Сатирический театр Михалкова

И.Вишневская

Сатирический театр Михалкова

Сатирический театр Михалкова самым тесным образом связан с традицией русской реалистической сатиры, с драматургией Гоголя и Фонвизина, Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина. У классиков русской сатиры Михалков учится ставить крупные, серьезные, гражданские цели для сатирического обстрела. У классиков Михалков учится не бояться резкого гротеска, сдвинутых линий действительности, дисгармонии, нарушения реальных пропорций. У классиков Михалков учится безбоязненному соединению конкретных реалистических характеров и гипербол, символов, масок. Сатирический театр Михалкова - это и театр бытовых достоверных характеров и театр сгущенных, преувеличенных масок. Подобное сочетание дает неожиданный и яркий эффект. Во многих пьесах Михалкова, где люди стоят рядом с масками, выясняется, что как раз люди эти, как будто бы конкретные, освязаемые, - и есть призраки, уходящие во вчерашний день, а, напротив, маски, символы - обрисовываются предвестием будущего идеала. Вспомним хотя бы аллегорического Крокодила с "сатирическими" вилами, появляющегося в финале комедии "Раки". Истинная сатира не может существовать без неожиданных взрывов, без соединения разных жанровых пластов, без потрясения, без воспитания страхом и смехом.

Сатирический театр Михалкова крепчайшими узами связан с советской сатирической традицией. Во многих пьесах Михалкова, таких, в частности, как "Памятник себе", "Раки", "Пена", несомненно чувствуется активное влияние Маяковского, его "Клопа" и "Бани", где огнем сатиры выжигается все стоящее на пути у народа, у революции. У Маяковского учится Михалков оглушительной ненависти к пошлости, к мещанству, к необюрократизму. И не только тематически учится, но и стилистически, художественно. Стиль Маяковского, талантливо претворенный Михалковым, мы узнаем в таких комедиях, как "Раки" и "Памятник себе", узнаем и радуемся дорогому этому наследству, переданному в мастерские, талантливые руки. Это у Маяковского учится Михалков умению так звонко хлестать по щекам пороки, рожденные не вчера, не когда-то, а именно сегодня; так звонко хлестать эти пороки, что и сама пьеса о них называется "Пощечина".

Многое роднит Михалкова и с Зощенко, с его густым бытовым юмором, с его разящей фразой, с его беглыми неумирающими заметками, навсегда пригвоздившими мещанство к позорному столбу. От Зощенко идет у Михалкова любовь к маленькому "огнеопасному" анекдоту, содержащему в самом себе целую комедию. Анекдот в понимании великих русских сатириков - это не просто смешная нелепость, это начало, завязка, фокус сюжета, несущие в себе основу противоречивого комического конфликта, несоответствия между прямым ходом истории и блужданиями отщепенцев.

Любит Михалков Ильфа и Петрова. Быть может, на этот счет у него нет каких-либо специальных признаний, но эта любовь очень слышна в том, как писатель смягчает едкость и горечь своей сатиры доброй улыбкой, неожиданным прощением там, где можно простить. Любовь эта слышна в особом, пристальном внимании комедиографа Михалкова к мельчайшим изменениям быта, к малейшим "болезням этого быта, в желании как можно скорее попасть на место "духовного преступления" в виде своеобразной "скорой духовной помощи".

Сатирический театр Михалкова неразрывно связан с развитием советской басни, в которой, быть может, самое блестящее имя - Сергей Михалков. Бюрократизм, косность, карьеризм, лесть и подобные им пороки осуждает басня нашего времени. Именно эти же пороки осуждает и Михалков в своих драматических сатирах, оставаясь в них тем же крылатым, афористичным, метафорическим баснописцем. В его пьесах, как и в его баснях, творится быстрый справедливый суд, выносящий не столько решения, сколько объяснения, приговаривающий не к наказанию, а к исправлению. Кстати сказать, это басенное начало, активно заметное в драматических сатирах Михалкова, придает им дополнительно новое качество, не обязательно присущее каждому сатирическому произведению. А именно утилитарность - в самом лучшем понимании этого слова. Истинная польза и истинное художество - неразрывны. И особенно понятно это, когда имеешь дело с сатирическим произведением, цель которого - исправление нравов.

Близость к басенному творчеству, умение самому создавать и слышать у других афористически-нравоучительный басенный финал помогли Михалкову так строить свои сатирические пьесы, чтобы они были реально полезны, чтобы из них следовал конкретный вывод, чтобы люди после встречи с этими пьесами становились лучше и чище. Сатирические пьесы Михалкова, как правило, выхвачены из самой жизни, касаются насущных тревог сегодняшних людей; аллегория никогда не зашифровывает в них самых конкретных наших забот. И поэтому сатира Михалкова ощущается как нечто очень близкое, домашнее в хорошем смысле этого слова. Сатирический театр Михалкова исправляет здесь же, в зрительном зале, это как бы сатирические университеты на ходу, в движении.

Но с какими бы прекрасными традициями ни был связан сатирический театр Михалкова, он в то же время глубоко самобытен, своеобразен. Если бы пьесы Михалкова питались только традициями, они не составили бы живого нашего репертуара, не стали бы разменными на пословицы и поговорки, не сделались бы духовным знаком своего времени. Традиции без новаторства рождают лишь уважение, но не реальный живой репертуар современной сцены. В чем же оно, это своеобразие сатирического театра Михалкова?

Попробуем назвать одну из примет этого своеобразия, которая представляется нам основной, главной. Выбирая объект для осмеяния, Михалков никогда не идет уже проторенным путем. Быть может, сами пороки, которые он обличает, уже известны. Это и взятки, и карьеризм, и подхалимаж, и бюрократизм, и многое другое, что мешает нам свободно двигаться вперед. Но, освещая тот или иной порок в своем сатирическом произведении, Михалков всегда добавляет к общеизвестному нечто совершенно свое, новое, до сих пор не высказанное. И, как правило, это новое бывает столь смелым, что неожиданный свет проливается и на причины порока и на его современный вид. Это очень существенно, чтобы осмеиваемые в комедия пороки не выглядели архаично; мол, и Фонвизин смеялся по тому же поводу, что и мы, мол, и Капнист обличал все ту же взятку, что и мы. Пороки, как и добродетели, не застывают в вечных своих формах, зло, как и добро, меняет свои очертания, свои опознавательные знаки. Писатель, желающий поразить зло, не может не видеть его движения, его современной окраски, его современной мимикрии. Только тогда сатирик вообще становится сатириком Зощенко, сатириком Михалковым.

Драматург Михалков - драматург смелый, для сатирика это качество необходимо. Сатирики в драматургии могут быть приравнены к саперам в армии. Они первыми выходят на жизненные поля, для того чтобы их разминировать, для того чтобы написать: "Мин нет", и тогда поколения могут свободно вступать на чистую почву. Быть может, есть свой особый эмоциональный и социальный смысл в том, что первой советской пьесой оказалась "Мистерия-буфф" Маяковского сатирическая комедия, прочно соединенная с героическим гражданским началом. Гениальный художник Маяковский сумел слить воедино два этих начала: героическое - мистерию и смешное - буфф. Но нам важно заметить, что именно "буфф" стоял у изначалия революционной драмы. У истоков революционной драматургии была сатирическая комедия, выжигающая пороки. Маяковский и явился тем сапером, который открывал дорогу новой жизни. Поэтому смелость одно из ведущих качеств самого характера писателя-сатирика. Михалков обладает этой смелостью, он берет иные мишени, нежели осмеяние домоуправа или каких-либо ответственных работников жэка, мишени, перед которыми останавливаются другие комедиографы. Михалков, и в этом тоже заключено своеобразие его сатиры, решительно идет на таран опасный, берет характеры, весьма защищенные своим положением в обществе, своей как бы социальной неприкасаемостью.

Своеобразие сатирического театра Михалкова заключено еще и в том, что Михалков, как известно, выдающийся детский писатель. Детский писатель Михалков, баснописец Михалков органически оказываются и комедиографом Михалковым. Осмеяние людских пороков под личиной зверей вполне сочеталось с разоблачением дурных наклонностей в характере человека, басня и комедия близкие родственники. Но детская пьеса, стихотворение для детей - и рядом едкая сатира, нет ли в этом соединении чего-либо искусственного, противоестественного?

Любовь к детям - оборотная сторона ненависти к злу, к безобразному в проявлении человеческого характера. Изображая детей, не теряющихся в сложных жизненных ситуациях, писатель не мог не огорчаться, если детская натура внезапно ломалась, если детям грозили ложь, беспринципность или коварство. Жгучая сатира и нежная любовь к ребенку, едкая насмешка и пристальное внимание к миру детства не раз сливались в творчестве великих художников, среди которых Чарлз Диккенс и Марк Твен, Некрасов и Чехов, Горький и Маяковский.

Сатирические комедии Михалкова сыграли серьезную роль в борьбе с так называемой "теорией бесконфликтности". Еще провозглашали, будто бы у нас нет противоречий, будто бы бороться в пьесах должны не зло и добро, а добро совершенное с добром несовершенным, лучшее с отличным, а Михалков уже выступал со своими сатирами, где противоречия реальной действительности были взяты необычайно крупно, масштабно, всенародно.

Так в начале пятидесятых годов, когда с "теоретических" трибун говорилось об исчерпанности всех сложных проблем, им была написана комедия "Раки". А ведь основа самого жанра драматической литературы - серьезный общественный конфликт.

И теория бесконфликтности и бытовавшая некоторое время мысль о том, что советская сатира всего лишь продолжает дело Гоголя и Щедрина, тормозили ее развитие. Памятуя обо всем этом. Михалков, который не мог, как и все драматурги того времени, совсем освободиться от влияния "теории бесконфликтности", начал свою комедию "Раки" "от Гоголя", положив в основу сюжета вариации "Ревизора". Не однажды так бывало в советской драматургии, в двадцатые годы появилась, например, пьеса Д.Смолина "Товарищ Хлестаков", где даже и фамилии оставались прежними.

Неожиданно в процессе работы пьеса Михалкова свернула с заранее заданного пути. Герои вырвались из-под пера драматурга, создав совершенно новую сатирическую композицию. С первых же страниц пьесы "своим" голосом заговорил некто Уклейкин, пишущий доклады начальникам, специализирующийся на составлении различных служебных записок и ведомственных циркуляров. Начальник Уклейкина - Лопоухов читает эти бумаги со всех трибун, не зная не только дела, но и самого текста, лишь здесь, на трибуне, постигая не смысл, тут уж не до смысла, а слова, которые написаны в докладе. Во времена Гоголя не знали такого клейкого Уклейкина, он не попадался на сатирических дорогах, где блуждали Подколесины и Хлестаковы.

Еще не успели высохнуть чернила, которыми писалась комедия, а уже все повторяли короткие, но выразительные реплики из диалога Уклейкина с Лопоуховым. Речь идет о докладе, написанном Уклейкиным для Лопоухова. "Это в том месте, где вы подвергаете критике наш деревообделочный комбинат", объясняет Уклейкин Лопоухову.

"Лопоухов (приподняв очки). А я его критикую?

Уклейкин. Обязательно! Вот здесь! (Показывает.)

Лопоухов (прочитав указанное место). А не слишком ли я его, а?

Уклейкин (убежденно). Не слишком...".

Цинически-удивленная реплика Лопоухова: "А я его критикую?" - стала нарицательной.

Отчего же? Оттого, что точно, кратко, энергично и образно, в нескольких словах типизировался характер, а это и есть задача истинной драматической сатиры.

Дальше диалог Лопоухова и Уклейкина развивается, ширится, в него входят новые обстоятельства, новые приметы быта.

"Цитатки я разбросал по всему тексту! Хорошие подобрал, - воодушевленно сообщает Уклейкин Лопоухову. - Сверил. Вот, обратите внимание, любопытная цитатка из "Робинзона Крузое". Просто блеск!..".

Робинзон Крузо, да еще произнесенный как Крузое, и дела деревообделочного комбината - поистине сатирическое сближение несближаемого. Отсюда-то и высекается искра комического, которая, раздувая пожар смеха, уничтожает и сам порок. Едким своим остроумием заклеймил Михалков падких на лесть людей.

Отлично найден им обобщенный образ лести, подхалимажа, сладкой услужливости в характере проходимца Ленского. Как только кто-нибудь открывает рот, Ленский моментально угощает собеседника леденцами: "Прошу вас! "Театральные"! Освежают!" А когда во рту леденец, уже невозможно бранить человека, говорить что-либо критическое, сами слова невольно оказываются какими-то сладкими, приторными. Леденцы, подкинутые Ленским, этот как бы сладкий подхалимаж "нужным" людям, делают их добрее.

Пьеса интересна еще и тем, что она по-настоящему смешна. Пусть не покажется удивительным, что мы специально говорим о смехе, когда речь и так идет о комедии. Подчас комедии получаются уныло-назидательными, философски-разъяснительными. На самом же деле комедия не может воспитывать, не развлекая, не веселя, не смеша до упаду.

Поэтому-то Михалков прав, считая, что комедия - это значит смешно, что комическое должно быть заложено не в одном лишь сюжете, а в каждой реплике действующих лиц. Следуя заветам Гоголя, что гораздо важнее, нежели повторять Гоголя, Михалков упорно искал и находил для своих персонажей острые, точные, афористичные реплики.

Одна из центральных сатирических пьес Михалкова - комедия "Памятник себе". Написанная в конце пятидесятых годов, пьеса эта, поставленная на сцене Театра сатиры, активно участвовала в возрождении боевой конфликтной основы советской драматургии, чуть было потесненной "теорией бесконфликтности". Это, быть может, самая гиперболическая, самая "маяковская" из пьес Михалкова. Здесь все правда и все вымысел, все реализм и все "фантастический реализм", по меткому слову Достоевского, понимавшего под "фантастическим реализмом" сгущение быта до символа во имя более глубокого постижения быта.

Обычный советский служащий Кирилл Спиридонович Почесухин попадает в невероятную историю. Окруженный подхалимами, он желает получить для себя памятник на городском кладбище, памятник, уже поставленный когда-то некоему купцу. Купцу изобрели в виде памятника мраморное кресло, подхалимы подсказывают Почесухину "светлую мысль" - сделать это мраморное кресло памятником себе, тем более что купеческого покойника также звали Почесухиным. На могиле надо будет подчистить лишь даты жизни и смерти купца и вместо них поставить даты жизни и смерти гражданина Почесухина, когда он распрощается с миром. Памятник будет ждать его, памятник при жизни, воздвигнутый себе. Вот как рассказывает об этом очередной подхалим, объясняя, почему именно кресло должно стать памятником для Почесухина: "Сколько часов в день вы в этом кресле просиживаете, Кирилл Спиридонович? Это же ваше рабочее место! И его мраморная копия на месте, извините, вашего будущего захоронения будет, так сказать, напоминать нашей общественности о том кресле, которое вы оставили здесь! В служебном помещении! В идейном смысле вполне подходящий символ: мебель!"

Почесухин, увлеченный "светлой мыслью" подхалима, обещает посоветоваться с женой и едет взглянуть на памятник. Дальше действие разворачивается на кладбище. "Почесухин, прислонившись спиной к памятнику, мечтательно задумывается. Его клонит ко сну. Он засыпает. И снится ему... будто он находится в дореволюционной ресторации, в обществе купца первой гильдии... Сидят они вдвоем за столиком, под пальмой, возле большого зеркала и выпивают".

Так начинается новая фантастическая жизнь "советского" Почесухина, попадающего в мир купцов первой гильдии. И вот что интересно: именно там, в дореволюционном мире, ему и место, ибо странно выглядел он в советской действительности. Явь становится фантастикой, фантастика - явью. Сатира вырастает здесь до фантастического гротеска, перо писателя свободно, дерзко вступает в самые разные жанры, от густого бытописательства до кошмарного трагикомизма.

Почесухин просыпается, он снова в нашей действительности. Последняя его речь обращена в зрительный зал: "Сказали, что с такими, как я, нельзя входить в коммунизм! А куда же мне можно?.. Мне бросили реплику, что я мещанин! А позвольте спросить: в каком это смысле? Если я и мещанин, то я наш, советский мещанин, дорогие товарищи!"

Всей фантастической историей Почесухина, в которой выяснился его действительный характер, Михалков объяснил, что же такое мещанин. И вот очень важное замечание под занавес: "Я наш, советский мещанин". Драматург Михалков здесь смело идет на то, чтобы вызвать упреки: как же так, неужели есть особое понятие "советского мещанства"? Ведь мещанство - категория вчерашнего дня, пришедшая к нам как буржуазный пережиток, а не производное новой действительности. Однако, если бы автор понимал мещанство только как пережиток вчерашнего дня, он не смог бы стать столь яростным советским сатириком, не смог бы так активно участвовать в строительстве новой жизни. "Советский мещанин" - это определение и опасное и справедливое. Опасное потому, что драматурга могут упрекать в излишней придирчивости, в перенесении недостатков прошлого в наш день, - справедливое, потому что драматург прав. "Советское мещанство" - это нечто новое по сравнению с мещанством вообще. И новое это, раскрытое через гиперболический характер Почесухина, состоит в том, что человек чувствует себя вышедшим из народа, чувствует себя хозяином: ведь он рабочий, ведь он вместе с рабочим классом победил. А на деле этот человек и не хозяин, и не победитель, и не рабочий, и не близок к народу - это просто-напросто хам, маскирующийся рабочим происхождением. Тему эту начал когда-то Маяковский в своей знаменитой сатирической комедии "Клоп"; не случайно, думается, так близки между собой обе эти фамилии: Присыпкин из комедии Маяковского, Почесухин из комедии Михалкова. Сходство их в том, что, представляя себя рабочим классом, они между тем не имеют с ним ничего общего и называться могут "советскими мещанами". Умение разглядеть новые цвета старого порока - драгоценное умение сатирического писателя.

Среди ранних сатирических комедий Михалкова есть одна - со сложным и странным названием - "Эцитоны бурчелли". "Эцитоны бурчелли" - это скорее просто комедия, нежели комедия сатирическая, но в палитре Михалкова есть самые разные оттенки комедийного, вплоть до лирической комедии - водевиля "Дикари".

Итак, герой комедии "Эцитоны бурчелли" - загадочное это название обозначает новый вид муравьев - ученый Деревушкин решает громко заявить о себе. И он заявляет. Он собирает всю свою родню, чтобы сказать о принятом им важном решении. Все с нетерпением ждут сообщения Деревушкина, надеясь, что речь пойдет о наследстве и, значит, он станет говорить о завещании и, может быть, надо принять срочные меры, чтобы поскорее втереться к нему в доверие. Но пока хитроумные и сложные планы раздирают души дурных родственников Деревушкина, звучит его сообщение: "Я решил прыгнуть с парашютом". Известие это поражает всех. Какой парашют? О каком парашюте речь? Зачем старик будет прыгать с парашютом? Не сошел ли с ума ученый, всю жизнь смотревший только себе под ноги, искавший новые виды муравьев, не сошел ли он с ума, вдруг посмотрев на небо?

Но Деревушкин не сошел с ума - и это его стремление испытать себя в прыжке с парашютом прекрасно и трогательно. Наивное, по-детски выраженное желание говорит о старике, остающемся ребенком.

Комедия "Эцитоны бурчелли" интересна еще и тем, что в ней аллегорически, но в то же время ясно сформулирована основная мысль всех сатирических начинаний Михалкова. Эта мысль высказана словами Деревушкина, рассказывающего, как работают муравьи, восстанавливающие свое разрушенное жилище. "Одни - втаскивают мусор внутрь гнезда, другие - извлекают обломки хвоинок из глубины наружу. Каждый занят своей работой. Каждый действует независимо, но во имя общего дела!.. Какая трудовая дисциплина. Нет! Нет! Человек, разрушающий ради забавы даже обычный муравейник, для меня уже не человек! Он может разрушить и мой дом. И храм! И музей! И весь мир!" Человек-разрушитель, разрушитель морали, жизни, мира, - это и есть объект осмеяния в михалковских комедиях.

Одна из последних сатирических комедий Михалкова "Пощечина" - самая, если можно так сказать, спокойная его пьеса, выдержанная в сугубо реалистических тонах. В ней нет ни преувеличения, ни гротеска, ни символики, ни аллегории: все просто, буднично; сатира здесь живет в формах самой жизни. Но тем не менее сатирический запал этой комедии нисколько не меньше, нежели сатирический запал других пьес, или, скажем словом самого Михалкова, других его "фитилей". Пристальное изучение жизни как она есть дает наряду с материалом положительным и материал отрицательный, и поэтому выступавший здесь как бытописатель Михалков улавливает и добрые и злые начала быстро движущейся жизни.

Старый заслуженный врач дает пощечину молодому своему ученику, берущему взятки за медицинскую помощь. Казалось бы, негуманно - пощечина! Недостойно это воспитанного, интеллигентного человека. Но именно так, при помощи пощечины можно обратить внимание на зло, обратить внимание так, чтобы все вздрогнули, как от пистолетного выстрела. И хотя сатира в этой пьесе не остранена гротеском, она все же оглушительна. Оглушительность, внутренняя гипербола возникает в этой комедии от сочетания самой доброй, самой гуманной в мире профессии с самым ужасным, самым варварским, самым нетерпимым злом взяткой, принижающей человеческое достоинство. Врач, берущий взятку, - уже сам по себе фигура сатирическая, достойная осмеяния, достойная гнева комедиографа.

С большим успехом по театрам страны идет сатирическая комедия Михалкова "Пена", особенно интересно и выразительно поставлена она режиссером В.Плучеком в Театре сатиры.

Написанная в годы наиболее серьезного расцвета так называемой производственной темы в искусстве, она с большим основанием должна быть причислена нами к этим произведениям. Мы бы сделали это потому, что образ современного героя на театральных подмостках складывается не только из героических эпопей и психологических драм. Сатирический театр несомненно вносит свою немалую лепту в воспитательно-нравственную работу, он по-своему очерчивает характеры людей эпохи научно-технической революции. И в этой связи интересно порассуждать о пьесе Михалкова "Пена".

Тема этой комедии ненова. Но в ней есть такие дополнительные аспекты, что хочется несколько приоткрыть содержание комедии. Один из высокопоставленных деятелей желает защитить докторскую диссертацию. Сам написать ее он не умеет, да и не хочет, вот и садятся новые уклейкины создавать докторскую диссертацию для бездарного руководителя, стремящегося стать почтенным академиком. Но если когда-то эти труды и доклады писали невежественные и глупые уклейкины, то сегодня в свете НТР возникают новые темпы работы, усовершенствованные методы зарабатывания "липовых" степеней. Дутые диссертации для таких людей пишет теперь не кто-либо один, это давно устарело. Существует "научное сообщество" молодых талантливых профессионалов, именно талантливых, нет, я не оговорилась. Эти молодые таланты соединяют свои усилия для того, чтобы снабжать недалеких чиновников научными трудами с солидной объемной библиографией, умными комментариями, со вступительным и заключительным словом, с коротким и дельным авторефератом тут, как говорится, никакой халтуры. Глупые дяди защищают умные диссертации, а действительные авторы тайно наживают большие деньги.

Здесь об этом рассказано скучным языком статьи. В пьесе Михалкова это сделано весело, зло, задорно, острие его сатирического пера направленно бьет в цель, способствует очищению нашего общества от мошенников и глупцов.

Недавно Михалков написал еще одну новую сатирическую комедию, "Постоялец". О чем она, эта новая комедия? Да все о том же - как нельзя отворачиваться от живой жизни, упиваясь былыми своими успехами, держась обеими руками за спасительную "номенклатуру", не слыша человеческих голосов, не видя обращенных к тебе глаз. Новая комедия Михалкова все о том же, о чем думает сатирик всю свою жизнь, но выполнена она совсем в иной манере - в манере остротеатральной, иронической, дерзкой, позволяющей убедиться, что талант писателя стал еще более зрелым, более красочным. Импровизация, открытое обращение в зал, беседы Драматурга и действующих лиц, сопротивление персонажей тому или иному авторскому плану, осуждение собственных былых штампов голосами здравого смысла обычных людей - все эти новые средства художественной выразительности органически соединились у комедиографа с доброй старой реалистической манерой.

Прививка иронии к сатире, прививка вахтанговского начала к современной комедии чрезвычайно плодотворна и для Михалкова и для этого жанра в целом. Остранение - театральный прием, которым пользуется здесь автор, - позволяет нам по-новому посмотреть на сатирических персонажей и, что еще важнее, на самих себя. Именно на самих себя, потому что смысл всякой истинной сатиры в том комедийном катарсисе, который испытывает каждый зритель.

Пьеса "Постоялец" так же смешна и поучительна, как и другие его пьесы, но она еще более действенна, потому что в ней рядом с обличаемыми персонажами во весь рост стоит сам Драматург. И мы видим, что он не придумал своих героев, что сами они, сопротивляясь и барахтаясь, все же невольно попадают в сети сатиры, чтобы, исправившись (если это возможно), приблизить и нас, публику, к пониманию, к постижению идеала.

Когда-то на обсуждении пьесы "Раки" Александр Фадеев сказал о роли творческой личности автора, о том, что знание действительности - основа всего, но вместе с тем писатель может годы провести на производстве, досконально все изучить и скучно об этом написать. Если писатель не вкладывает в свое произведение всего себя, свои мысли, радости, страсти, говорил Фадеев, он ничего не добьется ни в каком жанре. Михалков всегда вкладывает всего себя в свои произведения, но в пьесе "Постоялец" это особенно очевидно, так как главное среди действующих лиц лицо - сам автор. Автор никого не поучает прямо, напротив, он даже как будто чуть-чуть смущен своей неумелостью, своей ненаходчивостью, своим стремлением повторять уже известное по старым комедиям. Ну, к примеру, как должен называться молодой человек, низкопоклонствующий перед Западом. Как положено, в былых сатирических комедиях этого молодого пошляка зовут или Эдуардом, или Ричардом, или Гарольдом, так сказать, среднестатистическим "Эдиком". И Михалков уже было собрался именно так назвать пошляка из своей пьесы. Но внезапно возмутился данный пошляк, возмутился, да и пришел к автору - до каких же пор я все буду Гарольдом? Гарольд уже и так знает, как ему действовать, неужели не изобретете вы для меня ничего нового? А вот если бы меня звали Данилой, говорит пошляк Драматургу, что тогда? Может ли Данила действовать так же, как какой-нибудь Эдуард? А может быть, сама перемена имен отрицательного Гарольда на положительного Данилу уже что-то поменяет и в самом характере, в самом поведении? Так Драматург пытается устами своих героев сказать и себе кое-какую горькую правду: а не слишком ли привыкли мы к исхоженным "сатирическим тропам"?

В пьесе "Постоялец" есть положительный герой. В семью, где царит зависть, где свило себе гнездо стяжательство, где люди забыли свое народное первородство, приезжает старый учитель хозяина дома - скромный, тихий человек с маленькой просьбой, да еще и не о себе, а о другом. И в данном случае пьеса не теряет своего сатирического накала, как это бывало с другими сатирами. Почему же? Почему пребывание положительного героя в сатирической комедии на этот раз не помешало ее обличительной силе? Как видно, потому, что Михалков нашел для своего героя особое положение в системе сатиры. Постоялец в чужом доме не имеет особого голоса, он никого и ничему не учит, не кричит, не растолковывает, он пытается отойти в тень, не мешать, чтобы его поменьше было видно и слышно. В самом слове "постоялец" уже заложена некая извинительная интонация, некая застенчивость, робость предполагаемого характера в определенных обстоятельствах быта. Постоялец - это, наверное, человек незаметный, не претендующий на какой-либо вес в доме. Михалковский постоялец молчит, но самим своим присутствием, присутствием добра в доме зла он творит очистительную нравственную работу. Это счастливо найденное сочетание тихого положительного начала и громко разговаривающего начала отрицательного придает сатире Михалкова особую неповторимость, ее поучительный урок глубже доходит до сердца.

В сатирическом театре Михалкова есть работа, стоящая как бы особняком, - инсценировка сатирических произведений Салтыкова-Щедрина, названная в театре "Современник", где ее поставили, "Балалайкин и К°". Гневным словом сатиры, обращенным к прошлому, спектакль возвышал современность, звал людей к новым победам духа, к нравственному очищению.

Но почему именно к Михалкову обратился театр, когда захотел показать Салтыкова-Щедрина сегодняшнему зрителю? Вероятно, потому обратился театр к Сергею Михалкову, что для этого нужен был автор, наделенный определенной гражданской смелостью. Сатира Салтыкова-Щедрина не из ласковых, бьет больно и наотмашь, причем в спектакле достается от него не только городу Глупову и господам Балалайкиным, но и кое-кому сегодняшним, житейски недалеко ушедшим от знаменитых героев щедринских сатир. Для того чтобы инсценировать Салтыкова-Щедрина, нужна была и творческая смелость. Эту смелость нашел в себе Михалков.

И поэтому столь органично вписывается в сатирический театр Михалкова новая его работа, сделанная по мотивам рассказа Достоевского "Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже" (сценическая композиция носит название "Пассаж в Пассаже"). Взяв у Достоевского великолепную сатирическую основу "Пассажа" - титулярный советник, по несчастному случаю, оказался в чреве крокодила, и что из этого вышло, - Михалков по-гоголевски развил данный сюжет, переложил его для сцены.

Михалков никогда не принадлежал к профессиональному клану так называемых инсценировщиков, которые лучше или хуже, но приспосабливают те или иные прозаические произведения к специфическим законам сцены. Инсценировщик, как правило, приглушает все, что связано в романе или повести с описанием внутренней жизни людей, и выводит на свет рампы наиболее действенные коллизии прозы, наиболее энергичные витки ее сюжета. Потому и становятся понятными упреки в том, что был обеднен некий роман, некая повесть.

С.В.Михалков, дважды обращавшийся к русской классике, идет принципиально иным, куда более содержательным путем. Современным путем. Нынешний театр, все теснее объединяющийся с большой прозой, стремится выразить все ее богатство, а не только сюжетные перипетии. Передать богатство классики для сегодняшней сцены - это значит в первую очередь выявить глубинный, нравственный смысл произведения, и не вообще, а применительно к нынешней эпохе, к новым заботам истории. Рассказ Достоевского заинтересовал Михалкова как острейшая сатира. Но остановиться на том, чтобы еще раз показать дурных царских чиновников, было бы делом хрестоматийным, лишенным активного воспитательного значения. Михалков, используя сюжет Достоевского, нацелил свою сатиру на новые, современные мишени, поставив перед ней сегодняшние задачи.

С острым публицистическим лукавством, присущим Михалкову-сатирику, автор органически вписался в ткань повествования о злополучном чиновнике, решившем для самоутверждения использовать свое чрезвычайное положение во чреве крокодила.

"...Давно, ох, как давно жаждал я случая, чтобы все заговорили обо мне, но не мог достигнуть этого, скованный малым значением в обществе и недостаточным чином. Теперь же все это достигнуто каким-нибудь самым обыкновенным глотком крокодила..." - восклицает "герой" пьесы Иван Матвеич. "...Не исключаю, - продолжает он, - что мировая общественность выступит в мою защиту, будет требовать моего освобождения, но это мне только будет на руку. Моя известность пересечет все границы, и я стану мировой знаменитостью. Обо мне узнает весь континент, заговорят короли и президенты разных стран! Нет, каково?.."

"Скоро о нем весь мир узнает! - простодушно заявляет в беседе со своими подругами супруга Ивана Матвеича.

- Это почему же? - интересуется одна из них.

- Потому что он в крокодиле сидит, - невозмутимо поясняет Елена Ивановна, - а все другие на свободе, по домам сидят, по улицам ходят. Был бы Иван Матвеич на свободе, как все, кто бы о нем что сказал? Кто бы его слушать стал? А теперь, когда он в крокодиле пропадает, да еще речи оттуда говорит, да все о политике, об обществе, обо всем человечестве, так его и слушают. И даже записывают за ним...".

Сатира новой комедии С.Михалкова по мотивам Ф.М.Достоевского становится архисовременной, саркастически остроумно обличает и высмеивает аналогичных иванов матвеичей всех мастей, пытающихся сегодня теми или иными способами привлечь внимание политических мещан и их подстрекателей к своим высосанным из пальца "прожектам" и идейкам о мировом переустройстве общества.

Отточенные михалковские афоризмы входят в ткань сценического повествования, его реплики узнаются по басенной четкости, по ощущению нынешних сатирических забот времени.

Пьеса сегодня бьет в цель. Конечно, это случайно, что в пьесах Михалкова оказалось два крокодила. Один - из Достоевского, проглотивший зазевавшегося титулярного, а другой - чисто михалковский, пришедший с вилами в конце комедии "Раки". Но не случайной, а органической оказалась близость русской классической сатиры и советского комедиографа Михалкова.

Итак, сатирический театр Михалкова - это особый сатирический театр, вбирающий в себя всего Михалкова, автора пьес и стихов для детворы, где он веселый и добрый; автора басен, где он лукавый; автора и организатора популярного всесоюзного сатирического киножурнала "Фитиль", где он беспощадный, - поэта, общественного деятеля и просто человека.

И.Вишневская