Секретная интеграция

На улице шел дождь, первый дождь в октябре, на исходе сенокосной поры, осеннего великолепия и той прозрачной ясности последних ведренных дней, которая еще несколько недель назад манила жителей Нью-Йорка, толпами устремившихся на север в Беркширские горы, чтобы поглазеть на залитое солнцем разноцветье деревьев. Сегодня была суббота и дождь – гнусное сочетание, как назло. Тим Сэнтора сидел дома, дожидаясь десяти часов и размышляя о том, как улизнуть на улицу, не попавшись на глаза матери. Гровер назначил встречу на десять утра, и не прийти было нельзя. Тим, свернувшись калачиком, устроился в старой стиральной машине, лежавшей на боку в чулане; он слушал журчание стекающей по желобу дождевой воды и разглядывал бородавку на пальце. Бородавка появилась недели две назад и никак не проходила. На днях мать водила его к доктору Слотропу. Доктор намазал бородавку какой-то красной мазью, выключил свет и сказал: «Ну-с, посмотрим, что будет с бородавкой, когда я зажгу мою волшебную фиолетовую лампу». Вид у лампы был не очень-то волшебный, однако, когда доктор ее включил, бородавка засветилась ярким зеленым цветом. «Прекрасно,- сказал доктор Слотроп.- Зеленая. Значит, пройдет сама, Тим. Совершенно точно». Но когда они выходили, доктор, понизив голос до шепота, который Тим научился не пропускать мимо ушей, сказал его матери: «Суггестивная терапия помогает в половине случаев. Если бородавка в ближайшее время не пройдет сама по себе, приведите его еще раз, и тогда попробуем жидкий азот». Вернувшись домой, Тим сразу побежал к Гроверу, чтобы спросить, что значит «суггестивная терапия». Он нашел его в чулане, где Гровер занимался очередным изобретением.

Гровер Снодд был чуть постарше Тима и считался гениальным ребенком, правда с некоторыми оговорками. Он был юным гением, не лишенным недостатков. Например, его изобретения не всегда работали. А в прошлом году он подрядился делать домашние задания всем подряд, по десять центов за каждую работу. Однако, как уже нередко бывало, попался на собственной неосторожности. Взрослые каким-то образом (по словам Гровера, с помощью «кривой», показывающей, насколько хорошо каждый может учиться) вычислили, что за успехами закоренелых двоечников и троечников стоит именно он. «Против закона средних чисел не попрешь,- сказал Гровер,- и против кривой не попрешь». Учителя начали всерьез обрабатывать его родителей, чтобы те перевели сына в другую школу. В любое место. Куда угодно. Может, Гровер и был докой во всех школьных предметах, разбирался во всем, от вулканической лавы до набегов индейцев, но ему, как заметил Тим, явно не хватало хитрости, чтобы скрывать, насколько он действительно умен. Всякий раз, когда ему предоставлялся случай, Гровер поддавался искушению показать свой ум. Решая кому-нибудь задачку на определение площади треугольного двора, Гровер не мог удержаться и приплетал малость тригонометрии – этого слова половина класса и выговорить толком не могла, или использовал интегралы – это слово иногда попадалось в комиксах про космические путешествия, но так и оставалось для них пустым звуком. Впрочем, Тим и другие относились к этой слабости Гровера вполне терпимо. Почему бы при случае не пустить пыль в глаза? Ему итак порой приходилось нелегко. Он не мог говорить со сверстниками о высшей математике и вообще о высших материях. Гровер как-то признался Тиму, что раньше обсуждал внешнюю политику со своим отцом, пока однажды они не поссорились из-за серьезных расхождений во взглядах на Берлин. «Я знаю, что им надо делать,- кричал Гровер (он всегда кричал – на стены или на какой-нибудь массивный предмет, оказавшийся поблизости, – чтобы показать, что злится не на вас, а на нечто, имеющее отношение к миру взрослых, скроенному ими по своим меркам, большому миру, в который его не допускали, злится на их косность и упертость, преодолеть которые он пока мог только внутри себя),- я точно знаю, что они должны делать». Однако когда Тим поинтересовался, что именно они должны делать, Гровер ответил: «Не важно. Мы поспорили из-за какого-то пустяка. Но теперь не разговариваем друг с другом, а это не пустяк. Теперь дома родители меня не трогают, а я не трогаю их». В этом году он бывал дома только в выходные и по средам. В остальные дни он ездил за двадцать миль в колледж, Беркширский мужской колледж, созданный по образцу Уильямс-колледжа, только поменьше. Там он посещал различные курсы и рассуждал о высших материях. Школа победила Гровера, избавилась от него, Учителям и так забот хватало, и к тому же им хотелось, чтобы все сами делали домашние задания. Очевидно, отец Гровера тоже не возражал против колледжа, особенно после их ссоры по поводу Берлина.

– Дело не в том, что он глупый или злой,- орал Гровер на керосиновую печку в их доме.- Не в этом дело. Всё гораздо хуже. Он разбирается в вещах, на которые мне наплевать. А я разбираюсь в том, чего ему никогда не понять.

– Тебе виднее,- сказал Тим.- Слушай, Гровер, а что такое «суггестивная терапия»?

– Что-то вроде лечения самовнушением,- ответил Гровер.- Тебе так собираются вывести бородавку?

– Да. – Тим рассказал о красной мази, которая светилась зеленым светом под лампой.

– Ультрафиолетовая флуоресценция,- сказал Гровер, явно смакуя слова,- никак не действует на бородавки. Доктор хотел ее заговорить, но теперь у него ничего не выйдет, я ему все карты спутал. – И он захохотал, катаясь по полу, словно его щекотали. – Бородавки исчезают когда захотят, вот и все. Они себе на уме.

Гровер веселился всякий раз, когда ему удавалось расстроить планы взрослых. Тиму и в голову не приходило выяснять почему. Самого Гровера не особенно заботили побудительные мотивы. «Они думают, что я умнее, чем есть на самом деле,- как-то признался он.- По-моему, им не дает покоя идея "гениальном ребенке", о том, каким он должен быть. Вроде тех, что показывают по телевизору. И они хотят, чтобы я был таким же». Тиму вспомнилось, что в тот день Гровер был особенно зол, потому что не сработало его новое изобретение – натриевая граната состояла из двух отделений – одно с натрием, другое с водой, - разделенных тонкой перегородкой. Предполагалось, что при разрыве перегородки натрий вступит в контакт с водой и оглушительно взорвется. Но то ли перегородка была слишком прочной, то еще по каким-то причинам – взрыва не получилось. Что еще хуже, Гровер накануне прочитал книжку Виктора Эплтона «Том Свифт и его магическая камера». Он как бы случайно постоянно натыкался на книжки про Тома Свифта, хотя выработал целую теорию о том, что в этом был чей-то злой умысел, что не он натыкался на книжки, а ему их подбрасывали, и происходило это при непосредственном участии его родителей и/или учителей. Книжки про Тома Свифта были прямым вызовом Гроверу, словно он должен был соревноваться с героем этой серии, выдумывать еще более хитрые изобретения и зарабатывать на них еще больше денег, да к тому распоряжаться ими более благоразумно, чем Том Свифт.

– Ненавижу этого Тома Свифта! – выкрикнул Гровер.

– Тогда перестань читать эти книжки,- предложил Тим.

Но Гровер не мог; он пытался, но никак не мог от них отказаться. Казалось, книжки про Тома Свифта, словно аппетитные кусочки хлеба, выскакивают из невидимого, поставленного тайным недоброжелателем тостера, и Гровер их тут же проглатывает. Они были его пагубным пристрастием; ему всюду мерещились летающие военные корабли, электрические винтовки.

– Бред какой-то,- сказал он.- Этот парень -жалкий хвастун, говорит как идиот, к тому же он сноб и…- стукнув себя по голове, чтобы вспомнить слово,- и к тому же расист.

– Кто?

– Помнишь, у Тома Свифта есть цветной слуга по имени Искорени Сэмпсон? Или просто Кор. Том Свифт ужасно с ним обращается. Они что, хотят, чтобы я тоже стал таким, начитавшись этой ерунды?

– Кажется, я понял, – возбужденно произнес Тим, сразу сообразив что к чему,- Наверное, они хотят, чтобы ты также обращался с Карлом.

Тим имел в виду Карла Баррингтона, их чернокожего приятеля. Он с родителями недавно переехал в Минджборо из Питтсфилда. Баррингтоны поселились в Нортумберлендских Усадьбах, новом жилом районе, отделенном заброшенным карьером и несколькими ржаными полями от старой части Минджборо, где жили Гровер и Тим. Как и они с Этьеном Шердлу, Карл был любителем розыгрышей, причем не просто любил посмотреть и посмеяться, но любил сам придумывать и устраивать новые розыгрыши, поэтому они вчетвером и проводили почти все время вместе. Предположение, что Кор из книжки имеет какое-то отношение к Карлу, озадачило Гровера.

– Они что, не любят Карла? – спросил он.

– Нет, он здесь ни при чем. Им не нравятся его мама и папа.

– Что они такого сделали?

Тим изобразил на лице что-то вроде «и ты еще спрашиваешь», потом сказал:

– Питтсфилд – большой город. Мало ли чем они занимались в городе. Может, устраивали игру в числа.

– Похоже, ты насмотрелся всякой чепухи по телевизору,- уличил его Гровер. Тим кивнул в ответ и засмеялся.

- А твоя мать знает, что ты гуляешь со мной и с Карлом и что мы устраиваем всякие безобразия? – спросил Гровер.

– Я ей ничего не говорил,- ответил Тим.- Она мне не запрещала.

– И не говори.

Тим ничего и не говорил. Они не то чтобы позволяли Гроверу командовать, просто все прекрасно понимали, что он хоть и ошибается иногда, но все же знает гораздо больше их, и поэтому его слушались. Если он говорит, что бородавка не сойдет, что она себе на уме, то никакие фиолетовые лампы и зеленая флуоресценция не помогут. Бородавка останется.

Тим посмотрел на бородавку, немного злясь на нее, как будто она действительно обладала собственным разумом. Будь он на несколько лет младше, он бы дал бородавке имя, но он уже понимал, что только маленькие дети дают имена предметам. Он продолжал сидеть в баке стиральной машины, который еще в прошлом году представлялся ему кабиной космического корабля, слушал шум дождя и думал о том, как будет стареть, стареть и станет совсем старым, но быстро отбросил эти размышления, пока они не привели его к мысли о смерти, и решил спросить Гровера, узнал ли тот что-нибудь о другом средстве – о жидком азоте. «Азот – это газ,- сказал Гровер, когда Тим спросил его об этом после визита к врачу.- Я не слышал о том, что он бывает жидким». И все. Но может быть, сегодня он что-нибудь выяснил. Никогда нельзя было догадаться, с чем он вернется домой из колледжа. Однажды он притащил разноцветную модель молекулы протеина, которая теперь хранилась в их логове вместе с японским телевизором, запасом натрия, грудой старых автомобильных запчастей, добытых на свалке, принадлежащей отцу Этьена Шердлу, бетонным бюстом Альфа Лэндона, похищенным во время одного из еженедельных набегов в парк Минджборо, сломанным стулом в стиле Миса ван дер Роэ, найденным в одном из старых домов, а также разрозненными частями канделябров, кусками гобеленов, тиковыми балясинами и меховым пальто, под которым, надев его на шею бюста, они иногда прятались, как в палатке.

Тим выкатился из машины и как можно тише пошел на кухню посмотреть на часы. Было уже начало одиннадцатого. Гровер сам никогда не приходил вовремя, однако от других всегда требовал точности. «Пунктуальность,- выговаривал он кому-нибудь из приятелей, швыряя в него это слово, как камень,- не относится к числу твоих выдающихся достоинств». Но едва вы успевали ввернуть недоуменное «что-что?», как Гровер уже забывал об опоздании и переходил к делу. Еще одно качество, которое нравилось Тиму в Гровере.

Матери в гостиной не было, телевизор выключен и поначалу Тим решил, что она ушла. Он стянул свой плащ с вешалки в прихожей и направился к выходу во двор. Тут он услышал, что она набирает номер. Он обогнул угол и увидел ее под лестницей. Мать стояла, зажав голубую телефонную трубку между плечом и подбородком, одной рукой набирала номер, а вторую держала перед собой, сжав кисть в кулак так, что костяшки пальцев побелели. У нее на лице было странное выражение, какого Тим раньше никогда не видел. Немного испуганное, нервное, вроде того. Он не понимал. Если она его и заметила, то вида не подала, хотя он возился достаточно громко. Гудки на другом конце провода смолкли, и кто-то ответил.

– Черномазые, – вдруг прошипела его мать, -грязные ниггеры, убирайтесь отсюда в свой Питтсфилд. Сваливайте, пока целы. – И она быстро повесила трубку. Ее сжатая в кулак рука дрожала, а другая, как только она выпустила трубку, тоже начала подрагивать. Мать резко повернулась, будто учуяла его по запаху, как олениха, и застала Тима врасплох, с изумлением глядящим на нее.

– А, это ты,- сказала она, и ее лицо – все, кроме глаз – расплылось в улыбке.

– Кому ты звонила? – спросил Тим, хотя собирался сказать совсем не то.

– Это была шутка, Тим, – сказала она, – розыгрыш.

Тим пожал плечами и направился к задней двери.

– Я пошел гулять,- сказал он, не оглядываясь. Он знал, что теперь мать не станет его задерживать, потому что он ее подловил.

Он выбежал под дождь, промчался мимо двух кустов сирени и полетел вниз по склону через высокую пожухлую траву; его кеды промокли насквозь уже через пару шагов. Старенький дом Гровера Снодда с коньковой крышей приветствовал Тима из-за огромного клена. Когда Тим был младше, он думал об этом доме как о живом существе, и каждый раз, подходя, приветствовал его, словно дом и впрямь дружелюбно поглядывал на него из-за клена, подмигивая, как старому приятелю. Тим еще не повзрослел окончательно, чтобы отказаться от этой игры; с его стороны было бы жестоко перестать верить, что дом живой. Поэтому Тим, как обычно, поздоровался: «Привет, дом». У дома было свое лицо, лицо доброго старика, только с окнами вместо глаз и носа, и казалось, на этом лице всегда была улыбка. Тим подбежал к дому, мелькнув крошечной тенью, словно лилипут рядом с огромным добродушным великаном. Дождь лил вовсю. Притормозив, Тим свернул за угол к еще одному клену с дощечками, прибитыми к стволу, вскарабкался наверх, один раз поскользнувшись, и по длинной ветке пробрался к окну Гровера. Изнутри доносились свистящие электронные звуки.

– Эй,- позвал Тим, постучав в окно.- Грови. Гровер открыл окно и объявил Тиму, что тот имеет прискорбную склонность к дилаторному поведению.

– Какому? – не понял Тим.

– Я только что слушал паренька из Нью-Йорка,- сказал Гровер, когда Тим влез в окно.- Что-то странное сегодня с погодой, потому что мне с трудом удается поймать даже Спрингфилд.

Гровер был заядлым радиолюбителем. Он собрал собственный приемник-передатчик и разные измерительные приборы. Не только погода, но и окружающие горы были причиной капризного поведения радиоволн. Когда Тим оставался ночевать у Гровера, он слышал, как порой далеко за полночь его комната наполнялась эфирными голосами, иногда они доносились даже из-за океана. Гровер любил слушать эфир, но сам редко передавал кому-нибудь сообщения. У него на стене была приколота дорожная карта, и каждый раз, когда он слышал новый голос, он делал отметку на карте и указывал частоту. Тим никогда не видел, чтобы Гровер спал. В котором бы часу Тим ни засыпал, Гровер продолжал возиться с настройкой приемника, прижимая к ушам пару огромных обрезиненных наушников. Иногда он включал громкоговоритель. И тогда Тим, то впадая в дрему, то просыпаясь и не различая сна и яви, слышал, как кто-то вызывает полицию на место аварии, или просто улавливал какие-то шумы или отзвуки, которые вдруг возникали посреди тишины; слышал, как переговариваются встречающие ночные поезда таксисты, в основном ворча по поводу кофе или обмениваясь плоскими шутками с диспетчером; слышал куски репортажа о матче шахматистов; долетающие из-за Голландских холмов переговоры капитанов буксиров, тянущих груженные гравием баржи вниз по Гудзону; разговоры дорожных рабочих поздней осенью или зимой, всю ночь убирающих снег и расчищающих дороги, или даже голос радиста с торгового судна в открытом море, когда слой Хевисайда оказывался в нужном месте. Все это проникало в его сны, населяя их случайными персонажами, и поэтому утром он не мог сказать, что. Выло отзвуком реальных событий, а что просто привиделось. Здесь Гровер ничем не мог ему помочь. Просыпаясь и все еще находясь под влиянием сна, Тим спрашивал: «Грови, что там с пропавшим енотом? Полицейские его нашли?» или «А что было дальше с канадским лесорубом в плавучем доме на реке?» На что Гровер неизменно отвечал: «Я этого не помню». Когда Этьен Шердлу тоже оставался ночевать у Гровера, утром он вспоминал чье-то пение, или доклад смотрителей заповедника в какой-то штаб, или жаркие споры – наполовину по-итальянски – о профессиональном футболе, то есть совсем не то, что запомнилось Тиму.

Этьен тоже должен был прийти сегодня. Приятели собирались каждую субботу по утрам. Возможно, он задерживался, потому что отец опять велел ему что-то сделать на свалке. Этьен был очень толстым пареньком. Свое имя он писал как «80N» и, присовокупив «ха-ха», расписывался таким образом на телефонных столбах цветными мелками или кусочком желтого известняка, спертым у дорожных рабочих. Как Тим, Гровер и Карл, Этьен любил устраивать розыгрыши, но в отличие от друзей был прямо-таки одержим этой страстью. Если Гровер был гением, Тим хотел стать тренером баскетбольной команды, а Карл мог бы блистать в этой команде, то Этьен мечтал о профессии, как-нибудь связанной с розыгрышами. «Ты чокнутый, – говорили ему друзья.- Что это за профессия? Ты что, будешь комиком на телевидении или клоуном в цирке?» А Этьен, обняв кого-нибудь за плечи (если быть начеку, то можно было сообразить, что он делает это не из дружеских чувств, а чтобы скотчем прицепить на спину приятелю листок с надписью вроде «МОЯ МАМА ХОДИТ В СОЛДАТСКИХ САПОГАХ» или «ДАЙ МНЕ ПИНКА» – со стрелкой, показывающей, куда именно), отвечал: «Мой отец говорит, что скоро всё будут делать машины. Что работу можно будет найти только на свалках для поломанных машин. Машины не смогут только шутить. Поэтому шутить и устраивать розыгрыши будут люди».

Приятели, пожалуй, были правы: вполне возможно, Этьен был немного чокнутый. Он осмеливался устраивать такие рискованные гадости, на которые больше никто не отваживался: прокалывал шины на колесах полицейских машин, оставлял дурацкие и, в сущности, бессмысленные записки с подписью «Призрак» на столе в кабинете директрисы, пока она вела урок в восьмом классе, а однажды, надев водолазный костюм, залез в речку и засорил илом водозаборник бумажной фабрики (в результате чего фабрика остановилась почти на неделю), и проделывал прочие шалости в том же духе. Он ненавидел общественные институты. Его злейшими врагами, главными мишенями его проказ были школа, железная дорога и АУР. Этьен собрал вокруг себя шайку таких же недовольных, которых директриса, распекая, неизменно называла олигофренами; этого слова они не понимали, а Гровер отказывался объяснять – его это бесило, потому что оно было таким же оскорбительным, как макаронник или ниггер. Среди друзей Этьена были такие личности, как братья Мостли – Арнольд и Кермит, которые нюхали авиационный клей, воровали из магазина мышеловки, а потом развлекались, швыряя их во взведенном состоянии друг в друга где-нибудь на пустыре; Ким Дуфэй, худенькая шестиклассница с экзотической внешностью и длинной светлой косичкой с постоянно перепачканным синими чернилами кончиком, которая разбиралась в различных взрывчатых веществах и отвечала за пополнение запасов натрия в их тайнике, добывая его из лаборатории минджборовской средней школы с помощью своего приятеля Гэйлорда, по уши влюбленного в нее студента-второкурсника, толкателя ядра и просто любителя ребятни; Хоган Слотроп, докторский сынок, который в возрасте восьми лет всерьез пристрастился к ежевечернему питью пива, а в девять лет ударился в религию, дал зарок не пить и вступил в Общество Анонимных Алкоголиков – решение, одобренное снисходительным папашей и благосклонно воспринятое местным отделением АА, где посчитали, что присутствие ребенка может благотворно повлиять на взрослых; Нунци Пассарелла, который начал с того, что каким-то образом умудрился привезти на школьном автобусе взрослую свинью – польско-китайскую свиноматку в четверть тонны весом, чтобы выступить с ней на конкурсе «Покажи и расскажи», и, не останавливаясь на достигнутом, основал культ юродивой Сью Данхэм в честь легендарной и прекрасной бродяжки, которая в прошлом веке бродила по окрестным холмам, подменяла младенцев, устраивала пожары и, по сути, могла считаться святой покровительницей всей их компании.

– Где Карл? – спросил Тим, вытерев голову одним из свитеров Гровера.

– В подвале,- ответил Гровер.- Играет с носорожьими ногами.- Их можно было носить как сапоги, и обычно их надевали, когда выпадал снег.- А что?

Моя мать опять… – Тиму было нелегко сказать об этом, он понимал, что нехорошо жаловаться на свою мать.- Она опять доставала их по телефону.

– Кого? Родителей Карла? Тим кивнул.

– Моя тоже.- Гровер помрачнел.- Я слышал, как мои предки говорили об этом,- сказал он, ткнув пальцем в пару наушников, напрямую подсоединенных к подслушивающему устройству, которое он год назад установил в спальне родителей.- Они постоянно говорят о превосходстве белых над черными. Я поначалу думал, что они имеют в виду шахматы.

– Она опять обозвала их этим словом,- сказал Тим. В этот момент вошел Карл. Носорожьих ног у него не было, он молча улыбался, как будто с помощью какого-то «жучка», спрятанного в комнате Гровера, слышал, о чем они только что говорили.

– Хочешь послушать? – предложил Гровер, кивком головы показывая на приемник.- Мне удалось поймать Нью-Йорк.

Карл сказал «да», уселся у приемника и, надев наушники, принялся крутить ручку настройки.

– Вот и Этьен,- сказал Тим. Толстяк болтался за окном, как блестящий воздушный шарик. Физиономия у него лоснилась, глаза шныряли во все стороны. Друзья впустили его в комнату.

– У меня есть одна штуковина, от который вы обалдеете,- сообщил Этьен.

– Какая? – спросил Тим, все еще занятый мыслями о матери и потому утративший бдительность.

– Вот такая,- сказал Этьен и запустил в него бумажный пакет с дождевой водой, который он прятал под рубашкой. Тим прыгнул на толстяка, и они, сцепившись, покатились по полу. Гровер кричал, чтобы они не уронили приборы, а Карл с хохотом поднимал ноги, когда дерущиеся подкатывались к нему. Когда возня прекратилась, Карл снял наушники и щелкнул выключателем, а Грови уселся, скрестив ноги, на кровати – это означало, что началось заседание Внутренней Хунты.

– Пожалуй, начнем с сообщений о текущих делах,- сказал Гровер.- Что у тебя было на этой не деле, Этьен? – В руках у Гровера была дощечка с зажимом, которым он имел обыкновение ритмически щелкать, когда впадал в задумчивость.

Этьен достал из заднего кармана несколько сложенных листочков и начал читать:

– Железная дорога. Один новый фонарь и две сигнальные петарды добавлены в арсенат.

– Арсенал,- пробормотал Гровер, записывая.

– Да. Мы с Керми еще раз подсчитали количество вагонов на станциях Фокстрот и Квебек. На Фокстрот пришло семнадцать вагонов и три товарные платформы с четырех тридцати до…

– Цифры я запишу потом,- сказал Гровер.- Можем мы что-нибудь сделать на этом участке дороги, или там проходит слишком много вагонов? Вот в чем вопрос.

– А,- сказал Этьен.- В общем, движение было не слабым.- Он обнажил зубы и покосился на Карла и Тима, и те захохотали.

– Ты сможешь сделать вылазку попозже? – раздраженно спросил Гровер.- Скажем, вечером около девяти?

– Не знаю,- сказал Этьен.- Можно попробовать улизнуть и…

– Попробуй,- сказал Гровер.- Нам нужны данные и на более позднее время.

– Но мой папа… Он беспокоится обо мне,- сказал Этьен.- Правда беспокоится.

Гровер, насупившись, посмотрел свои записи, пару раз щелкнул зажимом и спросил:

– Ладно, а что в школе? Как там дела?

– Я подыскал еще пару малышей,- сказал Этьен,- первоклассников. Учителей они уже достали. Кидаются мелом. Швыряют что попало. У одного из них это здорово получается, Грови. Надо бы потренировать их с натрием. Но здесь может быть проблема.

Гровер поднял глаза.

– Проблема?

– Они могут попробовать его съесть или лизнуть. Один из них,- хихикнул Этьен,- ест мел. Говорит, что вкусно.

– Ладно,- сказал Гровер,- продолжай отбор. Нам нужны люди, Этьен. Это очень важный участок. Пора покончить с мужским туалетом. Для этого необходимо мобильное взаимодействие.

– Могильное? – переспросил Тим, прищурившись и наморщив нос - Почему же могильное, Грови?

Гровер объяснил, что значит это слово. Затем на доске, прикрепленной к стене, нарисовал мелом примерный план здания школы.

– Мобильное взаимодействие,- выкрикнул он,- координация.

– Точь-в-точь как у меня в табеле,- сказал Этьен,- то же самое слово.

– Верно,- сказал Гровер.- Это значит, что на физкультуре твои руки, ноги и голова работают вместе. То же самое относится и к нам, все члены шайки должны действовать согласованно, как части тела,- Но его уже никто не слушал. Этьен растягивал пальцами рот; Тим и Карл по очереди дубасили друг друга в плечо. Гровер громко щелкнул зажимом, и они прекратили дурачиться.- Что-нибудь еще, Этьен?

– Это всё. Ах да, во вторник будет заседание АУР. Думаю опять послать туда Хогана.

– Ты же помнишь, что он сделал в прошлый раз,- с усилием сказал Гровер. Первоначальная идея состояла в том, что Хоган Слотроп лучше всех подходит для проникновения на заседания АУР благодаря опыту посещения собраний «Анонимных Алкоголиков». Гровер исходил из того, что Хоган имеет представление о том, как проходят собрания взрослых. Но в данном случае Гровер просчитался. Потом он целую неделю винил себя, что неправильно оценил ситуацию. Вместо того чтобы сидеть тихонько в уголке и все записывать, Хоган попытался выступить на заседании. «Я подумал,- рассказывал он,- что не будет большой беды, если я подниму руку и скажу: "Меня зовут Хоган Слотроп, я учусь в школе", а потом расскажу им про учебу».

– Их это не интересует,- сказал Гровер.

– Мою маму интересует,- возразил Хоган.- Она каждый день меня спрашивает, что было в школе, и я ей рассказываю.

– Она не слушает,- заметил Гровер.

– В результате Хогана Слотропа выдворили с заседания АУР, когда он направился к трибуне, чтобы проверить, удастся ли ему прочитать «Двенадцать шагов» – программу действий «Анонимных Алкоголиков». Но его буквально вынесли из зала, что было совсем не трудно, учитывая легкий вес Хогана.

– За что? – возмутился Гровер.

– Разные бывают собрания,- пытался объяснить Хоган.- В АУР все по-другому. У них там особые правила, и все как-то уж очень, очень…

– Формально,- подсказал Гровер.- Официально.

– Будто они играют в какую-то игру, о которой я и не слышал,- сказал Хоган.- В АА мы просто разговариваем.

На следующее заседание АУР пошла Ким Дуфэй. Она накрасила губы, накрутила кудри на французский манер, нацепила свои самые изысканные наряды и бюстгальтер 28-го размера (купленный мамочкой, которой она запудрила мозги) и отправилась на заседание, где вполне сошла за молоденькую родительницу. Так она стала их новой лазутчицей.

– В общем, теперь,- подытожил Этьен,- Хоган обижается, что его заменили девчонкой.

– Я ничего не имею против Хогана, - сказал Гровер, - поймите меня правильно. Но сможет ли он адекватно действовать в сложно структурированной ситуации, вот что меня…

– Чего? – одновременно перебили его Тим и Карл. Этот трюк они отработали специально и с его помощью неизменно сбивали Гровера с толку, когда тот говорил слишком мудрено. Гровер пожал плечами, признал, что, возможно, все зависит от морального настроя, и дал Этьену добро на то, чтобы Хоган попробовал еще раз.

Следующим докладывал Тим. Его направлением были финансы и тренировки. В данный момент все были заняты подготовкой к ежегодной генеральной репетиции под кодовым названием операция «Спартак», которое Гровер позаимствовал из одноименного фильма. Однажды он специально ездил в Сток-бридж, чтобы посмотреть этот фильм, который произвел на него такое впечатление, что еще месяц после этого Гровер каждый раз, проходя мимо зеркала, корчил кирк-дугласовскую физиономию. Операция «Спартак» проводилась уже в третий раз и в свою очередь должна была стать генеральной репетицией настоящего восстания рабов, которое именовалось не иначе как Операция «А». «Что значит "А"»? – как-то раз спросил Тим. «Абаттуар,- ответил Гровер, скорчив рожу.- Армагеддон».- «Умник»,- сказал Тим и забыл об этом. Чтобы тренировать малышей, вовсе не обязательно было знать, что означает эта буква.

– Как успехи, Тим? – спросил Гровер. Тим отвечал без особого воодушевления.

– Без хорошего реквизита, Грови, толку будет мало.

– Тим, давай вкратце напомним остальным суть дела,- сказал Грови, что-то записывая.- Мы проводим эту операцию примерно так же, как в прошлом году, верно?

– Верно. Мы снова размечаем поляну Фаццо,- и он показал на доску с наброском плана,- в натуральную величину. Но теперь вместо извести мы используем колышки и флажки, которые Этьен стащил у дорожных рабочих.- В прошлом году все шло отлично, пока малыши не дошли до белой разметки, обозначающей здание школы. В недоумении остановившись у белых линий, они принялись ногами затирать известь в траву. Впоследствии, разбирая причины неудачи, Гровер выдвинул теорию, что, возможно, белые линии на траве напоминали малышам линии, начерченные мелом на зеленой доске в классе. Кроме того, с известью было бы не так легко замести следы, когда операция «Спартак» завершится. Колышки же можно будет просто выдернуть. Они во всех отношениях лучше.

– И все-таки, – сказал Тим, - колышки не так хороши, как настоящие стены. Хотя бы фанерные. Прыгать через линию и представлять, будто это дверь,- это не то. Нужна настоящая дверь. Нужны настоящие лестницы и настоящие туалеты, чтобы бросать туда натрий, понимаешь?

– Два года назад ты так не думал,- заметил Гровер.

Тим пожал плечами.

– Просто теперь это уже не кажется настоящим. По крайней мере мне. Откуда мы знаем, что, когда придет время, они сделают все как надо? Особенно малыши.

– Мы и не знаем,- сказал Гровер.- Но у нас нет денег, чтобы построить настоящие декорации.

– У нас около двадцати пяти долларов,- сказал Тим.- Малыши стали сами приходить и предлагать мелочь, которую им дают на молоко, даже те, чья очередь еще не подошла.

Гровер посмотрел на него исподлобья.

– Ты забираешь деньги силой, Тим? Мне этого не надо.

– Нет, Грови, честное слово, они сами их отдают. Говорят – по крайней мере, некоторые из них,- что верят в нас. А некоторые все равно не любят молоко, и поэтому им не особенно нужны эти деньги.

– Только смотри, чтобы они не слишком усердствовали,- сказал Гровер.- Учителя могут заподозрить неладное. Суть в том, чтобы каждый день иметь более-менее постоянный приход молочных денег, брать с малышей деньги по очереди, не со всех сразу и без шума. Ежедневный приход может быть небольшим, но зато постоянным. А если сбор денег резко увеличится и все начнут разом отдавать свою мелочь, это сразу вызовет подозрения. Действуй без нажима. Что у нас с другими доходами? Как там наш скупщик в Питтсфилде?

– Ему теперь нужна мебель, - ответил Тим.- Но здесь есть сложности. Мы можем раздобыть мебель в усадьбе Велур, в доме Розенцвейга и еще в двух-трех местах. Но как мы доставим ее в Питтсфилд? Никак. К тому же он запретил звонить ему за его счет.

– Ха,- сказал Гровер,- тогда его тоже можно вычеркнуть. Понимаешь? Таким нельзя доверять. Раз они начинают на тебе экономить, значит, ты им больше не нужен.

– А как все-таки насчет, - попытался ввернуть Тим, пока Гровер не разошелся,- этого самого реквизита?

– Никак, - отрезал Гровер. – Нам эти деньги нужны на другие цели.- Тим плюхнулся обратно на ковер и уставился в потолок.- У тебя всё, Тим? Ладно, теперь Карл. Как идут дела в районе застройки?

Карл отвечал за деятельность в Нортумберлендских Усадьбах, новом районе Минджборо. Когда придет время, старую часть города будет достаточно легко контролировать, но их беспокоил новый район с торговым центром, супермаркетом, расцвеченной огнями аптекой, где продавались маски ко дню всех святых, стоянкой, на которой всегда было полно машин, даже по вечерам. Когда строительство только началось – позапрошлым летом,- Тим и Этьен ходили туда после школы и до наступления темноты играли в царя горы на кучах песка, а потом воровали доски, сливали горючее из бензобаков грейдеров и бульдозеров, даже иногда били стекла в окнах, если птицы и лягушки на болоте Корроде кричали достаточно громко. Ребятам не нравился этот район застройки, не нравилось, что его называют «Усадьбы», хотя каждый участок был размером всего лишь пятьдесят на сто футов, что было далеко до величины усадеб Позолоченного века, настоящих поместий, которые окружали старый город, словно неведомые существа из сновидений, со всех сторон подступающие по ночам к кровати, неразличимые в темноте, но всегда присутствующие где-то рядом. Как у дома Гровера, у каждого из Больших Домов в поместьях было собственное лицо, хотя и не столь явно Вчерченное и открытое. У них были таинственные, глубоко посаженные глаза», смотрящие из прорезей узорных железных решеток, щеки, татуированные разноцветными плитками, большие рты с рядами мертвых пальм вместо зубов, и посещение такого дома было равнозначно возвращению в сон, а добыча, с которой вы возвращались оттуда, никогда не казалась подлинной; ее можно было оставить в логове или продать скупщику, вроде владельца антикварного магазинчика в Питтсфилде, но она все равно казалась порождением сна. В маленьких приземистых, более или менее однотипных домиках в Нортумберлендских Усадьбах не было ничего, что могло бы вызвать интерес или ворваться в сновидения, и добыть там можно было разве что самые обычные предметы, принадлежащие миру повседневной реальности, попавшись с которыми можно было загреметь в полицию; там не было ощущения безопасности, не было ни малейшей возможности для тайной жизни или потусторонности;; не было ни старых деревьев, ни скрытых проходов, ни потайных троп, ни кульвертов, ни зарослей, в которых можно было устроить укромное местечко. В новом районе все было на виду, все заметно с первого взгляда; туда можно было войти с любой стороны, и вы могли как угодно огибать расположенные там дома, идти по тихим, плавко поворачивающим улицам, но все равно неизбежно возвращались назад, не обнаружив ничего, ничего, кроме безрадостной земли. Карл был одним из немногих живших там детей, с которыми ладили ребята из старого города. Ему было поручено заручиться поддержкой ребят из Усадеб, привлечь их на свою сторону, разведать стратегическое значение перекрестков, магазинов и прочих объектов. Никто не завидовал такой работе.

– Было несколько таких же телефонных звонков,- отметил Карл, завершив краткий отчет о прошедшей неделе.- Вроде как розыгрыш.- Он пересказал кое-что из того, что говорилось.

– Тоже мне розыгрыш,- возмутился Этьен.- Что здесь смешного? Позвонить людям, обозвать их по-всякому – это не розыгрыш. В этом нет никакого смысла.

– Что скажешь, Карл? – поинтересовался Гровер.- Думаешь, они что-то заподозрили? Пронюхали, что мы замышляем?

Карл улыбнулся, и все поняли, что он собирается сказать.

– Нет, мы в безопасности. Пока еще в безопасности.

– Тогда зачем эти звонки? – спросил Гровер.- Если они никак не связаны с операцией «А», тогда что они значат?

Карл пожал плечами и сел на место, глядя на друзей так, будто знал, что значат эти звонки, знал все с самого начала, знал тайны, о которых никто из них даже не догадывался. Как будто в Нортумберлендских Усадьбах действительно была некая «загадка» некий таинственный смысл, который до сих пор ускользал от них и который Карл однажды откроет в награду за их изобретательные плутни, за их отважное противодействие взрослым, их остроумие в школе или, возможно, за то, что они проявят себя в чем-то таком, о чем еще не думали, но Карл даст им это понять, когда будет нужно, с помощью намеков, смешных историй или случайной, на первый взгляд, смены темы разговора.

– Совещание закончено,- объявил Гровер.- Пойдем в логово.

Дождь перестал и сменился ползучей изморосью. Четверо приятелей спустились по дереву на землю, пробежали через двор гроверовского дома, миновали жилой квартал и пошли через поле, огибая прибитые дождем стожки сена. По дороге за ними увязался жирный бассет по кличке Пьер. В солнечные дни пес обычно спал посреди шоссе, которое на участке, проходящем через Минджборо, именовалось Чикади-стрит, но, видно, дождь как-то повлиял на Пьера, оживил его. Он скакал вокруг них, как щенок, гавкая и разевая пасть, словно пытался поймать языком дождевые капли.

Вечером солнце, вероятно, так и зайдет, скрытое от людских глаз, судя по тому, каким мрачным выдался этот день. Горы прятались за низко нависшими тучами. Тим, Гровер, Этьен, Карл и Пьер смутными тенями пересекли поле и вышли на проселочную дорогу, колеи которой были заполнены дождевой водой. Дорога, спускаясь по небольшому кряжу, вела в лес короля Ирьё, названный так в честь претендента на престол, который в середине тридцатых бежал сюда от безумия, охватившего в те годы Европу вместе с его собственным игрушечным государством, и, как гласила легенда, за ведерко брильянтов приобрел всю эту недвижимость. Почему брильянты были именно в ведре (носить их в котором, надо думать, не очень практично) – об этом история умалчивала. Говорили также, что у короля было три (некоторые утверждали, четыре) жены, одна официальная, а остальные состоящие с ним в морганатическом браке, а также фанатически преданный ему адъютант, кавалерийский офицер ростом в семь футов, с огромной бородой, в сапогах со шпорами, с золотыми эполетами на плечах и с пистолетом, который он всегда носил с собой и из которого был готов в любой момент выстрелить в кого угодно, особенно в мальчишку, забравшегося в чужие владения. Именно он, как призрак, бродил по этим местам. По-прежнему жил здесь, хотя его король давно умер – по крайней мере, все так считали,- хотя никто этого адъютанта ни разу не видел, лишь некоторые слышали топот его тяжелых сапог по палой листве, когда он гнался по лесу за убегающими от него в панике мальчишками. Им всегда удавалось убежать. Они чувствовали, что их родители знали значительно больше об изгнании короля, но всеми способами старались скрыть это от детей. Да, где-то в прошлом были мрачные годы, всеобщее бегство, большая война – но всё это без имен и дат; дети знали лишь то, что им удавалось по крупицам уяснить из подслушанных разговоров взрослых, из телевизионных фильмов, уроков истории, когда они хоть что-то слушали, из комиксов про морских пехотинцев, но ничего ясного и конкретного; все события были будто зашифрованы каким-то кодом, и их очертания терялись в сумраке, оставаясь необъясненными. Только усадьба короля Ирьё по-настоящему связывала детей с той страшной трагедией, и этому способствовало то, что сторож усадьбы и их преследователь был когда-то солдатом.

Однако он не доставлял никаких хлопот членам Внутренней Хунты. Они уже давно поняли, что он их не тронет. С тех пор они облазили всю усадьбу и нигде не видели явных следов, только множество двусмысленных свидетельств его присутствия, что отнюдь не опровергало его существования и в то же время делало усадьбу идеальным местом для их логова. Реально существующий или вымышленный, верзила-кавалерист оберегал их.

Дорога шла через сосновый бор; с ветвей шумно спархивали куропатки и капала вода, башмаки хлюпали по грязи. За соснами располагалась полянка, когда-то бывшая ровной лужайкой, ровной, как пологая волна в море, но сейчас заросшая сорной травой и ржаными колосками, испещренная кроличьими норками. Отец рассказывал Тиму, что много лет назад, когда по дороге проезжал экипаж, на луг с холма сбегали павлины, распуская свои яркие хвосты. «Здорово,- сказал Тим.- Прямо как перед началом цветной передачи. Когда мы купим цветной телевизор, пап?»

«И черно-белый сойдет»,-ответил отец, и вопрос был исчерпан. Тим однажды спросил у Карла, есть ли у него дома цветной телевизор. «Зачем он мне? – удивился Карл и тут же добавил: – Ах, да». И захохотал. Тим не хуже Этьена, прирожденного комика, чувствовал, когда слушатель догадывается, что вы хотите сказать дальше, и поэтому не стал больше ничего говорить. Его удивил смех Карла. Ничего особо смешного здесь не было, наоборот, в его вопросе присутствовала определенная логика. Тим действительно думал о Карле не только как о «цветном», но и каким-то образом связанным с цветом вообще. Думая о Карле, Тим всегда представлял его на фоне красно-желтой листвы нынешней ранней осени. В прошлом месяце, когда Карл переехал в Минджборо и их дружба еще только начиналась, Тиму подумалось, что Карл как бы излучает свет беркширской осени, Прекрасного Разноцветного Мира. Даже в унылую серость этого дня и местности, по которой они шли (и которая, казалось, была лишена определенной меры света, оставшегося в прошлом), Карл привносил какую-то яркость, компенсирующую недостаток света.

Они свернули с дороги и сквозь кусты азалии спустились к берегу декоративного канала, который был частью системы проток и островков, сооруженной в конце прошлого века с целью устроить миниатюрную Венецию для нью-йоркского кондитерского магната Эллсуорта Бэффи, который первым начал строиться на этом месте. Как многие из тех, кто возводил замки на этих холмах, он был современником Джея Гулда и его партнера – веселого беркширского коробейника Юбилея Джима Фиска. Как-то раз, примерно в это же время года, Бэффи устроил бал-маскарад в честь кандидата в президенты Джеймса Дж. Блэйна, на который сам Блэйн не попал из-за шторма и путаницы в расписании поездов. Его отсутствия никто не заметил. Все богачи округа Беркшир собрались в огромном бальном зале в необъятном доме Бэффи; бал продолжался три дня, и за это время здесь побывали пьяные бродячие Пьеро с лицами, белеющими в лунном свете, страшные обезьяны с острова Борнео, разносившие кувшины с местным самогоном, пышногрудые вишневогубые актриски, привезенные из Нью-Йорка, в шелковых пелеринках, красных корсетах и длинных чулках; дикие индейцы, князья эпохи Возрождения, диккенсовские персонажи, пестрые бычки, медведи с букетиками цветов; украшенные венками девушки, аллегорически изображавшие Свободное Предпринимательство, Прогресс и Просвещение, а также гигантский мэнский омар, который так и не протянул свою клешню кандидату в президенты. Пошел снег, и утром последнего дня в каменоломне нашли полузамерзшую балерину в костюме Коломбины; у нее на одной ноге были отморожены пальцы, и их пришлось ампутировать. Она больше никогда не танцевала, а в ноябре Блэйн потерпел поражение на выборах, и о нем все забыли. После смерти Бэффи усадьбу купил отошедший от дел грабитель поездов из Канзаса, а в 1932 году она была по дешевке продана владельцам гостиничной сети, у которых не хватило средств на ее переоборудование и которые вскоре решили, что лучше заполучить ведерко с брильянтами короля Ирьё, чем платить налоги на бесполезное имущество. Теперь, когда король умер, дом снова был необитаем, если не считать членов Хунты и, возможно, одного кавалерийского офицера.

В зарослях тростника у них была спрятана плоскодонка, которую они недавно нашли, залапали и окрестила «Утечка». Приятели забрались в лодку, Тим и Этьен начали грести. Пьер уселся, поставив передние лапы на нос, и стал похож на носовое украшение. Чуть ниже по течению с берега спрыгнула лягушка, а дождь беспрестанно чертил круги на воде. Плоскодонка проплывала под ложно-венецианскими мостиками, у которых сверху отсутствовали доски, и можно было, глянув вверх, увидеть в прорехи серое небо; мимо маленьких пристаней, чьи непросмоленные сваи прогнили и покрылись зеленой слизью; мимо открытой беседки с проржавевшей обшивкой, листы которой раскачивались от малейшего ветерка; мимо изъеденных коррозией статуй прямоносых девушек и юношей с фиговыми листочками, обнимающихся или держащих в руках рога изобилия, луки, какие-то невообразимые свирели и лиры, плоды гранатовых деревьев, полуразвернутые свитки. Вскоре над голыми ивами показался Большой Дом, растущий по мере приближения, и с каждым взмахом весел можно было разглядеть все больше башенок, амбразур и контрфорсов. Снаружи дом выглядел весьма плачевно: гонтовая обшивка отвалилась, краска облупилась, слетевший с крыши расколотый шифер валялся на земле. Окна по большей части были разбиты за годы набегов пугливых мальчишек, которые не отваживались залезать внутрь из страха нарваться на кавалерийского офицера с пистолетом. И всюду витал запах старого, восьмидесятилетнего дерева.

Мальчики привязали лодку к ступеньке железной лесенки, вделанной в нечто вроде каменной набережной, выбрались на берег и гуськом направились к боковому входу в Большой Дом. Независимо от того, как часто они приходили в логово, у них всякий раз возникало ощущение некой торжественности момента, словно они не просто входили в дом, а вступали в иной мир. Необходимо было усилие, чтобы сделать шаг и войти внутрь. Воздух в доме был спертым и тяжелым от запаха, который словно противился вторжениям извне и преследовал их все время, пока они не выходили наружу. Никто не осмеливался упомянуть этот запах, хотя все его явственно ощущали. Словно выполняя ритуал, они сначала смотрели друг на друга и смущенно улыбались и лишь затем осторожно ступали в поджидающий их полумрак.

Они пробирались вдоль стен, поскольку знали, что может случиться, если пройти под подвешенным в центре потолка флинтгласовым канделябром в паутине и со сталагмитами пыли на верхних гранях. Дом был полон таких запретных мест: глухих закоулков, откуда мог выпрыгнуть кто угодно; участков искореженного пола, ступив на который, можно было внезапно провалиться в подземные казематы, или просто темных проходов, где не за что было ухватиться рукой; дверей, которые, если их не держать, сами медленно закрывались за вами. От таких мест следовало держаться подальше. В общем, путь к логову напоминал проход по опасной гавани, изобилующей подводными скалами. Если бы в дом вошли не четверо, а больше ребят, то в этом бы не было никакой опасности – просто стайка мальчишек носилась бы по старому дому. Если бы их было меньше, то они не смогли бы пройти дальше первой комнаты.

Поскрипывая половицами, вызывая эхо каждым шорохом и оставляя четкие отпечатки кед на влажном полу, члены Хунты шагали в глубь дома короля Ирьё, мимо вставленных в простенки зеркал, возвращавших им отражения, потемневшие и поблекшие, как будто часть их оставалась в качестве платы за проход; они проходили в дверные проемы, занавешенные старинными бархатными шторами со стершимся ворсом, делавшим их похожими на географические карты с морями и континентами, неведомыми школьной географии; они миновали буфетную, где однажды нашли пролежавший там несколько десятилетий ящик «мокси», от которого осталось девять бутылок (одну Ким Дуфэй разбила о борт «Утечки» в день спуска на воду, еще одну они торжественно выпили в прошлом году в честь более-менее успешного завершения операции «Спартак», а третью распили совсем недавно, когда принимали Карла Баррингтона в свою шайку); затем спустились вниз, прошли мимо пустых винных стеллажей в пустые мастерские с пустыми рабочими столами и болтающимися в темноте выдернутыми электрическими розетками, похожими на безногих пауков; и наконец добрались до самого тайного уголка в доме, каморки, расположенной за старинной угольной печью, которую они привели в порядок и вокруг которой Этьен потом еще целую неделю расставлял мины-ловушки. В этой комнате они собирались и обсуждали свои планы, здесь же в пятигаллонной жестянке хранили натрий, залитый керосином, а также карты местности, спрятанные в старинном бюро с откидной крышкой, и список врагов народа, доступ к которому имел только Гровер.

Небо стало еще темнее, дождь налетал порывами, то переходя в ливень, то стихая до мелкой мороси, а в глубине дома, в сухой прохладной комнате, члены Xyнты готовили переворот. Они уже три года плели нити заговора, и он порой напоминал Тиму сны, которые он видел, когда болел и лежал с высокой температурой, сны, в которых ему поручали что-то сделать – разыскать нужного человека в огромном незнакомом городе, кишащем людьми и намеками; решить длиннющую, запутанную арифметическую задачку, где каждое действие влекло за собой десятки новых. Казалось, что ситуация никак не меняется. Не было «задач», которые не порождали бы необходимости обдумывать новые задачи, так что вскоре старые забывались и по умолчанию возвращались в руки взрослых или попадали в нейтральную зону, и тогда приходилось начинать все с начала. Что с того, что Этьену в прошлом году (если привести самый яркий пример) удалось почти на неделю остановить бумажную фабрику, засорив водозаборник? Прочие дела шли своим чередом, как будто сам заговор имел некий существенный изъян и был обречен на неудачу. Хоган Слотроп в тот же вечер должен был бросить дымовую шашку на заседании АУР, выкурить всех из зала и утащить их протоколы и финансовые отчеты, но ему вдруг позвонили и попросили поговорить с одним анонимным алкоголиком, который впервые оказался в их городе и обратился в местное отделение АА, потому что попал в беду и был чем-то напуган.

– Чего он боится? – попытался выяснить Тим.

Случилось это год назад, ранней осенью, вскоре после начала занятий в школе. Хоган зашел к Тиму домой сразу после ужина, небо было светлым, хотя солнце уже село, и они пошли во двор покидать мяч в корзину. Мяч кидал только Тим, Хогану не давала покоя мысль о двух взаимоисключающих друг друга заданиях.

– Боится, что снова начнет пить,- сказал Хоган, отвечая на вопрос Тима.- Я возьму с собой это,- сказал он, показывая пакет молока.- Если он захочет выпить, мы выпьем молока.

– Ха,- хохотнул Тим, который не очень-то любил молоко.

– Слушай, - начал Хоган, - молоко нужно не только детям. Давай я расскажу тебе о пользе молока. Это великолепный напиток.

– Лучше расскажи про пиво,- предложил Тим. Последнее время его увлекала идея основательно напиться.

– Тебе смешно,- обиделся Хоган.- А мне, между прочим, повезло, что я сумел бросить пить. И мой отец то же самое говорит. Взять хотя бы это го парня, с которым мне надо поговорить. Ему тридцать семь лет. Прикинь, насколько я его опередил.

– Ты должен сегодня вечером подложить дымовую шашку,- напомнил Тим.

– Слушай, Тим, может, ты сделаешь это вместо меня, а?

– Мы с Грови собираемся взорвать натрий,- сказал Тим,- Помнишь? И это должно произойти одновременно.

– Ну, тогда скажи Грови, что я не могу,- сказал Хоган.- Извини, Тим, никак не могу.

– Именно в этот момент – как и следовало ожидать - появился Гровер. Тим и Хоган постарались как можно дипломатичнее объяснить ему ситуацию, но, как обычно, их усилий оказалось недостаточно, поскольку Гровер устроил им разнос по полной программе и, обозвав их по-всякому, ушел в сумерки, которые тем временем успели крадучись спуститься с гор так, что они и не заметили, как стало темно.

– Похоже, натриевая атака отменяется,- спустя некоторое время робко предположил Хоган,- а, Тим?

– Да,- согласился Тим.

Как всегда, все шло не так, как должно было идти; не было никакого продвижения к цели. Этьен зря нырял в водолазном костюме – разве что для смеха. Бумажная фабрика снова начнет работать, люди вернутся на работу, атмосфера опасности и недовольства – то, чего добивался и на что рассчитывал Гровер, исходя из своих темных замыслов, о которых он никому не рассказывал,- рассеется, и все пойдет по-прежнему.

– Слушай-ка, Тим,- предложил Хоган голосом медвежонка Йога, которым говорил, когда старался кого-то приободрить,- может, пойдем вместе в отель и потолкуем с этим парнем?

– Так он в отеле? – спросил Тим.

– Да,- ответил Хог.

Парень оказался в городе проездом, и почему-то никто не хотел с ним встречаться. Нэнси, секретарша в главном офисе АА, отчаявшись кого-нибудь найти, позвонила Хогану. Он согласился. «Он пойдет»,- сказала она кому-то, кто был с ней в офисе, и Хогану показалось, что на другом конце провода раздался смех.

Тим взял свой велосипед, крикнул родителям, что скоро вернется, и покатил с Хоганом под гору сквозь сгущающиеся сумерки к центру города. Стояла отличная осенняя погода, какая бывает в тот краткий промежуток, когда некоторые деревья, опережая график, начинают быстро желтеть, насекомые с каждым днем жужжат все громче, а по утрам, если ветер дует с северо-запада, по дороге в школу можно увидеть, как над вершинами гор кружат одинокие ястребы, готовясь к отлету на юг. Несмотря на загубленный день, Тим с наслаждением катился, не нажимая на педали, вниз по склону к скоплению желтых огоньков, радуясь, что сбежал от двух страничек арифметических примеров и главы из учебника по физике, которую должен был прочитать, не говоря уже о паршивом фильме, какой-то романтической комедии 1940-х годов, которая шла в этот вечер по единственному работающему каналу. Проезжая мимо домов, окна и двери которых были открыты ради первой вечерней прохлады, Тим и Хоган мельком видели голубоватое свечение телевизионных экранов с одним и тем же фильмом и улавливали обрывки диалога: «…Рядовой, вы что, совсем с ума…»; «Да, была одна девушка, там, дома…» (всплеск, комический вопль) «О, простите, сэр, я думал, вы японский лазутчик…» – «Да как же я могу быть японским лазутчиком, если мы в пяти тысячах…»; «Я буду ждать, Билл, буду ждать тебя столько, сколько…» Они миновали пожарное депо, возле которого, сидя на старой пожарной машине марки «ля-франс», курили и рассказывали анекдоты взрослые парни; проехали мимо кондитерской, заходить в которую ни Тиму, ни Хогану сегодня не хотелось; внезапно вдоль дороги замелькали счетчики платной стоянки – здесь располагался участок с диагональной парковкой, а значит, надо было держать руку на тормозе и внимательно следить за движением машин. Когда приятели добрались до отеля, уже совсем стемнело, ночь накрыла Минджборо, как крышка кастрюлю, и магазины начали закрываться. Оставив на улице велосипеды, Тим и Хоган вошли в отель. Ночной портье, который только что заступил на дежурство, окинул их тусклым взглядом.

– «Анонимные алкоголики»? – удивился он.- Ну, вы шутники.

– Честное слово,- сказал Хоган, показывая пакет молока.- Позвоните ему. Мистер Макафи, комната двести семнадцать.

Портье, которому всю ночь предстояло слоняться без дела, набрал номер и поговорил с мистером Макафи. Когда он повесил трубку, его лицо как-то странно искривилось.

– Судя по голосу, он черномазый,- сообщил он.

– Мы можем подняться? – спросил Хоган. Портье пожал плечами.

– Он сказал, что ждет вас. Если возникнут проблемы, поднимите телефонную трубку. У меня тут зазвенит звонок.

– Ладно,- сказал Хоган. Они прошли через холл между двумя рядами кресел и поднялись на лифте. Номер мистера Макафи был на втором этаже. Поднимаясь наверх, Тим и Хоган глянули друг на друга, но ничего не сказали. Они постучали в дверь. Мистер Макафи открыл не сразу. Ростом он был не намного выше, чем они. Он действительно оказался негром с небольшими усиками, в серой шерстяной кофте и с сигаретой.

– Я думал, он шутит,- произнес мистер Макафи.- Вы, ребята, правда из АА?

– Он оттуда,- сказал Тим.

Лицо мистера Макафи как-то странно изменилось.

– Вот как,- сказал он.- Что ж, забавно. Здесь у вас любят позабавиться, почти как в Миссисипи. Ну, вы свое дело сделали? Можете идти.

– Мне сказали, вам нужна помощь.- Вид у Хогана был явно озадаченный.

Мистер Макафи отошел от двери.

– Тут ты, пожалуй, прав. Да. Хотите войти? – Похоже, ему было все равно. Мальчишки вошли в комнату, и Хоган поставил молоко на маленький письменный стол в углу. Они впервые оказались в гостиничном номере и впервые разговаривали с цветным.

Мистер Макафи был контрабасистом, но своего инструмента у него не было. Накануне он выступал на каком-то музыкальном фестивале в Линоксе. Как его угораздило попасть в Минджборо, он не имел ни малейшего представления.

– Такое иногда случается,- сказал он.- У меня бывают провалы памяти. Только что я был в Линоксе, а потом бац – оказываюсь в этом вашем – как его там? – Минджборо. С тобой так не было?

– Нет,- ответил Хог.- Меня иногда тошнило, а хуже этого ничего не было.

– Ты, значит, больше не пьешь? Завязал?

– Навсегда,- сказал Хоган.- Пью только молоко.

– Выходит, ты молокосос,- улыбнулся мистер Макафи.

– Что именно я должен делать? – спросил Хоган.- Как по-вашему?

– Поговорить со мной,- сказал мистер Макафи. – Или я буду говорить, пока мне не захочется спать. Или пока кто-нибудь – хотя бы Джил – не приедет за мной.

– Джил – это ваша жена? – спросил Тим.

– Эта та девчонка, что ходила на горку Джеком,- ответил мистер Макафи и захохотал.- Нет, кроме шуток, так оно и было.

– Хотите рассказать про них? – спросил Хоган.

– Нет. Пожалуй, что нет.

Тогда Тим и Хоган рассказали мистеру Макафи о школе, о своем городке, о том, чем занимаются их родители, а потом, быстро проникшись к нему доверием, поведали ему и о более секретных вещах: о том, как Этьен застопорил бумажную фабрику, о своем логове и о запасе натрия.

Точно,- воскликнул мистер Макафи,- натрий. Помню, однажды я положил кусок натрия в унитаз и спустил воду. И тут как бабахнет! Это было в Бомаунте, штат Техас, я там раньше жил. Потом директор школы заходит в класс, лицо перекошено от злобы, в руках он держит обломок унитаза – вот так. И спрашивает: «Кто из вас, джентльмены, совершил это вопиющее безобразие?»

Хоган и Тим, похохатывая, рассказали ему, как Этьен однажды забрался на дерево и принялся стрелять из рогатки маленькими, с горошину, шариками натрия в бассейн в одной из усадеб, где как раз шла коктейльная вечеринка, и при первых же взрывах гости бросились врассыпную.

– Шикарно вы тут живете,- сказал мистер Макафи.- Усадьбы и все такое прочее.

– Мы там не живем,- сказал Тим.- Просто иногда забираемся по ночам и купаемся в бассейнах. Самый хороший в усадьбе Ловеласа. Хотите, пойдем туда? Сейчас тепло.

– Да,- поддержал приятеля Хог.- Можем пойти прямо сейчас. Пошли.

– Ну вы даете,- опешил мистер Макафи.

– Почему бы и нет? – удивился Хог.

– Вы, ребята, уже не маленькие и должны понимать, почему нет,- сердито сказал мистер Макафи. Он посмотрел им в глаза, покачал головой и произнес еще более сердитым тоном: – Если меня поймают, мне каюк, детка. Только и всего.

– Там никто никого не ловит,- сказал Хоган, пытаясь успокоить его.

Мистер Макафи лег на кровать и уставился в потолок.

– Если вы правильного цвета, тогда не ловят,- прошептал он, но мальчики его услышали.

– У вас цвет кожи еще лучше, чтобы не попасться ночью,- сказал Тим.- Вы больше и бегаете быстрее. Если нас никто не может поймать, то и вас не поймают, мистер Макафи, честное слово.

Мистер Макафи посмотрел на ребят. Не отрывая от них взгляда, он закурил новую сигарету, прикурив от предыдущей. Невозможно было догадаться, о чем он думает.

– Может, попозже,- сказал он, затушив старый окурок.- Сказать, почему я так нервничаю из-за этого? Из-за воды в бассейне, понимаете? Если закладываешь за воротник, то эта вода как-то странно на тебя действует. С тобой так не было, Хоган? – Хоган покачал головой.- Со мной было один раз, когда я был в армии.

– Вы были на Второй мировой войне? – спросил Тим.- Дрались с японцами, да?

– Не довелось,- ответил мистер Макафи.- Тогда я был слишком молод.

– Нам тоже не довелось,- сказал Хоган.

– Нет, я служил во время войны в Корее. Только оставался в Штатах. Играл в оркестре – в военном оркестре, понимаете,- в Форте Орд в Калифорнии. Там на холмах вокруг залива Монтерей полно небольших баров; любой, кто хочет, может запросто прийти в такой бар и начать играть. Туда ходили в основном профессиональные музыканты, которые раньше играли в Лос-Анджелесе, а теперь их призвали в армию, и они попали в Орд. Эти парни – многие из них – играли в студийных ансамблях, так что часто можно было встретиться с каким-нибудь настоящим талантом. Как-то вечером завалились мы в один такой придорожный бар вчетвером и стали играть, и все так очень даже неплохо пошло. Мы все малость поднабрались, попивали винцо – вина там море, в этой самой долине, забыл, как называется. Так вот, пьем мы вино и играем – блюзы и все та кое прочее, и тут в бар заходит эта леди. Белая леди. Вроде тех, что сидят у бассейнов и тянут коктейли на вечеринках. Усекаете? Полная такая дамочка, не то чтобы толстая, просто женщина в теле. И говорит нам, что, мол, хочет, чтобы мы пошли и поиграли у нее на вечеринке. А день тогда был вторник или среда, и нам вроде как стало любопытно, чего это она устраивает вечеринку посреди недели. Так ведь, говорит, вечеринка идет с прошлых выходных, нон-стоп. Понимаете? Ну, мы идем, значит, к ней и видим, что все так и есть, тетка нас не обманула. Шум и гвалт стоит такой, что слышно за милю. Наш баритон-сакс, итальянец по имени Шелдон какой-то там, не успел в дверь войти, а ему на шею уже пара-тройка цыпочек бросаются и спрашивают,- ладно, вам еще рано знать, что именно,- но мы рассаживаемся и начинаем наяривать. Выпивки там хоть залейся, и все так и норовят угостить тебя. И знаете, что они пьют? Шампанское. Натуральное шампанское. Всю ночь хлещем мы это пойло, и к утру все уже лежат в отключке, и мы заканчиваем играть. Я пристраиваюсь возле барабанов и засыпаю. Просыпаюсь, потому что слышу, как девушка где-то смеется. Я встаю, солнце светит в глаза, времени часов, наверное, девять или десять утра. По идее, мне должно быть погано, но я чувствую себя лучше некуда. Выхожу я, значит, на эту терраску, там прохладно и кругом туман, не такой, что по земле стелется, а просто не видно верхушек деревьев – сосен, надо думать, потому как стволы у них такие – прямые, одним словом. Все в этом белом тумане, а внизу океан. Тихий океан. И тишина такая, что даже сквозь туман слышно, как там на побережье бухают пушки: «Бум, бум». Это в Орде идут учебные стрельбы. Я спускаюсь к бассейну и все думаю об этой девчонке, которая смеялась, и тут бац – из-за угла выбегает старина Шелдон, а за ним эта самая девчонка. Он врезается в меня, она не успевает остановиться, и мы все трое валимся в бассейн, как есть во всей одежде. Вот тут мне и пришлось хлебнуть малость водички, и знаете, что со мной потом было? Я вдруг опять опьянел вдрызг, ничуть не меньше, чем ночью после всего этого шампанского. Как вам такой расклад, а?

– Все это очень здорово,- сказал Хоган.- За исключением выпивки, конечно.

– Да, было здорово,- подтвердил мистер Мака- фи.- Единственное утро, которое я запомнил на всю жизнь.

На какое-то время он замолчал. Потом зазвонил телефон. Спросили Тима.

– Эй,- раздался голос Гровера на другом конце,- можно к вам прийти? Этьену надо где-нибудь спрятаться на ночь.- Этьен, похоже, перепугался по поводу того, что устроил днем на бумажной фабрике. Он вдруг решил, что совершил настоящее преступление и что полицейские, если его схватят, быстро узнают про остальные дела и будут беспощадны. А у Гровера его будут искать в первую очередь. Только в таком месте, как отель, у него был шанс не попасть в их лапы. Тим спросил мистера Макафи, тот ответил, что в принципе не против, но как-то неохотно.

– Не волнуйтесь,- сказал Хоган.- Этьен просто боится. Как и вы.

– Из-за алкоголя – нет,- ответил Хоган.- Та А ты никогда не боишься? – спросил мистер Макафи. Голос его при этом как-то странно задрожал.

– Такого со мной, пожалуй, не было.

– О, у тебя еще все впереди. Я-то знаю.- Мистер Макафи неподвижно лежал на кровати, его лицо казалось особенно черным на фоне подушки, Тим заметил, что мистер Макафи сильно потеет. Пот стекал по его шее и впитывался в наволочку. Вид у него был нездоровый.

– Может, вам что-нибудь нужно? – встревоженно спросил Тим. И, не услышав ответа, повторил вопрос.

– Выпить,- театральным шепотом произнес мистер Макафи. И, показывая на Хогана, добавил: – Может, тебе удастся уговорить твоего приятеля позволить мне чуток выпить, чтобы расслабиться. Честное слово, мне правда надо чего-нибудь выпить.

– Нельзя, - сказал Хоган. -В этом вся суть. Я для того и пришел, чтобы вы не напились.

– Говоришь, ты пришел, чтоб не дать мне выпить? Ошибаешься. - Он медленно поднялся, как будто у него болел живот или что-то внутри, и взял телефонную трубку.- Не могли бы вы принести нам бутылку «Джима Бина»,-сказал он,-и…- тщательно пересчитав людей в комнате,- три стакана? Да? Ладно. Хорошо, только один стакан. О, здесь уже есть один стакан.- И повесил трубку.- Лабухи своего не упустят,- добавил он.- Гулянка будет в Минджборо, штат Массачусетс.

– Слушайте, зачем вы нас тогда позвали? – спросил Хоган. Голос его звучал упрямо и четко, а значит, он в любой момент мог расплакаться.- Зачем вы вообще связались с АА, если все равно собирались напиться?

– Мне была нужна помощь,- начал оправдываться мистер Макафи, - и я думал, что мне помогут. А ведь и правда помогли, верно? Подумать только, кого мне прислали.

– Эй,- сказал Тим, и Хоган заплакал.

– Ладно,- сказал мистер Макафи.- Валите отсюда, ребята. Марш по домам.

Хоган перестал реветь и упрямо произнес:

– Я остаюсь.

– Черта с два. Убирайтесь. Вы большие шутники в этом городе, так что должны распознать, когда вас разыгрывают. Ты, парень, иди в АА и скажи, что они тебя подставили. Докажи им хотя бы, что умеешь проигрывать.

Все трое стояли и смотрели друг на друга в этой дешевой комнатушке, оклеенной обоями с хризантемами в четыре цвета, с перечнем правил в рамочке, висевшей возле двери, с пустым пыльным кувшином и стаканом, единственным креслом, полутораспальной кроватью с бежевым покрывалом и запахом дезинфекции, и в какой-то момент им начало казаться, что никто никуда не пойдет, что они так и будут стоять застыв, точно восковые фигуры в музее, но тут появились Гровер и Этьен, и Тим с Хоганом впустили их в номер. Мистер Макафи, сжав кулаки, снова подошел к телефону.

– Будьте добры,- сказал он в трубку,- избавьте меня от этих детей. Пожалуйста.

Этьен выглядел так, будто еще не вышел из шокового состояния, и казался раза в два толще обычного.

– По-моему, полицейские нас засекли. Правда, Грови?- повторял он. Он притащил с собой все свое водолазное снаряжение, полагая, что оно стало бы неопровержимой уликой, если бы его нашли у него дома.

– Он переволновался,- пояснил Гровер.- А у вас здесь что – проблемы?

– Мы пытаемся удержать его от пьянства,- ответил Хоган.- Он позвонил в АА и попросил помощи, а теперь говорит: пошли вон.

– Я полагаю, вам известно,- обратился Гровер к мистеру Макафи,- о позитивной корреляции между алкоголизмом и сердечной недостаточностью, хроническими заболеваниями верхних дыхательных путей, циррозом печени…

– А вот и он,- сказал мистер Макафи.

Перед открытой настежь дверью возник Бето Куфифо, гостиничный коридорный и городской чудак, которому давно следовало бы уйти на пенсию и жить на социальное пособие, но он был мексиканцем и разыскивался на родине за контрабанду или угон автомобиля – преступление варьировалось в зависимости от того, кому он об этом рассказывал. Как он оказался в округе Беркшир, никто толком не знал. Его обычно принимали за франкоговорящего канадца или итальянца – единственных чужаков, появлявшихся в этих местах,- и чувствовалось, что ему нравится эта легкая двусмысленность, из-за чего он, собственно, и застрял в Минджборо.

– Одна бутылка спиртного, - возвестил Бето.- Шесть пятьдесят.

– Как это шесть пятьдесят? – удивился мистер Макафи.- Импортное, что ли? – Он достал бумажник и мельком глянул внутрь. Тим разглядел там только одну купюру – доллар.

– Спросите у них внизу,- сказал Бето.- Мое дело – принести.

– Слушай, запиши ее на мой счет, а? – попросил мистер Макафи, протягивая руку к бутылке.

Бето спрятал бутылку за спину.

– Шеф сказал, чтобы вы сразу заплатили.- Лицо Бето было все в морщинах, и поэтому трудно было с уверенностью определить его выражение, одна ко Тиму показалось, что коридорный улыбается, причем явно злорадно.

Мистер Макафи извлек из бумажника доллар и протянул его Бето.

– Держи, а остальное запиши на счет.- Тим видел, как мистер Макафи буквально обливается по том, хотя в комнате было довольно прохладно.

Бето взял доллар и сказал:

– Остается пять пятьдесят. Извиняюсь, сэр, но вам лучше поговорить с шефом.

– Эй, ребята, может, у вас есть какая мелочь? – спросил мистер Макафи.- Не одолжите мне пять с половиной баксов?

– Только не на виски,- сказал Хоган.- Даже если бы у меня были деньги.

Остальные выгребли из карманов мелочь, и когда пересчитали, разложив монетки на ладошках, набрался всего лишь доллар с четвертью.

– Остается еще четыре двадцать пять,- объявил Бето.

– Ты прямо как счетная машина,- крикнул ми стер Макафи. - Брось ерепениться, парень, давай сюда бутылку.

– Если не верите мне,- сказал Бето, кивком го ловы показывая на телефон,- спросите внизу. Там вам то же самое скажут.

На секунду всем показалось, что мистер Макафи действительно может позвонить. Но, помолчав, он предложил:

– Слушай, давай я с тобой поделюсь. Согласен? Полбутылки тебе. Небось хочется промочить горло после трудового дня?

– Я эту гадость не пью,- ответил Бето.- Только вино. Спокойной ночи, сэр.

Он повернулся, чтобы закрыть дверь. И в этот момент мистер Макафи прыгнул на него, пытаясь выхватить бутылку. Бето от неожиданности выронил ее. Бутылка упала на коврик и откатилась на пару футов. Мистер Макафи и Бето сцепились и начали неуклюже бороться. Хоган схватил бутылку и выбежал в дверь; заметив его движение, мистер Макафи изрек что-то вроде «О Господи» и попытался вырваться из лап коридорного. Однако, когда он подскочил к двери, Хоган был уже далеко. Как видно, мистер Макафи понял, что его не догнать, и обессилено приник головой к дверному косяку. Бето извлек из кармана расческу и причесал остатки волос. Затем, подтянув ремень, прошел мимо мистера Макафи и направился к лифту, злобно оглядываясь на чернокожего постояльца, словно опасаясь, что тот снова может на него наброситься.

Гровер, Тим и Этьен застыли на месте, не зная толком, что делать. Мистер Макафи начал как-то странно хрипеть; ребята и не подозревали, что человек может издавать такие звуки, лишь однажды они слышали нечто подобное, когда рыжий бездомный щенок по кличке Норман, любивший поиграть с Пьером, если тот не спал, наглотался куриных костей, которые застряли у него в глотке, и потом всю ночь жутко хрипел во дворе, пока отец Гровера не увез его куда-то на машине. Мистер Макафи так и стоял, прислонившись головой к косяку, и хрипел точно так же, как Норман.

– Эй,- произнес наконец Гровер, потом подошел к мистеру Макафи и взял его за руку, которая по размеру была почти такой же, как рука Гровера, только гораздо темнее; и Тим сказал: «Да, пойдемте»; они потихоньку повели его к кровати, с которой Этьен тем временем снял бежевое покрывало, уложили в постель и укрыли. Вдруг с улицы донесся вой сирены. «Полиция!» – завопил Этьен и бросился в ванную. Автомобиль с гудящей сиреной промчался мимо отеля, и Тим, выглянув в окно, успел разглядеть, что это была пожарная машина, направлявшаяся на север; в комнате вновь стало тихо – было лишь слышно, как в ванну набирается вода, а на кровати плачет мистер Макафи. Он повернулся на живот, уткнулся лицом в подушку, зажав ею уши, и плакал так, как плачут маленькие дети: всхлипывая, втягивал воздух и затем с подвыванием выдыхал, и так снова и снова, словно не мог остановиться.

Тим закрыл дверь и сел на стул возле стола. Гровер уселся в кресло около кровати, и так началось их ночное бдение. Макафи продолжал плакать, с этим ничего нельзя было поделать – только сидеть и слушать. Один раз зазвонил телефон. Портье поинтересовался, нет ли у них проблем, и Гровер ответил: «Нет, с ним все в порядке. Все будет в порядке». Тиму понадобилось в уборную, и когда он зашел туда, то увидел, что в полной ванне под водой, сжавшись от страха, лежит Этьен в водолазном костюме, похожий на черный арбуз с ручками и ножками. Тим похлопал его по плечу, и Этьен забултыхался, пытаясь уйти глубже под воду.

– Это не полиция,- что было мочи крикнул Тим.- Это я – Тим.

Этьен вынырнул на поверхность и снял маску с трубкой.

– Я прячусь,- объяснил он.- Хотел напустить побольше пены, но нашел только этот обмылок, и пены получилось не густо.

– Пойдем, поможешь нам,- сказал Тим.

Этьен протопал в комнату, оставляя за собой лужицы воды, и уселся на пол; и они втроем просто сидели и слушали, как плачет мистер Макафи. Плакал он долго, временами впадая в дрему. Иногда, очнувшись, он начинал рассказывать какие-то длинные истории и снова засыпал. Время от время кто-нибудь из ребят тоже задремывал. Для Тима в этом было что-то похожее на ночи в комнате Гровера с радиопереговорами полицейских, капитанов торговых судов и буксиров, когда все эти голоса, отскакивая от невидимого свода в заоблачной выси, проникали через антенну гроверовского приемника в сновидения. Ему чудилось, будто мистер Макафи тоже вещает из неведомого далека, рассказывая о вещах, про которые днем Тим не сможет с уверенностью сказать, что он их слышал: о старшем брате, который во времена депрессии однажды утром ушел из дома, сел на товарный поезд и пропал, а потом прислал им единственную открытку из Лос-Анджелеса; и мистер Макафи, тогда совсем еще маленький, решил последовать за братом, но в тот раз ему Удалось добраться только до Хьюстона; о девушке-мексиканке, с которой он какое-то время встречался, а она постоянно пила какое-то пойло – Тим не Разобрал, как оно называлось, - и у которой был сынишка, умерший от укуса гремучей змеи (Тим Увидел эту змею, подползающую к нему, и от ужаса с криком выскочил из паутины сна), а однажды Утром девушка взяла и ушла, как его брат, исчезнув в утренней пустоте, еще до рассвета; о ночах, когда он сидел совершенно один на берегу возле доков и глядел на черный Залив, туда, где кончались огни, теряясь во мраке, и вы оставались наедине с этим огромным ничто; о драках уличных банд, изо дня в день происходивших на соседних улицах, или о драках на пляже под жарким летним солнцем; о джазовых вечеринках в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, неудачных выступлениях с саксофонными группами, о которых лучше и вовсе забыть (только как?); о полицейских, которые его забирали в участок, о камерах, где он побывал, и сокамерниках, которых звали, к примеру, Длинный Нож, Пако-с-Луны или Фрэнсис Икс Фаунтлерой (который спер у него заначенный бычок «Пэлл-Мэлл», пока он спал в то жуткое утро после пьянки с приятелем-киномехаником, когда они пили самогонку вперемешку с винищем код экраном кинотеатра для автомобилистов неподалеку от Канзас-Сити, и на этом громадном изогнутом экране громыхал фильм с Джоном Уэйном).

– «Кровавая аллея»,- пробормотал Тим.- Точно. Я видел этот фильм.

Потом мистер Макафи ненадолго заснул, а проснувшись, начал громко вспоминать о другой девушке, с которой познакомился в автобусе; она играла на тенор-саксофоне и только что ушла от белого музыканта, с которым жила. Они ехали из Чикаго на запад, сидели рядом на заднем сиденье над мотором и пели хором разные вещи, по очереди импровизируя, подражая джазовым инструментам, а потом ночью она спала, положив голову ему на плечо, и ее волосы сладко пахли и блестели в темноте; она вышла не доезжая Шейенна и сказала, что, пожалуй, поедет в Денвер; и он больше никогда ее не видел после того, как бросил прощальный взгляд на ее тонкую фигурку, бродившую возле старого кирпичного здания железнодорожной станции напротив автовокзала, среди допотопных – как в ковбойских фильмах – повозок, на одной из которых лежал ее футляр с саксофоном, и она помахала ему рукой, когда автобус тронулся с места. А затем он вспомнил о том, как однажды точно так же сам ушел от Джил, только было это уже в Лейк-Чарльз, штат Луизиана, в те времена, когда Кэмп Полк еще не утратил своего значения и на улицах толпами бродили пьяные солдаты, распевая:

О призыве я думал с неизбывной тоской, Мне повестку вручили и отправили в строй, и сказали: «Сынок, ты нам нужен – Недобор у нас вышел большой». Так попал я в Б.У.А.

–Что за Б.У.А.? – переспросил Гровер.

– «Будущие учителя Америки»,- ответил мистер Макафи.- Крутая организация.

И Джил отправилась на север в Сент-Луис или куда-то еще, а он поехал домой в Бомонт, потому что его мать заболела. До этого он прожил с Джил два месяца в Алжире, городишке через реку напротив Нового Орлеана,- не так долго, как в Нью-Йорке, но дольше и спокойнее, чем в Лос-Анджелесе, и на этот раз они пришли к грустному негласному согласию, что здесь, на этой станции, полной пьяных бродяг, посреди болот, посреди ночи они неизбежно должны расстаться.

– Эй, Джил,- воскликнул мистер Макафи.- Эй, детка.

– Кого вы зовете? – спросил Гровер.

– Свою жену,- пояснил Тим.

– Джил? – произнес Макафи. Его глаза были закрыты, он словно изо всех сил старался их открыть.- Джил здесь?

– Вы сказали, что она приедет за вами,- напомнил Тим.

– Нет, не приедет. Кто тебе такое сказал, парень? – Его глаза внезапно открылись, пугающе белые.

– Надо ей позвонить. Эй? Хоган? Позвонишь ей от меня?

– Я Тим,- сказал Тим.- Какой у нее номер?

– В бумажнике.- Он достал из кармана потрепанный бумажник из коричневой кожи, битком набитый всякой всячиной.- Сейчас- И он принялся рыться в бумажнике, перебирая бумажки и вынимая старые визитные карточки агентств по трудоустройству, торговцев машинами, ресторанов, расположенных по всей стране; календарь двухлетней давности с расписанием футбольных матчей Техасского университета; фотографию, где был снят он сам в военной форме, улыбающийся рядом с девушкой в белом пальто, которая тоже улыбалась, потупив взгляд; запасной шнурок, прядь чьих-то волос в конверте с наполовину оборванным названием госпиталя в углу; старое водительское удостоверение армейского образца, давным-давно просроченное; пара сосновых иголок, кусочек язычка от саксофона, клочки и обрывки разноцветных бумажек. На одном таком листочке голубого цвета было написано «Джил» и указан нью-йоркский адрес и номер телефона.

– Вот.- Он протянул листочек Тиму.- Позвони ей за ее счет. Знаешь, как нужно звонить? – Тим кивнул.- Закажи междугородний разговор и попроси позвать мисс Джил…- Он щелкнул пальцами, вспоминая фамилию,-…Джил Пэттисон. Да.

– Уже поздно, – заметил Тим. – Может, она спит? – Мистер Макафи ничего не ответил. Тим вызвал оператора и заказал междугородний разговор.- Я должен назвать свое имя или нет?

– Нет, нет, скажи, что звонит Карл Макафи.- Связь как будто оборвалась. Когда телефонистка дозвонилась, никто долго не брал трубку.

– Нет, ее здесь нет,- ответил наконец мужской голос- Она уже неделю как уехала на Западное побережье.

– Вы не знаете другого номера, по которому ей можно позвонить? – спросила телефонистка.

– Где-то был адрес- Мужчина отошел от теле фона. Наступила тишина, и в какой-то момент Тим почувствовал, что одной ногой он стоит на самом краю пропасти, по которому ходил – Бог знает, сколько времени,- сам того не подозревая. Он посмотрел вниз и тут же в страхе отпрянул, но при этом успел уловить неприглядность ночи – ночи, которая была здесь, и в Нью-Йорке, и, наверное, на том побережье, о котором говорил мужчина по телефону; эта ночь накрыла всю землю, скрыв во мраке и без того еле различимых крошечных людей; и Тим подумал о том, как трудно, как безнадежно трудно найти человека, который вам вдруг понадобился, если только вы не живете с ним всю жизнь в одном доме, как Тим со своими родителями. Он бросил взгляд на человека, лежащего на кровати, и только сейчас осознал, насколько одинок и потерян мистер Макафи. Что будет он делать, если им не удастся разыскать эту девушку? Тут мужчина на другом конце снова взял трубку и прочел адрес, Тим его записал, а телефонистка спросила, надо ли звонить в справочную Лос-Анджелеса.

– Да,- сказал мистер Макафи.

– Но если она в Лос-Анджелесе, она не сможет приехать за вами.

– Мне надо с ней поговорить.

И Тим еще некоторое время слушал потрескивание и шорохи в трубке, словно чьи-то пальцы шарили в темноте, простершейся над всей страной, пытаясь на ощупь отыскать одного из миллионов живущих в ней людей. Наконец ответил женский голос, это была Джил Пэттисон. Телефонистка сообщила, что с ней за ее счет хочет говорить Карл Макафи.

– Кто? – не поняла девушка.

Раздался стук в дверь, и Гровер пошел открывать. Телефонистка повторила имя мистера Макафи, и девушка вновь спросила: «Кто?» В дверях возникли двое полицейских. Этьен, сидевший за кроватью, взвизгнув, сиганул в ванную и с громким всплеском плюхнулся в воду.

– Леон, который дежурит внизу, попросил нас посмотреть, что здесь происходит,- начал один из полицейских.- Этот тип привел вас сюда, ребятки?

– Дежурный знает, что мы сами пришли,- сказал Гровер.

– Так что мне делать? – спросил Тим, помахав телефонной трубкой.

– Повесь трубку,- сказал мистер Макафи.- От бой.- Он лежал, сжимая кулаки и глядя на полицейских.

– Слушай, приятель,- заговорил второй полицейский,- коридорный сказал, что у тебя тут не набралось денег на бутылку виски, так?

– Верно,- ответил мистер Макафи.

– Номер стоит семь долларов в сутки. Как собираешься расплачиваться?

– Никак,- сказал мистер Макафи.- Я бродяга.

– Вставай,- скомандовал первый полицейский.

– Эй,- крикнул Тим,- не забирайте его. Он болен. Позвоните в АА, там о нем знают.

– Остынь, сынок,- сказал другой полицейский. - Он бесплатно переночует в хорошей комнате.

– Позвоните доктору Слотропу,- сказал Тим. Полицейские подхватили мистера Макафи с кровати и повели к двери.

– А мои вещи? – спросил тот.

– Кто-нибудь о них позаботится. Пошли. И вам, детки, давно пора по домам.

Тим и Гровер поплелись за ними в коридор, спустились на лифте в холл и, пройдя мимо портье, вышли на пустынную улицу, где полицейские усадили мистера Макафи в патрульную машину. Тим подумал, что, возможно, слышал их голоса по радио у Гровера, возможно, они возникали в его снах.

– Поосторожней с ним,- крикнул он полицейским.- Он правда болен. О нем надо позаботиться.

– Уж мы-то о нем позаботимся,- сказал полицейский, который сел на заднее сиденье.- И он знает об этом. Верно? Посмотри на него.

Тим посмотрел. Но сумел разглядеть только белки его глаз и блеск пота на скулах. Затем машина, протяжно взвыв, умчалась прочь, оставив после себя запах резины. С тех пор мистера Макафи они больше не видели. На следующий день они заходили в участок, но там им сказали, что его увезли в Питтсфилд, и невозможно было проверить, действительно ли это так.

Спустя несколько дней бумажная фабрика вновь заработала, и надо было готовиться к очередной операции «Спартак», а тут еще Нунци Пассарелле пришла в голову одна идея: он предложил раздобыть на свалке у отца Этьена пару автомобильных аккумуляторов, несколько фар и немного тошнотно-зеленого целлофана, повесить фары возле железнодорожного перегона на выезде из Минджборо, где поезд замедляет ход перед поворотом, собрать человек пятьдесят ребят, надеть резиновые маски-страшилки, накидки и самодельные крылья, как у летучих мышей, засесть на склоне у железной дороги и, когда из-за поворота появится поезд, включить фары с зеленым целлофаном и посмотреть, что будет. И хотя удалось собрать только половину от намеченного количества ребят, все прошло вполне успешно: поезд затормозил с жутким скрежетом, тетки завизжали, проводники заорали. Этьен вырубил свет, и дети, поднявшись по насыпи, разбежались кто куда. После этой проделки Гровер, который в тот вечер был в маске зомби собственного изготовления, высказал странную мысль: «Я теперь чувствую себя по-другому и гораздо лучше, после того как побыл зеленым, пусть даже тошнотно-зеленым, пусть даже всего одну минуту». И хотя они об этом больше не говорили, Тим чувствовал себя точно так же.

Весной Тим с Этьеном впервые в жизни забрались на товарный поезд и доехали до Питтсфилда, где им надо было встретиться с торговцем по имени Арти Когномен. Это был толстяк с непроницаемым лицом, раньше живший в Бостоне и похожий на члена городского управления; он курил трубку с чашечкой в виде головы Уинстона Черчилля с сигарой. Арти продавал разные забавы и штуки для розыгрышей.

– Есть отличное жидкое стекло, только что прибыло,- сообщил он.- А также широкий выбор звучащих подушек, взрывающихся сигар…

– Не надо,- отрезал Этьен.- Что у вас есть, чтобы изменить внешность?

Арти продемонстрировал им все, что у него было: парики, накладные носы, очки с подрисованными вытаращенными глазами и прочую дребедень. Но они в конце концов выбрали только усики, которые легко прицеплялись под нос, и две баночки черной краски для лица.

– Вы, парии, похоже, не цените достижений прогресса,- сказал мистер Когномен.- Эта ерунда пылится у меня уже много лет. Может, она уже и не черная вовсе. Вы что, собираетесь воскресить водевиль?

– Мы собираемся воскресить друга, - не задумываясь выпалил Этьен и удивленно переглянулся с Тимом, как будто эти слова произнес кто-то четвертый в комнате.

Затем летом семья Баррингтонов поселилась в Нортумберлендских Усадьбах, и дети, как обычно, узнали об этом заранее. Их родители вдруг стали говорить о приезде Баррингтонов больше, чем о других новостях. В их разговорах стали звучать такие слова, как «обесценивание недвижимости» и «интеграция».

– Что такое интеграция? – спросил Тим у Гровера.

– Я знаю, что интегрирование – это операция, обратная дифференцированию,- ответил Гровер, затем провел на доске оси х и у кривую.- Пусть это будет функция от х. Рассмотрим значения кривой на малых отрезках по оси х,- и он провел не сколько вертикальных линий от кривой на ось х, на подобие вертикальных прутьев тюремной решетки, - их может быть сколько угодно, и они могут располагаться как угодно близко друг к другу.

– Пока этот кусок не станет сплошным,- сказал Тим.

– Нет, он не может стать сплошным. Если бы там была тюремная камера и эти линии – прутьями решетки, а тот, кто сидит за ней, мог бы делаться каким угодно маленьким, то он всегда мог бы стать достаточно худым, чтобы протиснуться через эти прутья. Как бы плотно они ни располагались.

– А может, есть какая-нибудь другая интеграция? – поинтересовался Тим.

– Про другие я не слышал,- ответил Гровер.

В тот же вечер они включили подслушивающее устройство в спальне родителей Гровера, чтобы, если повезет, узнать что-нибудь новое о приезде негритянской семьи.

– Наверху все очень волнуются,- сказал мистер Снодд.- Не знают, начать продавать сейчас или все-таки попробовать переждать. В общем, того и гляди, начнется паника.

– Слава Богу,- сказала мать Гровера,- что у них нет детей, а то и в АУР тоже была бы паника.

Заинтригованные, они послали Хогана на следующее заседание АУР, чтобы выяснить, что там происходит. Хоган доложил о том же самом: «Говорят, что ребенка на этот раз нет, но надо думать о будущем и иметь план действий на случай, если появятся дети».

Трудно было понять, чего так боятся их родители. К тому же, как выяснилось, они были не только напуганы, но еще и неправильно информированы. На следующий день после приезда Баррингтонов Тим, Гровер и Этьен после школы пошли к их дому – просто посмотреть что к чему. Дом ничем не отличался от остальных в этом районе; какое-то время они стояли у фонарного столба, наблюдая за домом, и тут увидели мальчика. Он был худощаво-высоким и темнокожим и одет в свитер, хотя на улице было тепло. Они представились и сказали, что идут на эстакаду бросать шарики с водой на машины, и предложили пойти с ними.

– А как тебя зовут? – спросил Этьен.

– Ну, предположим,- сказал он и щелкнул пальцами, будто только что вспомнил,- меня зовут Карл. Да, Карл Баррингтон.

Оказалось, что он умеет метко швырять шарики с водой, попадая прямо в капот машины перед ветровым стеклом. После эстакады они все отправились на свалку поиграть с подшипниками и коробками передач, а потом проводили Карла домой. На следующий день он пришел в школу, и на следующий тоже. Он тихо сидел в углу за свободной партой, учителя его не вызывали, хотя в некоторых вещах он разбирался не хуже Гровера. Где-то через неделю Гровер узнал еще одно значение, слова «интеграция». Оно прозвучало в шоу Хантли и Бринкли, единственной передаче, которую он смотрел по телевизору.

– Это когда белые и цветные дети учатся в одной школе,- сообщил Гровер.

– Значит, у нас интеграция, - сказал Тим. - Так?

– Да. Они этого не знают, а у нас уже есть интеграция.

Потом родители Тима и Гровера и даже, как утверждал Этьен, прогрессивный доктор Слотроп затеяли все эти телефонные звонки с ругательствами и грязными словами, за которые сами всегда отчитывали детей. Из всех родителей, похоже, только отец Этьена не участвовал в этом деле.

– Он говорит, что лучше бы люди перестали волноваться по поводу негров и начали беспокоиться по поводу автоматизации, - сообщил Этьен.-

Что такое автоматизация, Грови?

– Я начинаю изучать этот предмет на следую щей неделе,- сказал Гровер.- Потом расскажу.

Но не успел, потому что к этому времени они все снова вплотную занялись подготовкой к ежегодным Спартаковским маневрам. Они стали все больше времени проводить в своем логове в усадьбе короля Ирьё, разрабатывая детали заговора. Это была уже третья операция, и они понимали, что действительность неизбежно окажется бледнее, чем замысел, что нечто неподвижное и невидимое, то, к чему они не могли относиться с жестокостью и что не могли предать (хотя вряд ли это отношение можно было назвать любовью), всегда будет мешать им сделать последний и необратимый шаг – так же как нарисованный известью план школы на поляне Фаццо помешал малышам в прошлом году. Потому что все члены совета школы и АУР, работники железной дороги и бумажной фабрики были чьими-нибудь родителями – если не на самом деле, то по крайней мере попадали под эту категорию; и в какой-то момент детская потребность в родительском тепле, защите, помощи против страшных снов, синяков и просто одиночества брала верх и вытесняла преходящее возмущение миром взрослых.

Тем не менее четверо друзей собрались в секретной комнате, где к вечеру стало холодно. Пьер шнырял по углам. Ребята договорились, что Карл проведет разведку на стоянке у торгового центра, чтобы выяснить, когда лучше всего прокалывать шины у стоящих там автомобилей; Этьен постарается раздобыть необходимые детали для спроектированной Гровером гигантской катапульты для метания натрия, а Тим будет начинать все тренировки участников операции «Спартак» с разминки, основанной на комплексе упражнений, принятых в Канадских военно-воздушных силах. Гровер выделил им необходимое количество людей, и на этом совещание закончилось. Двигаясь след в след, они проделали обратный путь через дом, полный зловещих теней, звуков и таящихся в каждом углу опасностей, выбрались наружу, где по-прежнему шел дождь, и забрались на борт «Утечки».

Они доплыли до водопропускной трубы под автострадой, прошли через трубу и по краю болота вышли на поле Фаццо, чтобы еще раз проверить местность для проведения маневров. Затем отправились на участок железной дороги за станцией Фокстрот и, расположившись в ирговых кустах, ягоды с которых были съедены еще летом, принялись швырять камни на рельсы, чтобы определить, каким должен быть угол обстрела. Но поскольку было почти темно, определить что-либо было практически невозможно. Поэтому они вернулись по рельсам в Минджборо, не доходя до вокзала свернули к центру города и, уже чувствуя легкую усталость, добрели до кондитерской, где уселись в ряд перед стойкой и заказали четыре лимонных сока с газировкой. «Четыре?» – переспросила продавщица. «Четыре»,- подтвердил Гровер, и продавщица, как всегда, окинула их недоумевающим взглядом. Несколько минут они провели у вращающихся проволочных стендов, разглядывая комиксы, и пошли провожать Карла домой. Тем временем дождь усилился.

Не доходя до квартала, где жили Баррингтоны, они почувствовали неладное. Вынырнув из темноты со стороны дома, мимо промчались два легковых автомобиля и мусоровоз, их дворники ошалело метались по лобовым стеклам, колеса дугой вздымали воду с мокрого асфальта, и хотя ребята успели отскочить на газон, машины окатили их холодными ^брызгами. Тим оглянулся на Карла, но Карл ничего не сказал.

Добравшись до дома Карла, мальчики увидели, что вся лужайка перед домом засыпана мусором. Несколько секунд они, застыв на месте, смотрели на мусор, потом, словно по команде, принялись ворошить его ногами в поисках улик. Мусор толстым слоем покрывал всю лужайку точно по границам участка. Должно быть, сюда вывалили целый мусоровоз. Тим обнаружил знакомые пакеты, в которых его мать обычно приносила продукты из магазина, а также кожуру больших апельсинов, которые им прислала тетя из Флориды, коробку от ананасового щербета, который Тим сам купил дня два назад, и прочие, обычно скрытые от посторонних глаз, отброшенные подробности их домашней жизни за прошедшую неделю: смятые конверты от писем, адресованных его родителям, окурки черных сигар «Ди Нобили», которые отец курил после ужина, алюминиевые банки из-под пива, смятые точно по середине слова «пиво» (отец всегда именно так их сминал и научил этому Тима),- в общем, десять квадратных футов неопровержимых улик. Гровер бродил по лужайке, разворачивал скомканные бумажки и разглядывал прочие предметы, убеждаясь, что здесь есть мусор и из его дома. «И из дома Слотропов, и Мостли, - сообщил Этьен, - и, наверное, еще из домов тех, кто живет поблизости».

Под навесом для машины мальчики нашли мусорные баки и принялись убирать в них мусор, но минут через пять дверь дома открылась и миссис Баррингтон начала орать на них.

– Мы просто убираем мусор, - сказал Тим.- Мы ваши друзья.

– Нам не нужна ваша помощь,- сказала миссис Баррингтон.- И друзей нам таких не надо. Я каждый день благодарю Отца Небесного за то, что у нас нет детей, которые могли бы водиться с такой шпаной. Убирайтесь отсюда, и поскорее.- И она заплакала.

Тим пожал плечами и бросил апельсиновую корку, которую держал в руке. Подумал, не взять ли пивную банку, чтобы дома уличить отца, но тут же отбросил эту мысль, зная, что это не приведет ни к чему хорошему, кроме основательной взбучки. Потом медленно побрел за Гровером и Этьеном, оглядываясь на женщину, которая все еще стояла на пороге. Они уже прошли пару кварталов и только тогда заметили, что Карл идет за ними.

– Она не злая,- сказал он.- Просто совсем потеряла голову.

– Да,- согласились Тим и Гровер.

– Не знаю, - показав рукой в сторону своего дома, сказал Карл, который словно растворился в дожде,- надо ли мне идти домой, или пока нет. Что мне делать?

Гровер, Этьен и Тим переглянулись. Потом Гровер, как самый главный, спросил:

– Почему бы тебе не затаиться на время?

– Да,- согласился Карл.

Они дошли до торгового центра и зашагали по черному, блестящему асфальту автостоянки, в котором отражались горящие ртутные фонари, красная неоновая вывеска супермаркета, синяя вывеска автозаправочной станции и множество желтых огней. Они шли среди этих цветных пятен по широкой черной полосе, которая, казалось, простиралась до самых гор.

– Я, пожалуй, спрячусь в логове,- сказал Карл,- в усадьбе короля Ирьё.

– Пойдешь туда ночью? – спросил Этьен.- Не боишься кавалерского офицера?

– Кавалерийского,- поправил Гровер.

– Он мне ничего не сделает, - сказал Карл.- Сами знаете.

– Знаем,- согласился Тим. Разумеется, они знали: им было известно все, что может сказать Карл. Иначе и быть не могло: взрослые, если бы они узнали о нем, назвали бы Карла «воображаемым товарищем по играм». Дети сами домысливали его слова, его жесты, его гримасы, причины, по которым он плакал, то, как он бросал мяч в корзину,- всё, и тем самым оправдывали его существование и придавали ему подлинность, которую надеялись со временем воплотить. Карл вобрал в себя фразы, образы, возможности, неприемлемые для взрослых, отвергнутые ими, оставленные за пределами города, словно останки автомобилей на свалке отца Этьена,- все то, с чем взрослые не могли или не хотели мириться, а дети, напротив, могли играть часами, складывая воедино, переставляя, питая, наделяя смыслом, совершенствуя. Карл принадлежал только им, был их другой и роботом, с которым они могли играть, покупать ему газировку, могли поручить ему опасное дело и даже, как сейчас, взять и отправить прочь.

– Если мне понравится,- сказал Карл,- я пока побуду там.

Друзья кивнули и расстались с Карлом, который развернулся, не оглядываясь, помахал им рукой и потрусил через стоянку. Когда он исчез за пеленой дождя, мальчики, засунув руки в карманы, направились к дому Гровера.

– Грови, у нас теперь интеграция или уже нет? – спросил Этьен.- Что если он не вернется? Заберется на товарняк и уедет?

– Спроси у своего отца,- огрызнулся Гровер.- Я ни фига не знаю.

Этьен схватил с земли пригоршню мокрых листьев и засунул их Гроверу за шиворот. Гровер шаркнул ногой по луже, чтобы обрызгать Этьена, но попал в Тима. Тим подпрыгнул и тряхнул мокрую ветку, окатив Гровера и Этьена холодной водой. Этьен хотел толкнуть Тима через Гровера, который упал на четвереньки, но Тим зацепил Гровера, и тот плюхнулся лицом в грязь. Они миновали огни торгового центра, распрощавшись с Карлом Баррингтоном, оставив его в компании прочих истощенных призраков в сомнительном убежище; и, вдоволь нарезвившись под ночным дождем, разошлись по домам, где каждого ждал горячий душ, сухое полотенце, телевизор, поцелуй с пожеланием спокойной ночи и сны, которые уже никогда не будут безмятежны.