриженным попом

Поэт, корнет уланский,

Московский модный молодец,

Подьячий из Сената

Да третьей гильдии купец

Да пьяных два солдата.

Всяк, пуншу осушив бокал,

Лег с б***ью молодою

И на постели откатал

Горячею е**ою.

Кто всех задорнее **ет?

Чей х** средь битвы рьяной

П***у кудрявую дерет,

Горя как столб багряный?

О землемер и п**д и ж*п,

Б***ун трудолюбивый,

Хвала тебе, расстрига поп,

Приапа жрец ретивый,

В четвертый раз ты плешь впустил,

И снова щель раздвинув,

В четвертый принял, вколотил.

И х** повисший вынул!

Повис! Вотще своей рукой

Ему милашка др**ит

И плешь сжимает пятерней,

И волосы клокочет.

Вотще! Под бешеным попом

Лежит она, тоскует

И ездит по брюху верхом,

И в ус его целует.

Вотще! Е**ак лишился сил,

Как воин в тяжей брани,

Он пал, главу свою склонил

И плачет в нежной длани.

Как иногда поэт Хвостов,

Обиженный природой,

Во тьме полуночных часов

Корпит над хладной одой,

Пред ним несчастное дитя —

И вкривь, и вкось, и прямо

Он слово звучное, кряхтя,

Ломает в стих упрямо, —

Так б***ь трудилась над попом,

Но не было успеха,

Не становился х** столбом,

Как будто бы для смеха.

Зарделись щеки, бледный лоб

Стыдом воспламенился,

Готов с постели прянуть поп.

Но вдруг остановился.

Он видит — в ветхом сюртуке

С спущенными штанами,

С х**ной толстою в руке,

С отвисшими м**ами

Явилась тень — идет к нему

Дрожащими, стопами,

Сияя сквозь ночную тьму,

Огнистыми очами.

Что сделалось с детиной тут?

Вещало привиденье:

«Лишился пылкости я м*д,

Е**ак в изнеможеньи,

Лихой предатель изменил,

Не хочет х** яриться».

«Почто ж, **ена мать, забыл

Ты мне в беде молиться?»

— «Но кто ты?»- вскрикнул Е*аков,

Вздрогнув от удивленья.

«Твой друг, твой, гений я — Барков!»

Сказало привиденье.

И страхом пораженный поп

Не мог сказать ни слова,

Свалился на пол будто сноп

К портищам он Баркова.

«Восстань, любезный Е*аков,

Восстань, повелеваю,

Всю ярость праведных х**в

Тебе я возвращаю.

Поди, **и милашку вновь!»

О чудо! X** ядреный

Встает, краснеет плешь, как кровь,

Торчит как кол вонзенный.

«Ты видишь, — продолжал Барков, —

Я вмиг тебя избавил,

Но слушай: изо всех певцов

Никто меня не славил;

Никто! Так мать же их в п**у,

Хвалы мне их не нужны,

Лишь от тебя услуги жду —

Пиши в часы досужны!

Возьми задорный мой гудок,

Играй им как попало!

Вот звонки струны, вот смычок,

Ума в тебе не мало.

Не пой лишь так, как пел Бобров,

Ни Шелехова тоном.

Шихматов, Палицын, Хвостов

Прокляты Аполлоном.

И что за нужда подражать

Бессмысленным поэтам?

Последуй ты, **ена мать,

Моим благим советам.

И будешь из певцов певец,

Клянусь я в том е**ою, —

Ни черт, ни девка, ни чернец

Не вздремлют под тобою».

«Барков! доволен будешь мной!» —

Провозгласил детина,

И вмиг исчез призрак ночной,

И мягкая перина

Подмой ж**ой красоты

Не раз попом измялась,

И б***ь во блеске наготы

Насилу с ним рассталась.

Но вот яснеет свет дневной,

И будто плешь Баркова,

Явилось солнце за горой

Средь неба голубого.

И стал трудиться Е*аков:

**ет и припевает,

Гласит везде: «Велик Барков!»

Попа сам Феб венчает;

Пером владеет как е**ой,

Певцов он всех славнее;

В трактирах, кабаках герой,

На бирже всех сильнее.

И стал ходить из края в край.

С ром, смычком, м**ами.

И на Руси воззвал он рай

Бумагой и п**ами.

И там, где вывеской е**ак

Над низкой ветхой кровлей,

И там, где с б***ью спит монах,

И в скопищах торгами,

Везде затейливый пиит

Поет свои куплеты.

И всякий день в уме твердит

Баркова все советы.

И бабы, и х**стый пол

Дрожа ему внимали,

И только, перед ним подол

Девчонки подымали.

И стал расстрига-богатырь

Как в масле сыр кататься.

Однажды в женский монастырь

Как начало смеркаться,

Приходит тайно Е*аков

И звонкими струнами

Воспел победу е**ков

Над юными п***ами.

У стариц нежный секелек

Зардел и зашатался.

Как вдруг ворота на замок,

И пленным поп остался.

Вот в келью девы повели

Поэта Е*акова.

Кровать там мягкая в пыли

Является дубова.

И поп в постелю нагишом

Ложится поневоле,

И вот игуменья с попом

В обширном **ли поле.

Отвисли титьки до пупа,

И щель идет вдоль брюха.

Тиран для бедного попа,

Проклятая старуха!

Честную матерь откатал,

Пришлец благочестивый

И в думе страждущей сказал

Он с робостью стыдливой:

«Какую плату восприму?» —

«А вот, мой сын, какую:

Послушай, скоро твоему

Не будет силы х**!

Тогда ты будешь каплуном,

А мы прелюбодея.

Закинем в нужник вечерком

Как жертву Асмодея».

О ужас! бедный мой певец,

Что станется. с тобою?

Уж близок дней твоих конец,

Уж ножик над е**ою!

Напрасно *ть усердно мнишь

Девицу престарелу,

Ты б***ь усердьем не смягчишь,

Под х**м поседелу.

Кляни за**ины отца

И матерну прореху.

Восплачьте, нежные сердца,

Здесь дело не до смеху!

Проходит день, за ним другой,

Неделя протекает,

А поп в обители святой

Под стражей пребывает.

О вид, угодный небесам?

Игуменью честную

**ёт по целым он часам

В п***у ее кривую,

**ёт … но пламенный е**ак

Слабеет боле, боле,

Он вянет, как весенний злак,

Скошенный в чистом поле.

Увы, настал ужасный день.

Уж утро пробудилось,

И солнце в сумрачную тень

Лучами водрузилось,

Но х** детинин не встает.

Несчастный устрашился,

Вотще м**е свои трясет,

Напрасно лишь трудился;

Надулся х**, растет, растет,

Вздымается лениво…

Он снова пал и не встает,

Смутился горделиво.

Ах, вот скрипя шатнулась дверь,

Игуменья подходит,

Гласит: «Еще п***у измерь»

И взорами поводит,

И в руки х**, но он лежит,

Лежит и не ярится,

Она щекочет, но он спит,

Дыбом не становится…

«Добро», — игуменья рекла

И вмиг из глаз сокрылась.

Душа в детине замерла,

И кровь остановилась.

Расстригу мучила печаль,

И сердце сильно билось…

Но время быстро мчится, вдаль,

И темно становилось.

Уж ночь с **ливою луной

На небо наступала,

Уж б***ь в постели пуховой

С монахом засыпала.

Купец уж лавку запирал…

Поэты лишь не сдали

И, водкою налив бокал,

Баллады сочиняли!..

А в келье тишина была…

Вдруг стены покачнулись,

Упали святцы со стола,

Листы перевернулись, —

И ветер хладный пробежал

Во тьме угрюмой ночи…

Баркова призрак вдруг предстал

Священнику пред очи:

В зеленом ветхом сюртуке

С спущенными штанами,

С х**ной толстою в руке,

С отвисшими мудами.

— «Скажи, что дьявол повелел»,

— «Надейся, не страшися»,

— «Увы, что мне дано в удел?

Что делать мне?» — «Др**ися!»

И грешный стал м**е трясти,

Тряс, тряс, и вдруг проворно

Стал х** все вверх и вверх расти,

Торчит е**ак задорно.

И жарко плешь огнем горит,

М**е клубятся сжаты,

В могучих жилах кровь кипит,

И пышет х** мохнатый.

Вдруг начал щелкать ключ в замке,

Дверь громко отворилась,

И с острым ножиком в руке

Игуменья явилась.

Являют гнев черты лица,

Пылает взор собачий,

Но вдруг на грозного певца,

На х** попа стоячий

Она взглянула, пала в прах,

Со страху обо**алась,

Трепещет бедная в слезах

И с духом тут рассталась.

«Ты днесь свободен, Е*аков!» —

Сказала тень расстриге.

Мой друг, успел найти Барков

Развязку сей интриге.

«Поди! Отверзты ворота,

Тебе не помешают,

И знай, что добрые дела

Святые награждают.

Усердно ты воспел меня,

И вот за то награда», —

Сказал, исчез — и здесь, друзья,

Кончается баллада.