Седая целительница

Глава 19

— Вот, держи, надежда нашей дружины.

Отдала всю добычу своему маленькому больному, тот от удивления глазки распахнул и счастливо улыбнулся.

— А не жирно ли ему будет?

Недоверчиво скосила глаза Русала, уперев одну руку в пышный бок, а другой ухватив одну грушу из общей кучи.

— Ничего не жирно. В самый раз. — фыркнул малец, позабыв о ранках. — Я еще с ребятами поделюсь. Благодарствую, госпожа!

И убежал.

Мы же с Русалой неспешно двинулись в сторону будущей лечебницы, помогать Яринки и Марфе травы целебные для сушки подготавливать.

Перебирая полынь, я всё думала. Горькими были мои думы, тоскливыми. О матушке и о будущем сыне. Скоро новый месяц, угасает его душа. Как же мне его закрепить в себе?

Разве что…

Нет, боязно немного. А с другой стороны, сонный отвар точно поможет ничего не чуять: ни боль, ни страх. Я просто усну, а когда проснусь, Горан уже сам спать будет.

Вроде бы неплохо надумала, да только времени надо. Три ночи, дабы отвар настоялся.

Дождавшись, пока девки уйдут отобедать, принялась кидать нужные травки в чугунок, да корни натирать. Когда смесь забулькала, сняла с огня да в темный угол спрятала. Подальше от чужих глаз. Пускай настаивается.

Я так заработалась, что и не заметила, как вечер подступил. Как только в дверь кто стукнул, так и опомнилась.

Подошла ближе, а оттуда в расщелине уже знакомая голова появилась. Вот и любитель груш.

— Ратмир, а ты чего здесь, милый?

Зорко осмотревшись по сторонам, нахмурив аккуратные бровки, мальчонка убедился, что кроме меня внутри никого нет, и шагнул внутрь. Отчаянно что-то пряча за спиной, с высоко задранным подбородком.

— А я к тебе, госпожа. Вот… Это за доброту твою, благодарство моё.

Ой, матушка…

Какой красивый букетик рябины! И ведь как собран: ведь пожелтевшие листочки по кругу, а по середине алая, словно кровь, рябина.

— Это мне, добрый молодец?

Присела я с ним рядом на карточки, приняв прекрасный дар. Признаться честно, мне никогда цветочки не дарили. Ни один молодец, ни одну несчастную ромашку!

— Тебе.

Довольно кивнул мальчонка, выпятив грудь. А у меня на ресницах слезы наворочились. Такому молодцу хочется дочку родить, да бы замуж за него выдать. Эх, Ратмир! Чего ж тебя мамко с папкой годиков двадцать назад не зачали?

— Спасибо тебе, добрый молодец. Дай в щечку поцелую. Подарок твой к сердцу припал.

И поцеловала. Юный волкодав смущенно залился краской и, как бы невзначай, добавил, встряхнув кудри:

— Ну, вообще-то чужих жен не целуют… Но так и быть, для тебя, госпожа, отступлю от обычая.

И, поправив пояс штанов, убежал через раскрытую дверь. Оставляя меня рассматривать чудесный букетик.

Прижала его к груди и, как дурочка, закружилась по помещению.

На душе робкий росток счастья зацвел. Этот ребенок мне весь день осветил. Как же тут своего не родить.

Надо еще кувшин найти, да с водой наполнить. Дабы не завяло так быстро.

Внезапно дверь за спиной колыхнулась. Я уже думала, Яринка или Марфа, а то они после обеда в лес с Русалой собрались, как услышала знакомый голос.

— Аглая сказала, ты с утра ничего не кушала. Что за ребячества, Снежа?

Резко развернулась к нему, а букетик за спину спрятала, как Ратмир ранее. Не пойму, зачем так поступила, только боязно вдруг стало, что он увидит и накричит. Или чего похуже отберет. Как его понять, я еще не знала.

Потому как он меня то насильничает, то в лесу греет ночью. А потом то рычит, то грушами кормит.

— Я… Забегалась, сейчас пойду и поем.

Нашлась я с ответом, но Горан нахмурил чернявые брови, на лбу залегла широкая складка.

— Ты что-то от меня прячешь?

— Нет. Наверное, лгать не стоило, но вырвалось ведь. И ведь простой букетик рябины. А не хочу, чтобы меня его лишили. Он же у меня первый.

— Покажи-ка, что у тебя за спиной. — вроде спокойно попросил черный, сделав шаг вперед. Губы поджала от обиды, да делать нечего. Медленно достала свой скарб, прижав двумя руками к груди.

— Что это?

Недоумевал Горан, пристально рассматривая кровавые ягоды по середине с черной черточкой на макушке.

— Букетик рябины.

Шепнула я, и он вскинул одну густую бровь в тихом вопросе.

— И откуда он у тебя?

— Я…

Договорить мне дали, аккуратно предупредив, что врать чревато последствиями.

— Сама ты собрать не могла, так как во дворе рябины нет. Только у озера и каменистых скал. А там ты не бывала.

Ладно, скажем правду, авось пронесет.

— Мальчонка один подарил, я ему сегодня коленки лечила. Такой смешной. Добрым молодцем вырастет, за такого и дочку не боязно отдать.

Со страху ляпнула я, и поздно поняла, что последние излишне. Потому как Горан вскинул брови и внимательно на меня глянул.

— Как звать-то смельчака?

— Ратмиром вроде.

Сглотнула я, и Горан на миг призадумался, шепнув себе под нос.

— Сын Борислава. А чтобы дочку мою за него замуж отдать, одного букета рябины недостаточно.

Фыркнул он высокомерно, поправив ремень на узких бедрах. Ну и ладно, главное, что не орет и букетик не отобрал. Я его мигом пристроила в кувшинчик на столе.

— Пошли, Снежа, ужинать. Только мы остались. Бабы, поди, спать собрались. Сами себе стол уложим.

Неохотно оставив свой подарок, я вынужденно загасила свечи и потопала вслед за Гораном.

Он молчал, идя чуть впереди меня. Я-то думала, он меня не слышит и не видит, пока о собственные ноги не запнулась и чуть не полетела носом вперед, благо он успел подхватить.

Быстрый, как молния.

Добравшись до общего зала для еды, нас уже ожидал накрытый стол. Видно, Аглая постаралась.

А тут всё: и карп в сметаном соусе, и лисички жареные с мясом, луком и чесноком. И похлебка горячая с куропаткой. И лепешки свежие с творогом да тушеной капустой.

— Довольно ресницами хлопать, Снежа. Бери ложку и налегай. Аль мне тебя накормить?

— Не надо.

Подхватила деревянную ложку и зачерпнула немного лисичек. Матушка мне их в сметанке томила. Вкуснота… мммм.

На глазах слезы навернулись. Разомлела я после подарка Ратмирушки, забыла, где и с кем.

— Чего глаза на мокром месте? Снежа? Не нравится чего? Да что с тобой?

А у меня слезы катятся бусинками по щекам. Внутри все душит, так душа болит. Не поняла, когда Горан оставил свою похлебку и место и подошел ко мне, дабы подхватить на руки и самому присесть на мое место.

И как дите неразумное к себе прижал, и по голове погладил.

— Ну чего ты, милая? Хватит плакать? Говори, что не так? Не вкусно?

— Вкусно… — икнула я сквозь слезы, и к моим устам тут же преподнесли кубок с яблочным соком. Глотнула и немного успокоилась. — Мне просто матушка тоже грибочки готовила. В сметане, пока еще могли себе позволить. Это вкус моего детства.

Странное дело. Он меня спокойно выслушал, по-прежнему раскачивая в своих руках. И ни одним косым взглядом не наградил.

— А моя матушка к печке и не знала, с какой стороны подходить. Царской особой себя считала, никакой работой себя не обременяла. Даже иглу в руки не умела держать.

Неожиданно разоткровеничался он.

— Зато Аглая готовила чудесных улиток с дикой вишней по весне. И пироги с яблоками. Мы с Деньяром все уплетали и крошки не оставляли. Пока отец не сослал в черное ущелье, а потом и младшего.

— Зачем сослал?

Полюбопытствовала я, попытавшись соскользнуть с его коленей, но никто мне этого не дал сделать.

— Таков обычай древний. Юноша, как в пору молодца вступает, его в черное ущелье отправляет на шесть лун, дабы он охотничему делу научился. Да вкусил все прелести походной жизни.

— Жестокий обычай.

— Нужный, милая моя. Нас все меньше и меньше. Не будем сильными, так и вовсе исчезнем с лица земли.

Покушали мы в дальнейшем молча. Правда, Горан отказался меня со своих коленей спускать. Но я быстро покончила с едой и сбежала в нашу комнату.

Расчесав волосы широким гребнем, уже пристроилась у окна со свечей, в одной руке держа нитку, в другой — иглу.

Горан появился чуть погодя. Глянул на мое рукодельничество недовольно и губы поджал.

— Опять глаза портишь на ночь глядя?

Но я не ответила, демонстративно вышивая новый узор. Хотя глаза слипались до ужаса сильно.

Уснула я привычно, прислонившись головой к стене, уронив и полотенце, и иглу. Правда, почуяв напоследок, как крепкая ладонь аккуратно опутает мою талию, а вторая рука берет меня под ноги, уложив на мягкую перину.

Да чего же чудной сон.

А утром просыпаюсь, и пока глаза протерла, смотрю, рядом на подушке что-то блестит в утреннем свете. Тянусь ближе. А это браслет. Дивный такой, с камушками голубыми. Золотой. Широкий.

Это же какой мастер сотворил сие чудо?

И для кого его Горан оставил? Может быть, уронил?

Да только не видала я на нем таких украшений. Волкодак предпочел шрамы побольше золотых изделий. Изделие это сразу видно, что женское, такое изящное, нежное.

Прикоснуться страшно. До чего чудо красивое.

Оставлять его на подушке не стала. Аккуратно пересадила на угол стола, а кровать заправила. Себя в порядок привела, все бросая изучающий взгляд на дивное украшение.

Но надеть даже не думала. Не может быть оно моим!

— О, Снежинка, доброго утречка!

Яринка узрела меня первой, они с Марфой как раз завтракали. Присев рядом с ними, я кивнула знакомым бабам на кухне. После случая с Милавой они как-то смягчились ко мне. Все ворчали, что я худая, и пытались накормить поплотнее.

— Доброго, смотрю, у вас сегодня день с утра задался!

— Да тьфу на тебя! Еще сглазишь!

Обе молодки постучали костяшками пальцев по поверхности стола и сплюнули через плечо.

— Первая изморозь сегодня на веточек сошла. — Марфа обняла себя за плечи и показательно вздохнула от холода, хоть в зале и горел камин, да было слегка прохладно. — Считай, кончилась осень. Скоро Матушка Зима нагрянет.

Услышав про Зиму, я невольно отвела взгляд. Не снились мне больше сны с ней. Может, потому как доверие я к ней потеряла, да уважения. А вот с беловолосым духом я бы хотела встретиться. Совет мне его нужен.

Завтра сонный отвар готов будет, а я еще не решилась на задуманное.

Страшно было аж жуть! С одной стороны, Горан в последнее время меня не обижал, а с другой — свежо в памяти насилие над моим телом.

День завертелся привычной спиралью. Лечебница, терем, волкодаки и мои девчата. На которых в открытую засматривались местные молодцы.

Они бледнели, смущались. И сразу сбегали в лечебницу. А волкодаки оказались не из робкого десятка. Столько ран себе нанесли, аж жуть!

И пальцы прищемили молотками! И ножом порезались. Все разом. В общем, чего только не придумают! Я-то сразу просекла, что больным незамужних целительниц подавай. Так что не стала им мешать и ушла в другую комнату, отвары готовить. Со мной пришла и Русала. Сегодня она была непривычно молчаливой и грустной.

Того гляди и сейчас заплачет, взгляд все время отводит. Я не лезла к ней в душу с расспросами. Но когда она от невнимательности ладонь себе порезала и из зеленых глаз слезы хлынули, оставила свои дела и к ней подошла. — Ну что ты, милая, слезы льешь. Маленькая ранка, я сейчас вылечу, и шрамика не останется.

— Не надо, Снеж. — шмыгнула она, сжав в кулак пальцы, не подпуская меня к ране. — Пускай болит, лучше плоть пускай ноет, чем душа.

— Русала, что же ты говоришь, дурна? А замуж выходить будешь, как со шрамом красоваться?

Она заревела сильнее, спрятав лицо у меня на плече.

— Не выйду я замуж… никогда. Так и помру старой девой… Уж легче век себе укоротить, чем белой вороной оставаться.

— Да чего же ты, дурная, говоришь? — фыркнула, потрясенная услышанным. — Молодая ты еще, найдешь своего суженного, и…

— Никто меня замуж не позовет. Горан обещал растерзать любого, кто на меня покусится. Сказал, что испытание устроит бедолаге, от которого живым не вертаються.

— Так не имеет он такого права, пусть и альфа он тебе. Да только родителей у тебя нету? Им решать? Родня какая?

— Он мне родня, Снеж. Я не только его молочная сестра, а еще и внебрачная дочь его отца. Братья они мне с Даньяром.

Вспомнились злые слова Бажены, когда она нарекла Русалу дочерью шлюхи.

— Погоди…

Я пришибленно присела рядом, пытаясь все понять и обмерковать.

— Твоя мать была кормилицей Горана, не так ли?

— Так, — судорожно кивнула Русала, глотая слезы. — И одной из полюбовниц прежнего альфы. Хоть и замуж за одного из его воинов, но детей от альфы рожала. Первенца родила чуть раньше, чем разродилась госпожа Гораном. Да только мальчик умер спустя год. Во сне. Молва говорила, что жена альфы его придушила. Потом, спустя семь весен, госпожа снова понесла, и альфа тут же осеменил мою мать. Мною. Даньяра тоже кормила матушка. Нас обоих она кормила сразу.

— Вот ведь кобелина…

Не сдержала я красное словце для помершего свекра. Таких за хозяйства надо вешать. Развел баб, как кур, а те ему детей несут, да грызутся постоянно.

— Про мою матушку такая ведь молва и ходила: «Детям господ кормилица, а их отцу блудница».

Русала продолжила плакать, прижимаясь ко мне все сильнее.

— Я все думаю… Снеж. Может, не от страха перед Гораном они на меня не смотрят… а может, от дурной славы моей матушки? Думают, что и я блудницей стану… Но я не стану, Снеж! Богами клянусь! Быстрее век свой укорочу…

— Дурости не говори! — строго причиталая, рукавом платья оттерая ей лицо от слез. — Ты красивая девка и хорошей женой станешь. И не нужны тебе эти женихи, которые твоего братца бояться, аль людской молвы. Муж, Русалка, должен быть как гора. Чтобы за него юркнула и никакой горести не знала. Чтобы о тебе заботился и любил. А не творил по указке других. Поняла?

— А Горан о тебе заботится? Вопрос словно стрела пронзил разум. Отвела взгляд. Сказать было нечего.

— Знаю, он плохого тебе вдоволь сделал на брачном камне. Но ведь ты не думай, что он всегда такой. Просто гнев заполонил его сознание. Он столько лет мечтал отомстить за сестру. А тут ты под руку подвернулась. Горан ведь думал, что тебя белые к нему сослали, дабы обворожила ты их. Многие весны спустя после смерти Яромилы, они хотели с нами сново сдружиться. Даже меня, байстрючку, были готовы в жены своему сыну взять. Да только наш альфа сильнее на них рассвирепел.

— Откуда ведомо тебе, Русала, что альфа обо мне думал?

— Так слышала я, когда он с Вацлавом утречком говорил. Душу ему изливал. — Она, кажись, и о своих горестях забыла, братца своего защищая. — Ты не гляди, что он такой грозный и строгий с виду. На самом деле Горан справедлив и добр.

— Это я заметила.

Фыркнула я с горечью. И девчонка и вовсе осунулась да плечики отпустила.

— Ты его никогда не простишь, да?

— Не знаю, милая. Не знаю. — Прижалась губами к чернявой макушке. Говорить о том, что душу терзает, с Русалой я не была готова. Да и не с кем-то либо другим.

И мне самой тоскливо было, к матушкиному плечу головку хотелось прижать. Да забыть о всех горестях хотя бы на мгновение.

— Снеж, а Снеж… — Сново привлекла мое внимание Русала. — Попроси ты Горана отменить свои дурацкие испытание насчет меня. Пожалей, Снеж, я же так старой девой и помру. А мне детишек хочется, хоть реви…

— Я? — изумилась не на шутку, покуда глупость сморозила девчонка не иначе. Глянула в зеленые очи, да только серьезные они, как у одного знакомого волкодака. И вправду брат они и сестра. — Ты чего, Русалка? Я на него глянуть лишний раз боюсь.

— И зря! — встрепенулась девчонка. — Видала бы ты, как он тебя всякий раз взглядом провожает. Мучается он от своей вины. И тебе уступит.

— Так, Русалка, прекращай! — строго отчитала я золовку, выходит что. — И сама подумай, сможешь ты полюбить того, кто твоего брата испугался и оттого замуж не позвал. В жизни-то как бывает, милая, беды пострашнее Горана могут явиться!

— Права ты, Снежа…

Поникала она совсем.

— Выходит, либо я никому настолько не мила, дабы за меня в пасть альфы лезть. Либо все трусы, что остались.

Видеть ее такой тихой и подавленной мне было вново. И чего греха таить, неприятно.

— Хватит киснуть, милая. Все у тебя будет, и муж хороший, и детишек на печке не поместиться. Ты только дождись того самого.

Плакать волчица перестала, да только до самого вечера слова лишнего не сказала и ни одной улыбки не уронила.

Жалко мне ее было, но ничем помочь я не могла.

К вечеру уже собралась с девочками покушать. Но перед этим надобно было Милавку осмотреть. Она дома сейчас отлеживалась. Дорогу я запомнила вроде бы. Девчонка, слава богам, уже лучше себя чувствовала. И глядя на нее, я понимала, что не столько моя магия ее исцеляет, сколько отцовская любовь.

Лишний раз завидовать девочке не стала, попрощалась с ней и Ярополком и давай назад в терем вертаться. Пройдя мимо конюшни, приостановилась, услышав могучий голос альфы.

— Не проверяй мое терпение, Вацлав! И так весь на взводе, будто голым задом на семейство ежей поставили! Чего им на этот раз неймется⁈

— Успокойся, брат. — Привычно спокойно молвил Вацлав, призывая к разуму Горана. — Нерадостно им, что ты Снежу женой сделал да госпожой.

— То есть, когда я ее на алтарном камне своей делал на всеобщее обозрение, им радосно было. А сейчас нет!

— Тише ты! — Вацлав старался сгладить углы, но Горана я уже немного изучила, и, судя по голосу, завелся он не на шутку. — Бабы, работающие в тереме, молву пустили, что ты не на одном ложе со Снежинкой спишь. Да и сам знаешь, тебя не первую весну достают насчет наследников. Если бы Снежинка понесла…

— Ты надо мной шутишь, братец? Аль как? Она от одного моего вида бледнеет, как известь. Как ни подойду, дрожит, словно осенний листок на ветру. Какие, к ядреной бабушке, дети⁈ Аль вы думаете, что если другие за три весны не смогли зачать, то мы с ней сможем!

— Горан, ты хоть попытайся. Хотя бы слухи в корень истребишь. Да и белые успокоятся, если она тяжелой ходить будет.

— Не лезь! — рявкнул привычно альфа. — Не позволю меня учить, что и как делать! На собственном ложе еще! Умники эти и к моему отцу лезли, полюбовниц под него подсунули, и? Сколько невинных душ сгубили этим⁈

— Горан, смуту ведь наведут, старые пройдохи. Не по нраву им, что ты против их воли едешь. А если восстанут?

— Прадед мой умным мужиком был, пару голов на пики нанизал, да на стенах поставил, и все как шелковые вокруг. А они его, суки, еще и Кровавым нарекли. Говорю же, мудрый мужик.

— Шутки шутками, альфа. А если и вправду смута? Ни одного младенца за три весны — это уже грозит гибелью рода.

— Если смута то что делать ты знаешь. За Русалу и Снежинку поклялся мне жизнью. Отведешь куда надо и защитишь.

— Горан, не дело это. Поговори с ней. Объяснись. Пущай понимает, что долг это ее как госпожи — наследника родить. Одно дело, если бы у вас не получалось, но ты же ее даже не коснулся с ночи той.

— Вацлав, не буди во мне зверя на ночь глядя. Займись делами. И так на душе тошно.

— Но, альфа.

— Всё я сказал! Девка отмучилась за чужие грехи. Довольно, в остальном мои это заботы. Ее не трожь!

За дверью что-то скрипнуло, и я тут же быстро отошла. Не дай боги еще за подслушиванием поймают.

Бросилась по улочке к терему быстрым шагом. И сразу в нашу комнату, позабыв и об ужине, и о Марфе с Яриной.

То, что старейшины клана меня не взлюбили, ясно как день, как и то, что из ворожьего клана. А вот то, что они против Горана смуту надумали поднять, плохо. Очень плохо.

Мы же теперь связаны, и, не дай боги, случись что с ним, меня тут на кусочки разорвут. Не щадя.

А у альфы ведь норов крутой, он жить по чьей-то указке не стерпит. Там, глядишь, и вправду кому-то голову с плеч и оторвет.

Война начнется среди своих. А я войны и ворогу своему не желаю. Устала я от крови и звона мечей. Мира хочется, детишек нянчить. По ночам вышивать да старые книги читать. Жить.

А не выходит. Все страх тот в душе зреет. Обида на волкодака и его сородичей.

Наследника они хотят. И я его хочу, ибо с ума сойду, раз потеряю свое дитя.

Значит, придется через себя перешагнуть.

Решительно взявшись за ручку двери, тихонько прошмыгнула в коридор. А оттуда в лечебницу. Что была через дорогу от главного терема.

Нужное снадобье еще вдоволь не настоялось. Но если дождаться до завтра, боязно. Передумаю еще. Страх вверх возьмет. Нет, сегодня все и сделаю.

Зачерпнула отвара в глиняный сосуд и, задушив свечу, вернулась обратно в терем. Осталось дождаться Горана или же нет. Снова до моего слуха рывками дошел чей-то разговор.

— Идем в баньке возле казармы попаримся. Сюда Горан только вошел. Зол как леший. Не надо ему сейчас на глаза попадаться.

— М-да, если альфа не в духе, не видать нам охоты.

Проговорил уныло молодой голос, а ему вторил другой.

— Ладушки, пошли уже, пока не остыла банька при казарме.

Значит, он в бане. Может, туда пойти и не ждать в постели? Вода боль заберет, да и в тумане пара не так стыдно, что ли?

Только снадобье выпить надобно. Да побольше, оно ведь не настоялось вдоволь, может не сработать.