Секс в другом городе

Глава первая

Я удивленно взирала на голую задницу своего бойфренда, словно на американских горках, взмывавшую в воздух и вновь со всей мощью устремлявшуюся вниз. Вид двух тел, сплетенных в клубок и издававших театральные стоны и вздохи, лишил меня дара речи. Не подозревая, что у него появились зрители, Макс вновь и вновь кидался на распростертое под ним тело, и не было сомнений в том, что кульминация близка. Она вонзила длинные ногти, покрытые розовым лаком, в напряженную плоть его глютеус максимус {Gluteus maximus (лат.) — большая ягодичная мышца}. Толчки становятся все более бешеными, он стонет, она кричит, и наконец, обессиленные и взмокшие, они падают в объятия друг друга. Макс мурлычет что-то о том, как дьявольски прекрасно это было и зарывается лицом в ее роскошный бюст. Она начинает петь дифирамбы, без которых секс ему не в радость, и это убедительно доказывает, что встречаются они не в первый раз.

Помню, как-то от нечего делать я пыталась представить, как поступлю, если в один прекрасный день вернусь домой и застану Макса с какой-нибудь красоткой. Когда прокручиваешь сценарий у себя в голове, всегда находятся точные остроты, все эти меткие, не в бровь а в глаз, замечания, которые нокаутировали бы даже Тайсона, и ты выходишь из ситуации победителем, оставив врага поверженным. Возможно, я вас разочарую, но в жизни это абсолютно не работает. Исчезает образ Мей Уэст {Мей Уэст — популярная голливудская актриса, секс-символ 1930-х годов}, изящно прислонившейся к дверному косяку и жалящей оскорбительными насмешками. Уходит навеянная Гленн Клоуз {Гленн Клоуз — американская актриса театра и кино, известная характерными ролями, сыгравшая злую волшебницу в фильме «Сто один далматинец»} мысль вылить на обнаженные ягодицы кипящее масло или, если быть ближе к реальности, ведро ледяной воды. И не удается непринужденно сбросить с себя одежду и, скользнув под одеяло, присоединиться к разнузданной оргии.

Вместо всего этого моя верхняя губа вдруг начинает подрагивать, лицо съеживается самым непривлекательным образом, как морда старого морщинистого бульдога, и в конце концов я разражаюсь бурными стенаниями.

Я рыдала, косметика текла по щекам, и чувствовала я себя очень странно. При этом мне казалось, что я должна не плакать, а скорее аплодировать. Макс — актер. И я много лет не видела, чтобы он так хорошо играл, будь то на сцене или в постели.

Встревоженные посторонним звуком безумных женских завываний, они наконец отлепились друг от друга и заметили меня.

Теперь их лица вполне наглядно иллюстрировали то выражение ужаса, которое появилось на моем, когда я босиком прокралась в спальню, где и обнаружила молодого человека, которого последние пять лет считала своим, в постели с моим тренером по аэробике.

Да уж, если не она, то кто? Она, с ее чудесной задницей, гладким телом и сиськами, опровергающими законы земного притяжения.

Хотя я знала каждый дюйм его тела, от крошечной отметины, оставленной детской ветрянкой под тщательно накачанной левой грудной мышцей, до коричневого родимого пятнышка в форме Италии на его ягодице, Макс схватил одеяло и набросил его на себя в порыве запоздалого смущения.

— О боже, Алекс… — заикаясь, промямлил он. — Послушай… э… это не то, что ты думаешь.

Не то, что я думаю? Они вели себя как два актера-профессионала на съемках порнофильма, а он говорит, что это не то, что я думаю? Ну если это был не секс в самой его примитивной форме, то что тогда? Новый комплекс упражнений по аэробике?

Почему-то меня разобрал смех. Тот самый смех, который заставляет вспомнить о смирительных рубашках, обитых войлоком палатах и слоняющихся по лужайкам пациентах, одетых в пижамы.

Пока я бежала прочь из комнаты, на улицу к машине, смех сменился слезами, а затем все это трансформировалось в истерическое рыдающее икание. Я самонадеянно пыталась попасть ключами от машины в замок, неразличимый за пеленой слез.

Несмотря на то, что замок, казалось, затопило изливающимися из моих глаз потоками, я умудрилась забраться в машину как раз в тот момент, когда Макс босиком вылетел на улицу, обмотав свои чресла одеялом, словно огромным, волочащимся по земле и набитым пухом фиговым листом.

— Алекс! Подожди…

Он наконец добежал до машины и ухватился за ручку дверцы. Я со всей силы захлопнула ее, практически лишив его пары пальцев, и с ревом запустила двигатель моей бедной маленькой машинки, как пилот «Формулы-1» на старте.

— Алекс, умоляю. — Казалось, он в отчаянии. — Ты не можешь вот так уехать… Конечно, я попался…

Да уж, маленький засранец попался как следует. Я со скрежетом рванула рычаг переключения передач и не глядя, дала задний ход, чудом объехав черного котенка, пожарный гидрант и ахиллесово сухожилие Макса.

Меня как будто двинули в живот, а потом засунули пару пальцев в горло — вот-вот вывернет наизнанку.

Думаю, мне нужно переставить дворники с лобового стекла себе на лоб. Я ничего не вижу. Размазывая тушь по щекам, пытаюсь утереть слезы, включаю первую передачу, выжимаю сцепление и набираю скорость.

Только в конце улицы до меня дошло, что странный хлопающий звук издает одеяло Макса, которое волочится за мной, как парашют, зажатое дверцей машины. Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида как раз вовремя, чтобы заметить вышеописанные ягодицы с родимым пятном в форме Италии и их паршивца-хозяина, улепетывающего через улицу к спасительному крыльцу.

Как всегда в критических ситуациях, я на автопилоте подруливаю к дому Эммы.

Эмма — моя лучшая подруга. У каждой девушки есть вещи, которые помогают ей удержаться на плаву в море житейских невзгод. Вот моя «горячая десятка» таких ценностей, в порядке возрастания важности:

10) открытый счет по крайней мере в одном из крупных универмагов;

9) благожелательный босс;

8) благожелательный управляющий банка;

7) хороший парикмахер;

6) шоколад и прочие вкусные штуки;

5) место, которое можно назвать домом;

4) чувство юмора;

3) теплая компания;

2) семья;

1) лучшая подруга.

Я знаю, что в моем списке не хватает всех этих обычных правильных вещей вроде хорошего здоровья и т. д., и т. п., а настоящий мужчина никогда в нем и не появлялся (моя мама и кое-кто из друзей, правда, сказали бы, что понятия «настоящий мужчина» не существует в принципе), но я говорю о том, что помогает девушке в жизни помимо внимательного, преданного, остроумного, интеллигентного, сексуального возлюбленного. На деле, вы чаще всего обнаруживаете, что список основных девичьих ценностей даст сто очков вперед вашему мужчине, который и рядом не стоял с желаемым идеалом. Иначе говоря, когда твой мужчина выбивает тебя из седла, именно подруги поднимают тебя, счищают грязь и помогают снова усесться на эту несчастную клячу, которую принято называть жизнью.

Продравшись сквозь лондонские заторы, я наконец свернула на тихую улочку в Челси, где в огромном старом доме, принадлежащем ее невероятно обеспеченным, но абсолютно чокнутым родителям, обитает Эмма.

Я умудрилась припарковаться, никого не покалечив, и, выбравшись из машины, принялась колотить в дверь и терзать звонок, как сбежавший пациент психбольницы.

Через стекло я смутно различала Эмму, которая медленно стекала вниз по лестнице. Она с трудом распахнула дверь. Было пол-одиннадцатого прекрасного субботнего утра, и ее зеленые глаза, превратившиеся в две щелочки, красноречиво свидетельствовали о вчерашних возлияниях. Длинные темные волосы сбились в колтун, а макияж размазался вокруг глаз. Видимо, предыдущая ночь была не из легких.

— Привет, Лекс. — Она устремила на меня мутный взор и попыталась растянуть лицевые мышцы в улыбку типа «устала как собака, но рада тебя видеть». — Когда ты вернулась?

Правила приличия, к сожалению, совершенно стерлись из моей памяти. Я опустилась на ту ступень развития, когда телом управляют основные инстинкты, а логическое мышление осталось далеко в прошлом.

Я молча оттолкнула Эмму, взлетела вверх по лестнице, ворвалась на кухню, включила чайник и ухватилась за жестянку с шоколадным печеньем.

— Алекс, что случилось? — Эмма, запыхавшаяся, но зато совершенно проснувшаяся, ввалилась вслед за мной на кухню. — Господи, ты в зеркало себя видела? Ты похожа на негатив Чи-Чи-панды {Персонаж популярного детского мультсериала} страдающего сенной лихорадкой!

Тут она не ошиблась. Моя и без того бледная кожа побелела как полотно, глаза же налились кровью. Эмма вытащила из кармана пижамы персиково-розовую салфетку и попыталась стереть тушь и подводку для глаз, размазанные по моему лицу. Я в это время с несчастным видом и по-прежнему безмолвствуя поглощала печенье «Хоб Нобз» в шоколадной глазури.

— Лекс, — рявкнула Эмма, видимо не на шутку взволновавшись, — прекрати жрать печенье и поговори со мной.

Ей наконец удалось отобрать у меня жестянку, которую я прижимала к груди как спасательный круг. Без нее я почувствовала себя совершенно голой и беззащитной. Я оперлась спиной о кухонный шкафчик и смахнула подступающие слезы.

— Я только что застала Макса в постели с другой женщиной, — невнятно пробормотала я, пытаясь прожевать печенье.

Эмма загребла пригоршню печенья, потом молча вернула мне банку.

— Да, дела…

Давно не слышала такого жалкого описания вселенской катастрофы.

— Как ты?

Как я? «Абсолютно уничтожена», пожалуй, было бы наиболее подходящим и кратким ответом. Но, в конце концов, можно и не отвечать.

— Глупый вопрос. Конечно, дерьмово, как же еще.

Эмма, видимо, прочла мои мысли. Она мягко, но настойчиво усадила меня на стул и занялась чайником, который начал клокотать и плеваться, как старикашка со вставной челюстью.

— Можно добиться лучших результатов, если предварительно наполнить его водой, — заметила она, подставляя протестующий чайник под кран.

Эмма достала пару пакетиков чая, бросила их в кружки и высыпала в быстро пустеющую жестянку очередной пакет печенья.

Мы молча ждали, когда закипит чайник.

— Ну давай, чай налит. — Эмма устроилась напротив меня на массивном тисовом кухонном столе. — Рассказывай, что там у тебя случилось.

Я всхлипнула, оторвала кусок бумажного полотенца, высморкалась и начала:

— Ну, ты помнишь, что журнал послал меня в Шотландию на три дня, чтобы я сделала репортаж об этом новом SPA-комплексе?

— Помню ли я! Разве я не предлагала тебе поменяться? Ты отправляешься в банк к этим идиотам из отдела кредитования, а я отбываю на север и пишу статью о том, как ублажают шикарную публику. Но разве ты меня послушала?

— Да уж, — прерываю ее я, — лучше бы действительно поехала ты. Меня ни на секунду не оставляли в покое, поливая холодной водой и обертывая влажными полотенцами, не говоря уже о том, что маски для лица там явно делаются на основе глины, которую каждое утро собирают на грядке с овощами на заднем дворе, так что я решила уехать пораньше и сделать сюрприз Максу. Надо сказать, сюрприз удался на славу.

Я опрометчиво сделала глоток чая, который, видимо, продолжал кипеть и в чашке.

Немного придя в себя, я продолжила:

— Ну, как бы то ни было, я приехала домой и очень тихо вошла. Я знала, что он еще не встал, потому что сегодня суббота, и собиралась, может быть, раздеться и юркнуть к нему в кровать. Ну ты понимаешь, поздороваться как следует…

— Эта картина стоит у меня перед глазами, — криво усмехнулась Эмз.

— Словом, я на цыпочках прокралась в спальню, а там были они, голые, в нашей спальне, в нашей кровати, на моих новых простынях от Кэролайн Чарльз, на которые я копила целую вечность… ублюдок! — Чтобы утешиться, я схватила еще одно печенье.

— И с кем он был? Ты ее знаешь?

— Еще как! — хмыкнула я сквозь печенье, и утерла рукавом слезы.

— Ну, так кто это был? — нетерпеливо вопросила она, попытавшись принять сочувственный вид и скрыть любопытство.

Я с трудом сглотнула. Несмотря на чай, в горле внезапно пересохло.

— Это была Маделин Херст.

По лицу Эммы было ясно, что имя ей знакомо, но она не может понять откуда.

— Ты должна помнить ее по фитнес-клубу в Найтсбридже. Она ведет класс аэробики.

— Ох! — вырвалось у Эммы, и этим все было сказано.

Маделин Херст белокура и прекрасна и в отличной форме во всех смыслах. Сколько раз я с завистью смотрела на ее крепкие бедра и невероятно маленький зад, и сиськи, которые, не будь они затянуты в спортивный лифчик, наверное, могли бы сбить ее с ног во время наших занятий. После самых изнурительных упражнений ее макияж не расплывался, длинные светлые локоны возвращались на место легким движением руки, и она по-прежнему выглядела прекрасно, в то время как мы, едва дыша, с трудом тащились в душевую, являя собой самое жалкое зрелище.

— Застать Макса в постели с другой женщиной уже плохо, — мрачно заметила я, — но то, что это она, просто убивает меня.

— Значит, ты чувствовала бы себя лучше, застав его с плоскогрудой старой калошей? Это бы не так ранило твое эго?

Сарказм Эммы был изрядно приправлен злостью.

— Нет. Но я всегда чувствовала себя при ней такой неуклюжей…

— А я думала, что это из-за Макса, — раздраженно перебила она. — Всегда считала, что этот парень абсолютный засранец.

— Ну, теперь-то легко говорить, — взвыла я.

— И оставь все эти «теперь легко говорить». — Она злобно уставилась на меня. — Я говорила тебе это последние шесть лет.

— Но мы были вместе всего шесть лет!

— Именно! — отрезала Эмма, не замечая, что печенье, которое она размачивала в чае последние две минуты, полностью растворилось. — Он мне никогда не нравился. И не говори мне, что у тебя не было сомнений на его счет, знаю, что были.

— Да, — с неохотой признала я, — пожалуй, были, и после сегодняшнего утра ясно, что они имели полное право на существование! Знаешь, я не думаю, что это у них в первый раз.

— С чего ты взяла?

— Я просто знаю, — пробормотала я, запихивая в рот очередное печенье.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Делать? Нечего тут делать. Наши отношения закончены, разве не ясно? Все. Финита. Я застукала своего парня в постели с другой. Мне кажется, такие вещи недвусмысленно свидетельствуют о завершении отношений, или я не права?

— А ты не собираешься поговорить с ним об этом?

— Да о чем тут говорить? — Я осторожно попробовала чай кончиком языка. Его уже можно было пить без риска для жизни, но я внезапно поняла, что сейчас мне нужно что-то покрепче. — Возможно, если бы нас больше связывало, мы бы пережили это, но ты ведь заешь, как мы жили последнее время.

Эмма кивнула.

— Не так уж плохо для двух абсолютно несовместимых людей, — заметила она. — А знаешь, он, пожалуй, оказал тебе услугу. — Она сочувственно сжала мое плечо. — Это как пристрелить раненого зверя, понимаешь? Жестокость во имя добра. Покончить с этим быстрее, чтобы причинить меньше страданий. Ужасно, что все закончилось именно так. Лекс, и, возможно, сейчас тебе так не кажется. Но думаю, скоро ты поймешь, что тебе повезло.

— Да, ты права. Сейчас мне так не кажется, — простонала я, и крошки печенья брызнули во все стороны, как китовый фонтан.

— Я просто хочу, чтобы ты взглянула на вещи с другой стороны, — улыбнулась Эм.

— А что, есть другая сторона? — Я с сомнением шмыгнула носом, оторвала еще один кусок бумажного полотенца и шумно высморкалась.

— Конечно есть. Ты только что рассталась с Максом.

— Это должно меня радовать? — с сомнением спросила я.

— На твоем месте я была бы на седьмом небе от счастья.

— Но ты не я!

— И слава богу! А то мне пришлось бы спать с ним!

Она произнесла «с ним» как будто речь шла о чем-то омерзительном. Например, о Вельзевуле. Возможно, Макс действительно омерзителен. Возможно, это не совсем честно. У нас были и приятные минуты, у него были и хорошие стороны, он должен был хотя бы немного подходить мне, иначе это не продолжалось бы так долго. Да, должен был, или я просто доверчивая дура.

И в этот момент я почувствовала себя именно доверчивой дурой.

— Что же мне делать? — простонала я. — Привычная жизнь закончилась. Только вчера у меня был мужчина, был дом… Теперь все это вылетело в трубу. Я вдруг лишилась всего. Дом принадлежал Максу. Я была просто квартиросъемщиком, которого можно к тому же трахать и использовать в качестве бесплатной рабочей силы, да еще и пользоваться его банковским счетом.

— Вот и я говорю, что без него тебе будет гораздо лучше, — попыталась меня приободрить Эмма.

— Да, без него, возможно, лучше, но не без дома. Скорее в пустыне Гоби можно найти воду, чем недорогую квартиру в этом районе, особенно если учесть сколько я в состоянии заплатить. Я могу прямо сейчас пойти к «Сэйнсбери» и поселиться в самой большой картонной коробке, какую смогу найти.

— Ну, эта проблема разрешима. — Эмма глотнула размокшего печенья, плававшего на поверхности чая, и скривилась. — Ты можешь переехать ко мне.

— Правда? — Я слегка оживилась.

— Конечно. Почему нет? — сказала Эмма скорее себе, чем мне. — У меня есть свободная комната. Я уже давно собираюсь поселить там кого-нибудь, чтобы у мамули не было соблазна остановиться у меня во время очередной вылазки в город, так что я тебе только спасибо скажу.

— Ты уверена, что сможешь терпеть меня на постоянной основе?

— Почему бы и нет? Уверена, что мы не выцарапаем друг другу глаза, не прирежем друг друга или что-нибудь в этом роде.

— По-моему, ты говорила о каких-то плюсах происходящего? Послушай, когда я сказала, что осталась без крыши над головой, я не хотела набиваться тебе в жильцы. Если ты думаешь, что из этого ничего не выйдет, я могу пожить у матери, пока не подыщу что-нибудь.

— Боже, нет! — Эмма вытаращила на меня полные ужаса глаза. — Я твоя лучшая подруга. Неужели ты думаешь, что я допущу такое?

— Моя мама не настолько плоха, у нее бывают прояснения. В отличие от твоей.

Мать Эммы — это реинкарнация Джоан Кроуфорд. В сущности, она Джоан Кроуфорд и Дебби Рейнолдз в одном теле, и ее вес лишний раз подтверждает это. Определение «параноидальная шизофреничка» подходит ей как нельзя лучше. Это оживший и очень бодрый ночной кошмар. Поразительно, что Эмз выросла настолько нормальной, хотя, должна признать, и у нее бывают заскоки.

— К тому же у нас есть парочка основных правил поведения, так что, думаю, мы поладим. Пожалуй, это даже будет здорово… Что скажешь?

— Ну, Макс вечно ныл, что я провожу с тобой половину жизни, и мне совсем не хочется выслушивать те же упреки от мамочки с папочкой…

Хотя предложение и было потрясающе привлекательным, у меня еще оставались сомнения. На мой взгляд, события развивались слишком быстро. Макс получил хороший секс, а я — новую жизнь. К тому же жить вместе с подругой — по сути, то же самое, что жить с возлюбленным. Разве что без эротической составляющей. Казалось, что мы с Эмз знаем друг друга долгие десятилетия, но фактически мы знакомы семнадцать лет. Мы росли вместе, вместе пережили период полового созревания, вместе готовились к потере невинности, вместе искали работу и мужчин, вместе обнаружили и оплакали наши первые морщины. Фактически, мы провели наши лучшие годы в одной упряжке, но мы никогда не жили вместе. Это могло стать началом конца наших прекрасных отношений.

— Это ненадолго, — наконец решилась я.

Эмма кивнула.

— Если мы поймем, что начинаем страстно ненавидеть друг друга…

— … я съеду, — закончила я за нее.

Она ухмыльнулась, глядя на меня. Идея становилась все более привлекательной.

— Это может быть очень весело, — предположила она.

— Это может превратиться в кошмар.

— Мы прекрасно поладим.

— Поначалу.

— Не будь такой пессимисткой.

— Что подумает Тео?

Тео Коула, приятеля Эммы, на протяжении последних полутора лет чаще всего можно было обнаружить обессилено распростертым на диване в Эмминой гостиной, с пультом от телевизора в одной руке и банкой пива в другой. Они с Эммой — полные противоположности. Эмма — непоседливый ребенок, бриллиант в женском обличье, сверкающий в одном из банков Сити среди ценных бумаг и сексистски настроенных белых воротничков. Внешне она спокойна, сдержанна и собранна, но если ее разозлить, превращается в огненный смерч, сметающий все на своем пути.

К тому же она немного нимфоманка. Ну не то чтобы я действительно так думала, не стоит так легко навешивать ярлыки. Эмма любит секс. Я хочу сказать, она очень любит секс. Так что же, если она женщина и любит секс, то она сразу нимфоманка? Если бы она была мужчиной и любила секс, ее звали бы «жеребец» или как-нибудь в этом роде. Сама она говорит, что думает стоя и расслабляется лежа.

А Тео, музыкант, расслаблен почти всегда, будь то лежа или в каком-нибудь другом положении. Из состояния загорающего ленивца его выводят только Джимми Хендрикс и «Гиннес». К счастью, благодаря своим различиям, они здорово дополняют друг друга. Он усмиряет ее ураган, он — инь для ее ян. Или, как сказала наша подруга Серена, будучи не в самом благожелательном настроении, мокрое полотенце на ее пылающем барбекю.

— Тео? Подумает? — В голосе Эммы явно слышалась ирония. — Можешь не волноваться об этом. Скорее всего, он даже не заметит, что ты здесь. Он и мое-то присутствие замечает далеко не сразу. Почти все время проводит в горизонтальном положении.

— Да. Когда вы вдвоем. Боже, это может быть очень неловко! Если мне придется уходить из дома каждый раз, когда вы будете заниматься сексом, то лучше все же подыскать себе картонную коробку.

— Но-но! Никаких ограничений, о'кей? Одно из основных правил будет гласить: ты можешь производить сколько угодно шума во время секса, а другой либо не обращает на это внимания, либо принимает участие в соревновании.

— Соревновании? Ха! Не думаю, что в ближайшее время у меня появится такая возможность.

— Я куплю тебе кое-что с батарейками на день рождения, — усмехнулась она.

— Да, фонарик. Чтобы я получше смогла рассмотреть пустую кровать ночью. — Я хмыкнула. — Впрочем, не такая уж это проблема. В любом случае значение секса слишком преувеличено.

На лице Эммы был написан ужас.

— Преувеличено? Чтоб мне провалиться! Хорошо, что ты рассталась с Максом, если ты действительно так думаешь!

Моя сумка неожиданно зазвонила, заставив нас подпрыгнуть. Я откопала мобильник и посмотрела на высветившийся номер. Звонил Макс.

Я сразу почувствовала себя неважно. Эмме всегда здорово удается отвлечь меня от насущных проблем. Теперь проблема сама напомнила о себе, набрав мой номер. Я почувствовала, как слезы снова подступают к горлу.

Я посмотрела на телефон, а потом уставилась на Эмму, мигая как сова, разбуженная среди бела дня.

— Ну, — нетерпеливо спросила она, — ты собираешься ответить или как?

Я по-прежнему молчала, оцепенев.

— Это Макс?

Мне с трудом удалось слегка кивнуть.

— Хочешь, чтобы я ответила?

Я снова кивнула.

— Я не знаю, что сказать ему, — почти прошептала я.

Эмма дотянулась до телефона и нажала на кнопку соединения.

— Пошел на хрен, Макс, — сказала она в микрофон и нажала на отбой. — Ну вот, — улыбнулась она, — как видишь, это очень просто.

Несмотря на мое состояние, я не смогла удержаться от улыбки.

— Но рано или поздно мне придется поговорить с ним.

— Нет, не придется. Тебе совершенно не нужно разговаривать с ним. Зачем причинять себе лишние страдания?

— Нам есть о чем поговорить, — промямлила я.

— Например? По-моему, мы уже решили, что вы с Максом были совершенно посторонними людьми, которые случайно оказались под одной крышей и в одной постели. Дом принадлежит ему, у вас отдельные счета, отдельные друзья, все отдельное. Что ты хочешь обсудить с ним?

— Может быть, я просто хочу сказать все, что о нем думаю, треснуть его посильнее и разбить пару его любимых вещей. Может, это именно то, что мне нужно.

— Может быть, — сказала Эмз. — Но мне все равно кажется, что тебе это причинит гораздо больше страданий, чем ему. Знаешь, что тебе сейчас действительно нужно?

— Бутылка водки? — всхлипнула я.

— А как насчет хорошего члена?

В конце концов, после того как все выходные я прятала горе в бутылке, а страх за автоответчиком, не включала телефон, не обращала внимания на сообщения в ящике голосовой почты, которые все равно будут стерты через двадцать четыре часа, я сдалась. В понедельник днем, когда Макс обычно располагается лагерем в приемной своего агента и выклянчивает работу, на которой ему не придется натягивать костюм собаки и потешать толпу визжащих детишек, я подкралась к своему бывшему дому.

Ковда я отперла дверь и вошла, все внутри у меня сжалось в тугой комок.

Прошло всего два дня, но я почувствовала, что уже не принадлежу этому месту, что я совершаю незаконное вторжение. Дом, казалось, застыл в зловещем молчании и недружелюбно наблюдал, как я уныло затаскиваю внутрь свои пустые коробки.

Я жила с Максом почти два года из тех шести, что мы вместе, но в доме на удивление мало моих вещей. Стоило мне упаковать одежду, забрать пару флаконов из ванной и какую-то разрозненную утварь из кухни — и можно было подумать, что я никогда и не жила здесь. Я так и не нашла себе места в этом доме. Как, видимо, и в сердце Макса.

Наверху в спальне я опустошила свой шкаф, затем повернулась и посмотрела на простыни, которые Макс так и не потрудился сменить. Чтобы купить их, я долго копила, лишая себя любимых шоколадок, а потом чуть не погибла, пробиваясь через толпу обезумевших женщин на январской распродаже. Они были свершившейся мечтой, страстным желанием, которое наконец исполнилось. Но теперь я больше не хотела их видеть.

Рану еще больше расправил длинный светлый волос на хрустящей наволочке кремового цвета. Он просто лежал там и насмехался надо мной. Что-то щелкнуло у меня в голове. Я собиралась просто зайти, собрать вещи и тихо уйти, но теперь…

Мне не нужны оскверненные вещи, но будь я проклята, если я оставлю их Максу, чтобы он трахался на них. Порывшись в сумке я отыскала свою любимую авторучку, которую мама подарила мне в память о первой публикации в журнале. Это было двойное святотатство, но когда я вылила темно-синие чернила на простыни, то почувствовала, как меня охватывает странная эйфория.

Отлично. Необузданный вандализм. Теперь я понимаю мастеров граффити, расписывающих каракулями все на своем пути, и рокеров, крушащих гостиничные номера.

Я огляделась в поисках очередной жертвы, пробежала рукой по ряду вешалок с дизайнерскими нарядами в шкафу Макса. Мысль изрезать дорогие тряпки парой острых ножниц я прогнала. Все это уже было, старый приемчик на грани криминала, сказала я себе. Сейчас я могу чувствовать себя смелой и решительной, но на самом деле я не такая, и мое воодушевление полностью пропадет, как только я шагну за порог, оставив только чувство стыда за содеянное. Да и образ Макса, который гоняется за мной с такой же парой ножниц, обнаружив, что его шикарные костюмы превратились в кучу лоскутков, не придавал уверенности. Хотя, зная Макса, можно было не сомневаться, что его месть скорее обретет вид судебного иска за нанесение материального ущерба.

Я решила, что действовать нужно более тонко. Простыни станут моей явной местью. Конечно, это почти то же самое, что отрезать себе нос, рассердившись на лицо, ведь простыни были мои, но я знала, что Макса это ранит куда больше, ведь ему придется прибраться, когда он вернется домой. А для Макса уборка — это не просто грязная работа, это грязное слово. Бабское занятие. (Да, он так говорит. Нет, не знаю, почему я не ушла от него раньше.)

Я поняла, что если хочу прикрыть тыл, то нужно сделать что-то не столь бросающееся в глаза и не столь очевидное с точки зрения нанесения ущерба. Отыскав под лестницей беспроводную дрель Макса, я вставила в нее самое твердое сверло и с удовольствием просверлила крошечное отверстие в ванне. Отошла и оценивающе взглянула на дело своих рук. Дырочка была практически неразличима. Если быть точной, ее невозможно было увидеть, если не искать. Вы спокойно пропустили бы ее при беглом осмотре, приняв за пятнышко грязи, случайно оставленное при еженедельной чистке. А если учесть, что чисткой ванны занималась только я, скоро на ней появятся и настоящие пятна.

Чтобы убедиться, что все сделано правильно, я наполнила ванну холодной водой и отправилась упаковывать остальные пожитки. Когда часом позже я вернулась в ванную и отодвинула заднюю панель с нервным, но радостным трепетом, я была вознаграждена видом маленького влажного пятнышка, которое начинало вырисовываться под ванной. И как раз в этот момент очередная капля просочилась в узкую щель между досками настила, на котором покоилась ванна.

Прямо под ванной располагается свежеотремонтированная гостиная. Один угол занимает аккуратно установленный на полированную тумбу широкоформатный телевизор — гордость и отрада Макса. Больше всего на свете он обожает устроиться в кресле с бокалом вина в одной руке и пультом от телевизора в другой и просматривать кассеты, на которых записаны все фильмы с его участием.

Любовь всей его эгоистичной жизни расположена как раз под ванной, или я должна сказать — под протекающей ванной?

Вот что я имела в виду. Вся красота — в нюансах.

Просто чтобы быть уверенной, чтобы, так сказать, стимулировать развитие событий, я радостно скатилась по лестнице с улыбкой маньяка, сменившей унылую гримасу, и, выдернув вилку телевизора из розетки, еще раз залезла в ящик с инструментами. Вооружившись кусачками, я сняла заднюю панель телевизора и с удовольствием перерезала пару маленьких проводков, выглядящих наиболее безобидно. Установив панель на место, я оставила телевизор включенным, как всегда делал Макс, сгребла остатки вещей и ушла. Почти спустившись с крыльца я вспомнила еще кое-что — вернувшись к входной двери, я бросила ключ в прорезь почтового ящика, сжигая все мосты. Потом я протанцевала к машине, закинула последнюю коробку, пяткой захлопнула дверь багажника и уехала. Насвистывая «Марш тореадора».

* * *

Дома Эмма ждала меня с чаем, сочувствием и новым комплектом ключей, так что теперь я могла попасть не только в дом, но и в гараж, которым она никогда не пользовалась, предпочитая держать свой ржавеющий красный «форд-мустанг» перед крыльцом соседей, к их вящему неудовольствию, и в садик позади дома — узкий заросший бурьяном клочок земли, который Эмма называла своей данью экологии.

Эмма помогла мне занести вещи в свободную комнату, где я провела две последние ночи. Это большая комната в задней части дома с окнами, выходящими в беспризорный сад. Комната просторная и светлая, но ее декор немного слишком а-ля ничто. Кремовый ковер, кремовые стены, кремовое покрывало на кровати, кремовый муслин на окнах. В ней нет тепла, нет ничего личного… Это не дом.

Я почувствовала, что мое радостное возбуждение начинает окрашиваться в мрачные тона.

— Если хочешь как-то украсить ее, не стесняйся. — Эмма пренебрежительно осмотрелась. — В самом деле, можешь делать с ней все, что заблагорассудится.

— А твои мама и папа не будут против?

— Ну, папа все равно здесь никогда не бывает, а мама не заметит, даже если ты покрасишь ее в желтый с фиолетовыми пятнами. Скорее всего, она решит, что это оптический флешбек, навеянный жизнью, полной джина без тоника, и вернется на Харли-стрит за очередным флакончиком маленьких розовых пилюлек.

— Это последняя? — Она указала на коробку, которую только что бросила на кровать. Я кивнула. — Тебе требуется помощь распаковщика? — Я потрясла головой. — Тогда оставлю тебя на некоторое время… Обживайся.

Она улыбнулась, закрыла за собой дверь и оставила меня в одиночестве.

Я рухнула на диван и обвела взглядом гору коробок, в которых заключалась вся моя жизнь. Одежда, всякий хлам и незаконченные статьи — вот все, что мне удалось скопить за последние двадцать семь лет.

Эйфория, охватившая меня во время недавнего приступа безудержного вандализма, быстро сходила на нет. Было странно сидеть здесь в окружении разложенной по коробкам материальной составляющей моей жизни. Неважно, насколько хорошо я осознавала, что дом в Бэттерси принадлежит только Максу, за это время я привыкла считать его и своим.

И вот за сорок восемь часов моя жизнь полностью изменилась. Нет больше дома, нет Макса, нет привычных дел, пришел конец той жизни, которую я знала.

Казалось, все расписано на годы вперед, но теперь меня ждала неизвестность.

— Я не буду плакать, — решительно заявила я себе.

— Я не буду плакать, — повторила я, и первая слеза скатилась по моей щеке.