Секрет корпорации

Собрание было коротким. Ярослав Ольгердович, старший менеджер по персоналу, сообщил, что с первого числа этого месяца, то есть с завтрашнего дня, компания переходит на новый формат обслуживания клиентов. В целях повышения качества услуг, переход теперь будет осуществляться одним пилотом. Это снижает издержки, позволяет добиться ощутимого экономического эффекта, увеличивает производительность и так далее. В общем, он нес свойственный ему бред, а мы, переглядываясь, слушали.

— Руководством компании утверждены новые ставки заработной платы, с которыми вы можете потом ознакомиться, — он потряс листками бумаги с таблицами цифр, — внесены изменения в инструкции по обслуживанию, трудовой деятельности и безопасности. Всем прочитать и расписаться. А сейчас, в связи с нововведениями, прошу подписать новые контракты. — Ярик стал раздавать пачки всех перечисленных документов.

Один пилот. Мы никогда не совершали переход по одному. Раньше это считалось небезопасным, всегда был еще штурман, который страховал, помогал тянуть, иногда и вытягивал. Кто принял такое решение? Открыли что-то новое в технике переходов? Усовершенствовали терминалы? Что?

— А это не опасно? — подала голос Света.

— Специалисты по переходам считают, что нет. Если вы так не считаете, можете не подписывать контракт. В чем проблема-то?

Да, в чем проблема? В приличной зарплате? В том, что собственный дар, приносит не только удовольствие, но и пользу, и средства к существованию? Если сейчас выкинут на улицу, куда пойдешь? Если умеешь только это — таскать людей через пространство? Аккуратно составленная таблица зарплат: квалификация, расстояние, грузоподъемность, стандарты времени, премии. В деньгах мы ничего не теряли, даже получали надбавку. Я пробежала глазами казенные строчки контракта, и расписалась, как и положено, в двух экземплярах. Подмахнула инструкцию, чего там читать, канцелярщина, а совершать переходы я и так умею, ничем она мне не поможет. Шуршали листы, по комнате разносился шепоток, Ярик ходил между столами, отвечал на вопросы. Я протянула ему бумаги:

— Готово? Молодец! — Ярик отнес документы к себе на стол и разложил в стопки. — Ну, что ж, кто все подписал, свободен. Расписание переходов на завтра у дежурного.

Да, теперь кому-то придется уйти на новые маршруты. Хотя это так буднично обставлено, все равно сердечко-то екает. Куда? Сколько людей? Сколько по времени? Справлюсь ли? Я работала в корпорации всего год, с опытным напарником. Сергей как раз вышел вслед за мной. Он опоздал на собрание и сел где-то впереди, за головами других пилотов я его и не заметила.

— Ну, что, куда летишь? — излишне бодро начал он.

— Не знаю, а ты?

— Москва — Мюнхен. — Странно, чего Серегу поперли с нашего перехода Москва — Франкфурт. Ну да ладно, начальству видней.

— Знаешь, в Мюнхене есть отличный музей техники и там, представь себе, стоят все когда-либо существовавшие самолеты. Посмотреть бы, а?

Да, самолет теперь в диковинку, зачем, если есть такие, как я, как Серега, как Светка. Мы проще, безопаснее, быстрее. Раз, — и через полчаса уже в Австралии, не больше! Много транспорта оказалось на свалке истории, хотя, говорят, есть такие места, где ходят поезда и летают самолеты, но я лично не видела. Может, потому что некогда.

Чистый воздух городов, обилие зелени, цветов, птиц, бабочек. На улицах, где неслись с рыком автомобили, где гудели пробки, теперь прогуливаются пешеходы, играют дети, на остановках стоят мини-терминалы. Передвижение по городу — в пределах пяти минут.

— Веселовский, вы бы определились насчет отпуска, какая вам путевка подойдет — Куба или Карелия?

— Да, я сейчас зайду. — Ярик утаскивает в свой кабинет неподъемную пачку бумаг.

— А ты не говорил, что в отпуск идешь.

— Поменялись с Виктором, его жене отпуск пока не дают. А мне-то что. Тем более теперь, когда поодиночке, раньше или позже… Знаешь, пойдем кофейку попьем. Я вчера был в музее метро, такое тебе расскажу!

Серега неисправим, его тянет к старине, как пилота к терминалу. Ему уже пора диссертацию писать о старинных средствах передвижения. Надо сказать ему, пусть не тратит на нас запасы красноречия, пусть лучше пишет.

— Давай. Только я сейчас узнаю, какой у меня маршрут. Наверное, меня на нашем оставят.

Вася, задумчивый и неторопливый дежурный, выдал мне график моих переходов.

— Вася, я — в Рио?

— А ты что, не знаешь, где это?

— А почему только на неделю?

— Догадайся с трех раз. Карнавал! Наши нувориши хотят поприсутствовать на чужом празднике жизни. Разгребемся через неделю, будет другой маршрут. Жди.

— Ну, ладно.

На следующий день я отправилась на работу, как обычно, в первую смену — к 8 утра, в красивой форме — темно-зеленые брюки, жилет и салатного цвета шелковая блузка. Зелень символизировала экологичность предоставляемых нами транспортных услуг. Еще бы — ни капли керосина, только сила собственного сознания!

В 8.10 начинался мой первый переход. Честно говоря, я волновалась, спокойней было бы, если рядом находился Сергей, но что теперь, надо же когда-то становится самостоятельной. Сначала полагалось получить допуск к переходу, на так называемом тестере, который за несколько секунд обследовал состояние организма: в норме ли давление, температура, кровь и так далее. Я не очень разбиралась в показателях, у меня всегда все было отлично.

Я зашла в консультацию и встала за тестер, небольшую стойку буквой «Т» с чувствительной верхней панелью, на которую нужно было опереться руками. Олег, консультант, в белом халате с зелеными нашивками, стерильном и нарядном, включил программу и, посмотрев данные у себя на мониторе, махнул мне рукой:

— Отправляйся, порядок.

У всех пилотов переходы похожи. Я имею в виду то, как пилот представляет себе перемещение сквозь пространство. Обычно это представление формируется, когда за плечами уже несколько переходов, ты перестаешь бояться, знаешь свои силы. Потом, с кем бы ты ни летел, картинка и ощущения всегда будут одинаковыми. Другие пилоты рассказывали мне, что они летят, как птицы, как супермены, плывут, как облака, несутся как самолеты или ракеты. Я возносилась вверх с безумной скоростью, иногда снижая ее, иногда паря, ради удовольствия. Представьте, если бы вы вдруг оттолкнулись ногой от земли, пола, и сила гравитации была совсем маленькой, получилось бы что-то вроде самозапуска. Вот так было и со мной. Несешься сквозь воздух, сквозь ветер, и вот уже зеленый свет терминала, вспышка и — Австралия, Сибирь, Мексика, что угодно. Преград нет. Может, скоро и на Марс шагнем, но там пока нет терминалов.

На карнавал в Рио потянулись богатенькие папаши со своими семействами, большинство из «Агроэко», компании, получившей много лет назад подряд на озеленение Москвы, или «Чистокома», в свое время специализирующегося на утилизации старых транспортных средств, а теперь занимающегося мусорными отходами (слоган фирмы: «Москва — самый чистый город на Земле» с зеленым профилем храма Василия Блаженного). Сверкают бриллиантами молодые девицы, может, отпрыски древних загадочных олигархов, которые подверглись 50 лет назад экзекуции со странным названием расприватизация. Я оглядела очередь. Мне предстояло тащить что-то около ста человек. Раньше мы вдвоем проводили сто пятьдесят. Сердечко дрогнуло. Ну, ничего, приступим. Корпорация наверняка не с неба взяла такие цифры одного перехода, наверное, уж провели испытания, согласовали с медиками, школой переходов Штуцера. Так что — соберись, подруга, и вперед. Я подошла к рамке перехода или, как его еще называли, терминалу. Он представлял собой обычный проем двери с раздвижными дверцами, никелированный, с зеленой световой панелью по всему периметру, из-за чего походил на букву «П». По сути дела, это была передняя стенка лифта. Только, когда двери открывались, не было кабины — черная пустота.

— До перехода в Рио осталось 5 секунд. 1, 2, 3, 4, 5. Даю отправление.

Двери бесшумно разъехались, световая панель засияла красным светом, и я шагнула во тьму. Раз — и уже несусь вверх, вокруг меня летит пространство — разноцветное, яркое, темное, закручивающееся в спираль, в тоннель, трубу, и за мной, как бусины — оцепеневшие пассажиры. Жаль их, бедняг, они в ступоре и не чувствуют ни движения воздуха, ни скорости, ни полета, им кажется, что они стоят в комнате, набитой черной ватой.

Какое счастье каждый раз совершать переход — не передать этого чувства свободы, когда адреналин вбрасывается кровь, когда тебя не держит гравитация, когда сквозь пространство ты преодолеваешь половину земного шара.

Вдруг в следующий момент мне стало не хватать воздуха. Пространство быстро начало давить со всех сторон, сил воспротивиться не было, скорость падала. Уже был виден зеленый свет терминала, только это был свет далекой звезды. Подо мной висело сто человек, дышать было не чем, но я рванулась вперед, услышала странный хруст где-то совсем рядом и потеряла сознание от резкой боли в шее.

Вокруг все было белым, как зимой, такое впечатление, что я лежала где-то в сугробе и уже замерзла — я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, да что там, даже языком. И все же это был не сугроб. В легкие ворвался обычный больничный запах. «Наверное, у меня все поломано», — почему-то подумала я, тщетно пытаясь привести мои конечности в движение. Ну, хотя бы пальцами пошевелить! Раздались шаги, тихие, едва слышные. Здесь, наверное, в тапочках положено ходить.

— Марина! — голос Веселовского. Эй, Веселовский, ты бы еще в кадр попал, тогда бы совсем здорово было. Словно услышав меня, Серега, наконец, нарисовался перед моей кроватью. Лицо усталое, измученное, но улыбается. Да, теперь все мы с такими лицами будем ходить, пилоты-одиночки новоявленные. Как пассажиры-то там мои, я вспомнила смешного бородатого толстяка в пестрой рубашке, девочку в карнавальной юбке, женщину в нарядном вечернем платье. Попыталась поворочать языком, получилось что-то похожее на китайский.

— Лю. Ди. Как.

Веселовский вздохнул с облегчением. Может быть, врачи сообщили ему, что я буду в дальнейшей жизни немой.

— Люди нормально. Ты всех дотащила. — Тут вновь зашелестели тапки.

— Я же вам русским — русским! — языком говорю: «Подождите у входа». И что? Вы ждете? — недовольный женский голос. Потом лицо — красивое, строгое с узкими, поджатыми губами.

— Ну, как вы себя чувствуете?

— Не. Чу. Ю.

— Ничего, пройдет, вас поместили в обезболивающий кокон. Вы, извините, себе шею свернули на вашей работе. Не знаю уж, как умудрились. Придется в корсете походить. А так все в порядке. Молодой человек, прием посетителей до 19.00. Ясно? — и, зашелестев тапками, ушла.

— Я — смех, да? — представила себе как выгляжу.

— Ну да, забавно. Как космонавт в анабиозе в специальном снаряжении. Не бери в голову. Страховка покроет все расходы, тебе еще материальная помощь положена, больничный, путевка в санаторий. — Лекция на тему «Как хорошо болеть».

— Почему?

— Наверное, нагрузка была большая. Комиссия по безопасности ведет разбирательство, скоро тебя навестят. Но я не думаю, что ты виновата. Их проблемы.

— Хорошо. Живая. — И тут я заплакала.

Я жила с родителями в небольшом коттедже в Подмосковье. Дом стоял в густом сосновом бору, недалеко текла Волга. Поселок здесь был престижный, профессорский и довольно тихий. Отец у себя в кабинете писал очередной труд на тему «Культурные традиции и феномены XX века: утраченное и воспринятое», мама рецензировала дипломы по лингвистике студентов МГУ. Иногда заходил сосед-биолог Федор Игнатьевич обсудить новое постановление правительства или ход экологической реформы в Сибири, и тогда весь вечер на веранде гоняли чаи. Родители относились к моей работе без особого восторга, в семье я считалась потерянным для науки кадром и часто слышала горестные вздохи по этому поводу. Ну что поделаешь — судьба распорядилась иначе. Учеными все могут быть, а вот пилотами — единицы.

Я жила на первом этаже, в небольшой спальне с искусственным камином. Она была уютная, светлая, летом обычно окна всегда были открыты, и казалось, что сад заглядывает внутрь дома — вокруг росла долгоцветущая сирень, шиповник, смородина. Под окнами цвели ландыши и фиалки. Коттедж, как и другое современное жилье, был оборудован системой Умный дом. К примеру, ненужно было шарить в темной комнате по стене в поисках выключателя (рассказывала мама такое), достаточно было сказать вслух: «Свет». И сразу загорался светильник. Можно было просить света побольше и поменьше, вот как сейчас.

На столе стоял букетик полевых цветов, легкий ветер шевелил старорежимную тюлевую занавеску, а на моей постели, свернувшись клубком, спал молодой рысенок. Окна были открыты и он, как всегда, пробрался из леса. Умному дому разрешили его впускать. Он быстро привык к маминым котлетам, мягкому матрасу, теперь приходит, когда вздумается. Как у себя дома!

— Марина, пойдем пить чай, — Умный дом транслировал речь из одной комнаты в другую. Рысик пошевелил ухом и свернулся в еще более тугой клубок.

— Спи, котище. Что с тебя взять. — Я убрала свет и пошла на веранду.

Федор Игнатович принес к чаю шоколадно-мармеладных конфет и баночку меда.

— Маринушка, ну, как вы себя чувствуете? Мы все за вас так переволновались. Любаша просила вам пожелать доброго здоровьица, — заочная Любаша, которая к нам не ходит, нянчит профессорских внуков, всегда внимательна и добра. — Вот, послала медку.

— Спасибо, Федор Игнатович, тете Любе передавайте привет. У меня все хорошо, ничего не болит, скоро на работу выйду. — Мама принесла пирог с земляникой, услышала мои последние слова.

— Знаешь, Марина, полечись еще, дома побудь, с родителями пообщайся, а то совсем тебя не видим. На работу всегда успеешь.

— Да, Мариночка, у вас еще все впереди. А вот и Александр Иваныч. Как пишется, Алексанваныч?

— Пишется хорошо, только успевай диктовать. Новости слышали какие-нибудь?

— Говорят, со следующего года пустят прогулочные и туристические теплоходы по Волге. Сейчас проходит испытание новое экологически чистое топливо.

— Уже пять лет они корабли пытаются запустить, только все равно загрязнение окружающей среды выше Госстандарта. Но может, и получится.

— А порыбачить, Алексанваныч? Пойдем завтра поутру, к обеду ушица будет?

— Да, неплохо бы.

Так неспешно, под болтовню двух профессоров, треск цикад и кваканье лягушек с берега, проходит вечер, Умный дом отпугивает насекомых, и не летят мотыльки на яркий свет лампы, не кусают комары и мошки за нежные места академиков. Благоухает долгоцветущая сирень и маттиола. Плещется рыба в реке. Где-то видит сладкие сны рысь, потягиваясь, перебирая лапками, мурлыча. Я забираю с тарелки кусок земляничного пирога для Сереги и ухожу спать. Желтая лунная кошка дремлет, не замечая, как мышь-звезда убегает, подрагивая длинным хвостом.

С утра я решила поехать на работу, чтобы уладить формальности — объявить, когда заканчивается мой больничный и я смогу приступить к переходам. Хотелось также все-таки узнать мой постоянный маршрут и график, это бы успокоило меня и внесло в мою жизнь привычный ритм. От отсутствия работы я чувствовала себя более никчемной и слабой, чем от болезни.

Вася-дежурный встрепенулся, увидев меня в добром здравии и без шейного корсета. Зря я, кстати, его сняла, Вася мог бесплатно просветиться насчет того, как выглядели испанские королевы и придворные дамы в шестнадцатом веке.

— Марина! Привет! Уже на работу?

— Ага.

— Хорошо выглядишь, между прочим. Ярик у себя. Бездельничает. — Ну, это он ради красного словца, у Ярика всегда есть дела, пусть даже самые фантастические (вроде составления и анализа диаграмм по зависимости трудовой деятельности сотрудников от лунного цикла).

В кабинете у Ярика стояла, вернее, упиралась в потолок гигантская пальма. Кто-то из сотрудников делал переходы на острова в Карибском море и привез оттуда кокос. Кокос посадили в горшок и подарили Ярику. Пальма выросла, и теперь мы ждали плодов.

— Марина, приветствую, — начал он в своем благожелательно-любезном стиле. — Как больничный? Как здоровье?

— В понедельник могу выйти на работу.

— Не пойдет. — Объявил он так категорично, что у меня задрожали коленки.

— Переэкзаменовка, раз, результаты медицинского обследования у меня на столе, два. Если успеешь до понедельника, тогда — пожалуйста.

— Напугал меня.

— А что ты хотела? Это ж инцидент, я бы даже сказал, инцидентище. Надо порядок соблюдать. У меня ж инструкция, у меня ж техника безопасности. Не шутки.

— Хорошо-хорошо.

— И не забывай, в субботу и воскресенье я выходной, бухгалтерия выходная, в общем, все выходные, поэтому документы должны быть поданы не позже пятницы. Ясно?

— Ясно.

— Ну, бывай. Выздоравливай. Пока.

— До свидания. — Дверь за мной закрылась автоматически. Я перевела дух. Однажды кокос вырастет и упадет кому-то на голову. Я даже знаю, кому.

Теперь нужно было двигать до Штуцеровки, чтобы договориться о переэкзаменовке. Можно было просто позвонить, но так хотелось увидеть Артура, войти в родные стены, посмотреть на абитуриентиков, бедных, ждущих своей судьбы… Я поспешила к мини-терминалу и через пару минут уже оказалась перед школой — зданием из белоснежного пластика и стекла, такого легкого, полувоздушного, похожего на птицу. Личный штуцеровский проект. Как Штуцеру удается быть таким талантливым!

Перед зданием, несмотря на раннее утро, уже толпилась молодежь. Студенты-добровольцы помогали организовать очередь, объясняли, что надо делать. Сама через это проходила. Сначала — в медкабинет, проверка на тестере, потом, если есть допуск, к секретарю, там составляется общая карточка абитуриента, личные данные, медицинские показатели, все это пересылается Штуцеру в тот момент, когда сам студент заходит в комнату для практикумов. А там делаешь или не делаешь переход.

Перед аудиторией, где шла проверка на прочность, сидели на диванчиках претенденты, зажав в липких ладошках какие-то талоны. Я уж и не помню, зачем они. Для порядка или как раз для того, чтобы мять в руках. Все волнуются, это естественно. Там же Штуцер, великий и ужасный. За столом у входа в аудиторию сидела секретарь и оформляла абитуриента: имя, фамилия, адрес, год рождения, сведения о родителях, образование и так далее. Компьютер записывал под диктовку и отправлял файл на машину к Штуцеру. Секретарь меня узнала, кивнула. Выделит мне пару секунд через пару секунд. На большее нельзя отвлекаться, вон сколько народу.

Высокий темноволосый парень приятным голосом диктовал свои данные. Потом он, переминаясь с ноги на ногу, стал терпеливо ждать, когда выйдет предыдущий абитуриент, а секретарь Алиса поманила меня пальцем:

— Принимает уже три часа. Ребята из других часовых поясов. Ему положен перерыв на 15 минут. Можно после этого, — она кивнула на парня, — сделать. Сейчас ему предложу. — Алиса что-то прошептала перед экраном. — Ага, согласен. Смайлик мне прислал, — игриво сообщила мне она. И затем громко, важно:

— Следующий.

Брюнет, лет семнадцати, видно сразу после школы, все также неуверенно стоял у двери. На диван он уже сесть боялся. Я разглядывала его исподтишка. Ничего, широкоплечий, спортивный, чем-то похож на Сергея, мог бы потянуть. Почему-то казалось, что именно он должен пройти тест. Я бы даже могла держать пари на то, что пройдет. Тут дверь рывком открылась, и показалась красивая рыжая девушка, вернее, девица или, как таких называет Штуцер, мадам. В общем, эта рыжая дама захлопнула изо всех сил дверь и резко зашагала по коридору. Объяснять ничего не надо было. Провалилась.

Брюнет вздохнул, открыл дверь и вошел. Дверь закрылась неплотно. Двери здесь были простые, не автоматические, то ли в подражание старинной архитектуре, то ли потому, что во время поступления в них слишком часто долбились головой, ударялись другими частями тела, старались выместить всю злобу и отчаяние. Я покрутилась у входа в аудиторию, якобы изматываясь от ожидания, потом притворилась, что читаю объявление на двери, и носком туфли осторожно сделала щель. Щель была узкая, я видела только противоположный конец аудитории, с аркой перехода, за которой вдруг появился мой знакомый брюнет, помахал рукой и снова исчез. Я чуть не подпрыгнула. Эх, надо было поспорить, хотя бы с Алиской.

Но, к моему удивлению, через пару секунд, меня чуть не ударило резко открывшейся дверью. Бледный брюнет зашагал прочь по коридору, не поднимая головы.

— Алис, у него со здоровьем все в порядке?

— Со здоровьем — все, а вот с мозгами… — Бедная Алиска покрутила у виска. — Нет, точно?

— Да вот его карточка, 100 %-ный допуск. Ну, переход человек не сделал, что не видела такого никогда?

— Видела. — Отличный был переход, между прочим, с хорошей скоростью и координацией.

Тут появился Артур, посмотрел на меня, на Алиску, на очередь.

— Алиса, ты тоже иди, отдохни.

— Иду.

— Ну, привет. — Он улыбнулся. — Поспешим.

В школьном ресторанчике народу было немного. Студенты готовят экзамены, абитуриентам не до этого. Нам принесли кофе и сок.

— Ты по делу? — он знал, что отрывать от приема по пустякам я его не стану.

— По делу… Только сначала вопрос. Хотела тебя спросить, как ты определяешь будущих пилотов? — Он улыбнулся, это был очень простой вопрос и ответ был простым.

— Ты сама знаешь, что важно несколько составляющих: совершить переход на тесте, иметь отличные медицинские показатели и нормальное душевное здоровье. Маньяки нам не нужны! — как всегда при отборе студентов он был весел, энергичен и доволен жизнью. — Совпадает — берем.

— А ты не можешь отказать человеку потому, что он не понравился тебе лично?

— Ну, мало ли мне кто не понравится? Способных-то единицы, кто ж будет людей возить? — молодцеватый, подтянутый, несмотря на возраст, так и лучится. Девчонки-выпускницы почти все уходят из школы влюбленными в него. Я не исключение. — Сейчас хороший набор, попадаются ценные кадры. Но и неспособных, ух, как много. Столько времени впустую уходит. Ладно, обычное дело. Ты-то как? Поправляешься?

— Мне нужна переэкзаменовка, без нее меня не допускают к работе. Поможешь?

— Но ты же вроде в отпуске?

— Это больничный. Он заканчивается. А отпуск я возьму позже. Отдохнула уже.

— Ладно, как скажешь. Комиссия может собраться не раньше четверга.

— Меня вполне устроит. Я готова.

— Хорошо, Марина, я побежал, ребята ждут. Пока!

— Пока! — кофе остыл. Кончик соломинки в стакане с соком был порядочно обгрызен. Он так легко соврал мне, что я вроде этого и не заметила. Охмурил лучезарной улыбкой, успокоил и исчез. Только я все поняла. Он врал насчет тестов. ВСЕ УМЕЮТ ЛЕТАТЬ.

Я шла по улице. Обычные люди, бегут, спешат куда-то и даже не подозревают о своих способностях, о волшебстве, заключенном внутри них. Никогда не узнать чувство полета, невесомости, легкости, парения, свободы, скорости, которое переживаешь только во время перехода, никогда не ощутить превосходства над вязкой стихией пространства… Корпорация отнимает такую возможность у людей ради сверхприбылей, ради тотального контроля на рынке транспортных услуг. Грузовые и пассажирские перевозки, почта, деньги, документы, даже подарки детям в Новый год от Деда Мороза — все идет через корпорацию. А если бы люди знали о собственных талантах, то нужно было бы платить лишь за использование терминалов, и это были бы копейки при таком-то пассажиропотоке, масштабном, глобальном. Хотя… Может, и терминалы — тоже фикция, может, они не нужны? Почему ученые из других стран, других фирм не могут создать аналогов? Потому что ищут частоту силового поля, а ни поля, ни частоты нет. Никто из простых смертных не знает на самом деле, как работает терминал. Такие люди, как Штуцер, скорее всего, знают, но молчат. Я позвонила дежурному в компанию.

— Передайте сообщение для Сергея Веселовского. Позвонить Марине.

— Веселовский будет через 10 минут. Передам. До свидания.

Надо отдать Егору Михайловичу Лужкову должное — при нем город преобразился, Москва, вернее, ее центр, который теперь находился в пределах Третьего транспортного кольца, был одним из самых чистых в мире. Много деревьев, в том числе вечнозеленых, цветов, фонтанов, прудов, открытых бассейнов. Город, наконец, задышал. Магистрали и шоссе превратились в зеленые бульвары и парки. Долго думали, что сделать с роскошными подземными паркингами (говорят, ради одного из них 70 лет назад даже сожгли знаменитый Манеж) и превратили их в места для развлечений — бары, дискотеки, казино, ведь у людей появилось теперь столько свободного времени. Почти все автомобили были уничтожены, за исключением тех, что отдали в музеи и в фирмы по организации ретро-досуга. Где-то существовали магистрали, по которым за большие деньги можно было гонять на автомобиле. Веселовский бы точно хотел, может, даже копит деньги на подобную авантюру. Он мне еще что-то говорил про такую штуку… воздушный шар, называется. Тоже его очень привлекает.

С Сергеем мы договорились встретиться на Гоголевском бульваре, бульвар был одним из старейших в городе и принадлежал к так называемому Садовому кольцу. Гоголевский я любила больше других. Сюда мы мчались после занятий в Штуцеровке гулять, сидеть на лавках, есть мороженое, здесь по осени трогательно и нежно шуршали листья под ногами влюбленных, а зимой шел самый пушистый в городе снег. К тому же неподалеку находился любимый Сергеем Cтарый Арбат.

— Я сегодня была у Штуцера. В школе прием новых студентов. И случайно увидела, как один парень сделал переход. А Штуцер его не взял.

— Не может быть! Значит, с парнем что-то не так.

— Все так. И более того, Штуцер меня обманул. Он мне соврал.

— И какие ты сделала выводы?

— Я думаю, что каждый человек способен делать переход.

— Уверена?

— Уверена. Думаю, если сравнить количество студентов, которых он берет каждый год и количество сотрудников, которые по плану требуются корпорации ежегодно, мы увидим одинаковые цифры. Ты не замечал, что каждый раз набор совершенно различен, иногда брали мало, иногда очень много, иногда прием был стабильным. Штуцер сетовал на отсутствие природных закономерностей в таком хрупком деле, как способность к переходам, на то, что нельзя ничего спрогнозировать, подвести под теорию вероятности и так далее.

— Но ведь сам человек, делающий переход, он же должен почувствовать что-то неладное?

— Что? Вспомни себя. Делая первый раз переход, испытываешь жуткие ощущения, вроде того, что ты в тесной комнате с черной ватой, ты ничего не соображаешь, у тебя координация нарушена. Скорее всего, такие ощущения можно приписать неудаче, тому, что переход не удался.

— Согласен. Тогда получается, что вся его концепция, вся его школа — вранье? Целый год интенсивного, отборного вранья… Точнее, целая жизнь.

Повисла тишина. Суть сказанного, наконец, дошла до каждого. На душе стало гадко. Сергей задумчиво крошил голубям сладкую булку. Мимо шла мама с самодвижущейся коляской, в которой, видимо, посапывал младенец. Ему — летать?

— И что теперь? — Сергей посмотрел мне в лицо.

— Надо сказать нашим. — Голуби ворковали у самых ног. Юркий воробей схватил самый большой кусок и улетел на дерево.

— Попрошу проверить Виталика то, о чем ты говорила: ежегодные данные по количеству выпускников и кадровым требованиям корпорации. Соберемся вечером у меня. Пойдем. — Сергей стряхнул крошки с колен, взял меня за руку, и мы побрели к Кропоткинскому мини-терминалу.

У Сергея собралась отработавшая смена, пятнадцать человек. Я рассказала им о тестах у Штуцера, Виталик, компьютерный гений, подтвердил догадки о заказе корпорации на новых сотрудников.

— Понимаете, терминалы могут быть не нужны!

— Марин, но тогда и мы тоже, извини, будем не нужны. Если все могут совершать переходы, то работа корпорации во многом утрачивает смысл. Ну, грузоперевозки еще останутся, уборка мусора, а так… Кто куда захотел, туда и перешел, без всяких ограничений. Без контроля, без оплаты, без идентификационных документов и виз. Тогда же преступность появится, кто-то станет пользоваться переходами в криминальных целях, нельзя будет ни зафиксировать личность пассажира, ни наличие оружия, подростки и дети начнут убегать от родителей в Австралию куда-нибудь и так далее. Проституция, убийства, воровство, похищения, разбой с доставкой на дом. И весь Китай с Африкой будет у нас. Опасная штука. Знаешь, Штуцер, пожалуй, прав. Переходы не для всех. Да и тогда, как же наша работа? Чем будешь на жизнь зарабатывать, Марина? — да, переоценили мы деятельность Виктора во главе профсоюза, думали, он за правое дело, за интересы трудящихся, а он для себя, родимого всегда старался. Всем зарплатку побольше, а, значит, и себе. Всем профсоюзные путевочки, и себе тоже. Нет, ну, все понятно, деньгами и хорошей жизнью мы, пилоты, развращены, как никто. Вон, Серега, согласится ли он отказаться от вполне респектабельной квартирки под крышей элитного небоскреба, с зимним садом, сауной, громадного балкона террасой? Он, мальчик из трущоб, откуда-то с окраин Москвы, из района, где не знают, что такое фонари, мусороуборочная машина, где сначала учатся драться, а потом ходить. Если бы не корпорация, кем бы он был, как сложилась его судьба? А так — вполне обеспеченный молодой человек, с положением, с недвижимостью, пытается пристроить в Штуцеровку своих друзей, знакомых, их знакомых. И вот, если корпорации придет конец, если все станут сами с усами, то Сереге придется переехать в квартирку поменьше, эту он не потянет, и жить, видимо, придется, на деньги от продажи. Мы же ничего больше не умеем…

— Виктор, представь, если бы большинству людей говорили, что они не могут ходить, и перевозили бы их на инвалидных колясках, это было бы нормально? Неужели ты бы не хотел, чтобы твой сын сделал переход, сам, без тебя?

— Я бы, может, и хотел, но куда это его приведет? Где гарантия, что такая способность пойдет ему на благо?

— Но выходить на улицу ты ему не запрещаешь?

— Марина, ты извини, у тебя нет детей, и спорить с тобой я не собираюсь. Это вопрос родительского опыта. — Виктор обиженно поджал губы.

— Ты рисуешь слишком мрачную картину. А если все пойдет хорошо, если придумают, как контролировать переходы и так далее?

— Может, и придумают. Но сначала придется пройти через хаос, это же понятно. — Он помолчал, потом излишне задушевным голосом проронил:

— Марина, мне кажется, что авария плохо на тебя повлияла. Тебе надо успокоиться, отдохнуть. А в корпорации знают, как лучше.

Все молчали, у нас было принято говорить по очереди, не галдеть, мы все вышли из школы Штуцера, и там были именно такие порядки. Затем сказал Виталик, его всегда интересовали технические вопросы:

— Мне кажется, что проблема контроля — не вопрос. Выдать каждому личный терминальчик, и все. Для детей — кодированный доступ.

— А если терминал на самом деле декорация? Повернулся вокруг себя три раза и уже в Индии, тогда что? — Это Стелла. Бывшая Серегина пассия, красивая до умопомрачения, но стерва, терпеть ее не могу. Ревную. Однозначно. Но эмоции в сторону, момент не для личных переживаний.

Сейчас мы будем делиться на фракции, сомнений никаких. Один из самых сплоченных коллективов размежуется на лагеря и воюющие стороны. Придется занять место в каком-то окопе. Я для себя уже решила, посмотрим, как остальные.

— Получается, мы еще ничего не знаем, а уже говорим «нет».

— А потом, может быть, поздно. Когда изобретали атомную бомбу, тоже думали, что здорово будет.

— Да, неясно, как блокировать переход каких-нибудь боевиков, террористов, бандитов.

— Получается, из-за моральных уродов нормальные люди будут лишены чуда, свободы, полета? — Стелла пошла в атаку, ну дает.

— Знаете, ребята, я думаю, что сначала мы должны узнать, как мы сами совершаем переходы, как работают терминалы. И работают ли они вообще. И только потом что-то решать. — Виталик?

— Я постараюсь. — Ну, что ж, хорошо, что Виталик не трусит, за взлом сервера корпорации по головке не похвалят.

— Ты осторожнее.

— У меня своя система, не беспокойся.

— Думаю, не нужно никого предупреждать насчет молчания-золота? — Внутри что-то дрогнуло. Противная мысль, что кто-то может предать, пробралась в голову. Да, теперь нас объединяет секрет, а секрет — всегда искушение. Пока мы еще доверяем друг другу, но что будет завтра?

Ребята засобирались по домам. Скорее всего, Штуцер знает, что мы были у Сергея, только вряд ли что-то предпримет. Главное, чтобы все молчали и держались друг друга, он же сам нас этому учил.

— Останешься? — просто спросил Сергей.

— Останусь, — домой мне, пилоту, тащиться не хотелось.

Москву нельзя было не любить, особенно из Серегиной поднебесной квартиры, откуда открывался вид на большую часть города. Вот столица вплывает в сумерки, зажигаются огни, фонари, горят зеленым светом арки терминалов — отсюда, с высоты, крошечные буковки «П», в которых исчезают и появляются люди. И вот уже синяя дымка вечера легко падает на город. Это лето выдалось какое-то спокойное, мягкое, в меру солнечное и в меру дождливое, говорят, природа близка к экологическому равновесию, а может, удалось реанимировать старый климатический проект Лужкова-старшего.

Мы вышли на террасу. В воздухе носились какие-то южные запахи: кипарисов, роз, фруктов. «Агроэко» засадила Москву новыми морозостойкими сортами деревьев и цветов, прямо под окнами домов росли сливы, черешни и абрикосы. Чудилось, что где-то далеко даже шумит море. Так хорошо, спокойно. Опершись на перила, мы смотрели на город.

— Что нужно людям для счастья? Теплое лето, любимые люди рядом, хорошая работа, жилье, творчество, свобода? Все говорили о страхах, об опасностях, а ради чего мы все это затеваем? Что даст независимость от корпорации? — Сергей был старше и мудрее меня, казалось, он знает ответы на все вопросы.

— Люди станут ближе. Не нужно будет копить несколько месяцев, полгода, год, чтобы навестить родителей, друзей, родных. Путешествия не для богатых, а для тех, кому интересен мир, чужая культура, другие страны. Народы станут ближе. Времени на поездки станет меньше, значит, его можно тратить на что-то интересное, творческое. Не думаю, что это станет какой-то революцией для человечества, все зависит от самого человека, как он сумеет распорядиться этим даром. Когда корпорация только начинала работу, ведь многие были против — столько безработных, такие дорогие переходы, такие масштабные работы по утилизации старого транспорта и так далее, но зато города стали чище, экология в целом поправилась, стало меньше конфликтов из-за энергоресурсов. Тем более появились альтернативные источники энергии. Может, и эта новая возможность для каждого преодолевать пространство станет толчком к новым открытиям.

— Корпорация не даст. Это большой бизнес, большие деньги, контроль, информация. Разве корпорация согласится такое потерять ради блага человечества? Разве ее интересуют бедняки, не видевшие ничего, кроме своих трущоб и халуп, старые родители, вдали от детей, люди, живущие на севере и мечтающие по выходным отдыхать на море? Корпорация платит такие налоги в бюджет своей страны, что речь пойдет уже о национальных интересах. Пусть мы немного сверхлюди, но нам вряд ли справиться. Корпорации и государству это будет не выгодно. Сейчас она обладает правом на терминалы, переходы, своих сотрудников, а после? Боюсь, что и терминалов у нее не останется, придумаем что-нибудь другое.

Штуцер будет следить за нами, он не дурак, ты его прекрасно знаешь. Нас могут уволить без права пользования терминалами. Что тогда? Мне придется к тебе в гости целый день пешком идти, не смешно ли, мне, пилоту!

— Артур на их стороне, но почему? Ведь не деньги и положение для него главное. Когда он учил нас, он казался мне таким благородным. — Для Сергея, как и для меня, Штуцер был воплощением лучших человеческих качеств, в том числе честности, щедрости, порядочности.

— Он уверен в том, что спасает человечество от неконтролируемой свободы. А это уже миссия, призвание. Люди, как дети, а в роли педагога он всегда был неплох. Такие педагогически одаренные миссионеры всегда с удовольствием экспортировали так называемую демократию в приличные страны, в том числе, увы, и к нам. Теперь мы державка так себе, придаток корпорации, зато демократичные.

— Мы могли бы избавиться от корпорации. Начать все заново. Великая империя на шестой части суши, свобода, равенство и братство. — Серега остается поклонником старины, романтиком, идеалистом. Веселовский он и есть Веселовский. Верит в легенду о Великой империи. Даже какие-то факты приводит. Ему бы книги писать.

— Не знаю, Сережа, ввязываемся мы с тобой туда, откуда можем не выбраться. — При слове «не выбраться» у него темнеют зрачки, и я знаю, что он вспоминает — белую больничную койку, меня в специальном коконе, обматывающем тело, словно мумию. И тихо добавляет.

— У меня к корпорации есть личные счеты.

Утром Сергей пошел на работу, мини-терминал у него, как жильца элитного комплекса, был прямо под окном. Я отправилась домой искать лекции Штуцера. То, что секрет переходов скрывался где-то среди его многочисленных фраз, монологов, поучений, для меня было очевидно. Это следовало из харизматической личности самого Штуцера, похожего чем-то на главу тайного монашеского ордена. Он сам прошел все ступени посвящения, теперь мы должны были их преодолеть. И обставлялось это похоже — через знание к силе. Он говорил нам, а мы слушали и не понимали, тем более казалось, что главное — это терминал, переход, практика, а теория — чепуха. Мои лекции были одними из лучших, Штуцера я считала героем, гением, записывала за ним каждое слово, даже чего-то не понимая. И, что льстило, он ведь меня выделял, считал очень способной. Да, Артур… Героем ты больше не будешь. Люди не всегда любят, когда их обманывают, хотя ты так не думаешь. Солгал, значит, предал. Кому же, как не мне, так верившей тебе, найти ключ к секрету корпорации?

«Мои лекции не продаются на дисках, не распространяются в виртуальности», — сказал он нам и заставил писать по старинке, от руки, в ТЕТРАДЯХ. По его мнению, так делали раньше студенты. Вообще в школе было много необычного, странного, красивого, оригинального, это отличало нас от всех остальных учащихся и объединяло друг с другом. Штуцеровские студенты во время учебы жили в хорошем доме, «общежитии», каждому предоставлялась однокомнатная квартирка, здесь часто ходили в гости, устраивали праздники, отмечали дни рождения, после выпуска группы определяли работать в один филиал, благодаря чему возникала какая-то семейная атмосфера. И ведь это всем нравилось. Где-то там молоденькие ребята, захлебываясь от счастья, делают свои первые переходы, учатся дружить, стоять друг за друга, а мы сейчас возьмем и все разрушим. Воспетое в студенческих песнях Штуцеровское братство, смелый полет и зеленый свет в конце тоннеля. Все будет по-другому.

Тетради лежали в нижнем ящике стола. «Физиология», «Психология», «Социология», «Анатомия», «Основы медицинских знаний и первая доврачебная помощь», «География, телепортационная география», «Пространственно-временной континуум», «Йога», «Специальные состояния: медитация, молитва, концентрация, гипноз», «Работа с терминалом», «Теория по осуществлению перехода: отправление, переход, прибытие». Некоторые курсы имели обобщающее название, но, например, из социологии нам вычитывались только темы, касающиеся отношений в малых-средних группах.

За что браться? Надо идти с самого начала, с тестов. Уже на тестах Штуцер знал, кто на что был способен. Но как? Ведь сам претендент еще ничего не умеет, делает, что ему говорят. Делает, что говорят. Что там говорят? В какой момент? Сам Штуцер говорит? Слово, фраза, которым вводят в специальное состояние, благодаря которому переход возможен?

Когда-то я тоже проходила тест, но это было несколько лет назад да и волновалась я будь здоров, о таких ощущениях стараешься поскорее забыть. Наверное, там происходит что-то вроде того. «Доброе утро! Меня зовут Артур Штуцер, а вас?» «Расскажите немного о себе, кто вы, где родились, чем любите заниматься». «Хорошо. Видите вот эту рамку терминала? Наверное, уже проходили через нее с пилотом, ну вот и славно. Ваша задача — войти через эту рамку, выйти через ту, что стоит в конце комнаты, помахать мне оттуда рукой, и вернуться тем же образом». Человек исполняет все, что делает Штуцер, и Артур говорит ему свой вердикт.

Он обучил нас мастерству переходов, искусно замаскировав секрет, чтобы мы сами не понимали, как это делаем, чтобы никакой первый встречный не разгадал. Каста, орден посвященных, который владеет ларцом без ключа.

Я стала читать лекции, начала со «Специальных состояний», хотя «Работа с терминалом», «Теория по осуществлению перехода» тоже заслуживали внимания, потому что Штуцер всегда читал их сам.

У меня был аккуратный, ровный почерк, сейчас такой редкость, никто от руки не пишет и не печатает, только в начальной школе. Универсальный и быстрый способ — диктовка пишущему устройству, устройство само отредактирует и стилистические, и грамматические ошибки, если надо переведет. А тут — карябай ручкой. Штуцер умно придумал. Записанные таким образом лекции трудно распространять. Если только отсканировать и отыскать редкую программу дешифровки рукописного текста.

Посреди записей о медитации дом сообщил, что мне звонит некий Барбос. На экране возникла физиономия мультяшной собаки из последнего нашумевшего диснеевского шедевра. Собака объявила, что я должна быть в курсе насчет ее звонка. Я кивнула (Нет, мне, конечно, не часто мультяшные собаки звонят, но мало ли…). Собака смешно оглянулась по сторонам, потом с заговорщицким видом стала мне говорить:

— Итак, милочка, интересующий вас объект изготавливается, нет, не там, где это дешево — в Китае, а там, где это очень дорого и невыгодно, но зато все шито-крыто. То есть на военных заводах Большого государства, могу даже штат назвать. Масс…Ой! — вдруг спохватилась собака, схватила невесть откуда взявшуюся тряпку и потерла перед экраном. — Разговор словно отмотали назад. — То есть на военных заводах. Конструкция объекта весьма проста, главная же его особенность — подача непрерывного, устойчивого радиосигнала на длинных волнах. Для чего они подаются, я не знаю. У меня все. Извините, звонок придется стереть. — Собака трудолюбиво заработала тряпкой. Потом экран погас.

— Дом, мне кто-нибудь сейчас звонил?

В ответ без заминки:

— Нет.

— Ну и ладненько.

Что ж. В технике я не разбиралась, и мне передали только принцип работы терминала. Это должно было помочь, только я пока не знала, как, и снова взялась за лекции.

Штуцер любил гипноз, почти на всех занятиях мы были свидетелями каких-либо забавных фокусов. Нина маршировала, как бравый солдат, Виталик пел песни на турецком, я плясала неведомую мне «цыганочку» (говорят, это было здорово). Может, все дело в гипнозе? Терминал оказывает постоянное гипнотическое действие, такая идея вполне согласуется с данными Виталика.

Дом любезно переправил мне с кухни обед. Готовил тоже он, мама уехала принимать экзамены. Лето. Сессия. В Штуцеровке тоже. Только новые студенты уже приняты, чтобы не портили себе нервы, нормально провели лето и набрались сил перед учебным годом. У Штуцера были свои правила, и мы их любили. Может, потому что были загипнотизированы? Дом, не попрекая лишними килограммами, прислал дополнительное пирожное.

— Ваш отец идет пить чай. Составите ему компанию? — Дом-душка, такой интеллигентный, забавный.

— Нет, спасибо.

А что даст отцу возможность самостоятельного перехода? Не так много. За свою жизнь он побывал во многих странах мира, а сейчас его передвижения сосредоточены пока в недоступных сферах — среди веков и цивилизаций прошлого. В город он выбираться не любит, удовольствие ему доставляют только пешие прогулки по местам детства и юности — тихие неприметные улочки, где они дрались с каким-то Толяном, бульвары, где закидывали девчонок снежками, проспекты, где когда-то были кинотеатры, кафешки с самым вкусным мороженым, которое сейчас не делают. И так далее, и так далее. Да, наверное, он восхитится чувством полета, свободы, но я боюсь, что он и так его уже испытал. В другом смысле, конечно. Я оставила лекции.

Отец сидел на веранде в кресле-качалке, смотрел на закат. Солнце окрашивало в мягкий, золотисто-розовый цвет небо, облака, воздух. Первый закатный луч коснулся его лица, он закрыл глаза и сидел, наслаждаясь ласковым теплом. Я прошуршала к столу. Сегодня мы с отцом еще не виделись. Утром, когда я вернулась, он был занят в кабинете.

— Ну, как там, Маруся, в городе? — он часто придумывал мне всякие смешные имена, главное, чтобы начинались на «М».

У отца существовала четкая граница между поселком и городом. В поселке все было тихим и умиротворяющим, а из города обычно приходили дурные вести, в городе обязательно кто-то организовывал авантюры с папиным участием, ему приходилось бросать диктовку книги Умному дому на полуслове и бежать, бежать, бежать. Потому что ходить, как нормальные люди он не умел, только шагом, переходящим в бег.

На его вопрос я не ответила, да и не нужно было. Он просто приглашал меня к беседе. И мне действительно хотелось с ним поговорить. Заходить издалека не было смысла. — Как ты считаешь, корпорация — это хорошо для мира?

— Почему ты спрашиваешь? Решила все-таки бросить работу, получить достойное образование? — Отец развернул кресло, чтобы солнце не слепило глаза. — Дело ведь не только в корпорации. Это сложно. Захочешь ли ты выслушать нечто нудное и долгое?

— Хочу. — Я села за стол.

— Когда-то в качестве направляющей своего развития цивилизация выбрала технический прогресс. Считалось, на этом пути можно многого добиться, но вектор оказалось тупиковым. Вместо того, чтобы направить свои знания, открытия, изобретения внутрь духовного мира человека, избавив его от необходимости постоянно заботиться о пище насущной, об одежде и так далее, цивилизация, наоборот, превратила эти потребности в культ и стала загромождаться вещами, превращаясь в глобальный потребительский рынок. Tergo, ergo sum — я покупаю, следовательно, существую. Потребитель товаров, культуры, религии, потребитель жизни, человек стал вечным заложником зеркальных храмов — торговых центров. Все для удобства, для комфорта. Каждый месяц — новая одежда, обувь, косметика, бытовая техника, сотовые телефоны, компьютеры, иначе нельзя — немодно, несовременно, нефункционально. Понимаешь, насколько это абсурдно — тратить неимоверное количество времени и денег на вещи? На нечто инертное, неживое, бессмысленное.

Любовь к деньгам, к прибыли стала динамической силой мировой экономики. Каждой семье — четыре автомобиля. Автомобиль устаревает за год. Мир — большая автомобильная помойка, обильно политая бензином. А самолеты, загрязняющие небо и землю, а нефтеналивные танкеры, сочащиеся черным золотом? В результате — таянье ледников и угроза глобальной катастрофы. Дети в мегаполисах рождались с аллергией, астмой, бронхитами. Воздуха уже не было! Разве изобретение корпорации не стало спасением человечества? Это была попытка дать людям возможность получить свободное время для самое себя, для общения с природой. Return to innocence. Вернуться к невинности. Новый чистый мир без границ. Возврат к точке отсчета, когда можно заново придумать будущее человека. Но ничего не перевернулось. Власть над миром захватила другая группировка — место «нефтяников» заняли «экологи». И гонка потребления, овеществления продолжилась. Отдельный человек слишком слаб, чтобы противостоять этому. Никто не хочет становиться изгоем, аутсайдером. — Я медленно заливалась краской. Неужели он думает, что и я тоже — в корпорацию — из-за денег?

— А мы, папа, почему наша страна не играет никакой роли в мировой политике, почему зависит от корпорации, почему сдалась? Или история о Великой империи всего лишь миф? Если она была, то почему исчезла?

— Один замечательный ученый, большой поклонник Великой империи, долгое время занимался проблемой разрушения, или, если угодно, обрушения, этого государства. Труд получился хороший, «Психология страны на переломе» и дальше заумная расшифровка, не помню точно. Он даже получил Нобелевскую премию за эту работу. Так вот, он изучил много разных документов, мемуаров, архивов, телевизионных передач и газет, пытался углубиться в обычную, повседневную жизнь простого человека. Его интересовал вопрос: почему и в какой момент гражданин стал равнодушен к судьбе своей страны, а, следовательно, к своей судьбе. Почему человек отказался воспротивиться, встать на баррикады, отстоять свое право на нормальную жизнь, почему народ, победивший в одной из крупнейших и кровопролитнейших войн, смирился, отдал себя на заклание? И вот, несмотря на Нобелевскую премию, на объем этой монографии, он ни черта не понял. Написал банальные выводы, но понять не смог.

Другой исследователь пытался выяснить причины патологической привязанности интеллигенции к странам Запада. Что скажет Запад? Что подумает Запад? Мы должны быть как Запад. Мы должны ориентироваться на Запад. Просто мантра какая-то. Запад лучше, умнее, моральнее, чем мы, варвары с окраин. Кто придумал это? Откуда? Западный агитпроп? Но почему воспринят настолько близко к сердцу, что можно попирать свою родину ногами и еще гордиться этим? Вечная тяга к мировому сообществу, хотя ведь ясно было, как Божий день — мы и есть это мировое сообщество, у нас люди, территории, культура, вера и убеждения, сила, наконец. Но нет. Запад лучше. Логичным продолжением была работа о предательстве национальной элиты. Президенты, чиновники, олигархи, депутаты, интеллигенция… Новейшие комплексные подходы, системный метод, многомерные исследования, мультинаучные теории. И все впустую. А выводов нет, на что надеяться в будущем — неясно. Может быть, мы уже состоялись. По одной теории у каждого народа есть всплеск некой энергии, пассионарности, свой великий период, у Португалии и Испании — эпоха Географических открытий, у Франции — бонапартизм, у Британии — колониализм, у Германии — эпоха Бисмарка и так далее. Потом энергия иссякает — и все. Остается существовать так-сяк, вспоминая о великолепном прошлом. А еще теория мирового правительства, теория большого спектакля, теория фаталиста. Как видишь, твой отец знаток теорий. В этом-то и слабость науки, ученых, много теории, жизненной практики — никакой.

— Так что делать? Безнадега, папа?

— Надо верить. Вот как ты веришь, когда совершаешь переход, что он возможен, вопреки всем законам физики, так и здесь. Вера — сильная штука.

Тут раздался звук колокольчика от калитки, Умный дом стал вежливо здороваться приятным баритоном с Федором Игнатьевичем, с балкона что-то сказала мама, и я поспешила к себе. — Пап, я пойду, мне надо позвонить…

Странная мысль крутилась у меня в голове. Отец сказал что-то весьма необычное. Я зашла к себе в комнату. Рысик, развалившись на моей кровати, вылизывал шерстку. Скоро он ко мне и добычу таскать начнет. Хотя, что ему добыча, когда тут бесплатно рыбу раздают.

— Дом, позвони Сергею.

— Веселовскому? — вежливо уточнил баритон. Никак не могла понять, почему этот голос называют баритоном. Мама так всегда говорит, и я за ней повторяю по привычке. А вдруг это не баритон, а этот, как, его, тенор?

— Да, Веселовскому.

— Одну секунду. Готово. — На стене напротив моей кровати загорелся экран, потом появилось Серегино изображение. Он сидел за столом, протирая тряпочкой линзы телескопа, видимо, собирался поохотиться на звезды.

— Сережка, привет! У меня что-то важное.

— Ты догадалась?

— Думаю, да.

— Молодчина! Приедешь?

— Поздно уже.

— Тогда — до утра?

— До утра!

Я легла на кровать. Радости не было. Я думала об Артуре. Носитель тайного знания, благодаря чему он владел нами, нашими душами и судьбами. Говорил зрячим, что они слепы и учил видеть. Незаменимый, щедрый, просвещающий. Я не хотела его ненавидеть, но меня еще никто не предавал, и первая боль от предательства была злой.

Взволнованный моим пульсом Дом предложил травяного чая, я отказалась. Ничего не хотелось. Разве что спать. Рысик встряхнулся и побежал в лес, для него время охоты только начиналось. Я закрыла глаза и тут же уснула, чтобы утром начать маленький мятеж.

У нас был час до начала первой смены. Мы никого не хотели подводить и собрались пораньше, чтобы в запасе оставалось время до первых переходов. Мое появление в зале отправки встретили тягостным молчанием. Все переживали так же, как я. Они ждали меня, оставалось только поделиться с ними своим открытием.

— Я знаю, в чем секрет. Я скажу вам, но потом… Давайте пойдем к Штуцеру.

— А смысл? Нас тут же всех уволят!

Света запротестовала:

— Нет, Артур не такой, он будет с нами, он не сможет иначе. Корпорация — нечто абстрактное, система, структура, а мы ведь живые, мы — близкие ему люди!

— Так или иначе, пусть скажет, с кем он. — И мы отправились в Штуцеровку.

Артур стоял перед нами, прямой, спокойный, гордый. Он был уверен в собственной правоте, и вряд ли что-то могло его поколебать, даже кучка бывших студентов.

— К чему весь этот обман, Артур? Эта игра? Эта школа?

— Ребята, друзья мои, вы злитесь, вы возмущены, и в чем-то вы правы. Но разве я был вам плохим наставником? Разве не я вас научил дружбе, взаимопомощи, уважению? Разве не я вас научил мечте человеческой — летать, преодолевать время и расстояния? Я принес в вашу страну новые возможности, подумайте над этим. Вспомните, что было до корпорации! Ваш народ жил только за счет истощения земных ресурсов, вы же занимались исключительно продажей нефти, газа, губили свою природу, не стремились ни к чему созидательному. Ваши головы были запудрены мифами о прошлом, о Великой империи, ее победах, культуре, религии, но мифами ведь нельзя жить! Я помог вашей стране приблизиться к мировому сообществу, шагать в ногу со временем. Ваше государство смогло войти в семью цивилизованных стран. Подумайте об этом прежде, чем кидать мне в лицо какие-то обвинения. Каждый из вас был мне дорог, как мой собственный ребенок. И я, как и вы все, переживал из-за изменений, которые произошли в корпорации, из-за несчастного случая с Мариной… Скажите, в чем я был неправ?

— Артур, мы тебе благодарны за все, что ты дал нам. Но понимаешь, нельзя быть счастливым за счет того, что отнимаешь счастье у других людей. Все равны перед Богом. Бог создал всех способными преодолевать пространство и не нам выбирать, кто достоин, а кто нет, это неотъемлемая часть человеческой природы, так же, как ходить, есть, пить. Избранность не заслуживается таким образом — ложью, обманом. Ты много говорил о нашей стране, Артур. Корпорация приблизила нас к миру, но она же нас и поработила. Мы, такая большая держава, потеряли свои транспортные возможности, и теперь, при любой попытке несогласия с политикой Штатов к нам даже армию вводить не надо — стоит просто отключить терминалы. И все остановится. Люди, города, окажутся отрезанными друг от друга. Ведь несколько лет назад так и случилось, хватило нескольких часов «неполадок» в системе терминалов и мы вновь присоединились к какой-то дурацкой конвенции по уничтожению самих себя.

— Дети, зачем вы обвиняете корпорацию? Ваша страна изначально была страной-сателлитом, у нее никогда не было своего пути, она всегда шла за сильнейшими. Возможно, когда-то у нее имелись шансы стать сверхдержавой, но ваша же собственная элита предала вас! Достаньте любые исследования, учебники истории конца двадцатого века, там же все прекрасно написано, кто, зачем и как развалил Великую империю. Да, она была, но что с того? Вы думаете, что своим поступком сможете что-то изменить? Как? Все кончено! Сейчас вы, повинуясь варварскому зову предков, нереализованным амбициям, комплексу по поводу периферийности собственной цивилизации, вы только ввергните мир в хаос. Почему-то именно в вашем народе заложено глупое стремление к правде, к справедливости вопреки здравому смыслу. Живите! Просто живите! Не нужно ни героизма, ни революций, ни лозунгов. У вас же все было: деньги, работа, квартиры, курорты, путешествия, полные холодильники, бриллианты, шмотки, чего вам не хватало? Чужого счастья взамен своего? Ну, так вы его получите. Будете сидеть на улице и радоваться за мир во всем мире, так?

Мы были для него кем-то вроде подопытных рысят. Он набирал нас, смешных, голодных, самых ласковых в мире хищников, зверушек, и создавал сногсшибательный аттракцион имени самого себя. В своей стране он выпускал толстые монографии-исследования по психологии, социологии, этнографии, и все о нас. Ему давали ордена, премии, аттракцион работал, без сбоев. Пока я чуть не сломала себе шею где-то между переходами.

— Вы думаете, что люди, получив возможность самостоятельно летать, изменят что-то в своей жизни? И мир станет лучше?

— Сложно сказать, Артур. Много открытий в истории человечества были призваны осчастливить его, и только губили, другие возникли тихо, из ничего, но без них мы не можем обойтись.

— Артур, мы пришли к тебе, чтобы ты открыл нам секрет корпорации. Если ты действительно любил и уважал нас, как ты говоришь, то должен быть с нами, твоими учениками, твоими друзьями. Ты должен быть с нами, даже если мы ошибаемся. Ведь мы — твои собственные ошибки.

— Зачем мне что-то открывать вам? Вы и так все прекрасно знаете сами.

— Помнишь, ты говорил, что мы — одно целое, учитель и ученики. Мы еще хотим тебе верить.

Он стоял у окна и молчал. Потом мы увидели, что он плачет. Рысята превратились во взрослых кошек, но все еще думали, что тот, кто воспитал их — тоже из их стаи. Это была детская, наивная уверенность. Да, так преданы дети и звери, они не знают предательства, они думают, что узы родства — данность навечно.

— Вы сами знаете, что никакого секрета нет. Надо просто верить. Верить в чудо, в то, что невозможное возможно. Верить вопреки разуму, рассудку, здравому смыслу, вопреки законам природы. Если ты веришь, что можешь совершить переход, ты его совершаешь. Терминал — всего лишь маяк, знак, он дает верное направление, чтобы не заблудиться. Терминал изобрел человек, не имеющий к науке никакого отношения. Волею судьбы он был разлучен со своей любимой женщиной. У него не было возможности встретиться с ней. Тогда он сделал терминал из проема двери и шагнул в него. Так состоялось первое чудо.

Это потом пришла ненасытная корпорация, нашлись хваткие люди, сделали, как им выгодно. Как вы говорите, украли чудо. Когда я был молодым, тоже переживал по этому поводу, потом понял, что все это ни к чему. Обычный человек слишком мал, чтобы вершить судьбы мира. Он вынужден подчиняться более крупным силам… — Артур замолчал.

— Что вы намерены делать? Пойти объявить людям о новых способностях? Но одно дело, когда шагаешь к любимой женщине, и совсем другое — когда в абстрактный город Земли. Этому нужно учиться. Штуцеровка не была совсем профанацией, и ….

— И сейчас она тоже нужна. Артур, ты должен быть с нами. Будем учить людей летать, придумаем свои терминалы, освободим человечество от корпорации!

— Как легко вы отказываетесь от всего — своей уникальности, спокойной и обеспеченной жизни. Неужели не жалеете? И не пожалеете в будущем? Посягнуть на сильных мира сего — не игра и не приключение. Будет сложно, поверьте. А что, если это конец?

— Артур, это только начало. Подумай, сколько пройдет перед тобой людей, испытавших счастье и радость полета. Как они будут тебе благодарны.

— Счастье… Люди… Я постараюсь. — Он еще не верил в свои слова, но у него не было другого выхода. Учить летать было его призванием, его жизнью, он не умел да и не хотел ничего иного.

Сергей посмотрел на часы, через 10 минут начинался рабочий день. Штуцер поймал его взгляд, махнул рукой:

— Да, вам пора. Идите. А я подумаю, как открыть секрет людям и не ввергнуть планету в хаос. — Он улыбался. То ли новым горизонтам, опасным, но заманчивым, то ли тому, что избавился от груза лжи или, быть может, радовался, что мы остались друзьями.

— Счастливого перехода, ребята!

И мы вышли в новый день, совершенно не зная, чем он закончится для нас, для мира, мы только верили в то, что если человеку дарована способность летать, он должен летать.