Секреты гоблинов

Картина I

Роуни проснулся от того, что Башка постучала по потолку с другой стороны. От стука сверху спланировали целые слои пыли. Башка снова постучала. Со стропил свисали цепи, а на них были подвешены корзины, и эти корзины тряслись от стука.

Роуни сел и попытался сморгнуть с глаз паутину сна (а с одного — комок пыли). Пол был покрыт соломенными матрасами, краденой одеждой, из которой сшили постельное белье, и спящими домочадцами. Два его брата сползли с соломы. Это были Кляксус и Щетинка. У Кляксуса были рыжие волосы, рыжие веснушки и примерно такого же цвета зубы. Щетинка был самым старшим и самым высоким, а еще он любил говорить, что у него растет борода. У него ее не было. У него росли отдельные волоски на кончике подбородка и на щеках около ушей.

Их сестра Вэсс вышла из комнаты девочек, которая на самом-то деле была частью той же самой комнаты, только отделенной простыней. Ее звали Вэсс и до того, как она поселилась у Башки. Некоторые Башкины внуки сохраняли свои старые имена. Некоторые придумывали себе новые. Кляксус и Щетинка придумали себе имена.

— Быстрее, — прошипела Вэсс.

Роуни поднялся на ноги, пальцами вычесал из волос солому и, спотыкаясь, поспешил убраться из середины комнаты. Он стоял с Вэсс и Кляксусом, пока Щетинка тянул за веревку, спускающую с потолка лестницу. Сверху долетал затхлый запах Башкиного чердака.

Вэсс поднялась наверх, остальные — за ней. Роуни пошел последним.

Повсюду на чердаке были птицы. По большей части это были голуби, серые и потрепанные. Встречались и цыплята. В темных углах нахохлились более крупные птицы незнакомой породы.

Башка сидела на стуле около железной печи, спрятав ноги под подолами своих серых юбок.

— Четыре внука, — сказала она. — Сегодня вас четверо. Достаточно для того, что я задумала на сегодня.

Слово «бабушка» не означало для Роуни, как и для остальных детей, находивших иногда приют в лачуге Башки, ни мамину мать, ни мать отца. Ни матерей, ни отцов в этом хозяйстве не наблюдалось, и слово «бабушка» значило просто «Башка».

Четверо детей выстроились перед стулом и застыли в ожидании. Рядом два цыпленка клевали доски пола, надеясь найти семена.

— Мне нужно отнести яйца на прилавок Хэггота, — сказала Башка. Она показала пальцем на Щетинку и Кляксуса, но не назвала их имен. Может быть, она и не знала их имен. — Сегодня он будет на рынке Северного берега. Обменяйте яйца на зерновой корм, лучший корм для цыплят, какой только найдете. Принесите его мне. Вы это сделаете, ну?

— Да, Башка. — Щетинка взял деревянный ящик с яйцами, переложенными соломой. Все четверо развернулись и собрались уйти.

— Не спешите уходить, — сказала Башка. — Она сняла со своей шеи маленький кожаный мешочек и протянула его Вэсс. — Повесь это на цепи ворот Часовой башни. Пропой заклинание, которому я обучила тебя вчера вечером, и отступи назад, когда это сделаешь. Только аккуратно с мешочком. Это дар гостеприимства, и он почти готов.

Вэсс осторожно взяла мешочек:

— Что в нем? — спросила она.

— Птичий череп, набитый кое-чем другим. Если хорошо выполнишь мое поручение, я могу научить тебя его готовить.

— Да, Башка, — сказала Вэсс.

— Идите, — сказала Граба. — Все, кроме карлика, самого маленького. Роуни пусть подождет со мной.

Роуни послушно остался. Он гадал, почему это Башка знает его имя. Она знала имена тех, за кем следила, а то, что за тобой следит Башка, не всегда было хорошо.

Он слышал, как Вэсс, Щетинка и Кляксус спускаются по лестнице.

— Да, Башка? — спросил Роуни.

— У меня кончился завод в ногах, — сказала она ему. — Заведи их, ну. — Она протянула ему свою механическую ногу. Она была похожа на птичью: три длинных когтя-пальца спереди, и один сзади, вместо каблука. Конечность целиком состояла из меди и древесины.

Роуни нащупал у нее под ложечкой ключ и завел его, наблюдая, как вертятся вокруг цепей шестеренки.

Башка всегда говорила, что мистер Скрад, местный механик, не умел делать человеческие ноги. Вэсс за ее спиной утверждала, что птичьи лапы требовались Башке, чтобы удерживать в воздухе ее мощную фигуру, и, не потеряй она свои собственные ноги, она бы сейчас не смогла ходить.

Щетинка говорил, что Башка была моряком или корабельной ведьмой, и ноги она потеряла в бою с пиратами. Он рассказывал, что Башка убила несколько пиратов с помощью взгляда, смеха и пряди волос, а потом они отрезали ей ноги ржавыми мечами. Рассказывая историю, он никогда не пропускал слова «ржавый»: «Р-р-р-р-ржавые мечи! Ха!». На этом месте он тыкал Роуни палкой под колени, чтобы тот потерял равновесие.

Щетинка часто рассказывал эту историю. В первый раз Роуни заплакал, а остальные внуки Башки расхохотались. На второй раз Роуни злобно уставился с земли на Щетинку. Во время третьего рассказа Роуни нарочно упал навзничь, воздев руки и подражая скрипучему голосу Башки:

— Будь ты проклят, Пиратский король! — (К тому моменту история сильно разрослась, и обыкновенные речные пираты стали целой баржей под предводительством Короля всех пиратов).

Все засмеялись. Щетинка помог ему подняться и с тех пор уже не бил его так сильно во время рассказа, потому что Роуни не смог бы сказать свои слова, шипя от боли и держась за ногу. Это все еще было больно, но уже не так.

Теперь история почти превратилась в пьесу. Это было опасно. В Зомбее были запрещены любые спектакли.

Роуни завел левую ногу так туго, как только смог, и убрал ключ под колено. Башка поджала левую ногу и протянула ему правую. Роуни вытащил ключ и повернул его один раз. Конструкция громко и противно скрипнула. Башка сморщила лицо и замахала руками:

— Нужно масло, — сказала она. Она пошарила на антресолях, вынула оттуда маленькое коричневое яйцо и выжала его себе в рот. То хрустнуло. — У меня не осталось машинного масла, — сказала она под звук ломающейся скорлупы. — Сходи в лавку Скрада за баночкой. Я переплатила ему за починку ног, и он мне должен. Не позволяй ему тебя переубедить.

— Да, Башка, — сказал Роуни. — Он засунул обратно ключ, обогнул цыпленка и сбежал по лестнице.

Он схватил куртку, хотя снаружи было немного жарковато для курток, и попытался выйти через дверь. Та не поддавалась. Роуни вспомнил, что она и не должна поддаваться. Башка иногда передвигала куда-то свой дом. Она отсылала всех прочь, поднимала лачугу и отправлялась куда-то еще. Потом она пускала обратно тех, кому удавалось ее отыскать. В последний раз, когда она так передвигала свой дом, она повернула его дверью к соседской стене.

— Почему бы не воспользоваться окном? — сказала она, стоило Вэсс пожаловаться. — Так вид из окна лучше.

Роуни вылез в окно и спрыгнул на улицу.

Картина II

Южный берег города был пыльным. Роуни старался не наступать на пласты пыли, устилавшие улицу. Каждое утро подметальщики выметали дома, оставляя за дверью огромные буроватые пласты пыли. Каждый день пыль медленно, но верно возвращалась назад и покрывала пол. Существовала разновидность рыбы, которая плавала в южнобережной пыли, и разновидность птицы, длинным клювом рыбачившая в нагромождениях пыли. Когда пыльные рыбы начинали метать икру, жизнь подметальщиков становилась интересной.

Роуни натянул куртку, которая была очень сильно ему велика. Она была цвета пыли, а может быть, так покрыта пылью, что уже нельзя было разобрать, какого она цвета. Он хотел бы, чтобы Граба послала его на рынок с остальными, а не в мастерскую мистера Скрада. Он хотел есть. Башка никогда не кормила своих жильцов, а только посылала их с поручениями куда-нибудь, где можно добыть еду. Остальные обычно покупали в довесок к корму для цыплят какие-нибудь бутерброды или сладости, которые и съедали по дороге домой. Вряд ли ему достанется, а пить машинное масло по дороге домой Роуни не мог. Это поручение его не прокормит.

Он пнул комок пыли, лежащий около ржавеющих ворот старой железнодорожной станции, раскашлялся и пожалел, что он это сделал.

Улицы, по которой шел Роуни, не была прямой. Он шел мимо домов, построенных друг у друга на крышах, новые дома и комнаты пристраивались к ним на сваях или выстреливали в стороны, удерживаясь на одном месте толстыми цепями. Жестяные, соломенные и деревянные крыши клонились друг к другу через его голову, почти соприкасаясь где-то посередине дороги.

Роуни не был высок, но прохожие давали ему пройти. Люди всегда давали пройти Башкиным внукам.

Он подошел к мосту Скрипачей.

По обе стороны от входа стояло по скрипачу. Они как будто сошлись в музыкальной дуэли. Перед каждым из них лежала шляпа, и обе шляпы были до половины наполнены монетами.

Роуни подобрал с земли камешек, как он всегда делал, проходя по этому мосту. Камешек был серым, а посередине его пересекала оранжевая линия. Роуни пронес его через вход, мимо перекрестного огня музыки, и на мост.

Мост Скрипачей был широким и достаточно длинным, чтобы в туманный день конец его терялся в тумане. Его центральную улицу мостили несколько раз старым камнем и новым железом. По обе стороны стояли магазинчики и жилые дома, разделенные переулками, выходящими на реку Зомбей.

Роуни прошел мимо нескольких разных музыкантов и мимо пустых шляп, занимавших места еще не пришедших музыкантов. Он прошел мимо куч лошадиного навоза, коровьего навоза и какого-то другого навоза, насчет которого он не мог ничего сказать, но запах был не таким ужасным, как на южнобережных дорогах. Ветер, гуляющий над рекой, очищал воздух на мосту. Роуни убедился, что его куртка не попала ни в одну кучку.

Навстречу Роуни промаршировали несколько стражников во главе с капитаном. Роуни сразу понял, что капитан стражи решил его не замечать, но все равно помедлил, прежде чем отойти в сторону. Он знал, что они не могут задержать его, пока он на мосту. Мост скрипачей был святыней. На нем никого никогда не арестовывали. Роуни предположил, что большая часть стоящих здесь домов принадлежит контрабандистам и прочим людям, не могущим безнаказанно ступить и шагу по городу.

Капитан стражи попытался одновременно злобно поглядеть на Роуни и проигнорировать его. Его взгляд впечатлял. У всех стражников были механические ноги, у кое-кого — механические руки, но только у капитана были глаза, сделанные из крошечных стеклянных шестеренок с радужками из темного стекла. Радужки имели форму шестеренок. Они медленно поворачивались в глазных яблоках.

Они маршировали, и ботинки стучали по мостовой через равные промежутки времени. Стражники всегда маршировали. Из ноги были сделаны таким образом, что им не предоставлялось иного выбора, кроме как маршировать.

— Пусть у вас отвалялся ноги, — прошептал Роуни им в спины, как только все они прошли. — Пусть ваше дыхание пахнет, как голубиные перья. — Он пытался придать словам силу, чтобы они стали настоящими проклятиями и пристали к ним. Если бы он только мог лучше проклинать! Конечно, Башка знала отличные проклятия, но она делилась своими секретами только с Вэсс.

В самом центре моста стояла Часовая башня Зомбея. На циферблате солнце из цветного стекла карабкалось на небо из цветного стекла, высоко над мозаикой города. Циферблат ярко сверкал, отражая солнце. Когда настоящее солнце зайдет, стеклянное солнце в часах закатится за стеклянный горизонт. Потом, ночью, за циферблатом зажгутся фонарики и осветят крошеную пробирающуюся на небо стеклянную луну.

Весь Зомбей гордился этими часами, хотя, по слухам, в башне обитал дух мастера-часовика. Главные ворота башни были заперты, задвинуты засовом и увешаны цепями. Внутрь никто никогда не входил.

Около дверей башни спиной к дороге стояла Вэсс с заклинала колдовской мешочек Башки. Роуни не мешал ей, хотя и не понимал, зачем привязывать дар гостеприимства с Часовой башне. В Часовой башне никто не жил.

Он продолжил путь к определенному участку низкой каменной стены, и там он обнаружил Щетинку и Кляксуса. При них был ящик яиц. Они сидели точно там, откуда Роуни всегда кидал камешки. Роуни не хотел, чтобы они оказались здесь, но они здесь были.

Они увидели его. Кляксус взял из ящика яйцо и предложил ему. Роуни протянул руку, потому что был голоден, хотя и знал, что Кляксус ни с кем ничем не делился.

Кляксус отвел руку и швырнул яйцо в реку.

Роуни вскрикнул.

Щетинка стукнул Кляксуса по лбу:

— Не бросайся едой. Никогда. — Он поглядел на Роуни. Роуни понадеялся, что он предложит ему другое яйцо, но этого не случилось. — Ты заводил ее колено? — спросил Щетинка. Роуни начал отвечать, но Кляксус заговорил одновременно с ним. У Кляксуса были большие, круглые, оттопыренные уши, но он редко их использовал.

— Ты упустил гоблинов, — сказал Кляксус.

— Каких еще гоблинов? — спросил Роуни.

— Которые приехали в фургоне, — сказал Щетинка.

— У одной из них были длинные, торчащие изо рта железные зубы, — сказал Кляксус.

— Не было, — сказал Щетинка.

— Были. Я кинул в нее яйцо.

— Она поймала яйцо и кинула его тебе. И это были не металлические зубы, а гвозди. Она использовала один из них, чтобы повесить вывеску.

— Неправда.

— Правда. Она просто держала гвозди во рту, чтобы освободить обе руки.

— Может быть, они используют металлические зубы вместо гвоздей, — сказал Кляксус. — Может быть, они отращивают их еще быстрее, чем выдирают.

— Ты зануда! — сказал Щетинка.

— Что было на вывеске? — спросил Роуни, но не получил ответа. Возможно, они и не знали.

— Вэсс уже должна бы закончить с дверью, — сказал Щетинка, меняя тему. Но Роуни не хотел менять тему.

— Я не знал, что гоблины могут выходить при свете дня, — сказал Роуни.

— Иначе им пришлось бы много двигаться, — сказал Кляксус. — Ни у кого из гоблинов нет дома. Поэтому они живут в фургонах. Солнце находит их и сжигает любое здание, где они пробыли больше, чем день и ночь. Поэтому они никогда не становятся ювелирами, а только кузнецами, потому что золото — это солнечный металл. А железо сжигает их поэтому приходится довольствоваться жестью.

— Лгунишка, — сказал Щетинка. — Они не работают с железом, потому что оно слишком тяжелое и твердое. С жестью просто проще обращаться.

— А еще они воришки, — сказал Кляксус, как будто с ним только что согласились.

— Это понятно, — сказал Щетинка.

— А что они крадут? — спросил Роуни.

— Все, — сказал Кляксус.

— Младших детей в каждой семье, — добавил Щетинка. — Поэтому Башка посылает с дырявыми жестяными банками только старших. Никто не посылает маленьких детей к фургонам, если, конечно, не хочет от них избавиться. — Он прыснул, и фырканье раздалось у него из носа, а не изо рта.

— Врунишка, — сказал Роуни.

— Это правда, — сказал Кляксус. — И они едят украденных детей.

Он запел песенку о воришках-гоблинах. Роуни отвернулся и поглядел на камешек в своей руке:

— Привет, — прошептал он так тихо, чтобы остальные его не услышали, и бросил его изо всех сил. Камень слегка плюхнул по поверхности реки, но вода осталась спокойной.

Щетинка перестал петь и щелкнул Роуни по голове:

— Не привлекай внимания реки, — сказал он. — По твою душу придет наводнение.

Роуни потер голову рукой. Он не обернулся. Он наблюдал за рекой. Она была широкой и полноводной, и Роуни не мог долго на нее смотреть. Слишком много надо было увидеть. Он смотрел, пока не был вынужден отвернуться, и перевел взгляд на обрывистые склоны по обе стороны реки, а потом — на камни перед собой.

У Роуни был брат, который был старше всех обитателей Башкиной лачуги, настоящий родной брат. Они были похожи, у обоих были темные глаза — глаза, сквозь которые было сложно увидеть душу. Все называли братьев Роуэн и Маленький Роуэн. Со временем «Маленький Роуэн» сократился до «Роуни». У Роуни никогда не было собственного имени. Их мать утонула, прежде чем могла ему его дать.

А еще он не знал своего возраста. Вэсс говорила, что Роуни восемь лет. Она помнила все дни рождения, но не всегда говорила о них правду, и Роуни подозревал, что тут-то она наверняка соврала. Он был уверен, что ему ближе к десяти.

Роуни и Роуэн частенько вместе кидали камешки с этого самого места на мосту Скрипачей. Они слушали музыкантов, и Роуэн рассказывал истории о реке и об их матери, о том, как она правила баржей и затонула с ней прямо под этим мостом. Только Роуэн смог доплыть до берега. Роуни он вытащил на спине.

Вэсс не верила его рассказу и утверждала, что никто не может переплыть реку в этом месте, потому что тут слишком сильное течение. Она говорила, что они должны были тоже утонуть. На это Роуэн лишь пожимал плечами и замечал, что они не утонули.

Потом он показал Роуни, где нужно кидать камешки с моста: «Мы бросаем их, чтобы поздороваться. Это похоже на то как, мы оставляем кучку камней на могиле. Мертвые общаются с помощью камешков. Здороваться с ними нужно галькой». Поэтому Роуни всегда здоровался, проходя по мосту, хотя совсем не помнил ни мать, ни ее баржу, ни тот день, когда Роуэн привел его к Башке, потому что жить им больше было негде.

Роуэн не появлялся уже пару месяцев. Щетинка, Кляксус и остальные, похоже, уже забыли его, но Башка помнила. Она не раз повторяла: «Если услышишь что-нибудь о своем брате, скажи мне. Очаровательный молодой человек. Твоя Башка скучает по своим внукам, по всем своим внукам, а за этого она особенно волнуется».

Роуни ни разу не замечал, чтобы Башка за кого-нибудь волновалась, а Роуэн не ночевал у нее уже больше года. Он был уже взрослым — ему было шестнадцать лет — и занимал слишком много места на соломенном полу. И все же Роуни кивал и обещал Башке сообщить, если что-то услышит о брате.

«Ты это сделаешь», — соглашалась Башка.

Щетинка и Кляксус запели песню о наводнении и падающих мостах, и петь такие вещи на мосту показалось Роуни несусветной глупостью. Он покинул их и перешел дорогу, высматривая вывеску гоблинов — а также высматривая какие-либо следы Роуэна, как он всегда делал на мосту. Он нашел вывеску, но и только. Она была прибита к перилам с противоположной стороны с помощью одного железного гвоздя. Роуни внимательно ее прочел. Он хорошо умел читать. Роуэн научил его. Там было написано:

«ТЕАТР!

Труппа АКТЕРОВ-Тэмлинов восхитит и поразит граждан этого почтенного города, когда настанут сумерки. Ищите сцену на ГОРОДСКОЙ ЯРМАРКЕ.

Сцена будет освещена хитроумными устройствами.

Актеры продемонстрируют чудеса МИМИКИ, ЖЕСТА и ДЕКЛАМАЦИИ, а также высочашие достижения в области музыки и акробатики, чтобы усладить все уши и глаза.

Два медяка за одного зрителя».

Он перечитал его. Он снова не смог поверить своим глазам. Он опять перечитал объявление.

Гоблины собирались поставить пьесу. Никто не мог поставить пьесу. Никому не разрешалось ставить пьесы, но гоблины собирались это сделать. Может быть, он успеет увидеть часть выступления, прежде чем всех их арестуют.

Остаток пути по мосту Роуни проделал бегом, мимо скрипок, духовых и барабанов. Куртка развевалась у него за спиной, как парус.

Картина III

Части механизмов и куски древесины устилали дорожку к мастерской Скрада. Роуни услышал, что внутри кто-то кричал. Он остановился на аллее и немного порылся в нагромождениях шестеренок, пока крик не превратился в тихое бормотание. Тогда он вошел.

Шум и не думал прекращаться. Он никогда не прекращался. Мистер Скрад все время кричал сам на себя.

— Добрый день, мистер Скрад! — крикнул Роуни из дверного проема, надеясь, что его сразу заметят. Мастерская пахла древесной стружкой и маслом, сквозь которые пробивался запах гнили. Скрад делал очень хорошие мышеловки, но все время забывал убрать оттуда мышь.

Пол покрывали деревянные доски, бруски меди и пирамиды шестеренок. Из одной стены торчали гвозди, на которых висели веревки, цепочки, инструменты и множество механизмов. На другой стене висели часы, и их было столько, что вся стена казалась сделанной из часов. Все они, или большая их часть, работали и тикали, никак не попадая в такт друг другу. Было похоже на ссору маятников.

Скрад склонился над верстаком посередине комнаты:

— Бурьян и чертополох! — орал он верстаку. Его голос был надтреснутым и усталым. Он отшвырнул погнувшийся инструмент и снял дугой со стены без часов. Он не заметил Роуни. На верстаке лежала заводная лошадиная голова, и она-то заметила Роуни. Глаза автомата следили за Роуни все время, пока он пробирался по полу, пытаясь не наступить на что-нибудь важное.

Роуни глубоко вздохнул:

— Добрый день, мистер Скрад! — снова крикнул он. Механик пугал его и всегда пугал его, но Роуни бывал здесь достаточно часто, чтобы не обращать на это внимания. Он почувствовал, как страх сжигает его изнутри, но это не мешало ему стоять посередине мастерской и пытаться докричаться до Скрада.

Голова механика резко поднялась. Он посмотрел на Роуни. Заводная лошадь посмотрела на Роуни. Потом они оба отвернулись, и мистер Скрад принялся бормотать себе под нос. Он не кричал. Это значило, что он слушает.

— Башка заплатила больше, чем нужно, мистер Скрад. В последний раз, когда вы чинили ей ногу, она заплатила больше, чем нужно.

— Чертополох! — сказал Скрад. Он сунул в ухо лошади длинную булавку и повернул ее. Лошадь закрыла один глаз.

— Это правда, мистер Скрад, — сказал Роуни. Он видел три бутылки машинного масла в шкафу за верстаком. Это было то, что нужно Башке, и Роуни знал, что одна бутылка стоит два медяка. «Два медяка за одного зрителя» — говорилось на табличке. Гоблинское лицедейство на сцене — за два медяка. Может быть, они будут в масках. Может быть, они будут извергать огонь. Может быть, у них будут железные зубы.

Он очень боялся делать то, что собирался сделать. Он сделал еще один глубокий вдох.

— Она переплатила, мистер Скрад, — сказал он. — Ей нужны два медяка сдачи.

Роуни встретил взгляд Скрада, когда тот злобно на него уставился. Он не собирался удирать. Он стоял здесь и этим показывал Скраду, что никуда не убежит.

Скрад сунул руку в шкаф у себя за спиной, взял бутылку машинного масла и поставил ее на верстак рядом с Роуни.

— Нет, — сказал Роуни, стоя и дыша. — На сей раз ей нужны два медяка.

Механик забормотал себе под нос. Он убрал масло обратно, порылся в кармане своей рубашки и положил на стол одну медную монетку. Потом он положил на нее вторую.

Роуни взял их:

— Спасибо, мистер Скрад. — Он вышел из мастерской, не переходя на бег. Он вышел с дорожки, не переходя на бег. Аллея за его спиной наполнилась лязгом, металлическим скрежетом и воплями. Металлический звук заставлял думать, что за ним гнались Башкины птицы. Роуни побежал.

Роуни пробежал полпути до рыночной площади мимо знакомых фонтанов и памятников. Один раз он споткнулся, удержал равновесие и остановился отдышаться под бронзовой статуэй Мэра. Статуя была в костюме с торчащей из нагрудного кармана цепочкой часов и протягивала вперед руки таким образом, что выглядела не то радушной, не то удивленной. Бронза была старой и позеленевшей, за исключением головы. У статуи менялась голова каждый раз, когда в городе менялся мэр. Башка намекала, что будет очень рада, если кто-нибудь снимет голову со статуи и отнесет ей, но пока что никто на это не осмелился.

Рядом кто-то закричал на кого-то, не на Роуни, что не помешало его желудку перевернуться. Он сунул две монетки в единственный карман куртки и пошел, шаг за шагом вспоминая, как нужно дышать. Ему очень хотелось сорваться на бег, но стражники могли решить, что он бежит по каким-то Ужасным Причинам и попытаться его поймать.

Большая часть семейства Башки ненавидела Северный берег и все время терялась здесь. Местные улицы подчинялись другим правилам. Они были идеально прямыми и пересекались под прямыми углами. Но Роуни знал все ориентиры и довольно легко находил дорогу на Северном берегу.

Он прошел мимо реликвария и железнодорожного вокзала Северного берега. У решетчатых дверей стоял привратник. На нем была яркая, привлекающая внимание униформа. Он держал в руках копье с кисточками и смотрел на противоположную сторону улицы.

Роуни медленно прошел мимо. Он мог только гадать, зачем тому понадобилось охранять заржавелый вход. Он был здесь один, поэтому вряд ли справился бы, если бы изнутри выползло какое-нибудь создание и попыталось взломать вход. На станции Южного берега стражники не дежурили. Они не были нужны. Если из глубин южнобережья вдруг выползет что-нибудь мерзкое, Башка с ним расправится. Возможно. Если захочет.

Роуни прошел мимо вокзала и дошел до площади, огромного открытого пространства, мощенного булыжниками, с фонтаном посредине и лотками повсюду. Уже была середина дня, и некоторые лотки уже сворачивались. Фермер с десятками длинных кос снимал палатку, позволяя крыше сложиться и превратиться в кучу ткани.

Роуни чуял всевозможную еду. Запахи накладывались друг на друга. Они набросились на него и не позволяли думать о чем-либо другом. Он подошел к лотку пекаря и улыбнулся лучшей своей улыбкой.

Пекарь протянула ему кусок хлеба:

— Вчерашний, — сказала она. — Все равно скоро заплесневеет и никто его не купит.

— Удачной торговли завтра! — сказал Роуни, вернее, попытался сказать сквозь хлебный сухарь, в который он вгрызался. За такие слова она дала ему еще кусок и помахала ему рукой, чтобы он ушел. Потом она потянула за цепочку у себя за спиной, и прилавок сложился в небольшой квадрат.

Механизм прилавка скрипнул, как правая нога Башки. Звук заставил Роуни вздрогнуть.

Он проскользнул между палатками и фургонами, оставляя позади всю суету и направляясь к фонтану в центре площади. Каменный медведь, каменный лев и каменный дракон извергали струи воды в треснутую каменную ванну. Он зачерпнул воды одной рукой и отхлебнул столько, сколько мог. Он окунул свой второй кусок хлеба в фонтан, пытаясь размягчить его, но хлеб только отсырел.

Голубь слетел на край фонтана и искоса посмотрел на Роуни. Голуби умеют смотреть только искоса. Роуни не стал обращать на него внимания. Он знал, что птица просто хочет хлеба. Он не думал, что это голубь Башки. Он так не думал.

Кто-то схватил Роуни за руку:

— Отдай мне хлеб, карлик Роуни, — сказала Вэсс. На ее плече висел мешок с зерном. — Я хочу есть.

— Отпусти меня, — сказал Роуни. Она не послушалась. Он отдал ей второй кусок хлеба, и она поставила мешок на землю, чтобы взять его, но так и не отпустила Роуни.

— Помоги мне отнести цыплячий корм домой, — сказала она. — Болвашки отнесли яйца, но корм пришлось нести мне. Он тяжелый. — Вэсс называла остальных детей из лачуги Башки, тех, у кого не было имен, тех, кому приходилось придумывать себе имена, болвашками. Она произносила это, как дразнилку: Башкины болвашки, Башкины болвашки.

— Не могу, — сказал Роуни. — Мне нужно кое-что сделать для Башки.

— Что?

— Доставить сообщение.

— Какое сообщение?

— Не могу сказать.

— Значит, ты врешь. Мне кажется, нет никакого сообщения, поэтому ты должен помочь мне тащить цыплячий корм. — Она сунула в рот остаток хлеба и швырнула в Роуни пакетом. Он помал его за один конец, чтобы он не сбил его с ног. Вэсс пихнула его в спину, и они отправились на юг. Они очень медленно шли на юг, прочь от ярмарки и прочь от гоблинов.

Вэсс была в два раза выше него. Она могла бегать гораздо быстрее, чем он. Она поймает его, если он попытается убежать.

Они достигли южного края площади. Стражник уже ушел со своего поста у ржавых дверей вокзала, исполнив свои обязанности.

Роуни мотнулся в сторону, увлекая Вэсс за собой, бросил мешок и побежал к дверям. Он нажал на металлическую решетку и проскользнул внутрь. Он почувствовал, как следом за ним просунулась рука Вэсс и схватила его за шиворот. Он потянул на себя.

— Глупый карлик! — крикнула Вэсс.

— У меня важное сообщение от Башки! — Роуни злился, что она не позволяла ему доставить его, хотя на самом деле и не было никакого сообщения.

— Глупый, — сказала она. — Такой глупый. Теперь копатели тебя достанут. Ты слышишь их? Ты слышишь их за твоей спиной?

Роуни шагнул назад, глубже внутрь. Он не смотрел себе за спину.

— Там все затоплено, — сказал он. — Они прокопали туннель в реку, и теперь все затоплено. — Все это знали. Мэр хотел проложить рельсы между Северобережьем и Южнобережьем. Он не оставлял попыток, но туннель все время оказывался затоплен.

А еще мэр хотел выкорчевать хаотичные постройки Северного берега и насадить там прямые дороги. Так всегда говорила Башка.

— Люди все еще слышат, как они копают, — сказала Роуни Вэсс. — Это значит, что копатели все еще здесь, в туннеле. — Она дала этой мысли укорениться в голове Роуни. Мысль укоренилась. Роуни представил себе копателей к кожей, серой от постоянного нахождения в воде. Он представил себе, как они копают и копают без конца, как они все время продвигаются вперед и ломают препятствия лопатами, ломами а то и просто голыми руками. Копатели были людьми без сердец, без собственной воли, и они просто делали то, что им было приказано. Роуни мог только гадать, не остался ли кто-нибудь из них внизу, заплутав среди воды, и не всплывет ли когда-нибудь с другой стороны мира. Он подумал о туннелях за своей спиной, в которых роились духи копателей.

— Я защищу тебя, — сказала Вэсс самым сладким голосом, на который была способна. — Выходи и тащи мешок.

Роуни снова отступил назад и ответил: «Нет». Теперь он будет бродить по туннелям. Теперь его надо бояться.

Вэсс плюнула на землю. Потом она улыбнулась, и это было похоже на миниатюрную копию улыбку Башки:

— Где мое масло, карлик? — спросила она.

Сердце Роуни билось, как будто хотело сбежать от него:

— Какое еще масло? — Вэсс уже ушла из дома, когда Башка дала ему поручение. Вэсс не мола о нем знать.

— Хватит! — заорала Вэсс, и Роуни не думал, что это было обращено к нему. Ее глаза были закрыты. Все мышцы ее лица были напряжены. — Ты не можешь! Я не болвашка. Хватит, хватит! — Вэсс побрела прочь и скрылась из виду. Мешок она забрала с собой.

Роуни стоял неподвижно. Он не понимал, что только что произошло. Он аккуратно сложил это в шкаф на задворках своей памяти, где хранились другие вещи, которых он не понимал.

Он все ждал, когда позади него раздастся скрежет лопат и шум шагов. Было тихо, холодно и угнетающе, хотя тепло и суета рынка, где Вэсс могла все еще поджидать его, были всего в нескольких футах.

Он стоял столько, сколько мог, а потом еще столько же. Он не оглядывался. Он не слышал ни лопат, ни шагов, ни других признаков приближения копателей. Наконец он сам шагнул три раза и выскользнул из железных дверей.

Вэсс ушла, как и большая часть рыночной публики. С пустой площади уезжали несколько открытых фургонов. Небо было синим, но темнее, чем прежде. Почти сумерки. Он побежал.

Картина IV

В центре ярмарочной площади стоял закрытый фургон. У него были стены и крыша, как у маленького дома на колесах. Вокруг него собралась толпа. Небо все еще было синим, но солнце уже закатилось.

Роуни спустился по склону с дороги на траву. У него болели ноги. Он слышал барабаны и флейту, хотя и не видел ни одного музыканта. Он встал в самой задней части толпы. Ему пришлось встать сбоку, чтобы разглядеть фургон сквозь плотное скопление людей. Он нашел местечко, с которого было хоть что-то видно, и стал ждать развития события. Он пытался стоять неподвижно, но все время переминался с ногу на ногу.

Дверь фургона выпала наружу. Она остановилась параллельно земле и превратилась в сцену. Там, где была стена, повис занавес, пряча внутренности фургона. Другой занавес висел по краям сцены, пряча то, что было внизу. Откуда-то с крыши фургона аздались звуки труб, играющих фанфары.

Гоблин шагнул на сцену.

Роуни смотрел во все глаза. Он никогда раньше не видел Измененных. Этот был абсолютно лыс и куда выше, чем, по мнению Роуни, могли быть гоблины. Его острые уши торчали из головы в разные стороны, а его глаза были большими и все в серебристых и коричневых прожилках. Его кожа была зеленой, как мох и водоросли. Его одежда была сшита из ткани самых разных цветов.

Гоблин поклонился. Он поставил два фонаря по углам сцены, а сам встал в центре. В руке он держал несколько тонких прутьев. Он смотрел на зрителей с жестоким любопытством, как паук смотрит на мух, прежде чем начать сосать из них кровь.

Роуни почувствовал, что ему нужно за чем-то спрятаться. Когда гоблин наконец пошевелился, взмахом обеих рук посылая прутья в воздух, Роуни дернулся.

Гоблин начал жонглировать. Потом он три раза стукнул по сцене ногой. Из занавеса позади него высунулась марионетка дракона. Она была сделана из гипса и бумаги и блестела золотом. Кукла выдыхала на сцену огонь. Гоблин подкинул свои прутья так, что они пролетели на пути драконьего дыхания и загорелись. Марионетка взревела и исчезла за занавесом, а гоблин жонглировал огнем.

Роуни попытался попрыгать на месте, чтобы лучше видеть. Он хотел быть в первых рядах, у самой сцены. Он попытался пробраться между коленями и плечами других людей. Ему не удавалось. Он сжал руки и устремился вперед, но не мог заставить себя двигаться.

— Если хочешь стоять поближе, это будет стоить тебе два медяка, — сказал голос.

Роуни обернулся. Перед ним стояла маленькая, полная и сморщенная гоблинша.

У нее была седые волосы, стянутые в узел на затылке, и очки с толстыми стеклами на цепочке. В ее глазах мелькали искры золотого и ярко-зеленого цвета, а сами глаза из-за очков казались больше. Она вежливо протянула руку, не поднося ее слишком уж близко к Роуни. Кожа на ее руке была насыщенного зеленовато-бурого цвета, а пальцы были длиннее, чем должны быть пальцы.

Роуни вынул Башкины монетки из кармана куртки и уронил их в руку гоблинши.

— Спасибо, — сказала она, кивнув. — Ты оплатил проход через стену из зрителей, пятую стену, и ты можешь пересечь ее и верить, что она сделана лишь из песни и волшебного круга на траве.

Старая гоблинша отошла. Роуни слышал ее голос у другого края толпы: «Два медяка, ладно?»

Он принялся пробираться вперед между коленями множества высоких людей. Это было довольно-таки несложно.

Жонглирование огнем закончилось. Высокий гоблин потушил горящие прутья, поклонился и ретировался со сцены. Его сменил низенький гоблин с аккуратной седой бородой и в огромной черной шляпе. Его лицо было широким и круглым, а подбородок сильно выдавался вперед. Он оперся на полированные перила на краю сцены. Он был даже ниже Роуни, но двигался так, как будто знал, что выше всех, кто здесь собрался.

— Дамы и господа! — сказал он. — Вы, несомненно, в курсе, что наша профессия запрещена его величеством мэром.

Кто-то засвистел, остальные захлопали.

— Мы здесь, только чтобы посмотреть, как вас арестуют! — прокричал кто-то сзади.

Стары гоблин вежливо улыбнулся:

— Мне очень жаль разочаровывать зрителей, сэр, но мне кажется, что ни мне, ни моим коллегам закон особенно не вредит. Гражданам этого почтенного города запрещено притворяться теми, кем они не являются. Но мы-то — не граждане. Нас официально не считают людьми. Мне грустно об этом думать, потому что я жил здесь задолго до того, как вы все родились, но отложим сожаления на потом. Вы пришли на пьесу — мы дадим вам пьесу. Мы уже изменены, и дополнительная смена маски и костюма не повредит вам и не нарушит закона.

На сей раз хлопали все — и те, кто хотел насладиться представлением, и те, кто хотел полюбоваться, как гоблинов заберут стражники, не веря, что какие бы то ни было лазейки в законе и игры словами способны это предотвратить.

— Мы начнем с маленькой сказочки, чтобы порадовать собравшихся здесь детей, — сказал гоблин. Он снял шляпу и достал из нее маску великана. У маски был низкий морщинистый лоб и два ряда крупных квадратных зубов. Роуни был очень удивлен, что маска великана помещалась в шляпу гоблина, хотя шляпа была очень большой.

Старый гоблин закрыл глаза. В этот момент все уважительно замолчали, хотели они того или нет.

Он надел маску, изменил осанку и внезапно стал надо всеми возвышаться, хотя и не был особенно высоким:

— Я — великан, — сказал он голосом великана, и это было правдой, потому что он так сказал.

Роуни тоже хотел так сделать. Он хотел назвать себя великаном. Он постарался сосредоточиться на том, чтобы стоять неподвижно и не переминаться на пятках.

На сцене появился маленький тощий гоблин с плетью, деревянным мечом и огромными глазами, глядящими сквозь маску храброго героя. Герой попытался перехитрить Великана:

— Я слышал, что ты можешь превращаться во льва, — сказал гоблин высоким и тонким голосом. — Но я не верю, что тебе это удастся.

— Дурак, — сказал гоблин-великан очень низким голосом. — Я могу превращаться во что моей душе угодно! — Он отбросил маску великана и одним движением надел маску льва. Он зарычал и навис над героем.

Зрители зааплодировали, но скорее от волнения.

— Это небезопасно, — сказал старик, стоявший позади Роуни. Его спина были настолько сгорбленной и кривой, что ему приходилось поворачивать голову набок, чтобы видеть сцену. — Не верь, что это так, потому что они гоблины. Ни маски, ни изменения — это вовсе не безопасно.

— Это было великолепно! — сказал гоблин-герой. — Но величественный лев — это всего лишь маленький шажок от великана. Ты можешь превратиться в питона?

Лев засунул лапу в свой собственный рот и вывернул маску наизнанку. Теперь это была змея, медленно покачивавшаяся из стороны в сторону.

— Невероятно! — сказал гоблин-герой. — Но питон — все еще очень большое создание. В тебе не может найтись достаточно магии, чтобы превратиться в маленькую жалкую муху.

На фонари опустились металлические крышки. Во внезапно наступившей темноте Роуни едва мог разглядеть, как гоблин снял свою змеиную маску и подкинул что-то в воздух.

Фонари снова засветили. Сделанная из бумаги и шестеренок муха принялась жужжа, описывать круги над сценой. Гоблин-герой взмахнул плетью. Муха разлетелась яркими искрами.

— Одним великаном меньше! — закричал герой. Толпа захлопала. Роуни засвистел. — Но, может быть, здесь есть еще? — Он всмотрелся в толпу и прыгнул через край сцены: — Есть здесь великаны? — крикнул он откуда-то из темноты.

Между тем старый гоблин исчез. Сквозь занавес, точно в том месте, где раньше была марионетка дракона, высунулась устрашающая голова. Огромная кукла подмигнула толпе, прикрыв бумажным веком разрисованный деревянный глаз.

Кукла заговорила:

— Нам нужен доброволец, который сыграет нашего следующего великана. Маска лучше всего подойдет ребенку.

Зрители ответили ошеломленным молчанием. Никто не знал, шутка ли это. Никто не знал, смешно ли это. Все знали, что даже гоблинские лазейки в законе не позволят неизмененному ребенку надеть маску.

Роуни ожидал услышать, как какая-нибудь важная персона озвучит официальный отказ. Он ожидал, что появятся стражники и запретят делать что-либо подобное. Но стражников поблизости не было. Никто не сказал ни слова.

— С ребенком все будет в порядке! — сказала огромная кукла. — Эй, ты, вкусненький мальчик в шляпе! Не хочешь сыграть? — Она облизала губы длинным кукольным языком, и толпа нервно рассмеялась. Кто-то — отец, дядя, старший брат — оттащил ребенка в шляпе от сцены.

Огромная кукла оглядела всех деревянными глазами:

— Ты! — позвала она. — Девочка в цветочном ожерелье! Сыграй нам великана, и я обещаю, что ты не потратишь следующие несколько тысячелетий, заключенная в подземных пещерах. Мы ничего подобного не делаем.

— Нет! — крикнула в ответ девочка.

— Как скажешь, прекрасное дитя. — Глаза куклы снова зашевелились. — Есть среди вас кто-то достаточно храбрый или сумасшедший, чтобы встать здесь и изобразить существо моего роста?

Роуни взметнул руку вверх:

— Я сделаю это! — Он не боялся. Он чувствовал, что будет бояться еще меньше, если будет стоять высоко над толпой. Он хотел управлять ими, как только что делал старый гоблин.

Толпа разразилась злорадными криками, убежденная, что с ним точно произойдет что-то ужасное, а они на это посмотрят. Гоблины заберут его, а потом стражники придут и заберут гоблинов. Это будет замечательное зрелище.

Сгорбленный старик попытался удержать Роуни одной жилистой сморщенной рукой:

— Глупый мальчик, — сказал он. — Глупый, глупый мальчик. — Раздались голоса других людей, не желающих подвергать ребенка такой опасности.

Роуни вырвался и попытался вскарабкаться на сцену, но ему все никак не удавалось это сделать. Сцена сопротивлялась.

— Я предлагаю сделку, — сказала огромная кукла. — Пусть он схватится за конец железной цепи. Другой конец будет держать первый ряд зрителей. Вы можете оттащить его в безопасное место, если актеры вдруг соберутся укусить его, проклясть или похитить. Соглашение достигнуто? Такой защиты достаточно?

Кто-то все еще протестовал, но другие крики были громче:

— Пусть он попробует!

— Если он будет держать железо, все будет в порядке.

— Дайте нам немного повеселиться!

Роуни не обращал внимания. Он сконцентрировался на огромной кукле. Кукла смотрела на него сверху вниз. Он видел, что ее глаза были всего лишь резной расписанной древесиной, но все равно смотрел прямо в них.

— Мы согласились, — сказал великан и исчез за занавесом.

Гоблин с опрятной седой бородой и мятой черной шляпой вернулся на сцену. Он снял шляпу и вынул из нее кусок цепи. Он расстелил ее по сцене и кивнул Роуни.

«Похоже, они могут трогать железо, — подумал Роуни. — Ну и лгунишка этот Кляксус!»

Он взялся за один конец цепи, а другой подхватили другие руки.

Он устремился вверх. Он все еще не мог вскарабкаться на сцену. Было не очень высоко, но воздух отказывался дать ему пролезть.

Старый гоблин наклонился к нему:

— Дай мне другую руку, — сказал он тихой версией Башкиного громового голоса.

Роуни поднялся на цыпочки, взял гоблина за руку и вскарабкался на сцену. Он встал, отпустил руку с длинными зелеными пальцами и вцепился в цепь. Он стоял лицом к занавесу, а не к зрителям. Неожиданно он почувствовал, что не хочет поворачиваться и встречаться глазами с толпой. Он не ощущал себя высоко над всеми, как ожидал. Он чувствовал себя полностью в их власти. Он попытался сглотнуть, но в горле было сухо.

Старый гоблин наблюдал за ним полузакрытыми глазами с золотыми искорками и думал:

— Назови мне свое имя, храбрый и глупый мальчик.

— Роуни, — сказал Роуни.

И без того большие глаза гоблина расширились:

— Роуни? Я полагаю, уменьшительное от Роуэна. Очень интересно. — Он приподнял шляпу: — Рад знакомству. Мое имя Томас, и я был первым актером этой труппы и этого города еще до того, как падали стены и башни. — Он поднял брошенную маску великана и надел ее на Роуни. Она была тяжелой. Ее краска странно пахла.

— Стой здесь, — прошептал гоблин, указывая пальцем. — Я буду подсказывать тебе из-за кулис, что говорить. — Он ушел за занавес. Роуни остался один посреди сцены. Он встал туда, куда должен был встать, и повернулся.

Лица смотрели на него из темноты. Роуни слышал, как люди бормочут и перешептываются. Он понял по звуку, что кто-то волновался, кто-то предвкушал наслаждение, но все были уверены, что скоро произойдет что-то ужасное.

Роуни расправил плечи, выпятил грудь и попытался стать очень высоким. Он был великаном. Он был чем-то ужасным. Он был тем, что случается с другими.

Из-за занавеса донеслось:

— Что это за шум в доме моего отца?

Роуни прорычал:

— Что это за шум в доме моего отца?

— Я чую, здесь пролилась кровь, — продолжил занавес. — Покажись!

— Я чую, здесь пролилась кровь. Покажись!

Гоблин-герой снова вспрыгнул на сцену:

— Привет! — сказал он. — Я слышал россказни, что великаны способны превращаться во все, что их душе угодно. Я пришел поглядеть, правда ли это.

— Истина будет последним, что ты узнаешь! — сказал Роуни вслед за голосом позади него.

Гоблин-герой рассмеялся, но это был испуганный смех:

— Оно того стоит. Может ли кто-то твоей высоты превратиться в маленького неизмененного мальчика?

Из-за занавеса не последовало ни фраз, ни советов.

Роуни одной рукой снял маску. Он положил ее на сцену перед собой и протянул вперед руку, как будто говоря: «Посмотрите на меня!». В другой его руке звякнула цепь.

— Хорошая работа! — сказал гоблин-герой. — Теперь ты совсем маленький, хотя все равно выглядишь внушительно. — Роуни ухмыльнулся: он и чувствовал себя внушительно. — Но спорим, ты не сможешь превратиться в птицу?

Крышки фонарей захлопнулись. Гоблин подкинул в воздух бумажную птицу. В то же мгновение передний ряд толпы, напуганный неожиданной темнотой, рванул железную цепочку, потянув Роуни за собой. Он скатился со сцены.

Он чувствовал руки, пытающиеся поймать его, но пролетел сквозь них, ударился о землю и перекатился на бок. Он видел, как светящаяся бумажная птица летит над темными фигурами людей вокруг него. Птица разлетелась искрами, и вниз спланировало облачко бумажных перьев.

— Одним великаном меньше! — сказал со сцены гоблин-герой.

Роуни поднялся на ноги. Его соседи щипали его за руки, чтобы убедиться, что он был здесь, живой и невредимый. Огромная марионетка вернулась и взревела. Ей удалось привлечь их внимание. Ей почти удалось привлечь внимание Роуни, но он отвернулся. Он не хотел вспоминать, что он теперь вне истории. Он хотел смаковать ощущения тех моментов, когда он был в центре событий.

Из-за красной ткани, опоясывающей низ сцены, высунулась рука. Она сделала ему знак приблизиться.

Роуни огляделся. Больше никто ничего не заметил, даже старик со свернутой набок шеей.

Рука повторила жест. Роуни показалось, что он собирается спрыгнуть с моста Скрипачей.

Он нырнул под сцену.

Картина V

Под сценой было темно. Роуни пришлось согнуться в три погибели, как тому старику. Он повертел головой, пытаясь осмотреться. Не помогло.

Крышка фонаря щелкнула, но едва приоткрылась. Роуни увидел глаза с золотыми искрами, смотрящие на него из-под очков.

— Хорошая работа, — прошептала старая гоблинша, которой он отдал две медных монетки. — Да, хорошая работа. Не хочешь чего-нибудь выпить? По-моему, лимонный чай прекрасно освежает после разговоров с толпой.

— Хорошо, — сказал Роуни. У него начала болеть шея. Он сел на землю, чтобы больше не приходилось держать голову под неправильным углом. Гоблинша протянула ему деревянную чашку, гладко отполированную и наполненную горячим чаем. Он понюхал его и сделал глоток. Он распробовал лимон и мед.

— Скажи мне свое имя, ладно? — сказала гоблинша.

Роуни поглядел на нее поверх дымящейся чашки. Она улыбалась, но он не мог понять, что это была за улыбка. Это было странно. Он всегда знал, в каком настроении был каждый из членов Башкиного семейства, потому что никто из них не умел это прятать. Сама Башка никогда не старалась скрыть свое настроение и свои желания, и ее лицо было так же легко прочитать, как слова, написанные кипящим маслом посреди улицы. Роуни привык к этому. Улыбка гоблинши, однако, была написана на языке, на котором Роуни не умел читать.

— Роуни, — сказал он.

— Привет, Роуни, — сказала она. — Я так и думала, что это твое имя. Мое — Семела. Да, да. Скажи, пожалуйста, не получал ли ты весточек от своего брата?

Роуни уставился на нее. Он знал, о чем она его спросила, но не мог понять, почему:

— Моего брата Роуэна?

— Да, да, Роуэн, — сказала Семела. — Он талантливый юный актер, и от него какое-то время не было вестей. Ты ничего о нем не слышал?

— Нет, — с подозрением сказал Роуни. Если он получит от брата весточку, может быть, он вообще никому об этом не скажет — не Башке, и уж точно не гоблинам.

— Что ж, — сказала гоблинша, — если встретишь его, передай привет. А еще я хочу знать, не интересует ли тебя остаться с нами. У нас впереди много спектаклей — завтра мы играем у Упавшей стены, а потом около доков, — и нам бы точно не помешал лишний голос, лишняя пара рук. Тебя, часом, это не интересует?

Роуни моргнул. Да, он бы хотел снова оказаться на сцене. Да, определенно да.

— Возможно, — сказал он вслух, не в силах избавиться от подозрений. Жизнь с Грабой и ее внуками научила его чуять неладное, когда кто-то предлагал ему в точности то, чего он хотел. — Могу я сначала досмотреть пьесу?

— Конечно, — сказала Семела.

Роуни допил чай и поставил кружку на землю. Семела указала ему на заднюю часть фургона. Роуни наполовину прошел, наполовину прополз под сценой. Он вылез между краем ткани и колесом вагона.

Он слышал доносящиеся с крыши фургона звуки скрипки и флейты… и пение, прекрасное пение. Он остановился, прислушался и принялся гадать, что ему делать.

Решать ему не пришлось. Металл лязгнул по металлу. Когти из дерева и металла сомкнулись вокруг него сзади.

— Где мое машинное масло, карлик? — прошипела Башка Роуни в ухо.

Она подняла его птичьей ногой, как будто он весил меньше пыли, имени или клочка бумаги. Потом она обхватила его руками за пояс и двинулась широкими шагами прочь.

Роуни начал извиваться. Башка схватила его покрепче и принюхалась:

— Ты неправильно пахнешь, — сказала Башка. — Ты пахнешь жестью и воровством. Ты пахнешь неопределенностью. Семела поила тебя изменяющим зельем?

— Нет, Башка, — попытался он сказать, но не смог. Она держала его слишком крепко, и он мог только часто дышать.

Башка быстро прошла по траве до самой дороги. Роуни яростно пытался найти способ убежать или оправдаться. Он думал, думал и думал и получал в ответ ничего, ничего и ничего.

Они прошли мимо статуи лорд-мэра. Башка плюнула ему под ноги. Они пересекли мост Скрипачей и прошли у подножья Часовой башни. Башка плюнула на землю перед башней.

Башка зашагала по Южному берегу. Они прошли сквозь грязные развалины гипсовых стен. Здесь старые здания уже разрушились, а новые еще не выросли на их месте и могли уже никогда не вырасти. Ночные птицы рылись в грязи. Два павлина спали на кирпичной печной трубе, стоявшей отдельно, без стен.

— Давным-давно это был дом, — сказала, проходя, Башка. — Он был моим. Все места, где я ставлю хижину, мои, хотя я им никогда не принадлежала.

Роуни ничего не сказал. Он мог только дышать.

Наконец Башка остановилась перед своей собственной лачугой. Вэсс и Щетинка высунулись из окна, служившего им единственной дверью. Роуни ожидал, что они будут злорадно на него смотреть. Он ожидал, что они будут потирать руки. Кто-то попал в неприятности, и это были не они.

Они не злорадствовали и не потирали руки. Они выглядели испуганно.

До этого момента Роуни был удивлен, ошеломлен и испуган тем, что могло произойти дальше. Теперь он чувствовал ужас, пробирающий до самых костей. Теперь он понимал, что Башку расстроила совсем не потеря двух медяков.

Башка никогда бы не пролезла сквозь маленькое окно-дверь. Вместо этого она залезла на крышу, упираясь ногами в стены двух зданий. Она добралась до крыши и подняла ее, как крышку коробки. Она влезла внутрь и швырнула Роуни в дальний угол своего чердака.

Крыша закрылась за ними. Птицы закричали и захлопали крыльями. Башка уселась на свой стул. Она поглядела на Роуни выцветшими глазами:

— Ты ел то, что она дала тебе? — прошептала она. — Ты пил то, что она тебе предложила?

Роуни встретил ее взгляд и ничего не сказал. Ему нужно было знать, какие неприятности его ждали, и он не знал этого.

— Я могу сжечь тебя, — сказала Башка. Она сказала это почти добрым голосом. — Я могу прямо сейчас выжечь из тебя дары гоблинов. Я должна сделать это, прежде чем ты начнешь меняться и становиться одним из них, как она. Я должна выжечь все, что она тебе дала.

Она зажгла железную печь, взяла из высокого стеллажа ступку и пестик и принялась размалывать в пыль сушеные листья. Она тихо произносила себе под нос заклятия.

Она не спускала глаз с Роуни, и Роуни не спускал глаз с нее. Единственным источником света в комнате была дверца печи.

Башка отложила пестик. Она взяла в одну руку щепотку порошка, а в другую — голубя, сидевшего на стропилах. Голубь ухватился за один из Башкиных пальцев тонкими птичьими лапками. Она тихо спела ему и осыпала его порошком. Птица в ее руке загорелась. Она вскрикнула. Ее горящие перья пахли резко и горько.

Башка держала огонь между собой и Роуни. Она смотрела на Роуни сквозь него. Она пела заклятия, и песня делала ее слова сильнее, действеннее, ближе к миру твердых вещей:

— Голосом и огнем. Кровью и огнем. Мой дом тебя не узнает. Мой дом не знает измененных. Огонь отошлет тебя прочь, и Роуэн заменит тебя. Носящий маски Роуэн был слишком стар для изменения. — Она наклонилась поближе и продолжила петь: — Если ты пришел из могилы, вернись в могилу. Если ты пришел из реки, наводнение возьмет тебя. Если ты пришел от горных демонов, если ты сам из горных демонов, иди назад к воротам, что ведут в их земли. Я проклинаю тебя силами всех стихий.

— Башка? — окликнул Роуни и стал придумывать другие слова, чтобы она всего лишь злилась на него.

Коготь Башки поймал и поднял его, извивающегося, за шиворот. Она поднесла его поближе к пламени в ее руке. Она не спускала глаз с лица Роуни, читая заклятия. Ее голос перешел в рычание:

— Семела не изменит тебя. Ее магия убежит, воя, ее слова потеряют смысл, ее песни потеряют рифму. Спрятанное ей будет найдено, показанное ей будет скрыто. Она не сможет забрать у меня. Ее труды пропадут радом. — Огонь вырвался из ее руки, и Роуни почувствовал, как он опаляет его волосы.

Он перестал извиваться, закрыл глаза и потянулся к ключу на колене Башки. Он вытащил его и повернул не в ту сторону. Струны в Башкиной ноге расслабились, и она уронила Роуни на подоконник.

Окно было открыто. Роуни прыгнул. Он не мог посмотреть, куда прыгает. Его нога зацепилась за подоконник, и он перевернулся. Он упал спиной вперед.

Башка швырнула ему вслед горящую птицу. Жирный огненный шар ярко светил в ночном небе. Роуни наблюдал за его падением.

Картина VI

Роуни приземлился на толстый комок пыли и соскользнул с него. Пыльная рыба запрыгнула к нему в волосы, снова выпрыгнула и поплыла прочь по своим пыльным делам. Огонь, плохо пахнущий и имеющий форму птицы, приземлился на ком пыли позади него и зашипел, тлея.

Роуни лежал и восстанавливал дыхание. Он изо всех думал о том, чтобы подняться и уйти подальше от горящей птицы и гнева Башки. Он думал об этом, но не двигался. Приземление вышибло из него дух, и он не был уверен, что сможет вернуть его обратно.

Он посмотрел наверх, ожидая увидеть еще одну горящую птицу, или живую и более крупную, собравшуюся выклевать ему глаза, или другой коготь Башки, все еще заведенный и способный высунуться из окна и схватить его. Он ничего из этого не увидел, поэтому просто лежал и пытался понять, не сломал ли он себе чего-нибудь.

Его руки, ноги и голова от удара болели во всех местах, но крови не было, и он не слышал хруста костей. Роуни попытался пошевелить ногами и обнаружил, что все еще может это делать. Он медленно поднялся на ноги.

Щетинка вылез из окна первого этажа. Он уставился на Роуни. В его руке была ручка от метлы. Он выглядел изумленным и все еще напуганным, но держал палку так же, как всегда это делал, когда рассказывал о Пиратском короле. Кляксус и Жирный вылезли из окна следом за ним.

Роуни мог быть младшим и самым маленьким изо всех домочадцев Башки, но не он пришел сюда последним. Он помнил, как Жирный впервые стоял перед Башкой на ее чердаке. Она пометила его лицо пеплом и слюной. Она пометила его, как свою собственность. Роуни не знал, откуда родом Жирный. Может быть, он был одним из южнобережных детей пыли, которым некуда было идти и которые находили какой-то хулиганский шик в том, чтобы жить с Башкой и выполнять Башкины поручения. Может быть, Башка сделала его из птиц — возможно, из голубей. Голуби были жирными.

Горящий голубь превратился в кучку золы под ногами Роуни.

Щетинка приблизился и занес над головой свою метлу, но Роуни больше не хотел, чтобы его ударяли под колени ржавыми мечами, как и любым другим оружием. Ему больше нравилась другая роль. Щетинка был гораздо выше, но Роуни был великаном. Он повел себя, как великан. Он пошел прямо на Щетинку и взял у него из рук метлу, как сделал бы великан.

— Спасибо, — сказал он, как будто старший мальчик просто предложил ему ее, а вовсе не угрожал.

Щетинка выглядел потерянным. Он как будто больше не знал, в какую сказку попал. Но потом выражение его лица изменилось. В нем появилось кое-что от Башки: один глаз прищурен, другой широко раскрыт. Он смотрел на Роуни взглядом Башки, с частью Башки в своей голове, и она смотрела злобно.

Жирный и Кляксус тоже переняли Башкину мимику.

Следом вылезли другие: Долговяз, Жулик, Грязнуля, Трещотка и Мот. Все они были болвашками и все они смотрели на Роуни с Башкиным полуприщуром.

Роуни больше не был великаном. Он развернулся и побежал так быстро, как только мог заставить свои ноги двигаться.

Он слышал, как множество но стучит по грязным и пыльным булыжникам дороги за его спиной. Он бросил сломанную метлу. Он не мог с помощью одной палки отбиться ото все шайки болвашек, а бежать она ему мешала.

Роуни метался с одной узкой и кривой улочки на другую. Он внезапно поворачивал и петлял. Он следовал дикой и кружной логике южнобережья и ориентировался по памяти почти в той же степени, что и по лунному свету. Он видел бы лучше, если бы выбирал широкие улицы, где редкие фонари освещали самые крупные перекрестки, но Роуни больше боялся быть замеченным, чем споткнуться о какое-нибудь невидимое препятствие. Ему нужно было исчезнуть. Он держался маленьких и темных дорожек.

Жорики пронзительно кричали на него из-за куч мусора. Они были крупными, тяжелыми и неспособными летать птицами, питающимися отбросами, и Роуни старался держаться от источников звука подальше.

Он не мог оторваться. Болвашки были слишком близко. Они бежали в полном молчании. Роуни не помнил, чтобы они когда-либо раньше сохраняли тишину, даже по ночам.

Он споткнулся об огромную ступеньку пыли, закашлялся, когда она проникла ему в горло, и побежал дальше. Ощущение было такое, как будто он бежал всю жизнь. Ео ноги и легкие ныли. Он уже не помнил, каково быть неподвижным.

Шаги за спиной все приближались. Он не мог обогнать их. Ему нужно было спрятаться.

Роуни вильнул налево, на широкую светлую улицу, и припустил к ржавым воротам Южнобережного вокзала.

Сейчас он больше боялся болвашек, чем копателей, призраков и всего того, что могло поджидать его в недрах станции — если, конечно, копатели и призраки не будут смотреть на него взглядом Башки с Башкиной злобой.

Может быть, остальные испугаются призраков. Может быть, они не последуют за ним внутрь.

Он добежал до ворот и протиснулся между прутьями. Он придержал одной рукой край куртки, чтобы она не застряла в воротах — и чтобы болвашки не схватили ее, пока она развевалась на ветру.

Впервые с тех пор, как он начал бежать, Роуни остановился.

Остальные были слишком большими, чтобы пролезть между прутьями решетки. Они добежали до ворот и принялись карабкаться. Они не дразнили его. Они не оскорбляли его. Они вообще ничего не говорили.

Роуни побежал прочь от этого молчания. Он бросил себя вперед, в темноту Южнобережного вокзала.

Вокзал представлял собой огромное открытое пространство. Роуни понял это по тому, как там распространялся звук. Его ноги стучали по гладкому каменному полу. Звук улетал от него, отражался эхом и терялся где-то вдали. Он пытался перемещаться потише, но его ноги все равно стучали о пол.

Здесь было немного света. Потолок был стеклянным, и луна тускло светила сквозь его грязную поверхность. Это позволяло увидеть высоко над головой потолок, но ниже все же было темно. Темные фигуры сновали вокруг Роуни, и он пытался избегать их.

Он передвигался так быстро, как только смел, выставив перед собой руки. Он надеялся нащупать препятствия руками, прежде чем ударится о них головой. Вместо этого он наткнулся на что-то коленом. Это было железо. От боли в ноге звезды закружились перед его глазами. Он зажмурил их. Он закрыл рот. Он не вскрикнул от боли. Он не будет кричать от боли.

Роуни ощупал руками то, на что наткнулся. Это была кованая железная скамейка, причудливая и элегантная, на которой сидели, поджидая поезд на Северный вокзал, важные шишки. Он заполз под нее. Она была достаточно большой, чтобы спрятать его и не дать кому-нибудь еще наскочить на него в темноте.

Он ждал. Он ничего не слышал за звуками собственного дыхания и биения сердца и изо всех сил пытался сделать их тише. Он был уверен, что болвашки услышат эти громоподобные звуки от самых ворот.

Пол был холодным. Он холодил ему руки. Он пах холодом и пылью.

Роуни старался не думать обо всем том, что могло бродить вокруг него. Он старался не думать о копателях, особенно об утонувших, выползающих из затопленного туннеля. Он старался не думать о призраках. Он старался не думать о механиках, которые всегда были номальными, которые говорили осмысленно, пока лорд-мэр Зомбея не собрал их вместе, чтобы разработать великие и славные проекты вроде железнодорожных станций. Теперь все механики были такими же сломленными, как мистер Скрад, и они никогда не говорили ничего осмысленного. Роуни пытался не думать о том, что сломило их всех, и старался не думать, что это что-то все еще где-то здесь, на станции. Он пытался не представлять себе, что слышит его дыхание. Он был практически уверен, что слышит, как что-то большое дышит в темноте.

Несколько пар голых ног стукнули о пол. Эхо пошло гулять вокруг него.

— Роуни-карлик! — позвал Кляксус. Голос принадлежал Кляксусу, но слова он произносил, как Башка.

— Хватит прятаться, ну, — приказал Жирный. Он говорил, как Башка.

— Я буду злиться куда меньше, если ты покажешься, — вступил Щетинка, повышая и понижая голос, как Башка повышала и понижала свой. — Мне надо тебя кое о чем спросить.

— Выходи, отродье измененных! — закричал Кляксус скрипучим и злым голосом.

Роуни остался там, где был, и старался сидеть неподвижно. Он перестал гадать, что еще может бродить по станции. Здесь уже были болвашки, и вряд ли что-нибудь могло быть хуже них. Он постарался дышать бесшумно. Он приготовился бежать, если потребуется.

Кто-то прошел около скамейки Роуни. Роуни услышал, как тот бормочет. Звучало похоже на Жирного. Роуни на это надеялся. Жирный был не очень быстрым. Кто бы это ни был, он снова отошел.

Роуни услышал хлопанье голубиных крыльев над головой. Он выглянул из-под скамейки и увидел темные пернатые силуэты под слабо освещенным потолком. Они кружили. Они искали.

— Вэсс, ты здесь? — громко спросил Щетинка голосом Башки. — Посвети мне, ну!

Роуни услышал, как Вэсс произносит заклятье где-то в темноте, а потом темнота ушла. Все затопил ослепительный свет.

Большие часы свисали с потолка на длинных цепях, как брегеты великана. Каждые часы были еще и фонарем, и теперь каждый фонарь горел. Они медленно покачивались взад-вперед, когда голуби садились на них и снова взлетали. Их свет отбрасывал длинные и клубящиеся тени.

Роуни наблюдал за болвашками из-под железой скамейки. Он глядел, как они ищут его среди рядов вагонов. Блестящие зеркальные зады машин выглядели старыми и ржавыми, хотя их ни разу не использовали.

Он дождался момента, когда никто не смотрел в его сторону, и выполз из-под скамейки в тень каменной колонны. Он осторожно прополз в тени глубже в здание вокзала.

Само это место походило на северобережье с его гладким камнем и прямыми углами. Было странно находиться на юге, но чувствовать себя, как на севере. Роуни старался не дать этому себя обеспокоить, потому что были более важные поводы для беспокойства, и странности архитектуры были наименьшей из его проблем, но это все равно отвлекало и мешало ориентироваться. В перемещениях по южнобережью была логика, но внутри вокзала она больше не работала. Роуни приходилось поворачивать шестеренки в своей голове и в своих конечностях, чтобы осмыслить окружающую обстановку и найти убежище. Ему пришлось притвориться, что он на северном берегу.

Где-то очень близко Щетинка окликнул его. Внутренности Роуни подпрыгнули от этого звука. Он не мог понять, откуда он исходил. Он забрался в один из вагонов, чтобы быстро исчезнуть из виду.

Внутренности вагона заполняли ряды стульев. Стулья выглядели мягкими и удобными. Они были сделаны из полированного дерева и накрыты выцветшими красными подушками. Маленькие, круглые столы стояли между некоторыми стульями, и зелень начинала покрывать их медную поверхность. Несколько фонариков, зажженных заклинанием Вэсс, горели у каждой стены.

Роуни знал, что у Вэсс был небольшой дар в области проклятий и заклятий (или, по крайней мере, он точно знал, что она этим хвасталась), но он никогда не видел, чтобы она делала что-либо настолько масштабное. А еще он никогда раньше не видел, чтобы домочадцы смотрели на него взглядом Башки и говорили с ним Башкиным голосом, пока Вэсс не сделала так на рыночной площади. «Она может носить нас, как маски», — понял Роуни и стал гадать, может ли она проделать это с ним. Эта мысль повергла его в панический ужас. Тяжесть всего, чего он не знал о собственном доме, придавила его к земле и сжала, как Башкины когти-пальцы. Он не чувствовал себя великаном. Он чувствовал себя полной противоположностью великана. Возможно, божьей коровкой. Жуком или муравьем.

«Башка не может носить меня, — решил он. — Она не может. Она не будет. Иначе ей бы не пришлось посылать их всех на поиски меня».

Он медленно прошел по центральному проходу вагона. Здесь он чувствовал себя в ловушке и понимал, что задерживаться нельзя. Остальные уже прочесывали вагоны один за другим. Если он задержится. Он его найдут. Роуни не знал, что могло произойти потом. Он не желал знать.

Он посмотрел на дальний вход. Там стояла Вэсс и наблюдала за ним.

Картина VII

Роуни сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Он стоял. Он не убегал. Она догонит его, если он побежит. Он стоял и показывал ей, что не убежит, ожидая дальнейшего развития событий.

Вэсс продолжала разглядывать его. Она улыбнулась своей жестокой улыбкой, но, помимо этого, никак не двигалась.

— Ты его видишь, ну? — спросил Щетинка снаружи. — Ты его нашла?

Вэсс смотрела прямо на Роуни.

— Нет, Башка, — сказала она. — Его здесь нет.

— Убедись в этом, — сказал Щетинка. — И принеси мне зеркало, если найдешь неразбитое, и новую подушку для моего стула.

— Да, Башка, — сказала Вэсс. — Мне кажется, карлик мог нырнуть в туннель. Он не настолько затоплен, насколько ему полагается быть.

— Семь проклятий на каждый подбородок лорд-мэра, — сказал Щетинка. — Он снова выкачивает оттуда воду. Я не могу слушать фырканье и лязг сифонов, осушающих его. Я схожу туда и поищу.

— Да, Башка, — сказала Вэсс.

Она села за один из медных столиков, скрестила ноги и сложила перед собой руки. Сидя, она была не сильно выше Роуни.

Роуни сел на стул напротив нее.

— Спасибо, — прошептал он искренне, но в то же время с вопросительной интонацией. Он не мог вспомнить ни единого раза, когда Вэсс в чем-то ему помогала, а сейчас был не очень-то подходящий момент для того, чтобы начать. Врать Башке — это серьезно.

Вэсс только отмахнулась:

— Сегодня она обращалась со мной, как с болвашкой. Она не может так поступать. Я не позволю ей делать это. Не со мной. Она носит их. Она использует их, чтобы перемещаться. Она всегда все контролирует, всегда, даже когда она сидит дома на чердаке. Но я не позволю ей носить меня. Я не болвашка.

— Я тоже, — сказал Роуни, надеясь, что это правда. — У меня есть имя.

Вэсс жестоко улыбнулась:

— Нет, у тебя его нет, — сказала она. — У тебя есть только сокращенное имя Роуэна. Но Башка не может носить тебя.

Роуни очень надеялся, что она не врет:

— Почему?

— Потому что у тебя небольшой талант носить маски, — сказала Вэсс. — Зачем, ты думаешь, она тебя терпит? — Она взяла подушку с соседнего стула, осмотрела ее и вытряхнула из нее облачко пыли, побив ей о стол.

Роуни попытался проморгаться:

— Какое значение имеют маски для Башки?

— Забудь, — сказала Вэсс. — То, что важно для Башки, больше не важно для тебя. Сейчас я погашу свет. Потом мы уйдем. Когда стемнеет, мы больше не сможем тебя искать.

— Спасибо, что помогла мне спрятаться, — сказал Роуни.

Вэсс потрясла головой, так яростно, как будто что-то застряло у нее в носу и она пыталась от него избавиться:

— Не благодари меня, — сказала она. — Я не помогаю тебе. Я делаю это не ради тебя. — Она встала, все еще держа в руках подушку. — Куда бы ты потом ни пошел, — сказала она, — где бы ты ни осел, держись подальше от берегов. Река злится. Грядет наводнение.

Грядет наводнение. Наводнение всегда было близко, но Роуни не помнил, чтобы оно хоть раз наступило. Просто люди так говорили — хотя Вэсс сказала это по-другому, как будто действительно надвигалось наводнение.

Роуни хотел спросить, что она имела в виду, но Вэсс больше не обращала на него внимания. Ее глаза расфокусировались и глядели теперь куда-то еще.

— Мое заклинание закончилось, — тихо пропела она. — Узлы развязаны. — Роуни почувствовал, как вокруг них меняется воздух. Он чувствовал, как от ее слов меняется мир вокруг.

Свет погас. Роуни услышал, как Вэсс покидает вагон в темноте.

Разные болвашки протестующе орали снаружи. Теперь они говорили, как болвашки, а не как Башка.

— Ты хвастунья, а не ведьма, — сказал Кляксус. — Надо бы отобрать у тебя имя.

— Я все еще учусь, — сухо ответила ему Вэсс. — И я не могу долго держать что-то зажженными без масла, которое могло бы гореть. Мы можем сунуть фитиль в Жирного и использовать его в качестве фонаря.

— Хватит, — сказал Жирный.

— Карлик, наверно, обвел нас вокруг пальца и ушел назад, — сказала Вэсс. — Ну или он пошел по туннелю, и копатели забрали его.

— В туннелях же нет никаких копателей, — сказал Жирный. — Или есть?

— Конечно, — сказала Вэсс. — Конечно, есть. Хочешь на них поглядеть? Тебя туда закинуть?

— Хватит! — сказал Жирный.

Звук их голосов затих вдали, когда они выбрались из Южного вокзала.

Роуни остался один.

Картина VIII

Роуни попытался вспомнить ощущение, что это он — угроза Южнобережного вокзала и все остальные ужасные создания должны бояться его, но не мог убедить себя в том, что это действительно так. Он был совершенно уверен, что в туннеле были копатели. Он совершенно не был уверен в том, что ему сказала Вэсс.

«Башка не может носить тебя — у тебя небольшой талант носить маски».

Роуэн прекрасно находил с масками общий язык. Одна из них была на нем и когда Роуни последний раз видел его, когда кто бы то ни было последний раз видел его. Это было много месяцев тому назад, в питейном доме Южнобережья.

— Всего лишь маленькое представление в питейном доме, — сказал Роуэн. — Мы встанем на задние столы. Может быть, толпа будет слушать нас, поедая ужин. Может быть, нет.

— Спорим, придут стражники, — сказал Жирный. — Они забирают актеров. Они превращают их в копателей.

Роуэн улыбнулся и помотал головой:

— Мы на южном берегу, — сказал он. — С каких это пор южнобережье обращает внимание на глупейшие постановления нашего почтеннейшего лорд-мэра? Не волнуйся по этому поводу.

— Главное — не надевай маску Башки, — сказала Вэсс. — Она не любит думать о том, что кто-нибудь может однажды заменить ее.

— Ты все время пародируешь Башкин голос, — напомнил ей Роуэн. Он и сам переключился на ее голос: — Выполни парочку моих поручений, внучок. Принеси мне к ужину солнце, луну и звезды. Сделай это для меня, ну.

Роуни засмеялся, и Роуэн тоже засмеялся. Звучало это так, как будто смеется один человек.

Вэсс не смеялась. Она нахмурила лоб:

— Маски — это другое, — сказала она.

— Тебе придется надевать маски гримасничающих пиратов? — спросил Роуни своего старшего брата.

— Похоже, ты одну такую уже забрал себе, — сказал Роуэн. Он наклонился и коснулся кончиком пальца настоящего носа Роуни. — Классная маска, кстати.

— На твоей гримаса еще страшнее, — сказал Роуни, и до самого начала представления они пытались перегримасничать друг друга.

— Вот, — сказал Роуэн, — подержи мою куртку, пока мы не закончим. — Он дал Роуни свою куртку цвета пыли и нырнул за занавес, сделанный из двух скатертей и метлы.

У героев пьесы не было собственных имен. Героя звали Молодость, он отправился на поиски приключений и все время пытался совершать подвиги. Роуэн, в улыбающейся маске с бородой, играл лучшего друга Молодости, Грех. Он был подпоясан сломанным мечом, мановением руки доставал монеты из ушей других актеров и покупал на них вино. Он пытался заставить Молодость выпить это вино.

Один раз Роуэн посмотрел на зрителей, поймал взгляд Роуни и подмигнул ему из-за маски Греха.

— Его арестуют, — сказал Жирный. — Они заберут его и будут пытать, а потом они превратят его в копателя.

— Заткнись, — сказала Вэсс. — Я пытаюсь слушать.

— Не бывать этому. Не бывать этому, — дважды прошептал Роуни. Но прямо в этот момент в дверь вошел стражник.

В питейном доме стало очень тихо. Все отложили кружки и ложки.

Капитан стражи встал сначала на табурет, а затем на стол. Посетители, сидевшие за ним, быстро убрали еду с его пути. Капитан развернул пергамент, прочистил горло и прочитал:

— Носить маски в Зомбее является противозаконным. Мореход учился своему ремеслу, но актер может надеть маску и подражать его жестам безо всяких способностей. Если актер попытается управлять баржей, он сядет на мель.

Актеры рассмеялись:

— Возможно, — сказал один из них.

— Стражник заработал право носить меч, — продолжил капитан, — годами преданной службы и самопожертвования. Актер обесценивает эту привилегию, надевая маску и размахивая мечом на потеху другим.

Никто не засмеялся. Один из актеров играл стражника. Огромные деревянные шестеренки были прикреплены к его маске на месте глаз. Маленькие стеклянные шестеренки в глазах капитана вращались при чтении:

— Быть чиновником — большая честь. Актер может втоптать ее в грязь, надев маску и мантию и изобразив публичную часть их обязанностей. Поэтому указом лорд-мэра Зомбея запрещаются любые постановки. Актеры — лжецы. Горожане не могут быть актерами и не должны изображать тех, кем они не являются.

Остальная стража арестовала всех актеров и увела их прочь от импровизированной сцены. На Роуэне все еще была маска, и маска улыбалась. Роуни не видел, что происходило с лицом брата под маской.

Они повели Роуэна к двери под мертвым механическим взглядом капитана стражи, все еще стоявшего на столе. Маска Роуэна ухмыльнулась капитану. Роуэн пнул ножку стола. Она сломалась. Капитан стражи упал лицом вниз с лязгом и грохотом.

Роуэн отпрыгнул, вильнул между руками стражников и исчез в задних комнатах, где располагалась кухня. Роуэн слышал звуки бьющихся тарелок и яростные вопли, когда два стражника кинулись за Роуэном. Капитан поднялся на ноги и закричал своим очень громким голосом. На одном из его медных ботинок была вмятина, и ступня торчала под неестественным углом.

— Нам лучше уйти, — сказал Жирный.

— Это точно, — сказала Вэсс.

Роуни смотрел на дверь в кухню. Он хотел пойти за братом. Он хотел точно знать, что Роуэну удалось выбраться. Но слишком много всего произошло за слишком короткое время, и суматоха уже улеглась. Он крепко держал куртку Роуэна, следуя за Вэсс и Жирным. Они выскользнули из питейного дома и поспешили прочь.

Роуни надеялся, что брат будет ждать их в лачуге Башки, хотя он и был слишком взрослым и слишком большим, чтобы спать там. Он не мог ночевать со своей труппой, потому что всех арестовали, и лачуга была бы идеальным убежищем, пока стражники будут его искать. Стражники всегда держались от Башки подальше. Но Роуэн так и не появился в лачуге. Дни и недели проходили без единой вести.

«Он все еще прячется, — снова и снова говорил себе Роуни. — Может быть, он уплыл вниз по течению, чтобы скрыться от стражи. Но он вернется, и мы вместе уплывем и будем бороться с пиратами или сами станем пиратами. Он вернется».

Роуни гадал, как его брат найдет его теперь, когда он сбежал от Башки и теперь лежит в покинутом вагоне и слушает шум копателей в туннеле.

Он пытался вспомнить, как маска великана сидела у него на плечах. Он пытался вообразить себя великаном, огромным и непобедимым. Он пытался вообразить себя кем-то вроде Роуэна, запросто путешествующим по миру и шутящим со всеми его обитателями. Он поплотнее завернулся в куртку Роуэна и скорчился на сидении. Он почувствовал себя очень маленьким.

Спать было невозможно. Потом адреналин от беготни и пряток улетучился и осталась только усталость. Каким-то образом он заснул.

Ему снилось, что на Роуэне все еще та маска Греха, которую он надел в питейном доме. Маска ухмылялась. Ей это удавалось лучше всего.

Роуэн из сна протянул руку и вывернул маску наизнанку. Теперь на нем была маска Башки: один глаз прищурен, другой широко раскрыт. И вот уже на его месте стоит Башка, а вовсе на Роуэн. Она подошла к краю гоблинской сцены и потянулась себе за спину своей птичьей лапой, настоящей птичьей лапой, покрытой черно-фиолетовой чешуей, как у жориков. Она отдернула занавес. За занавесом была река. Ее воды поднялись, затопили сцену и затопили город.

Роуни проснулся. Он почувствовал под собой стул с подушкой, хотя ожидал ощутить соломенный пол Башкиной хижины. Его там не было, и он не мог понять, почему, пока не собрал мысленно воедино все отрывки вчерашнего дня. Потом он вспомнил, как он одинок.

Солнечный свет проникал сквозь грязную стеклянную арку потолка снаружи. Было утро. Голуби дремали, сидя на висящих часах. Они не обращали на него внимания. Он не думал, что это Башкины птицы. Он так не думал.

Он прокрался к выходу из вокзала и проскользнул между прутьями ржавой решетки. Несколько случайных прохожих спешили по своим утренним делам. Он выбрал направление и пошел.

Зомбей стал для него чужим, и впервые в жизни Роуни чувствовал, что потерялся в нем.