Самая долгая ночь

Пролог

Вторник, 27 апреля 1943 года.

Вайс стоял возле пустого поезда и слушал, как постукивает огромный черный локомотив. Это охлаждалась топка. Из ее приоткрытой дверцы ему в нос ударил резкий запах угольной гари.

Те, кого он подхватил, кому помог выбраться наружу из вагона, — мать с маленькой дочкой, сердитый мужчина в очках, старуха и все другие — давно растворились в темноте за спиной Пауля Кагена. Чертов мамзер все еще полагал, будто руководит этим безумным предприятием. Остальные, освобожденные из тюрьмы на колесах, последовали за ними, все до единого направив стопы к берегам Ваддензее. Вайс бросил взгляд вперед, мимо чернеющей громады локомотива. Света сброшенной на парашюте осветительной бомбы, оказалось достаточно, чтобы увидеть, как за дорожной насыпью исчезают последние тени. Разумнее всего было не ждать, а пойти вслед за ними. Всего месяц назад он, ни секунды не раздумывая, так бы и поступил.

Он потрогал желтую матерчатую звезду у себя на груди.

Даже с этой звездой, пришитой к плащу, он прежний Маус Вайс, ликвидатор, работавший на Мейера Лански, сын Руфи Вайс из Бруклинского Браунсвилля, всегда им был — независимо от того, пришита к его груди желтая звезда или нет. Однако теперь он стал вдобавок и кем-то еще.

Маус поднял взгляд к небу. Похожий на палку немецкий самолет пролетел над составом, рокоча двигателями, и взял курс на юг, туда, откуда они прибыли по железнодорожной ветке из Эйтхейзена. Самолет сбросил еще одну осветительную бомбу, и в следующий миг с негромким хлопком, похожим на далекий выстрел, под шелком парашютного купола разлился свет. Шум двигателей стих, и теперь было слышно лишь шипение осветительной бомбы. В ее беспощадном свете все они до одного стали видны как на ладони.

Вайс сделал глубокий вдох, и в нос ему ударил смрад паровозного дыма, однако порыв ветра тотчас принес новый запах — запах соленой воды, совсем, как где-нибудь на Кони-Айленде. Теперь близко. Совсем близко.

— Леонард, что нам делать? — спросила стоявшая за его спиной женщина. Он обернулся и посмотрел на Реку и остальных людей, чьи неясные силуэты маячили во тьме возле локомотива. В ее голосе не было ни гнева, ни раздражения, как он того ожидал. Дождь прекратился, но ее длинные мокрые волосы по-прежнему свисали похожими на сосульки прядями, прилипая к щекам и лбу. Маусу хотелось увидеть выражение ее глаз, но в ночной темноте они казались лишь черными колодцами. Он мысленно наполнил их любовью, которую надеялся в них прочитать.

Он сосчитал стоявших за ней людей. Восемнадцать. Восемнадцать молчаливых фигур, ожидающих, что он им скажет.

Маус пожалел, что не приказал им бежать вслед за основной группой к берегу, куда скоро прибудут лодки. Так было бы лучше для них. Вместо этого он поднес часы ближе к глазам. Света бомбы хватило, чтобы определить время. Половина десятого вечера. Лодки будут у берега через час. За этот час можно успеть пройти последний километр до цели, но для того, чтобы погрузить всех на лодки, времени потребуется раза в два, если не в три, больше. Немцы же где-то совсем рядом, скрытые темнотой, они упрямо идут следом за ними.

Нужно выиграть время.

— Леонард, что нам делать? — повторила вопрос Река. Почти никто из мужчин и подростков, стоявших позади нее, не знал английского. Однако когда он посмотрел на их плохо различимые в темноте лица, то понял, что именно увидел бы, будь в эту минуту немного светлее. Так же как и в грязном, вонючем товарном вагоне, когда он заорал на них, чтобы унять панику, они ждали объяснений. Эти люди были уверены, что у него есть ответы на их вопросы.

Они выполнят все, что он им скажет. Но была одна проблема.

С самого начала превыше всего были для него лишь его собственные интересы. Вот и сейчас у него появилась очередная возможность позаботиться о себе — броситься к берегу и попытаться поскорее унести отсюда ноги. Или же, впервые в жизни рискнуть и сделать что-то для других. И он, к своему удивлению, принял решение, которое одновременно нисколько не удивило его, поскольку он понял, что давно был к нему готов.

— Нужно помещать эсэсовцам преследовать тех, кто уже ушел вперед, — сказал он, когда тени за спиной Реки придвинулись ближе, как будто малое расстояние помогло бы им лучше понять английский. Река перевела его слова. — Мы должны остаться здесь и дать им возможность дойти до берега, — добавил он. Река снова перевела сказанное.

Осветительная бомба как раз проплывала вдоль поезда, и Маус смог посмотреть в лицо каждому. Лица некоторых были напряжены и искажены злобой, другие отвернулись, как будто ничего не услышали. Река кивнула первой, правда, медленно, — даже ей не хотелось оставаться здесь.

— Мы можем укрыться за поездом, — осторожно продолжил Маус. — Они пойдут вдоль насыпи, потому что другого пути нет. Если мы сможем удержать их хотя бы… — Он на мгновение задумался. — Хотя бы на два часа, то остальные успеют скрыться.

Река снова заговорила по-голландски. Еще один кивнул, затем кивнули еще два. Кивнули с пониманием, потому что он объяснил все предельно ясно. Встать на этот путь его подтолкнуло одно неудачное дело. Мейер Лански, или, если быть точным, деньги Мейера Лански, заставили его пойти по нему дальше. И евреи, тысячи евреев, бредущих сейчас в ночи к берегу моря, вынудили его проделать этот путь до конца.

— Ты прав, мы должны это сделать, — произнесла Река решительным тоном и шагнула к нему так близко, что он почувствовал запах ее мокрых волос. Она прикоснулась к его щеке.

— Mijn lijf, — сказала она по-голландски, и он понял смысл ее слов. Моя любовь.

«Черт побери, как же меня угораздило ввязаться в это дело?» — мысленно задался он вопросом и положил руку на ее ладонь.