Чекист. Секретная командировка

Глава 2 Знакомый незнакомец

Сковородка, от которой исходил огнедышащий аромат, благополучно упала на деревянную подставку прямо перед моим носом.

– Тётя Стеша, ты чего это?

– Ты ешь, да не блей! – сурово сказала тётушка, ставя передо мной солонку, кладя черствый кусочек хлеба и щербатую вилку.

– А сама? – кивнул я на сковородку, куда было вбухано – судя по желткам – не меньше пяти яиц. – Мне столько точно не съесть.

– Ну, оставишь немножко. Я ж старая, мне много не надо.

Я только пожал плечами и принялся за еду. Надо сказать, что яичницу я обожаю, ел бы ее каждый день, но супруга считает иначе. Потому любимое блюдо удается поесть лишь тогда, когда дорогая в отъезде.

Яичница тётушки оказалась выше всяких похвал. Похоже, зря я считал, что мне её не осилить. Верно, новое тело требовало пищи больше, чем требовалось мне самому. Вот если бы я ел по пять яиц в день, то уже и сам бы закукарекал. Потому мне понадобились некоторые усилия, чтобы хоть что-то оставить на сковородке. Однако тётушка запротестовала.

– Э, да куды мне столько?

Тем не менее она с удовольствием «прикончила» остатки моего завтрака, довольно вздохнула и принялась наливать чай из небольшого закопченного чайника. Мне был выставлен стакан в шикарном серебряном подстаканнике (может, Фаберже?), а себе квартирная хозяйка поставила щербатую чашку и слегка треснутое блюдце. Сахара к чаю, конечно же, не оказалось, как не было и того, что я очень люблю – ни плюшек, ни печенюшек. И на вкус чай был немного странным. Ну, не цейлонский и даже не грузинский. Впрочем, всё лучше такой, нежели хлебать пустой кипяток.

Вот, поди же ты, сам не заметил, как начал думать на языке той давней эпохи. В двадцать первом столетии я бы сказал – мол, пить кипяток. Ба, так это же Иван-чай, самый модный напиток нашего времени! Сделав пару глотков, я спросил:

– Ну, так чего креститься-то заставляла? Решила, что в меня чёрт вселился?

– Так решишь тут, – хмыкнула тётка без малейшего смущения. – Вот сам-то посуди – ты тут уже полгода живешь, ешь-пьешь да спишь. Ну, слова худого не скажу – деньги за квартиру платишь исправно – хотя я по-родственному с тебя тока за дрова и беру, паёк мне полностью отдаешь. Но чтобы поганое ведро вынес али постель за собой заправил – такого не было. Или вон ты же меня бабкой звал, а теперь тётя Стеша. Вроде старая я уже, а всё равно – приятно мне, что сын племяшки покойной «бабкаться» перестал.

– И кошек, наверное, я раньше терпеть не мог, – улыбнулся я, догадавшись ещё об одном «проколе».

– Ну, про кошек сказать ницего не могу, а на Ваську моего ты все время шипел, а то и пнуть норовил. Но Васька-то мужик умный, он тебя стороной обходил. А сегодня-то он к тебе ровно к родному. Меня ажн завидки взяли! Лежит, скотина такая, на цужих коленках да мурлыкает. Он у меня так никогда не мурлыкал.

Вот не скотина же он, мой предшественник! Или как там правильно – реципиент? Слово-то какое, хрен выговоришь. Пусть уж лучше «хозяин тела». Ну, хрен разница, но он – скотина, раз кошек не любит. Ну, котов, какая разница!

Впрочем, если его дух перенесся в моё тело, я ему не завидую. Наверное, сейчас его (или меня?) пакуют в смирительную рубашку и везут на Канатчикову дачу, она же Кащенко. Впрочем, мои коллеги, скорее всего, отправят бренное тело в какой-нибудь подведомственный институт, где начнут вдумчиво допрашивать несчастного Володьку. А возможно, что и не его одного. Сколько нас там было? Пятеро проверяющих как минимум. И тот – не успевший представиться. И ещё, думается, человек десять, а может и больше.

Мне отчего-то стало жалко не себя, а несчастного парня, вырванного из привычной обстановки и отправленного в далекое будущее. Впрочем, а кто сказал, что мы просто поменялись телами? Вполне возможно, что в мою оболочку вселился кто-то другой, умело приспосабливающийся к изменившимся реалиям. Думать о том, как супруга воспримет мою тушку, с иным наполнением, не хотелось. Смысл? Вот, когда выберусь из этой лабуды, тогда и посмотрим. А в том, что выберусь, я не сомневался. Но для начала нужно укорениться здесь, в этой реальности.

– Ты ж говорил, цто тебя только поранили? Али про контузие не упомнил? – поинтересовалась тётушка.

Мне осталось только пожать плечами. В который раз за сегодня?

– А я и сам не помню. Ну, может, что-то и было, мало ли. Граната рванула, ещё что.

– Ну, в горяцке-то ещё и не то бывает, – вздохнула тётка. – Как сейцас помню – батька мой в лесу как-то ногу порубил – лес-от по-мещиций был, торопился шибко, а в запарке-то и не заметил. Домой пришел – кровышшы полваленка, а он и помер. Может, тебе к доктуру сходить? Пущай он твою голову глянет.

– А что доктор? – отмахнулся я. Не удержавшись, вспомнил один из фильмов, раздерганных на цитаты. – Спросит: «На что жалуемся?» Скажу: «На голову!» А он мне: «Это хорошо. Лёгкие дышат, сердце стучит, а голова – предмет тёмный, исследованию не подлежит». Было у меня уже такое. Пришел к врачу, сказал – мол, так и так, провалы в памяти. А он мне – мол, штаны не забываешь снимать, коли по большому ходишь? Нет? Ну, так все нормально, иди отсюда!

– Это да, дохтура, оне такие, – печально кивнула тётка. – Вон, давеца кума к дохтуру земскому ходила – мол, спина болит, нагибаться не могу! А он ей – так ты, бабуля, и не нагибайся. Врачи, они все такие.

Мне стало немного смешно. Стало быть, врачей ругали и в прошлые времена, планида у них такая. Мы ещё немного посидели, поругивая медицину, а потом тётушка решительно заявила:

– Ты, Володя, сегодня на службу-то не ходи. Газета твоя – это не корову доить. Обойдутся они денек и без тебя. А вот завтра с утречка и пойдешь. А я тебе на обед оладушки испеку. А ты, – хитренько посмотрела на меня хозяйка, – может, пока дровишек поколешь? Мне тут с лесопилки цурбаки привезли, будут поколоты, так и славно, в поленницу сложим, так и пущай себе сохнут. Тока переобуться не забудь. Портянки я тебе чистые дам, высохли.

Портянки, к счастью, я наматывать не разучился (спасибо сержанту Касьяненко, замком-взвода, обучавшего салабонов нелегкой науке ратной службы!), ноги вошли удобно, а сапоги оказались не кирзовыми, а кожаными. Впрочем, не уверен, что кирза в 1918 году вообще была изобретена, а из какой кожи сшита моя обувь, я тоже не понял.

Дровишки я поколол, да их не так и много было. Странно, последний раз я занимался этим делом давным-давно, но до сих пор не забыл, что при ударе следует бить не под прямым углом, а чуть наискосок.

Сложив небольшую поленницу и, ощутив легкую, но приятную усталость, пошёл в дом, где тётушка уже возилась с тестом.

– Вон, яйца надобно изводить. Сватья из деревни сотню штук притащила, испортятся, если не съесть, картошка есть, а вот с мукой худо, – сообщила тётка.

– А что вдруг так щедро – целую сотню? – удивился я.

– Так ты же сам яйца просил. Цто, уже и это не помнишь? Тебе в прошлом месяце бутыль постного масла в паёк выдали, а у нас ещё с прошлого года бочка стоит. Куда нам столько? Прогоркнет. Вот я сватье масло, а она мне яйца.

Пока тётушка хлопотала, я пошёл в свою комнатку, чтобы как следует проверить – нет ли среди вещей «хозяина тела» что-то такого, что позволит мне чувствовать себя увереннее. На столе, кроме газет и бумаг (их надо тоже внимательно осмотреть), ничего интересного не было. Разве что чернильница-непроливашка, перьевая ручка да пара обгрызенных карандашей. А ведь у парня должны быть документы. Военный билет, или солдатская книжка, что там ещё? Если так, то должно быть и хранилище!

Как я и думал, под кроватью отыскался деревянный сундучок. Небольшой, как раз для холостяка… или для солдата. Точно такой был у прадеда моей жены. Со слов бабушки Мани (это дочка владельца сундука и, соответственно, бабка моей супруги), её отец был участником русско-японской войны.

Хм, так он ещё и с замком. Внучатый племянник не доверяет тётушке?

Ключ недалеко – в кармане моих же штанов. Почувствовав себя Джимом Хокинсом, открывавшим сундук Билли Бонса, повернул ключ. Что ж, посмотрим, что у нас там.

А у нас там было: новенькая гимнастерка, черные штаны (гражданские!), пара теплых носков, кисет с табаком. Сам-то я бросил курить давненько, а вот «хозяин тела»? Нет, если бы Вовка курил, я бы уже заметил. Запах табака чувствую сразу! Ну, не могло такого быть, чтобы он не курил в своей комнатушке. А кисет с табаком мог лежать просто для моли. Ну, для отпугивания моли. В конце концов, можно обменять на что-нибудь полезное. Предложить, что ли, тётушке, чтобы обменяла на сахар? Ладно, пусть лежит. Дальше обнаружился бумажник, в котором лежало четыре маленькие бумажки, именовавшиеся, как я помнил, «керенками». Кажется, их печатали размером в газетный лист, а потом расстригали на кусочки. Одна достоинством в двадцать, а три по сорок рублей. Интересно, а они сейчас в ходу? И вообще, «военный коммунизм» уже объявлен или ещё нет? Тётушка что-то там говорила о пайке, что я получал. М-да, печально, когда под рукой нет ни справочника, ни хотя бы Википедии (источник не шибко надежный, но самый востребованный). Ладно, на месте и разберусь.

А вот и документы. В первую очередь меня интересовала книжечка, напоминавшая военный билет, только потолще, страниц так сто. Обложка не дерматиновая, картонная, зато на ней типографским способом отпечатано «Записная книжка 434 Череповецкого пехотного полка», ниже от руки вписано «Аксенов Влад, роты 1, взвода 1». Ниже опять-таки типографским способом: «Книжку эту нижний чин должен постоянно хранить у себя». Ещё что-то о денежных суммах.

Открыв Записную книжку, обнаружил, что меня зовут Аксеновым Владимиром Ивановичем, на службе я состоял с 1916 года, на правах вольноопределяющегося, сословие – крестьянин, родом я из деревни Аксеново Череповецкого уезда Новгородской губернии, православного вероисповедания, грамотен. В графе мастерство вписано, что я «оконч. полн. курс Череповецкой учительской семинарии». В графе ранение стоит «1». Но что за ранение, когда получено, не указано. Порадовал раздел «награды», где было вписано – медаль «За храбрость 4 ст.»

В Записной книжке содержалась масса сведений, необходимых солдату: денежные оклады и штрафы, за что полагается тюрьма, а за что арестантские роты, текст присяги и выдержки из «Науки побеждать», образцы строевых и ружейных приемов и родословная императора Николая Александровича. Вот она-то на кой нужна? Для себя я больше полезных сведений не отыскал. Ну, разве что в разделе «Вооружение и снаряжение» была вписана винтовка «Арисаки». Хм, а это ещё что за зверь? Почему русскому солдату выдают, судя по названию, японское оружие? У нас что, «мосинок» не хватало?

Было немного обидно, что Владимир не дослужился до прапорщика. Как помню – «вольноперы» имели право сдавать экзамен на офицерский чин, прослужив какое-то время. Ну, мало ли что бывает. Читал биографию Николая Гумилева, ушедшего на фронт вольноопределяющимся, заработавшего два солдатских «егория» и Станислава, но не сдавшего экзамен по болезни. Может, у меня нечто подобное? Пришла пора экзамена, а тут – бац, наступление, лазарет. А может, оно и к лучшему, что Владимир не стал «золотопогонником»? Никому теперь объяснять ничего не надо.

Отложив Записную книжку, достал сложенный вчетверо лист бумаги. Это была справка, выданная лазаретом 109-ой стрелковой дивизии в том, что «вольноопределяющийся Аксенов Владимир девятнадцати лет от роду, выписан по излечению и направлен по месту жительства». Подпись начальника неразборчива, печать смазана. Дата – пятое ноября одна тысяча семнадцатого года.

Так это что – мне на сегодняшний день всего двадцать лет? Ну ни хрена себе! А ведь судя по отражению в зеркальце, я выглядел старше. Хотя сколько лет было нашим ребятам, бравшим Берлин? Мой родной дядька, например, был двадцать шестого года рождения.

В сундучке были ещё какие-то сверточки. В шелковый платок была завернута серебряная медаль: на георгиевской ленте, с ликом последнего императора и надписью «За храбрость» на обороте.

Эх, бедный Вовка! Наверняка, лёжа в госпитале, представлял себе, как пройдет по родной деревне или по городу Череповцу с серебряной медалью на груди! Идет он такой красивый, а все девки в штабеля укладываются! А теперь вот, медальку с ликом императора и носить зазорно, не поймут. Ладно, если не расстреляют. Кажется, в годы Великой Отечественной разрешили носить награды старой армии, но до этого времени ещё ого-го.

Впрочем, а стал бы настоящий фронтовик носить награду? Вспоминается всё тот же дядя Володя, ни разу в жизни не надевавший своих медалей. Мои старшие братья признались как-то, что они в детстве играли медалями дядюшки, а куда они делись после игр, не помнили.

Ещё сверточек. Тяжелый. Хм. А вот это откуда у нижнего чина, хоть он и вольноопределяющийся? «Браунинг М1900»! Хорошенький такой, компактный, умещается на ладони. И ещё две обоймы к нему. Интересно, как в восемнадцатом году с патронами калибра 7,65? У «нагана», сколько я помнил, 7,62, у «товарища Маузера» 7,63. Может, подойдут? Впрочем, нет. Ладно, пусть полежит. Зато понятно, почему Владимир запирал сундучок на замок. Тётушка может сунуть любопытный нос, а тут ствол. Так, вроде бы в сундучке больше нет ничего интересного. Впрочем, стоп-стоп-стоп. Помнится, в прадедушкином сундучке в днище был тайничок. Там-то он был уже пустым, а здесь?

Я осторожно сдвинул небольшую панельку, высвобождая нишу, выдолбленную в дощечке. И кто молодец? Я молодец! И Вовка тоже парень не промах. В тайничке обнаружился золотой червонец. Не сказать, что большое богатство, но в моё время за такой червончик просят тысяч пятьдесят российских рублей. А в восемнадцатом году двадцатого века? Сколько-то он стоит, это точно. Ну, пусть монетка отправляется обратно, где и лежит на «черный день».

Теперь осталось пересмотреть бумаги, которые я с утра расправил и сложил в стопку. Увы и ах. Я рассчитывал, что там будут черновые наброски статей, очерков, каких-нибудь корреспонденций, благодаря которым смог бы получить представление о литературном стиле моего э-э… «хозяина», о том, на чём он специализировался. Но здесь было иное. На листах (кстати, использовалась оборотная сторона отчетов магазина фирмы «Зингер») были стихи. Перебрал все бумаги, повздыхал. Впрочем, судите сами.

Или, вот ещё такой перл.

Я сам писал нечто подобное лет в четырнадцать, но быстро понял, что стихосложение – это не моё. Писать такое – только бумагу изводить. Хотя, если послушать песни на современной эстраде, тоже может сложиться впечатление, что авторы слов – это подростки. И ничего, все слушают.

Значит, можно подвести некоторые итоги. Итак, меня зовут Владимиром Ивановичем Аксеновым, мне двадцать лет, рабоче-крестьянского происхождения (хотя тогда ещё говорили, что крестьянского), фронтовик, имею ранение. Ещё я закончил учительскую семинарию. Это, как помнится, что-то вроде современного педагогического колледжа. Стало быть, мой Вовка должен работать в начальной школе, учить детей разумному и светлому. Сам-то я в своё время, закончив педагогический институт, благополучно избежал этой каторги, а тут опять. Ну, было бы хуже, если бы я попал в тело плотника или типографского рабочего. Чем бы отмазывался? А так кое-что вспомню.

Теперь о проблемах. Надо будет «вспоминать» всех друзей и знакомых. Вполне возможно, что встречу и соученика по семинарии, или даже сослуживца. И на контузию надо «валить» осторожно. С одной стороны – какой спрос с контуженного, а с другой – кто его станет принимать всерьёз? Но опять-таки всё к лучшему. Моя задача – сидеть тихонечко, не высовываться, сохраняя свою драгоценную шкурку для вызволения моего сознания и переправки обратно, в тело пятидесятилетнего подполковника, живущего через сто лет. А шкурку лучше сохранять в тишине и покое, не вылезая наверх.