Секретари. Региональные сети в СССР от Сталина до Брежнева

Что такое авторитарные режимы и как они функционируют? Каким образом разные страны переходят от одной формы авторитаризма к другой? В настоящей книге мы рассмотрим эти вопросы на примере одной из самых известных авторитарных систем XX века, но под определенным углом зрения. Авторы большинства работ о личной диктатуре, складывавшейся в Советском Союзе с 1930‐х годов, ставят в центр внимания ее вождя И. В. Сталина, имея для этого серьезные основания. Сталин на протяжении более чем двадцати лет обладал беспрецедентными возможностями, позволявшими ему определять политический курс, производить подбор кадров и контролировать систему надзора и репрессий. Однако при этом Сталин не был единственным автократом в СССР. Он опирался на значительный корпус низовых руководителей, прежде всего партийных секретарей в республиках, входивших в состав СССР, и региональных структурах (краях, областях, автономных образованиях)[1].

В свою очередь, и первые секретари местных парткомитетов, которые являются главными героями этой книги, не действовали в одиночку. Они опирались на сети, имевшие одновременно формальный и неформальный характер. С одной стороны, эти сети складывались из руководителей партийно-государственных структур, должностное положение которых во многих случаях определяло их место в сетевой иерархии. С другой стороны, сети строились на основании патрон-клиентских отношений и руководствовались в своих действиях не только формальными директивами, но также неформальными нормами групповой солидарности, иерархии и лояльности. Иначе говоря, такие сети не были простой совокупностью чиновников определенного уровня. Выступая в качестве руководящей группы, сети складывались как результат формальных назначений и неформальных предпочтений первых секретарей. В отдельных случаях из сетей исключались функционеры, занимавшие высокие должности, но включались представители менее значимых структур. Сети могли разделяться на конкурирующие фракции, но чаще всего консолидировались вокруг первых секретарей. В этой книге мы обращаем особое внимание на несколько аспектов этого явления. Первый – механизмы и методы формирования сетей. Во-вторых, нас интересуют, прежде всего, сети доверия, которые распространялись в условиях низкого уровня доверия, особенно характерного для сталинской эпохи. Наконец, мы исследуем проблему в динамике постепенного перехода от небольших асимметричных сетей в позднюю сталинскую эпоху к более разветвленным при Брежневе[2].

По своему положению первые секретари, возглавлявшие сети, существенно отличались от верховного лидера. Они находились под жестким контролем сверху. Они не располагали такими же, как Сталин, неограниченными возможностями принимать решения и применять массовые репрессии. Тем не менее они выступали как авторитарные руководители, имевшие немалое самостоятельное значение. Каждый из них управлял либо страной (советские республики формально являлись независимыми), либо регионом, порой достигавшим размера европейского государства. На протяжении ряда лет, нередко очень долго, они распоряжались судьбами миллионов людей и фактически имели широкие возможности для подавления недовольства и поощрения лояльности. Вместе с тем и региональная политика Сталина, и действия местных руководителей постепенно менялись. Военный и послевоенный этапы советской истории, как будет показано в книге, в этом отношении заметно отличались от 1930‐х годов.

Такие перемены приобрели новое качество в периоды, традиционно определяемые по именам новых лидеров, возглавлявших страну, – Н. С. Хрущева и Л. И. Брежнева. Именно эти три этапа – сталинский, хрущевский и отчасти брежневский – охватывает эта книга. Такое разделение не является искусственным. Как мы увидим, это были действительно разные стадии развития местных руководящих сетей. Хотя в той или иной мере они связаны некоторыми общими чертами, коренящимися главным образом в сталинском наследии.

Авторитарные местные руководители встречаются в разных современных политических системах, но отличительной чертой низового диктатора (автократа) служит то, что он действует в контексте центральной диктатуры (авторитарного режима)[3]. Это позволяет использовать для анализа низовых авторитарных сетей в числе прочего общие положения теории диктатур. Среди подходов, которые были особенно полезны для этой книги, нужно назвать исследование методов авторитарного контроля (сдерживания угроз со стороны масс) и авторитарного разделения власти (предотвращение угроз со стороны высших руководителей, окружавших авторитарного лидера)[4]. Мы полагаем, что для акторов, действующих внутри сетей, эта двойная задача – контроля и разделения власти – решалась не только в центре, но и на низовом уровне, хотя и претерпевала в последнем случае некоторые изменения.

Одним из краеугольных камней сталинской власти был страх, порождавшийся неприкрытыми репрессиями, но большинство низовых секретарей не могли позволить себе такую стратегию. Вместо этого они нередко были вынуждены прикладывать огромные усилия, чтобы подчинить руководящие сети более тонкими методами, чем сталинские. Что касается более широкого социального недовольства и антиправительственных выступлений, то они подавлялись силовыми ведомствами, подчинявшимися центральному руководству[5]. В большей или меньшей степени эти различия между центральными и местными методами контроля и подчинения наблюдались как в сталинский, так и в хрущевский и брежневский периоды.

Вместе с тем секретарям приходилось решать еще одну важную проблему, которая по определению не стояла перед центром: как отвечать на нажим сверху, касающийся как напряженных плановых заданий, так и интервенций с целью кадровых перестановок. Конечно, в советской централизованной системе существовали многочисленные способы противодействия центру и смягчения его требований при помощи неформальных соглашений и компромиссов[6]. Однако все это требовало немалых усилий.

В конечном счете типичная стратегия решения задач, встававших перед секретарями, заключалась в создании руководящих сетей, в той или иной степени основанных на доверии. В СССР это не было простым делом, поскольку взаимоотношения между людьми (в большей мере при Сталине, но и позже) нередко отравлялись подозрениями и недоверием. Такое возможное решение этой проблемы, как опора на клиентские, а тем более родственные связи, пресекалось формальной системой назначения кадров – номенклатурой[7]. Номенклатурные правила не допускали значительных групповых переводов кадров, связанных общностью карьеры и жизненного пути. Соответственно, секретарям обычно приходилось создавать свои сети с нуля. Выбиравшиеся ими стратегии имели нечто общее с формированием групп в иных общностях, характеризующихся низким уровнем доверия. Задача заключалась в том, чтобы обеспечить структурную зависимость своих сторонников и тем самым заложить фундамент их долгосрочной лояльности.

В данной книге описаны основные стратегии создания сетей. Во-первых, секретари могли воспользоваться контролем над региональной партийной организацией для применения различных степеней исключения – классического способа создания сетей. Исключения могли варьироваться от неформальных вариантов – изоляции и игнорирования в процессе принятия решений, недопущения на заседания – до партийных выговоров и исключения из партии. Во-вторых, секретари могли воспользоваться компрометирующей информацией в качестве рычага воздействия на своих коллег. Дефицит доверия иногда был настолько велик, что обладание компроматом парадоксальным образом становилось сравнительно надежной основой доверия[8]. Третья стратегия заключалась в карьерном продвижении работников через головы их коллег, имеющих большее право претендовать на освободившуюся должность. Многие секретари имели склонность окружать себя клиентами из числа работников, получивших такое внеочередное повышение. Нередко такие выдвиженцы, подвергавшиеся критике как своеобразные номенклатурные парвеню, в большей степени, чем другие, зависели от защиты со стороны патрона. В институциональном плане партия и ее исполнительное звено, региональный партийный аппарат, были хорошо приспособлены к решению всех этих задач в интересах секретаря.

Авторитаризм и институциональные изменения

Институтами называются регулярные практики (правила), определяющие взаимоотношения между людьми. Институты бывают более и менее значительными по масштабам, формальными и неформальными, политическими и экономическими и т. д., но для того, чтобы институт функционировал эффективно, нужно, чтобы его механизмы были четко определены и приняты (добровольно или вследствие принуждения) всеми вовлеченными в поле его действия акторами.

Если одна из целей данной книги – понять, как работали институты в СССР, то другая – выяснить, как они изменялись с течением времени. В центре внимания большинства работ об институциональных изменениях в условиях диктатуры находится переход от авторитаризма к демократии. Вместе с тем существует и такое новое направление исследований, как объяснение переходов (трансформаций) внутри авторитаризма[9]. Советский Союз в рассматриваемый в книге период демонстрировал пример серьезного внутрисистемного сдвига. С 1940‐х по 1970‐е годы в стране произошел переход от репрессивной автократии к олигархии с относительно невысоким уровнем репрессий. При этом встает вопрос более широкого плана: почему автократический режим, изначально отличавшийся резким дисбалансом власти между автократом и его окружением, эволюционировал в компромиссную автократию?[10]

Большинство исследователей, рассматривающих этот вопрос, как правило, ставят во главу угла смерть или устранение автократа. Согласно этой точке зрения, фактором, способствовавшим институциональному переходу от единоличного к коллективному правлению в Советском Союзе, послужила смерть Сталина наряду с другими изменениями – такими, как, например, расширение селектората, от которого зависят политики[11]. После открытия архивов у историков появилась возможность исследовать политические процессы, происходившие сразу после смерти Сталина, более предметно, с опорой на документы[12]. Однако таких документов все еще недостаточно, что тормозит комплексное изучение механизмов перехода, политических намерений и практик.

В одной из своих предыдущих книг мы показали, что ряд важных институциональных изменений на верхних этажах системы произошел еще при жизни Сталина. Они были результатом делегирования Сталиным ряда полномочий своим соратникам, прежде всего в Совете Министров СССР, руководящие комиссии которого работали достаточно автономно, не находясь под постоянным контролем вождя. Конечно, такое делегирование имело условный характер, поскольку Сталин оставил за собой право вмешиваться в работу любых органов и подвергать их реорганизации всякий раз, когда считал это нужным. В то же время делегирование было реальным и вполне институционализированным, поскольку подчинялось набору правил, понимавшихся ключевыми акторами и соблюдавшихся ими. Вряд ли это входило в намерения Сталина, но именно такие структуры выработали (или возродили) практику коллективного принятия решений, ставшую стабилизирующим фактором транзита после смерти вождя[13].

В данной книге мы изучаем аналогичный процесс, происходивший на региональном уровне. Диктатор условным образом делегировал власть своим представителям в регионах и союзных республиках. Условность делегирования заключалась в том, что секретари по истечении установленного срока расставались со своими должностями, а также в том, что диктатор при желании имел возможность снять любого из них и разрушить соответствующую сеть. Вместе с тем, как и в случае с высшими эшелонами власти, делегирование было институционализировано. Это повлекло за собой последствия, проявившиеся после смерти Сталина.

Зачем высшие советские лидеры делегировали власть? Большевики выстраивали государство, которое отличалось высоким уровнем централизации: ресурсы в нем распределялись центром, партийные функционеры вплоть до самого низкого, районного уровня формально назначались Москвой, а местным кадрам приходилось осуществлять регулярные кампании, инициированные сверху. Однако этот высокий уровень централизации ставил перед центром дилемму, которую обществоведы называют проблемой агентности[14]. В теории агентности проводится различие между формальными и реальными механизмами власти. Пусть диктатор восседает на вершине грандиозной властной структуры, но информация о возможностях и успехах функционеров на местах остается преимущественно на нижних уровнях[15]. Первые секретари, которых московские лидеры могли непосредственно контролировать, не обязательно обладали способностью добиваться нужных результатов, в частности потому, что не имели нужных связей в регионах и знания местных условий.

Делегирование власти было призвано решать такие проблемы и при Сталине, и в последующие годы. Типом делегирования была, например, коренизация – поощрение в определенных менявшихся рамках национальных элит, языков и культур. К разряду делегирования можно отнести терпимое отношение Сталина (не говоря уже о Брежневе) к сетям и покровительству, несмотря на периодические обличения подобных явлений. Эти тенденции развивались на протяжении всей советской истории, отличаясь на каждом ее этапе своеобразием.

Делегирование власти в пользу секретарей обставлялось различными институциональными предохранителями, включающими репрессии, нерепрессивные ротации, региональные выборы и сложную систему мониторинга и контроля. Эти предохранители служили причиной институциональных изменений, шедших десятилетиями и не прерывавшихся из‐за смены власти в Москве. В литературе в целом лучше всего исследованы механизмы и последствия репрессий, прежде всего сталинских. В центре внимания большинства работ стоит вопрос о том, каким образом репрессии использовались для решения проблемы авторитарного контроля[16]. Диктаторы прибегают к насилию с целью предотвращения угроз, исходящих со стороны масс, а после консолидации своей власти – для достижения иных приоритетных целей[17]. В то же время дальнейшего изучения требует вопрос о воздействии репрессий на правящую коалицию[18]. В числе прочего речь идет о переоценке своеобразного экономического подхода к пониманию диктатур, который предполагает, что ключевые взаимоотношения между диктатором и его ближним кругом сводятся к «договоренностям» или «сделкам» на основе добровольного обмена[19]. Имеющиеся на данный момент факты позволяют утверждать, что страх перед диктатором подавляет возможность формирования организованных группировок, способных на коллективные действия. Соответственно, не всегда стоит говорить о фракциях и тем более о торге между ними[20]. С точки зрения диктатора это может быть одним из главных преимуществ насилия.

Даже те исследователи, которые в целом признают воздействие репрессий на правящую коалицию при авторитаризме, зачастую рассматривают их как постоянный, неизменный внешний фактор, играющий роль «непременного и финального арбитра конфликтов»[21]. Однако уровень насилия может изменяться с течением времени, что как раз и наблюдалось в советской системе. В данной книге снижение размаха репрессий против номенклатуры, включая республиканских и региональных секретарей, связывается с институциональными инновациями, проявившимися еще при жизни Сталина.

Еще одним фактором институциональных изменений были региональные партийные выборы. Выборы по сей день остаются одним из самых загадочных и наименее изученных авторитарных институтов. В большинстве работ, посвященных этой теме, разбираются преимущественно случаи либерального авторитаризма, когда проводятся выборы на альтернативной основе, но при этом правящая элита складывается из четко обозначенных соперничающих группировок[22]. Применительно к советской истории анализу в основном подвергаются выборы в Верховный Совет или иные формы поощрения специфической советской фасадной демократии[23]. Мы также уделим внимание партийным выборам. Как и на государственных выборах, избиратели на региональных партийных конференциях не могли выбирать между несколькими кандидатами или устранить действующего партийного секретаря, особенно на областном или республиканском уровне. Однако одна из причин, по которой нужно относиться к таким выборам серьезно, – применявшаяся с определенного момента процедура тайного голосования[24]. Благодаря этому у делегатов конференций появлялась возможность определенной анонимности и протестного голосования против неугодных руководителей, включая первых секретарей.

Таким образом, партийные выборы занимали свое место в практиках советского управления регионами. Они позволяли Москве получать информацию об эффективности ее региональных представителей, о степени сплоченности региональных сетей и, соответственно, способности секретарей проводить в жизнь решения центра. Вместе с тем, как мы покажем, секретари научились использовать выборы в своих целях, что также стало источником определенных институциональных изменений.

Изучение институционального развития на региональном уровне полезно в двух отношениях. Во-первых, оно демонстрирует, что институциональные изменения не были полностью связаны с политикой центра. Во-вторых, исследуя разновидности институциональной эволюции, мы получаем возможность включить советский случай в контекст сравнительного анализа институтов. Эти новые подходы ставят в центр внимания не столько внешние потрясения (революцию, военное поражение или смерть вождя), сколько медленные эндогенные формы институционального развития[25].

Мультиэтническое государство

И Советский Союз, и предшествовавшая ему Российская империя объединяли многочисленные этноязыковые и этнорелигиозные общности. Советская политика в отношении этих групп являлась новым словом. По-видимому, ее самой заметной чертой являлось то, что в СССР так и не была сформулирована доктрина советской нации на общегосударственном уровне. Понятия нации и национальности институционализировались главным образом посредством создания национальных республик и других национальных образований[26]. Из этого не следует, что большинство территориальных единиц в СССР было сформировано по этническому принципу. Но там, где это происходило, местные руководители действовали с учетом национального фактора.

Чтобы разобраться в этом, следует принять во внимание два принципа советской национальной политики, направленной на контролирование национальных меньшинств. Во-первых, для предотвращения угрозы национализма, вызвавшего катаклизмы в европейских империях в эпоху Первой мировой войны, большевики предоставили крупным этническим меньшинствам Советского Союза собственные национальные территории. Во главе этих территорий были поставлены этнотерриториальные элиты; поощрялся национальный язык титульной этнической группы в качестве языка начального и среднего образования, а на первых порах и государственного языка. Эта политика во всей ее совокупности подпадает под зонтичный термин «коренизация»[27]. Второй принцип советской национальной политики был связан с классификацией граждан. Во внутренних паспортах, решение о введении которых было принято в конце 1932 года, имелась графа «национальность». Личная национальность определялась исходя из происхождения, а не места жительства. Аналогично системе территориальных наций личная национальность в СССР была институционализирована исключительно на низовом уровне: советские граждане поэтому не могли причислять себя к единой общности, которую можно было бы назвать советской нацией.

После Великой Отечественной войны эти две линии национальной политики слились воедино. В то время как в 1920‐х и в начале 1930‐х годов коренизация навязывалась центром – нередко к раздражению местных функционеров, особенно этнических русских, – постепенно она получала более значительную социальную поддержку со стороны титульных наций. «Коренизация сверху» постепенно сменилась «коренизацией снизу».

Каким образом эти тенденции могли сказаться на секретарях? Во-первых, коренизация подразумевала не только квоты на этнический состав местных элит, но и все более настойчивое требование, чтобы республиканские первые секретари принадлежали к титульной нации. В этом случае они располагали более широкими возможностями для консолидации местных сетей, могли общаться с населением на его языке. К середине 1950‐х годов имелось уже достаточно кадров из рядов титульных наций, чтобы эта политика стала возможной. В неславянских республиках в дополнение к первому секретарю, принадлежащему к титульной нации, назначался второй секретарь из славян. Второй секретарь контролировал расстановку кадров, контактировал с госбезопасностью и присматривал за первым секретарем, несколько ограничивая его полномочия[28].

Как и всем другим, руководителям национальных республик приходилось решать двойную проблему – авторитарного контроля и авторитарного разделения власти. Советская национальная политика давала им определенную фору в этом отношении. Руководители в национальных республиках могли решать проблемы авторитарного контроля и разделения власти, разыгрывая национальную карту и используя партию в качестве агента мобилизации[29]. Реагируя на потенциальные угрозы этой политики, центру приходилось действовать аккуратно, соглашаясь на различные уступки «допустимому национализму», а также местным сетям в случаях избрания новых первых секретарей[30].

Сопоставления

Советский Союз представлял собой однопартийное государство, принадлежавшее к той категории режимов «господствующей партии», которая во второй половине XX века охватывала около 60 % недемократических государств мира[31]. Их характерными чертами являлись долговечность, стабильность и устойчивость по сравнению с другими формами авторитаризма – такими, как военные или монархические диктатуры[32]. Существуют два конкурирующих объяснения такой устойчивости. Первое ставит во главу угла роль институтов[33]. Эмпирический анализ однопартийных государств показывает, что они менее подвержены путчам, организованным ближайшим окружением верховного руководителя, и восстаниям населения в целом[34]. На уровне авторитарного разделения власти малое число путчей объясняется существованием таких институтов, как политбюро, позволяющих вождю контролировать своих соратников[35]. На уровне авторитарного контроля незначительное количество народных восстаний приписывается институциональной способности правящих партий кооптировать инсайдеров, связывать их зависимостью от партийной службы и партийного старшинства, следствием чего становится долгосрочная ставка на выживание режима[36].

Конкурирующий набор объяснений связан с историческими корнями революционных режимов[37]. Самые долговечные однопартийные режимы складываются в период длительного насилия – во время гражданских или освободительных войн. Идентичности, нормы и организационные структуры, сформировавшиеся в ходе продолжительных конфликтов, имеющих идеологическую основу, способствуют консолидации партийных границ, мобилизации массовой поддержки и сплочению правящего слоя. В случае Советского Союза было не одно, а два потрясения такого рода. Вслед за Гражданской войной после большевистской революции последовала Великая Отечественная война, сыгравшая критическую роль в продлении жизненного цикла советской власти.

Факты, представленные в данной книге, указывают на ряд возможных способов уточнения обоих подходов. Мы показываем, что своей устойчивостью советская система во многом была обязана адаптируемости институтов, их способности к изменениям. Власть регионального партийного секретаря опиралась как на политические исключения, так и на разные формы кооптации, делавшие ее более устойчивой.

К числу политических исключений относилось прежде всего лишение членства в партии. В первые два десятилетия советской власти происходили значительные партийные чистки, часто связанные с масштабными арестами. Наиболее значительные исключения наблюдались в 1933–1935 годах, когда партийные билеты потеряли соответственно 10,2, 7,8 и 12,7 % коммунистов, числившихся на начало года[38]. В 1939 году массовые чистки были формально прекращены[39]. Тем не менее исключение отдельных членов партии продолжалось, хотя теперь оно происходило на индивидуальной основе. Конец массовых чисток и резкий рост численности коммунистов – с 2,3 млн в 1939 году до 5,76 млн в 1945 году и 14 млн в 1970‐м – привел к тому, что после 1939 года из партии никогда не исключалось более 3 % ее членов в течение одного календарного года[40].

Динамика исключений из партии, как и массовых репрессий, значительных в 1930‐х годах и сокращавшихся в последующие, может служить индикатором появления условий для формирования региональных сетей. Большие чистки предвоенного периода привели к уничтожению целого поколения партийно-государственных функционеров[41]. Второе поколение сталинских секретарей, получивших свои должности в результате чисток, начинало карьеры в ситуации дефицита доверия и слабости институтов, служащих опорой в карьерном росте[42]. Для того чтобы понять стратегию региональных партийных функционеров, полезно обратиться к работам, посвященным сотрудничеству в других ситуациях слабого доверия. Одно из решений состояло в том, чтобы допускать в свое ближнее окружение лиц, явно скомпрометированных в каком-либо отношении[43]. Это можно было делать при помощи внеочередного продвижения по должности, обеспечивая лояльность таких награжденных не по заслугам работников, или путем манипулирования компроматом, «темными пятнами» в их биографии[44]. Важной основой построения региональных сетей могла служить круговая порука, складывавшаяся в результате совместного нарушения правил и законов для достижения определенных целей[45]. Это предполагало неформальное исключение из сетей тех функционеров, которые не пользовались необходимым доверием, несмотря на то что продолжали занимать должности в аппарате. Соответствующие случаи также будут рассмотрены в книге.

Региональные аспекты советской политической истории

Содержательно наша книга пересекается с корпусом работ, посвященных советской политической истории и охватывающих несколько направлений исследований. Еще в 1958 году появилась известная книга Мерла Фэйнсода, основанная на материалах Смоленского архива[46]. Она показала сложность и определенную автономность социально-политических процессов на уровне региона в довоенные годы. В дальнейшем эти наблюдения были радикализированы. Ряд исследователей в разной мере развивали идеи о независимости и политическом влияния местных секретарей, о роли патрон-клиентских сетей[47]. До крайних пределов эти утверждения были доведены в работах, представлявших массовые операции НКВД СССР 1937–1938 годов как дело рук региональных руководителей, возобладавших над Сталиным, который так и не смог реализовать свое намерение демократизировать страну и покончить со злоупотреблениями чиновников[48].

Ради краткости укажем только на один из тезисов, отличающих нашу книгу от этих публикаций. Исходной точкой указанных построений о слабом диктаторе и сильных секретарях, как правило, являются высказывания Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, осуждающие подбор кадров «с точки зрения личного знакомства, личной преданности, приятельских отношений», что порождало «независимость от местных организаций… и некоторую независимость от ЦК»[49]. В этом упреке усматривают признак неприязни Сталина к региональным политическим сетям и свидетельство силы этих сетей, которая реально беспокоила вождя. Мы же полагаем, что заявления Сталина о непотизме и семейственности были формальными дополнительными обвинениями против старой партийной гвардии, уничтожение которой началось накануне февральско-мартовского пленума и с новой силой продолжилось после него по иным политическим причинам[50].

Наш подход к этой проблеме основывается не только на собственных исследованиях, но также и на значительной историографической традиции. После открытия архивов появилось большое количество работ, демонстрирующих централизованный характер массовых операций НКВД и чисток партийно-государственного аппарата, в том числе в регионах, а также политическое бессилие секретарей, неспособных защитить от уничтожения ни себя, ни свое окружение[51]. Что касается неформальных сетей и связей, то, как показано в литературе, Сталин относился к ним вполне терпимо и осознавал неизбежность их появления. После каждой волны политических чисток, как до, так и после войны, происходило восстановление руководящих сетей на традиционных для советской системы патрон-клиентских принципах[52].

В целом, не прельстившись сенсационными (а поэтому всегда выигрышными) построениями о «слабой диктатуре» и всесильных секретарях-олигархах, историки, следуя источникам, занимались изучением реальных феноменов региональной политики и развития. Условно эту литературу можно разделить на несколько тесно взаимосвязанных и постоянно пересекающихся направлений. Одно из них составляют работы о механизмах взаимодействия центра и регионов, о динамике номенклатурной и региональной политики, о формировании корпуса региональных кадров и ротациях в их рядах[53]. Активно продолжается детализация этих процессов посредством обращения к практикам административно-политической повседневности в отдельных областях и республиках, к деятельности их руководителей и т. д.[54] Изучаются характеристики советской номенклатуры и ее регионального корпуса как социальной группы: состав, образ жизни, материальные привилегии (формальные и присваиваемые), злоупотребления и т. д.[55] На основании материалов прокуратуры и партийного контроля исследуется феномен судебного иммунитета членов партии в целом и руководителей в особенности[56]. Давнюю традицию имеют исследования регионального управления экономикой, взаимодействия периферии с центром по экономическим вопросам, роли секретарей как координаторов междуведомственного взаимодействия на подчиненных им территориях[57].

Чтобы четче обозначить отличие нашей книги от этих важных исследований, рассмотрим один конкретный пример: подходы Джерри Хафа в его пионерской книге «Советские префекты».

При чтении этой книги спустя более чем полвека после ее издания (1969) невозможно не поражаться амбициозности исследования, а также глубине и тонкости проникновения в смыслы текстов, публиковавшихся в центральной и провинциальной советской печати[58]. Хотя формально работа Хафа посвящена роли местных партийных органов в управлении промышленностью, автор в действительности ставит перед собой более широкие задачи, включая объяснение природы политической власти и источников политических изменений в СССР. Хаф полагает, что действия первых секретарей обкомов определялись необходимостью выполнения плана[59]. При этом он раскрывает не только структуру этих стимулов, но и причины изменений в составе самих кадров. Он показывает, как потребность в кадрах, обладавших технической и административной квалификацией и владевших навыками взаимодействия и согласований, вела к росту среднего уровня образования секретарей обкомов.

Несмотря на проницательность Хафа, мы отступаем в ряде существенных моментов от подхода, используемого в его книге. Хаф изображает партию как арбитра в столкновениях между ведомствами и координатора их усилий[60]. Нас больше интересует вопрос, как поддерживалась власть местных партийных структур, как формировались сети, позволяющие решать те задачи, которые анализируются в его книге[61].

Во многих отношениях наша книга продолжает традицию исследования формальных и неформальных практик конструирования региональных сетей, часто в политически опасном окружении; взаимодействия первых секретарей с различными группами региональных руководителей; патрон-клиентских отношений на местном уровне и т. д.[62] Опираясь на новые источники, мы пытаемся сделать шаг вперед в этом направлении, исследуя механизмы формирования долгосрочной лояльности и трансформацию сетей на протяжении нескольких десятилетий, от Сталина до Брежнева.

Метод

Отправной точкой данного проекта служило предположение, что стратегия региональных и республиканских секретарей основывалась на установлении определенных отношений в зависимых от них внутренних сетях. Однако уловить эти процессы методами исторического исследования непросто. Конечно, стратегии и результаты формирования и работы сетей были в той или иной мере известны уже современникам событий. Они находили отражение, например, в художественной прозе и публицистике, в специфических сатирических изданиях, обличавших некоторых низовых руководителей. Открытые источники позволяли распознать некоторые практики регионального руководства – в частности, использование многочисленных уполномоченных, выступавших движущей силой регулярных кампаний, которые составляли важную часть административной повседневности аппарата. Однако для более глубокого понимания проблемы, как и в других случаях, необходимо было обратиться к архивной служебной документации соответствующих структур. Этим историки и занялись после того, как архивы оказались в какой-то мере открыты.

Поиск соответствующих документов облегчает высокий уровень бюрократизации советской системы, в результате чего от нее остался обширный бумажный след. Среди многочисленных документов особое значение для изучения реальных, как правило неформальных, процессов развития сетей имеют свидетельства о конфликтных ситуациях[63]. В конфликтах проявлялись те черты институтов и акторов, которые обычно скрыты от посторонних наблюдателей, не проявляются до тех пор, пока внутренними пружинами обострения противоречий не выносятся на поверхность. Особое значение в этом смысле имело вторжение в конфликты внешних сил, в нашем случае московских контролеров. Они опрашивали участников конфликтов, составляя объемные докладные записки и справки для своего руководства в столице. Противоборствующие стороны в такие моменты пускали в ход все возможные аргументы, не стесняясь раскрытия ранее скрываемых фактов о жизни и взаимодействии в сетях. Именно поэтому сами секретари старались не доводить дело до конфликтов. И именно поэтому историки могут быть благодарны тем секретарям (а таковых было немало), которым это не удавалось. С учетом упора на конфликты как отправную точку для изучения сетей мы обращали особое внимание на обстоятельства, при которых первые и вторые секретари региональных и республиканских комитетов лишались своих должностей.

Вместе с тем очевидная опасность сосредоточения на источниках, отражающих конфликты, состоит в том, что в поле зрения историка попадают преимущественно сети определенного рода, то есть главным образом конфликтные. Для элиминирования этой односторонности мы изучали регионы, занимающие разные положения на своеобразной шкале скандалов, включая те, где разного рода неизбежные конфликты не перерастали в открытое противостояние. Для изучения всего разнообразия сетей или одних и тех же сетей, находящихся в состоянии конфликта и бесконфликтности, использовались традиционные источники: рутинная документация партийных комитетов, мемуары, справочные биографические материалы. В целом, для того чтобы избежать ошибки отбора, мы ориентировались на сравнительный подход, в рамках которого сетям, склонным к конфликтам, противопоставлялись спокойные (как и сети, занимающие в этом смысле промежуточное положение), крупным регионам – мелкие, этническим – различные типы неэтнических территорий, преимущественно городским – преимущественно сельские.

Если бы наша единственная цель заключалась в определении признаков низового авторитаризма, у нас бы получилась искаженная картина различных типов руководства в масштабах страны. Чтобы более точно отразить характер региональных сетей, мы противопоставляем региональному авторитаризму две другие модели. При этом с самого начала необходимо отметить, что все три модели представляют собой идеальные типы, состоящие из набора различных элементов. С абсолютной точностью им не соответствует ни одна из изученных сетей, хотя большинство из них явно тяготеет к той или иной из сконструированных нами систем.

В основу второй категории сетей и, соответственно, возглавлявших их секретарей положено понятие спорного автократа. Различие между низовым диктатором и спорным автократом примерно вписывается в более широкую теоретическую рамку различения между утвердившейся и оспариваемой автократиями. В то время как в первой лидер приобрел достаточную власть для того, чтобы не опасаться серьезной угрозы со стороны своего ближнего окружения, вторая представляет собой качественно иную форму разделения власти, при которой лидер все еще подвержен такой угрозе[64]. Но при этом, конечно, между оспариваемой автократией на общегосударственном и региональном уровнях существовала кардинальная разница. В первой правящая коалиция способна сместить вождя (что произошло в СССР с Хрущевым). Во второй члены сети могут чинить лидеру помехи и причинить фатальный ущерб его репутации, но не в состоянии избавиться от него без санкции центра.

Каковы эмпирические признаки секретаря, которого мы относим к категории спорного автократа? Такой секретарь, обычно воспринимаемый как пассивный и слабовольный деятель, нередко вынужден вести в своем регионе борьбу с влиятельными альтернативными сетями. Нередко он не в состоянии назначать и избавляться от работников из числа собственной номенклатуры, настоять на принятии определенного решения. Руководители районного уровня способны успешно добиваться от него снижения плановых заданий. Он не умеет «решать вопросы», то есть лоббировать интересы региона в Москве. Более или менее открыто его критикуют на партийных заседаниях и в кулуарах. Покидая свой пост, он редко сохраняет место в номенклатуре.

Низовые диктаторы и спорные автократы являлись двумя ключевыми типами секретарей в конце сталинской эпохи. Однако уже тогда наблюдаются признаки формирования третьего идеального типа секретаря, получившего распространение при Хрущеве и особенно при Брежневе. Таких секретарей мы будем называть партийными губернаторами. В противоположность спорным автократам, партийные губернаторы контролировали свои сети и назначения в пределах своей собственной номенклатуры. В отличие от низовых диктаторов, партийные губернаторы возглавляли организации, скреплявшиеся системой норм. Во-первых, норм старшинства, в силу чего функционеры росли в чинах постепенно, нередко в соответствии с продолжительностью пребывания в рядах номенклатуры. Хотя партийные губернаторы были способны избавиться от отдельных подчиненных, укоренившиеся нормы старшинства ограничивали их возможности, когда речь шла о продвижении одних чиновников через головы других или о проведении увольнений. Во-вторых, партийные губернаторы, в отличие от низовых диктаторов, действовали в среде, где в большей мере укоренились нормы компромиссов и «товарищеского отношения» к кадрам как важные инструменты скрепления сетей.

Источники

Как известно, характерная черта современных исследований различных проблем советского прошлого – привлечение широкого круга ранее недоступных источников, прежде всего архивных. Эта книга также использует эти преимущества. Она построена, прежде всего, на материалах партийного делопроизводства. Большое значение имели документы отделов ЦК ВКП(б) – КПСС, прежде всего тех, которые контролировали местные партийные организации и их кадры[65]. Сотрудники ЦК периодически проводили проверки и составляли соответствующие отчеты, разбирались в конфликтных ситуациях и в связи с этим давали развернутые характеристики местных руководителей, их взаимоотношений и методов работы[66]. Наряду с этим изучались сотни стенограмм и протоколов заседаний партийных конференций и пленумов обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, бюро соответствующих партийных комитетов. Эти документы в обязательном порядке высылались в Москву и откладывались в секторе информации организационно-инструкторского отдела и других отделов, наследовавших ему[67]. Выявление иных документов, отражавших повседневную деятельность обкомов, было проведено в ряде региональных архивов[68]. Широко использовались документальные публикации и справочные издания последних десятилетий, в которых содержится важная информация о деятельности партийных структур, о важных кампаниях, влиявших на региональную политику центра, биографические данные региональных руководителей[69].

Все это позволило не только исследовать взаимодействие центра и региональных сетей, но и, что было особенно важно в нашем случае, собрать достаточно материалов для изучения самих сетей, механизмов их формирования и функционирования, внутренних конфликтов и эволюции.

Мы понимаем, что к партийным материалам, как и к другим источникам, нужно подходить с осторожностью. Многие из них были сильно формализованы и нацелены на сокрытие реальных фактов от вышестоящего руководства[70]. Они подвергались редактированию в соответствии с политическим моментом. По возможности мы старались помещать документы в их социальный контекст и интерпретировать их с учетом зафиксированных в исследовательской литературе представлений о том, как работала советская политическая система. Избыточная зависимость от партийных архивов влечет за собой также очевидную угрозу общего порядка. Исследователь может настолько «вжиться» в документы, что начнет смотреть на события глазами партийной бюрократии. В качестве некоторого противовеса этой опасности мы дополнили партийные источники документами государственных ведомств – Совета Министров и Прокуратуры СССР, мемуарами, написанными в посткоммунистическую эпоху, и небольшим количеством интервью.

Следует сказать, что при этом остаются важные лакуны. Главная из них связана с материалами госбезопасности, которые за редким исключением (Балтийские государства, Украина) недоступны и, по всей видимости, останутся таковыми в обозримом будущем. В том, что касается работы органов госбезопасности и их взаимодействия с партией, нам приходилось использовать немногочисленные косвенные свидетельства из партийных документов. При всей ограниченности такой подход позволил зафиксировать некоторые важные тенденции взаимодействия партии и госбезопасности на местном уровне. Хотя более широкий доступ к соответствующим документам является важным резервом для углубления наших знаний об исследуемом в книге предмете.

Обзор книги

Три из четырех частей нашей книги (I, III и IV), расположенные в хронологическом порядке, относятся к периодам правления сменявших друг друга вождей в Москве, а часть II посвящена короткому междуцарствию после смерти Сталина.

В первой главе рассматривается процесс формирования и некоторые общие характеристики когорты партийных секретарей, выдвинувшихся к власти после террора 1930‐х годов. Политические траектории и опыт этого второго поколения сталинских секретарей определялись стремительным выдвижением на руководящие посты, решением сложнейших задач в условиях войны, относительной послевоенной стабилизацией номенклатуры, только периодически прерываемой отдельными акциями репрессивных чисток и устрашения. Во второй главе представлен тип секретаря-диктатора сталинского периода, изучаются методы, при помощи которых такие секретари создавали свои сети.

В третьей главе мы покажем, что, несмотря на значительную власть, которой обладали секретари, они были ограничены различными институциональными сдержками. С одной стороны, они разделяли полномочия управления с директорами крупных предприятий, региональными руководителями советских органов, госбезопасности и т. д. С другой – периодически подвергались давлению снизу, со стороны актива[71], что наглядно проявлялось в периоды выборных кампаний, но не только. Низовые автократы так или иначе адаптировались к этим вызовам.

В четвертой главе на основании документов о материальном положении местных руководителей и их неформальном судебном иммунитете углубляются представления о номенклатуре как особой социальной группе в советском обществе.

Хотя в первую очередь мы уделяем внимание региональному уровню, в какой-то момент – после смерти Сталина – повествование ненадолго переключается на события, происходившие в центре. Пятая глава посвящена борьбе за власть в Москве и ее влиянию на политическую среду, в которой действовали секретари. В шестой главе мы возвращаемся на региональный уровень с целью изучения различных способов, которыми секретари и сети реагировали на новые импульсы, поступавшие сверху в послесталинское время.

В седьмой главе мы обратимся к национальным республикам. В ней будет показано, каким образом принципы советской национальной политики использовалось республиканскими руководителями для решения проблем авторитарного контроля и разделения власти путем этнической мобилизации. Важная часть этой главы – реакция Москвы на эти тенденции.

В восьмой главе анализируются последствия хрущевского способа решения проблемы агентства в условиях кампаний, пропагандирующих экономические скачки, и в контексте определения административно-политических приоритетов управления экономикой. В ответ на «эпидемию» фальсификаций и приписок в 1960–1961 годах последовала радикальная кадровая чистка. Она стала важным моментом во взаимоотношениях между центром и регионами и заложила предпосылки более уступчивой политики Брежнева, сменившего Хрущева.

Девятая глава посвящена ходу и воздействию на сети разделения аппарата по отраслевому принципу, предпринятого в последний период правления Хрущева. В ней утверждается, что сформировавшиеся до реорганизации сети продемонстрировали заметную устойчивость, несмотря на формальное разделение. Воссоединение аппарата, как показано в десятой главе, было одной из первых контрмер, проведенных новым руководством страны. Одновременно в русле новой политики отношения к кадрам, проводившейся при Брежневе, принципы коренизации были распространены на славянские республики, изменилось соотношение между кооптацией, репрессиями и политическим исключением. Эти процессы изучаются с точки зрения развития местных сетей и их руководителей.

В последней главе мы увидим, что старые методы решения проблем авторитарного контроля и разделения власти на низовом уровне не могли работать в новых условиях. Вместо них в сетях получили поддержку формальные и неформальные нормы, ориентированные на рутинные способы поддержания кадровой стабильности – в частности, выверенную систему старшинства, основанную на постепенном повышении в чинах, и сокрытие разногласий.

В заключительной части мы показываем, каким образом используемые в нашем исследовании подходы можно применить для сравнения Советского Союза с другими политическими системами.

Эта книга является переработанной версией издания: Gorlizki Y., Khlevniuk O. Substate Dictatorship: Networks, Loyalty, and Institutional Change in the Soviet Union. London, New Haven: Yale University Press, 2020.