Сборник стихотворений

Лев Рэмович Вершинин

Сборник стихотворений

АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

В залах музейных, в тиши и тоске, прошлое спит под стеклом на доске. Кольца, оружие, искры монет... Все суета сует.

Скорбь и надежда, темень и свет, ярость и трусость, польза и вред, Ветхий Завет и Новый Завет... Все суета сует.

Правда и кривда, ясность и бред, честь и бесчестье, вопрос и ответ, робкое "да" и твердое "нет"... Все суета сует.

В залах музейных тепло и светло. Начисто вымыто стендов стекло. Дремлет под стенкой истлевший скелет... Все суета сует.

КАК РОЖДАЮТСЯ БОГИ?

Как рождаются боги? Рассуждали об этом мы в трактатах, памфлетах и даже куплетах. и мудрец и бездарность подводили итоги, но никто не ответил, как рождаются боги. Век двадцатый, по счастью, фанатизма не знает, атеисты спокойно по Европе гуляют, и, к познанью стремясь, в череде аналогий вновь приходит к вопросу: как рождаются боги?!

...Палестинское небо обуглено зноем, лица нищих у храма измазаны гноем, и, облеплен мушней, побелев как бумага, на Голгофе-горе умирает бродяга. Не умея провидеть всех грядущих столетий, самый умный бродяга из рожденных на свете, самый добрый бродяга... И не знает, прибитый, что бессилье его обернется молитвой, что проникнет из хижин в царевы чертоги, что кострами взойдет... Так рождаются боги!

Или так: по дороге, сухой и соленой, мчится конная лава под стягом зеленым. На горбатых носах исступление стынет, полумесяца сабля висит над пустыней, и глядит в никуда непонятно и пьяно человек над соловом, творец аль-Корана. Человек, не умевший простить и проверить, осознавший свой долг приоткрывшего двери. Гулко тают в песках лошадиные ноги в этом первом походе... Так рождаются боги!

...Или так, наконец: на распутьях Востока, там, где даже Добро превратилось в жестокость, где не просто казнят, а сначала терзают, седовласый старик одиноко блуждает. К нищете и богатству приходит с советом, не взыскуя даров, не связуя обетом, рядом с тем, кто несчастлив, в любой неудаче, он, где словом, где делом, где взглядом горячим ободряет и учит. И в шафранные тоги одеваются царства... Так рождаются боги!

... Да, вопрос из вопросов, загадка столетий: как рождаются боги на нашей планете? Откадили курильницы, гимны отпеты, нынче есть на любые вопросы ответы... И в одном лишь вопросе мы все так же убоги, в этом вечном вопросе: как рождаются боги?..

* * *

Чем славен шах Ирана Исмаил? Историк скажет: тем, что возродил Иран и в приснопамятном году разбил под Мервом желтую орду, степному хану преподав урок... Так скажет нам истории знаток.

Филолог даст совсем иной ответ: не в этом суть. Он был большой поэт, наследный сын восславленных людьми хафизов Хагани и Низами. Он нежные, как роза, рубаи, под именем негромким Хатаи, писал, запечатлев себя в веках на тюркском и персидских языках.

Поэт и шах -- по сути двуедин, калам раб и сабли господин, какой ценой бессмертие купил Востока потрясатель Исмаил?

О том, как трон он с бою добывал, какие он фирманы издавал и где какой поставил минарет, сегодня помнит лишь востоковед, а более, пожалуй, и никто. Ну, может, эрудит какой... Зато звенит от Исфахана до Баку, в сердца вселяя сладкую тоску и скорби затаенные свои восточный песнопевец Хатаи...

БАЛЛАДА О БОЕВОМ СЛОНЕ

Слон в загоне не спал восемь суток кряду, лбом искал слабину в каменной стене, слон ревел -- проклинал хитрую засаду и собратьев-рабов с грузом на спине.

И явился тогда человек со шрамом, посмотрел на слона, хмыкнул и сказал: "Среди всех боевых -- этот будет самым, кто ж такого сдает на лесоповал?"

Вот он -- слон боевой в пурпурной попоне, смертный ужас врагов в кольчатой броне, он бои завершал яростной погоней и слагали певцы песни о слоне.

Но настала пора -- в день сухой и пыльный, возглавляя парад доблестных полков, слон споткнулся в пыли, затрубил бессильно, слон не смог удержать тяжести клинков.

И сказал человек в златотканной дхоти: "Тот, передний, навряд годен для войны! Уберите его. Как вы не поймете, что в бою мне нужны сильные слоны?"

Был поставлен другой впереди колонны, а к слону подскакал воин на коне, в бок кольнул -- мол, шагай! -и погнал к загону, где носили слоны бревна на спине.

Там стоял человек с плеткою витою. Посмотрел свысока, потен и устал. "Боевой... Да к тому ж, вышедший из строя. Кто ж такого возьмет на лесоповал?"

...Слон стоял и стонал человечьим стоном, облепила мушня рану на боку. Боевые слоны, алые попоны, протрубили вдали плач по старику.

* * *

Роты двигались на Трою... Впрочем -- эка незадача! -в древней Греции герои не поротно шли. Иначе я рассказ начну: на Трою орды шли... и вновь напутал! Как делили там героев, разве вспомнить за минуту? Батальоны? Легионы? Полной точности не надо! Шли пехотные колонны к Карфагену, к Сталинграду... Расточители монеты, пожиратели припасов -шли под сильные куплеты, чтобы стать кровавым мясом. Чтобы птичьим стать обедом шли, тащя мечи-винтовки... И брели за войском следом нерожденные потомки.

ПИЛИГРИМ

Заляпано небо нечистою охрой и музыки нет -- захлебнулась и сдохла... Одни лишь решетки, густы и незримы, закрыли дороги, ведущие к Риму. Я в Риме от веку и не жил, и не был, но может быть, там не замызгано небо, и лживые пальцы не дергают четок? Я знаю: там звезды ясны и хрустальны, там честь не забыта и радостны тайны, и люди к воротам идут безоружно... Но вдруг -- все не так?.. Но не нужно, не нужно!

Судьба пилигрима -- нелегкая доля. Сукно капюшона изъедено молью. Дорога на посохе режет зарубки. Весь мир -- душегубка. А я в душегубке.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Могучий боец и прославленный скальд, отлитый из северной стали, норвежский конунг, беспощадный Гаральд, откуда плывешь в Скирингсалле?

"За счастьем гонясь и поверив мечте, я вспенил моря полумира, на шлеме араба и франкском щите испробовал тяжесть секиры... К чему повторять неживые слова, минувшее ставя в заслугу? Откуда плыву я -- расскажет молва о битвах под звездами Юга!"

Топтавший морскую зеленую соль, как гладкие хинские шали, божественный викинг, норвежский король, а что ты везешь в Скирингсалле?

"Считать сундуки я навряд ли смогу, но если хотите ответа, то знайте: кто был по колено в долгу, сегодня по шею в монетах... В парчовом уборе -- последний гребец, и дал на прощанье в награду мне крест, чтоб украсить норвежский венец, бессмертный владыка Царьграда!"

Великий Гаральд, одолевший войну, отведавший бурь и туманов, скажи: повстречал ли прекрасней страну, чем гулкие шхеры норманнов?

"Я видел Неаполя пламенный сад, и блеск византийской столицы, и звонкий Париж, и пурпурный Багдад, но с Севером им не сравниться! Пред Севером Юг -- что пред лебедем гусь и сравнивать дело пустое. Лишь светлую землю, великую Русь сравню я с родимой землею!"

Гаральд, повелитель железных бойцов, любимец капризной победы! Удача тебе улыбалась в лицо и слава бежала по следу. Подумай: ты рвал на княгинях шелка, ты вспарывал тяжкие брони, ты -- тот, чья спокойно тянулась рука к литой цареградской короне. И выл океан за корой корабля, под викингов грозные клики... Так чем же прельстила героя земля хромца -- короля Гардарики?

"Я шел по бурунам десятка морей сквозь мрак и туман, и не скрою: нигде не встречалось мне небо синей, чем небо над русской землею. Когда я бежал без меча и коня от братнего злого кинжала, хромец, словно сына, приветил меня и гибель меня не достала. И дочь его стала моею женой, и сын -- побратимом надежным... Мне Русь, как вода в осушающий зной -а большее разве возможно?"

Ну что же, герой ослепительных саг, вплывай в скирингсалльское устье, норвежец Гаральд, беспощадный варяг, навек очарованный Русью!

* * *

Не сдержавшись на звонких струнах, песня падает, как слеза... Узловаты руки Перуна. Огненосны его глаза. Покровитель ярого боя, русский боже, гневен и строг... Как мальчишка перед тобою слабосильный греческий бог.

Темный страх налетел на город, боги жарким горят костром. Чернокрылый греческий ворон курит ладаном над Днепром. У дружины остры секиры, шишаки -- как венцы стогов. За царьградские иперпиры княж-Владимир продал богов. Русь святую купили греки за серебренники свои: киевлян загоняют в реки окольчуженные вои...

Но боянов не смолкнут струны и, заветный пройдя порог, обернешься, глядишь, Перуном слабосильный греческий бог. И, расправив литые плечи под кольчугой из вешних гроз, поведет киевлян на сечу темноликий гречин Христос!

ПОЛОВЕЦКОЕ ПОЛЕ

Сухое небо надвое деля, пологие ложатся косогоры... Уж над холмами Русская земля. А впереди -- ковыльные просторы. Как по весне в разлив Днипро-река, так степь гудит, сияюще безбрежна, и где-то рядом войско Кончака, покинувшее войлочные вежи.

В глазницах конских жаркие угли: в степи овса не сыщешь, и однако, как сладко будет, взрезав ковыли, грудь в грудь ударить ханских аргамаков!

Да только мало ярости секир... Вся степь в седле -и битве быть неравной. И грянет пир. Кровавый грянет пир! И зарыдать в Путивле Ярославне!

Лететь беде к днепровским берегам, вещая гибель Игоревой рати, и князь положит к ханским сапогам разбитый меч с железной рукоятью.

И вновь пойдет кипчакская Орда давать Руси булатные уроки... Но половцы -- соседи. А беда пока что тихо тлеет на Востоке...

МОНОМАХОВА РУСЬ

Небо хмарится синью стародавних кольчуг, журавлиные клинья уплывают на юг, солнца позднего ласка, мимолетная грусть... Деревянная сказка: Мономахова Русь.

Стихли княжие споры в Детинце-Кремле, не гуляют раздоры по русской земле, запустели кочевья у Дона реки, научились почтенью степные князьки.

Нет ни мора, ни брани, лишь краской кровав летописных сказаний славянский устав, искушен и разумен, иссохшей рукой пишет старец-игумен про мир да покой.

А покой-то обманчив: так в былые года, если тихо -- то значит, что близко беда... Грянет горечь нашествий. Спаситель, спаси недопетую песню деревянной Руси!

СКОМОРОХИ

Знаете, люди, как это было на самом деле?

С паперти дико кликуша выла. Костры горели. Граяли враны. Шавки брехали. Плакали люди. Бойкий офеня баско выхваливал сбитень да студень. Падал со звонниц стон колокольный выжатым вздохом. Гарью смолистой срубы клубились. Жгли скоморохов! Голых и битых -- с маху в кострище, к черту на вилы. Рядом со срубом стража хмельная тряпки делила. В мате и брани, в пьяном угаре, в вони телесной лопались струны, трескались гусли, плавилась песня. Плакала песня, выла от боли, резала уши: "Люди, не надо!... Я ж невиновна, что не послушна! Больно мне, больно!" Площадь стояла, сковала страхом. Стоны глушило тяжкое пенье сивых монахов. Земский ярыга зыркал по лицам белым буркалом... Срубы дымились. Песня -- горела. Площадь молчала...

* * *

Вот и все. Мы разбиты. Железа гроза смертью все искупила. Вместо тебя мне закроет глаза ночь при Фермопилах.

Темнота. Только звезды во тьме горят, горячи, как обида. На копье над шатром царя голова Леонида.

Тишина. Только режут густой закат переливы свирели. Кто сказал, что из перса плохой солдат? Постоял бы в ущелье...

Рвется вздох, как истлевшая старая нить. Псы у персов завыли. Я пока еще жив. Но зачем мне жить, если нас победили?

ОЧЕВИДЕЦ

Я твердо понял, как опасно быть очевидцем беспристрастным, когда "Конармию" прочел...

Был прорван фронт. И эскадроны на запад шли под звон каленый из ульев выселенных пчел. Синели трупы на дорогах, и ветхий ксендз просил у Бога, чтоб гнев умерил хоть немного, чтоб не внимал ему Господь... Набухли кровью пулеметы и шашки падали с икотой на обезумевшую плоть!

... Но годы многое смягчили и упокоились в могиле и те, кого тогда рубили, и те, кто их рубил вдогон; и сабель лязг, и визг проклятий легли под глянец хрестоматий для тех, кто после был рожден...

Вот в этом, видно и таится злосчастье доли очевидца: беда его или вина, но кистью памяти жестокой он в сказку, ставшую уроком добавил черные тона.

* * *

На деревне парень угнал коня. А погнались -- спалил да в пыль завалил. А догнали -- дернул кол из плетня да тем самым колом мужика убил. Вот и выпало парню в подвале лечь на худую солому, колодный мох, указали парню голову сечь, не пущать попа, чтоб по-песьи сдох.

Парень выл в окно, парень цепи грыз, (чуть закрыл глаза -- увидать топор), парень бился об пол да орал на крыс, так что крысы боялись глядеть из нор. И молился парень, сырой от слез, без икон-крестов -- да к чему ж они:

"Отче-боже наш, Иисус Христос, защити, спаси и ослобони! Я -- убивец-тать, душегуб-злодей, во грехах хожу, как петух в пере, -да тебе-то што? Ты ж за всех людей принимал искус на Голгоф-горе! Упаси меня от палачьих рук, отомкни подвал да в меня поверь -я уйду в пустынь, натяну клобук, сотворю добро, как никто досель!"

И упал на мох, от молитвы пьян... Утром дьяк вошел: "Поднимайся, тать! Там в соседнем подвале лежит смутьян, а палач запил -- и не может встать. тот лихой смутьян -- государю враг. Ты в сравненьи с ним -- скоморошный смех. А палач запил... В общем, паря, так: порешишь того -- и отмоешь грех!"

Дьяк наверх ушел: мол, решай, не то... Забежал стрелец, загасил свечу. И взмолился тать: "Отче наш, за что? Я ж не то просил, не того хочу! Я во тьме бродил без высоких дум, продавал я душу за звон монет, и в подвале лишь я взялся за ум и отныне, боже, приемлю свет! Не хочу ходить до ушей в крови, как заморский гость в дорогих шелках, а выходит что? Говорят -- живи! А какая жизнь с топором в руках? Ну пускай смутьян, государю враг. Я ж не тот сегодня, что был вчера..."

Проскрипела дверь. На пороге -- дьяк. "Выходи, злодей. Начинать пора!"

...В кабаке гульба. В кабаке народ. В кабаке -- разлив зелена вина. Парень мясо жрет да сивуху пьет, и мошна туга, и рубаха красна. Были чарки полны -- а теперь сухи. Пробудилась душа -- да, выходит, зря... Запивает парень свои грехи. Пропивает, убивец, грехи царя.

* * *

Самозванцу хорошо. Жизнь -- малина с перцем! Ни надзора за душой, ни тоски на сердце. Степь навстречу, как во сне, путь ковыльный светлит, тот, кто верит -- на коне, кто не верит -- в петле. Звон да гам, да стук копыт. Впереди -- столица... Самозванец спит-не спит. Топора боится.

Эмигранту хорошо. В наилучшем виде он сидит и пьет крюшон. Кто его обидит? От рекламных огоньков можно прослезиться, нет ни плах, ни кабаков... В общем, заграница. Заработал? Получи! И лежи на пляже... Эмигрант себе в ночи петлю мылом мажет.

Летописцу хорошо. Не поймать на слове. Нахлобучен капюшон, келья на засове. Написал -- и в переплет. Молчалив пергамент. Если правнук не поймет, так и не достанет. На подставке три свечи. Тихо, как в колодце. Головой об кирпичи летописец бьется.

Три дороги впереди, да пуста забота: по которой ни пойди, выйдешь к эшафоту. Отсидеться будешь рад, но затянут в танец летописец, эмигрант или самозванец. И пойдешь круги плести от порога к Богу... Трудно после тридцати выбирать дорогу!

СОДЕРЖАНИЕ:

АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ 3 КАК РОЖДАЮТСЯ БОГИ? 4 Чем славен шах Ирана Исмаил?.. 6 БАЛЛАДА О БОЕВОМ СЛОНЕ 7 Роты двигались на Трою... 8 ПИЛИГРИМ 9 ВОЗВРАЩЕНИЕ 10 Не сдержавшись на звонких струнах... 12 ПОЛОВЕЦКОЕ ПОЛЕ 13 МОНОМАХОВА РУСЬ 14 СКОМОРОХИ 15 Вот и все. Мы разбиты. Железа гроза... 16 ОЧЕВИДЕЦ 17 На деревне парень угнал коня... 18 Самозванцу хорошо. Жизнь -- малина с перцем!.. 20