Чекист. Секретная командировка

Глава 4 Портрет гимназистки

Я лежал и любовался на спящую Наталью. Да, так уж оно получилось. Скорее всего, я бы не сделал попытки к сближению, но вчера, когда мы возвращались с собрания, а я пошёл провожать редактора, нас остановили два мрачноватых субъекта. Нет, их не интересовали наши карманы, они не просили закурить. Они конкретно спросили – а почему ты, тля газетная, была против вступления в партию нашего дорогого комиссара Башмакова? Один даже попытался ударить Наталью Андреевну. Солдатика, стоявшего рядом с женщиной, они вообще в расчет не приняли. А зря. Всё-таки я хотя и был в последние годы на кабинетной работе, но кое-что помнил, а что-то было намертво вбито не только на спортивных матах.

Когда мы уходили, оставив на грязной весенней улице два тела (одно лежало тихонько, второе поскуливало), Наталью Андреевну начала бить нервная дрожь, а потом она забеспокоилась – как там моя рука? Не разошлась ли рана? И, несмотря на мои слабые уверения, что всё в порядке, когда мы дошли до её квартиры, она решила произвести осмотр. Ну, а дальше – легкие прикосновения, поцелуй, нерешительная попытка вырваться из объятий.

Похоже, моя женщина начала просыпаться. Вот, высунулась из-под одеяла.

– Не смотри на меня.

– Проснулось, спящее создание? – улыбнулся я, наклоняясь к женщине.

Наталья попыталась натянуть одеяло на себя.

– Господи! Что я наделала?! Ведь я же тебе в матери гожусь!

– Как говорят французы – нельзя считать количество выпитых бокалов, возраст женщины и количество её любовников, – хмыкнул я, целуя Наталью.

Точно ли французы так говорят – неизвестно, но возразить против такого сложно.

Спустя какое-то время Наталья Андреевна, умывшаяся и причесавшаяся, устанавливая на спиртовку крошечный чайник, сказала:

– А любовников у меня не было. Муж был, да. А если считать тюремного – то целых два. Знаешь, что такое «тюремный муж»?

– Тот, к кому приходит на свидание женщина – ну, якобы жена, или невеста, хотя на самом деле она товарищ по партии.

– Ага, – кивнула моя начальница, пытавшаяся что-то отыскать на полках кухонного шкафчика. Вздохнула: – Хлеб у меня ещё вчера кончился, а что-то варить нет времени. Ладно, придется неприкосновенный запас открыть.

«НЗ» главного редактора и члена бюро городской ячейки РСДРП (б) состояло из мешка с черными сухарями – полкилограмма, не больше (ну, применительно к нынешним реалиям – с фунт!). Высыпая сухари в миску, Наталья сказала:

– Да, касательно «тюремного» мужа. В моём случае, сидела я, а товарищ по партии изображал законного мужа.

– Бедняжка, – обнял я женщину и прижал её к груди.

– Володь, ты чего? – удивленно отстранилась Наталья. – Я и в тюрьме посидела всего два месяца, кормили там хорошо, можно было книги читать. Вот когда после тюрьмы в ссылку отправили – это уже в девятьсот седьмом было, там было хуже. Сибирь, комары, грязь… фу. Хорошо, что мы с Андреем как раз поженились. А молодоженам многое кажется простым.

– А где он теперь? – насупился я.

– Кто, мой муж? – не поняла Наталья. – А зачем он тебе?

Потом до нее стало что-то доходить. Подойдя ко мне, взъерошила мои волосы и вздохнула:

– Вовка, мой муж уже давным-давно живет с другой женщиной. После ссылки он решил, что революция – это не по нему. А ты что, собираешься делать мне предложение?

– Почему бы нет? Что тебя смущает – мой возраст, моё положение? Возраст – мелочи, а положение…

– Дурак ты, Вовка, – вздохнула женщина, а в уголках её глаз блеснули слезы. – Мы не знаем, будем ли живы через месяц или через год, какая тут свадьба? Давай-ка лучше чай пить, да на службу пойдем.

Размачивая сухарик в чае, Наталья вдруг сказала:

– Знаешь, а когда-то я была даже моложе тебя – самой не верится, и с меня писал портрет один художник. Тебе, наверное, его имя ничего не скажет. Валентин Серов.

Я посмотрел на Наталью, и во мне словно что-то щелкнуло! А ведь я понял, кто сидит передо мной!

– Ну, мы люди темные, – насмешливо проговорил я. – Нам бы чего попроще – Репина там, Сурикова. А уж ни о Коровине, ни о Серова и слыхом не слыхивали. Ни о «Девочке с персиками», ни о «Портрете гимназистки».

От изумления Наталья Андреевна уронила сухарик в чай.

– Откуда ты узнал? Ну, портрет Верочки ты ещё мог увидеть, но мой?

– Не пугайся. Всего-навсего листал журналы «Мир искусства», где были репродукции картин Серова. Там ты и была. А я-то голову ломал – почему мне лицо знакомо?

– Да уж… Там мне было шестнадцать лет, а теперь уже тридцать шесть. Подожди-ка… А разве «Портрет гимназистки» печатали в «Мире искусства»? И что там ещё было?

– Ну, «Девочка с персиками» – из собрания Третьякова, а про твой портрет, что он из собрания графа Комаровского, вот и всё.

– Ну, тогда ладно, – слегка успокоилась Наталья. – Только ты о своем открытии никому не говори, хорошо?

Я лишь кивнул. Ну, кому я стану рассказывать, что моя супруга искусствовед и я, глядя на жену, увлекся живописью и познакомился с творчеством многих художников, а также с историей написания портретов. Зачем кому-то знать, что «Портрет гимназистки» Валентин Серов написал с юной Наташи, дочери графа Комаровского? А через несколько лет девушка порвет с семьей и «уйдет в революцию», переживет гражданскую войну, репрессии тридцатых, погибнет в блокадном Ленинграде и её похоронят в одной из братских могил Пискаревского кладбища.

Наталья принялась расспрашивать, где я мог видеть «Мир искусства»? И вообще, выходил ли этот журнал в девятьсот третьем году?

Я уже решил всё свалить на госпиталь (а что, очень удобно!), но от допроса с пристрастием меня спас стук в дверь.

– Товарищ Наталья! – крикнул кто-то с улицы. – Я курьер из исполкома. На воинских складах буза, Тимохин ячейку собирает!

Кажется, всё население Череповца в ту пору составляло не больше пятнадцати тысяч человек. Но, судя по толпе, сюда явился весь город. Крепкие мужчины и тщедушные старики, подростки и совсем ещё дети, старики и девчонки, люди в шинелях, полушубках, в капорах и ватных куртках. Мелькнул даже некто в рясе, напоминавший не то монаха, не то священника. Вон старуха с клюкой пытается оттолкнуть свою ровесницу, с которой, вполне возможно, ещё недавно калякала о погоде или распивала чаи; толстый мужик в испачканной мелом телогрейке от всей дури бьет в ухо девицу, попавшуюся ему под руку, а когда та падает, то равнодушно переступает через её тело и, не слушая воплей пострадавшей, прет вперёд, выставив пузо, словно таран.

Двери склада, предназначенные для въезда конной повозки, уже выломаны, но они тесны для постоянно прибывающих людей, стремящихся попасть внутрь. Орет какой-то старик в драной шапке, припертый к дверному проему и уже слышащий, как трещат и ломаются его собственные ребра, но вот его уже никто не слышит, потому что толпа лезет и лезет, а задние напирают на передних, стремясь попасть туда, где лежат вожделенные мешки и бочонки, ящики и коробки.

Но, похоже, что весь город умудрился-таки втиснуться в небольшое двухэтажное здание, а теперь каждый стремится захватить побольше и получше, но все друг друга отталкивают и вырывают из рук вожделенное добро.

В суматохе разбиваются двухведерные бутыли со спиртом, разлетаясь по сторонам, как осколки от перегревшейся лампочки, впиваясь в тела; дубовые бочки, заполненные постным маслом, разламываются на щепки, а мешки с мукой разрываются, словно мокрая бумага.

Кое-кто, уже не рассчитывая поживиться чем-то весомым, пытается собрать с грязного пола и сунуть за пазуху вяленую воблу, пропитавшуюся и керосином, и спиртом, вывалянную в грязной муке.

Я стоял рядом с группой красногвардейцев, прибежавших, как только стало известно о погроме. Вот если бы о намерениях толпы стало известно хотя бы на час пораньше, то можно было бы предотвратить грабеж. Двадцать парней с винтовками – немного против разъяренной толпы, но можно было хотя бы попытаться остановить – выстроиться реденькой цепью, начать стрелять поверх голов, а коли толпа не угомонится, так можно пальнуть и в неё. Неделю назад подобным образом удалось остановить погром на винном складе купца Горбаненкова – хватило десятка выстрелов, чтобы народ утихомирился, а потом начал разбегаться. Но тут уже поздно.

– Мать твою деда за ногу! – громко выругался Сашка Павлов, командир отряда, с тоской наблюдавший за погромом. Повернувшись ко мне, злобно бросил: – Ну вот, какая тля распорядилась так далеко от города склады ставить? Ну, не успеваем мы.

Сашку понять можно. В его отряде пятьдесят человек. Вначале было с сотню, но половину пришлось отправлять в Петроград, а оставшихся едва хватало, чтобы латать дыры не только в Череповце, но и в соседних уездах. С неделю назад половину отряда отправили в Устюжну, где местные жители свергли Советы, вернули земство и Городскую думу. Вроде власть трудящихся восстановили, но люди пока что не успели вернуться. Ещё десять бойцов ушли на лесопильную фабрику купца Судакова – недавно оттуда прибежали рабочие и сообщили, что бывший хозяин, несмотря на имевшийся акт о национализации, продает фабрику какому-то хмырю аж из Тотьмы, а тот, что удивительно, уже и деньги заплатил и начал устанавливать собственные порядки! Он чего это, не знает, что в стране происходит?

Склад, который на наших глазах грабили несознательные граждане, только недавно перешёл в распоряжение исполкома, а до этого числился по военному ведомству. Предисполкома Тимохин собирался, как это положено, создать учетную комиссию, переписать всё имущество и продукты, оставленные военными – по скромным прикидкам там было не меньше трёх тысяч пудов муки, с тысячу пудов крупы – хороший подарок городу и уезду, но не успел. И, что интересно – кто теперь станет разбираться, грабёж был заранее организован или это результат стихийного действия толпы? Вот я, например, не верил, что толпа возникла сама по себе. Кто-то знал, что существует бесхозный склад, где можно поживиться. Вопрос лишь в том, кто это был и для чего это нужно? Если бы речь шла о наживе, то куда проще было бы подъехать ночью, имея с десяток-другой подвод, тихонько снять сторожа (армейской охраны уже нет), да и вывезти всё содержимое в спокойное место.

– Нет, Володь, ну ты сам подумай – сколько можно терпеть этот бардак? – снова обратился ко мне Сашка. – Узнаю, что на складе грабёж творится, иду в народный комиссариат, а мне говорят – ждите приказа товарища Башмакова, а он в уезд отъехал, по делам. Дескать, в Абаканове мужики неправильно землю поделили, он и отправился разбираться. Мол, без приказа не лезь, инициативы не проявляй. Нет, я всё понимаю – землю делить это важно и нужно, но он же должен в Череповце быть! Надо, чтобы все было четко и понятно – кто за что отвечает, кто имеет право приказы отдавать, а кто – нет. А иначе – никакая власть не выстоит!

Сашка Павлов в империалистическую служил в артиллерии форта «Обруч». И хотя повоевать он не успел, но усвоил, что во всём должен быть порядок. Его бесило, что у него теперь несколько начальников. С одной стороны, отряды красной гвардии должны подчиняться Советам и их постоянно действующим органам – исполкомам. Но нынешний комиссар внутренних дел Башмаков говорит, что раз использование вооруженной силы относится к внутренним делам, то он единственный, кто может отдавать приказы и требует, чтобы красногвардейцы игнорировали распоряжения председателя исполкома Тимохина. А тут ещё новая напасть – скоро Череповец из уездного города превратится в губернский центр. Значит, не только ответственности прибавится, но и начальства.

– Слышал, что у нас «чрезвычайку» создают? – поинтересовался Сашка.

– Слышал, – кивнул я.

Точной даты создания ЧК в Череповце я не знал, но помнил, что органы ВЧК на местах создавались в марте-апреле. Ну, у нас уже конец марта, значит, скоро.

– Вот, будет у нас своя чрезвычайная комиссия, будет кому разбираться – вот это вот, – кивнул командир на склад, – контрреволюция или простая глупость.

Тут я был полностью согласен. Надо разбираться, что к чему. Буквально на днях около Народного дома, где шло заседание уездного Совета, кто-то бросил гранату. И, как на грех, на крыльце в это время курили депутаты. Двое погибли, трое ранены. Вот что это было – вылазка контрреволюционеров или пьяная «шалость»? И никто ничего не видел.

А Павлов, словно подслушав мои мысли, спросил:

– Это не ты в «Известиях» писал, когда гранату рванули – мол, темные личности, провокаторы и все те, которые с воцарением рабочее-крестьянской власти потеряли свои привилегии, все они в озлоблении к Советской власти стали направлять самую несознательную часть против Совета?

– Ишь ты, запомнил, – усмехнулся я. Заметка действительно была моя.

– Ты же не стал писать, что эсеры бомбу рванули?

– Конечно, не стал. Как говорится – не пойман, не вор.

О том, что к взрыву могли быть причастны местные социал-революционеры, слухи ходили. На последних выборах в уездный Совет подавляющее большинство депутатов были большевиками – сто шестьдесят из двухсот пятидесяти человек, а эсеры имели только сорок голосов. Но в причастности эсеров я сомневался. Всё-таки они могли убить ненароком и кого-то из своих.

Павлов между тем развивал свою мысль:

– Вот мы нынче, как пожарные – бежим туда, где пожар, а можно же было пожара-то не допустить, верно?

– Типа – снаряды и взрыватели должны храниться отдельно, чтобы не рвануло, а курить только в строго отведенных местах, так?

Видя, что Сашка уже собирался обидеться, я примирительно сказал:

– Сань, я же сейчас про то самое и талдычу. Если бы мы заранее знали, что кто-то готовит провокацию, то сообразили бы, что к складу нужно приставить охрану с пулеметом, а тех, кто народ на погром подбивает, взять под белы рученьки да к стенке поставить.

– Вот, навроде того, – кивнул Сашка. – Пусть будут те, кто с контрреволюцией разбирается, доказательства собирает, а кто-то по городу бегает, контру ловит. Опять-таки полиции теперь нет, а кражи есть. При Керенском хотя бы милиция была, а теперь она только на бумаге.

Вот, честно говоря, я заслушался. Жаль, не знаю, как сложилась судьба этого парня потом. Скорее всего, его убили. Но если бы все большевики были такими, как он, как Тимохин или как моя Наталья, в будущем стало бы гораздо меньше проблем.

В отличие от Павлова, я знал, что отрядам Красной гвардии осталось существовать недолго. Они были хороши, пока надо было кого-то свергать, когда революционный задор может заменить и профессионализм. Теперь же настало время для появления регулярной армии, имевшей четкую субординацию и железную дисциплину. И преступников начнут ловить специально обученные люди, а не сами жители из отрядов самообороны. Ну, а про ВЧК я промолчу. Возможно, без неё бы прекрасно обошлись, но ведь кто-то же взорвал гранату у входа в Народный дом? И кто-то «завёл» толпу на грабёж?

Пока мы разговаривали, из склада стали появляться счастливчики, тащившие кто мешок, а кто коробку или бочонок.

– Ну, товарищи красногвардейцы, – обратился Павлов к отряду. – Попробуем хотя бы что-нибудь да отбить из народного имущества. Строимся.

Посмотрев на меня, усмехнулся:

– А ты, товарищ корреспондент, помогать станешь или в сторонке постоишь, а потом заметку напишешь?

– А куда же я денусь, товарищ командир, если я с вами? – ответно усмехнулся и я.

Сашка кивнул.

– Только, Володька, раз ты без оружия, так за нашими спинами стой, вперёд не лезь. По башке дадут – больно будет. Коли из наших кого убьют – винтовку возьмешь, а потом в строй встанешь.