Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

Новогодние кролики

Произошёл этот случай со мной ровно двенадцать лет назад, по китайскому календарю в год кролика. Тогда эти календари модными стали, а я как раз стал осваивать лепное дело. Годы те были ельцинские, тяжёлые. В доме подчас хлеба не было, зарплату не давали, а жить и детей кормить было надо. Дело было в канун Нового года. Дети ещё небольшие, младшенькому Антону всего десять, Костя немного постарше. Как раз тот возраст, когда дети ждут от Нового года чего-то особенного и сам праздник для них в первую очередь ассоциируется с подарками.

Как сейчас смотрю – дети в одной комнате о Новогоднем празднике говорят, а мы с женой Еленой в другой думаем, как концы с концами в семейном бюджете связать, да на какие-никакие подарки детям выкроить. Но ничего не связывалось и не выкраивалось. И тут решил я налепить к празднику глиняных игрушек и продать. Сказал жене, та засомневалась, но идею одобрила, всё равно другого выхода нет. Посоветовались, кого лепить? «Конечно кроликов,– сказала жена, – весь город кроликами увешан, лучшей рекламы не придумаешь».

Стал лепить кроликов. Опыта никакого, а энтузиазма и желания сделать приятное семье – через край. Все в семье ходили смотреть, как я на терраске леплю этих зверушек. Я леплю, а мать с женой спорят – похожи они на кроликов или нет. Мать говорит, что похожи, видно больше из желания меня подбодрить, а жена – наоборот. Но, я их не слушаю. Мне нравится лепить этих зверушек. Леплю и испытываю огромное удовольствие от лепки, в душе будто, симфонический оркестр тонкие и сладостные мелодии выводит. А мать с женой всё спорят. Мне надоело их слушать «похожи – не похожи» и я их перестал пускать в комнату, сказав им своё решительное – «базар рассудит». Он и рассудил.

На улице мороз, ветрено, мимо импровизированного прилавка люди идут, некоторые на рекламные вскрики жены: «Кролики! Кролики! Кто забыл купить детям подарок к Новому году!» подходят, вертят в руках поделки и, скептически улыбаясь, отходят.

– Разве это кролик, – говорит упитанный господин в очках.

– А зубы, – парирует жена. – Вы на зубы посмотрите!

– М-да – вроде похожи,.. – тянет господин.

– А уши? – говорит жена.

– Вроде тоже кроличьи…– говорит господин.

– А косые глаза? – вставляет жена.

Господин, однако, хмыкнув, отходит и, как назло, покупает напротив брелок с похабным, с неестественно растопыренными ногами кроликом. На вид это и не кролик даже, а снятая и распятая на правиле кроличья шкурка.

Нет, не нравятся людям мои кролики, ни одного ещё не купили.

– Я же говорила, что не похожи, а ты мать слушал, – сердито говорит жена, перестукивая на морозе, валенками. Мне неуютно на этом базаре, ни одного понимающего меня человека и вдруг.

– Мама, смотри, кролик! – раздаётся рядом голос ребёнка. Это сказала девочка. Она стоит на цыпочках около прилавка и смотрит на моих кроликов широко открытыми глазами.

– Где ты увидела кроликов?– одёрнула её подошедшая мать.

– Так вот же они,– сказала та, показывая на того самого кролика, которого отставил господин.

– Давай мы тебе лучше найдём, что-то эти поделки на кроликов не очень похожи. Но ребёнок настаивает на своём:

– Мам, он хорошенький… я этого хочу….

Но, мать настояла на своём и, можно сказать, потенциальные покупатели стали уходить.

Это меня подбодрило. Ведь нашлась же одна человеческая душа, которая меня понимала и со мной была солидарна. «А может быть и не надо больше ничего», – подумал я. Первой сообразила жена, она догнала уходящую девочку и сунула в руку малышки кролика. Лицо девчушки просияло счастьем. «Хоть одна душа порадуется вместе со мной», – подумал я и благодарно посмотрел на жену. Этим поступком она спасла мою, уже было начавшую отчаиваться, душу. Возможно, этим она спасла меня и как будущего игрушечника. В этот момент я понял, а потом, работая педагогом и уча детей лепке, неоднократно убеждался в том, что дети и взрослые видят вещи совершенно разными глазами. И, чаще всего, дети узнают в изделиях своих сверстников то, чего они слепили, а взрослые – нет, рассуждая о непохожести. Вот и я, по сути, лепя кроликов, вёл себя как ребёнок, лепил, опираясь только на чувства и эмоциональный душевный фон, совершенно не сверяя возникающие в голове картинки с требованиями рынка, с мнением толпы. Я понял, что всё налепленное мною не будет продано, потому что взрослые никогда не увидят в том, что я сделал, кроликов и не купят.

С базара домой ехали молча, послезавтра Новый год, а у нас в кармане ничего нет. Потом жена пыталась меня успокоить, но у неё это плохо получалось. В её словах больше слышалась жалость ко мне, а я в этой жалости не нуждался. Мне было скверно не от того, что моя идея не удалась, а от того, что я хорошо знал, что надо делать, и это было мерзко в отношении самого себя, но я должен был это сделать.

Когда пришли домой, я взял ножовку по металлу и всем тридцати восьми кроликам стал отпиливать головы. Обожжённая глина резалась довольно легко. Вошла жена, спросила, что я делаю. Отвечаю резко: «Пытаюсь угодить рынку» и продолжаю резать. Жена уходит.

В этот же вечер налепил новых крольичьих голов, обжёг и приклеил их на обезглавленные керамические туловища. Радости не было никакой, больше одолевала внутренняя пустота. К утру следующего дня изделия были готовы. На столе стояли тридцать восемь настоящих кроликов. Они смотрели на меня своими искусственными глазками и как бы говорили: «Не живи, как хочется… не живи, как хочется…», а рядом с ними на столе лежали тридцать восемь отрезанных крольичих головок и улыбались. Я пожалел о том, что в раздражении не оставил ни одного прежнего кролика, которые моей душе говорили совсем иное, нежели эти, обновлённые.

Их раскупили быстро. На вырученные 380 рублей купили ёлку, детям подарки, накрыли праздничный стол, да ещё отдали сто рублей долга. Всё было хорошо: в углу стояла зелёная ёлочка, под ёлочкой хозяином Новогодней ночи стоял в тулупе с посохом в руке пышнобородый и пышноусый Дедушка Мороз с мешком на спине, дети радовались. А более радовались тому, что все тридцать восемь кроликов остались дома. Дети подвесили кроличьи головки за ушки к веткам и те, покачиваясь, смотрели из зелёных веток и улыбались своими непосредственными детскими крольичьими глазками. А одну головку ребятишки прикрепили к мешку с подарками, что Дед Мороз несёт, и получилось, вроде из мешка кролик выглядывает. Я тоже, глядя на крольичьи головки, улыбался, понимая, что игрушечником я ещё не стал, но из игрушечного детства вышел, а жаль, в нём так было хорошо, правда, всего несколько крольичьих вечеров.

_________________

После того, как я написал первый рассказ о случае, произошедшем со мной, то рассудилось мне написать и о моих предках-игрушечниках. Придумывать что-то было особо не надо, истории эти мне рассказывали деревенские старожилы. Начал я писать, начиная с самого первого известного в роду игрушечника – Григория, родившегося в 1718-ом году и умершего в 1788-ом. К сожалению, отчества я его не знаю. Написал я этот рассказ в виде сказа, потому как дело это происходило аж в восемнадцатом веке и кроме легенды до нас ничего не дошло. Имя жены Григория в памяти и в архивах не сохранилось, его я ей дал произвольно. Сказ этот я назвал «Горновица». Возможно, и прадед Григория делал игрушки, только об этом из стариков никто уже ничего сказать не мог и архивы об этом молчат.

А вот о сыне Григория – Андрее Григорьевиче (1747 – 1823) , по прозвищу «Тетеря», получившего это прозвище за тугоухость, информации дошло больше чем об его отце. Называли его Тетерей и в глаза и за глаза и Андрей Григорьевич на это нисколько не обижался. Назвал я повествование о нём «Сказ о том, как скудельный петух Фомкиного петуха уму-разуму учил». Этот сказ следом за сказом о Григории идёт. И далее по порядку, о всех игрушечниках рода, о ком сказ, о ком рассказ, о ком повестушка. Читайте наздоровье.