С крылатыми героями Балтики

Митрофанов Василий Георгиевич

С крылатыми героями Балтики

Содержание

От автора

Перед назначением в авиаполк

Богослово

Приютино

Борки

Снова Приютино

Гражданка

О летной утомляемости

Гора-Валдай - и снова Борки

Паневежис

Восточная Пруссия. Померания

Дорогим однополчанам - мужественным

защитникам Ленинграда, участникам

прорыва и снятия блокады - посвящаю От автора

Эта книга о боевых действиях и героизме летчиков 21-го истребительного полка ВВС КБФ, с которым мне довелось пройти весь его славный боевой путь; из блокадного Ленинграда до Кольберга, где мы встретили великий День Победы. Будучи авиационным врачом этого полка, я вместе с однополчанами душой и сердцем пережил все, о чем говорится в этих воспоминаниях. Как свидетель и участник описываемых событий, я рассматриваю их глазами, врача, рассказываю о том, о чем сами летчики в своих публикациях обычно не говорят. Поэтому в мемуарной литературе воздушных бойцов да и в книгах писателей и журналистов о летчиках немалая доля авиационной героики, доступной обозрению именно полкового врача, для широкого круга читателей как бы остается за кадром, вне их поля зрения. Содействовать в какой-то мере восполнению этого пробела и хотелось этой книгой. Я касаюсь преимущественно вопросов оказания медицинской помощи раненым летчикам полка, возвращения их в боевой строй и профилактики летной утомляемости (главным образом в период блокады Ленинграда). Я не стремился охватить все. Моя речь - о крупицах, о маленьких ручейках, сливавшихся в могучие реки, о том, что делалось в полковом звене, из чего складывалось участие врача авиаполка в повседневном решении названных задач, что в немалой степени способствовало поддержанию и повышению боеспособности летного состава. Наряду с медицинской затрагивается и боевая летная работа. Ведь она являлась ведущей причиной ранений и травм, летной утомляемости. Учет трудностей и сложностей боевой летной работы помогал мне в каждом конкретном случае точнее оценить механизм и характер ранений и травм, глубже понять нервно-эмоциональное состояние летчика и эффективнее лечить его. О моих врачебных делах я рассказываю в неразрывной связи с повседневной боевой жизнью авиачасти, с ее буднями, отмеченными и радостью побед и горечью утрат. Вспоминаю о замечательных людях, с которыми тогда встречался, служил, взаимодействовал.

Представленные материалы касаются без малого пяти лет моей службы в 21-м истребительном авиационном Кенигсбергском Краснознаменном ордена Суворова III степени полку ВВС КБФ. Кратко упоминаю о том, что предшествовало моему назначению в авиаполк.

Сочту свою задачу в какой-то мере выполненной, если читатель воспримет эту книгу как посильную дань автора священной памяти погибших друзей, авиаторов-однополчан, отдавших жизнь за Родину.

Перед назначением в авиаполк

Война. - Ускоренный выпуск. - Бедствие однокурсников на Ладоге. - ВВС КБФ. - В сентябрьских боях 1941 года под Ленинградом. - Временное убытие. Возвращение в новом качестве. - Первые полковые встречи в Рузаевке

Тревожная весть о начавшейся войне застала нас, слушателей четвертого курса Военно-морской медицинской академии, накануне последнего экзамена, который надлежало сдать, прежде чем отправиться на госпитальную практику, а затем и в отпуск.

В памятное воскресенье мы собрались нашим взводом на групповую консультацию, чтобы завтра, 23 июня, отчитаться по боевым отравляющим веществам и тем завершить нелегкие экзамены учебного года. Мы еще не знали, что на советской земле уже полыхает война. Не знали, понятно, когда и в какой мере она коснется каждого из нас, какие тяжкие испытания ожидают родную страну и какой дорогой ценой заплатит народ за свою победу. Никому из нас и в голову не приходило, что очень скоро, через три неполных месяца, в счет цены за победу войдут и жизни большинства наших друзей - однокурсников, в том числе и пришедших тогда на консультацию. Будут среди них и те, кого не станет в последующие годы войны. Но все это потом. А пока для нас продолжалось мирное время. Мы сидели в учебной комнате и ждали преподавателя, готовили вопросы по наиболее сложным и не вполне ясным нам деталям предмета.

Наша консультация, начавшись строго по расписанию в двенадцать часов, была неожиданно прервана. Оповещенные взволнованным и запыхавшимся от бега посыльным матросом, мы, как и все, кто находился в тот выходной день в академии, высыпали во двор к репродуктору прослушать важное правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз.

В наши классы и аудитории, в четкий ритм хорошо организованного учебного заведения, в планы каждого из нас чрезвычайное известие врывалось внезапно налетевшим вихрем. По мере его распространения все приходило в движение, менялось, переключалось на военный лад. Нас сразу охватило незнакомое прежде сильное чувство наступивших больших событий. Они оставляли далеко позади мирную жизнь с ее радостями и беспечностью и решительно требовали чего-то более значительного, чем просто отличная и хорошая учеба, высокая дисциплина и примерное поведение. Пробил час защиты Родины, уже обагренной кровью ее сынов и дочерей. И каждый из нас был готов по зову сердца и воинского долга выступить на отпор врагу немедленно и в любой роли, которая могла быть ему определена. Врачами стать не успели - пойдем фельдшерами! А если надо рядовыми с оружием в руках! Доучиваться после войны! Таков был порыв молодых, выраженный на митинге, состоявшемся тогда во дворе академии.

Высшее командование распорядилось иначе. Обстановка войны не уменьшала, а увеличивала потребность в высококвалифицированных врачах. Было приказано: закончить экзамены и приступить к учебе на пятом, последнем курсе по сокращенным программам, не снижая уровня подготовки. Госпитальная практика, предусматривавшаяся после экзаменов, отменялась. Отменялись отпуска и выходные дни. Теперь не до них! Они стали неуместными.

У войны свои мерки, и мы должны были справиться почти с невозможным. То, что предполагалось в мирное время на целый учебный год, надлежало одолеть за два месяца. Это удалось нам вполне и весьма успешно. Помогли молодой задор, настойчивость, чувство долга и ответственности за судьбу Родины, готовность профессорско-преподавательского состава и слушателей, как и всех советских людей, сделать все, что от них зависит, чтобы отстоять честь и свободу любимой Отчизны.

Выпуск состоялся в августе грозного 1941 года. В числе двадцати шести выпускников меня оставили в Ленинграде. Подавляющее же большинство выпуска (около двухсот человек) распределили по другим флотам. Врачи ленинградской группы разъехались и заняли свои места в боевых порядках защитников города Ленина незамедлительно.

А вот у тех, кому предстояла служба на других флотах, случилось непредвиденное. Тяжелое положение под Ленинградом задержало их убытие к местам назначения до 17 сентября. К этому времени город был полностью блокирован с суши. Сообщение с Большой землей стало возможным только по воздуху или по Ладожскому озеру.

Неприветливо встретила Ладога наших друзей. Деревянная баржа, на которой они шли и которую вел озерный буксир "Орел", не выдержала. Под ударами штормовых волн она дала трещину, наполнилась водой и погрузилась. Среди спасенных недосчитались 131 врача. Их трагическая гибель - один из показателей трудностей сообщения, возникших в блокированном Ленинграде. Имена наших погибших товарищей запечатлены на мемориальных досках, укрепленных в вестибюле здания академии на Фонтанке, 106, и в мемориальном комплексе на берегу Ладожского озера. Родина их не забыла и никогда не забудет. Они пали геройски на трудном пути к тем, кто ждал их врачебной помощи. Пали, как солдаты, сраженные войной при исполнении служебных обязанностей.

Из академии я получил направление в авиацию Краснознаменной Балтики врачом-рентгенологом лазарета (начальником лазарета был военврач 3-го ранга В. И. Пахоменко) 708-й авиабазы в Беззаботном (рядом с населенным пунктом Горбунки, что в 7 - 9 километрах южнее железнодорожной станции Стрельна, сейчас в тех краях разместилась крупнейшая птицефабрика). В ту же авиабазу были назначены мои однокурсники А. С. Баланова, В. А. Звонцов и А. Ф. Ильин. Хотя я был назначен на должность врача-рентгенолога, мне пришлось сразу же включиться в хирургическую работу.

Перед отъездом в Беззаботное мы встретились в академии почти со всеми вчерашними однокурсниками, в том числе и с теми, кого не стало 17 сентября 1941 года. Общаясь между собой, мы были полны энтузиазма и решимости исполнить свои обязанности в боях с врагом лучшим образом, не щадя ни сил, ни жизни. Мы горячо желали друг другу успехов на ратном пути, мечтали о послевоенной встрече. (Встреча состоялась. Пришло на нее меньше половины выпуска. Список тех, кого поглотила Ладога, дополнили погибшие на фронтах в разные годы Отечественной войны. В их числе оказался и мой земляк, друг детства Григорий Иванович Василенков.)

По прибытии в Беззаботное мы оказались в гуще событий, на участке наиболее ожесточенных боев за Ленинград. Свой главный удар враг наносил в направлении на Петергоф и Ораниенбаум, стремясь выйти на берег Финского залива. После тяжелых, кровопролитных боев ему это удалось на узком участке между Урицком и Стрельной 17 сентября, в памятный для нашего курса день.

В полосе наносившегося удара находилась и 708-я авиабаза. Обстановка не позволила заниматься рентгенологией. Надо было оказывать помощь раненым. В один из этих боев во второй половине сентября и меня задело вражеским осколком. По выздоровлении выписали в часть. Но 708-я авиабаза была расформирована, и я попал в распоряжение начальника Медико-санитарного управления (МСУ) Военно-Морского Флота в Москву. Жил в экипаже. Там же работал на приеме амбулаторных больных, проводил беседы на медицинские темы среди мобилизованных бойцов.

Однажды меня вызвали к начальнику отдела кадров МСУ ВМФ военврачу 1-го ранга В. П. Иванову. Не сомневался: вызывают по поводу нового назначения. Я был не против вернуться в ВВС КБФ. Лучше бы в полк, ближе к летчикам.

В. П. Иванов встретил в обычной для него манере - приветливо и доброжелательно. Его внимательное отношение к людям, неторопливость в решении служебных вопросов, умение взвешивать многие слагаемые хорошо знали медики. За это его уважали. Как в годы войны, так и после, когда генерал-майор В. П. Иванов работал начальником факультета Военно-морской, а позже - Кировской академий. Поздоровавшись, Владимир Петрович пригласил сесть и, мягко улыбаясь, подал предписание на должность старшего врача 21-го истребительного авиационного полка ВВС КБФ. Назначение совпадало с моим желанием и потому сразу вызвало чувство удовлетворения.

- Есть, - ответил я, прочитав документ. - Очень хорошо, что полк, Балтика, Ленинград, - доложил я с нескрываемой радостью.

- Да, Балтика, Ленинград, - повторил за мною В. П. Иванов, видимо тоже довольный, что предвосхитил мои намерения. - Только сначала поедете в Рузаевку. Там заканчивается формирование. Потом в Ленинград, - добавил он.

- Ясно.

- Для начала вам ясно, остальное будете уяснять на месте, - сказал в заключение Иванов и, пожелав успехов, разрешил идти.

Был на исходе март 1942 года. Время трудное. Советские люди на фронте и в тылу напрягали все свои силы для отпора врагу, уже получившему ряд чувствительных ударов под Ельней, Ленинградом и Тихвином, разгромленному под Москвой в декабре сорок первого.

Гордый сознанием долга, в новой должности, шел я с рюкзаком в руке по Арбату, вдыхая воздух родной Москвы. Я направлялся на Казанский вокзал, чтобы отправиться в Рузаевку, а затем в Ленинград, в ряды его защитников. На улицах Москвы я видел оживленное движение. Пешеходы деловито спешили. У каждого, конечно, свои дела, свои мысли, свои заботы. Но все их маршруты, мысли и дела ощутимо объединялись в одно целое, в один общий путь - к Победе. В могучем единении партии и народа заключался один из самых решающих источников нашей все возраставшей силы.

Вот и вокзал, мой вагон в голове состава. Звонки пробили, и поезд медленно двинулся. С провожавшим меня военврачом 3-го ранга Н. И. Фешиным мы наскоро обнялись. Уже на ходу, подталкиваемый сзади другом, я втиснулся в переполненный тамбур. Николай Иванович, как и я, ожидал нового назначения. Он прибыл с Черного моря, из Севастополя. За короткий срок мы крепко сдружились. Прощаясь, не теряли надежды встретиться на дорогах войны. (И не ошиблись. Мы встретились в авиации КБФ, куда и он вскоре получил назначение.)

Забравшись на верхнюю полку вагона, я собирался поспать. Но сон не шел. Мешали нахлынувшие воспоминания. Они уносили в отчий край, на родную трубчевскую землю Брянщины.

С незапамятных времен стоит наше село Красное на возвышенности, протянувшейся на десятки километров с востока на запад вдоль правого берега Десны. В Красном могилы моих предков. Вспомнился день отъезда из родительского дома полтора года назад, после очередного отпуска. Последние объятия. Трогавшие душу слезы бабушки и матери. По старому русскому обычаю они благословили меня в путь в надежде увидеться через год. Но война помешала. Она разделила нас, как и многих наших соотечественников, линией фронта. В оккупации остались отец, мать, шестнадцатилетняя сестренка Валя, бабушка мать отца.

Взволнованный воспоминаниями, я был полон лютой ненависти к врагу. Людям моего поколения хорошо памятны подобные чувства. Ненависть к захватчикам, любовь к Родине поднимали народ на бой и самоотверженный труд во имя Победы. Советские люди были едины в своей решимости: не может быть места фашистам на нашей земле! Нет и нет!

- Нет! - вырвалось у меня громко и гневно.

- Что с вами? Страшный сон? - услышал я снизу голос полковника.

- Извините. Я не сплю. Брянщину свою вспомнил... - Понимаю, браток... Гитлеровские мерзавцы на нашей земле - временное явление, - продолжал полковник, угадывая мои мысли и будто стараясь утешить... Он ехал на короткую побывку к семье.

- Это точно. Как ни лютует фашист, а тикать ему придется, - отозвался рядовой, потерявший ногу в бою и уволенный "по чистой". Он возвращался из госпиталя домой. В разговор включились и другие спутники по купе. Каждый из них по-своему выразил уверенность в неминуемой гибели захватчиков.

Молодой лейтенант-артиллерист после госпиталя, где находился по ранению, ехал, как и я, на формирование. Он напомнил слова Александра Невского из одноименного кинофильма, выпущенного на экраны еще в 1938 году: "Кто придет к нам с мечом - от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет Русская земля!" Это было сказано в 1242 году, семьсот лет назад.

"Вот они, советские люди, достойные наследники наших знаменитых предков, думал я. - Всюду узнаются. Единые и непреклонные в решимости отстоять свободу и независимость Родины от врагов, как это всегда было и в прошлом".

В Рузаевку я прибыл под вечер первого апреля 1942 года. Расстояние в 609 километров от Москвы было покрыто за шесть суток. Теперь на это уходит 9 - 12 часов, в зависимости от скорости поезда. То, что сегодня кажется недопустимо медленным, в то время было единственно возможным.

Отметив командировочное удостоверение у дежурного помощника военного коменданта, я отправился в путь. Я мог и не найти полк до наступления темноты. К счастью, мне повезло: встретившийся человек в кожаном реглане и морской шапке-ушанке оказался моим однополчанином! Это был старший лейтенант Красиков. Поняв, в чем дело, он с живейшим участием предложил свои услуги. Категорически отказался от бани, куда шел (однополчане пользовались баней железнодорожников), и охотно взял на себя первые заботы о новом докторе: проводить в штаб, познакомить с обстановкой, накормить, связать с коллегой, которую надлежало сменить, и определить до утра на отдых. Это было то, что надо! Я был очень признателен Михаилу Васильевичу Красикову. Его внимание позволило мне почувствовать себя дома, среди добрых друзей, и вызвало искреннее уважение к человеку, с которым был знаком всего несколько минут.

В штабе полка Красиков представил меня подтянутому человеку в армейской форме с одной "шпалой" в петлицах.

- Очень приятно, - улыбнулся он. - Старший политрук Паров Иван Петрович. Комиссар третьей эскадрильи. Он же и комиссар эшелона, сейчас поймете...

Это был мой второй по счету знакомый однополчанин. Мы уселись, и я получил обещанную Красиковым обстоятельную информацию. Оказалось, руководящий состав и часть технического персонала улетели к месту нового базирования специальным транспортным самолетом. Улетели на своих "ястребках" и летчики. Сразу всем полком. Оставшийся личный состав в готовности ждет указаний, чтобы отправиться туда же по железной дороге. Начальник эшелона - капитан Мельников из оперативного отдела. После сосредоточения полка на полевом аэродроме Богослово состоится бросок на один из аэродромов в черте блокированного Ленинграда.

Уяснив в общих чертах обстановку, я понял, что на ближайший период мои функции ограничатся обязанностями врача железнодорожного эшелона.

Прежде чем выполнить остальные добровольно взятые на себя обязательства по отношению ко мне, М. В. Красиков отрекомендовался как начхим полка. По совместительству на нем и разведка. Я выразил готовность помогать ему по химической защите. Надеялся не подкачать. А чтобы академические познания поддерживались на должном уровне, я не расставался с необходимыми руководствами. И не только по боевым отравляющим веществам, но и по военно-полевой хирургии, инфекционным болезням, авиационной гигиене и некоторым другим дисциплинам. Надо сказать, что химической службе в то время придавалось большое значение, ибо не исключалась возможность применения противником отравляющих веществ в крупных масштабах.

Из столовой зашли в санчасть. Туда вызвали Н. Н. Кононову. Имея среднее медицинское образование, она временно исполняла обязанности врача полка. Передачи дел, в сущности, не было. Без врача не могло быть и врачебных дел. Что касается медицинского имущества, оно находилось в санчасти обслуживающей авиабазы. Продовольственное, вещевое и другие виды снабжения летных частей осуществлялись авиабазой. Отсутствие в авиационных полках тылов делало их максимально мобильными. С помощью Н. Н. Кононовой мы укомплектовали медицинскую сумку наиболее ходовыми медикаментами и запаслись перевязочным материалом на время следования по железной дороге. Для медицинских занятии с личным составом времени не оставалось. Беседы врача о гигиене в пути, профилактике желудочно-кишечных заболеваний, правилах оказания само- и взаимопомощи при ранениях решили провести по вагонам в дороге.

С прибытием в полк я становился свидетелем и участником его истории.

Уже из первых личных впечатлений, рассказов Красикова, Парова и других однополчан я понял, что полк укомплектован замечательными людьми. Летный и технический состав в большинстве своем молодые кадровые военнослужащие. Многие встретили войну в частях ВВС КБФ в тяжелых боях в Прибалтике и под Ленинградом. Среди них были участники финской кампании 1939/40 года. Была и молодежь, не видевшая войны. С чувством гордости сознавал я, что попал в дружную боевую семью авиаторов Балтики и что вместе с ними буду защищать Ленинград. Ощущение было такое, будто я уже давно знаком со всеми.

Съехавшись в Рузаевку в основном в сентябре - октябре 1941 года, летчики должны были в сжатые сроки освоить новую отечественную машину Як-1. Это был один из лучших по тому времени истребителей. Он имел скорость 580 километров в час, был вооружен 20-миллиметровой пушкой и двумя 7,6-миллиметровыми пулеметами, весил 2950 килограммов. Из семейства "яков" после Як-1 были Як-3, Як-7, Як-9, Як-9Д. Наш полк имел на вооружении все типы "яков", исключая Як-3.

Весь личный состав был един в стремлении лучшим образом выполнить задание Родины. Но не все получалось, как хотелось. Случались и поломки самолетов, и аварии. Особенно настораживали молодых летчиков катастрофы. Очевидно, результатом этого явилось назначение нового командира.

Майора Якова Захаровича Слепенкова в полку не знали. Он - черноморец, командовал эскадрильей. Его приезда ждали с надеждой. А пока его обязанности исполнял начальник штаба майор Н. Е. Ковширов.

Новый командир появился в расположении полка тихо и незаметно. О прибытии не сообщил, и никто его не встречал. Вероятно, сделано это было не без умысла: хотелось взглянуть на обстановку, не нарушенную приготовлениями встречи.

В штабе Слепенков застал Ковширова. Выслушав его короткий доклад, распорядился дать указание подготовить к вылету самолет командира и предложил пойти осмотреть полевой аэродром.

Закончив осмотр аэродрома, Слепенков и Ковширов направились в сторону звена управления, к самолету с бортовым номером 51. Слепенков решил взлететь и показать над аэродромом технику пилотирования на Як-1. Именно таким необычным и оригинальным способом заявил он о своем прибытии и вступлении в должность. В полку мало кто знал, что Слепенков приехал и уже на аэродроме. Еще меньше было тех, кто видел его. Но сейчас с ним встретятся сразу все. И не традиционно перед строем. Это успеется. Подчиненные увидят нового командира в небе. Слепенков знал свою силу в летном искусстве, знал, на что способен Як-1, которым владел, как игрушкой. Вот почему задуманный им полет в день приезда не был лишен смысла: он хотел вызвать решительный перелом в настроении летчиков, особенно молодых, а затем быстро добиться того, что не удавалось до него, повысить уровень летной подготовки, в короткий срок довести полк до состояния боеготовности.

Приняв рапорт механика Алексея Осиповича Хилюты о готовности машины к вылету, Слепенков (одетый в летную куртку, черные кожаные брюки, заправленные в русские сапоги, в армейской фуражке с летной эмблемой) легко поднялся на плоскость.

- С дороги отдохнули бы, товарищ командир. Да и площадка мокровата, забеспокоился Ковширов, пытаясь отговорить его от полета.

- Не устал. Мокровата, но пригодна, - с хитринкой улыбаясь, ответил Слепенков, уже успевший с помощью механика надеть парашют и заменить фуражку на шлемофон с летными очками.

- От винта! - подал команду Слепенков.

Он запустил мотор, вырулил на старт и взлетел. Вот он уже в зоне. Красавец Як-1, словно птица, серебрился в лучах солнца, вертясь в каскаде фигур высшего пилотажа в разных сочетаниях. До слуха многочисленных зрителей доносились завывания двигателя. На крутых виражах с плоскостей срывались иммерсионные струи. Молодые летчики полка находились на занятиях по наземной подготовке. Изучали средства индивидуальной химической защиты. М. В. Красиков старательно рассказывал устройство противогаза. Услышав самолет в зоне, все они были удивлены. Ведь сегодня снова день был объявлен нелетным. И вдруг этот пилотаж. Красиков (бывший летчик-истребитель, ушедший с летной работы из-за ревматизма ног - "старушечьей болезни", как он говорил) тут же позвонил оперативному. То, что объявил Красиков, повесив трубку, всех изумило: в зоне новый командир полка майор Слепенков! Красиков немедленно прервал занятие, и молодежь, обгоняя друг друга, бросилась к выходу, чтобы понаблюдать за полетом долгожданного командира, так необычно обозначившего свое прибытие. А Слепенков "выжимал" все, на что был способен самолет и он сам, воодушевляясь до вдохновения.

Зрелище захватило всех. Летчики восхищались изяществом и совершенством техники пилотирования, высокими летными качествами Як-1:

- Вот здорово!

- Вот это почерк!

- Сразу видать: мастер!

- Тут все разом: и мастер и самолет!

- Верно!

Одобрительных восклицаний было много. Разных по форме, оттенкам, эмоциональности. Но схожих в одном - все они выражали профессиональный восторг, веру в нового командира, которого еще не видели в лицо, но уже поняли в главном и потянулись к нему. То, что они наблюдали сейчас, предвещало новый этап, означало конец в полку старым порядкам!

Слепенков продолжал пилотаж. Вот он снова выполняет штопор. Эта фигура вызвала особо пристальное внимание. Недавно "в штопоре" погиб Калиниченко. Пылкий юноша что-то не учел, и штопор виток за витком продолжался до самой земли. Материалы этой катастрофы знал Слепенков. Он познакомился с ними в Москве перед отъездом в полк. И теперь специально выделил штопор, чтобы показать, как надежно выполним он на Як-1. Напоследок Слепенков еще раз вошел в стремительное крутое пике. В тот момент, когда до земли оставалось, по точным расчетам Слепенкова, вполне достаточное расстояние и когда некоторые из числа зрителей уже забеспокоились - хватит ли высоты, чтобы выйти из пике, самолет уверенно изменил траекторию и, взревев мотором, с бешеной скоростью "полез" почти на вертикальную "горку". До слуха зрителей донеслась дробь длинной пулеметно-пушечной очереди. Слепенков будто салютовал восторженным однополчанам, словно бы желал подчеркнуть, что на борту у него полный порядок.

Долго не расходились летчики, продолжая обмениваться мнениями, позабыв и про химию, и про обед. Занятие с Красиковым и часть обеденного времени оказались использованными для просмотра и обсуждения полета нового командира. Итоговую оценку увиденному сделал младший лейтенант Павел Ильич Павлов. С его мнением считались. В свои 22 года он уже преуспел в боевых делах: в начале войны лично сбил три истребителя врага (два "Хейнкель-111" и "Мессершмитт-109") и в паре - "Юнкерс-88". Был награжден орденом Красного Знамени.

- С таким командиром - смело в бой! Он заслуживает большего, чем просто уважение. За него, если потребуется, не задумываясь, буду рисковать жизнью. Он тоже не подведет! Такие летчики в бою надежнее броневой защиты.

На стоянке звена управления Слепенкова поджидал Ковширов. Пока командир находился в воздухе, начальник штаба успел проконсультироваться у старшего инженера В. Н. Юрченко.

- Вы интересовались, сколько в строю самолетов? - обратился Ковширов к Слепенкову.

- Да.

- Во второй - машины на профилактике. Третья и звено управления в строю целиком. Если обкатать мотор в первой, то и там будут все на ходу.

- Почему не обкатываете?

- Признаться, не был уверен в надежности полосы.

- Ясно. Пусть обкатывают, - спокойно приказал Слепенков.

- Есть!

Сержант Журавлев, которого вот уже несколько дней придерживали с обкаткой мотора, с радостью узнал о поступившем разрешении и не замедлил взлететь.

Командир вместе с Ковшировым наблюдал полет, оставаясь на стоянке звена управления. Оттуда ближе всего до старта, куда Слепенков собирался подойти ко времени посадки Журавлева.

Через полчаса доложили о поломке самолета во 2-й эскадрилье. Там проверяли уборку и выпуск шасси, поставив машину, как и полагалось, на козелки. Под правым козелком снег подтаял, и самолет свалился на крыло. Плоскость оказалась помятой.

- Кто виноват? - спросил Слепенков Ковширова. Не дожидаясь ответа, сказал: - Виноват механик. Действовал без смекалки.

Сказал и пошел на старт: Журавлеву скоро на посадку, надо посмотреть поближе. Тем временем Журавлев уже сделал последний разворот и стал выравнивать машину.

- Дайте ракету. Он с одной ногой, - приказал Слепенков. Взвилась красная ракета, и Журавлев ушел на второй круг, тотчас догадавшись, в чем дело. Летчик многократно пробовал убирать и выпускать шасси, использовал и пилотаж. Но ничего не получалось. Пришлось садиться на одно колесо. Ко всеобщей радости, посадка закончилась блестяще.

- Товарищ майор, сержант Журавлев задание выполнил. Разрешите получить замечания, - спустя несколько минут докладывал он новому командиру.

- Молодец! - улыбаясь, сказал Слепенков, крепко пожимая руку летчику.

Журавлев смутился. Такой реакции он не ожидал. Он ждал, как это бывало обычным до Слепенкова, упрека, а то и оскорбления. За то, что не все, может быть, сделал правильно, чтобы избежать рискованной посадки на одно колесо. Позже Журавлев рассказывал, что, оправившись от первого смущения, он готов был обнять командира. И вероятно, сделал бы это, но по уставу не полагалось.

Получив разрешение быть свободным, Журавлев, счастливый благополучным исходом аварийной ситуации и похвалой командира полка, уверенный в своих силах, бодро зашагал в эскадрилью. Там его ожидали объятия друзей, искренне радовавшихся успеху товарища.

Слепенков и Ковширов возвратились с аэродрома в штаб. Пока оставалось время до построения, командир сделал необходимые распоряжения по организации работы на ближайшие дни. Полеты на завтра назначались с рассветом и до двенадцати дня. Затем обед, работа на материальной части и наземная подготовка по графику, который надлежало уточнить. К концу дня - сгонять воду с аэродрома. Коменданту - укатывать аэродром и готовить к следующему утру.

- Летать, как видите, будем с утра пораньше, когда подготовленный с вечера аэродром схвачен ночным морозцем и наиболее крепок. На ближайший период у нас не должно быть нелетных дней из-за состояния аэродрома, - закончил Слепенков свои короткие указания начальнику штаба.

Перед строем майор Ковширов зачитал приказ наркома ВМФ о назначении командиром полка Я. 3. Слепенкова, приказ нового командира о его вступлении в должность, объявлении благодарности сержанту Журавлеву и взыскания за халатность механику, поломавшему самолет.

От имени командира Ковширов сделал указания по распорядку на завтра и ближайшие дни.

- Личный состав свободен, может отдыхать, - распорядился Слепенков, обращаясь к начальнику штаба.

Все отметили, как предельно краток был командир перед строем. Ведь, кроме одной фразы в конце, он сказал всего три слова в самом начале. Приняв рапорт начальника штаба, доложившего о построении полка по случаю вступления командира в должность, Слепенков по-уставному поздоровался со всеми. А после того как прозвучал дружный ответ, добавил еще одно уставное "вольно", тотчас повторенное начальником штаба, и всё. Дальше был слышен только голос Ковширова.

Немногословие командира перед строем и то, что показал он в воздухе до построения, однополчане восприняли с удовлетворением, как верный признак перехода от разговоров к делу. Это исключало любые призывные слова, которые мог, конечно, сказать новый командир, принимая полк. Но не сказал. Ибо, как понимали все, основное уже было сказано в пилотаже над аэродромом. Все, что следовало, добавили к той речи в воздухе приказы от его имени. Других слов и не требовалось.

Впервые за полгода формирования отпустили людей так рано и так быстро. Впервые отменялось вечернее "подведение итогов". И без того всем все было ясно: я итоги неполного первого дня с новым командиром, и то, чем надлежало заниматься завтра и в последующем. В хорошем настроении расходились люди, сделав вывод: новый командир - тот, который им нужен. Вывод, как показало время, оказался правильным.

С приходом Слепенкова летать стали много и, что особенно интересно, без происшествий. И не случайно. Существенно и быстро улучшилась организация. Люди обрели веру в себя, воспряли духом. Они перестроились внутренне, заражаясь энергией, целеустремленностью и энтузиазмом нового командира. В нем обнаруживались все новые привлекательные черты первоклассного летчика, умелого руководителя и душевного человека, лишенного кичливости, доступного для всех старшего товарища. За короткий срок оказалось возможным сделать немало из того, что не удавалось раньше. Повысилась техника пилотирования, улучшилась слетанность пар, звеньев, эскадрилий.

По докладу Я. 3. Слепенкова о степени готовности вышестоящее командование решило перебазировать полк на временный полевой аэродром в Богослово - ближе к Ленинграду. Там предстояло продолжить и в течение месяца-полутора завершить подготовку.

И вот настал день перелета. Истребители дружно взлетели, построились над аэродромом и легли на курс. А дальше подвела погода. В районе Волги, вблизи Кашина, внезапно пропала видимость. Летчики оказались в условиях слепого полета. Не видно ни земли, ни неба. Сплошная муть. Визуальная связь между собой утратилась. Самолеты стали сбиваться с курса. Строй нарушился. Возникла опасность заблудиться и упасть без горючего и не менее грозная опасность потери пространственной ориентировки с ее тяжелыми последствиями. К счастью, ничего такого не произошло. Выручила тщательность подготовки к перелету, организованность, воля и мужество летчиков. Воспользовавшись временным просветлением, позволившим разглядеть землю, они произвели вынужденную посадку на фюзеляж. Посадка закончилась благополучно. Никто не пострадал. Почти невредимыми оказались и самолеты. Это утешало. Однако сам факт вынужденной посадки был крайне огорчителен, вызывал досадное чувство. Случившееся как бы отбрасывало полк на прежний путь неудач, перечеркивало все хорошее, что было достигнуто в последнее время.

Но не унывал Слепенков. Не терял присущей ему выдержки. Он отчетливо видел, как ни парадоксально на первый взгляд, положительную сторону и в этом происшествии. Состояла она в том, что летный состав с честью вышел из крайне тяжелой обстановки, в которой оказался не по своей вине. Это говорило о многом. Позицию командира однополчане разделяли вполне. Не сомневались: так именно рассудит и вышестоящее командование.

На следующий день после моего прибытия в полк я и Красиков отправились в Саранск - столицу Мордовской АССР. У Михаила Васильевича были дела по химической службе, а мне надлежало переобмундироваться в общевойсковую форму, как это уже сделали все в полку. Признаться, очень не хотелось расставаться с морской формой. Она у нас на флоте всегда была предметом особой гордости. Какова же была моя радость, когда я узнал, что могу переодеться, не сдавая морской формы! Красиков позавидовал: у него от морской формы осталась одна шапка-ушанка, остальное сдал еще прошлой осенью.

Под конец того же дня мы вернулись в Рузаевку и прямо к И. П. Парову - нет ли чего нового?

- Есть новость, - сияя от радости, объявил Иван Петрович. - Получено указание завтра погрузиться и отбыть по назначению. Самолеты на месте вынужденной посадки приказано разобрать и доставить в Богослово по железной дороге. Все остальное без изменения.

Погрузились мы быстро. Воспользовавшись свободным временем, остававшимся до отправления эшелона, помылись в железнодорожной бане, хорошо знакомой однополчанам, и прошли санобработку со сменой нательного белья.

Разместились неплохо. В каждом вагоне-теплушке с двойными нарами был выделен старший. В его распоряжении находился неприкосновенный запас перевязочного материала на особый случай, кроме индивидуальных пакетов первой помощи, имевшихся в кармане у каждого. Продукты получили сухим пайком. Питались организованно по вагонам в установленные распоряжением по эшелону часы, три раза в сутки. Кипятком снабжались на остановках. Иногда воду кипятили или подогревали и в вагонах, на печках-буржуйках.

Рано утром 4 апреля состав вывели из тупика, и мы двинулись в путь. В дороге комиссар И. П. Паров регулярно слушал и знакомил нас со сводками Совинформбюро, проводил политбеседы. Мне была предоставлена возможность выполнить план намеченных занятий. Москву проследовали 11-го, а в Богослово прибыли 17 апреля 1942 года вечером.

Богослово

В землянке 3-й эскадрильи капитана Червакова. - Представление командиру полка. - Вечер 22 апреля 1942 года. - Командир и комиссар 1-й эскадрильи. Мое занятие с летчиками 2-й эскадрильи капитана Лушина. - Комиссар Храмов. Печальная новость. - Через Ладожское озеро в кольцо блокады

Шел мокрый снег. Под ногами хлюпала грязь. Темнело. Вот тут и выручили провожатые, своевременно высланные Слепенковым встретить нас. С их помощью без особых трудностей добрались пешком до аэродрома, находившегося недалеко от деревни Богослово. Однополчане, покинувшие Рузаевку месяц назад, были уже там.

И. П. Паров предложил мне остановиться у них в землянке летного состава 3-й эскадрильи. С ее командиром и летчиками я и познакомился в тот же вечер. По ходу беседы зашла речь об утренней физзарядке для летчиков. Я предложил комплекс упражнений, усвоенных мною в академии. Червакову сразу понравилось. Он тут же проделал все сам, запомнил, и уже с утра следующего дня под его команду упражнения стали выполнять все летчики эскадрильи.

Капитану Червакову, энергичному, жизнерадостному, общительному, не было и тридцати от роду. На его богатырски широкой груди сверкали два ордена Красного Знамени за участие в финских событиях и воздушные бои в первые месяцы Отечественной войны. Это был отличный боевой летчик. Подчиненные любили своего требовательного и заботливого командира. Вместе с комиссаром Паровым Черваков занимал небольшое помещение через коридор в общей землянке летчиков эскадрильи. Довольно широкий коридор землянки выполнял роль служебного помещения. Там находился полевой телефон, постоянно дежурил дневальный. За столом работал адъютант (начальник штаба) эскадрильи. Как и в других землянках, спали летчики на дощатых настилах в два этажа. Наверху и для меня нашлось место.

Капитан Черваков вставал задолго до побудки. Ее он объявлял всегда сам, в шесть утра. В летные дни - раньше. Одетый в морские брюки, заправленные в русские сапоги, с голым мускулистым торсом, открывал он дверь в нашу половину и с порога подавал команду: "Интеллигенция, вставайте!" Летчики и я вместе с ними быстро, словно по сигналу боевой тревоги, вскакивали и торопливо одевались. Обнаженные по примеру комэска до пояса, мы выбегали на зарядку. Ее проводил сам Черваков. Начиналась она с бега по кругу, будто специально для этих целей обрамленному кустарником. Впереди бежал командир, за ним комиссар и все остальные летчики эскадрильи. Я бегал в замыкающих. После бега - комплекс упражнений и водные процедуры: под открытым небом умывание и обливание холодной водой из умывальника, устроенного в виде длинного, из жести, закрывающегося желоба с несколькими краниками.

После утренней зарядки и туалета мы шли в столовую, размещавшуюся в одной из самых просторных землянок. Там пища только подогревалась. Готовили ее на кухне в деревне и в установленные часы доставляли машиной в герметически закрывающихся бидонах. Отбой - в 22 часа. В 3-й эскадрилье - по команде самого Червакова.

- Интеллигенция, спать, - объявлял он за 10 - 15 минут перед тем, как погасить свет от аккумуляторов, питавших миниатюрные лампочки.

Аналогичный распорядок поддерживался и в других эскадрильях.

Санчасть (небольшой лазарет и медпункт, развернутые в крестьянских избах Богослова) возглавлял военврач 2-го ранга Медведев. Ему было около пятидесяти. Опытный хирург. В лазарете делал некоторые полостные операции. Например, по поводу острого аппендицита. Их было немного, но они повышали авторитет доктора Медведева как среди военнослужащих, так и среди жителей деревни, обращавшихся к нему за помощью. В помощи он никому не отказывал. (Вскоре после нашего убытия в Ленинград доктор Медведев, к сожалению, трагически погиб.)

На старте в часы полетов дежурила санитарная машина с опытным фельдшером.

На следующий день, 18 апреля, мне надлежало представиться командиру полка. О нем я уже был наслышан и знал: однополчане любили его. Я. 3. Слепенков представлялся в моем воображении личностью незаурядной. Под началом этого уважаемого всеми человека мне предстояло выполнять ответственные функции авиационного врача. (Специальной подготовки в академии для работы в авиачастях мы тогда не получали.) Желание работать хорошо было. Но как выйдет на деле?

Смогу ли найти общий язык с командиром, летчиками, техническим составом? Сумею ли в достаточной мере соответствовать строгим требованиям авиационной службы? Ответов на эти вопросы у меня тогда еще не было. Они пришли позже. И не вдруг. Функции мои становились для меня все более ясными по мере того, как я уяснял задачи, решаемые полком, особенности нелегкой боевой работы авиаторов в воздухе и на земле, лучше узнавал людей и роль каждого из них в сложном и динамичном полковом организме. События нашей повседневной жизни вовлекали меня в общий круговорот. Возникавшие ситуации определяли мои текущие врачебные задачи и подсказывали способы их решения в каждом отдельном случае. Лишь по мере накопления опыта оказывалось возможным быть не просто участником событий, но активно вмешиваться в них, все более действенно помогать командиру в поддержании и повышении боеспособности авиационной части.

Направляясь в землянку Слепенкова, чтобы представиться, я волновался, конечно. Стучусь. Слышу приглашение войти. Открываю дверь и переступаю порог. Вокруг грубо сколоченного из досок стола семь человек. Знаю только одного капитана Червакова. Остальных вижу впервые. Капитан Черваков, понимая мое смущение и цель визита, поспешил на помощь. Встретившись со мной взглядом, он кивком головы указал на более молодого по виду майора. Догадываюсь: это и есть командир полка. По-уставному докладываю:

- Товарищ майор, старший военфельдшер Митрофанов прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

- Как, опять фельдшер? - удивленно спросил командир, взглянув на сидевшего рядом с ним второго майора, видом постарше. (Вопрос, как я понимал, возник по ассоциации, ведь до меня обязанности врача полка исполнял фельдшер.) - Федя обещал врача, - с заметным разочарованием, будто про себя заметил Слепенков, повернувшись в мою сторону.

Я хотел было объяснить, но меня опередил капитан Черваков.

- Он врач! - воскликнул Черваков. - Это у него звание такое...

- А, все ясно, - оживился Слепенков, вставая из-за стола. Подойдя ко мне, он крепко пожал мою руку и примирительно улыбнулся.

В душе я испытывал признательность Червакову, поставившему все на свои места.

- Знакомьтесь, - предложил командир. Поочередно он назвал каждого по должности, воинскому званию и фамилии. Здесь оказались комиссар полка старший политрук К. Т. Капшук, начальник штаба майор Н. Е. Ковширов, командир 1-й эскадрильи капитан П. И. Павлов, командир 2-й эскадрильи капитан Н. И. Лушин, старший инженер полка военинженер 3-го ранга В. Н. Юрченко.

- Ну, а с командиром третьей, как видно, вы уже знакомы.

- Да, - отозвался Черваков. - Доктор поселился с моими летчиками. И с побудкой уже мы провели зарядку по его комплексу. Дело стоящее.

- Очень хорошо. Доктору надо держаться ближе к летчикам, - одобрил мои действия Слепенков и пригласил меня сесть.

- Неудачное у вас звание, - сказал командир, улыбаясь и пристально вглядываясь мне в глаза. - Врача называют фельдшером. Но ничего. Переберемся в Ленинград - устраним недоразумение. Дадим врачебное воинское звание. - Сделав небольшую паузу, Я. 3. Слепенков неожиданно спросил: - Вы не хирург?

Это был не случайный вопрос. Слепенков, разумеется, хорошо понимал актуальность хирургии на войне. Он, конечно, видел мою молодость, исключавшую солидный хирургический опыт. И тем не менее поставил этот вопрос. Возможно, для того только, чтобы привлечь к нему мое внимание, заставить задуматься над этими проблемами, вступая в должность. Ведь очень скоро полк начнет воевать. Появятся раненые и пострадавшие. Они будут нуждаться в хирургии на современном уровне, без всяких скидок на недостаток опыта полкового доктора. Вот почему вопрос командира представлялся мне не только уместным, но и далеко не простым, полным большого для меня смысла.

- Начинающий, - ответил я и доложил, что хирургию люблю со студенческих лет, хотел избрать своей специальностью, в академии изучал сверх программы в научном кружке оперативной хирургии и топографической анатомии под руководством профессора М. С. Лисицына и что первые немногие самостоятельные шаги в хирургии сделал в сентябрьских боях прошлого года под Ленинградом.

Слепенков слушал внимательно, а потом сказал:

- Основа неплохая. Вместе с преимуществами молодости может принести должное. Беритесь за работу смело. Поддержкой обеспечим. В медицине я, как сами понимаете, не очень силен. Но помочь сумею и обещаю. Для оперативности действуйте где надо от моего имени. И не стесняйтесь с докладами и обращениями. Положение врача несколько особое. То, что другому не позволено, может быть вполне доступно доктору.

- Например, раздеть донага любого из нас, - пошутил капитан Павлов, расплываясь в добродушной улыбке.

- Не только. Уточнять не будем, - в тон капитану Павлову ответил Слепенков и предложил мне остаться на совещании.

Совещание было коротким и касалось задач на период базирования в Богослове. Командир полка сформулировал их коротко, но весомо. Предстояло в течение ближайших дней ввести в строй материальную часть, доставленную с места вынужденной посадки, немногим более чем за месяц завершить тренировочные полеты по отработке техники пилотирования и слетанности. Используя нелетную погоду, вечерние часы и другие возможные резервы времени, закончить наземную подготовку личного состава по отдельному плану.

- Возможно, доктор предложит что-либо? - сказал командир, обращаясь ко мне и переводя взгляд на Ковширова. Тот одобрительно кивнул головой.

Я доложил о моих беседах в эшелоне и целесообразности повторить их для всех, считал необходимым пронести занятия с личным составом по боевым отравляющим веществам, рассмотреть с летчиками некоторые вопросы авиационной гигиены в связи с переходом на высотные скоростные машины, к которым относился и Як-1, подготовить в каждой эскадрилье и звене управления боевых санитаров. Предложил сделать всем прививки против брюшного тифа и вакцинацию против дизентерии. Ведь нам предстояло перебазироваться в блокированный Ленинград. Заканчивая свое короткое выступление, я подчеркнул, что медицинские проблемы придется решать повседневно с учетом обстановки.

Кто-то попытался обосновать свои решительные возражения против прививок: мол, "уколы" на несколько дней выведут людей из строя, а это недопустимо, ибо на учете каждый час.

- Уколы - вещь неприятная, но, если потребуется, примем их смиренно, - в шутливой форме отвел возражения Слепенков.

Он тут же приказал включить в план несколько названных мною тем и выделить из каждой эскадрильи по три, а из звена управления - два младших специалиста для подготовки их боевыми санитарами, проводить во всех эскадрильях утреннюю физзарядку для летчиков в комплексе упражнений, предложенных доктором.

Первая встреча с командиром сразу сделала и меня сторонником восторженных о нем отзывов. Обращала внимание какая-то особая вежливость командира. Ему было тогда тридцать два года, но выглядел он моложе своих лет. Среднего роста, подтянутый. Волевой взгляд, интеллигентное лицо, улыбчивые серые глаза. Говорил негромко и неторопливо. Мысли выражал четко. Держался корректно. Как я убедился позже, он никогда не повышал голоса. Никогда!

Обдумывая наедине с собой все сказанное командиром, я пришел к выводу, что Слепенков очень верно определил основу наших служебных взаимоотношений. Она предполагала доверие и поддержку. Это и было то главное, что лучшим образом мобилизует возможности и инициативу подчиненного. Очень скоро я убедился, что одной из сильных черт Слепенкова было его умение без нажима и понукания добиваться от людей максимальной результативности. Он и сам порученному делу отдавался до конца.

Сознавать установку командира такой, какой он выразил ее при первой встрече, мне было приятно. Окрыленный, покидал я землянку командира, преисполненный стремления работать, не боясь трудностей.

Не раз в дальнейшем мысленно возвращаясь к первой встрече с командиром, я вспоминал, о каком Феде говорил Слепенков, с явным огорчением приняв меня за фельдшера. Выяснилось это через полгода при обстоятельствах, о которых я расскажу позже.

Памятным из богословского периода остался вечер 22 апреля 1942 года. Мы сидим в землянке-столовой в ожидании машины с ужином. Впервые она опаздывала. Оказалось - в грязи завязла. Послали в деревню за трактором, чтобы вытащить и доставить полуторку на буксире. А тем временем люди все подходили. В столовой и у ее входа набралось уже побольше сотни. Такого прежде не бывало, очередность между подразделениями соблюдалась четко. Но сейчас ритм нарушился. Приходившие не уходили. Землянка гудела словно потревоженный улей.

Но вот появился командир 1-й эскадрильи капитан Павлов...

Здесь я прерву свои воспоминания и немного расскажу о Павле Ивановиче. С ним я познакомился у командира полка. Павлов на два года старше Слепенкова. Однако разница почти незаметна. А если и была, то в пользу командира 1-й. Он выделялся избытком юношеской энергии, жизнерадостностью и веселым остроумием, делавшими его значительно моложе тридцати четырех лет. Родился он в рабочей московской семье. В шутку считал себя причастным к медицине: в юности работал на химико-фармацевтическом заводе имени Семашко, помнил некоторые специальные термины и при случае любил козырнуть этим, называя лекарства не иначе, как по их химическому составу.

- Нет ли у тебя, сестрица, ацидум ацетилсалициликум? - спрашивал он, желая, например, получить таблетку аспирина.

Поставив ее в затруднительное положение, Павел Иванович был очень доволен, заразительно и громко смеялся.

Он рано увлекся авиамоделизмом. После окончания Московской планерной школы Осоавиахима в 1928 году по комсомольскому набору поступил в Ленинградскую военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А в 1933 году успешно окончил Ейское училище и был оставлен при нем летчиком-инструктором. Через пять лет, в 1938 году, опытного пилота и методиста летного дела перевели в ВВС КБФ - в 5-й истребительный авиационный полк на должность командира звена в звании капитана. Базировался полк вблизи Петергофа, на аэродроме Низино. В составе 5-го полка участвовал в финских событиях и был награжден орденом Красного Знамени. В Низине встретил Отечественную войну командиром эскадрильи.

В августе 1941 года лично сбил четыре истребителя врага: два Ме-109, ФВ-190 и ХШ-126 и три в группе: два Ме-110 и Ме-109. За это получил орден Ленина.

Павел Иванович был одним из любимцев полка. Как и Слепенков, он отличался не только летным мастерством, высокой личной организованностью и справедливой требовательностью, но и заботой о людях. Общительный, он четко различал служебное и личное. В нем удачно сочетались качества опытного боевого командира и простого товарища - "летчика Пашки", как напишет он позже на фотокарточке, подаренной мне на память.

Так вот, появившись в землянке-столовой и узнав, в чем дело, капитан Павлов, не любивший терять времени даром, стал немедленно действовать. Со свойственной ему находчивостью он легко организовал собравшихся. Первым делом, попросив внимания, он совершенно неожиданно для меня объявил:

- Доктор просит слова, чтобы просветить нас по одному из самых злободневных вопросов медицины и нашего теперешнего быта.

В наступившей вдруг тишине я, признаться, смутился. Но не растерялся. Врасплох я не был застигнут. К беседам врача я всегда был готов и в течение двадцати минут рассказал о мерах профилактики желудочно-кишечных инфекционных заболеваний. Тогда это была особо актуальная для нас проблема. С летчиками и большинством технического состава, кроме тех, с кем ехал в эшелоне, я еще на эту тему не беседовал. Мое первое в полку выступление перед столь широкой аудиторией, к радости моей, закончилось под аплодисменты. Они повторились громче после того, как Павлов объявил оценку. Свою. Авиационную. Она прозвучала для меня так же неожиданно, как и все вначале: "Отлично с плюсом за истребительскую сноровку! Посвящение доктора в авиаторы будем считать состоявшимся".

Улыбающийся Павлов крепко пожал мне руку. Я был ему искренне признателен. Он помог мне найти и использовать один из тех возможных резервов времени, о которых на недавнем совещании говорил Слепенков.

Беседой врача дело не ограничилось. Вторым отделением программы Павлов объявил концерт самодеятельности. И сразу же, чтобы не получилось заминки с номерами (их, разумеется, никто специально не готовил для этого), предложил свою "Балладу о нашем полку" в собственном исполнении. В форме пародии мастерски изобразил он отдельные, хорошо всем известные эпизоды периода формирования нашего полка в Рузаевке, включая и эпопею с перелетом в Богослово. Основой импровизации удачно взял совет А. П. Чехова: радоваться в любой ситуации. Радоваться, что так, а не хуже. Изобретательный рассказчик, он сумел оригинально повернуть то, что в свое время доставило однополчанам немало огорчений. Это были и существовавшие до Слепенкова курьезные правила, взвинчивавшие и нередко сбивавшие с толку людей, и печально знаменитые вечера подведения итогов за каждый день, и такое досадное событие, каким явилась вынужденная посадка. Теперь все это в интерпретации П. И. Павлова неожиданно получало совершенно иной, полный юмора смысл, вызывало смех и взрывы аплодисментов.

После смешной до слез "Баллады" (и когда только успел подготовить!) Павел Иванович исполнил любимую им "матросскую чечетку". В высоких русских сапогах, он выбивал ее на дощатом полу без аккомпанемента, увлеченно и легко. Выходило у него, можно сказать, лихо. Тем временем прибыли вызванные Павловым полковые музыканты: баянист Григорий Корж из 1-й эскадрильи и скрипач Дмитрий Трегуб из 2-й. Прозвучали соло на скрипке и баяне, дуэты скрипки и баяна, кто-то сплясал уже под музыкальное сопровождение. Нашлись чтецы-декламаторы, вокалисты. Они сами охотно вызывались и тут же объявлялись вошедшим в роль конферансье Павловым. Получился настоящий концерт самодеятельности! Все так увлеклись, что забыли и о еде. Теперь уже не мы, а работники столовой, присоединившись к зрителям, ждали команды приступить к раздаче привезенного ими ужина.

Рассаживаясь за столы, которые были только что сдвинуты и частично вынесены из землянки, люди не скупились на похвалы в адрес Павлова.

А однажды вечером мне позвонил адъютант (начальник штаба) 1-й эскадрильи капитан Гладченко. Беру трубку. Он приглашает посмотреть у них в землянке кинокартину. Я сердечно поблагодарил, но отказался. Некогда: готовлюсь к очередному занятию с летчиками по авиационной гигиене. Выразив сожаление, Гладченко положил трубку. Не успел я сесть за книгу, как дневальный опять позвал к телефону. Звонил командир 1-й эскадрильи капитан Павлов.

- Доктор, у нас тут заболел один товарищ. Не смог бы посмотреть сейчас? обратился П. И. Павлов тоном, не допускающим сомнений.

- Иду, - ответил я, даже не подумав о возможной связи этого звонка с предыдущим. Через пять-семь минут я был в 1-й эскадрилье.

- Вот и доктор, можно начинать! - весело воскликнул Павлов при всеобщем оживлении присутствующих.

Так я все же был "вытащен" в кино. Никакого больного, конечно, не оказалось.

- Надеюсь, не обижаешься? - спросил Павел Иванович, извинившись за шутку и приглашая сесть рядом.

- Напротив. Очень рад, что все здоровы, веселы и смогу вместе с вами посмотреть картину, - ответил я в тон ему.

- Вот и отлично, - удовлетворенно заключил Павлов, слегка хлопнув ладонью по моему колену.

Павлов был прост в общении с людьми, что вместе с его качествами блестящего летчика и командира эскадрильи создавало и поддерживало непререкаемость его авторитета. В хорошем настроении покидал я 1-ю эскадрилью после кино, благодарный капитану Павлову за его настойчивое, несколько необычно выраженное желание видеть меня в своем кругу, видеть не по служебной необходимости, а просто так, неофициально, чтобы сделать мне приятное, выразить свою симпатию. Все это воспринималось мной как аванс. Он ко многому обязывал. Требовал, как я понимал, и делами быть на уровне таких замечательных людей, как Слепенков и Павлов.

Уже с первой нашей встречи в землянке командира полка Павлов стал называть меня на "ты". И вскоре я понял, что иначе он не мог. Ибо не терпел подчеркнуто официального тона с подчиненными и равными по службе. Это был бы не Павел Иванович Павлов. Своей естественной простотой он буквально покорял людей. В ней была его сущность как человека, это была его индивидуальная, неповторимая черта. При необходимости он мог быть и резким, и строгим, но не злым. Злым я его никогда не видел.

Многое уживалось в этом разностороннем человеке. Он хорошо рисовал, умел подкрепить свою мысль оригинальной и наглядной схемой, набросав ее в два счета. В часы досуга не чуждался пикантного анекдота, мог развлечь остроумным фокусом, умением жонглировать. В дни напряженных боев это очень помогало ему самому и товарищам несколько отвлечься от томительного ожидания вылета.

Подобно Слепенкову, капитан Павлов умел легко и быстро оценивать обстановку и наиболее целесообразно действовать. Шла ли речь о ситуации боевой, полной кризисных моментов скоротечной воздушной схватки или о делах житейских.

Авторитет Якова Захаровича Слепенкова считался в полку непререкаемым. Сравнение с ним - большая честь для каждого летчика. И первым удостоился такого сравнения командир 1-й эскадрильи капитан Павлов.

Под стать своему жизнерадостному и энергичному командиру был и комиссар 1-й эскадрильи старший политрук Тимофей Тимофеевич Савичев. В ту пору ему было 27 лет (1915 года рождения), моложе своего командира на семь лет. Летчик-истребитель, участник боев на реке Халхин-Гол в 1939 году. В финскую кампанию после одного из боевых вылетов Савичев возвращался на поврежденном самолете. При вынужденной посадке на фюзеляж сильно пострадал. Получил сотрясение головного мозга. Не один день находился на грани смерти. Лечился долго в Ленинграде, в клинике тогда главного хирурга ВМФ профессора Ю. Ю. Джанелидзе.

Благодаря искусству медиков и воле Савичев выздоровел, вернулся на летную работу. Перенесенная травма временами напоминала о себе, но Тимофей Тимофеевич не падал духом. Он с увлечением и страстью стал отдаваться комиссарской деятельности. И на этом поприще проявились его недюжинные способности. В политработе Савичев нашел свое второе призвание. Осенью сорок третьего его назначили заместителем по политической части командира 73-го пикировочного полка (с января 1944 года переименованного в 12-й гвардейский) нашей 8-й минно-торпедной авиадивизии. Полк летал на замечательных пикирующих бомбардировщиках Пе-2. С этим полком мы долго базировались на аэродроме Гражданка. Наши летчики прикрывали пикировщиков.

В послевоенные годы Т. Т. Савичев окончит Военно-политическую академию имени Ленина, станет начальником политотдела авиадивизии. Той самой дивизии, которой с 1950 года будет командовать Герой Советского Союза Павел Иванович Павлов. Служебные пути командира и комиссара эскадрильи снова сойдутся, но уже на более высоком - дивизионном - уровне.

А пока они успешно руководили эскадрильей в 21-м полку. Командир и комиссар хорошо понимали друг друга. Работали дружно, согласованно. Не случайно их эскадрилья славилась боевыми делами. В значительной мере это был результат отлично поставленной политработы.

Т. Т. Савичев, как и его командир, отличался жизнелюбием и бодростью духа. Не приходилось мне встречать более жизнерадостного комиссара. За его звонкий, заразительный смех друзья называли Тим Тимыча "смеющимся саксофоном". Поддержать морально, помочь советом и делом, разрядить и смягчить напряженную ситуацию в подразделении Савичеву удавалось, как никому. Грамотный политработник, общительный и душевный человек, он глубоко чувствовал и понимал настроение людей. Умел найти нужный подход к каждому. Не случайно от встреч и бесед с Савичевым становилось у его товарищей легче на душе даже в минуты тяжелых утрат, когда летчики, особенно молодежь, нуждались в особой поддержке.

Полковник Т. Т. Савичев уволился в запас в 1971 году с должности заместителя начальника политуправления. Умер 21 апреля 1980 года.

В начале мая 1942 года я проводил занятие по боевым отравляющим веществам с летчиками 2-й эскадрильи. Рассматривали свойства, признаки отравления и меры помощи пораженным стойкими отравляющими веществами (ипритом, люизитом). Мы расположились на воздухе, рядом с землянкой 2-й эскадрильи. Был теплый весенний день. Уже заметно набухли почки на деревьях, вот-вот начнут распускаться листья. Наше внимание привлекли жаворонки. Они, как бы сменяя друг друга, вертикально поднимались в небо и снова опускались, щедро рассыпая трепетные трели. Птицы невольно настраивали на лирические размышления, напоминая о красоте жизни. Собравшимся молодым людям хотелось слушать их, ощущать звуки и запахи весны, но они помнили о том, что народ наш ведет священную войну с фашизмом. Им предстояло прийти на помощь сражающимся за Ленинград. И они готовились к этому. Сегодня - один из очередных дней такой подготовки.

Среди присутствующих не вижу командира 2-й - капитана Лушина, летчика старшего поколения. Вместе с другими маститыми летчиками Николай Иванович Лушин не щадил себя, все свои силы отдавал воспитанию молодых. Взамен получал их уважение и любовь. Это был один из тех бойцов, чьи летные возможности казались беспредельными. Он был надежной опорой командира полка. Бывая у Лушина в эскадрилье, я всегда встречал понимание и ту реальную поддержку, о которой говорил Слепенков во время нашей первой встречи. Вот и сегодня капитан Лушин и его комиссар позаботились, чтобы выкроить время для моего занятия.

Комиссаром у Н. И. Лушина был присутствовавший на занятиях политрук Юрий Васильевич Храмов. О нем хорошо отзывались Гладченко, Красиков и особенно Паров, знавший Юрия Васильевича с 1936 года по совместной учебе в Ейской школе морских летчиков. Встретившись с Ю. В. Храмовым в Богослове, я понял, что он превзошел все мои представления о нем, составленные по рассказам его друзей. Самый молодой среди комиссаров, он, как и его командир капитан Лушин, отличался скромностью, широтой взглядов, рассудительностью, тактом, умением держаться. Чувствовалась в нем исследовательская жилка. Он в любом вопросе или событии стремился дотошно обнаруживать закономерности: логичность или несостоятельность.

Отец и мать Ю. В. Храмова работали санитарами в одной из больниц Москвы, где и родился будущий летчик 18 января 1916 года. Врачу, да и всем, кому случалось бывать на больничной койке (особенно в состоянии тяжелобольного), хорошо известен нелегкий труд младшего медицинского персонала. Вот почему мне всегда казалось, что привлекательная скромность Ю. В. Храмова во всем, его трудолюбие заимствованы им у родителей, видевших смысл своей жизни в чуткости и доброте, в которой так нуждаются люди в тяжелые минуты их жизни.

С 1936 года, после первого курса Московского областного педагогического института (куда он поступил, окончив с отличием педтехникум), начался путь Ю. В. Храмова в авиации. Сначала курсант, затем помощник военкома эскадрильи по комсомолу и, наконец, слушатель Военно-политической академии имени Ленина. Война не позволила ее окончить. Со второго курса Ю. В. Храмов, И. П. Паров и Т. Т. Савичев были назначены комиссарами эскадрилий в 21-й полк. В октябре 1941 года друзья-однокурсники прибыли в Рузаевку.

- Начинайте, доктор, - предложил заместитель командира 2-й эскадрильи старший лейтенант Королев.

- Капитана Лушина не будет. Просил извинить, готовится к разбору полетов с участием командира полка.

- Вас понял.

Занятие наше было, что называется, в самом разгаре. Вдруг замечаю: сидевший напротив меня Максим Савельевич Королев явно забеспокоился.

- Встать, смирно! - скомандовал он.

Все быстро встали, и я увидел Слепенкова, появившегося из-за кустов.

- Вольно, вольно, - как всегда в подобных случаях, отозвался командир и приказал сесть, не став принимать рапорт Королева.

- Что, доктор, развлекаете?

Было видно, что Слепенков шутит и в хорошем настроении. Однако вопрос показался необычным. Я, разумеется, понимал, что командир пришел на разбор полетов и занятие надо прекратить.

- Никак нет, товарищ майор, не развлекает, - выступая вперед, деловито возразил политрук Храмов в тон командиру. - Доктор интересно проводит серьезное занятие по химии. Человек знающий.

- Подтверждаю, - вставая с места, присоединился находившийся на занятиях начхим полка старший лейтенант Красиков под одобрительное оживление летчиков.

- Приятно слышать, доктор. Здорово они за вас, - все так же улыбаясь и внимательно разглядывая меня, заметил Слепенков. - Продолжайте, - приказал он решительно.

- Есть продолжать, - обрадованно ответил я.

- Часа хватит?

- Вполне.

- Отлично. Буду через час.

Взглянув на свои наручные часы, Слепенков ушел.

Как будто ничем не примечательная сценка из повседневной жизни богословского периода. Но врезалась она мне в память накрепко. Я был взволнован. И не положительными отзывами. Слышать их, конечно, было приятно. Но они больше смутили меня, чем обрадовали. Взволновала прямолинейность Ю. В. Храмова, его серьезность, не допускавшая в принципиальных случаях шуток даже старшему по службе. Он умел их аргументированно и тактично парировать. Трогала поддержка, оказанная мне летчиками, такт командира полка, его чуткость к настроению людей, здоровая обстановка в боевом сплоченном коллективе.

Командир полка пришел в эскадрилью по вопросам куда более важным, чем мое занятие по химии, - вопросам летной подготовки. Тем самым вопросам, от которых зависели результаты предстоящих воздушных схваток - и победы, и поражения. Это были вопросы жизни летчика, чести и боевой славы полка. Я. 3. Слепенков с умением опытного педагога часто проводил такие встречи на основе только что состоявшихся полетов. Учебных, а в дальнейшем и боевых. Нередко и мне доводилось бывать на этих встречах. Вот и сегодня предстояла одна из них по итогам утренних полетов. Оказалось, однако, время занято мною. Мое занятие по просьбе капитана Лушина перенесли на сегодня, надеясь успеть до разбора. В итоге вышла промашка. Столкнулись с командиром. Но Я. 3. Слепенков не придал этому значения, все свел к шутке и ничего не стал менять. Никого не упрекнув, он воспользовался простым и совершенно безболезненным для всех приемом перенес разбор полетов на один час.

Решение командира всем пришлось по душе и было воспринято как урок такта. Этим искусством владел Слепенков. И этому можно было у него поучиться. И люди учились.

Вот и 11 мая... Этот день стал для нас всех печальным. Погиб командир 3-й эскадрильи капитан Черваков. Случилось это далеко от Богослова, и однополчанам не довелось его похоронить. Основательно разобравшись на месте, комиссар полка летчик старший политрук Капшук заключил, что Червакову не хватило высоты при выполнении одной из сложных фигур высшего пилотажа.

Гибель капитана Червакова была неожиданной для всех. А для меня и первой в полку. Вероятно, еще и потому оставила во мне неизгладимый след.

- Не падать духом, - призвал Я. 3. Слепенков летчиков 3-й эскадрильи. Миша Черваков был прекрасным летчиком, замечательным командиром, человеком большой души. Верю: отдавая должное капитану Червакову, вы будете летать не только смело, но и предельно осмотрительно.

После гибели Червакова командование принял его заместитель капитан Романов - один из наиболее опытных летчиков и самый старший по возрасту в полку.

Георгий Алексеевич Романов был неутомимым тружеником неба. Он много летал. В совершенстве владел техникой пилотирования и тактикой воздушного боя. Усердно делился опытом с молодежью. О нем говорили как о верном и стойком товарище в воздушном бою. Летчики его любили, прощая некоторую его грубоватость на земле, вспыльчивость, временами раздражительность и резкость.

Время пребывания в Богослове подходило к концу. До предела уплотненно был использован каждый день и час. Все, предусмотренное планами, в основном выполнили. Удалось реализовать и медицинскую программу.

Со всеми летчиками я провел занятия о влиянии на организм человека факторов высотного полета в негерметической кабине. Особое значение имели два вопроса: влияние кислородного голодания (на головной мозг, сердце, дыхание, зрение) и действие разреженного воздуха (в частности, на состояние газов в полостях человеческого тела: кишечнике, среднем ухе, лобных и верхнечелюстных полостях). Рассмотрение этой темы лишний раз убеждало летчиков в необходимости иметь в полете достаточное количество кислорода, своевременно и правильно им пользоваться. Они уважительно отнеслись к моим рекомендациям повышения выносливости к высоте, обоснованию большой роли повторных высотных полетов, тренировок в барокамере, физкультуры и спорта, режима питания, условий быта, рациональной организации досуга в пределах наших фронтовых возможностей.

Отдельное занятие было посвящено влиянию на организм перегрузок, связанных с изменением скорости и возникновением ускорений при выполнении фигур высшего пилотажа. Рассказал я и о значении величины перегрузок, продолжительности их действия и направлении действующей силы, и о положении летчика на сиденье в кабине в момент действия перегрузок. Объяснил роль вестибулярного аппарата как органа равновесия, заключенного во внутреннем ухе, влияние на него перегрузок. Отмечая совершенство и большую чувствительность органов равновесия у человека, подчеркнул, что в условиях полета их показания могут быть менее точными, чем показания приборов, характеризующих положение самолета в пространстве. Так, в условиях слепого полета (особенно в сочетании даже с незначительным кислородным голоданием) могут возникать ложные или иллюзорные представления о положении самолета в пространстве. В таких ситуациях необходимо всецело довериться показаниям приборов, чтобы избежать осложнений в результате потери пространственной ориентировки. Обращал внимание на то, что перегрузки хуже переносятся натощак и при переполненном желудке, при переутомлении, недосыпании, остаточных явлениях алкогольного опьянения, при не до конца ликвидированных послегриппозных явлениях и других отклонениях в состоянии здоровья летчика. Настоятельно рекомендовал: во всех случаях ухудшения самочувствия ставить об этом в известность врача, докладывать командиру.

В качестве мер тренировки к перегрузкам объяснял значение физической закалки, роль систематических тренировочных полетов с постепенно возрастающими ветчинами перегрузок. После вынужденного длительного перерыва в летной работе необходимо постепенно втягиваться в полеты, причем перед возобновлением боевых летчик должен побывать в тренировочных полетах.

Бойцам нравились занятия по авиационной гигиене: они им помогали воевать, а все, что отвечало этим целям, принималось охотно. Надо сказать, что по мере прибытия в полк новых пополнений летного состава занятия по авиационной гигиене я периодически повторял на протяжении всей войны.

Кроме названных в Богослове со всем летным и техническим составом были проведены занятия по оказанию само- и взаимопомощи при ранениях, по боевым отравляющим веществам, по профилактике желудочно-кишечных и других инфекционных заболеваний. Подготовил боевых санитаров, которые были утверждены приказом командира полка. Штатами авиаполка они не предусматривались. Однако мы решили их иметь. И не ошиблись. Обстановка не раз вынуждала привлекать боевых санитаров в помощь на аэродроме, когда требовались дополнительные руки, чтобы умело извлечь раненого из кабины, помочь наложить ему повязки, транспортные шины, уложить тяжело пострадавшего на носилки и перенести в санитарную машину или аэродромный медпункт. Вызывать их не требовалось: они оказывались рядом в нужный момент, будто из-под земли вырастали на месте происшествия.

Боевые санитары, снабженные необходимым запасом перевязочного материала, предусматривались, кроме того, на случай массовых ранений в подразделениях, на старте или во время перебазирований в черте блокированного Ленинграда, в условиях артиллерийского или воздушного налета.

Прививки против брюшного тифа и вакцинация против дизентерии тоже были сделаны в Богослове. Практически мы охватили ими всех. И здесь помог пример Я. З. Слепенкова. Он и я "укололись" первыми. В дальнейшем у нас стало доброй традицией проводить прививки организованно, с максимальным охватом. Достигалось это личным участием командиров, политработников, руководящего инженерно-технического состава.

Накануне нашего перебазирования в Ленинград я доложил командиру о выполнении плана медицинских мероприятий, достаточно высоком уровне физического состояния летного и технического состава.

- Рад. Это немаловажный показатель готовности полка в бой, - улыбаясь, отозвался Я. 3. Слепенков.

20 мая 1942 года большая группа наземного состава полка, в их числе и я, покинула Богослово. Начальником автоколонны был назначен капитан С. А. Гладченко. С ним я познакомился в эшелоне из Рузаевки в Богослово. Ехали в одном вагоне. Наши места на нарах были рядом. Сергей Акимович - донской казак, в недавнем прошлом летчик-истребитель. Награжден орденом Красного Знамени за финскую войну. По состоянию здоровья ушел с летной работы. (У него выявилось хроническое воспаление лобных и верхнечелюстных придаточных пазух носа.) Любил порядок во всем. Хороший рассказчик. От него я узнал многое о рузаевском периоде полка. Комиссаром у него был политрук Ю. В. Храмов.

Наш путь лежал в Приютино под Ленинградом через Новую Ладогу, Ладожское озеро, Осиновец. Ехали на машинах довольно медленно по дорогам, изрядно разбитым автомобильным транспортом. Во время дождя и после машины буксовали, и проталкивать их приходилось с трудом.

Через неделю прибыли в Новую Ладогу. Здесь встретились с командиром бригады генерал-майором Н. Т. Петрухиным. От него узнали, что летчики наши и приданный им техсостав уже в Приютине и приступили к боевой работе. В Новой Ладоге, как и намечалось, пересели на канонерскую лодку и пошли большой водной трассой до Осиновца на западном (ленинградском) берегу озера. От Осиновца снова на автомашинах до места назначения. (Кроме большой функционировала и малая водная трасса между Кобоной (восточный берег) и Осиновцем. Этот путь примерно втрое короче. Именно по малой трассе - от Осиновца и Ваганова до Кобоны - зимой сорок первого стала функционировать знаменитая ледовая Дорога жизни. Длина ее на этом участке была 28 - 30 километров. Она сыграла выдающуюся роль в снабжении блокированного Ленинграда.) За период блокады мне довелось пользоваться всеми способами переправы через Ладогу: по льду, по воде и по воздуху.

День нашего перехода по маршруту Новая Ладога - Осиновец выдался солнечным и безветренным. На озере штиль. Видимость хорошая. Легкая дымка на горизонте. Берегов не видно. Нас сопровождают чайки. Тихо. Слышно только, как приглушенно работает машинное отделение канонерской лодки. На верхней палубе зенитные установки. Они напоминают о возможности налета вражеской авиации, напоминают о войне.

С разрешения командира судна я и капитан Гладченко на ходовом мостике. С него далеко вокруг просматривается зеркальная гладь самого большого в Европе озера. Его поверхность составляет более 18 тысяч квадратных километров, а средняя глубина 51 метр, в северной части - 230 метров. Это крупнейшее водохранилище чистой пресной воды. Ее масса составляет около 900 кубических километров. Основными источниками питания Ладоги являются три озера: Онежское, Сайме и Ильмень. Они дают начало трем притокам Ладоги - рекам Свири, Вуоксе (Бурной) и Волхову. Вытекает из Ладожского озера единственная река Нева. По ней одной оттекает в Финский залив все то, что поступает в озеро. Вот почему Нева при длине всего 74 километра такая полноводная.

На мостике неожиданно выяснилось, что один из находившихся рядом с нами матросов - свидетель трагедии, случившейся с баржей в Ладожском озере 17 сентября 1941 года. Он служил тогда на буксире "Орел", они оказывали помощь терпевшим бедствие. Возвращаясь к печальной истории и дополняя ее, командир канлодки указал:

- Вот это место. Сейчас мы в центре квадрата бедствия...

В глубоком молчании мы обнажили головы. Командир взял под козырек, на минуту был приспущен флаг корабля. Мне тогда подумалось: вероятно, здесь не первый раз исполняется этот внешне скромный, но с большим смыслом ритуал отдания почестей советским людям, погребенным в холодных водах Ладоги. Теперь это стало традицией. Она сопровождается церемонией спуска на воду венков многими нашими туристами, совершающими по озеру прогулки на теплоходах.

Приютино

Прибытие. - Приютино в прошлом. - Гарнизон. - Размещение. - Медицинские учреждения. - Боевой счет полка открыт. - Новые знакомства

Теплым солнечным утром первого дня лета сорок второго года мы прибыли в Приютино - один из живописнейших уголков замечательных ленинградских пригородов. Вокруг много зелени. Поблизости на наших глазах один за другим произвели посадку знакомые "яки". О приземлении снижающегося самолета свидетельствовала поднимаемая на пробеге пыль. Самого истребителя в момент соприкосновения с землей уже не было видно с дороги, где мы остановились. Он как бы погружался в окружавшие временный аэродром заросли.

Гладченко, Храмов и я в сопровождении матроса, вызвавшегося показать место, направляемся на КП 1-й эскадрильи капитана Павла Ивановича Павлова. Там командир полка. Ему надлежало доложить.

- С благополучным прибытием! - здороваясь с каждым за руку, приветствовал нас Слепенков, выслушав короткий рапорт капитана Гладченко. - Воюем вовсю! Правда, пока скромно; задания выполняем, но стервятников еще не сбивали, информировал он нас, сделав ударение на слове "пока".

Вид у Слепенкова и других летчиков, вернувшихся с задания, бодрый. Они по-прежнему жизнерадостны, никаких внешних перемен. Хотя теперь ими выполнялись не учебно-тренировочные, а настоящие боевые полеты в небе блокированного Ленинграда.

- Пополнение прибыло, начнем сбивать, - заметил капитан Павлов со свойственным ему оптимизмом.

- Безусловно, шансы теперь повысятся, летать сможем чаще и встреч с фашистами и возможностей отличиться у летчиков станет больше, - продолжил его мысль Слепенков.

Немного помолчав, командир серьезно добавил:

- Подмога особенно кстати сейчас, когда в Ленинграде белые ночи, сделавшие для технического состава напряженными сутки напролет. Каждый из них, недосыпая и недоедая, трудится за десятерых! От усталости с ног валятся, а ведь ни разу не подвели с подготовкой вылета!

- Летчикам труднее, товарищ майор, - подал голос техник звена Степан Евстигнеевич Тузык.

- У летчиков свои трудности. На то они и летчики. Старикам привычно, а молодежь втягивается постепенно. Обстановка дает им необходимый минимум времени для сна. Насколько у молодых он спокоен и достаточен, доктор разберется. У вас же получается не более двух-трех часов в сутки, да и то урывками, нередко под крылом самолета.

- На свежачке, товарищ майор, часок стоит добрых трех-четырех в помещении. Верно, доктор? - не сдавался Тузык. - И на питание обиды нет: фигуры сохраняет, опять же неплохо, - отшучивался техник, пользуясь непринужденной обстановкой. Спросив разрешения выйти, он скрылся за дверью.

Конечно, по-своему нелегко было всем. В состоявшемся диалоге, на первый взгляд малозначительном и совсем обычном, узнавалось нечто важное - крепкая боевая дружба между летным и техническим составом. У всех на первом плане была личная ответственность за порученное дело. Исполняя свой долг, каждый, забывая о себе, готов был помочь и выручить товарища. Не выпячивая своих трудностей, они отчетливо видели усилия и трудности других и до самозабвения отдавались общему делу.

Слепенков не без основания говорил о недоедании техсостава. Только у летчиков питание в блокадных условиях могло считаться удовлетворительным. Того требовал совершенно исключительный характер их ратного труда. Вот почему все, что было можно, отдавалось летчикам. Нередко, однако, на почве усталости и утомления у них снижался, а то и вовсе пропадал аппетит - они плохо ели. И потому питание летного состава постоянно оставалось непростой проблемой. Что касается наземного состава, то у них нормы питания были минимальными. Некоторым из их числа пищи явно не хватало. Работоспособность их падала. Это были люди высокого роста, с явно выраженными признаками дистрофии. Чтобы помочь им удержаться в строю, приходилось через медицинскую комиссию добиваться для них двойного пайка.

В конце короткой встречи на КП 1-й эскадрильи я доложил командиру, что люди находились в дороге около двух недель, почти не раздеваясь. Было бы желательно им пройти санобработку, прежде чем направляться в подразделения и включаться в работу.

- Согласен. Обязанности начальника и комиссара эшелона будем считать исчерпанными после бани с санобработкой и обеда, - распорядился Слепенков.

Приютино - бывшая усадьба Алексея Николаевича Оленина - члена Российской Академии наук конца XVIII - начала XIX века. Он был первым директором Публичной библиотеки в Петербурге, а с 1817 года стал президентом Академии художеств. В Приютине бывали А. С. Пушкин, И. А. Крылов, многие известные писатели и художники той поры. Недавно в одном из домов бывшего имения открыт историко-краеведческий музей. Предполагается использовать под музей всю территорию усадьбы, занимавшей в свое время около 750 десятин земли по обеим сторонам речки Лубьи.

Сравнительно небольшой полевого типа аэродром (теперь он распахан и частично застроен) располагался между пятым и шестым километром проходившего через Приютино автомобильного пути знаменитой Дороги жизни.

Она стала теперь частью Зеленого пояса Славы, возведенного вокруг Ленинграда. Бывший передний край обороны обозначен зелеными насаждениями.

Железнодорожная и автомобильная линии Дороги жизни у Приютина расходятся, охватывая бывший здесь аэродром с двух сторон. Со стороны железнодорожного полотна к границе аэродрома вплотную примыкал лесной массив. В нем маскировались самолеты и КП эскадрилий. Командный пункт полка размещался в отдельном усадебном домике с толстыми кирпичными стенами.

Столовая для летчиков и технического состава находилась на первом этаже главного здания. Второй этаж использовался под жилье наземного состава и службы.

Слева от дороги, идущей от усадебного дома на станцию Бернгардовка, в помещении бывшей начальной школы размещался медпункт 8-й авиабазы, обслуживавшей гарнизон. Начальником санслужбы базы был военврач 3-го ранга Сухобоков. Напротив медпункта стояла двухэтажная деревянная вилла. Ее занимали летчики. С ними, по традиции, начатой в Богослове, жил и я.

По обеим сторонам дороги в Бернгардовку возвышались сосны. Воздух был чист и напоен запахом хвои. Из хвои мы делали целебный настой и пили вместо воды. В блокадных условиях это было великолепное средство от цинги.

За железнодорожной линией, недалеко от станции Бернгардовка, находились лазарет авиабазы, аптека и дом отдыха ВВС КБФ.

Во главе лазарета стоял заботливый, старательный и очень скромный доктор Григорий Ефимович Файнберг. В доме отдыха начальствовал энергичный военврач 3-го ранга Сазонов. Отдыхавшие и лечившиеся там авиаторы были обязаны хозяйственной предприимчивости и изобретательности доктора Сазонова, умевшего выращивать и подавать к блокадному столу лук, салат, морковь, редис, огурцы, капусту, свежий картофель.

Несколько позже, осенью 1942 года, рядом с лазаретом и домом отдыха разместилась и лаборатория авиационной медицины (ЛАМ) ВВС КБФ. Ею руководил кандидат медицинских наук Александр Гаврилович Панов. В послевоенные годы он стал доктором медицинских наук, профессором, в течение ряда лет возглавлял кафедру нервных болезней Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова.

Соединение лазарета, аптеки, дома отдыха, лаборатории авиационной медицины в прекрасном лесопарке являлось отличным организационным решением. Это был целый медицинский комбинат. В нем летчики и технический состав находили все, что требовалось: отдых, углубленное исследование организма, квалифицированное лечение. Надо прямо сказать, порой мы направляли в дом отдыха или лазарет с единственной целью - подкормить ослабевшего товарища.

Много сил отдавал организации и работе медицинского блока главный врач ВВС КБФ В. Н. Корнев - бывший начальник медицинской службы авиабазы в период героической обороны Севастополя. Осенью 1942 года он прибыл в Ленинград. Это был хороший организатор, влюбленный в авиацию, ее людей. Авиационные врачи Балтики учились у него, старались подражать его постоянной готовности и редкостному умению сделать для летчика все возможное, а порой, казалось, и невозможное. В. Н. Корнев умело опирался на поддержку командующего ВВС КБФ генерал-лейтенанта авиации М. И. Самохина.

Энергично и ощутимо способствовал организации медицинской службы в авиации на научных основах старший врач-инспектор ВВС ВМФ А. Г. Шишов. Он часто бывал у нас на аэродромах, проводил короткие, хорошо подготовленные и целенаправленные сборы на базе медицинского блока в Бернгардовке, что помогало нам глубже понимать физиологические особенности и психологию летного труда, совершенствоваться в обеспечении боевых действий летчиков.

По инициативе А. Г. Шишова в ВВС ВМФ было принято наименование "авиационный врач" вместо прежнего "старший врач полка". Этим он хотел подчеркнуть специфику задач врача летной части. Не вызывало сомнений: только специально подготовленный для авиации врач мог по-настоящему помогать командованию всесторонне разбираться в причинах летных происшествий, помогать их предупреждать, способствовать уменьшению санитарных и безвозвратных потерь, повышению боеспособности авиачасти.

До Шишова неудачи в основном оценивались, исходя из недостатков материальной части, ошибок в технике пилотирования, тактике воздушного боя. А. Г. Шишов обоснованно доказывал необходимость учитывать и роль личности летчика, его психологические, нервно-эмоциональные и другие индивидуальные особенности, т. е. его "личный фактор". Все это, справедливо отмечал Шишов, может иметь немалое значение в аварийной ситуации, существенно влиять на ее возникновение и ее исход. Такого рода взгляды у авиаторов военных лет встречали понимание и поддержку.

В послевоенные годы А. Г. Шишов защитил кандидатскую диссертацию по вопросам авиамедицины, стал одним из организаторов и первых руководителей кафедры авиационной медицины ВМА имени С. М. Кирова.

Однополчане стали считать 9 июня 1942 года своим полковым праздником. В тот памятный для всех нас день летчик 1-й эскадрильи лейтенант Павел Ильич Павлов, отправившись на сопровождение фоторазведчика, отличился вдвойне. В неравном воздушном бою он сбил фашистский истребитель "Мессершмитт-109" .и сохранил фоторазведчика, обеспечив ему возможность получить и доставить командованию ценные сведения о противнике. Сбитый Павлом Ильичом самолет упал в Лисьем Носу на не занятой врагом территории. Весть об этой победе однополчане встретили восторженно. После доклада Слепенкову и его крепких объятий радостно возбужденного Павлова-маленького (так называли его друзья, в отличие от однофамильца Павла Ивановича Павлова - более высокого ростом и старшего по возрасту, воинскому званию и должности) подхватили на руки и долго качали. В тот день, вероятно, не было человека в полку, который бы не поздравил замечательного летчика с победой лично. Поздравил его и командующий ВВС КБФ. Вместе с запиской Павлу Ильичу вручили от генерал-лейтенанта М. И. Самохина небольшую посылку. В ней был коньяк и два зеленых огурца. Павел Ильич был тронут вниманием. А когда увидел при входе в столовую вечером плакат со своим фотопортретом, смущенно заметил, что друзья перестарались и что ничего особенного он не сделал.

В дальнейшем сопровождение в воздухе пикирующих бомбардировщиков, штурмовиков и торпедоносцев стало для летчиков полка основным видом их боевой деятельности. За годы войны они накопили богатый опыт в этом нелегком деле.

В Приютине я познакомился с интересными людьми из партийно-политического аппарата - парторгом полка старшим политруком Тарасовым, секретарем комсомольской организации сержантом В. П. Кравченко и пропагандистом полка старшим политруком Д. М. Гринишиным. Все они пользовались уважением личного состава за деловитость, скромность, теплоту отношения к людям, партийную принципиальность.

Д. М. Гринишина друзья называли ходячей энциклопедией. После окончания в 1939 году Ленинградского института политического просвещения имени И. К. Крупской Данила Максимович был призван в Военно-Морской Флот и направлен лектором в политотдел Ленинградской военно-морской базы. Через год его перевели в Кронштадт - в ПВО КБФ, а в конце мая 1942 года - в авиацию, в наш полк.

Эрудиция у Д. М. Гринишина сочеталась с высокой работоспособностью. С быстротой молнии откликался он на события в полку. Умело организовывал выпуски боевых листков, создавал фотокомпозиции, выступал в газете, прославляя героев-летчиков и отличившихся техников. В любое время готов был помочь организовать и провести партийное, комсомольское собрания, мобилизовать актив, проинструктировать, дать полезный совет, снабдить нужными сведениями, материалами, литературой. Однополчанам нравились лекции Гринишина. Он увлекал их своим темпераментом, яркостью и ясностью мыслей, логикой и силой аргументации. В нем чувствовалась убежденность, твердое и глубокое знание предмета. Особый интерес вызывали такие его лекции, как "Идеология фашизма", "Гитлер и Чингисхан", "Источники нашей силы", "Причины второй мировой войны", "Идеология и политика", "Наши полководцы и флотоводцы". Весной 1943 года Д. М. Гринишина назначили старшим пропагандистом 8-й авиабригады. Но его тесные связи с полком не прекратились. Однополчане по-прежнему часто видели его в своем кругу.

В январе 1944 года Гринишин поступил в адъюнктуру при Военно-морской академии имени К. Е. Ворошилова. Ее успешно окончил, стал кандидатом, а в дальнейшем и доктором исторических наук, профессором. Многие годы был начальником кафедры марксизма-ленинизма Военно-морского училища имени Дзержинского и Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова. Полковник в отставке, профессор Д. М. Гринишин - автор многих научных работ. Лучшая из них - "Военная деятельность В. И. Ленина", ставшая его докторской диссертацией. В течение восьми лет он возглавлял кафедру философии Калининградского университета. В последние годы жизни - профессор кафедры философии Ленинградского технологического института имени Ленсовета. Д. М. Гринишин умер 4 апреля 1984 года.

Борки

Первые раненые. - Счет мести продолжается

В конце июня 1942 года нас перебросили в Борки - на Ораниенбаумский приморский плацдарм, отрезанный от Ленинграда в сентябре 1941 года. Это был участок суши около 65 километров по берегу Финского залива и километров 20 25 в глубину. Он прикрывал сухопутные подступы к Кронштадту, оттягивая на себя немалые силы врага. (Участники Ораниенбаумского плацдарма по праву удостоены памятного знака, учрежденного после войны: "Защитнику крепости Кронштадт. 1941 - 1944". Такой знак хранится и у меня.)

Летчики с небольшой частью техсостава, как обычно, перелетели. Остальные на автомашинах добрались сначала до Лисьего Носа. Там погрузились на баржу и под покровом ночи, в непосредственной близости от фашистов, занимавших часть побережья от Урицка до Петергофа, переправились в Ораниенбаумский порт. Сообщение с плацдармом осуществлялось не без риска. Дело в том, что устье залива обстреливалось вражескими батареями из Нового Петергофа и Стрельны. Не исключалась и опасность подорваться на минах. Однако рейс наш закончился без происшествий. Из Ораниенбаумского порта до места назначения мы ехали на грузовиках не более часа.

В Борках у нас появились первые раненые. Ими оказались сержант Петр Дмитриевич Журавлев и лейтенант Петр Григорьевич Богданов. Оба из 1-й эскадрильи. Журавлев возвращался с задания на самолете с поврежденным в бою мотором. Сам он был невредим. К нашему временному аэродрому подошел со стороны, противоположной старту. Чтобы не ломать дорогостоящую машину, не стал приземляться на фюзеляж с ходу. Решил зайти со стороны старта и садиться у посадочного знака на три точки. К сожалению, посадить машину не удалось. Мотор предательски остановился. Скорость резко упала, самолет перевалился на нос и рухнул в лес.

Летчик успел только перенести руку на прицел, чтобы защитить голову. В момент удара о землю привязные ремни лопнули и Журавлева выбросило из кабины через открытый ранее фонарь. Упал лицом вниз и сразу же встал на ноги. Они держали нетвердо. С окровавленным лицом, пошатываясь, Журавлев медленно передвигался мне навстречу, видя, как я изо всех сил бежал к нему.

- Надо же, как можно ошибиться в возможностях подбитой машины, - произнес летчик, когда мне оставалось до него четыре-пять метров. Еще какой-то миг, и Журавлев безжизненно повис у меня на руках: он потерял сознание на целую четверть часа.

Кроме сотрясения головного мозга у него оказалась обширная, обильно кровоточащая резаная рана мягких тканей лба от волосистой части головы до спинки носа.

Вместе с подоспевшими с носилками и сумкой медицинской сестрой и боевым санитаром Хахалевым мы быстро наложили на рану повязку и бережно перенесли пострадавшего в санитарную машину. Она остановилась метрах в ста от упавшего самолета. Подъехать ближе не смогла - не позволили густо стоявшие сосны.

В войсковом лазарете поселка Лебяжье хирурги сблизили края раны швами, воспользовавшись местным новокаиновым обезболиванием. Рана зажила гладко, без осложнений. Через три недели я перевел Журавлева в Приютино, где он завершил лечение, восстановил силы в доме отдыха и снова приступил к боевой работе.

В происшествии с Журавлевым проявилась одна из типичных черт мужественного летчика - решимость с риском для себя беречь до последней возможности вверенную ему боевую технику.

П. Г. Богданов в воздушном бою получил тяжелый многооскольчатый огнестрельный перелом плечевой кости. С большим трудом довел самолет одной рукой. Вынужденная посадка на фюзеляж с ходу оказалась неудачной. Ранение в воздухе дополнилось множеством ушибов и ссадин. Существенно был поврежден и самолет: лопасти воздушного винта погнулись, помялись крылья, деформировался фюзеляж. Непросто было извлечь летчика в тяжелом состоянии из кабины. И здесь помогли боевые санитары и подоспевшие на помощь однополчане.

Богданов был в сознании. Бледность лица выдавала выраженное обескровливание. Огнестрельная рана оказалась обширной. Однако пульс на руке (лучевой артерии) прощупывался, пальцами он мог шевелить, они были теплыми, чувствительность в них сохранялась. Все это говорило о достаточной жизнеспособности тканей поврежденной конечности, вселяло надежду, что руку удастся сохранить. Ему наложили повязку и специальную проволочную шину, чтобы предотвратить смещение костных отломков, исключить дальнейшую травматизацию ими мягких тканей, сосудов, нервов.

Хирурги войскового лазарета под наркозом придали правильное положение костным отломкам и наложили гипсовую повязку с "окном", чтобы иметь возможности делать перевязки, контролировать состояние раны. Гипсовая повязка надежно фиксировала раненую руку, согнутую, как полагалось, под прямым углом в локте и отведенную под углом сорок пять градусов по отношению к туловищу.

Спустя нескольку дней, после того как гипсовая повязка высохла и хирурги убедились, что она не давит, Богданова эвакуировали в 1-й Ленинградский военно-морской госпиталь.

Богданов выздоровел. Однако к летной работе не вернулся. Огнестрельный перелом осложнился остеомиелитом - гнойно-воспалительным процессом в кости. Лечился он долго, много раз оперировался. Остеомиелит побороли. Однако костные отломки так и не срослись. На месте перелома сформировался так называемый ложный сустав - патологическая подвижность в плечевой кости между локтевым и плечевым суставами. Рука оказалась короче здоровой и действовала плохо. Но своя! Все-таки она лучше всяких протезов.

Надо отдать должное П. Г. Богданову, проявившему несгибаемость характера. Одно время консилиум врачей был вынужден предложить летчику ампутацию. Богданов наотрез отказался. И выстоял: руку удалось спасти.

Однажды на аэродром Борки немцы сбросили на парашюте какую-то большую упаковку. К месту ее приземления поспешили многие, в их числе комиссар 3-й эскадрильи И. П. Паров и я. Паров всех предостерегал не приближаться, мол, сначала он один "осторожно" подойдет и попробует разобраться, в чем дело.

Когда Паров приблизился и наклонился, чтобы посмотреть, упаковка ослепительно вспыхнула. Паров словно растворился в облаке густого черного дыма. С тревогой все бросились вперед. Облако быстро рассеялось, и мы увидели Ивана Петровича всего в саже. Его лицо и кисти рук были черными.

- Глаза, глаза, ничего не вижу, ночь! - кричал Паров, широко разведя руки и медленно переставляя полусогнутые ноги в противоположную от нас сторону. Было ясно: Паров не видит!

Не теряя ни минуты, я усадил его в машину, и мы отправились к окулисту в Ижорский госпиталь. Пока ехали, лицо и кисти рук у Ивана Петровича отекли, покрылись пузырями. Глаза заплыли и не открывались. Обгоревшие брови, ресницы и волосы на голове делали Парова совсем неузнаваемым. На душе и у него, и у меня тревожно: что с глазами?

Результаты осмотра специалистом оказались неожиданными и радостными: глаза невредимы! Паров не видел сначала от ослепления яркой вспышкой, а позже мешал отек. Высказанный окулистом благоприятный прогноз оправдался. (В сброшенном фашистами тюке оказались глупейшие листовки. Мы их немедленно сожгли, отправив несколько экземпляров начальству. Как выяснилось, взрыв планировался в воздухе, чтобы разбросать листовки. Но механизм своевременно не сработал. Взрыв запоздал. Разбрасывание листовок не состоялось.)

Ожоговая травма, приведшая Парова в госпиталь, - результат, казалось бы, нелепого случая. Однако в поведении Парова выявилась при этом готовность защитить собой товарищей. Именно это благородное чувство руководило им, когда он, употребив власть, остановил всех и один пошел навстречу неизвестному. Пошел и пострадал сам, но уберег других.

В Борках снова отличился лейтенант Павел Ильич Павлов. 27 июня 1942 года он сбил два бомбардировщика "Хейнкель-111". Спустя несколько дней мы поздравили с победой четырех летчиков, летавших на задание во главе с капитаном Павлом Ивановичем Павловым. Они уничтожили еще два "Хейнкеля-111".

3 июля продолжил свой личный боевой счет, начатый еще на Черном море, Яков Захарович Слепенков. К двум Ме-109, сбитым в сентябре и ноябре 1941 года, он прибавил "Хейнкель-111". Стервятник был уничтожен с первой же очереди с короткой дистанции - 100 - 150 метров.

В Борках мы познакомились с приказом No 227 Верховного Главнокомандующего, вызванным серьезностью обстановки летом 1942 года на советско-германском фронте, особенно на юге. Требование приказа: "Ни шагу назад!" - дополнялось усилением партийно-политической работы. Состоялось и у нас собрание коммунистов полка. Активно искать врага, навязывать ему бой и беспощадно уничтожать в воздухе и на земле - такова была воля наших летчиков, всего личного состава. Таков был смысл выступления Слепенкова на этом собрании.

Слова подкреплялись делами. Впереди шли коммунисты во главе с командиром полка. Слепенков летал много, часто в составе небольших групп: парой, четверкой, а то и один наперехват вражеским самолетам, когда, казалось, можно было послать рядового летчика. Но он щадил молодых. Одних не пускал. Только с опытными. А когда вел сам - полет превращал в наглядный урок внезапных и смелых атак, точной снайперской стрельбы с коротких дистанций.

20 июля 1942 года в составе четырех Як-1 Слепенков сопровождал "Илыошиных-2" на бомбово-штурмовой удар в районе города Урицка. Надежное прикрытие обеспечило штурмовикам отличное выполнение задания. Уже на маршруте домой Слепенков заметил три Ю-88, направлявшихся к линии фронта бомбить наши наземные войска. Резко развернувшись, он ринулся на противника в лобовую атаку и с дистанции 75 - 100 метров длинной пулеметно-пушечной очередью сбил одного "юнкерса". Остальные, беспорядочно сбросив бомбы, обратились в бегство.

2 августа командир полка во главе четырех Як-1 прикрывал войска на линии фронта в районе Ям-Ижоры. Со стороны противника к линии фронта подходил "юнкерса" в сопровождении шести Ме-109. Несмотря на численное превосходство врага, Слепенков пошел на сближение и первым атаковал "юнкерса". После нескольких метких очередей вражеский бомбардировщик загорелся и упал вблизи линии фронта в расположении войск противника, западнее Пулкова. "Мессеры" настолько были ошеломлены стремительными атаками наших летчиков, что предпочли бегство. Этого было достаточно, чтобы с участием молодых летчиков младших лейтенантов Павла Семеновича Макеева и Ивана Ивановича Нетребо решить участь еще одного пирата - Ме-109.

На следующий день, 3 августа, командир полка одержал еще одну победу. Над нашими важными объектами появился вражеский разведчик Ю-88. Подполковник Слепенков немедленно взлетел наперехват стервятнику, скрывшемуся тем временем в облачности. Но нелегко было уйти от летчика Слепенкова. Он обнаружил "юнкерса" по белому следу за облаками. Чтобы оторваться от "яка" и избежать возмездия, Ю-88 стал пикировать, стараясь развить нужную скорость. Слепенков, "оседлав" врага, продолжал преследование, пока не вогнал пирата в землю. Ю-88 взорвался и сгорел. Слепенков победил без единого выстрела!

Наше непродолжительное пребывание в Борках заканчивалось. Оно ознаменовалось и некоторыми организационными изменениями в полку. Почти одновременно убыли старший политрук К.Т. Капшук и майор Н.Е. Ковширов. Комиссаром полка прибыл батальонный комиссар Семен Яковлевич Плитко. Однополчане нашли в нем душевного, отзывчивого человека. Он всегда был деятелен, принципиален. Когда требовалось, умел проявить настойчивость и справедливую взыскательность. Политработе отдавался с увлечением. Умел опереться на своих помощников, поощрял и поддерживал любую полезную инициативу. Личный состав уважительно относился к Плитко. Хорошие деловые отношения с ним сложились и у меня. Обращаться к нему мне было легко, вопросы разрешал он быстро, с пользой для дела.

Начальником штаба стал капитан В. М. Литвинюк, человек высокой культуры. Однополчанам импонировали его такт, уравновешенность и спокойный деловой тон в общении с подчиненными.

И Плитко, и Литвинюк по примеру командира полка старались поддерживать благоприятную, психологически здоровую обстановку, исключавшую ненужные дерганья людей, помогавшую каждому трудиться на своем месте максимально творчески и с наилучшими результатами. Эта добрая традиция, сложившаяся при Слепенкове, прочно удерживалась в полку и в последующие годы.

Из трех эскадрилий "яков" сформировали две. Командиром 2-й вместо погибшего капитана Н. И. Лушина стал капитан Г. А. Романов.

В наш полк была передана эскадрилья И-16 из состава 11-го истребительного авиаполка. Командовал эскадрильей опытный летчик старшего поколения майор К. Г. Теплинский.

11-й полк был сформирован в Моздоке в конце 1941 года и затем перебазирован в Гора-Валдай. В апреле сорок второго "ишаки" перелетели в Приютино. С прибытием в Приютино нашего 21-го полка 11-й отправили в Новую Ладогу.

Запомнилось летчику 11-го полка Павлу Васильевичу Камышникову 12 августа сорок второго года. В тот день эскадрилья И-16, в которой он служил, перелетела из Новой Ладоги в Гражданку и стала третьей эскадрильей нашего 21-го авиаполка. Прибыв в Гражданку, вспоминает П. В. Камышников, летчики эскадрилья отправились на сопровождение штурмовиков Ил-2 для подавления одной из батарей, обстреливавших Ленинград. В шестерку И-16, летавшую на это задание, входили Теплинский, Емельяненко, Ломакин, Камышников, Ковалев, Цыганков. Полет оказался удачным. Огневую точку заставили замолчать, а в воздушном бою с восьмеркой "фиатов" сбили два вражеских самолета и без потерь, правда со множеством пробоин в плоскостях, И-16 вернулись в Гражданку. Это был первый воздушный бой молодого тогда, только что окончившего училище летчика Камышникова и потому остался для него незабываемым.

Так начался боевой путь нашей новой 3-й эскадрильи. В нее перешла некоторая часть технического состава, высвободившаяся в результате переформирования "яков".

1-я и 2-я эскадрильи получили приказ вернуться в Приютино. Перед тем как покинуть Борки, я навестил в госпитале И. П. Парова. Со мною были и его закадычные друзья Ю. В. Храмов и Т. Т. Савичев.

У Парова все шло хорошо. Настроен он был бодро. Зрение - стопроцентное. Ожоги лица и рук почти зажили. Через недельку-полторы предполагалась выписка. Прогуливаясь в саду госпиталя, мы много шутили. Как всегда, заразительно смеялся Тимофей Тимофеевич Савичев, разыгрывая нелепую историю с Иваном Паровым. Расстались в надежде встретиться в Приютине.

К сожалению, видеть И. П. Парова мне больше не довелось. Его назначили комиссаром отдельной эскадрильи. Выписавшись из госпиталя, он улетел в Новую Ладогу. Меньше чем через год, в мае сорок третьего, мы получили горестное известие: Иван Петрович Паров не вернулся с боевого задания. Его могилой стало Ладожское озеро.

Снова Приютино

Удары по врагу крепнут. - Не вернулся Павел Ильич Павлов. - Летчики перед боевым вылетом. - Майор Горбачев

В начале июля 1942 года фашисты захватили Крым. Получив возможность использовать высвободившиеся в Крыму войска в других местах, противник снова вернулся к сумасбродной идее захвата Ленинграда штурмом, стремясь во что бы то ни стало взять реванш за провал варварского плана удушения колыбели Октября блокадой. Именно с этой целью 11-я армия Манштейна после Крыма оказалась под Ленинградом.

Для участия в боях Ленинградского и Волховского фронтов в районе Синявина, приведших к разгрому полчищ врага и срыву очередной попытки фашистов овладеть Ленинградом, мы и вернулись в Приютино - ближе к полю боя почти вчетверо. Это было, видимо, немаловажно для истребителей Як-1 с их довольно ограниченным запасом горючего.

31 августа. Полеты и полеты. Один за другим. Только что взлетела шестерка истребителей во главе со Слепенковым для сопровождения бомбардировщиков Пе-2, поднявшихся с соседнего аэродрома Гражданка. Им предстояло нанести удар по железнодорожной станции Волосово и уничтожить эшелоны врага с боеприпасами, горючим и боевой техникой.

В момент взлета истребителей я стоял у санитарной машины с включенным мотором, испытывая своеобразное чувство: уже давно знакомое, но каждый раз новое и непривычное. В нем заключалось нечто большее, чем просто чувство долга и ответственности. Это было искреннее чувство человеческой тревоги за близких людей, ставших по-настоящему родными. Их судьба задевала самые тонкие струны души. Ведь никогда наперед не знаешь, все ли вернутся. Кто не вернется? Кто и в какой помощи будет нуждаться? Придется ли оказывать ее на своем аэродроме, или летчика надо будет искать? И скоро ли найдешь, успеешь ли помочь? Это были каждодневные вопросы. Они не имели готовых ответов. Они заставляли снова и снова перед вылетом пристально всматриваться в хорошо знакомые черты боевых друзей-летчиков. И вовсе не для того, чтобы зафиксировать в памяти последнее перед вылетом слово летчика, его характерную улыбку, исполнить какую-то просьбу, становившуюся иногда последней для тебя в их жизни и потому особо трогательной. Но для того, чтобы еще и еще раз оценить самочувствие летчика. Чтобы не прозевать того из них, кто сам не скажет, но кого следовало бы, пока не поздно, придержать по состоянию здоровья. Как не может инженер пустить в воздух неисправный самолет, так и врач должен быть убежден в непогрешимости здоровья летчика. Врачу порой бывало гораздо труднее, чем инженеру. С машиной поступай как хочешь. Она вся в руках специалиста. А летчик? Это - личность с высоким интеллектом, сознанием долга, горячим сердцем. Попробуй иногда такого удержать. Твоя попытка немедленно может быть отвергнута самим же летчиком объектом твоего внимания и забот.

В таких случаях, надо сказать, выручала служба, дисциплина, доверительное отношение летчиков к своему врачу. От меня как врача авиаполка в необходимых случаях требовалось своевременно воспользоваться властью командира, чтобы правильно реализовать свое врачебное заключение. Но, прежде чем прийти к. нужному заключению, я должен был знать своих летчиков. А чтобы их знать, надлежало быть очень внимательным в повседневном с ними общении. И не только на старте, непосредственно перед вылетом и после его завершения, а и, как говорится, на дальних подступах к боевому вылету: в часы, свободные от полетов, на досуге, в столовой, на занятиях, при разборе полетов, периодических медицинских осмотрах и т. д. Во всем этом многообразии форм общения и возможностей наблюдать своих подопечных заключался большой смысл, понятный летчикам. Они умели ценить ревностное отношение врача к их здоровью, понимали, что доктору авиаполка такая бдительность необходима так же, как и летчику в боевом полете, чтобы избежать оплошности...

...Но вот мы услышали знакомый гул возвращавшихся с задания самолетов. Они уже над аэродромом. Их легко пересчитать. Вернулись все! Тревожного чувства как не бывало. И не только вернулись, но и с победами в воздушном бою.

У цели наши летчики заметили Ю-86 в сопровождении шести Ме-109. Вероятно, "юнкерс" имел особо важное задание, раз шел в таком солидном охранении. Но оно его не спасло. Чтобы вражеские истребители не могли помешать нашим бомбардировщикам действовать по намеченному плану, Слепенков, быстро оценив обстановку, дал сигнал: "Иду в атаку!" - и бросился на Ю-86. С дистанции 50 70 метров одной очередью из пушки и пулеметов сбил фашиста. Стремительность атаки привела в замешательство "мессершмиттов". Они, даже не пытаясь противодействовать, намеревались уйти. Но наши "яки" навязали им бой. В результате Слепенков снайперской стрельбой уничтожил еще один самолет врага Ме-109. На два стервятника он израсходовал только половину боезапаса!

Тем временем "петляковы" блестяще сделали свое дело - вдребезги разнесли скопившиеся эшелоны врага и без потерь вернулись домой.

В тот же день, 31 августа, капитан Павел Иванович Павлов сбил еще один Ме-109. Это была третья победа в полку за один день.

Неожиданно памятный день омрачился. С боевого задания не вернулся Павел Ильич Павлов - первопроходец полка, открывший боевой счет, теперь приближавшийся уже к полусотне уничтоженных фашистских самолетов. Друзья видели, как на подбитой огнем зенитной артиллерии машине Павел Ильич развернулся в свою сторону, перелетел линию фронта и произвел вынужденную посадку на лес. Дальше - полная неизвестность.