Сердцедёр

I

Тропинка тянулась по гребню утеса. Вокруг росла цветущая мелисса и слегка увядший водяной жабник. Его почерневшие листья устилали землю. Почва, изрытая востроносыми насекомыми, была вся испещрена дырками; казалось, будто ступаешь по околевшей от холода губке.

Жакмор шел не спеша, глядя на цветы мелиссы, внутри которых бились, переливаясь на солнце, темно-красные сердца. При каждой пульсации поднимались облачка пыльцы и затем вновь опадали на лениво колышащиеся листья. Пчелы скучающе предавались праздности.

Снизу, от подножия утеса, доносился глухой и хриплый рокот волн. Жакмор остановился и глянул в бездну с нависающего над пропастью карниза. Там, завораживающе далеко, меж камнями, подрагивала, словно июльское желе, морская пена. Пахло жареными водорослями. От подступившей вдруг дурноты Жакмор опустился на четвереньки прямо на грязную, пожухлую от зноя траву. Его руки, коснувшись земли, наткнулись на козий помет совершенно необычной формы, которая свидетельствовала о наличии в этих местах Содомского быка; а он-то считал этот вид вымершим.

Набравшись смелости, Жакмор рискнул еще раз посмотреть вниз. Глубина у берега была небольшая. Массивные красные уступы круто обрывались и тут же взмывали вверх, образуя красный утес, где на коленях стоял Жакмор.

Тут и там виднелись рифы, черные, блестящие, отполированные прибоем и увенчанные короной из водяных брызг. Солнечные лучи разъедали поверхность моря и пачкали ее непристойными надписями.

Жакмор поднялся и пошел дальше. Тропа поворачивала. Слева он увидел уже чуть тронутые желтизной папоротники и цветущую вересковую заросль. На гладких скалах поблескивали кристаллики соли, оставленные фургоном для доставки рыбы. Удаляясь от утеса и моря, тропинка круто шла вверх, извиваясь меж огромных черных гранитных плит, на которых виднелись следы свежего козьего помета. Коз же и в помине не было. Их убивали таможенники, чтоб не гадили.

Жакмор ускорил шаг и тут же оказался в тени, потому что солнечные лучи уже не поспевали за ним. Освеженный прохладой, он пошел еще быстрее. Огненная лента цветов вилась у него перед глазами.

По некоторым признакам он понял, что цель близка, и постарался привести в порядок свою растрепавшуюся рыжую бороду. После чего весело зашагал дальше. В какой-то момент Дом показался весь целиком между двумя гранитными выступами. Эрозия вырезала из них гигантские соски, и они нависали над тропинкой, будто опоры какой-то потайной двери.

Тропа снова повернула, и дом пропал. Он был расположен довольно далеко от утеса, на самом верху холма. Пройдя между двумя огромными темными валунами, Жакмор, наконец, снова увидел Дом, ярко-белый, окруженный странными деревьями.

Видно было начинавшуюся от главного входа светлую тропку, которая лениво петляла по холму и в конце концов сливалась с той тропой, по которой шел Жакмор. Он свернул и двинулся к дому. Уже почти добравшись до вершины холма, он услышал крики и пустился бегом.

Чья-то заботливая рука прикрепила к крыльцу красную шелковую ленту. Лента исчезала внутри дома, вела вдоль лестницы на второй этаж и заканчивалась у спальни. Жакмор следовал за ней. На кровати отдыхала между схватками женщина, роды были тяжелыми. Жакмор бросил свою кожаную сумку, засучил рукава и намылил руки над корытом из необработанной лавы.

II

Анжель сидел один у себя в спальне и удивлялся, что совсем не переживает. Он слышал, как жена стонала где-то рядом, но не мог подойти и утешить, помочь ей, потому что она тут же начинала угрожать ему револьвером. Она предпочитала кричать в одиночестве, ибо ненавидела свой огромный живот и не желала, чтобы ее видели в таком состоянии.

Вот уже два месяца, как Анжель был в изоляции, ожидая, когда же все это кончится, и размышляя о пустяках. Он то и дело кружил по комнате, ибо узнал из газет, что заключенные мечутся по камере, как звери в клетке. Только вот какие именно? Он то спал, то пытался уснуть, в то же время не переставая думать о попке своей жены, потому как живот ее его не радовал, и представлять ее со спины было куда приятнее. Он часто просыпался среди ночи. Вообще говоря, зло уже совершилось, и в этом не было ничего обнадеживающего.

На лестнице послышались шаги Жакмора. Одновременно крики жены прекратились, и Анжель замер в изумлении. Тихонько подойдя к двери, он попробовал что-нибудь разглядеть, но из-за ножек кровати ничего не увидел и только понапрасну вывихнул себе правый глаз. Он выпрямился и навострил уши о дверной косяк.

III

Жакмор положил мыло на край корыта, вытер руки махровым полотенцем и открыл сумку. Рядом в электронагревателе кипела вода. Он простерилизовал напальчник, ловко надел его и ввел руку в женщину, чтобы посмотреть, что там творится.

После чего выпрямился и брезгливо сказал:

— Их там тpoе.

— Трое, — прошептала удивленная мать.

Потом она снова заорала, острая боль в животе внезапно напомнила о себе.

Жакмор достал из сумки несколько таблеток тонизирующего средства и проглотил их. Силы ему еще понадобятся. Потом отвязал грелку и со всей силы хватил ею об пол, чтобы вызвать прислугу. Внизу забегали, потом кто-то стал взбираться по лестнице. В комнату вошла няня, вся в белом, как на китайских похоронах.

— Приготовьте инструменты, — сказал Жакмор. — Как вас зовут?

— Меня-то? Беложо, сударь, — ответила она, выговаривая слова по-деревенски.

— В таком случае я лучше вообще не буду звать вас по имени, — проворчал Жакмор.

Девушка ничего не ответила и принялась надраивать никелированные инструменты. Жакмор подошел к кровати. Женщина вдруг перестала кричать. Боль насиловала ее.

Жакмор извлек из сумки бритву и ловко побрил лобок роженицы. Потом одним махом очертил белой краской операционное поле. Няня, немного удивленная, внимательно следила за ним: ее познания в акушерстве дальше отела не шли.

— У вас есть медицинский справочник? — спросил Жакмор, укладывая помазок в сумку.

Тут он снова склонился над женщиной и подул на краску, чтобы она сохла быстрее.

— Куда там! Только Полный Каталог Французской Военной Промышленности да песнопения города Сент-Этьен, — ответила няня.

— Вот досада. Впрочем, может и в них найдется что-нибудь подходящее, — сказал Жакмор.

Не слушая, что скажет на это кормилица, он рассеянно обвел глазами комнату, как вдруг взгляд его упал на дверь, за которой томился Анжель.

— Кто это там тоскует за дверью? — спросил Жакмор.

— Да хозяин, — ответила няня. — Заперли его.

В этот момент роженица вышла из состояния оцепенения и несколько раз вскрикнула особенно пронзительно. Ее руки то сжимались в кулаки, то снова разжимались. Жакмор повернулся к няне:

— А таз у вас найдется?

— Сейчас пойду что-нибудь поищу, — ответила няня.

— Да поворачивайтесь, дурища вы эдакая, может, хотите, чтобы она нам парочку простыней испортила?

Няню вихрем сдуло из комнаты, и Жакмор с удовольствием услышал, как она грохнулась на лестнице и расквасила себе физиономию. Он подошел к женщине и нежно погладил ее перекошенное от страха лицо. Она судорожно сжала его руку в своих руках.

— Хотите увидеть мужа? — спросил Жакмор.

— О, да! — ответила она. — Но только сначала дайте мне револьвер, он в шкафу.

Жакмор замотал головой. Вернулась няня с круглым ушатом для вычесывания собачьей шерсти.

— Больше ничего нет, придется этот приспособить, — сказала она.

— Помогите мне подложить его ей под поясницу.

— Но край-то ведь острый, — заметила няня.

— Разумеется, — подтвердил Жакмор, — именно так их и наказывают.

— Да зачем же, — пробормотала няня. — Она же не сделала ничего плохого.

— А что хорошего она сделала?

Края неглубокой лохани врезались в расплющенную спину женщины.

— Что же дальше? — вздохнул Жакмор. — Ничего себе работка, как раз для психиатра.

IV

Он размышлял, находясь в полной растерянности. Женщина перестала кричать. Служанка, замерев, смотрела на него взглядом, лишенным всякого выражения.

— Нужно, чтобы отошли воды, — сказала она.

Жакмор без возражений согласился. И тут, удивленный, он поднял голову. Свет угасал.

— Солнце, что ли, заходит? — спросил он.

Няня пошла к окну проверить. День улетал за утес. Подул тихий ветерок. Она вернулась взволнованная.

— Не пойму, что же это делается, — прошептала няня.

В комнате стало совсем темно, и только от каминного зеркала исходило слабое свечение.

— Давайте сядем и подождем, — тихо сказал Жакмор.

Из окна шел аромат горьких трав и запах пыли. День окончательно исчез. В гулком мраке комнаты зазвучал голос роженицы.

— Ну уж нет, это все. Больше никогда, никогда я не захочу их иметь.

Жакмор заткнул уши. Ее голос звучал так, будто кто-то водил ногтем по металлу. Плакала испуганная няня. Этот голос проникал в голову Жакмора и иголками колол его мозг.

— Они будут выходить из меня, — сказала роженица, резко засмеявшись. — Они будут выходить из меня, и причинят мне боль, и это только начало.

В тишине явственно слышался стон кровати. Прерывисто дыша, женщина заговорила снова:

— Впереди годы и годы, и каждый час, каждая секунда могут оказаться последними, и весь этот ужас лишь для того, чтобы вся моя дальнейшая жизнь стала болью.

— Хватит, — тихо и четко произнес Жакмор.

Женщина душераздирающе завопила. Глаза психиатра постепенно привыкали к свету, излучаемому зеркалом. Он разглядел чудовищно напрягшееся, выгнутое дугой тело женщины. Она мерно и долго кричала, голос ее обволакивал уши Жакмора, словно пронизывающий и липкий туман. И вдруг между ее согнутых в коленях ног показалось сначала одно светлое пятно, и тут же второе. Жакмор с трудом различал движения няни, которая очнулась от страха, подхватила обоих детей и запеленала их.

— Остался еще один, — сказал он, больше обращаясь к самому себе.

Мать, совсем измучившись, казалось, была еле жива. Жакмор поднялся. Когда появилась головка третьего ребенка, он ловко помог извлечь его. Совершенно разбитая, женщина упала на подушки. Покровы ночи потихоньку разрывались, свет стал проникать в комнату. Мать отдыхала, бессильно повернув голову набок. Ее лицо страшно осунулось, под глазами залегли темные круги. Жакмор вытер себе лоб, шею и удивился, осознав, что слышит доносящиеся с улицы звуки. Няня закончила пеленать третьего ребенка и положила его на кровать рядом с двумя другими. Потом подошла к шкафу, достала простыню, развернула ее.

— Я забинтую ей живот, — сказала она, — а после ей надо поспать, а вы давайте-ка уходите отсюда.

— Вы пуповину перерезали? Перевяжите ее у всех троих как можно туже, — распорядился Жакмор.

— Я сделала бантики. Тоже отлично держатся, зато гораздо красивее.

Потрясенный, он согласно кивнул.

— Пойдите навестите хозяина, — посоветовала няня.

Жакмор подошел к двери, за которой ждал Анжель, повернул ключ и вошел.

V

Анжель сидел на стуле, согнувшись в три погибели. Его тело все еще вибрировало от криков Клементины. Услышав скрежет замка, он поднял голову. Его очень удивила рыжая борода психиатра.

— Меня зовут Жакмор, — объяснился тот. — Я шел мимо и услышал крики.

— Это Клементина. Ну как прошло? Говорите скорее! — воскликнул Анжель.

— Вы трижды отец, — ответил Жакмор.

— Неужели тройняшки? — поразился Анжель.

— Да нет, сначала родились двойняшки, а потом, через довольно большой промежуток времени, появился третий. Это говорит о том, что он будет сильной личностью.

— Как она себя чувствует? — спросил Анжель.

— Вполне сносно. Немного позже вы сможете ее увидеть, — ответил Жакмор.

— Она сильно злится на меня. Заперла вот.

И, вспомнив о приличиях, добавил:

— Хотите чего-нибудь выпить?

Он с трудом поднялся.

— Спасибо, не сейчас, — сказал Жакмор.

— Что вы делаете в наших краях? Решили провести здесь отпуск? — спросил Анжель.

— Да, пожалуй. У вас мне будет совсем неплохо. Раз уж вы приглашаете.

— Какое счастье, что вы оказались у нас вовремя.

— А разве в округе нет врача? — поинтересовался Жакмор.

— Я этим вопросом заняться не мог, я был заперт. Должна была прийти девушка с хутора и все сделать. Она очень надежная.

— А-а...

Они замолчали. Жакмор всей пятерней расчесывал свою рыжую бороду. Его голубые глаза ярко светились от солнца, проникавшего в комнату. Анжель внимательно разглядывал гостя. На психиатре был костюм из черной, очень мягкой ткани: узкие брюки со штрипками и длинный, высоко застегнутый пиджак, несколько скрадывающий ширину его плеч. На ногах — лакированные черные кожаные сандалии. В вырезе пиджака переливался, как перламутр, сиреневый атлас рубашки. В общем, он был чертовски зауряден.

— Я рад, что вы остаетесь, — сказал Анжель.

— А теперь идите к жене, — предложил психиатр.

VI

Клементина лежала неподвижно. Она отдыхала, полностью расслабившись, уставившись в потолок. Двое младенцев лежали под правым ее боком, третий — под левым. Няня привела в порядок комнату. Солнечный свет бесшумно лился в открытое окно.

— Завтра же надо будет отнять их от груди. Во-первых, троих выкормить она не сможет, во-вторых, это сэкономит время и, наконец, она сохранит красивую грудь, — сказал Жакмор.

Клементина беспокойно задвигалась и повернула голову в их сторону.

В ее широко открытых глазах застыла суровость.

— Нет, я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мне грудь. А даже если и испортит, то тем лучше. Во всяком случае, нравиться кому-нибудь у меня больше нет ни малейшего желания.

Подошел Анжель и хотел было погладить ее по руке. Она резко отдернула руку.

— Нет уж, хватит, начинать все сначала я не намерена.

— Но послушай, — прошептал Анжель.

— Уходи, — устало сказала Клементина, — я сейчас не хочу тебя видеть, мне это слишком тяжело.

— Разве тебе не лучше? — спросил Анжель. — Посмотри... Живот, который тебя так раздражал, исчез.

— Тем более, что вы перебинтованы и, когда снимите повязку, ваш живот будет точно таким же, как раньше, — сказал Жакмор.

С огромным усилием Клементина приподнялась и оперлась на локоть. Голос ее звучал низко и сипло.

— Так, по-вашему, мне должно быть уже лучше, да? Сразу после родов, с разорванным животом и невыносимой болью в спине... И искореженные кости таза ноют, ноют... Все сосуды в глазах полопались... Ну конечно, я должна снова обрести форму, быть умницей, заняться фигурой, чтобы живот стал плоским, а грудь упругой... и чтобы ты или кто-то другой на меня взгромоздился и впрыснул эту вашу мерзость... А потом все заново: мне станет плохо, я начну тяжелеть и в результате снова исходить кровью...

Резким движением она сунула руку под одеяло и сорвала простыню, стягивавшую ее живот. Анжель рванулся было к ней.

— Не подходи!

В ее голосе было столько ненависти, что муж замер, не вымолвив ни слова.

— Прочь отсюда! Оба!! Потому что ты мне это все устроил, а вы видели меня в таком позоре, во всей красе. Прочь! Проваливайте!

Жакмор пошел к двери, за ним Анжель. Скомканная простыня полетела ему вслед и угодила в голову. Анжель споткнулся и ударился лбом о косяк. Дверь захлопнулась за ним.

VII

Лестница, по которой они спускались, была выложена красной плиткой. Она содрогалась под их ногами. Остов дома — огромные черные балки. Стены побелены известкой. Жакмор пытался найти подходящие слова.

— Ничего, скоро она отойдет.

Анжель промычал что-то невразумительное.

— У вас, наверное, камень на душе? — старался завязать разговор психиатр.

— Нет. Два месяца я сидел взаперти. Так-то вот, — ответил Анжель и криво усмехнулся.

— Даже странно вновь чувствовать себя свободным, — сказал он.

— И чем же вы занимались эти два месяца? — спросил Жакмор.

— А ничем, — ответил Анжель.

Огромный холл, по которому они шли, был, как и лестница, облицован красным песчаником. И совсем мало мебели: массивный стол из светлого дерева, из него же буфет, несколько подобранных им в тон стульев. На стенах два-три светлых пятна картин, очень красивых. Анжель остановился у буфета.

— Выпьете чего-нибудь? — спросил он.

— С удовольствием, — ответил Жакмор.

Анжель налил два стакана домашней наливки.

— Напиток что надо! — оценил Жакмор. И, поскольку его собеседник молчал, ему пришлось продолжить:

— Ну и как оно, отцом-то быть?

— Честно говоря, хреново, — отозвался Анжель.

VIII

Клементина была одна. В комнате царила мертвая тишина. Лишь изредка под занавесками слышался легкий плеск солнечных лучей.

Она чувствовала себя совершенно оглушенной и вместе с тем наслаждалась покоем. Ощупала свой плоский и мягкий живот. Набухшие груди распирало. Она вдруг пожалела свое тело, ей было стыдно перед ним, и она забыла, как накануне сорвала повязку с живота. Ее пальцы пробежали по шее, по плечам, по ненормально раздувшейся груди. Что-то ей стало жарко: видно, поднялась температура.

Из-за окна доносился смутный, далекий шум деревни. Было как раз время работы в поле. В темных стойлах визжали наказанные животные. Впрочем, их обида была скорее показной.

Ее питомцы тихо спали рядом. Чувствуя к ним брезгливость, она не очень решительно взяла одного и подняла над головой на вытянутых руках. Он был весь розовый, с мокрым жадным ртом, вместо глаз — красные, как мясо, складочки кожи. Отвернувшись, она обнажила грудь и поднесла к ней своего пачкуна. Тот жадно зачмокал, судорожно сжимая кулачки. Заглатывая очередную порцию молока, он издавал горлом противный звук. Приятного в этом было мало. Кормление приносило чувство легкости, но и опустошало. Опорожнив грудь на две трети, сосун отвалился, раскинул ручки и мерзко захрапел. Когда Клементина положила его рядом, он, не переставая храпеть, странно зачмокал, и во сне продолжая сосать. На голове у него рос жалкий пушок. Родничок как-то беспокойно пульсировал, так что хотелось надавить на него и остановить биение.

Дом вздрогнул от глухого удара. Захлопнулась массивная входная дверь. Это Жакмор с Анжелем вышли на улицу. Три создания, спавших около Клементины, полностью находились в ее власти. Набухшая грудь немного побаливала, она провела по ней рукой. Будет чем накормить всю троицу.

Второй пачкун жадно накинулся на коричневый сосок, только что брошенный его братом. Он и самостоятельно хорошо сосал, и Клементина спокойно вытянулась на кровати. В саду похрустывал гравий под ногами Жакмора и Анжеля. Малыш насыщался. Третий задвигался во сне, она приподняла его рукой и дала ему другую грудь.

IX

Сад тянулся вплоть до самого утеса и заканчивался на его обрывистых склонах. Здесь на кручах росли самые разнообразные растения. Сюда, конечно, можно было добраться, но чаще всего такие уголки не трогали, оставляя их…