Седая целительница

Глава 2

— Во удружил князь-батюшка, на старости лет в самую гущу смерти шлёт! — недовольно буркнул Михей. Целитель с посидевшими висками, постоянно щурил бусинки глаза, да бороду свою до колен через пальцы пропускал.

— Не сей смуту, старик. — грубо отдернул его грузный воин в кольчуге ратника, что скакал рядом на рыжем коне. — А то не гляну, что в деды годишься, прямо сейчас душу отправлю к Моране.

— Тише ты, Лют. — воин, что постарше, нахмурил чернявые брови на своего брата по оружию и метнул взгляд уже в телегу. — А ты, старик, и верно дело, помалкивай. Смотри, и детей взяли, а те не кудахчут, как ты. Никто вас на войну не шлёт, ваше дело маленькое… Рану перевязать да отвар сварить. Так что не буди лихо, покуда оно тихо.

Все тут же умолчали, да только мало нас было, целителей этих, в телеге. Две бабы возрастом аккурат моей мамки, старуха с Прибрежного края. И парнишка из соседней губернии. Ему, кажись, даже семнадцать, внесён поди, ещё не исполнилось. Остальные девять — одни старики. Да я, девка с седыми волосами.

Некоторых из них я знала, чай, все одной наукой промышляли. Но этого деда-говоруна впервой видала.

— И тебя, стало быть, Снежинка, призвали. — рядом с отцовской теплотой поправил мне капюшон дядька Люмил. Знали мы друг друга давно. У мужчины младшая дочь моей сверстницей была, да и виделись часто в лесу, когда травы собирали. Люмил не имел такого недуга как гордыня. И хоть был целителем хорошим, но когда что-то не ведал или не понимал, то не стеснялся к Маричке за советом приить. Не смотрел он на то, что она баба.

Взять бы того же деда Прошу, что в углу телеги на всех злобным взглядом кидается. Он то себя чуть ли не богом считает. И если уж помер кто на его руках, то не дай Лада кто ему слово скажет. Не любил меня старик Проша. Было до вече у нас с ним ссора, меня по его милости чуть не сожгли на костре как нечисть проклятую.

А дело да казалось безобидное. У них в селе баба на сносях ходила, жена кузница. Много раз она дитё в последние седмицы выбрасывала. От того и боязно им было.

Да и странностей полно, чего уж тут скажешь. Живот у неё в двое больше был, чем по срокам, когда её муж с воины то вернулся. Вот Проша и заладил, что нагуляла она малютку, а утроба младенца не пускает покуда мать его согрешила.

Трифона так ревела, что чуть волчицей не выла. Богами клялась, что верна мужу была. Да и тот дурак, напился и её в мороз выкинул. Видно сама матушка Зима её к нашему дому в ту ночь привела.

Уй как лютовала мать. Мне казалось, что не метель за окном танцует, а матушка моя свои чары спустила.

Мне тогда аккурат шестнадцати зим должно было исполнится. Летом Маричка померла, и осталась седая девка без наставницы. Но повитухому делк была обучена, и промерковала что не в сроках то дело.

А когда чары свои маленька из под печать отпустила, то почуяла не одно сердцебиение у Трифоны в животе. А целых два.

Ей не сказала, чего бабе только думы мутить, но сама на ус намотала. Говорила мне старая целительница. Что бывает, когда в утробе двоя детишек, очень редко да бывает. И рождаются они лицом одинаковым, и по меньше наоборот.

Ещё Маричка говорила, что больше всего «близнецов» у двуликих рождаются, у них бывает и по трое младенцев, и по четыре. Они же наполовину зверье.

Только давно это у них было, а сейчас, почитай, едва одного выносить могут. Разгневали они своего бога, вот теперь за грехи свои и плачут.

Трифона по срокам родила. Даже на семицу позже, чем было бы, если посчитать с того дня, как муженек её вернулся. Я в нашей бане роды принимала.

Пока матушка на дворе всех зевак разгоняла. Вот тут-то Проша и заявился с видом боярина. Мол, дай погляжу, чего нагуленыш твой натворил, может, бабу эту гулящую хоть спасу.

Не ведаю я, что творилось на улице. Только Тихон потом рассказывал, что матушка моя как огрела горе-целителя сковородкой, что его аж через забор подпрыгнуло.

Обиженный и взятый насмех Проша принялся людей против меня ополчать. Благо дядька Люмил вовремя поспел, и ещё пара целителей с губернии соседней. Они Прошу побольше моего знали, быстро ему хвост накрутили, а потом на свет белый появились два младенца.

Кузняцу, когда мамка моя новость сказала, говорят, он так возле порога на задницу и упал. Правда, Трифона в обиде на него была, не простила его малодушие. Всё хотела забрать детишек и через Южный перевал к родне своей перебраться. Мамка моя ей сразу голову вправила.

С тех пор величать детей кузнеца Снегом и Снежой, а Проша меня на версту ближе не терпел.

Словив грозный взгляд старца, лишь поморщилась в лице и поудобней устроилась между дядькой Люмилом и Микитой.

— Слышь, Снежинка, а ты с собой снадобья какие взяла?

Парнишка стрельнул взглядом в мою сторону, и я качнула головой.

— Так, по мелочи, Микит. А что?

— Да я ничего не успел… — сокрушительно выдал он. — Староста до последнего обо мне промолчал. Лишь утречком, когда всех в телегу загрузили, Проша, не увидев меня, начал орать о несправедливости. Меня с печки и взяли.

— Не серчай, малец. — по-доброму отозвался Люмил. — Нашим поможем, там, глядишь, и война закончится. Домой вернешься, все девки по тебе сохнуть будут.

— Чего мне девки, дядька? У меня мать и сестра без присмотра остались.

— Не делай себе плохих дум, целитель. — Сверху отозвался один из всадников. — Указом князя, семьям воинам, что сейчас на войне, паек прилагается. А вы, стало быть, тоже туда едете. Не бойсь, не помрут с голодухи сёстры.

Потом опять молчание. Только колеса возницы скрипели. А я уснула, оперлась о плечо дядьки и уснула, а на моём плече дрыхал Микита.

Дядька Люмил угостил нас марковкой сладкой, я же вспомнила, что мама мне в дорогу булочек с маком напекла. Последние чашу с мукой истратила. И тоже щедро поделилась с Микитой и Люмилом. Так сытые мы и уснули.

Проснулась я от мужских голосов.

— М-да, а с Малинкиной губернии побольше люда набрали, чем в разом в соседних.

— Набрали так набрали, да поди все старики и бабы. Чего с ними на войне делать? — вторит второй голос.

— Чего-чего… Княжий указ исполнять. Сказано же, баб и детей отправлять в Торговлск. Пущай там травы собирают по лесам и отвары варят для солдат. А остальных, тем, что вмоготу, на грани.

— Так и сделаем, сотник. Так и сделаем… Утречком мужиков, а их поди только десять, отправим с Вьюном. Здесь в паре верст вчера резня крупная была. Не явись двуликие, раскатали бы нас в лепешку. Лес мы, конечно, отвоевали, но раненых тьма. А там, поди, два целителя и остались, и те старики. А баб и совсем немощных прямо сейчас с Лятом в пути отправим.

— Пущай так и будет, воевода.

Сон сняло рукой. Недолгое время прошло, как меня растормошили за плечо.

— Эй, седая… — откликнулась меня баб с круглым лицом и родинкой на щеке. — Вставай, девка.

Послушалась и встала.

— Ну что, Снежинка, кажись, пришло время прощаться. Вас увозят на безопасную роботенку, а нас на грань. Не поминай лихом, дочка. Чай, ещё свидимся.

— Даст боги, дядя Люмил. Пущай бережет тебя Зима.

— И тебя, Снежинка. Ну, бывай!

Крепко обнял меня напоследок высокий мужчина и махнул ладонью по макушке.

— Бывай, Снежка. — Стиснул меня в стальные объятья Микита. Почитай, мы с ним одного возраста.

— Береги себя, Микит. Пускай духи уберегут.

Мои односельчане ушли, а мне довелось залезть уже в другую телегу. Там уже сидели по бокам бабы да старики. И Проша, куда без него-то? Хотя триста ему ещё не стукнуло-то.

Сев подальше от недружелюбного деда, усмотрелась в даль. Заря только поднималась над верхушками сосен. Холод лизал щеки, но я лишь плотнее куталась в мамину шаль. А я все чаще грустела.

Так хоть кого-то знала вокруг, по-другому было, когда мои товарищи по науке и однополчане были рядом. Сейчас же, как будто воды отрезали. И не повернуться, и не уснуть.

Уставившись в плотную чащу нарядных елей, я незаметно для себя уперлась головой о край телеги и перестала слушать голоса. Бабы за спиной о чем-то спорили. Старики причитали на князя, а я меня скружила грустная рутина. Как там, интересно, матушка? Наверное, все слезы обронила у калитки.

А с другой стороны, вот я живая. В тыл меня ведут, травы собирать да лекарства делать. И все будет хорошо. Высокая фигура всадника, что словно тень скакал по пятам телеги, стала заметно не сразу.

Наконец, увидев оного, возница дёрнул за уздечку, усмеряя старую кобылу.

— Чего это он? Забыл что?

Все в телеге умолкли, будто чуя, что не с проста всадника за нами прислали.

— Неужто сейчас вернут? — испуганно молвила одна из женщин, прижав ладонь к губам.

— Типун тебе на язык, дуреха. — Ощетинился один из дедов, беспокойно тормоша свою баклажу. Я же от душевных терзаний даже голову не подняла со своей опоры, чтобы посмотреть. Тоскливо было, что впору выть на луну.

Большой пегой жеребец с диким рёвом остановился около возницы, поднимаясь на дыбы, окружив себя облаком пыли.

— Чего случилось, десятник?

Любопытно вскинул бровь один из старших целителей, мужчина в седле не успел отдышаться, зыркнул:

— Не твоего ума дела, старик. — Мазнув по нам взглядом, в основном по бабам, совсем ещё юный воин прохрипел: — Кого из вас Снежинкой кличут?

Услышав своё имя, я не сразу осознала, что меня-то зовут. Зато старый недруг не посчитал путным делом закрыть пасть.

— Так вон она! — В меня ткнули пальцем, а женщины, что сидели по обе стороны от меня, тут же толкнули меня вперёд.

— Ты Снежинка? — Поднял подбородок русоволосый, и я заторможенно кивнула, бестолково хлопая глазами.

— Я… я.

— Вставай, девка, со мной поедешь.

— А чего это?.. — начал было тот самый любопытный старик, но замолк, когда воин рыкнул:

— Шевелись, девка!

Меня буквально спихнули из телеги добрые попутчики прямо в руки всадника, он легко подхватил тощую девицу, коей была я, на руки и посадил вперёд себя.

— Сумка… моя сумка…

Не успела я выкрикнуть, как «добрые» тётки кинули мне и кожаный мешок с моим барахлом.

И лошадь подо мной опустилась вскач, беспокойно зажмурила глаза и вцепилась, словно волк в свою добычу, руками в мощный локоть юноши.

Страх оттого, что упаду, все сильнее сжимал горло.

— Не бойсь. Не отпущу.

Бросил он мне, когда его локти посинели от моих пальцев, но мои уши были глухи.

Дорога обратно к перевалу длилась быстро до неприличия, словно одна мысль. Сбросив меня в руках того самого сотника, что утром толковал о наших долях, всадник унесся в сторону леса, скинув мне и торбу мою.

— Ну, девка, стало быть, Снежинка? — грозно нахмурил густые брови дядька с медными волосами.

— Стало быть, так. — мотнула я головой, отойдя в сторону. Вокруг тлели костры, воины снимали кольчуги и чистили оружие. Мужик смерил меня ещё один раз нечитаемым взглядом, поскреб затылок и махнул рукой.

— Видишь дым? Я повернулась туда, куда он пальцем ткнул, и, увидев белесый столб дыма, что в небе тянулся, кивнула. — Беги туда, дочка. Там раненых тьма, целитель один сказал, что без тебя не управится. Да там только он, пацаненок и ещё два старика. Ну, беги… Как закончишь, я тебя в тыл первой возницей отправлю.

А я, как глупая, не веря своей радости, спотыкаясь, бежала к госпиталю. Запах крови и смерти сразу ударил в нос. Тут и лекарем не надо быть, чтобы понять, что дело дрянь.

Бестолково озираясь по сторонам, я не знала, куда себя деть. Раненые стонали и кричали от боли, приводя меня в ужас. Наконец, узрев золотую макушку Микиты, что склонился над беднягой, я со всех ног бросилась к нему. Бросила торбу на землю и упала на колени перед солдатом.

Мальчишка зажал руками рану от стрелы.

Стрелу кто-то вытащил, оттого незнакомец потерял много крови, и рана загноилась. Накрыв своей ладонью ладошку Микиты, я тут же убрала все бабьи страхи. Маричка любила повторять, что у целителя разум, а не душа властвует над телом. И то правда, сейчас спасать его надобно.

Ведь он чей-то сын, отец и муж…

— Микит, достань микстуру у меня из торбы и раскаленный металл… Будем прижигать…

Два лета спустя

— Потерпи, родненький, сейчас… сейчас мы тебя подлатаем. Снежинка, беги сюда!!!

Голос моей подруженьки отвлёк меня от промывания раны уже немолодого солдата. Дядька после стопки спирта начал дышать точнее, да в глазах немного боль утихла. Стрелу я из ноги вытащить-то вытащила, и даже рану прижгла, осталось только повязку чистую наложить да мазь противовоспалительную.

— Иди, дочка… — похлопал меня по плечу дядька. — Мне уже лучше…

Ага, знаю я, как лучше. Сейчас какая зараза в рану попадёт, а завтра счастье будет, если успеем ногу отрезать да гангрену остановить.

Покрутив головой по сторонам, я узрела светлую головку девчонки, что только что вошла в шатер со стопкой чисто выстроенной ткани.

— Ядвига! А ну-ка иди сюда, рану перевяжи…

Девчушка двинулась на мой голос, а я развернулась к подружке. Согнула испачканные в крови руки в локтях да подняла перед собой, чтобы ненароком никого не задеть. Они здесь все в шаге от смерти, не хватило, что туда им отправиться.

— Чего у тебя, Наталка?

Девушка отошла плечом в сторону, открывая мне вид на раненого. Совсем ещё молодой парень, нашего с ней возраста.

Светлые волосы, голубые, как море, глаза, тонкие уста. Красив… молод…

А вот рана у него плохая… в животе, печень задело, и крови много. А хуже всего, кровь отдает зеленоватыми чернилами. От куска клинка, что так и застрял там.

Яд.

— Плохо… — поджала я губы. — Очень плохо.

— Может, попытаемся, Снежинка? — с надеждой протянула девушка, смотря на меня своими синими, как ночное небо, глазами, умоляя одним видом сотворить чудо. — Попробуй вынуть железку, а я буду держать печень и кормить её энергией, чтобы не померла и смогла регенерировать, а Стешка вот кровь заставит бежать по венам.

Будто услышав наш разговор, медноволосая девушка, что только закончила с повязкой у одного солдата, распрямилась над его койкой, решительно качнула головой.

— Давай, Снежка, не в первой же…

Прикрыв на мгновение глаза, я круто развернулась на пятках в сторону большого таза с водой. Местная малышка, что была внучкой повара, ошивалась, как всегда, возле таза, держа плошку с водой наготове.

Ей было неинтересно чистить лук на полевой кухне, а вот здесь постоянно крутилась, мешая нам работать. Мы ее прогоняли, нечего дите столько крови и боли видеть, но она все равно возвращалась.

Пока в один день Стешка не вручила ей деревянную плошку и не поставила возле таза, приказав ей делать важную работу и помогать нам мыть руки. Эх… видел бы кто, с каким важным видом кроха выполняла свой удел.

Черпнув ложкой в бочонок из-под травяного мыла, коего было мало и выдавали строго по нуждам, девочка отмерила мне ровно две ложки в ладонях, при этом от натуги высунув язычок, а потом вернула ложку обратно и спрятала бочонок под стул, принялась поливать из плошки водой, иногда зачерпнув новую порцию из бочки, что сидела рядом.

Тщательно помыв руки, я усердно их терла до покраснения. Хорошо помня наставления Марички, что руки должны быть белее и чище снега, прежде чем совать их в чужое тело.

— Спасибо, Голуба… — улыбнулась я устало девочке и слегка обтерла руки самогоном. Будут они к утру жечь, но зато точно никакой хвори на них не осталось. — Сделай милость, свяжи-ка мне платок потуже на затылке, а то сползет.

Девочка тут же радостно кивнула от возможность быть полезной, а я при села на карточки, что бы ей легче было меня достать. Со знанием дела, девчушка убрала мою косу за спину и взялась за края платка…да так затянулась, что я чуть не вскрикнула.

Зато надёжно…

— Давай, Снежинка, а то он долго не протянет…

Поторопили меня подружки, и я схватила инструменты и бросилась к ним. Мужики у входа в лазарет уже перенесли воина на деревянный стол посередине шатра, а кто-то распахнул окошко поверх ткани «потолка».

С него сняли рубаху и, видимо, напоили дурманом, чтобы не кричал от боли. Стала встала у головы, прижав руки с обсохшей кровью на пальцах к неровно вздымающей груди, аккурат возле сердца, подгоняя кровь, чтобы та не останавливалась.

Я сбоку, а Наталка напротив меня, отпустила ладонь в печень, стараясь насыщать её энергией жизни, чтобы орган не умирал.

Я схватила стальные щипцы и кусок чистой ткани и принялась за рану, мысленно проронив:

«Помоги мне, Матушка Зима…».

— Девчат, айда кушать. Всех уже покормили, только мы остались. Давай, Снежинка, с утра ни маковой росинки в рот не положила.

Притащив с собой таз с ошпаренными инструментами, Марфа положила его на стул и вытерла руки об грязный передник, позвала нас отведать ужина. Был глубокий вечер, раненные уже спали, кто от лекарств, кто от усталости. Тех, кого спасать не удалось, уже унесли другие солдаты. Видимо, для погребального обряда. Раньше меня от этого в слёзы бросало, а сейчас слез не осталось…

Два лета прошло, но так жизнь завернулось, что не вернули меня в тыл. Сначала с Микитой и дядькой Люмилом на грани солдат лечила. Потом меня вроде собрались в тыл отправить, посадили в повозку с молодыми девками-целительницами. А там мост разрушен, что к городу ведёт, нас у северной фаланги и оставили, а нам если ждать, то что, смотреть, как солдаты от ран помирают?

Мы, девки и женщины сильные, быстро за дело взялись. Так, кажись, месяца три прошло. Наши атаковали, а мы за ними, раненых выхаживали, мост когда построили, далековато было обратно возвращаться. Да и мы вроде как своими стали.

Те, кто шибко хотел, конечно, ушли. А были и те, кто остались, я в том числе. И не просто так…

Здесь я ощущала себя нужной среди своих, где никто за глаза нагуленышем не звал. Где я могла часть жизни. И помочь одному малышу не остаться сиротой или какой женщине вдовой.

Но бывало, что спасать нельзя было.

— Снеж, брось ты уже эти тряпки. Извелись они все, одни сплошные дырки! — раздраженно повела плечом Ярина, вставая с грубо сколоченного стула. — Выбросить их надо, да воеводе пожаловаться, пускай новые отрезки ткани принесут.

И вправду бестолковое это дело.

Откинула я моток повязок и встала с лавки, ужасно ныли кости и все тело.

С прошлой ночи на ногах, даже не верится, что свободная минутка нашлась отдохнуть.

И поесть.

— Ладно, девки, давайте пойдём есть, пока сами тут не грохнулись в беспамятстве. — Похлопала в ладоши Матриша. Она вроде постарше нас будет, кажись, и не девка, а уже женщина, только о себе мало что говорила, не любила она вспоминать, что было до того, как попала сюда. Правда в том, что не рвалась Матриша домой, а наоборот, с содроганием вспоминала о доме.

— Кто на дежурстве сегодня? — Опомнилась Марфа, прежде чем мы покинули шатер. Все недовольно поджали губы. Сутки были тяжелыми. И всем хотелось спать. Но кто-то должен присмотреть за больными. Не дело это — их без надзора оставлять.

— Идите кушать. Я останусь. — Раздался с угла голос Ярины, женщина как раз перебирала листочки сушеного шафрана. — Только мне чего закиньте сюда, а то подохну от голода.

Все мигом повеселели.

— Конечно… — фыркнула Марфа. — Прям сейчас сбегу за горяченьким, сюда принесу.

— А я через пару часов подменю тебя, — подала голос Стеша, и женщина благодарно ей улыбнулась.

Покинули мы лазарет дружной толпой, уходя подальше от запаха трав, крови и смерти к желанному аромату горячей еды.

Лагерь отдыхал после тяжёлого дня. Большинство мужчин уже поели, поэтому отдыхали у костра, тихо о чем-то беседуя.

Увидев нас, они здоровались, спрашивали, как дела, а кто помоложе даже пытался шутить, но не больше.

Воевода наш был суров на подобные шутки, а ратник его, дядя Филимон, и вовсе зорко следил и бдил, чтобы никто не покушался на наши невинные души. Пообещав солдатам посадить на кол любого, кто хоть надумает хотельки свои нам предъявить. И ведь за два лета никто не полез. По крайней мере ко мне.

— Ммм, девки, кажись, мясо… — блаженно закатила глаза Тамина, и мы дружно принюхались. И вправду пахнет местным бульенном.

— Вот и мои красавицы пришли. Давайте, пока всё не остыло.

Усатый дядя-повар разлил нам по щедрому черпаку в деревянной миске супчика с мяском и дал по свежей лепешке. Усевшись на поваленное дерево, мы принялись кушать.

Я же, как всегда, между Наталкой и Стешей.

Ели мы молча.

Потом сполоснулись у пруда и так же молча спрятались в своём шатре, падая с ног на шкуры, чтобы уснуть. И забыться на миг, вспомнить о маме и беззаботном детстве.

Мне снился странный сон, неведомый ранее.

Я гуляла по зимнему лесу, почему-то босая, в одной белой сорочке. И будто что-то звало меня вперёд. Убрала широкие ветви ели, что преградили мне путь. А там волки.

Много волков, белых волков.

Кружат на поляне, усыпанной снегом, и будто играются. Все вокруг одной женщины. Красивая, с белыми волосами до самой земли. А на макушке венок из еловых веточек, замершей рябины и крупных снежинок. На ней длинная шубка, серебристая, как сама луна.

И зверей отчего-то она не боится, а они к ней, словно щенки, ластятся, ласку выпрашивают.

Я, как зачарованная, вперёд шагнула, подойти к ней ближе, почувствовать ту же ласку, украсть хотя бы немножко тепла.

Снег под голой ступнёй предательски хрустнул, и волки мигом развернули огромные морды ко мне, оскалились кровожадно и приняли позу защитников. Страх сковал сердце. И я так и замерла на месте, ощущая, как смерть дышит в спину.

Но мягкий смех, словно перелив колокольчиков, привлек моё внимание.

— Тише вы, лохматые, разве можно не узнать свою кровь?

Пожурила она их, и волки виновато прижали уши к голове и начали скулить, умоляя о прощении.

Протянув мне руку, женщина поманила меня к себе.

Она так открыто улыбалась и была рада мне, что я смело сделала шаг вперёд, потом ещё один. Ещё и ещё. Уже не боясь огромных зверей.

Ведь она меня защитит. А они её боятся.

Заглядывая в красивые серые глаза женщины, я держалась за них, как за маяк. Но внезапно её глаза округлились от испуга, женщина ринулась ко мне и закричала:

— Снежка, берегись!!!

Снег вокруг меня резко растаял, превратился в темную мутную воду. Я как будто тонула в тёмной воде.