Сердце из черного бархата

Кто-то считает, что когда двое одиноких людей встречаются – как говорится, «находят друг друга» – то он становятся счастливыми. Но это неправда. Только в физике и математике минус на минус дает плюс. Человеческая сущность далека от математики, и у нас минус на минус дает еще больший минус. Два одиноких человека рождают еще одно одиночество. Красивое, печальное одиночество, похожее на статую из идеально гладкого белого мрамора. Статуя красива, но холодна. Как снаружи, так и изнутри. И, сколько бы ты ни пытался ее согреть, у тебя ничего не получится. Потому что статуя рождена для того, чтобы быть одинокой. Вот она стоит в музее, на нее глазеют посетители, восхищаются ее красотой. Холодной, высокой красотой. Той самой красотой, которой статуя никогда не поделится с другими. Вот так иногда живут и люди. Они спокойно несут свою неприкосновенную красоту через всю жизнь, даже не думая с кем-либо делиться. Одни слишком самодостаточны для того, чтобы это делать. Другие, напротив, слишком пусты для того, чтобы кому-то что-то давать. Хотя, наверное, бывают и исключения.

… Обычно я приходил в клуб вечером, часов в десять, если не в одиннадцать. В такое время тут уже было полно народу. Кто-то танцевал, кто-то сидел за столиком и пил коктейли, кто-то, устроившись возле стойки, разговаривал по душам с барменом, пока тот наливал собеседнику очередную рюмку водки (иногда за счет заведения – бармен был душа-человек), а кто-то просто бродил без дела, изучая происходящее и размышляя о том, как он тут оказался. Теперь же я непонятно почему заявился сюда в начале седьмого. Бармен, насвистывая ему одному знакомую мелодию, в сотый раз протирал стойку, которая и без того была кристально чистой. Официантки расставляли на столах ароматические лампы и подсвечники. Музыканты на сцене настраивали инструменты. А я сидел на своем обычном месте – на втором этаже клуба, в зоне для особо важных персон – и наблюдал за происходящим.

В клубе всегда можно было встретить незнакомые лица, и я каждый раз задавал себе вопрос: каким образом они тут появляются? Клуб не был известен в широких кругах. Впрочем, клуб он напоминал отдаленно. Здесь не было бьющей по ушам музыки, которая помогает забыться и не думать о проблемах. Здесь не было дергающихся в такт этой музыке подростков. Здесь никто не продавал по углам наркотики – хотя бы потому, что не было нужды скрываться и продавать. Любой посетитель мог купить все, что пожелает. Хозяева клуба предоставляли посетителям широкий выбор – от обыкновенной «травки» до опиума, кокаина и восточных наркотиков с неизвестными названиями. Здесь можно было найти любые напитки – от обыкновенной воды до абсента. А еще здесь подавали… кофе .

Кофе был отдельной историей. Он не был похож на обычный кофе, который вам подадут с утра в какой-нибудь забегаловке. И этот кофе по праву считался одной из изюминок клуба (сразу после стриптизерш разного телосложения и национальности). Кофе хозяева предлагали не каждому. Думаю, никто и представить не мог, что в ночном клубе кто-то будет подавать такой напиток. Водка, виски, мартини, на худой конец – вино… Но кофе?

Чашка кофе считалась своеобразным посвящением в члены клуба. Часа в два ночи хозяева клуба спускались в зал и переходили от гостя к гостю, интересуясь, как проходит вечер. В конце концов, они присаживались за чей-нибудь столик и после неторопливой беседы предлагали посетителю «выпить чашечку кофе». Реакция посетителей была ожидаема: они все, как один, удивленно поднимали брови, не понимая, что к чему.

Кофе подавали в небольших черных чашечках. Пах он так, что запах свел бы с ума любого, даже того, кто ненавидит кофе. Гость с опаской смотрел на чашку, поглядывая и на хозяев, после чего делал пару глотков… и через некоторое время понимал, почему напиток не предлагают каждому. Хозяева добавляли в кофе экстракт каких-то растений, рецепт которого знали только они. Было известно только то, что травы эти привозят из Индии и с Ближнего Востока. И после чашки кофе с экстрактом таинственных растений даже до смерти уставший саудовский шейх вспоминал о том, что у него есть гарем. У него есть жизнь ! Нельзя тратить время на сон.

После кофе гости веселились до утра. Хозяева провожали гостей в другую половину клуба – туда, куда допускались лишь избранные. И, если в основном помещении ощущение порока было легким и почти незаметным, то в закрытом зале, большой комнате с пушистыми коврами вместо мебели и заменявшими электрический свет свечами, порок правил бал. Если бы маркиз де Сад дожил до нашего времени, тут он был бы завсегдатаем. Это было место, о котором говорят: оно не отпускает. Здесь говорили вслух те вещи, о которых не принято даже думать. Здесь делали все, что пожелают душа и тело. И здесь никогда не было скучно – каждый раз можно было стать свидетелем чего-то нового. Как известно, хорошее имеет свойство себя изживать, и рано или поздно наскучит. А у порока никогда не было, нет и не будет дна.

… Я продолжал изучать нижний этаж клуба, который постепенно наполнялся людьми. Одна порция виски была уже выпита, официантка принесла вторую, на этот раз предусмотрительно положив кубики льда в отдельную посуду (виски со льдом я не пил, потому что добавление льда считал издевательством над напитком, но вид льда в небольшой хрустальной вазе радовал мне глаз). Недавно открытая пачка сигарет лишилась четырех штук. Я размышлял о том, чем хочу заняться этим вечером, и у меня не было никаких мыслей на этот счет. С одной стороны, мне хотелось чего-то новенького (как, впрочем, и всегда – именно это желание приводило меня в клуб). С другой стороны, я не имел ни малейшего желания фантазировать. Мне вообще не хотелось делать интеллектуальных усилий, будь то выдумывание новых извращений на вечер или же что-то еще.

Мне не давал покоя мой новый роман. Точнее, роман, который я должен был начать. Голова моя была пуста – создавалось впечатление, будто я только что написал два романа подряд и слишком устал для того, чтобы начинать что-то новое. Но передышка мне не требовалась. Я сам не мог понять, что мне требуется. Я уже пару месяцев размышлял над новой книгой, но дальше размышлений работа не продвигалась. Мозг будто нарочно отказывался выдавать новые идеи.

Первый месяц мой издатель вежливо напоминал мне о том, что следует начать работать. Потом он принялся названивать мне каждый день, и уже не напоминая, а прямо говоря о моем контракте с издательством в общем – и о том, что я нахожусь «на волосок от того, чтобы потерять работу», в частности. Угрозы издателя меня смешили. Думаю, и его они смешили тоже. Он прекрасно понимал, что на следующий же день после расторжения контракта я найду другого издателя – я получал предложения почти ежедневно. За работу я не волновался, денег у меня было достаточно. Гораздо больше меня печалил сам факт того, что я не могу писать.

Голос говорившей женщины сначала показался мне голосом в моей голове. В какой-то момент я, изучая происходящее внизу, сосредоточился на своих мыслях, настроился на творческую волну, и теперь размышлял о новом герое. Образ следовало во что бы то ни стало сделать реальным – иначе он безнадежно затерялся бы в глубинах памяти. Подошедшая леди заговорила со мной в самый неподходящий момент, какой только можно было придумать.

Тон мой был пусть и не откровенно недовольным, но прохладным. И леди это поняла.

Свет на втором этаже клуба, в отличие от нижнего этажа, был неярким, но позволял разглядеть женщину достаточно хорошо. Она была одета в простое черное платье с юбкой гораздо выше колена. Открытая спина, глубокое, но не вульгарное декольте. Поверх длинных, выше локтя, перчаток, на запястье, блестел тонкий золотой браслет. Леди рассеянным жестом поправила темный локон у виска и посмотрел на меня.

Я откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и продолжил разглядывать женщину. У нее была неестественно белая и настолько же неестественно гладкая кожа – можно было подумать, что кто-то специально разглаживал ее. Так, как обычно делает скульптор, когда создает очередное творение. Слегка подведенные глаза, яркая помада, которая подчеркивала белизну кожи. И колье из темно-красных камней на шее. Небольшая деталь, завершающая образ.

Леди достала из сумочки тонкую сигарету и, щелкнув зажигалкой, сделала затяжку. На фильтре сигареты остался легкий след помады.

Я оглядел стол.

На столе я не нашел ничего более подходящего, чем салфетки, а поэтому взял одну из них и снял колпачок с ручки.

На салфетке была изображена эмблема клуба – сфотографированная сверху чашка кофе, которая напоминала сердце. Внутри чашки два женских силуэта – белые на черном фоне – обнимали друг друга за талию. Над эмблемой я написал «Оливии от Джеральда», и прибавил – уже под эмблемой: «Порочные идеи становятся привлекательными только тогда, когда мы воплощаем их в жизнь».

Повисла неловкая пауза. Оливия до сих пор курила, но теперь изучала не меня, а веселившуюся внизу публику.

Оливия потушила сигарету в пепельнице и посмотрела на мой стакан.

Официантка кивнула и удалилась выполнять заказ.

Оливия снова перевела взгляд на меня.

Оливия понимающе кивнула.

Теперь улыбнулся я.

Мы неторопливо беседовали ни о чем – так вежливые люди называют беседу незнакомцев до тех пор, пока не приходит время признаться, что темы интересны обоим участникам разговора. Оливия выпила один коктейль, заказала себе еще, а я решил, что с виски я на сегодня покончил, и взял рюмку коньяка. Официантка забрала пустую вазочку из-под льда, поставив вместо нее небольшое блюдо с нарезанным лимоном и ломтиками горького шоколада. Шоколад я не ел, а вот Оливии он пришелся по вкусу. Видимо, коктейль он дополнял отлично – в какой-то момент она подвинула блюдо чуть ближе к центру столика и, время от времени забирая с него очередной ломтик, изучала происходящее внизу.

Близилась полночь. Яркий свет уже давно сменили более привычным для клуба красным светом – матовым, сумрачным и располагающим к тому, чтобы расслабиться и, оставив в стороне усталость и проблемы, переключиться на что-нибудь приятное. Я время от времени кивал проходившим рядом с нами знакомым, Оливия тоже улыбалась, видя знакомые лица. И мы оба выпили достаточно для того, чтобы признать беседу ни о чем пустой тратой времени.

Я чуть приподнялся для того, чтобы разглядеть игравших на сцене музыкантов.

Группа не отличалась оригинальностью. Их музыку я охарактеризовал бы как нечто среднее между «Scorpions» и «Aerosmith» и, несмотря на скудные, хотя вполне достойные уважения попытки сыграть что-то оригинальное, выбраться из тени этих двух групп им не удавалось. Разве что вокалист мог похвастаться хорошо поставленным голосом, а также проникновенным исполнением песен, особенно медленных и лирических. Я признал, что в группе что-то есть, и мы с Оливией присоединились к танцевавшим возле сцены парам.

Оливия слегка отстранилась и посмотрела на меня.

Несколько минут мы танцевали, слушая музыку. Вокалист закончил песню и обратился к одному из хозяев клуба, сидевшему в зале:

Уже давно не трезвая публика отреагировала на эти слова смехом, улюлюканьем и громкими овациями. Вокалист поклонился, заранее благодаря зрителей, и кивнул музыкантам.

Песня была великолепна. Может быть, в студийном исполнении или же где-нибудь на большом концерте ее никто бы не оценил, но она прекрасно вписывалась в спокойную атмосферу клуба. Публика притихла, даже бокалы перестали звенеть – все слушали музыкантов, не решаясь спугнуть появившееся в воздухе волшебство. Повинуясь какому-то внутреннему порыву (что со мной случалось редко, если случалось вообще), я обнял Оливию чуть крепче. Почему-то фарфоровый оттенок ее кожи и тепло ее тела никак не желали складываться воедино – мне казалось, что в этом есть что-то неправильное.

На ее губах до сих пор оставался сладковатый привкус коктейля, в котором можно было уловить терпкую шоколадную нотку. И мне показалось, что я переместился в другую реальность – там, где не существует обычных людей, а существуют только те, кого создали люди. Так ли точна граница между нашей привычной реальностью и той самой, темной и таинственной, познать которую довелось лишь немногим? А, может, ее вообще нет? Может, тот мир – естественное продолжение нашего мира или даже его часть? Разве мы сами – не чье-то творение? И, если так, то почему мы не можем быть ожившими статуями и героями своих собственных книг?

Оливия отстранилась, ленивым взглядом окинула зал и направилась к лестнице на второй этаж.

Вероятно, на моем лице можно было прочитать недовольство, потому что в какой-то момент Оливия насмешливо сморщила нос, болтая на дне стакана остатки коктейля.

Всего несколько минут назад сидевший в зале Вивиан подошел к нам и положил руки нам на плечи.

Вряд ли я преувеличу, если скажу, что Вивиан и Адам были самыми известными людьми в городе. Их имена были у всех на устах. Почти каждый день в городской газете появлялась как минимум одна заметка либо о жизни одного из них, либо о жизни обоих, либо о клубе, который они держали, а то и приличная статья. И, тем не менее, ни о Вивиане, ни об Адаме незнакомые с ними люди не знали ничего конкретного. Порой казалось, что они специально напускают на себя таинственность, хотя их друзьям было известно, что это не так.

Адам, сын богатого еврея, основного держателя акций приносящего приличные деньги проекта, окончил университет в Англии и с посредственным дипломом лингвиста вернулся в родной город. Вивиан, с отличием окончивший университет Сорбонны, почему-то не захотел посвятить свою жизнь медицине, хотя его профессора прочили ему великолепное будущее. Никто не знал, чем друзья занимаются в свободное от «работы» время, где они живут и какую жизнь они ведут днем. Если ведут вообще.

Каждый раз, видя их вместе, я не мог отделаться от мысли, что они смотрятся комично – вероятно, потому, что они были абсолютно разными. Адам был невысоким и слегка полноватым весельчаком, душой компании. Он любил выпить, а иногда не брезговал и теми удовольствиями, которые хозяева предлагали посетителям. Несмотря на нескладное телосложение, комплексами он не страдал, и мог присоединиться к танцевавшим на сцене девушкам, если его приглашали, а иногда даже мог помочь девушкам раздеться. В одежде он придерживался свободного стиля и ненавидел все, что напоминало деловой костюм, смокинг или фрак. Каждый посетитель, даже впервые забредший в клуб, через пять минут становился его приятелем и пил с ним вино.

Вивиан выглядел иначе. Высокий, стройный (я подозревал, что раньше он занимался танцами, но по какой-то причине решил не продолжать – осталась только осанка и изящная походка), с холодными синими глазами, спокойный и сдержанный, не очень щедрый на улыбки, объятия и комплименты – он выглядел путешественником во времени, которого судьба забросила в современный мир. Он отдавал предпочтение элегантным и слегка старомодным костюмам, которые так хорошо сидели на нем, что, казалось, были пошиты на заказ и в единственном экземпляре – специально для него. В отличие от своего друга, толпу Вивиан не любил. Его часто можно было заметить в тихом уголке клуба – он пил красное вино, курил опиум и изучал посетителей. В такие моменты я думал, что ему пошел бы камзол в стиле девятнадцатого века, а напротив него должен был сидеть лорд Генри. Хотя он сам вполне сошел бы за лорда Генри, а напротив него мог сидеть Дориан Грей. Было в нем что-то такое, что скрывалось от посторонних глаз – и это что-то хорошим я бы не назвал. Впрочем, Вивиана, судя по всему, это не слишком беспокоило.

Несмотря на нескромное поведение Адама, я всего лишь пару раз за все время нашего знакомства видел его с женщиной. Вивиана с женщинами я видел регулярно. В какой-то момент его одиночество нарушала очередная леди. Она подсаживалась к нему за столик, он предлагал ей вино, потом – опиум. Я говорю «леди», подразумевая именно леди, а не выдумывая другое слово для того, чтобы определить особу женского пола. Все женщины, с которыми Вивиан уходил домой, были ему под стать. Думаю, лорд Генри умер бы от зависти.

Даже если Вивиан и Адам подходили к гостям поодиночке, они всегда говорили «у нас» и «мы». Во множественном числе.

Оливия проводила Вивиана взглядом.

Я закивал, соглашаясь.

Оливия в очередной раз закурила и прищурилась – дым грозил попасть ей в глаза.

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

Вивиан поставил перед нами две чашки.

Я наблюдал за ним. Он спустился в зал и направился к своему столику. Там уже сидела рыжеволосая женщина в темно-зеленом платье. Увидев Вивиана, она улыбнулась и кивнула, приглашая его присесть. Вивиан галантно поклонился, поцеловал ей руку и воспользовался приглашением.

Оливия взяла свою чашку.

Оливия кивнула и сделала глоток.

Я тоже попробовал напиток и пришел к выводу, что она права.

… Стрелки моих наручных часов показывали начало второго ночи. Зал внизу пустел – часть посетителей отправилась домой, а остальные решили продолжить вечер «удовольствиями не для всех» и ушли в другую часть клуба. Музыканты продолжали играть, полностью переключившись на лирику. Вивиан и его новая знакомая до сих пор сидели за столиком и беседовали. Судя по всему, говорила исключительно леди. Ее собеседник кивал, демонстрируя интерес и вежливо улыбаясь. В какой-то момент рыжеволосая красавица погладила его по щеке. В ответ на это Вивиан улыбнулся более открыто и кивнул. Он обнял ее, положив ладонь на обнаженную спину, и наклонился к ее уху. А, может, поцеловал – издалека это можно было принять как за попытку рассказать секрет, так и за поцелуй. И, судя по порозовевшим щекам леди, которая через пару минут повернулась к нам, это было последнее.

Мы уже давно допили кофе, и таинственный отвар начал действовать на нас обоих. Темы беседы с непринужденно-светских становились все более личными, и я чувствовал желание оставить разговоры в стороне – с каждой минутой ощущение пустой траты времени докучало мне все сильнее. Оливия поняла это с опозданием (что можно было списать на действие кофе) и обратилась ко мне в очередной раз:

Вивиан не сразу отреагировал на наше появление. Он поднял на нас глаза только через пару секунд, нахмурился, но потом приветливо улыбнулся (в этой улыбке только слепой не заметил бы недовольства: «вы не видите, что я слегка занят?»). Рыжеволосая леди сделала очередную затяжку и, выпустив в нашу сторону струйку опиумного дыма, тоже улыбнулась.

Женщина величественно кивнула и снова поднесла трубку к губам.

Ребекка медленно подняла голову и окинула меня совершенно пустым взглядом зеленых глаз.

И вернулась к своему миру опиумных фантазий, прикрыв глаза и приняв расслабленную позу.

… Первый признак действия наркотика – это не заплетающийся язык и даже не путающиеся мысли. Первый признак действия наркотика – это меняющее свою форму время. Сначала у тебя такое ощущение, будто ты с легкостью можешь подстроить его под себя. Стоит только мысленно приказать времени – и секунда будет длиться вечность, а час пройдет за минуту. Потом ты понимаешь, что все совсем не так – время летит слишком быстро, так быстро, что ты даже не успеваешь это осознать. А потом эти два состояния начинают чередоваться между собой, и ты перестаешь понимать, что происходит. Сейчас время летит быстро, а в следующую секунду все вокруг тебя двигается как в замедленной съемке.

От кофе, который готовили Вивиан и Адам, не заплетался язык, а мысли не путались. Но ощущение времени, то летящего как стрела, то застывающего на месте, каждый раз сводило меня с ума. Это же ощущение не давало определить, когда начинается действие наркотиков и когда оно заканчивается. Ты в один прекрасный момент ловил себя на мысли, что все уже не так, как раньше. А потом постепенно возвращался к своему обычному состоянию. Но ощущение беспорядочного времени жило у тебя внутри еще несколько часов, и порой казалось, что оно возвращается. Вот-вот, сейчас ты сможешь поймать это наглое время за хвост, ты уже с ним совладал…

Тело Оливии в какой-то момент стало продолжением создавшейся у меня в голове иллюзии о статуе. О той самой ожившей статуе, которую создал скульптор, но создал для себя – и в надежде на то, что хотя бы один человек в этом мире найдет в ней отклик. Этим единственным человеком стал я. Не знаю, почему я был в этом так уверен, но сомнений на этот счет у меня не оставалось – другой бы не понял того, что хотел сказать своим творением мастер. Чувство, что она была создана только для меня, и, может, существовала только для меня, а для других ее не было в этой реальности, прочно укрепилось во мне, и я не находил в этом ничего странного. Напротив – мне казалось, что все должно быть именно так.

Это был тот самый случай, когда определения вроде «хорошо» или «плохо» вряд ли смогут достоверно описать секс и связанные с ним ощущения. «Плохо» каким-то непонятным образом становилось «хорошо», а потом они начинали расслаиваться, и уже не было ни того, ни другого. Больше всего это напоминало карнавал или костюмированный бал, где все люди носят маски. Если снимают одну маску, под ней оказывается другая. И так далее, до бесконечности. До утра. До того момента, когда никому уже не будет дела до происходивших ночью событий.

… Оливия наклонилась и, взяв со стола тонкую стеклянную трубочку, вдохнула с лежавшего на столе зеркала оставленную ей половину дорожки кокаина.

Оливия снова выпрямилась.

Я взял ее за волосы, и она откинула голову назад, прижавшись ко мне.

Оливия негромко рассмеялась в продолжение своих слов и, взяв мою руку, обхватила губами пальцы.

… Плотные шторы в спальне были задвинуты не полностью, и через тонкую щель между ними проглядывало постепенно светлеющее небо.

Я не ответил. Мне хотелось спать. Действие кофе постепенно сходило на «нет», и усталость давала о себе знать.

Она щелкнула зажигалкой и снова посмотрела в окно.

Я посмотрел на нее.

Оливия чуть приподнялась, наклонилась ко мне и поцеловала. Я положил ладонь ей на шею, но она отстранилась.

Я обнял ее и привлек к себе.

Рука Оливии, до этого лежавшая у меня на груди, опустилась ниже.

Она рассмеялась и убрала одеяло в сторону.

Я откинулся на спинку плетеного кресла и прикрыл глаза. Послеобеденное солнце в прохладный день грело ничуть не хуже яркого летнего солнца. На балкон не доносились звуки с улицы, и тишину нарушала только игравшая по радио песня. На коленях у меня лежал портативный компьютер, рядом на небольшом табурете стояла чашка кофе. На этот раз это был обычный кофе, крепкий и не слишком сладкий. Как раз такой, какой необходим человеку после хорошо проведенной ночи и нескольких часов глубокого сна.

Тот факт, что Оливия ушла, когда я спал, скорее, обрадовал меня, чем огорчил. Такие приключения имеют одноразовый характер, и повторять их не имеет смысла – ощущения потеряют свою силу, да и пережитое в первый раз будет выглядеть совсем не так. Не оставила она и номера своего телефона. Я нашел только салфетку из клуба с изображением чашки с кофе. Это была просто салфетка – без намека на адрес, номер телефона или след помады. Салфетку Оливия вложила в лежавшую возле кровати книгу – создалось впечатление, будто она знала, что я люблю читать в выходные с утра, не вставая с кровати.

Я открыл портативный компьютер и бегло просмотрел электронные письма. Стер гневное письмо от издателя с угрозами, прочитав всего лишь несколько слов. Сейчас меня больше интересовала папка «Творчество». Открыв ее, я несколько секунд смотрел на редактируемую рукопись, после чего открыл другую папку – «В работе». До сегодняшнего дня она была пуста. Я создал новый файл Word, пару раз нажал Enter и, открыв документ, написал в заголовке: «Сердце из черного бархата».

19.02.2011 – 1.03.2011

БэерШева, Израиль