Сатиры. Письма. Эпиграммы. Из Анакреона

¹ Уме недозрелый плод недолгой науки![5]

Покойся, не понуждай к перу мои руки:

Не писав летящи дни века проводити

Можно, и славу достать, хоть творцом[6] не слыти.

⁵ Ведут к ней нетрудные в наш век[7] пути многи,

На которых смелые не запнутся ноги;

Всех неприятнее тот, что босы проклали

Девять сестр[8]. Многи на нем силу потеряли,

Не дошед; нужно на нем потеть и томиться,

¹⁰ И в тех трудах всяк тебя как мору чужится,

Смеется, гнушается. Кто над столом гнется,

Пяля на книгу глаза, больших не добьется

Палат, ни расцвеченна марморами саду[9];

Овцу не прибавит[10] он к отцовскому стаду.

¹⁵ Правда, в нашем молодом монархе[11] надежда

Всходит музам[12] немала; со стыдом невежда

Бежит его. Аполлин[13] славы в нем защиту

Своей не слабу почул, чтяща свою свиту

Видел его самого[14], и во всем обильно

²⁰ Тщится множить жителей парнасских[15] он сильно.

Но та беда: многие в царе похваляют

За страх то, что в подданном дерзко осуждают.

«Расколы и ереси[16] науки суть дети;

Больше врет, кому далось больше разумети;

²⁵ Приходит в безбожие[17], кто над книгой тает, —

Критон с четками в руках ворчит[18] и вздыхает,

И просит, свята душа, с горькими слезами

Смотреть, сколь семя наук вредно между нами;

Дети наши, что пред тем, тихи и покорны,

³⁰ Праотческим шли следом к божией проворны

Службе, с страхом слушая, что сами не знали,

Теперь, к церкви соблазну, библию честь стали;

Толкуют, всему хотят знать повод, причину,

Мало веры подая священному чину;

³⁵ Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу,

Не прибьешь их палкою к соленому мясу;

Уже свечек не кладут, постных дней не знают;

Мирскую в церковных власть руках лишну чают,[19]

Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали,

⁴⁰ Поместья и вотчины весьма не пристали».

Силван другую вину[20] наукам находит.

«Учение, — говорит, — нам голод наводит;

Живали мы преж сего, не зная латыне,

Гораздо обильнее, чем мы живем ныне;

⁴⁵ Гораздо в невежестве больше хлеба жали[21];

Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли.

Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину,

Ни связи, — должно ль о том тужить дворянину?

Довод, порядок в словах[22] — подлых то есть дело,

⁵⁰ Знатным полно подтверждать иль отрицать смело.

С ума сошел, кто души силу и пределы[23]

Испытает; кто в поту томится дни целы,

Чтоб строй мира и вещей выведать премену

Иль причину,[24] — глупо он лепит горох в стену.

⁵⁵ Прирастет ли мне с того день к жизни, иль в ящик

Хотя грош? Могу ль чрез то узнать, что приказчик,

Что дворецкий крадет в год? как прибавить воду

В мой пруд? как бочек число с винного заводу?

Не умнее, кто глаза, полон беспокойства,

⁶⁰ Коптит, печась при огне, чтоб вызнать руд свойства,[25]

Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди —

Можно знать различие злата, сребра, меди.

Трав, болезней знание[26] — голы все то враки;

Глава ль болит — тому врач ищет в руке знаки;[27]

⁶⁵ Всему в нас виновна кровь, буде ему веру

Дать хочешь. Слабеем ли — кровь тихо чрезмеру

Течет; если спешно — жар в теле; ответ смело

Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.[28]

А пока в баснях таких время он проводит,

⁷⁰ Лучший сок из нашего мешка в его входит.

К чему звезд течение числить[29], и ни к делу,

Ни кстати за одним ночь пятном[30] не спать целу,

За любопытством одним лишиться покою,

Ища, солнце ль движется, или мы с землею?[31]

⁷⁵ В часовнике можно честь на всякий день года

Число месяца и час солнечного всхода.

Землю в четверти делить без Евклида смыслим,[32]

Сколько копеек в рубле — без алгебры[33] счислим».

Силван одно знание слично людям хвалит:

⁸⁰ Что учит множить доход и расходы малит;

Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет,

Гражданству вредным весьма безумством звать смеет.

Румяный, трожды рыгнув, Лука[34] подпевает:

«Наука содружество людей разрушает;

⁸⁵ Люди мы к сообществу божия тварь стали,[35]

Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.

Что же пользы иному, когда я запруся

В чулан, для мертвых друзей[36] — живущих лишуся,

Когда все содружество, вся моя ватага

⁹⁰ Будет чернило, перо, песок да бумага[37]?

В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:

И так она недолга — на что коротати,

Крушиться над книгою и повреждать очи?

Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?

⁹⁵ Вино — дар божественный[38][39], много в нем провору:

Дружит людей, подает повод к разговору,

Веселит, все тяжкие мысли отымает,

Скудость знает облегчать, слабых ободряет,

Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит,

¹⁰⁰ Любовник легче вином в цель свою доходит.[40]

Когда по небу[41] сохой бразды водить станут,

А с поверхности земли звезды уж проглянут,

Когда будут течь к ключам своим быстры реки

И возвратятся назад минувшие веки,

¹⁰⁵ Когда в пост чернец одну есть станет вязигу, —

Тогда, оставя стакан, примуся за книгу».

Медор[42] тужит, что чресчур бумаги исходит

На письмо, на печать книг, а ему приходит,

Что не в чем уж завертеть завитые кудри;[43]

¹¹⁰ Не сменит на Сенеку[44] он фунт доброй пудры;

Пред Егором двух денег Виргилий[45] не стоит;

Рексу — не Цицерону[46] похвала достоит.

Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши;

Вот для чего я, уме, немее быть клуши

¹¹⁵ Советую. Когда нет пользы, ободряет

К трудам хвала[47], — без того сердце унывает.

Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети!

Трудней то, неж пьянице вина не имети,

Нежли не славить попу святую неделю,

¹²⁰ Нежли купцу[48] пиво пить не в три пуда хмелю.

Знаю, что можешь, уме, смело мне представить,

Что трудно злонравному добродетель славить,

Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны

Науку должны хулить, — да речи их злобны

¹²⁵ Умным людям не устав, плюнуть на них можно;

Изряден, хвален твой суд[49]; так бы то быть должно,

Да в наш век злобных слова умными владеют.

А к тому ж не только тех науки имеют

Недрузей, которых я, краткости радея,

¹³⁰ Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея.

Полно ль того? Райских врат ключари святые[50],

И им же Фемис вески вверила златые,[51]

Мало любят, чуть не все, истинну украсу.[52]

Епископом хочешь быть[53] — уберися в рясу,

¹³⁵ Сверх той тело с гордостью риза полосата[54]

Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,[55]

Клобуком покрой главу, брюхо — бородою,[56]

Клюку пышно повели везти пред тобою;[57]

В карете раздувшися, когда сердце с гневу

¹⁴⁰ Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.[58]

Должен архипастырем всяк тя в сих познати

Знаках, благоговейно отцом называти.

Что в науке? что с нее пользы церкви будет?

Иной, пиша проповедь, выпись позабудет,[59]

¹⁴⁵ От чего доходам вред; а в них церкви пра́ва

Лучшие основаны, и вся церкви слава.

Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами,[60]

Брани того, кто просит с пустыми руками,[61]

Твердо сердце бедных пусть слезы презирает,

¹⁵⁰ Спи на стуле, когда дьяк выписку читает.

Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы,

Иль естественный закон, иль народны правы[62] —

Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну,

Налагая на судей ту тягость несносну,

¹⁵⁵ Что подьячим должно лезть на бумажны горы,[63]

А судье довольно знать крепить приговоры.

К нам не дошло время то,[64] в коем председала

Над всем мудрость и венцы одна разделяла,

Будучи способ одна к высшему восходу.

¹⁶⁰ Златой век[65] до нашего не дотянул роду;

Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,[66]

Науку невежество местом уж посело,[67]

Под митрой[68] гордится то, в шитом платье ходит,

Судит за красным сукном,[69] смело полки водит.

¹⁶⁵ Наука ободрана, в лоскутах обшита,

Изо всех почти домов с ругательством сбита;

Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,

Как, страдавши на море, корабельной службы.

Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,

¹⁷⁰ Ученых хоть голова полна — пусты руки».

Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает,

Танцует, на дудочке песни три играет,[70]

Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы,

Тому уж и в самые молодые леты

¹⁷⁵ Всякая высша степень — мзда уж невелика,

Семи мудрецов[71] себя достойным мнит лика.

«Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, —

Еще не епископ я, а знаю часовник,[72]

Псалтырь и послания[73] бегло честь умею,

¹⁸⁰ В Златоусте не запнусь,[74] хоть не разумею».

Воин ропщет, что своим полком не владеет,

Когда уж имя свое подписать умеет.

Писец[75] тужит, за сукном что не сидит красным,

Смысля дело набело списать письмом ясным.[76]

¹⁸⁵ Обидно себе быть, мнит, в незнати старети,

Кому в роде семь бояр[77] случилось имети

И две тысячи дворов за собой считает,

Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает.

Таковы слыша слова и примеры видя,

¹⁹⁰ Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя.

Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,

Кто в тихом своем углу молчалив таится;

Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,[78]

Весели тайно себя, в себе рассуждая

¹⁹⁵ Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,

Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.

¹ Что так смутен, дружок мой? Щеки внутрь опали,

Бледен, и глаза красны,[80] как бы ночь не спали?

Задумчив, как тот, что, чин патриарш достати[81][82]

Ища, конный свой завод раздарил некстати?

⁵ Цугом ли запрещено ездить,[83] иль богато

Платье носить, иль твоих слуг пеленать в злато?[84]

Карт ли не стало в рядах[85], вина ль дорогого?[86]

Матерь, знаю, и родня твоя вся здорова;

Обильство сыплет тебе дары полным рогом;[87]

¹⁰ Ничто тебе не претит[88] жить в покое многом.

Что ж молчишь? Ужли твои уста косны стали?[89]

Не знаешь ли, сколь нам друг полезен в печали?

Сколь много здравый совет полезен бывает,

Когда тому следовать страсть не запрещает?

¹⁵ А, а! дознаюсь я сам, что тому причина:

Дамон[90] на сих днях достал перемену чина,

Трифону лента дана,[91] Туллий деревнями

Награжден — ты с пышными презрен именами.

Забыта крови твоей и слава и древность,

²⁰ Предков к общества добру многотрудна ревность

И преимуществ твоих толпа неоспорных, —

А зависти в тебе нет, как в попах соборных.[92]

Часть ты прямо отгадал; хоть мне не завидно,

Чувствую, сколь знатным всем и стыд и обидно,

²⁵ Что кто не все еще стер с грубых рук мозоли,

Кто недавно продавал в рядах мешок соли,

Кто глушил нас: «Сальные, крича, ясно свечи

Горят», кто с подовыми горшком истер плечи,[93] —

Тот, на высоку степень вспрыгнувши, блистает,

³⁰ А благородство мое во мне унывает

И не сильно принести мне никакой польги.[94]

Знатны уж предки мои были в царство Ольги[95][96]

И с тех времен по сих пор в углу не сидели —

Государства лучшими чинами владели.

³⁵ Рассмотри гербовники[97], грамот виды разны,

Книгу родословную,[98] записки приказны:

С прадедова прадеда, чтоб начать поближе,

Думного, наместника[99] никто не был ниже;

Искусны в миру, в войне рассудно и смело

⁴⁰ Вершили ружьем, умом не одно те дело.

Взгляни на пространные стены нашей салы[100] —

Увидишь, как рвали строй, как ломали валы.[101]

В суде чисты руки их: помнит челобитчик

Милость их, и помнит злу остуду обидчик.

⁴⁵ А батюшка уж всем верх; как его не стало,

Государства правое плечо с ним отпало.

Когда было выедет — всяк долой с дороги

И, шапочку сняв, ему головою — в ноги.

Всегда за ним выборна таскалася свита,[102]

⁵⁰ Что ни день рано с утра крестова[103] набита

Теми, которых теперь народ почитает

И от которых наш брат милость ожидает.

Сколько раз, не смея те приступать к нам сами,

Дворецкому кланялись с полными руками.[104]

⁵⁵ И когда батюшка к ним промолвит хоть слово —

Заторопев, онемев, слезы у иного

Потекли с глаз с радости; иной, не спокоен,

Всем наскучил, хвастая, что был он достоен

С временщиком говорить, и весь веселился

⁶⁰ Дом его, как бы им клад богатый явился.[105]

Сам уж суди, как легко мне должно казаться,

Столь славны предки имев, забытым остаться,

Последним видеть себя, куды глаз ни вскину.

Слышав я важну твоей печали причину,

⁶⁵ Позволь уж мне мою мысль открыть и советы;

А ведай притом, что я лукавых приметы —

Лесть, похлебство[106] — не люблю, но сердце согласно

С языком: что мыслит то, сей вымолвит ясно.

Благородство, будучи заслуг мзда,[107] я знаю,

⁷⁰ Сколь важно, и много в нем пользы признаваю.[108]

Почесть та к добрым делам многих ободряет,

Когда награду в себе вершенных[109] являет.

(Сыщешь в людях таковых, которым не дивны

Куча золота, ни дом огромный, ни льстивный

⁷⁵ На пуху покой, ни жизнь, сколь бы ни прохладна, —

К титлам, к славе до одной всяка душа жадна.)

Но тщетно имя оно,[110] ничего собою

Не значит в том, кто себе своею рукою

Не присвоит почесть ту, добыту трудами

⁸⁰ Предков своих. Грамота, плеснью и червями[111]

Изгрызена, знатных нас детьми есть свидетель —

Благородными явит одна добродетель.[112]

Презрев покой, снес ли ты[113] сам труды военны?

Разогнал ли пред собой враги устрашенны?

⁸⁵ К безопаству общества расширил ли власти

Нашей рубеж? Суд судя, забыл ли ты страсти?[114]

Облегчил ли тяжкие подати народу?

Приложил ли к царскому что ни есть доходу?

Примером, словом твоим ободрены ль люди

⁹⁰ Хоть мало очистить злых нравов темны груди?

Иль, буде случай, младость в то не допустила.

Есть ли показаться в том впредь воля и сила?[115]

Знаешь ли чисты хранить и совесть и руки?

Бедных жалки ли тебе слезы и докуки?

⁹⁵ He завистлив, ласков, прав, не гневлив, беззлобен,

Веришь ли, что всяк тебе человек подобен?[116]

Изрядно можешь сказать, что ты благороден,

Можешь счесться Ектору или Ахиллу[117] сроден;

Иулий и Александр,[118] и все мужи славны

¹⁰⁰ Могут быть предки твои, лишь бы тебе нравны.

Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским,

Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.[119]

Спросись хоть у Нейбуша,[120] таковы ли дрожжи

Любы, как пиво, ему, — отречется трожжи;

¹⁰⁵ Знает он, что с пива те славные остатки,

Да плюет на то, когда не, как пиво, сладки.

Разнится — потомком быть[121] предков благородных

Или благородным быть. Та же и в свободных[122]

И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости.

¹¹⁰ Буквы,[123] к нашим именам приданные, злости[124]

Наши не могут прикрыть; а худые нравы

Истребят вдруг древния в умных память славы,[125]

И, чужих обнажена красных перьев, галка[126]

Будет им,[127] с стыдом своим, и смешна и жалка.

¹¹⁵ Знаю, что неправедно забыта бывает[128]

Дедов служба, когда внук в нравах успевает,

Но бедно блудит наш ум, буде опираться

Станем мы на них одних. Столбы сокрушатся.[129]

Под лишним те бременем, если сами в силу

¹²⁰ Нужную не приведем ту подпору хвилу

Светлой воды[130] их труды ключ тебе открыли,

И черпать вольно тебе, но нужно, чтоб были

И чаши чисты твои, и нужно сгорбиться

К ключу: сама вода в рот твой не станет литься.

¹²⁵ Ты сам, праотцев твоих[131] исчисляя славу,

Признал, что пала она и делам и нраву[132]:

Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны,

Иным в море недруги и валы попраны,

Иной правду весил тих, бегая обиды,[133] —

¹³⁰ Всех были различные достоинства виды.

Если б ты им подражал, право б мог роптати,

Что за другими тебя и в пару не знати.

Потрись на оселку, друг,[134] покажи в чем славу

Крови собой — и твою жалобу быть праву.

¹³⁵ Пел петух,[135] встала заря, лучи осветили

Солнца верхи гор — тогда войско выводили[136]

На поле предки твои, а ты под парчою,

Углублен мягко в пуху телом и душою,

Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли;

¹⁴⁰ Зевнул, растворил глаза, выспался до воли,

Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая

Пойло, что шлет Индия[137] иль везут с Китая[138];

Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком,

Там уж в попечении и труде глубоком,

¹⁴⁵ Женских достойную плеч[139] завеску на спину

Вскинув, волос с волосом прибираешь к чину[140]:

Часть над лоским лбом[141] торчать будут сановиты,

По румяным часть щекам, в колечки завиты,

Свободно станет играть, часть уйдет за темя

¹⁵⁰ В мешок. Дивится тому строению племя

Тебе подобных[142]; ты сам, новый Нарцисс, жадно

Глотаешь очми себя.[143] Нога жмется складно

В тесном башмаке твоя, пот с слуги валится,[144]

В две мозоли и тебе[145] краса становится;

¹⁵⁵ Избит пол, и под башмак[146] стерто много мелу.

Деревню взденешь[147] потом на себя ты целу.

Не столько стало народ[148] римлянов пристойно

Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно

Сшить кафтан по правилам щегольства и моды[149]:

¹⁶⁰ Пора, место и твои рассмотрены годы,

Чтоб летам сходен был цвет,[150] чтоб, тебе в образу,

Нежну зелень в городе не досажал глазу,

Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело,

Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело,

¹⁶⁵ Но знал бы всяк свой предел, право и законы,

Как искусные попы всякою дни звоны.

Долголетнего пути в краях чужестранных,

Иждивений и трудов тяжких и пространных

Дивный плод ты произнес. Ущербя пожитки,[151]

¹⁷⁰ Понял, что фалды должны тверды быть,[152] не жидки,

В пол-аршина глубоки[153] и ситой подшиты,

Согнув кафтан, не были б станом все покрыты;[154]

Каков рукав должен быть, где клинья уставить,

Где карман, и сколько грудь окружа прибавить;

¹⁷⁵ В лето или осенью, в зиму и весною

Какую парчу подбить пристойно какою;

Что приличнее нашить: сребро или злато,

И Рексу[155] лучше тебя знать уж трудновато.

В обед и на ужине[156] частенько двоится

¹⁸⁰ Свеча в глазах, часто пол под тобой вертится,

И обжирство тебе в рот куски управляет.

Гнусных тогда полк друзей тебя окружает,

И, глодая до костей самых, нрав веселый,

Тщиву душу и в тебе хвалит разум спелый.

¹⁸⁵ Сладко щекотят тебе ухо красны речи,

Вздутым поднят пузырем,[157] чаешь, что под плечи

Не дойдет тебе людей все прочее племя.

Оглянись, наместников[158] царских чисто семя,

Тот же полк, лишь с глаз твоих — тебе уж смеется,

¹⁹⁰ Скоро станет и в глаза: притворство минется,

Как скоро сойдут твоих пожитков остатки.

(Боюсь я уст, что в лицо точат слова сладки.)

Ты сам неотступно то время[159] ускоряешь:

Из рук ты пестрых пучки бумаг[160] не спускаешь

¹⁹⁵ И мечешь горстью твоих мозольми и по́том

Предков скопленно добро. Деревня за ско́том[161]

Не первая уж пошла в бережную руку

Того, кто мало пред сим кормился от стуку

Молота по жаркому в кузнице железу.

²⁰⁰ Приложился сильный жар[162] к поно́сному резу,

Часто любишь опирать[163] щеки на грудь белу,

В том[164] проводишь прочий день и ночь почти целу.

Но те, что стенах твоей[165] на пространной салы

Видишь надписи, прочесть труд тебе немалый;

²⁰⁵ Чужой глаз нужен тебе и помощь чужая

Нужнее, чтоб знать[166] назвать черту, что, копая,[167]

Воин пред собой ведет, укрываясь, к валу;

Чтоб различить, где стены часть одна помалу[168]

Частым быстро-пагубных пуль ударом пала,

²¹⁰ Где, грозно расседшися, земля вдруг пожрала;

К чему тут войска одна часть в четверобочник[169]

Строится; где более нужен уж спомочник[170]

Редким полкам[171] и где уж отмененны силы[172]

Оплошного недруга надежду прельстили.

²¹⁵ Много вышних требует[173] свойств чин воеводы

И много разных искусств: и вход, и исходы,

И место,[174] годно к бою, видит одним взглядом;

Лишной безопасности[175] не опоен ядом,

Остр, проницает врагов тайные советы,

²²⁰ Временно предупреждать удобен наветы;

О обильности в своем таборе печется[176]

Недремительно; любовь ему предпочтется

Войска, чем[177] страшным им быть и вдруг ненавидим;

Отцом невинный народ[178] зовет, не обидим

²²⁵ Его жадностью, — врагам одним лишь ужасен;

Тихим нравом и умом и храбростью красен;

Не спешит дело начать; начав, производит

Смело и скоро — не столь бегло Перун[179] сходит,

Страшно гремя; в счастии умерен быть знает,

²³⁰ Терпелив в нужде, в бедстве тверд, не унывает.

Ты тех добродетелей, тех чуть имя знаний

Слыхал ли? Самых числу дивишься ты званий[180],

И в один все мозг вместить смертных столь мнишь трудно,

Сколь дворецкому не красть иль судье — жить скудно.

²³⁵ Как тебе вверить корабль?[181] ты лодкой не правил,

И хотя в пруду твоем лишь берег оставил,

Тотчас к берегу спешишь: гладких испугался

Ты вод.[182] Кто пространному морю первый вдался,

Медное сердце[183] имел; смерть там обступает

²⁴⁰ Снизу, сверху и с боков; одна отделяет

От нея доска,[184] толста пальца лишь в четыре, —

Твоя душа требует грань с нею[185] пошире;

И писана смерть[186] тебя дрожать заставляет,

Один холоп лишь твою храбрость искушает,

²⁴⁵ Что один он отвечать тебе не посмеет.

Нужно ж много и тому, кто рулем владеет,

Искусств и свойств, с самого укрепленных детства,[187]

И столь нужней те ему, сколь вящи суть бедства

На море, чем на земле. Твари господь чудну

²⁵⁰ Мудрость свою оказал, во всех неоскудну

Меру поставя частях мира и меж ними

Взаимно согласие; лучами своими[188]

Светила небесные, железце, немногу

От дивного камня взяв силу, нам дорогу

²⁵⁵ Надежную в бездне вод показать удобны;

Небес положение на земле способный

Бывает нам проводник и, когда страх мучит

Грубых пловцов, кормчего искусного учит

Скрытый камень миновать иль берег опасный,

²⁶⁰ И в пристань достичь, где час кончится ужасный.[189]

Недруга догнать, над ним занять ветр способный[190]

И победу исхитить, вступя в бой удобный, —

Труд немалый. На море, как на земле, те же

Прочи вождев должности: тебе еще реже

²⁶⁵ Снилась трубка и компас,[191] чем строй и осада.

За красным судить сукном[192] Адамлевы чада[193]

Иль править достоин тот, кому совесть чиста,

Сердце к сожалению склонно и речиста

Кого деньга[194] одолеть, ни страх, ни надежда

²⁷⁰ Не сильны, пред кем всегда мудрец и невежда,

Богач и нищий с сумой, гнусна бабья рожа

И красного цвет лица, пахарь и вельможа

Равны в суде, и одна правда превосходна;

Кого не могут прельстить в хитростях всеплодна

²⁷⁵ Ябеда и ее друг — дьяк или подьячий;

Чтоб, чрез руки их прошед, слепым не стал зрячий,

Стречись должен, и сам знать и лист и страницу,[195]

Что от нападения сильного вдовицу

Соперника может спасть и сирот покойну

²⁸⁰ Уставить жизнь, предписав плутам казнь достойну.

Наизусть он знает все естественны пра́ва,

Из нашего высосал весь он сок устава,[196]

Мудры не спускает с рук указы Петровы,[197]

Коими стали мы вдруг народ уже новый,

²⁸⁵ Не меньше стройный других, не меньше обильный,

Завидим врагу[198] и в нем злобу унять сильный.

Можешь ли что обещать народу подобно?

Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно

Ты смеешься нищете; каменный душою,

²⁹⁰ Бьешь холопа до крови, что махнул рукою

Вместо правой — левою[199] (зверям лишь прилична

Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична[200]).

Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден:

Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден,

²⁹⁵ И все законно он мнит, что уж истощенной

Может дополнить мешок; нужды совершенной

Стала ему золота куча, без которой

Прохладам должен своим видеть конец скорой.

Арапского языка[201] — права и законы

³⁰⁰ Мнятся тебе, дикие русску уху звоны.

Если в те чины негож,[202] скажешь мне, я, чаю,

Не хуже Клита носить ключ золотой[203] знаю;

Какие свойства его, какая заслуга

Лучшим могли показать из нашего круга?[204]

³⁰⁵ Клита в постели[205] застать не может день новой,

Неотступен сохнет он, зевая в крестовой,[206]

Спины своей не жалел, кланяясь и мухам,

Коим доступ дозволен к временщичьим ухам.

Клит осторожен — свои слова точно мерит,[207]

³¹⁰ Льстит всякому, никому почти он не верит,[208]

С холопом новых людей[209] дружбу весть не рдится,

Истинная мысль его прилежно таится

В делах его. О трудах своих он не тужит,

Идучи упрямо в цель[210]: Клиту счастье служит, —

³¹⁵ Иных свойств не требует,[211] кому счастье дружно;

А у Клита без того[212] нечто занять нужно

Тому, кто в царском прожить доме жизнь уставил,

Чтоб крылья, к солнцу подшед,[213] мягки не расплавил:

Короткий язык,[214] лицо и радость удобно

³²⁰ И печаль изображать — как больше способно

К пользе себе, по других лицу применяясь;

Честнее будет он друг,[215] всем дружен являясь;

И много смирение, и рассудность многу

Советую при дворе. Лучшую дорогу

³²⁵ Избрал, кто правду всегда говорить принялся,

Но и кто правду молчит[216] — виновен не стался,

Буде ложью утаить правду не посмеет;

Счастлив, кто средины той держаться умеет.

Ум светлый нужен к тому, разговор приятный,

³³⁰ Учтивость приличная, что дает род знатный;

Ползать не советую,[217] хоть спеси гнушаюсь; —

Всего того я в тебе искать опасаюсь.[218]

Словом, много о вещах тщетных беспокойство,

Ни одно не вижу я в тебе хвально свойство.

³³⁵ Исправь себя, и тогда жди, дружок, награду;

По тех пор забытым быть не считай в досаду:

Пороки, кои теперь[219] прикрывают тени

Стен твоих, укрыть нельзя на высшей степе́ни.

Чист быть должен, кто туды не побледнев всходит,[220]

³⁴⁰ Куды зоркие глаза весь народ наводит.

Но поставим, что твои заслуги и нравы

Достойным являют тя лучшей мзды и славы;

Те, кои оной тебя неправо лишают,

Жалки, что пользу свою в тебе презирают;

³⁴⁵ А ты не должен судить, судят ли те здраво,

Или сам многим себя предпочтешь неправо.

Над всем[221] же тому, кто род с древнего начала

Ведет, зависть, как свинье — узда, не пристала;

Еще б можно извинить, если знатный тужит,

³⁵⁰ Видя, что счастье во всем слепо тому служит,

Кого сколько темен род, столь нравы развратны,

Ни отечеству добры, ни в людях приятны;

Но когда противное видит в человеке,

Веселиться должен уж, что есть в его веке

³⁵⁵ Муж таков, кой добрыми род свой возвышает

Делами и полезен всем быть начинает.[222]

Что ж в Дамоне, в Трифоне и Туллие[223] гнусно?

Что, как награждают их, тебе насмерть грустно?

Благонравны те, умны, верность их немала,

³⁶⁰ Слава наша с трудов их[224] нечто восприяла.

Правда, в царство Ольгино[225] предков их не знали,

Думным и наместником деды не бывали,

И дворянства старостью считаться с тобою

Им нельзя; да что с того? Они ведь собою

³⁶⁵ Начинают знатный род, как твой род начали

Твои предки, когда Русь греки крестить стали.[226]

И твой род не все таков был, как потом стался,

Но первый с предков твоих, что дворянин звался,

Имел отца, славою гораздо поуже,

³⁷⁰ Каков Трифон, Туллий был, или и похуже.

Адам дворян не родил, но одно с двух чадо

Его сад копал, другой пас блеюще стадо;[227]

Ное в ковчеге с собой спас все себе равных

Простых земледетелей, нравами лишь славных;

³⁷⁵ От них мы все сплошь пошли, один поранее

Оставя дудку, соху,[228] другой — попозднее.

На что Друз Лиду берет? дряхла уж и седа.

С трудом ножку воробья сгрызет и пол-обеда —

К старине охотник Друз, в том забаву ставит;

Лидой медалей число собранных прибавит.

Кто я таков — не скажу, а вот мне примета:

Не русак, дик именем, млады мои лета.

Природа быкам — рога,

Копыто дала коням,

Зайцам — ноги быстрые,

Львам — свирепы челюсти,

Рыбам — плавать искусство,

Птицам — удобность летать,

Мужам — рассуждение.

Женам дала ль что? — Дала!

Что ж такое? — Красоту,

Вместо всякого ружья,

Вместо всякого щита:

Красавица бо и огнь

И железо победит.

Говорят мне женщины:

«Анакреон, ты уж стар.

Взяв зеркало, посмотрись.

Волосов уж нет над лбом».

Я не знаю, волосы

На голове ль иль сошли,

Одно только знаю то,

Что найпаче старику

Должно веселитися,

Ибо к смерти ближе он.

Превосходнейший меж всеми

Живописцы и начальник

Ты родийского искусства,[253]

Ну-тко, примись напиши мне

Полюбовницу отсущу[254],

Такову, как я скажу ти;

Напиши ты мне вначале

Мягки черноваты кудри,

И, буде воск[255] того сможет,

Пусть те будут благовонны.

Напиши от двух щек выше,

Под пресмуглою косою,

Чело из кости слоновой.

Брови пусть не отдалены.

Не близки будут друг к другу,

Да не чувственное будет

Что порожжее меж ними;

Пусть черны будут ресницы,

Огненные сделай очи,

Как Минервинные серы

И как Венусовы светлы.

Шипки с молоком смешавши,[256]

Тем напиши нос и щеки,

Уста сделай таковые,

Чтоб все чувства побуждали

И лобзания прощали.

Ниже мягкого бородка,

Вокруг белой, как снег, шеи,

Пусть летят все Благодати.

Облачи ты ее в прочем

В бледно-багряну одежду,

И сквозь ту мала часть плоти

Пусть видна будет, чтоб, тело

Каково, с того познати.

Полно столько: уж всю вижу:

И вот воск говорить станет.

Не бегай ты от меня,

Видя седу голову;

Ни затем, что красоты

Блистает в тебе весна,

Презирай мою любовь!

Посмотри, хотя в венцах,

Сколь красивы, с белыми

Ландышами смешанны,

Розы нам являются.

Кони убо на стегнах

Выжженный имеют знак,

И парфянских всяк мужей

По шапке может узнать.[256]

Я уже любящих тотчас,

Лишь увижу, познаю;

Того бо, что, бедные,

В сердце скрывают своем —

На лице видится знак.