С любовью, Старгерл

Дорогой Лео!

Я обожаю начало. Если бы я заведовала календарем, каждый день был бы первым января.

И лучший способ для меня отметить Новый год – начать письмо своему парню в прошлом (и будущем?).

Сегодня я открыла для себя кое-что удивительное. Удивительнее всего то, что оно было прямо у меня перед глазами с момента, как мы переехали сюда в прошлом году, но только сейчас я его увидела по-настоящему – поле. Обыкновенное заросшее, не занятое ничем поле. Вокруг него не видно строений, кроме как справа – оштукатуренного белого летнего домика с верандой. Поле находится в полутора километрах от города и в минуте езды на велосипеде от моего дома – на холме. Точнее, на плоской вершине холма, похожего на перевернутую сковородку. Раньше местные собирали на нем дикую землянику, теперь там только сорняки да камни.

Поле начинается с противоположной стороны шоссе № 113 – как раз там, где заканчивается улица, на которой я живу (Раппс-Дэм-роуд). Я сто раз проезжала там на велике, но сегодня что-то заставило меня остановиться. Я внимательно огляделась. Потом оставила велик и пошла по полю. Зимой оно покрыто клоками чахлых сорняков, что напоминает мне утреннюю прическу. Мерзлая земля – твердые как камень комки. Небо – серое. Я вышла на середину поля и остановилась.

И просто стояла там.

Невозможно описать, что я чувствовала. Стоя в одиночестве на вершине того холма, будто в пустоте (Ха! Запомни, Лео: пустота не существует), я ощущала себя так, будто я – начало Вселенной. Будто я стою в точке Х и это центр космического пространства. До этого дня я много где медитировала в окрестностях нашего городка, но здесь – ни разу. Руки я положила на ноги ладонями кверху, открывая их миру. Потом закрыла глаза и будто воспарила над собой. Я называю это «очистить разум».

И вскоре перед моими закрытыми глазами возникло что-то вроде золотого свечения. Я открыла глаза. Через облака пробивалось солнце. Оно садилось за верхушки деревьев на западе. Я снова закрыла глаза и окунулась в золотое сияние.

Когда я поднялась на ноги, на землю уже опустились сумерки. И шагая к велосипеду, я думала о том, что нашла волшебное место.

Ох, Лео, сегодня мне грустно. Я пла́чу. В детстве я плакала часто. Стоило наступить на жука – сразу в слезы. Забавно – мне так часто случалось плакать обо всем вокруг, что порыдать о себе просто времени не хватало. Но теперь я плачу о себе.

О тебе.

О нас.

Но уже и улыбаюсь сквозь слезы. Помнишь, как мы встретились? В столовой? Я шла мимо твоего стола. И застыла на полпути, заметив выражение твоих глаз. В них было ошеломление. Не думаю, что только удивление из-за моего вида – длинного платья в пол и укулеле, торчащего из рюкзака с вышитым на нем подсолнухом, – к нему примешивалось и другое чувство. Испуг. Ты понимал, что должно было произойти следом – что я начну петь кому-нибудь, и испугался, что тебе. Так что ты быстро отвернулся, а я пронеслась мимо и не останавливалась, пока не наткнулась на Алана Ферко и не спела «С днем рождения!» ему. Но все это время я не переставала ощущать на себе твой взгляд, Лео. Да-да. Ни на мгновение. И с каждой нотой, адресованной Алану Ферко, думала: «Однажды я спою этому парню с испуганными глазами». Но я так никогда по-настоящему тебе и не спела, Лео. Тебе одному не спела. И ни о чем так не жалею, как об этом… Кажется, я снова загрустила.

Я упоминала на прошлой неделе – я сейчас практикую очистку разума где только могу. Так как основная идея – покидать свое физическое естество в любой момент и отовсюду, где бы ты ни оказался, я подумала, что не стоит слишком привязываться к одному месту – даже к Волшебному холму, как я теперь его называю, – или к какому-то определенному часу дня или ночи.

Сегодня утром я каталась на велосипеде в поисках новой точки для медитации. Корица ехала со мной – «автостопом», в кармане. Проезжая мимо кладбища, я краем глаза заметила всполох цвета. На стуле перед одним надгробным камнем сидел мужчина. По крайней мере, мне показалось, что это мужчина, – фигура была по уши закутана в одежду от холода. А всполохом оказался красно-желтый клетчатый шарф, обернутый вокруг его шеи. Мужчина, казалось, разговаривал с кем-то.

Но скоро я обнаружила себя неподалеку от своего дома, в парке под названием Бемус. Там я забралась на столик для пикника и приняла позу для медитации. (О’кей, я должна сказать: я опять на домашнем обучении. С чего бы вдруг, да? Мой эксперимент со старшей школой Майки, по-моему, прошел отлично. Ха-ха. Но я должна освоить все предметы школьной программы – математику, английский и все такое. Я осваиваю. Но этим не ограничиваюсь. Занимаюсь и другими. Необязательными. К примеру, принципами восторга, жизнью под камнями. Основами свиста. Эльфами. Мы называем это тайным расписанием. (Только не проболтайся, а то узнают власти штата… ух, чуть не проболталась, где живу)). А мой любимый тайный предмет – элементы небытия. На нем я и учусь очищать разум. Отрешаться от своего естества. Самостираться. (((Помнишь упражнение, которое я показывала тебе в пустыне?))) На самом деле, если хорошенько подумать, это не значит небытие. Я хочу сказать, если все делать правильно, то есть полностью самостираться, обретаешь нечто прямо противоположное небытию – становишься всем. Всем, кроме себя самой. Испаряешься во Вселенной как водяной пар. И в такие моменты я больше не Старгерл. Я дерево. Ветер. Планета Земля.)

Итак, прости за отступления (и за неумеренность в скобках)… В общем, сидела я, скрестив ноги, на столике для пикника, с закрытыми глазами, очищала разум (и тем самым, между прочим, зарабатывала себе хорошую оценку за урок!), как вдруг почувствовала что-то у себя на веке. «Жук, наверное», – подумала я и тут же стерла эту мысль из головы, так что «нечто» на веке сразу же превратилось в частичку всего на свете. Но потом это «нечто» начало двигаться. Оно пересекло мое веко, переползло на нос и спустилось к губам.

Тут вдруг послышался резкий женский голос:

– Пуся!

И затем:

– Привет. Меня зовут Пуся. Я человек. Чем ты тут занимаешься?

Я открыла глаза. Передо мной, тоже скрестив ноги, сидела маленькая девочка, и к нам спешила взрослая тетенька с видом крайне смущенным и раздосадованным.

– Ради бога простите. Дочка иногда от меня убегает. Мне и вправду очень жаль.

– Все в порядке, – сказала я хриплым голосом, как будто только проснулась и взглянула на девочку. На Пусю. – Я просто медитировала. Была ничем.

Пуся нахмурилась. Солнечные лучи отбрасывали на ее курчавые волосы ржаво-рыжие блики. Она протянула руку, снова дотронулась до меня и засмеялась.

– Ты не ничто, – девочка ткнула меня пальцем в коленку, – ты просто притворялась!

Я кивнула.

– Ну, вроде того.

Она принялась внимательно изучать меня взглядом.

– Ты волшебница?

– Не-а.

Пуся просияла:

– А я волшебница!

– Правда?

– Правда ведь, мама?

– Ни дать ни взять Гудини.

Девочка слезла со столика на землю.

– Я могу просто взять и исчезнуть. Вот смотри.

Она крепко-крепко зажмурилась. Затем прошептала что-то – слов я не разобрала. Вытянулась по стойке «смирно» и три раза повернулась вокруг своей оси. Снова что-то пробормотала, и на ее маленькое круглое личико наползла озорная улыбка.

Я покрутила головой по сторонам:

– Где же ты?

Пуся хихикнула:

– Я здесь. Ты вот меня слышишь, а не видишь!

Я пошарила руками перед собой:

– Эй… эй! Пуся? Ты тут?

Глаза Пуси вытаращились в изумлении, и она прошептала: «Мамочка… Она меня даже не слышит!»

Ее мама подмигнула мне:

– Пуся… Скажи что-нибудь этой милой девушке погромче.

Вдруг Пуся еще сильнее выпучила глаза, завопила: «Мышка!» и прыгнула на меня. Корица, наверное, успела задаться вопросом – что, собственно, тут происходит? – и высунула головку из кармана моего пальто. Прежде чем я успела среагировать, она «нырнула» к маленькой девочке в руки.

– Вообще-то она не мышка, а крыса, – сообщила я.

Пуся потерлась щекой о мягкий коричневый мех.

– Поднеси ее носик к своему, – подсказала я.

Она так и сделала. Корица высунула тоненький язычок и поцеловала ее в кончик носа. Девочка взвизгнула.

Пока Пуся нянчилась с Корицей, ее мама протянула мне ладонь:

– Меня зовут Лора Прингл.

Мы пожали друг другу руки.

– А я – Старгерл Карауэй.

Пуся разинула рот.

– Старгерл? То есть тебя зовут Звездная девочка?

– Точно.

– Вы недавно в городе? – спросила миссис Прингл.

– С прошлого лета, – ответила я. – Мы живем вон там, – я показала рукой, – на Рэппс-Дэм-роуд.

– Случайно не в доме с коричневыми ставнями?

– Как раз в нем.

Она с улыбкой кивнула:

– Раньше там жил мой брат, Пусин дядя Фред. И тетя Клэр. Пусе ваш дом знаком так же хорошо, как ее собственный.

Девочка вытянула вперед ладошки с сидящей на них Корицей и захныкала:

– Мааамочка… У нее самое чудесное на свете имя, есть крыса, и она сидит на столах. Я хочу быть ей!

Корица между тем начала нервничать, и я забрала ее.

– Слушай, а я как раз подумала, что хочу быть тобой. «Пуся!» – ты только подумай, разве это не самое шикарное имя на свете?! И еще ты умеешь таять в воздухе. Ты невероятно клевая. Наверное, пьешь таблетки для клевости каждое утро?

Она поглядела на меня очень серьезно и покачала головой:

– Нет.

– Ну, значит, клевая от природы, да?

Пуся кивнула:

– Ага.

– Знаешь что, – сказала я, – я вот никогда не была клевой, но всегда мечтала. Давай поменяемся? Ты станешь Старгерл, а я Пусей.

Девочка подняла глаза высоко-высоко, к самым верхушкам деревьев, и прижала палец к губам.

– Пока нельзя, – произнесла она наконец, – я хочу еще ненадолго остаться Пусей. – И, подумав еще, добавила: – Пока мне не исполнится десять.

– Ладно, – согласилась я. – Тогда поменяемся в твои десять.

– Угу.

На том и порешили. Тогда миссис Прингл сказала, что, пожалуй, уже пора оставить меня в покое, и они ушли, Пуся при этом ныла:

– Хочу крыску!

Я люблю походы. Хотя кто их не любит? Разве это не обычно? На самом деле я часто отправляюсь в мини-путешествия.

Мама посылает меня в какой-нибудь определенный район нашего города, и моя задача заключается в том, чтобы погулять там и сочинить стихотворение о своих впечатлениях. Бывает, я гуляю всего десять минут, а бывает – десять часов, смотря, сколько уходит времени на стихи. Когда они складываются в голове, я достаю блокнот и записываю их, не сходя с места.

Сегодня пришлось потрудиться. Пунктом моего назначения оказались «каменные груды». (Мама всегда подсовывает бумажку с местом прогулки утром мне под дверь.) Имеется в виду старый, заброшенный цементный завод. Там стоит покосившийся тускло-зеленый остов здания, а вокруг валяются ржавое оборудование и три груды камней – все три с меня ростом. Раньше, я слышала, они были еще выше, но люди постепенно разбирают камни для оформления садов и всякого такого, а дети их раскидывают. В общем, получилось у меня вот что:

Меня разбудил стук во входную дверь. Было 6:15. Я накинула халат и поплелась вниз по лестнице. Папа давно ушел на работу.

– Кто там так рано? – проскрипела мама с порога своей комнаты наверху.

Я открыла дверь и уперлась взглядом в фасад дома напротив. Затем опустила глаза. Передо мной стояла Пуся:

– А где твоя Краица?

– Это маленькая девочка, о которой я тебе рассказывала. Пуся, – крикнула я маме в глубину дома.

А затем завела Пусю в дом. Под пальто на ней была пижама. На ногах – тапочки в виде двух мисс Пигги[1].

– Так где Краица?

– Корица еще спит, – ответила я. – И тебе бы еще спать да спать.

Тут спустилась мама и уставилась на затейливые тапочки гостьи.

– Пуся? А где твои родители?

– А вы – мама Старгерл, Звездной девочки?

– Да.

– Значит, вы – Звездная мама?

Мы рассмеялись.

Тут раздался звонок в дверь. На пороге стояла мисс Прингл – с будто обезумевшим взглядом.

– Умоляю, извините! Пуся куда-то пропала. Она не… – Затем ее взгляд скользнул мне за спину. – Пуся! Слава богу!

Мать сгребла девочку в охапку и выговорила чуть ли не на одном дыхании, что ее девочка целыми днями только и говорит что о Корице и что когда она, миссис Прингл, сегодня утром обнаружила ее кровать пустой, то первым делом решила искать Пусю в бывшем доме своего брата Фреда.

Пуся подняла руку и потянула мою маму за рукав:

– Хочу блинчиков!

Пять минут спустя миссис Прингл, Пуся, Корица и я уже сидели в столовой, а мама на кухне замешивала тесто для панкейков.

– С ней становится все труднее, – говорила миссис Прингл.

– Со мной становится труднее, – отозвалась Пуся, играя с Корицей: она взяла ее за передние лапки и танцевала с ней руками.

– Все началось с момента, когда она научилась вылезать из детского манежа, – продолжала миссис Прингл. – Потом Пуся стала теряться в магазинах. На пляже. – При воспоминании об этом женщина вздрогнула. – И вот теперь… – Она взглянула на дочку, покачала головой, и на лице ее отобразилась улыбка, на четыре пятых выражавшая любовь, а на одну пятую – отчаяние, – теперь она научилась сама отпирать входную дверь.

– А она плачет, когда теряется? – спросила я.

– Ни разу не заплакала.

– Значит, не считает, что потерялась.

– Если спросить ее, так она ни разу в жизни не терялась. И будто ей уже все можно. Будто ей уже тридцать пять.

Пуся увлеклась игрой с Корицей. Она слегка приподняла крысу над столом и стала тихонько ее раскачивать.

– Уи-и-и! – Девочка потерлась носом о носик крысы и захихикала, когда та взбежала к ней на плечо и ткнулась ей в ухо, а затем забралась на голову.

Внезапно Пуся взвизгнула:

– Подождите! Дайте я сделаю! – И Корица буквально полетела ко мне на колени, в то время как маленькая гостья кинулась к плите.

Через секунду моя мама уже аккуратно придерживала ее за плечи, пока Пуся выливала жидкое тесто на шипящую сковородку.

Миссис Прингл закатила глаза к потолку:

– О господи, помоги!

Лео, моя повозка счастья почти пуста. В ней осталось только пять камешков. Так что я справляюсь только на 25 процентов. Помнишь, как первый раз показала тебе эту повозку? Сколько в ней тогда было камешков? Семнадцать? И я тогда прямо при тебе положила туда еще один, помнишь? Так вот, я никогда тебе не рассказывала, но потом, после того как мы впервые поцеловались на пешеходной дорожке возле моего дома, я вернулась и бросила туда последние два. Абсолютное счастье. Впервые в жизни я его ощутила. Все камешки там и лежали до тех пор, пока я не написала на листе крупными буквами те слова и не вывесила их на всеобщее обозрение:

Это было ошибкой, да, Лео? Я перестаралась? Отпугнула тебя этим? И вот с тех самых пор я только и делала, что вынимала камешки из повозки. Теперь их осталось пять, я чувствую себя разбитой и не знаю, как вытащить себя из этого состояния.

И сегодня я отлыниваю от занятий. Мама мне доверяет и разрешает время от времени прогуливать. (Кстати, у меня в программе – неофициальной, конечно, – есть даже курс под названием Отлынивание.) В общем, выкатила я велик и поехала. Отправилась куда глаза глядят. Теперь, подумав, могу сказать, что направилась на запад. Возможно, в сторону Аризоны? Где-то в пути я услышала звук и подняла глаза. По серому небу летела канадская казарка[2]. Раньше мне никогда не приходилось видеть казарку одну. Они всегда летают клином стаей или в крайнем случае парой. Может, эта отстала от своих? И теперь старается их догнать, гогоча: «Эй, не так быстро, подождите меня!»? Или потеряла свою пару, своего парня, и окликает его по имени? А что, если он погиб? Или удрал в Аризону с другой казаркой? С неба до меня доносился этот одинокий крик. Самый сиротливый из всех, какие я слышала.

И тогда я вдруг подумала о том закутанном с ног до головы человеке на кладбище. Повернула. Даже сама не заметила, как далеко от города, оказывается, уехала. Направилась к погосту. И мужчина снова оказался там, сидел на том же самом месте, на том же алюминиевом складном стуле с бело-зеленым полотняным сиденьем. На сей раз я зашла туда. Подбородок мужчина прижимал к груди. Дремал. Большая часть его лица была скрыта ярким красно-желтым клетчатым шарфом. Под стулом на траве лежала старомодная коробка для завтраков с черным верхом.

Подойти слишком близко я боялась. Просто водила велосипед по кругу за его спиной. На могильной плите было два имени: Грейс и Чарльз. Под женским именем значились даты жизни. Под мужским – только дата рождения, за ней черточка – и пустота. Дате смерти еще только предстоит там появиться. И внизу надпись: «ВМЕСТЕ НАВСЕГДА».

Грейс. Меня удивила вторая дата под ее именем – она умерла четыре года назад. А он все еще здесь. Грейс. Думаю, это она подарила ему шарф. И думаю, она называла его Чарли. Грейс. Я вслух прошептала ее имя.

А потом как можно тише ушла оттуда.

Сегодня я оставалась сидеть с Пусей. Ее мама и папа сказали, что им нужно ненадолго исчезнуть.

Пуся живет на Рингголд-стрит, ехать от меня на велосипеде туда оказалось совсем не долго – однако для маленького ребенка – пешком, в шесть утра, при холодной погоде – это серьезный путь. Мне до сих пор не верится, что она его проделала в прошлый раз. Когда я пришла к ним сегодня, девочка пребывала в «невидимом состоянии». Его легко определить по позе: стойка «смирно», лицо напряжено и вытянуто, глаза крепко зажмурены. Стояла она в углу столовой.

– Кажется, Пуси нет дома, – обратилась я к ее маме, – значит, сидеть мне не с кем. Что ж, тогда мы с Корицей пойдем домой? До свидания! – И повернулась к двери.

Пуся тут же заголосила:

– Да нет! Я тут! Я здесь! Я просто неувидимая! – Она подбежала ко мне: – Краица!

В общем, я осталась, Принглы ушли, Пуся сначала играла с Корицей, а потом мы вместе разрисовывали ее комнату. Она делает это почти каждый день. Ей разрешают рисовать везде, кроме окон. На стенах. На дверях. На мебели. Представь: воздушный шарик, наполненный пятьюдесятью красками разных цветов, лопается, и все содержимое разбрызгивается по помещению. Представь: нашествие инопланетян. Представь: рай для маленького ребенка. Не представляй: комната маленькой принцессы с кроватью под балдахином, с рюшами, оборками и розовым. Этого здесь и в помине нет. В общем, я взяла в руку кисть и выпустила наружу маньяка-рисовальщика-на-стенах-спален, который прячется в каждом из нас.

А потом мы говорили о тебе.

– А у тебя есть парень?

– Не уверена. Когда-то был.

– А как его зовут?

– Лео.

– Этот Лео – тоже человек, хурмо-сапиенс?

– Мы все хурмо-сапиенсы.

– Ты его любишь?

– Думаю, что да.

– А он тебя?

– Любил. А потом перестал. Но, думаю, опять полюбит.

– Когда?

– Когда-нибудь.

– А где он сейчас?

– В штате Аризона. Далеко отсюда.

– А почему?

– Что – почему?

– Почему он далеко отсюда?

– Он там ходит в школу. А я переехала в Пенсильванию». (Ой… Ну вот, теперь ты знаешь. Мы переехали в штат, откуда ты родом. Но точнее я тебе ни за что не скажу.)

– А он тебя целовал?

– Целовал.

– И Краицу тоже?

– Да.

– Не хочу больше о нем разговаривать.

Ну, и мы перешли на другие темы и еще немного порисовали, а потом она сказала:

– Пойдем навестим Бетти Лу.

– А кто это? – спросила я.

– Наша соседка. Она боится выходить сама. Она разъедена́.

Это звучало любопытно. Я оставила в столовой на столе записку – на случай, если Принглы вернутся раньше, чем собирались. Мы дошли до соседнего дома и позвонили в дверь. Та, казалось, раскрылась сама перед нами. Внутри никого не было видно, но откуда-то из глубины прозвучало:

– Войдите.

– Она за дверью, – пояснила Пуся, впорхнула в дом и помахала мне: – Не отставай.

Я вошла, входная дверь сзади закрылась, а передо мной вдруг появилась особа в пурпурном халате и ярко-красных домашних туфлях-носках на мягкой подошве. Пуся указала на меня пальцем.

– Это моя подруга Старгерл. Она целовалась с парнем по имени Лео.

Хозяйка с улыбкой пожала мне руку:

– Бетти Лу Ферн.

Пуся поторопилась тоже протянуть ручку. Бетти Лу пожала и ее.

– Она говорила вам, что я боюсь выходить на улицу?

– Сразу, как только сообщила, что вы – ее соседка.

Соседка рассмеялась. Громко и четко, в голос.

– Она всем это говорит. Уже весь город знает, что у меня агорафобия[3]. Дурацкая ситуация. – И она махнула рукой, приглашая нас за собой. – Идемте на кухню. Я приготовлю горячий… А-а-а-й-я-й!

Бетти Лу проворно запрыгнула на стул в столовой с криком:

– Крыса!

Корица высунула мордочку из кармана Пусиного пальто.

– Это же просто Краица! – воскликнула Пуся.

Она вытащила зверька и протянула ее Бетти Лу. Та заголосила еще громче.

Я забрала Корицу у девочки.

– Это моя домашняя крыса, – я опустила ее поглубже в карман, – совершенно ручная и дружелюбная.

– Но все же крррыса! – буквально прорычала хозяйка. – В моем доме – крррыса!

И она взобралась на стол. Ее затылок, покрытый гладко зачесанными, черными с проседью волосами, уперся в потолок. Бетти Лу дрожала.

– Простите, пожалуйста, – сказала я. – Нам лучше уйти.

– Нет! – взвизгнула Пуся, ткнула пальцем в хозяйку и нахмурилась. – Бетти Лу, а ну спускайся. Немедленно.

– Не могу. – Лицо женщины исказилось гримасой ужаса. Она даже закрыла лицо руками. – Хватит!

Я взглянула на Пусю. Та закатила глаза так сильно, что зрачки скрылись за веками. Мучо[4] жутко.

– Слезешь ты или нет? – спросила Пуся.

– А вы обещаете, что этой твари не будет видно? – пропищала Бетти Лу.

– Обещаем.

– И она не заденет меня своим противным хвостом?

– Нет.

– Тогда вкати глаза обратно.

– Хорошо. – Зрачки Пуси вернулись на прежнее место. – Вкатила.

Бетти Лу спустилась на пол и приготовила всем горячий шоколад. Еще она достала из морозильника пончики и разогрела их в микроволновке.

– Для Пуси у меня всегда припасено что-нибудь вкусненькое. Этим я ее сюда и заманиваю. Когда ты сама боишься выходить наружу, приходится как-то привлекать гостей, знаете ли.

– Я ее самый лучший гость! – буквально пропела девочка.

Бетти Лу рассмеялась:

– Все верно. Она ко мне заходит почти каждый день.

– И каждый день получаю по пончику!

Хозяйка кивнула.

– Мне их доставляют по дюжине в неделю из пончиковой «У Марджи». – Она откусила кусочек от своего лакомства с кремом. – М-м-м. Марджи говорит, что они лучшие в мире. И это чистая правда.

– Скажите, а много людей страдает агорафобией? – спросила я.

– Больше, чем вы думаете. – Бетти Лу бросила тревожный взгляд в сторону гостиной.

Я к тому времени сняла пальто и вынесла его на крыльцо. Корица там в кармане не замерзнет.

– Скажите, а разве грызуны не умеют… расплющиваться? – спросила моя новая знакомая. – Не сможет ли она просочиться под входную дверь?

– Ну, настолько крыса не расплющится, – заверила я ее. – Так что вы в полной безопасности.

– Слово «агорафобия» греческого происхождения… – продолжала Бетти Лу.

– И означает боязнь супермаркетов! – задорно вставила Пуся.

Хозяйка расхохоталась и нежно погладила девочку по голове.

– Ну, почти так. Еще пару раз послушает мои объяснения и усвоит. Речь идет о страхе перед людными пространствами. Доктор Пуся недавно поставила мне свой диагноз. Да? – Она призывно кивнула девочке.

– Да! У нее в голове кавардак!

Бетти Лу просто взвыла от хохота. Для существа настолько пугливого она оказалась невероятно веселой.

– Просто однажды брякнула: «У тебя в голове кавардак»! До сих пор отсмеяться не могу.

– Но вы боитесь не только самых людных пространств, да? – предположила я.

– Практически любых. – Она указала рукой в сторону выхода. – Всего, что по ту сторону двери. Глупо, правда? Я все время себе повторяю: «Ну же, там нет ничего страшного. Посмотри на всех этих людей за окном – на всех этих хурмасапиенсов, как говорит Пуся. С ними ничего плохого не происходит…» Но убедить себя не получается.

Я попробовала представить себе, каково это – бояться выйти на улицу. И не смогла.

– И давно это у вас? – спросила я.

– Уже девять лет. Все началось одним прекрасным солнечным майским днем. Девятнадцатого мая. Пели птицы, цветы цвели, погода стояла теплая. В общем, идеальный день – какие случаются только несколько раз в году. Я надела садовые перчатки, потому что как раз собиралась высаживать помидоры. У меня было три саженца в таких зеленых пластиковых горшочках. Сорт «Беттер бойс» – «Мальчики лучше». Так вот, пошла я открывать заднюю дверь, а ручку там заклинило. Не поворачивается – ни туда ни сюда. Я уж по-всякому старалась, даже двумя руками. В конце концов она подалась, но к этому времени – уж не знаю почему – что-то как будто произошло. Словно заклинившаяся дверная ручка пыталась дать мне знак: выходить не стоит, тебе это не нужно. И тут зазвонил телефон. Я сняла перчатки и пошла отвечать. Звонила Хильдегард, моя старая подруга. Мы с ней вечно болтаем целыми часами. В общем, когда разговор окончился, оказалось, что меня ожидают еще два сообщения на автоответчике – пришлось разбираться с ними. Потом уже пришло время готовить обед, затем начался мой любимый сериал… В общем, только на следующее утро я обнаружила, что три ростка помидоров так и стоят на кухонном столе. И тогда где-то глубоко внутри меня родилось понимание, что на самом деле я вовсе не хочу…

Она осеклась и уставилась на этот самый стол, но глядела как будто куда-то гораздо дальше. Мы с Пусей почти перестали дышать.

– …Больше не хочу… их сажать, – продолжила Бетти Лу. – И вот я стояла перед задней дверью, – она повернула голову к задней двери, – стояла и стояла и все смотрела на ручку… Потом протянула руку, повернула ее, дверь резко растворилась, но я… так и осталась стоять. Не могла сдвинуться с места. В волне свежего воздуха, которая омыла меня, я почувствовала какую-то угрозу. Весь этот мир за порогом, этот… этот прямоугольный дверной проем… Все это было для меня как-то слишком. Слишком опасно. Хотела бы я вам сказать, что отчаянно боролась сама с собой, что приложила все усилия, чтобы переступить порог и оказаться во дворе. Но я не боролась. Сразу поняла, что ничего не получится. Я закрыла дверь и с тех пор ее не открывала. Теперь открываю только парадную и только гостям.

– Она даже к почтовому ящику руку не высовывает! – добавила Пуся.

– Даже и этого не делаю, – подтвердила Бетти Лу. – Почту мне приносит Пуся. На крыльце стоит стул, она на него взбирается и достает письма. А продукты мне привозят на дом.

– И пончики тоже! – выпалила Пуся.

– И пончики, – отозвалась Бетти Лу. – Их приносит от «Марджи» девочка по имени Эльвина, по понедельникам.

Пуся нахмурилась.

– Терпеть не могу Эльвину.

Нахмурилась и Бетти Лу.

– Не будь злюкой.

– Эльвина – бука. И мрачная.

Хозяйка рассмеялась:

– Это правда. Но она обеспечивает тебя пончиками, верно? Оставляет их на крыльце, а Пуся заносит внутрь вместе с почтой.

– Ого, – сказала я, – у вас налажена система.

Бетти Лу кивнула и грустно улыбнулась.

– Вот именно «ого». Приходится же как-то управляться. Я еще не говорила Пусе, но на днях я секунд десять даже из спальни боялась выйти. – Она оглядела комнату. – Боже мой, ну и ну. Трястись от страха в собственном доме. Со мной становится все труднее.

– Эй! – пискнула девочка. – Это со мной становится все труднее. Так сказала мама.

– Пуся уже рассказала вам, что я в разводе?

– Боюсь, что да.

– Своего бывшего сурпуга она называет Нос-Шишкой!

– Мистер Нос-Шишкой, – поправила Бетти Лу.

Это замечание всех нас снова рассмешило. Так мы и смеялись до тех пор, пока в дверь не постучала миссис Прингл, пришедшая за Пусей.

Возвращаясь домой на велосипеде, я думала о двоих людях – о женщине, которая не может заставить себя выйти из дома, и о мужчине с кладбища, который не может заставить себя вернуться домой.

Снег.

Целые сугробы. Мне – по колено. Пусе – по уши. Мы слепили снеговика, и я достала из кармана Корицу, чтобы она на него полюбовалась. Посадила ее на плечо. Чихнула. И случайно стряхнула в этот момент крыску. Мы посмотрели вниз – а там ничего, кроме маленького отверстия в снегу. Корица! Мы в четыре руки принялись лихорадочно копать. Нашли. Она замерзла. Вся дрожала. Даже хвостик посинел. Мы стали согревать ее теплым дыханием, растирать и целовать. Только когда Корица поцеловала нас в ответ, стало ясно, что все окончится хорошо. Хотя крошечный язычок был еще холодным.

Знаешь, что сегодня за день, Лео? День нашего первого поцелуя. Через четыре дня после праздника святого Валентина. Ровно год назад. Рядом с моим домом. Повозка счастья наполнилась. Счастье настолько наполнило мое сердце, что там ничему больше не оставалось места.

Сегодня я вынула еще один камешек из повозки. Осталось четыре.

Цель похода – «У Марджи».

Маленькая пончиковая «У Марджи». Она расположена на Бридж-стрит, между пиццерией «Ди-Лайт» и туристическим агентством «Четыре ветра». На вывеске надпись: «Лучшие пончики в мире!»

Я зашла туда пообедать. Съела два пончика – с шоколадной пудрой и простой, на сметане. В зале – четыре места за стойкой и один маленький столик. Я села за него и наблюдала за посетителями. Как они входят, выходят… Сидела долго. Марджи сказала, что не имеет ничего против, она любит компанию. Марджи – пухленькая, как ее пирожные с кремом. На голове – будто взрыв обесцвеченных волос. Любит поболтать. Она болтала с каждым клиентом. Со мной – вообще не переставая. К двум часам пополудни я уже знала, что зимой Марджи не бреет волосы под мышками, что от фасоли у нее метеоризма нет, а вот от турецкого гороха есть и что самое большое удовольствие, какое только возможно, она получает от массажа ступней.

Удивительно, сколько людей, оказывается, обедают пончиками. Ни одно из четырех мест за стойкой ни разу не пустовало. Марджи умудряется помещать пончики туда, куда раньше никому и никогда в голову не приходило. Хотите на обед куриного супа? Пожалуйста, откройте банку с готовым продуктом и ешьте. Но если вам угодно супа с пончиками, то это только у Марджи. Еще у нее имеется пончиковая запеканка, сэндвич из пончиков, а в разработке у нее, как Марджи говорит, рецепт пончикового пирога.

Я уже начала писать стихотворение под названием «Пончичный суп», когда вдруг услышала будто удар. Дверь распахнулась, и на середину закусочной вбежала девочка. Тяжело дыша, с покрасневшим лицом, она присела на корточки лицом ко входу и закричала на троих парней, которые стояли на тротуаре:

– Бе-бе-бе-бе-бе!

Те орали в ответ:

– Уродина! Тебя все ненавидят! Шлюха! Тебе капец!

Марджи громко захлопала в ладоши:

– А ну убирайтесь!

Мальчишки отправились восвояси.

Оказалось, девочка здесь работает. Без оформления. Для официальной работы она еще слишком мала. Ей одиннадцать. Платят ей пончиками. Приходит после школы. Подметает, вытирает пыль, складывает мусор в мешки, мешает на кухне кондитеру Сэму.

И с веником в руках она скоро подошла ко мне. Остановилась, смотрит.

– Ты ничего не ешь?

– Уже нет, – ответила я.

– Тогда уходи, – сказала девочка. – Здесь нельзя просто так сидеть. Надо обязательно что-то заказывать. У нас коммерческое предприятие, а не Армия спасения.

– А я и не бродяжка, – говорю.

– Тогда заказывай что-нибудь.

Ну, я и заказала еще один пончик с шоколадной пудрой, просто чтобы ссоры не затевать.

Девочка, подметая, удалилась, но через минуту вернулась.

– Что ты пишешь?

– Стихотворение, – призналась я.

– О чем?

– О пончиках. А может, о тебе.

Она ухмыльнулась:

– Ну да, конечно.

Я подумала, что в ее коротких, спутанных и жестких, как сорная трава, волосах с удовольствием свила бы себе гнездышко Корица. На ней была футболка в красно-синюю полоску, и на шее на черном шнурке висел кулон – желтый пластмассовый Винни-Пух.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Старгерл.

Девочка разинула рот:

– Старгерл? Что это за имя?

– Я сама его себе выбрала.

Она усмехнулась.

– Имя себе не выбирают.

– А я выбрала.

Девочка стояла передо мной, часто моргая. Веник застыл в ее руках.

– А тебя как зовут? – спросила я.

– Я ненавижу свое имя.

– Уверена, мне оно понравится.

– Эльвина.

– Клевое, – похвалила я. – Необычное такое. Как в старину.

– Ага, подошло бы для названия вида пончиков.

– Эльвина… – повторила я, припоминая. – Это ты каждую неделю относишь пончики Бетти Лу Ферн?

Она сверкнула на меня глазами:

– Ну, если и я, дальше что? Что не так?

Я пожала плечами:

– Да ничего, просто спросила.

Эльвина указала пальцем на мой блокнот:

– Что, твой стих и правда обо мне?

– Возможно. Я еще не решила. Вот сижу и прикидываю, достаточно ли ты для этого интересная. – Я скосила на нее взгляд. – А сама ты как думаешь?

– Я скучная.

– Скучных людей не бывает, – рассмеялась я.

– И я воняю.

Снова расхохотавшись, я взяла ее за руку и понюхала:

– По-моему, нормальный запах.

– И я уродина.

– Вовсе нет. Не слушай этих мальчишек.

– Ненавижу мальчишек. – Девочка подняла веник и выставила его перед собой словно автомат. Затем отступила и стала поливать закусочную воображаемыми пулями из веника, оглашая помещение очередями возгласов. – Переубивала бы их. Выстроила бы в шеренгу и скосила бы: трат-та-та-та. Каждого. Тысячи! Миллионы!

– Потребуется много боеприпасов, – заметила я.

– Ненавижу их, – повторила Эльвина и принялась снова подметать пол.

Я некоторое время разрисовывала лист блокнота. А когда подняла голову, увидела, что осталась в зале одна – все ушли в заднюю часть помещения.

И тогда…

Вчера шел снег. Сегодня кругом белым-бело. Я натянула сапоги и отправилась к Волшебному холму пешком. Он казался издали чистым и безупречным на вид – как новенький лист белой бумаги. Я ступила на поле, сделала буквально один шаг – и остановилась.

Что же я делаю?

Чистейшая белизна ослепительна в лучах солнца – редко когда увидишь подобную красоту. И кто я такая, чтобы в нее вторгаться, разрушать ее? Падает снег. Планета Земля шепчет: «Вот, это мой тебе дар». А что мы творим с ним? Мы его разгребаем. Сдуваем. Счищаем. Сгребаем. Убираем с пути. Отбрасываем к обочинам. Есть ли в мире зрелище уродливее и грустнее, чем десятидневная снежная груда? Это уже даже не снег. Месиво.

Не происходит ли и с нами что-то подобное, Лео? Если так, то лучше уж мне никогда тебя больше не видеть. Когда-то наши отношения были так же свежи, как это ослепительно-белое поле. Давай пообещаем друг другу, что, если встретимся вновь, не станем сгребать и отбрасывать наш вновь выпавший снег. Не превратимся в месиво. Останемся таким полем и растаем вместе, когда солнце снова прогреет землю, а вокруг станет тепло и хорошо.

Я осторожно отступила, аккуратно вынув ногу из единственного следа на снегу, который успела оставить, и ушла.

Я увидела первый в этом году цветок. Крокус. Он бодро выглядывал из-под куста и словно говорил: «Привет! А вот и я!» Лиловая капелька радости и новой надежды. Я заплакала. В прошлом году таким крокусом была я, я пробивалась к небу и расцветала любовью и счастьем для тебя, для нас.

Что только ухудшило мое состояние – рядом в этот момент стояла Пуся.

– Почему ты плачешь? – спросила она.

Я изо всех сил постаралась улыбнуться.

– Это слезы счастья. Видишь, первый цветок!

Она очень серьезно, как бы изучая, осмотрела мое лицо, а затем покачала головой:

– Враки-каки.

Несмотря на грусть, я рассмеялась.

– Где ты такое услышала?

– Папа всегда так говорит, когда я ему вру. Я часто вру.

– А я не вру.

– Враки-каки!

– Ну ладно, я соврала.

Она поизучала мое лицо еще немного, и глаза ее тоже увлажнились.

– Это из-за твоего парня, да? Ты из-за него расплакалась?

– Нет.

– Враки-каки. – Она топнула ножкой. Разозлилась. – Он тебя бросил!

Я покачала головой. Говорить уже не могла.

– А вот и да! Бросил! – Ее маленькое личико как-то сморщилось, и она крепко прижалась ко мне.

Вернувшись домой, я достала из повозки еще один камешек. Осталось три.

По кому в Аризоне я сильнее всего скучаю?

1. По тебе.

2. По Арчи.

Для тебя Арчи – просто старый «охотник за окаменелостями», бывший преподаватель, ушедший на покой и поселившийся в Майке. Разговаривает со своим возлюбленным кактусом – сеньором Сагуаро, собирает ребят, и тебя в том числе, на заднем крыльце своего дома, покуривает трубку и ведет заседания вашего Ордена Каменной Кости. Для меня это все тоже важно – я до сих пор ношу костяную подвеску, – но еще важнее другие его уроки. Знаешь, моя мама никогда специально не приглашала его помогать мне с домашним обучением. Он сам вызвался. И именно он предложил мне первый список тайных предметов. Ничего из того, что я от него узнала, не пригодилось мне при сдаче государственных экзаменов штата Аризона. Он вообще давал больше вопросов, чем ответов. Но с ним я всегда чувствовала себя очень уютно, как дома – причем не у него дома, и даже не у меня, а дома в этом огромном мире. Арчи для меня – как третий родитель.

По Дори Дилсон.

Многие из ребят в старшей школе Майки были настроены против меня изначально. Другие от меня отвернулись. Только Дори не сделала ни того, ни другого.

Каждый день приносит новое воспоминание о том, что мы делали в прошлом году. Какой-то парад печальных годовщин.

Сегодня мне приснилось, что я медитирую на заднем дворе у Арчи, под вытянутой «рукой» сеньора Сагуаро. Вдруг изо «рта» сеньора вылетает сыч-эльф[5], а кактус басит мне в лицо: «Враки-каки!»

– Вот погодите, я все расскажу Арчи о вашем поведении, – говорю я.

– Да какал я на него, – презрительно цедит сеньор Сагуаро и вдруг плюет в меня.

Что-то колет меня в щеку. Ужасно больно. Я вскрикиваю. И вырываю из щеки иголку от кактуса.

– Очень некрасиво, – говорю.

А он с возгласом: «Ту-у-у!» мечет в меня еще иголку. Теперь больно в шее. Вытаскиваю вражескую «стрелу». А иглы теперь летят без перерыва: «Ту-у! Ту-у! Ту-у! Ту-у!» Меня колет по всему телу; достаю одну иглу – впиваются еще две, и уже не иглы, а крошечные дротики с красным оперением. Они вонзаются в меня со всех сторон, и чем быстрее я от них избавляюсь, тем больше их прилетает, а до попавших в поясницу не могу дотянуться…

Проснулась в поту, и меня реально повсюду покалывало. Надела спортивные штаны, пальто. Обуваться не стала. Прокралась на цыпочках вниз и – за порог. Выкатила велик и поехала к Волшебному холму. Вышла на его середину. Холодная комковатая земля жалила босые ступни. Но мне это нравилось. Нравилось ясное чувство настоящести происходящего.

Я ощущала себя единственным человеком на планете, плывущей в открытом космосе. Простерла руки навстречу ночи. Ответа не последовало. Или я его не разобрала?

«Дорогая Старгерл!

Послушай. Ты уже взрослая девушка. Прекрати вести себя как ребенок. Думаешь, ты первая на свете, кто расстался с парнем, что ли? Да парней на свете – пучок за пятачок. А ты только и делаешь что ноешь – посмотри лучше, сколько горя и потерь вокруг тебя. Помнишь человека в клетчатом красно-желтом шарфе? Он потерял Грейс. Горячо любимую жену. Пари держу, они прожили бок о бок не меньше 50 лет. А вы с Лео провели вместе едва ли 50 дней. И у тебя хватает наглости грустить и хандрить в одном мире с этим человеком.

Или Бетти Лу. Она настолько потеряла уверенность в себе и присутствие духа, что не может выйти из дома. Посмотри на себя. Почему, интересно, ты не ценишь этот простой, но великий дар: возможность каждый день открывать входную дверь и ходить по улице?

А маленькая подметальщица Эльвина? Она ненавидит себя и, вероятно, отнюдь не одинока в таком отношении к собственной персоне. Что она теряет? Свое детство, будущее, весь белый свет, полный людей, которые никогда не станут ей близкими. Тебе бы понравилось поменяться с ней местами?

И не забудь того старика с шаркающей походкой у груды камней. С зеленым, мшистого оттенка помпоном. Что он сказал тебе? «Ты не меня ищешь?» Этот вроде бы ничего не потерял, да? Только… себя самого!

Посмотри на себя. Сидишь вся в соплях, хнычешь и сохнешь по какому-то незрелому юнцу в далекой Аризоне, который не понял, какой трофей был у него в руках, какое сокровище. Который хотел изменить тебя, превратить в кого-то другого. Который оставил тебя на растерзание школьным волкам. Стащил твое сердце, а сам даже… не пригласил на Бал Фукьерий! Тебе тут что-то еще не ясно? Эй, тук-тук! Дома кто-нибудь есть? У тебя вся жизнь впереди, а ты только и делаешь, что с тоской оглядываешься. Давай, дорогая, взрослеть. Не все в этом мире, знаешь ли, преподается на домашнем обучении.

С уважением,

Твоя личность согласно Свидетельству о рождении —

Сьюзан Карауэй».

Это правда, конечно же. Каждое слово – правда.

Только не вся. Автор письма забывает, как ты смотрел на меня в столовой тогда, в первый день. И как ты вспыхнул, когда твой друг Кевин спросил: «Почему он?» – а я ущипнула тебя за мочку уха и ответила: «Потому что он милый». И как ты трогательно общался с моей крысой, хотя она наводила на тебя ужас. И как ты светился от гордости за меня, когда я выиграла конкурс ораторского искусства в Финиксе. И насколько – не знаю даже, как это объяснить, а ты? – мы подходили друг другу.

Понятное дело, ты не идеален. А кто идеален?

Разумеется, в словах Сьюзан есть здравый смысл. Но моему сердцу наплевать на здравый смысл. Оно никогда не задается вопросом «Почему?», только – «Кто?»

Сегодня я снова, уже во второй раз, заезжала на кладбище. Уже опускался сумрак. Того человека – Чарли – там не было. Я бесцельно бродила по извилистым дорожкам. Лунный свет и могильные камни. И вдруг мне пришло видение. Я стояла на кладбище своего прошлого. Под каждой плитой покоились воспоминания – мертвые, безвозвратно прожитые дни. День Волшебной Пустыни. День, когда мы последовали за Той Женщиной в торговом центре и придумали Ее Жизнь. День, когда мы Впервые Соприкоснулись Пальцами – Тайный Знак Любви Старгерл и Лео.

Каждый вечер я укладываюсь спать на кладбище воспоминаний. И лунный свет укутывает меня саваном.

В повозке счастья осталось два камешка.

Я ненавижу тебя!

Я скучаю по тебе!

Я ненавижу тебя!

Я люблю тебя!

Я ненавижу тебя!

ЛЕО!

Посмотри, что ты наделал. Из-за тебя я проворонила начало весны. Она наступила вчера, но я с таким самозабвением кисла по тебе, что не заметила. И сегодня, наверное, оставалась бы в неведении, если бы не получила письма от Арчи. Он спрашивает, встречала ли я рассвет 21 марта. Раньше мы с Арчи вместе ходили в пустыню встречать рассвет в день весеннего равноденствия (21 марта), летнего солнцестояния (21 июня), осеннего равноденствия (22 сентября) и зимнего солнцестояния (21 декабря). Разливали по пластиковым кружкам зеленый чай и чокались ими, чтобы отметить новый сезон.

Вчера солнце стояло точно над экватором. Светлая половина суток стала длиннее темной. Зима уступила место весне. Теперь с каждым новым витком Земли вокруг нашего светила день станет отбирать у ночи по нескольку секунд. Рутинное дело Вселенной. Почему же меня это всегда поражает?

Вчера вечером папа сказал мне: «Ложись спать пораньше», и всё. Ничего не объяснил. А я и не спрашивала, потому что поняла. Так и вышло: в полночь он меня разбудил, и через полчаса мы уже поедали булочки с корицей и пили кофе в закусочной «Риджвью». Я понимала, к чему все это. Папа обратил внимание на мое настроение. И решил как-то меня взбодрить. Он уверен, что решить любую проблему можно, развозя молоко.

Ты, наверное, не понял?

Папа теперь молочник. После пятнадцати лет работы начальником службы технического контроля в «Майкатроникс» он почувствовал себя изнуренным и опустошенным. Увольняться, правда, все равно не собирался, но мама заставила, после того как на вопрос, чем бы он хотел заниматься, папа ответил: «Всегда мечтал развозить молоко».

Так что мы загрузились продуктами под завязку на складе и отправились по обычному пятничному маршруту. Когда завернули за угол у магазина «Вава»[6], наши фары выхватили из темноты лицо с широко открытыми от неожиданности глазами. Лицо мальчика, копавшегося в мусорном контейнере. Мгновение спустя мы пронеслись мимо.

– Видела? – спросил папа.

– Видела, – отозвалась я.

То лицо еще стояло у меня перед глазами – знаешь, как бывает: картинка остается на сетчатке глаза сразу после того, как отведешь глаза от солнца.

Пятничный маршрут папиного молоковоза проходит по южной части округа. Стройки. Фермы. Одинокие жилые дома вдоль извилистых проселочных дорог. Никаких светофоров. Никаких машин. Только тьма с островком света от наших фар и дребезжание стеклянных бутылок в подставках за спиной.

Клиенты часто оставляют молочнику записки. Прилепляют их скотчем к дверям или, перехватив резинкой свернутые в трубочку, оставляют на верхней ступеньке перед домом в пустых контейнерах для бутылок. Кто-то каждую неделю заказывает одно и то же, кто-то меняет заказ. Иногда родители дают писать такие записки детям. К примеру:

Я и раньше ездила с отцом на пятничный развоз – и теперь не могла дождаться, когда мы доедем до одного особенного дома. Он должен быть в самом начале маршрута: Уайт-Хорс-стрит, № 214. Семья Хаффелмейеров, пожилой пары. Они каждую неделю берут по кварте пахты и шоколадного молока. Их заказ папа всегда заносит в дом. Дело в том, что Хаффелмейеры никак не могут забыть старые времена, когда жизнь была безопасней, никто и никогда не запирал входные двери, а молочники проходили в жилище и ставили привезенные продукты в холодильник. И Хаффелмейеры не собираются меняться. На Уайт-Хорс-стрит, 214, время застыло в 1940-х. Мы просто заходим внутрь, даже без звонка. Папа зажигает маленькую настольную лампу под абажуром с бахромой. Стараемся вести себя как можно тише. Пока отец возится на кухне, я люблю постоять и порассматривать фотографии. В гостиной и столовой, наверное, сотня семейных портретов, не меньше. Я прослеживаю их «в развитии», от черно-белых моментальных снимков (молодожены, он – в военной форме времен Второй мировой, она – в цветастом платье и шляпке с широкими полями; стоят рука об руку перед колесом обозрения) до цветных кадров, изображающих пожилых супругов, окруженных детьми, внуками и, судя по всему, правнуками.

Наверное, Лео, кто-то сочтет это странным и даже неприятным – красться по чужому дому в четыре утра, но на самом деле это не так. Это чудесно. Это – все равно что приоткрыть завесу, разделить с кем-то часть его жизни. Хаффелмейеры словно говорят нам: «Заходите, рассматривайте все, что захотите. Давайте познакомимся поближе. Мы сейчас спим наверху. Но, пожалуйста, не стесняйтесь – побродите по нашим сновидениям и воспоминаниям. Мы вам доверяем. И кстати, не забудьте забрать пустые бутылки».

А час спустя мы оставили творог и апельсиновый сок на кухне у Дентов – они еще старше Хаффелмейеров. Потом папа повернул на восток, прямо к серебристо-серому горизонту. Начинался новый день. Мы к тому моменту почти и словом не обмолвились. А после потихоньку разговорились, хотя беседа все равно то и дело обрывалась, шла пунктиром, а грохот молоковоза, передвигавшегося между местами назначения, от одного клиента к другому, заглушал наши голоса.

– Итак…

– Итак…

– Тебе грустно в последнее время?

– Скорее горестно.

– У тебя осталось всего два камешка?

– Ты заметил.

– Лео Борлок?

– Лео Борлок.

– Никак не забудешь?

– Никак.

– Он того стоит?

– Не знаю. Кажется, да.

Папа кладет свою руку на мою:

– В одном ты можешь быть уверена.

– В чем?

– Не в чем, а в ком. Во мне.

Я улыбаюсь:

– Знаю.

– И в маме.

– Знаю.

Когда мы повернули к дому, на игровые площадки начальных школ уже высыпали дети – началась большая утренняя перемена.

Остаток вчерашнего дня я провела в более или менее нормальном состоянии. Слонялась по дому. Навестила с Пусей Бетти Лу. Но когда я осталась одна и пришла пора укладываться спать, переживания вернулись.

Мне снова приснился сеньор Сагуаро. На сей раз он молчал. И рта на нем я не заметила – только потом поняла, что этот о́рган у него – с другой стороны. Я зашла ему за спину, а рот переместился на «лицо». Так и продолжалось: куда бы я ни смотрела, он «убегал», оказывался с другой стороны. Я безуспешно носилась вокруг старого кактуса в погоне за его ртом, потому что мне казалось: когда рот окажется в поле моего зрения, растение со мной заговорит.

Я исчезаю, Лео. Пропадаю. Исчезаю, как в Пусином фокусе, но только по-настоящему. Ибо что в тебе остается, когда ты теряешь любимого человека? Можно ли потерять любимого человека, не потеряв себя? Ищу вот Старгерл, тянусь к ней, а ее нет. Я – больше не я.

Сегодня снова ходила к грудам камней. У меня было предчувствие, что человек с шаркающей походкой там появится, и он появился. В той же вязаной шапке-«шлеме» мшисто-зеленого цвета, с помпоном, в том же синем бушлате, и так же гравий оползал под его ногами. Остановился прямо передо мной. Спросил: «Ты не меня ищешь?» и зашаркал от меня, не дожидаясь ответа. Я крикнула ему вслед: «Себя ищу! Вы не видели меня?» Но он шел дальше, а помпон качался туда-сюда…

Сегодня я прогуляла уроки и весь день провела в своей комнате: писала, читала, фантазировала, вспоминала. Мама не возражала и ни о чем меня не спрашивала. В итоге из-под моего пера вышли три хайку и два списка. Хайку я, быть может, когда-нибудь тебе отправлю. Первый список.

Что мне нравится в Лео

1. Ты меня любил.

2. Тебе нравились веснушки у меня на носу.

3. Ты хорошо относился к моей крысе.

4. Ты любил Арчи.

5. Твоя застенчивая улыбка.

6. Ты шел за мной по пустыне.

7. Ты держал меня за руку при всех.

8. Ты предпочел Им Меня.

9. Ты заполнил камешками мою повозку счастья.

А вот второй.

Что мне в Лео не нравится

1. Ты меня бросил.

2. Сьюзан тебе нравилась больше, чем Старгерл.

3. Тебе не хватало смелости быть самим собой.

4. Ты предпочел Мне Их.

5. Ты опустошаешь мою повозку счастья.

Остался один камешек.

Лео! Не дай повозке опустеть!

Я обещала Пусе сводить ее сегодня в парк «Бемус». На первом же углу она сказала: «Хочу их надеть!» И указала на мои сережки в форме серебряных грузовичков для развоза обедов. Мама когда-то заказала их для меня у ювелира в Тусоне. Я сняла сережки и хотела было нацепить их ей на уши, но она заявила: «Я сама».

– Ладно. – Я протянула ей серьги.

И не успела оглянуться, как Пуся швырнула их в ближайший канализационный люк, подняла руки над головой и в полный голос выкрикнула: «С первым апреля!»

Ее так распирало от удовольствия и гордости за саму себя, что у меня просто язык не повернулся разочаровать ее. Но ты же меня знаешь, Лео, из меня плохая актриса. В общем, огорчения мне скрыть не удалось. Девочка прочла его у меня на лице. Глаза ее расширились, улыбка исчезла. Она потянула меня за палец и пискнула: «Ну, ведь первое апреля же?» Но я не смогла ничего из себя выдавить, только молча взирала на канализационную решетку.

– Я сделала что-то плохое! – прошептала Пуся и заревела.

Я обняла ее и успокоила. Как объяснить суть первоапрельского розыгрыша пятилетнему ребенку? Но я постаралась. Сказала: мол, главное, чтобы в конце тот, кого разыграли, почувствовал облегчение и радость, поскольку все обернулось не так уж плохо, как ему сначала показалось. Судя по выражению Пусиного лица, яснее ей не стало. Но очень скоро я увидела, что девочка все прекрасно поняла – только, как всегда, по-своему.

Мы продолжили путь к парку «Бемус». По дороге я купила нам по пачке «Скиттлз». Стояло первое в этом году теплое воскресенье. Детская площадка представляла собой муравейник из ребятишек: они качались на качелях, карабкались по разным игровым снарядам, носились туда-сюда – только опилки, выстилавшие площадку, летели из-под ног. Пуся сразу заняла позицию у подножия горки для катания. Всякий раз, когда «приземлялся» ездок, она протягивала ему конфетку «Скиттлз» и поздравляла с первым апреля. Довольно скоро все дети, игравшие на площадке, выстроились в очередь к горке. Когда у Пуси «Скиттлз» закончились, она взяла мои.

Когда разошлись и они, мы собрались домой. Проходя мимо людей в парке, моя маленькая подружка не могла удержаться от нового акта благотворительности. Первому встречному она подарила ириску «Мэри-Джейн», завалявшуюся в кармане: «С первым апреля!» Второму – кусочек розового кварцита, подобранный у обочины. Третьему – пуговицу с надписью «ДУМАЙ». Еще одному – скрепку для бумаг. Всякий раз она выкрикивала: «С первым апреля!» и радостно хихикала. Получатели подарка чаще всего озадаченно улыбались в ответ.

После того как Пусины кармашки окончательно опустели, она сняла с пальца красное пластиковое колечко в форме крекера и отдала его. За ним последовала розовая резиночка с запястья. Когда приблизился очередной прохожий и девочка поняла, что подарки у нее совсем закончились, она даже запаниковала и потянулась за моей костяной подвеской, но я сказала: «Нет!» И вместо нее высыпала ей в ладошку мелочь из своего кармана. Пуся раздавала монетки по одной каждому, и я уже надеялась, что их нам хватит до ее дома. Но не хватило. Пуся избавилась от последнего цента и вновь сосредоточилась на подвеске-«ископаемой». Она подпрыгивала, протягивала ко мне руки и визжала: «Да-а-ай! Ну отда-а-ай!»

Я отдала. Минута – и его не стало, а девочка опять подбежала ко мне: «Старгерл! Еще!»

– Пуся, – говорю, – всё. Ничего у меня не осталось.

Я солгала. Одна вещь все-таки осталась. Крошечное бурое перышко сыча-эльфа. Когда-то я заметила, как оно зацепилось за стенку птичьего гнезда высоко на кактусе сагуаро неподалеку от моего Волшебного места в пустыне. И сняла его листом юкки[9]. После отъезда из Аризоны я повсюду носила это перышко с собой.

Пуся ринулась обследовать мои карманы. Я остановила ее. Дело в том, что по какой-то причине перо сыча-эльфа стало в моих глазах тобой. Нами. Старгерл и Лео. То, что я прикрыла карманы руками, вызвало подозрения у Пуси. Она поняла, что я лукавлю.

– У тебя что-то есть! – взвыла она и заплакала. Заплакала оттого, что ей нечего отдать людям.

Я в последнее время тоже много плакала. И тут вспомнила фразу Арчи, которую ты передал мне с его слов: «Когда звездные люди плачут, они роняют не слезы, а свет».

Пуся все тянула меня за рукав: «Да-а-а-ай!»

Отдать.

…Между прочим, что вообще делала в моем кармане та дурацкая мелочь? Ты ведь помнишь, как было раньше, Лео? Монетки никогда не задерживались у меня – стоило им появиться, как я тут же кидала их на тротуар, чтобы другие нашли.

Что случилось с той Старгерл?

Роняют.

Свет.

Слезы не вернутся тебе сторицей, а свет – да.

Я отдала ей перышко. И она тут же подарила его какому-то мужчине, который выгуливал собаку: «С первым апреля!»

Ну вот, Лео, я снова стала собой. Благодаря пятилетней девочке. Надеюсь, ты рад и ничего иного не хотел бы. В конце концов, признайся, это ведь тешит твое самолюбие? У тебя есть девушка, которая сходит по тебе с ума на расстоянии трех тысяч километров, рыдает при одном воспоминании о тебе, теряет аппетит, теряет себя и самоуважение – неплохой трофей для мужского эго, да?

Ты занял собой все мое пространство. Однако поскольку в моем настоящем тебя нет, я заглянула в будущее и не увидела там… ничего. Печально, правда? Да и глупо.

Ну ладно, надеюсь, тебе понравился этот сеанс удовлетворения твоего самолюбия, потому что он окончен и не повторится. То есть, конечно, мне будет не хватать тебя так же, как и раньше. И я буду каждый раз улыбаться при мысли о тебе. Я буду по-прежнему – хорошо, хорошо, повторю это слово опять – любить тебя, но даже ради этой любви я не откажусь от себя. Не могу хранить верность тебе, изменяя себе самой. Я как бы восстановила свое будущее. Если нам суждено быть вместе, то радуйся: ты получишь меня настоящую, целиком, а не какую-то раскисшую половинку.

По этому случаю я закачала в свою повозку лошадиную дозу счастья – сразу пять камешков! Теперь их там шесть.

И наконец-то весна завладела моим вниманием. Я снова желаю доброго утра желтым нарциссам.

И снова роняю на мостовую мелочь от сдачи.

А своим карманным бумажным деньгам я нашла новое применение. Наша местная газета называется «Утренний ленапе» (ленапе[10] – индейский народ, который жил когда-то в этих краях). Там есть раздел объявлений по рубрикам. Публикация трех строчек в течение трех дней стоит четырнадцать долларов. По большей части народ сообщает о распродажах частного имущества на дому и тому подобном.

Первое из моих объявлений появится в газете на следующей неделе, в понедельник, вторник и среду:

Сегодня произошло кое-что… одновременно тревожное и таинственное.

Пуся слегла с простудой, и я носила ей Корицу, чтобы та ее ободрила. И только вышла от Принглов, только села на велосипед, чтобы ехать домой, как услышала позади себя грубоватый голос: «Привет».

Это оказалась Эльвина. Наша милейшая Эльвина. Я остановилась.

– Привет, – говорю, – ну что, сегодня уже с кем-нибудь ругалась?

Она пропустила вопрос мимо ушей:

– Я иду домой с работы.

– Понятно.

Маленький пластиковый Винни-Пух у нее на шее протягивал ко мне руки и сиял широкой улыбкой – по контрасту с кислой физиономией над ним.

Эльвина ткнула большим пальцем в сторону жилища Бетти Лу.

– Эта женщина становится все более чокнутой.

– Миссис Ферн?

– Миссис Чокнутая.

Я спросила, что, собственно, случилось.

– Я оставила ей пончики на крыльце…

– Но сегодня среда, – прервала ее я, – мне казалось, ты разносишь их по понедельникам.

Она посмотрела на меня с явным отвращением.

– Если перестанешь перебивать, то все узнаешь.

– Извини.

– Так вот. Я точно оставила их ей в понедельник. К следующему утру они раньше всегда исчезали. Но вчера, во вторник, – она сделала паузу и посмотрела на меня как бы с вызовом: решусь я вставить слово или нет, – когда я проходила мимо, заметила: они все еще там. И сегодня – все еще на крыльце.

«Ну, естественно, – подумала я. – Пуся же болеет, поэтому и не могла занести пончики в дом. Надо было мне о них позаботиться. Глупо вышло».

Эльвина между тем продолжала:

– …Поэтому я решила позвонить в дверь. Та женщина подошла к ней с внутренней стороны, но не открыла. Я уж сколько кричала: «Откройте! Заберите пончики!» А она только визжала в ответ таким пронзительным голосом: «Не могу. Мне сегодня плохо!» «Да вам, похоже, всю неделю плохо», – отозвалась я, но даже не знаю, расслышала ли она.

(Тут я чуть не рассмеялась.)

– …Она продолжала пищать, мол, а ты не можешь просунуть их под дверь? «Ну, конечно, – отвечаю. – Вот только проедусь по кульку катком».

(Теперь я все-таки прыснула.)

– …А она… – Эльвина внезапно умолкла и метнула резкий взгляд через мое плечо. На ее лице последовательно отразились любопытство, удивление и гнев.

– Эй! – крикнула она куда-то мне за спину и сорвалась с места, чуть не сбив меня с ног.

Я повернулась и, посмотрев вдаль, заметила на крыльце у Бетти Лу мальчишку с белым кульком пончиков в руках. Завидев нас, он на секунду застыл на верхней ступеньке, а потом бросился бежать.

Эльвина преследовала его сначала по Рингголд-стрит, потом они оба скрылись за углом в аллее, но их крики доносились до меня еще долго. Наконец они стихли. Я собралась ехать домой, но тут девчонка, громко пыхтя, вылетела обратно на улицу и яростно указала пальцем на дом Бетти Лу: «Так тебе и надо, Чокнутая!»

В этот момент она стояла совсем близко от меня, но внезапно отступила сразу шагов на пять и сощурила глаза: «Это что?!»

Дело в том, что я успела достать Корицу из кармана и усадить на плечо.

– Моя домашняя крыса Корица.

– Ты держишь дома крысу? – Она искривила губу так, словно в нос ей ударил неприятный запах. Только Винни-Пух как ни в чем не бывало светился счастьем.

– Это лучшая ручная зверушка на свете, – говорю. – На, погладь ее.

Она опять ткнула пальцем – явно в меня, а не в Корицу.

– Знаешь что? Ты тоже чокнутая. – И Эльвина, решительно перейдя проезжую часть, продолжила свой путь, бормоча на ходу: – Все в этом городе чокнулись…

Я сделала небольшой крюк, завернула к Марджи, купила пончиков и отвезла их Бетти Лу. Мне удалось уговорить ее приоткрыть дверь настолько, чтобы я могла протиснуться внутрь. Мы мило поболтали и договорились: теперь, когда ей снова «будет плохо», она станет вывешивать за большим окном красную тапочку, а мы с Пусей будем начеку и сразу поймем, что в этот день Бетти Лу нуждается в нашей заботе.

Пока я была у миссис Ферн, перед моими глазами стояла фигура того мальчика у нее на крыльце. Это его лицо мы с папой видели, когда развозили молоко. Возле мусорного бака.

Рассвет.

Он не выходит у меня из головы с тех пор, как мы развозили молоко с папой. С тех пор как пришло письмо от Арчи. С тех пор как я вернулась к первой странице этого послания к тебе, которое грозит стать Длиннейшим в Истории Человечества, и перечитала первую фразу.

Поэтому я решила очищать разум на Волшебном холме регулярно, раз в неделю, на рассвете.

Нельзя сказать, что родители этому обрадовались. Им не особенно нравится, когда я ухожу из дома одна в кромешной тьме. С другой стороны, они ценят, что я серьезно отношусь к подобным вещам. Мы разработали план. Купили «воки-токи» – переносные рации, одну мне, другую маме. И фонарик для меня. Буду ходить на холм по четвергам. Начала с сегодняшнего дня.

Мама, кряхтя, выбралась из постели, уселась на крыльце и провожала меня взглядом до конца Раппс-Дэм-роуд. Заниматься этим, конечно, выпало ей, поскольку папа – молочник и к этому часу давно уже ушел на работу. Фонарик я не гасила, и мама не теряла меня из виду почти до самого шоссе № 113. Там я пересекла дорогу и уже через минуту стояла посредине Волшебного холма. Первым делом сообщила маме по рации, что со мной все в порядке. Было еще довольно темно, но небосвод с каждым мгновением становился светлее. Я села на старенький коврик из ванной, который взяла с собой, повернулась лицом к востоку, закрыла глаза и распалась на атомы. Через некоторое время по яркому блеску над веками я поняла, что солнце уже встало и пора уходить.

Возвращаясь домой, я ожидала застать маму клюющей носом на крыльце, но нет – она была свеженькой, как огурчик. Улыбнулась, обняла меня и говорит:

– За что мне такое наказание – жить в доме с двумя людьми, которые бродят где-то по ночам?

Мы посмеялись и разошлись по кроватям. Очень надеюсь когда-нибудь стать такой же хорошей мамой, как она.

Мне хочется оставить на кладбище пончик для того человека – Чарли, вдовца Грейс. Но я сомневаюсь. Не нарушу ли я его личное пространство? Только представь себе: Старгерл – и боится показаться навязчивой!

Ну, ладно, решилась. Сделаю что задумала. Купила у Марджи пончик. Сахарно-коричный. Сегодня ночью оставлю его у могилы Грейс, чтобы Чарли нашел его завтра, как придет. Надо будет положить кулек рядом с плитой, ни в коем случае не на нее!

Струсила.

Сдюжила. (Пончик пришлось купить свежий.)

После двенадцати была на кладбище. День теплый, чудесный. Воздух прямо благоухал. Он сидел в сером свитере. Шарф в красно-желтую клетку висел на спинке раскладного стула.

Я нареза́ла круги позади. Держалась на расстоянии. Белого кулька не было видно. «Значит, он взял!» – взволнованно думала я. Но потом заметила кулек за несколько надгробий от Грейс. Похоже, его никто не открывал. Более того, он валялся прямо под надгробием, словно Чарли с досады просто швырнул его туда. Возможно, даже пнул.

Назойливая, настырная, пронырливая, бесцеремонная, сующая всюду свой нос глупая хлопотунья. Вот кто я такая.

Попробовала снова.

Тот же результат. На сей раз он забросил его еще дальше. Надо оставить эту затею?

Мы с Пусей соприкасаемся пальцами – это наш тайный знак привязанности. Прямо как мы с тобой когда-то. И я с грустью размышляю о том, о чем рассказывал Арчи: пересмешники, возможно, «записали» в своих трелях и донесли до нас голоса вымерших птиц.

Кизиловый фестиваль![11]

Он идет с понедельника, но сегодня – суббота, главный день фестиваля.

Сначала парад. Люди выстроились вдоль Главной улицы от центра до самого парка «Бемус». Музыкальные группы. Фаерщики. Танцевальные группы. Ребята из Малой лиги[12]. Клоуны на одноколесных велосипедах. Местные политические деятели из кабриолетов разбрасывают конфеты. Королева Кизила[13] и придворные дамы. Распорядительницей парада стала ведущая прогнозов погоды на телевидении.

Пуся охотилась за конфетами, снуя туда и сюда, словно огромная белая акула среди крошечных гуппи. Всякий раз, когда какой-нибудь трехлетка тянул ручку за лакомствами, она успевала ухватить их первой. Девочка набивала ими рот и карманы. Конец этому я решила положить, когда она приклеила себе на нос маленький «тутси-ролл»[14]. Выдернула Пусю из гущи событий, отлепила «тутси-ролл» и встряхнула ее за плечи.

– Послушай, ты ведешь себя как хрюшка и хулиганка. И между прочим, перечеркиваешь этим все хорошее, что совершила на первое апреля!

Она взглянула на меня, развернула ириску «Мэри-Джейн» и сунула ее в рот. Но весь остаток парада раздавала конфеты трехлеткам.

В парке «Бемус» собралась настоящая толпа. С продуктовых лотков торговали буквально всем – от сахарной ваты и шашлыков до пирожных, пирожков и, конечно, пончиков «от Марджи». Бросив пару монеток в специальные лотки, можно было выиграть металлическую золотую рыбку или получить предсказание судьбы в шатре у гадалки. Для маленьких детишек работали аттракционы, для прочих – «дом с призраками» и «открытый микрофон» на специальной эстраде в форме ракушки, где каждый мог спеть что хотел.

Повсюду группами бродили подростки. В жизни никогда не видела столько колец в губах и лиловых прядей сразу. Пуся чувствовала себя как в зоопарке. Она все тянула меня за рукава и шептала:

– Смотри!.. Смотри!

В какой-то момент я случайно взглянула на один из прилавков – с сахарной ватой, а также яблоками в карамели – и увидела того мальчика. Ну, у мусорного бака и с крыльца дома Бетти Лу. Кто-то как раз что-то заплатил, и продавец повернулся спиной в поисках сдачи. Мальчик же юркнул к прилавку, протянул руку, схватил яблоко в карамели и преспокойно двинулся дальше.

Я потянула Пусю за собой и пошла вслед за ним – не знаю точно, что я собиралась сделать, – но долго нам идти не пришлось, поскольку очень скоро раздался душераздирающий вопль, и народ бросился врассыпную. В воздухе зазвенели детские голоса: «Держи! Нападай!». Они раздались неподалеку, перед киоском «Ротари-клуба»[15] с хот-догами. Двое ребят катались по земле. Тот, что сверху, изо всех сил дубасил того, что снизу, методично впечатывая кулаки ему в лицо. Меня словно парализовало. Кажется, раньше я никогда не видела настоящей драки. До сего момента ситуация, в которой один человек бьет другого, оставалась для меня скорее сценой из книжки или фильма. Или из истории. Вот только уроки истории никогда не вызывали у меня приступов тошноты. Все закончилось очень быстро, буквально через несколько секунд: двое каких-то мужчин оттащили детей друг от друга, поставили их на ноги и стали удерживать за плечи, так как те рвались друг к другу.

Тот, что был снизу, оказался мальчиком. Белобрысым. Второй – Эльвиной. От носа и ниже лицо парня было залито кровью. Даже по светлым волосам стекал ручеек. Не уверена, но, возможно, это был один из троих, что кричали тогда возле пончиковой. Он вопил и плевался кровью в Эльвину, а она смотрела на него с такой ненавистью, какую мне никогда не приходилось видеть на человеческом лице. Даже в прошлом году в старшей школе Майки. Затем она сжала руку в кулак, поднесла его к голове парня и прорычала, оскалив зубы в каком-то жутком подобии улыбки:

– А ну, понюхай, сопляк.

Но мгновением раньше мое внимание привлекло нечто другое. Очевидно, новое, иначе я, уверена, заметила бы это раньше. Ноготь на ее мизинце – он стал каким-то иным, не коротким, не обыкновенным, не грязным и запущенным, как это часто бывает у детей. Он стал длинным. Розовым. Блестящим. Даже изящным. И вот этот красивый ноготь скрылся в сжатом кулаке.

Мужчины удерживали драчунов подальше друг от друга, но тут Эльвина словно вскрикнула: «Нет, постойте», вывернулась из рук своего «стража» (ну, почти вывернулась – запястья ее он не отпустил) и стала лихорадочно ползать по земле в поисках чего-то, пока не нашла. Она схватила это «что-то», поплевала на него, протерла краем рубашки и сунула в карман. Это был желтый улыбающийся Винни-Пух на черном шнурке.

В следующее мгновение весь этот кошмар сменился другим. Я осознала, что сжимаю ладошку Пуси. Опустила глаза. А та, наоборот, подняла на меня свои. Из них по щекам текли слезы. Нижняя губа дрожала.

– Ох, Пуся, прости меня, пожалуйста, – сказала я, схватила ее в охапку и побежала прочь.

До выхода из парка «Бемус» я не замедляла шаг. Девочка теперь только тихонько всхлипывала, прижавшись ко мне всем своим тельцем. Я хотела было поставить ее на ноги, но она не отцеплялась. Так что я просто пошла дальше, разговаривая с ней на ходу.

– Пуся, извини, это моя вина. Плохая Старгерл. Нельзя было допускать, чтобы ты это видела. А я думала только о себе и совсем забыла о своей лучшей подружке Пусе. Это не повторится.

– Обещаешь? – прорвался сквозь всхлипы ее тонкий, дрожащий голосок.

Я поцелуем «вытерла» ее соленые слезки.

– Железно.

Вскоре мы уже сидели рядом друг с другом на ступенях городской библиотеки.

– Эльвина злая, – сказала Пуся.

– Та еще штучка, – отозвалась я.

– Что значит «штучка»?

– Ну, в данном случае «вздорный человек». Горячий, раздражительный. Тот, кто не умеет себя сдерживать.

– Ненавижу Эльвину.

Я притянула Пусю к себе и посадила на колени.

– Не надо ненавидеть.

– Но я ее ненавижу. И твоего парня тоже. Потому что он тебя бросил.

Я рассмеялась:

– Его тоже не стоит ненавидеть. Никого не стоит.

– Ничего не могу поделать. Я обязана.

– Вовсе нет. Если начнешь ненавидеть хотя бы одного человека или двух, потом не сможешь остановиться. И очень скоро будешь ненавидеть уже сто человек.

– А сто миллионов?

– И даже сто миллионов. Маленькое чувство ненависти превращается в большое. Только растет. И поглощает остальные, ведь оно всегда хочет есть.

– Как Краица?

– Сильнее. И вот ты его кормишь, отдаешь ему на съедение новых и новых людей, а оно чем больше получает, тем голоднее становится. Его ничем не насытишь. Не успеешь оглянуться, как ненависть выдавит из твоего сердца всю любовь. – Я ткнула пальцем ей в область сердца, и Пуся невольно посмотрела на свою грудь. – Останешься ты в результате со злым сердцем.

Девочка взглянула на меня очень серьезно и покачала головой:

– Я не буду давать ей есть. Буду ненавидеть одну Эльвину.

Что ж, видно, мои образы не сработали.

– Знаешь что? – предложила я. – Перед тем как начать ненавидеть Эльвину, давай дадим ей шанс исправиться.

– Зачем?

– Возможно, что ее мучает одно сильное чувство.

– Какое?

– Я думаю, она рассержена.

Пуся подняла на меня глаза.

– Рассержена? На кого? На этого мальчика?

– Не знаю, – сказала я. – Может, на мальчика. Может, на что-то другое. А может, это просто болезнь роста.

– Болезнь роста? Что это такое?

– Это когда маленькая девочка становится большой девочкой. Иногда от этого бывает больно.

– И у меня так будет?

– Разве что капельку.

– И мне тоже захочется избить мальчика?

Я подняла ее и поставила на тротуар. Мы пошли домой.

– Очень надеюсь, что нет, – ответила я.

Сегодня мы с Пусей сами себя пригласили на ужин к Бетти Лу. Причем явились к ней в середине дня, чтобы помочь хозяйке приготовить ее фирменное картофельное пюре с сыром и чесноком – точнее, чтобы Пуся могла лично растолочь картофель.

Мы с Бетти Лу принялись за чистку главного ингредиента, и она спросила:

– Ну, как прошел Кизиловый фестиваль? Хочу услышать всё в подробностях.

– Эльвина поколотила одного мальчика, – с ходу выдала наша маленькая подруга.

Бетти Лу повернулась ко мне. Я кивнула:

– Увы, это правда.

– Сильно ему досталось?

– У него кровь лилась по лицу, – опять вмешалась Пуся. – А я заплакала.

– Все закончилось быстро, – заверила я. – Их растащили.

– Эльвина – та еще «штучка», – сообщила Пуся.

Миссис Ферн грустно улыбнулась и покачала головой:

– Это точно.

– Я тоже хочу быть «штучкой», – заявила маленькая девочка.

Бетти Лу заключила ее в объятия и весело расхохоталась:

– Ты и есть штучка, моя храбрая крохотулечка. Ну, а теперь о фестивале. Как вам понравилась королева кизила? Красивая?

– Мне столько сладостей досталось! – не унималась Пуся.

– Да, красивая, – ответила я.

– А я вела себя, как хрюшка и хулиганка!

Бетти Лу понимающе кивнула.

– Королевой всегда выбирают красавицу, кого-то поэффектнее из старшеклассниц. Знаете, как это бывает… В пятницу она всего лишь девчонка в толпе учеников посреди школьного коридора. А в субботу – ап! – хозяйка веером «выпустила» пальцы из сжатых кулаков, – она уже пари́т над задним сиденьем сверкающего кабриолета, улыбается людям, машет рукой. Настоящая королева. Просто мечта.

Она глядела вдаль через окно кухни, словно вереница «майских королев» с кизиловых фестивалей минувших дней проплывала перед ее глазами.

– А потом я все конфеты раздала! – продолжала гнуть свое Пуся.

Бетти Лу улыбнулась, не отводя взгляда от окна:

– Между прочим, к вашему сведению, на одном фестивале я была придворной дамой.

Меня это удивило:

– Что, правда?!

– Ну да. Чтобы стать королевой, мне, конечно, не хватало красоты. Но очарования я лишена не была. – Она бросила на меня озорной взгляд и ухмыльнулась. – Хотите верьте, хотите нет.

– О, конечно, я верю! – быстро выпалила я, прежде чем реальный образ усталой женщины, сидящей по ту сторону стола в тапочках-носках, пурпурном халате и с седыми волосами, не вошел в противоречие с моим горячим утверждением.

– В те времена нас называли Весенними Цветами: «Королева и шесть ее Весенних Цветов». – Она высунула язык и издала утробный звук, будто ее тошнило. – Можете себе представить? Чудно́ звучит, по нашим временам. Но что, скажите, было делать? Как еще было назвать – Королевой и шестью гномами, что ли? Глупо все это, конечно. Но тогда, Старгерл, ты даже вообразить не можешь, насколько серьезно я отнеслась к своей роли. Ужасно серьезно. – Бетти Лу снова разразилась смехом. – Что уж там! Просто до неприличия серьезно, как говорила моя мама. В тот вечер, когда пора было идти спать, ей пришлось чуть ли не заставлять меня снять платье.

Хозяйка присела на краешек стола, огляделась – и вдруг явно ощутила себя уже не в кухне, а там, на параде. Она смеялась, махала, посылала воздушные поцелуи. Мы с Пусей зааплодировали. Бетти Лу вернулась в реальность и посмотрела на нас:

– Знаете, пока ты не искупался в лучах славы, не познал обожания публики – хоть на мгновение, – ты, считай, и не жил.

Хозяйка засуетилась вокруг плиты, а мои мысли обратились назад, к балу в старшей школе Майки, который, кстати, проходил почти в это же время год назад. Ты ни о чем не жалеешь, Лео? Например, о том, что не пошел туда со мной, не пригласил меня? Теперь тебе наверняка, и давно уже, известны все подробности. Чокнутая Старгерл явилась туда в коляске велосипеда «с шофером». Танцевала. Сначала одна, потом со всеми парнями подряд. И еще этот «Банни-хоп», под который я увела всех с освещенного фонарями теннисного корта куда глаза глядят – во тьму. Признаюсь тебе, Лео. До «Банни-хопа» я чувствовала себя хорошо. Веселилась, радовалась вниманию одноклассников. Твой образ и тот факт, что ты меня отверг, отошли на задний план моих мыслей. Но в темноте, куда мы удалялись от «острова» музыки и ярких огней, я все больше думала о тебе. И мне пришло в голову попробовать самой немножко поколдовать. Чем сильнее мы углублялись в ночь, тем настойчивее я желала – нет, я повелевала волшебным силам! – сделать так, чтобы руки у меня на талии (если я только протанцую сквозь мрак достаточно далеко и долго) превратились в твои.

Но, конечно, этого не случилось. Когда мы вернулись в луч света и я обернулась, человеком, идущим за мной, оказался Алан Ферко, а не ты.

Тем временем Пуся решила показать свой коронный фокус с исчезновением. Она всегда так поступает, когда чувствует, что ей не уделяют достаточно внимания. Она бесшумно и неподвижно, словно комнатный торшер, встала в углу и крепко зажмурила глаза – Корица, как обычно, сидела у нее на плече.

– А где же Пуся? – подмигнула мне Бетти Лу.

Я огляделась. Затем уставилась прямо в угол. И пожала плечами:

– Не знаю. Наверное, опять испарилась. Да еще и Корицу с собой забрала.

– Пу-уся? Ты здесь? – позвала миссис Ферн.

Из угла не раздавалось ни звука.

– И как ей это удается? – В голосе Бетти Лу зазвенело изумление.

– Это дар свыше, – предположила я.

– Как ты думаешь, она к нам когда-нибудь вернется? – забеспокоилась хозяйка.

– Конечно. Как только будет готова.

Бетти Лу с облегчением кивнула:

– Ну, хорошо. Тогда пока дорасскажи мне о Кизиловом фестивале.

И я все расписала ей в деталях – всех, какие только смогла вспомнить. Тем временем ароматы от жареной грудки индейки, а также от тофундейки[16] (да-да, я все еще вегетарианка) распространились по всему дому. И мне показалось, что из угла вдруг высунулся нос – высунулся ровно настолько, чтобы принюхаться.

Когда я закончила рассказ, Бетти Лу снова выглянула в окно. Потом обернулась.

– Как ты думаешь, я когда-нибудь увижу снова Кизиловый фестиваль? – Ее глаза блестели. – Скажи мне правду, Звездная девочка.

К моему горлу подступил ком. Мы сцепили руки через кухонный стол.

– Обязательно, – произнесла я и сама себе поверила.

Бетти Лу встала, чтобы проверить большую кастрюлю на плите.

– Ох-ох-ох. Пришла пора толочь картошку, а Великой Толкуши Пуси-то и нет. Не знаю, что делать.

– Я здесь! Я здесь! – Девочка материализовалась так стремительно, что Корица буквально чудом удержалась у нее на плече. – Сейчас все растолку! – И начала торопливо снимать обувь.

Пришлось долго уговаривать ее отказаться от идеи мять картошку ногами (ей как-то попалась на глаза картинка, где виноделы топчут ступнями виноград). И еще примерно столько же – чтобы отказаться от идеи доверить это дело Корице.

Наконец картошку худо-бедно растолкли, и ужин был съеден. Я отвела Пусю домой. Последним, что она сказала, обняв меня на ночь, было:

– Я сама хочу устроить фюстибаль!

И, собственно, сегодня у нас проходил Пусин фестиваль.

Как и Кизиловый, открылся он парадом. Ведущим-распорядителем Пуся назначила Корицу, а себя объявила Главной Королевой. Одеяние она себе соорудила из кухонных полотенец, завернувшись в них, – оно казалось ей шикарным. Еще девочка нацепила туфли своей мамы на высоких каблуках, а в волосы сунула белую пластмассовую расческу, которую назвала короной. Я везла ее за собой в маленькой деревянной повозке. Пуся милостиво улыбалась и махала рукой толпе на Рингголд-стрит (состоявшей примерно из десяти родителей соседских ребятишек). Ведущая-распорядительница восседала у нее на плече.

Сопровождала королеву свита из трех человек. Пешком – для них повозок не нашлось. Двумя из них были маленькие девочки-соседки, третьим – черный лабрадор по имени Роско. Я сказала Пусе, что он – кобель, мальчик, но ее это не смутило. Роско облачили в розовую балетную юбочку с кринолином.

Еще в параде приняли участие: мальчик с домашней черепашкой, малыш на трехколесном велосипеде, маршевый оркестр (двое десятилеток, игравших на губной гармошке и казу[17] соответственно, но по большей части валявших дурака), Дарт Вейдер[18] с метр ростом, бабушка, державшая за руку кроху с широко распахнутыми глазами, и подросток, который показывал трюки на скейтборде.

Когда мы миновали один квартал, королева объявила: «Парад окончен!» – и все отправились к ней домой праздновать дальше.

Развлечений и мероприятий нас ждало хоть отбавляй: распродажа выпечки, предсказания гадалки, игра в орлянку, гонки на коляске. Естественно, киоск с лимонадом. А я даже дала небольшой концерт на укулеле.

Ведущей-распорядительнице захотелось в какой-то момент немного вздремнуть в велосипедной корзине, но куда там – бесконечные потискивания и поглаживания маленькими детскими ручонками не давали ей уснуть.

Не сомневаюсь, что это представление от начала до конца смотрела Бетти Лу – хоть нам ее и не было видно.

Праздник был в самом разгаре, когда вдруг на тротуаре перед домом я заметила его. Лицо из мусорного бака. Мальчик с крыльца Бетти Лу. С яблоком в карамели.

Он разговаривал с продавщицей лимонада, которой, собственно, являлась сама Главная королева. Они самозабвенно, без умолку болтали. Она налила ему чашку лимонада, он бросил десятицентовик в кассу (то есть в Пусину миску из-под мюсли с нарисованным на ней слоненком Бабаром[19]). Я не сводила взгляда с его рук, ожидая, что одна из них скользнет в миску и вытащит оттуда, сколько пожелает хозяин. Интересно, парень болтает с Пусей специально, чтобы отвлечь ее внимание? И как только она отвернется, он схватит всю миску и будет таков, как в случае с пончиками и яблоком в карамели? Но нет – они просто говорили, говорили – и всё. Мальчик оживленно жестикулировал, рассказывая какую-то историю. Королева смеялась от души и что-то отвечала. Вообще-то, казалось, им вместе так хорошо и интересно, что я даже ощутила внезапный укол ревности: Пуся – моя Пуся! – легко и быстро поддалась чарам новой в ее жизни личности.

Меня так и подмывало подбежать к ним и «восстановить себя в правах». Заставить девочку показать ему, кто на самом деле ее лучшая подружка. Но я колебалась. Я ведь трижды видела, как он ворует (или все-таки дважды? Можно ли украсть что-либо из мусорного бака?), – так, наверное, парень запомнил меня не хуже, чем я его! Однако когда он оторвал взгляд от прилавка с лимонадом и случайно посмотрел на меня, не похоже было, что он меня узнал. Черные волосы лезли ему в глаза и курчавились за ушами. Кожа была такого цвета, словно его поджаривали на солнце в аризонской пустыне. И даже на таком расстоянии было видно, какие голубые у этого юного создания глаза.

Он достал из кармана темные очки – несомненно, стибренные в каком-нибудь магазине, – и надел их. Пуся сейчас же вскинула руки. Я услышала, как она закричала: «И мне! И мне!» Мальчик надел их на нее. «И она ему позволила, – отметила я. – А мне не дала надеть на нее сережки». Королева повернулась и задрала голову к солнцу.

– Пуся! – окрикнула девочку я.

Но мальчик тут же среагировал сам – нагнул ее личико вниз, стянул с носа очки и стал отчитывать за то, что она вот так неосторожно смотрела прямо на солнце. Я возмутилась. «Эй! – хотелось мне крикнуть, – отчитывать ее – моя привилегия!»

Тут его рука скользнула вперед. Пуся пожала ее. Мальчик стал прощаться. «Только не обнимай ее», – мысленно взмолилась я. Он водрузил ей руку на голову и потрепал за волосы. Она засмеялась. Он пошел прочь по улице.

Я последовала за ним.

Зачем – до сих пор толком не знаю. Я держалась на два квартала позади, шла по другой стороне улицы.

Идти пришлось долго, обратно через весь центр города, мимо пончиковой «У Марджи» и пиццерии «Ди-Лайт», мимо кинотеатра «Колониальный» и редакции «Утреннего ленапе», мимо закусочной «Голубая комета» и отеля «Колумбия». Перешли мост через канал. Добравшись до рынка свежих продуктов «Продьюс-джанкшн», мальчик свернул на парковку. Перед дверью в павильон были выставлены ящики с фруктами и овощами. Быстрым шагом пройдя мимо них, он прихватил два лимона и направился вниз по Канал-стрит. Один лимон сунул в карман. Второй – разломал на две части и принялся посасывать одну из них. У меня от одной этой картины рот заполнился слюной. Я ускорила шаг. Парень в своих темных очках выступал важной, даже самодовольной походкой, посасывал лимон и сплевывал косточки на мостовую с таким видом, словно весь мир у него в кармане. Во мне закипала желчь. Расстояние между нами сократилось примерно до шести метров, когда он вдруг повернул к небольшому серому зданию из шлакоблока на берегу канала. Над входом красовалась написанная от руки вывеска: «У Айка. Ремонт велосипедов и газонокосилок». Сам Айк копошился снаружи, яростно дергая за шнур газонокосилки и чертыхаясь оттого, что та никак не заводится. Мальчик обогнул здание и взобрался на две ступеньки к задней двери.

– Эй! – крикнула я.

Он поднял взгляд. Рука его уже лежала на дверной ручке. Парень молчал, просто ожидая, что будет дальше. Даже солнечные очки не снял. И чем дольше он так стоял, тем сильнее мне становилось не по себе от того, что мальчик мог смотреть мне в глаза, а ему – нет.

Я подошла ближе.

– Зачем ты стащил эти два лимона? Почему ты воруешь?

Ответа не было. Лицо не дрогнуло. Мне вдруг стало ясно, что, если сейчас сорвать с него очки, я наткнусь на два холодных голубых камня в глазницах. Он отшвырнул одну половинку лимона в сторону, а другую целиком запихнул в рот. Погоняв ее между щеками и поджав губы, парень вдруг «выстрелил» косточкой прямо в меня. Она отскочила от моей груди. А он все стоял и жевал. И перед тем как открыть дверь и войти, кажется, скривил губы в легкой усмешке.

Наконец я узнала имя того мальчика, лимонного воришки. Его зовут Перри. По мне, так оно ему совсем не подходит, но именно так он представился Пусе. И еще рассказал, что теплыми ночами спит на крыше. И рыбачит в канале. А еще иногда плавает в нем, хотя это запрещено.

Все это Пуся сообщила мне за обедом в «Голубой комете». Причем платила она – ну, частично, во всяком случае. Девочка сама настояла на том, чтобы потратить всю выручку от фестиваля, 11 долларов 27 центов, пригласив меня на обед.

– Ну, – говорю, – а что он еще рассказывал?

Она слизнула кетчуп с палочки картофеля фри.

– Не помню. Так, болтал.

– Я видела, ты смеялась.

– Ага. Он забавный.

– И милый?

– Угу.

Закончив облизывать одну дольку картофеля, Пуся приступила к той же операции со второй.

– Слушай, если тебе нужен только кетчуп, зачем ты заказала картошку? – спросила я.

Она вздохнула, всем видом показывая, сколько со мной нужно терпения.

– Глупая, ведь кетчуп нельзя просто пить.

Мы немного побродили по центру, а потом заглянули к Марджи за десертом на полдник. Пуся взяла простой пончик с цветной посыпкой, а я – с шоколадной глазурью. Только мы сели, как в пончиковую с шумом ворвалась Эльвина.

– Привет, чокнутая, – помахала она мне, – на чем сегодня заморачиваемся?

– Она будет тебя бить? – прошептала Пуся.

– Не думаю, – так же тихо отозвалась я.

– А меня?

– Никого она не будет бить. Расслабься. Ешь пончик.

Эльвина отнесла учебники в подсобку и вышла оттуда с веником.

– Ты же не собираешься тут весь день просидеть над одним несчастным пончиком, а?

– Может, и собираюсь, – сказала я. – Что-то не так?

Кажется, я даже слегка оскалилась. И тут же почувствовала, что Пуся рядом поднялась во весь рост.

– Да! У тебя тик-так?! – вот она точно скалилась во весь рот.

Красно-синие сладкие «брызги» посыпались с недоеденного пончика, которым моя подружка замахала перед носом у Эльвины.

Та застыла с каменным лицом, а затем вдруг стремительно и ловко, совсем как тот лимонный воришка, выхватила полпончика у Пуси и запихнула себе в рот.

– Марджи! – взвыла Пуся. – Она украла мой пончик!

– Видит бог, – отозвалась Марджи из-за прилавка, – все вы трое – просто вздорные несмышленыши, и больше ничего.

Она взяла со стойки еще один пончик с цветной посыпкой и запустила им в нашу сторону.

– Вот вам. А теперь заткнитесь и ведите себя тихо, а то всех выкину за дверь.

Я поймала кондитерское изделие на лету и отдала Пусе, которая показала Эльвине покрытый сладкими бусинками язык. Та принялась подметать пол.

Однако, покончив с этим делом, Эльвина вернулась и села за наш столик.

– Ты мне не нравишься, – выпалила Пуся.

– Пуся, не груби, – осадила ее я.

Но девочку понесло:

– Когда подрасту, сразу тебя побью.

Эльвина – с каменным, как всегда, лицом – взглянула на нее через стол. За те уже несколько месяцев, что мы знакомы, я ни разу не видела, чтоб она улыбалась. И все же… все же там, под этой оболочкой – глубоко в глазах, в уголках губ, – скрывалось что-то более мягкое, что-то маленькое и застенчивое. Ладонь ее медленно сжалась в кулак, так же медленно поползла через стол и остановилась в нескольких сантиметрах от Пусиного носа. Пуся изо всех сил скосила глаза, следя за этим движением. Где-то в глубине кулака сверкал изящный розовый ноготь на мизинце.

Пуся отпрянула – однако лишь для того, чтобы спасти свой пончик: руку с ним она завела за спинку стула. Эльвины девочка не испугалась. Глазами они пожирали друг друга с близкого расстояния, но в них не было ни страха, ни ненависти. Взгляды их казались скорее испытующими, чем враждебными. Пуся медленно наклонилась вперед, и ее лицо снова оказалось прямо перед кулаком противницы. Затем разинула рот так широко, как только смогла, и, по-прежнему глядя Эльвине прямо в глаза, медленно и легонько сомкнула зубы на костяшках ее пальцев. Та не отдернула руку. А Пуся не стала больно кусать. Между ними происходило нечто, мне не понятное, и это «нечто» придавало моменту особую остроту. Я бросила взгляд на Марджи. Та тоже наблюдала за этой сценой с открытым ртом. Кофейник в ее руке застыл в воздухе над чашкой.

Наконец окрик хозяйки разрушил наваждение:

– Эльвина! За работу!

Та схватила веник и зашагала на кухню, расположенную в задней части помещения.

Когда я попыталась очистить разум, ни кусочка моего естества не испарилось и на атомы я не распалась. Все из-за каменного взгляда тех голубых глаз за темными очками и лимонной косточки, отлетевшей от моей рубашки. В общем, провалилась я по элементам небытия – сегодня, во всяком случае.