Сердце Феникса

ГЛАВА 1

Деревушка Седения, где издавна проживала горстка семей лесорубов, угнездилась в самом сердце империи Грифонов, в тени вершин Изумрудного хребта. Нависавший над этим неприметным селением высокий силуэт Башни, сложенной из красного камня, в лучах солнца каждый раз озарялся сиянием, подобно лучу маяка прорезая небольшую долину. Это было грандиозное сооружение: в основании шириной в двадцать локтей, оно возносилось вверх более чем на сотню, внушая с первого же взгляда почтение, смешанное со страхом. Благодаря своему местоположению в долине Башня притягивала к себе взоры. На заре и в вечерних сумерках ее свечение, казалось, лишь усиливалось, и люди, которым доводилось видеть это, невольно вспоминали ее имя, исполненное тайны: Алая Башня.

Ее обитатели редко показывались на обледенелых деревенских улочках. Известно было лишь, что в здании, возведенном намного раньше, чем первые дома самого селения, издавна затворились в религиозном уединении члены таинственной лиги, а окрестные селяне снабжают их провизией. Посетителей здесь не принимали, и если случайно кто-либо из многочисленных обитателей Башни, одетый в простую монашескую рясу, и покидал ее, то, спустившись с холма, он не приближался к деревне и ни с кем не заговаривал. Меж тем в разгар зимы снежные заносы перерезали единственную дорогу, протянувшуюся с той стороны, из-за гор.

Старики любили рассказывать легенды об этой Башне цвета крови. В этих рассказах воскрешались воспоминания о монашеских силуэтах, отблескивавших красным, точно рубин, о грозных и величавых огненных тварях, с грохотом взлетавших с вершины Башни. Но никто из старожилов не ведал доподлинной правды о необычайной миссии, возложенной на лигу в незапамятные времена. Подобные башни и по сей день высились во всех царствах Миропотока, замершие навеки в окружении больших городов или в дремучих лесах. Укрытые за сияющими стенами члены таинственной лиги дали клятву посвятить свою жизнь неким фантастическим созданиям – Хранителям империи Грифонов, они были обязаны обеспечить их Возрождение.

Возрождение Фениксов…

Там, в своей келье внутри Алой Башни, юноша по имени Януэль, который только что отпраздновал свой семнадцатый день рождения, проснулся на рассвете сразу после удара колокола. Еще не вполне очнувшись ото сна, юноша сделал несколько шагов по направлению к бойнице, единственному источнику света, коим должен был довольствоваться послушник. Сквозь узкий прямоугольник, прорезанный в камне, Януэлю вот уже три года открывался один и тот же вид: долина, проточенная серебряной сетью речной поймы, богатой рыбой, зеленые заросли кустарника, окаймлявшего лес, и внизу, в отдалении, крытые соломой домишки Седении.

Януэль любил наблюдать пробуждение деревни: это казалось ему воплощением простой и счастливой жизни, которой ему так недоставало. Томившая его ненасытная жажда слегка унялась, поскольку сквозь распахнутые ставни он смог уловить нежный расплывчатый силуэт женщины, наделявшей столпившихся вокруг нее детей ломтями белого хлеба и козьим молоком. Переведя взгляд на хижину у лесной опушки, Януэль увидел в дверях дюжего весельчака, обнимавшего свою женушку перед началом тяжелого трудового дня.

Смуглые и светловолосые сельчане, как и прочие жители края, заметно отличались от темноволосого Януэля. Пряди коротких темных волос оттеняли бледность лица юноши. Он подумал, что по прошествии нескольких лет, проведенных в Башне в служении лиге, его кожа станет такой же светлой, как у наставников. При этой мысли губы Януэля тронула улыбка. Он повернулся вправо, обозревая окрестности. От прикосновения холодного камня по коже пробежали мурашки.

Несмотря на суровый режим своего трехлетнего послушничества, он все же не упускал возможности созерцать эти драгоценные для него моменты бытия. Это были все те же мелочи обыденной жизни, протекавшей в окрестностях Башни: лесорубы за работой, дети, неутомимо снующие туда-сюда, крестьянки, судачащие во время стирки… Меж тем его так влекло ко всему этому, что сама возможность наблюдать за людьми наполняла его радостью. И вовсе не потому, что устав лиги не подходил ему. Напротив. Разумеется, наставники поддерживали очень жесткую дисциплину, день послушников был выверен до последней мелочи. Но Януэль охотно склонялся перед необходимостью на каждом шагу подчиняться требованиям Завета, так называлось учение служителей Феникса. Его не тяготила необходимость длительного заточения в этих стенах, почерневших от копоти очагов, но если, как утверждают руководители лиги, юноша и зарекомендовал себя великолепным учеником, то, несомненно, этим он был обязан своей любви к жизни. Она сыграла важнейшую роль в его продвижении к участию в Возрождении.

В лесу загремели первые удары топора, среди бурых стволов разносились возгласы и звучный смех лесорубов. Для Януэля это послужило сигналом, что пора одеваться. Преодолев притяжение внешнего мира, он решился отвести взгляд от окна, шепотом повторяя краткий стих из Завета. Юноша подошел к стулу, через спинку которого была перекинута тяжелая монашеская ряса. Накинув ее на себя, он склонился над большой чашей с водой. Погрузив в нее руки, Януэль смочил спутавшиеся волосы. Новый зов колокола возвестил, что пора отправляться на утреннюю трапезу. Он торопливо покинул келью, направившись в большую залу – рефекторий, где тридцать учеников обычно делили свою скудную трапезу.

Миновав соседние кельи, двери в которые были приоткрыты, он направился дальше. Ступени узкой винтовой лестницы, освещенные мерцающими огоньками закрепленных на стене свечей, вели в темные подземелья Башни. На каждой площадке из келий выходили все новые юноши в коричневых рясах. Гогоча, они подталкивали друг друга, уверенные, что этот утренний гам не потревожит никого из мэтров. Учителей-наставников насчитывалась лишь дюжина, обыкновенно они спускались к трапезе раньше послушников, чтобы те затем могли свободно насладиться пребыванием в обеденной зале.

Ученики все подходили, что лишь усиливало гомон под темными сводами трапезной. Все пространство круглой залы заполняли длинные деревянные столы с придвинутыми к ним скамьями, составленные в пять рядов. Простая деревянная мебель соответствовала суровому обиходу лиги. Здесь избегали показной роскоши, чтобы не отвлекать юношей от повседневного труда. Но, несмотря на строгие правила поведения, во время трапезы разрешалось разговаривать и даже шуметь. Фениксийцы полагали, что слово равноценно обильной пище, здесь поощрялись открытость и непринужденность. У юных адептов должен был возникнуть тесный контакт с Фениксом, а для этого следовало овладеть искусством доверительного общения, учением Завета это поощрялось.

За трапезой приходилось довольствоваться куском сыра, горячим супом и пресноватыми ягодами, однако Януэль не роптал на скудную пищу. Это не имело для него никакого значения. В прошлые времена ему дважды довелось подолгу голодать, но он выжил.

Подойдя к месту наставника, сидевшего во главе стола, юноша сделал приветственный жест: он прикоснулся ладонью к его ладони, пальцы при этом были раскрыты веером. Этот жест в лиге означал горящий огонь – символ Завета. Учитель, мужчина со светлой бородкой, повелел ему сесть. Рефекторий наполнился шуршанием одежд, глуховатым постукиванием деревянных ложек и легким скрежетом скамей о каменные плиты пола. Сидевшие друг против друга ученики после кратких приветствий сосредоточились на содержимом своих мисок. Януэль позавидовал выражению их спокойных и строгих лиц, освещенных косыми солнечными лучами, проникавшими в бойницы Башни. Сам он опять провел тревожную ночь, и умывания прохладной водой при пробуждении оказалось недостаточно, чтобы развеять впечатление от беспокойного сна.

Януэль занял место подле Силдина, которого считал своим единственным настоящим другом среди собратьев. Это был тонкий, стройный, почти тощий, если судить по его впалым щекам, юноша. Януэль понимал, что Силдин с его непринужденными манерами, легкими прядями светлых волос, ниспадающими на шею, и ярко-синими глазами обладает несомненной притягательностью… во всяком случае, многие девицы, слушая речи Силдина, склонны были с этим согласиться.

Юноша, с еще сонным выражением глаз, заговорщически улыбнулся Януэлю.

– Не прошло еще и часа, с тех пор как я вернулся в Башню, – шепнул он.

Януэль склонился к нему:

– Кто же на сей раз?

– Лайя…

– Все еще она? – воскликнул Януэль.

– Во имя Пламени! – громогласно отозвался Силдин, сохраняя плутовскую мину. – Говори потише, не то ты всех переполошишь!

Януэль оглянулся. Двое послушников явно повернулись в их сторону, но тотчас вновь принялись за еду. Смущенный искорками в глазах друга, он понизил голос:

– Ты не прав, рискуя так накануне церемонии.

– Да, не прав, – заметил Силдин, ущипнув при этом друга за руку, – но я провел ночь в объятиях дьяволицы, такую ночь… ах, Януэль, как объяснить тебе?

– Не старайся, я ничего не желаю знать, – строго прервал тот излияния Силдина. – Тебе отлично известно, что мы не имеем права покидать Башню. На это есть веские причины.

– Ах да… И какие же? – спросил Силдин с хитроватой усмешкой.

– Ну… Лига доверила нам важные тайны, нельзя, чтобы они попали в чужие руки. А вдруг тебя похитят?

– Кто же, кто меня может похитить? Поселянка? – Юноша вновь рассмеялся. – Нет уж, избавь меня от подобных нелепиц. Если бы ты знал!.. Лайя… Перед ней невозможно устоять!

От лихорадочного дыхания Силдина по спине Януэля пробежала дрожь. Он не сразу нашелся. В словах друга прозвучал намек на подлинную причину, по которой послушникам не следовало покидать Башню. Если помыслами служителя Феникса завладеет девушка, это отвратит его от того единственного существа, коему он должен посвятить себя. Вот поэтому риск был огромным…

– По-твоему, она стоит Возрождения? – строго спросил Януэль.

Силдин склонился над своей миской, выловил ягоду и медленно оторвал черешок.

– Среди вас никто не может сравниться со мной. Слышишь, Януэль, никто… Наставники знают это, и даже если они вдруг проведают о моих ночных похождениях, то не осудят. Поверь мне, между ног этой девицы мне удалось узнать не меньше, чем от наших наставников. Ее огонь достоин пламени Феникса!

Он удалился с удовлетворенным смешком. Януэль скорчил ему вслед гримасу. Он знал, что наставники вовсе не склонны сурово карать такой недостаток, как гордость. Чтобы противостоять Фениксу и суметь управлять им, необходима огромная вера в себя. Но иногда Януэля тревожило высокомерие и непомерное самомнение друга. Согласно учению Завета, необходимо было выверять каждый свой шаг или по меньшей мере проявлять разумную осмотрительность. Пепел – он всякий раз разный, всякое пламя неповторимо. Януэль опасался, чтобы самоуверенность Силдина не обернулась для него ловушкой. Друг явно следовал по скользкой дорожке. Тем не менее мог ли он упрекать его? Силдин уже доказал, что через несколько лет сможет стать наставником, одним из самых молодых среди служителей Феникса. Он будет руководить ритуалом Возрождения с удивительной легкостью, играя с капризными Фениксами, как с обольщенными им девицами. Очевидно, на предстоящем собрании именно Силдина возведут в соответствующий ранг.

По правде сказать, виденный этой ночью сон помог Януэлю понять сущность их дружбы. Ему приснилось, что он в обличье дельфина весело рассекает волны, двигаясь в кильватере корабля, какие плавают в водах Тараска… И у скульптуры, служащей ростром этого корабля, лицо Силдина.

Аллегорический смысл этого сна был куда как ясен, но Януэль не испытывал по отношению к другу ни малейшей зависти. Он почти не придавал значения иерархии. Разумеется, было необходимо проявлять почтение к наставникам, но он вовсе не жаждал подвизаться на этом поприще. Дарования Силдина заслуживали почестей, и Януэль был рад, что друг получит признание. Сам же он продолжит обучение в Башне, стремясь постичь все, что возможно, тут волноваться не о чем. Ночами его тревожили совсем другие заботы…

Прикосновение Силдина к его запястью вырвало юношу из грез.

– Мэтр Игнанс…

При появлении в трапезной слепого старца над столами внезапно пронесся молчаливый вихрь. Послушники застыли на месте, прервав все разговоры и затаив дыхание в присутствии старейшины Башни. Дряхлость отнюдь не подчинила себе тщедушное тело того, кто управлял величайшими ритуалами Возрождения. Его оголенные руки были тощими, можно сказать тонкими, как былинки, его тщедушная шея, казалось, едва поддерживает голову. На овальном лице мэтра поблескивали стеклянные глаза. Пламя имперского Феникса некогда обрекло его на темноту. Пример старейшины мог служить ученикам своего рода вечным предостережением: его слепота являлась свидетельством того, как опасно управлять огненными птицами. Ослабление контроля, плохо выверенный жест? – никто не знал, какова была в действительности ошибка Игнанса. Можно было быть уверенным лишь в одном: единственного срыва было достаточно, чтобы поплатиться зрением. После этого ужасного происшествия Игнанс стал совершенно слепым, но зато, в качестве компенсации, у него обострились все прочие чувства. Его власть над Башней лишь упрочилась, а страх, внушаемый им окружающим, способствовал росту его авторитета.

Замерший в проеме двери мэтр Игнанс был одет в такую же рясу, как и послушники. С виду он казался ветхим старцем, но внешность его никого не вводила в заблуждение. Единственным знаком отличия, указывавшим на его ранг, был символ материнской лиги: меж двух сомкнутых аркад язык пламени, вписанный в окружность, инкрустированную красным железом. Хотя мэтр не издал ни единого звука, его губы слегка шевелились.

Ритуал благословения начался. Наставник медленно повернул голову, как бы охватывая взором всех собравшихся. Затем он принялся пристально вглядываться в каждого послушника, причем этот утренний ритуал не был нарушен ни малейшим шорохом. Остроте этого незрячего взора невозможно было противостоять, юноши невольно опускали глаза. Даже Силдин был принужден покориться: что-то пробурчав, он склонил голову.

Как ни странно, один человек тем не менее устоял. Януэль встретил взгляд белых глаз с открытым сердцем, хотя при этом у него возникло ощущение, что он проваливается в пропасть.

Он дрогнул, но не отвел глаз. Тотчас он заметил во взоре мэтра потаенный вихрь глубокого смятения. Это происходило не впервые. В такие моменты он чувствовал, что способен за стеклянной завесой, надежно скрывавшей глаза служителя Фениксов, различить биение жизни. В отличие от прочих послушников юноша воспринимал не внешний облик старца, но читал в его сердце.

Старейшина Башни надолго сконцентрировал на нем свое внимание. Отдавал ли он себе отчет в том, что происходит? Принимал ли его за наглеца? Эти вопросы возникали в мозгу Януэля каждый раз, когда взоры их скрещивались, и совершенно спонтанно юноша проникал сквозь запретную преграду, бросая безмолвный вызов власти Игнанса. Ни стыд, ни страх не закрадывались в его сознание. Какая отвага! Здесь не было места естественному в подобной ситуации испугу. Кроме того, он не говорил об этом никому – ни своему другу Силдину, ни тем более наставнику Фарелю.

Внезапно оцепенение Януэля прошло, он порывался было встать и, раскидывая столы и скамьи, ринуться к старцу, но ледяная рука внезапно сжала его плечо, и наваждение рассеялось.

– Что это тебя разобрало? – проворчал Силдин.

Януэль не ответил ему, его внимание было полностью приковано к безмолвному движению губ наставника. На какой-то момент он поверил, что старец что-то говорит, но контакт уже был прерван. В перламутре глаз слепца более не отражалось ничего – так поверхность воды смыкается над брошенным камнем.

Януэль осознал тем временем, что Силдин, нахмурив брови, чего-то от него допытывается. Он так и не выпустил плечо друга и исподволь притягивал его к себе, как бы пытаясь вернуть на землю.

Завершив молитву, мэтр Игнанс воздел вверх изможденную руку, чтобы развеять перед собой пепел костра, всю ночь пылавшего на вершине Башни. Благословение было произнесено. Он повернулся и исчез, из коридора донесся лишь шелест его одежд. Его уход был ознаменован вздохом облегчения. Быстрое перешептывание сменилось глухим постукиванием приборов и веселой перекличкой.

Раскрасневшийся от напряжения, Силдин сильнее потянул запястье друга, приблизив свое лицо к лицу Януэля.

– Ты сумел выдержать его взгляд? – изумленно прохрипел он. – Ты, не способный устоять перед развеселой девицей, смог оказать сопротивление этому старцу?! Решительно у тебя все не так, как у других.

– Не знаю, что и сказать… – пробормотал Януэль, подыскивая предлог, чтобы замаскировать свое смущение. – Я просто не ощутил импульса, заставляющего опустить глаза.

– Импульс? Если на тебя падает такой взгляд, нет нужды в импульсе, – заметил Силдин, вновь опускаясь на скамью.

– Мыслями я был далеко, вот и все, – заметил Януэль, сделав попытку улыбнуться. – Я задумался о том, чем займешься ты, став одним из моих наставников.

Но лицо друга по-прежнему выражало недоверие.

– Мм… Погоди, не связывает ли случайно вас с мэтром Игнансом некий секрет? Ты ведь сказал бы мне, не так ли?

Януэль пожал плечами и взялся за ложку. Он понимал, что ревнивое беспокойство в голосе друга – это лишь мимолетная реакция. Но он знал также, что предстоящие дни потребуют от Силдина исключительной сосредоточенности и самообладания и каждый послушник должен уважительно относиться к этому. Естественно, что Силдин поглощен предстоящим испытанием и тем лучезарным будущим, которое откроется ему в случае успеха.

Он удовольствовался тем, что, приняв лукавый вид, повернулся к другу со словами:

– Допустим, но у тебя ведь куда больше шансов, чем у меня.

Силдин поднял вопросительно бровь:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты отлично знаешь. Да, мы оба усвоили доверенное нам учение Завета. Ты преуспел, сочетая дар Огня с даром любви…

Силдин взволнованно обхватил пальцами затылок:

– А ты, шалопай, освоил умение льстить, как Аспид!

– Нет, я сердцем чую, что тебе суждено завоевать успех и священнодействовать под взором самого императора.

– Скорее мне следует привлечь взор императрицы. – Силдин искоса взглянул на приятеля.

– Ты полагаешь, тебе повезет?

– Я пошутил!

Они со смехом принялись за еду. Однако Януэль мог бы поклясться в том, что Силдин не шутил. Януэль подумал, что если друг не поостережется женского общества вплоть до судьбоносного дня, он рискует жизнью. Между служителем Феникса и его творением во время ритуала Возрождения возникала уникальная связь, требовавшая полной самоотдачи. И порой юные ученики погибали всего лишь из-за запаха женщины, еще не выветрившегося с их кожи. Чтобы принять необходимость своего нового рождения и тем более подчиниться чужой воле, Феникс не должен испытывать ни малейшего сомнения. Это подтверждала и суровая мораль учения Завета. В том случае, если в сознании проводящего ритуал затаилось воспоминание о женщине, может возникнуть угроза устойчивости Возрождения, а значит, опасности подвергнется само существование служителя Феникса. До сих пор Силдину удавалось избежать этого. Это, несомненно, происходило потому, что он не любил по-настоящему тех, кто делил с ним ложе… Меж тем всего лишь через три дня под его руками должен возродиться из пепла имперский Феникс.

Трапеза подошла к концу, и послушники направились в свои комнаты, чтобы совершить молитву перед тем, как включиться в ежедневные дела.