Сестры

* * *

Много лет тому назад среди глухого леса жил дровосек с двумя дочками. Старшую сестру звали Анной. Ей было восемь лет, и родилась она зимой в самую сумрачную пору, когда земля на сажень была засыпана снегом и в лесу было холодно и голодно.

Младшей было только шесть лет, и звали её Элисабет, а домашние называли Лийса. Она родилась в самый разгар лета, когда весь лес был усыпан цветами и ягодами. У Анны было серьёзное личико и огромные чёрные глаза. У её сестры глазки были голубые и весёлые, и золотые волосы её отливали солнечным блеском.

Мать девочек умерла, и с тех пор маленькая Анна стала младшей сестрёнке за маму, она прибиралась в избушке, научилась варить кашу и картошку.

Каждый вечер девочки рука об руку выходили на крыльцо и ждали, не покажется ли отец, он всегда возвращался домой на закате. Но вот однажды он ушёл и не вернулся. Они прождали ещё три дня и три ночи, и тогда Анна сказала сестре:

— Знать, умер наш отец, раз он не пришёл домой.

Так и было на самом деле. На отца свалилось большое дерево и задавило его, и он лежал далеко в чаще леса мёртвый.

— Пойдём с тобой по белу свету, теперь уж, наверно, можно, — сказала Анна.

— Теперь можно, — воскликнула Элисабет, — давай пойдём по белу свету!

Девочки достали своё лучшее платье; надели красные шерстяные юбочки и нарядные красные безрукавочки, расшитые розочками и колокольчиками, обулись в красные кожаные сапожки, натянули себе на головки зелёненькие шапочки с завязочками, выпустив на спину гладко расчёсанные волосы.

Положив себе в кармашек по краюшке хлеба и горсточке орехов, они отправились в путь.

— Повесь ключ на гвоздик у двери, — сказала Элисабет Анне, — чтобы зайцы могли её отпереть, — пускай греются зимой в доме.

Так они и сделали — повесили ключ на гвоздь и пошли куда глаза глядят.

Стояла осень, и день был холодный. Ветки деревьев гнулись от порывов сердитого ветра. Он вихрем налетел на девочек и провыл им в уши:

— Ха-ха! Экая мелюзга! Унести, что ли, одну девчонку? Я бы, кажется, не прочь. Вот как налечу да подхвачу!

Но сестрёнки так крепко держались за руки, что их никакими силами нельзя было оторвать друг от друга.

— Нас нельзя разлучить, — сказала Анна. — Мы всегда будем вместе — где одна, там и другая.

— Ну и ладно, не больно-то ты мне и нужна! — крикнул ветер и помчался своей дорогой.

Пошли они дальше и пришли к горному ручью, через который была перекинута узенькая жёрдочка. Девочки хотели вдвоём перейти на другой берег, но ручей засмеялся и сказал:

— Неужели вы не видите, глупенькие, что через меня надо идти друг за дружкой — сперва одна, потом другая?

— Раз так, значит, ничего не поделаешь! — сказала Анна. — Нас двое, и мы никогда не будем разлучаться. — И они прошли мимо мостика, хотя в обход было гораздо дальше.

Наступил вечер. Смотрят девочки, а навстречу им волк идёт. Волк был совсем тощий, одна кожа да кости. Остановился волк перед девочками, глядит на них, а сам облизывается.

— Я бы, кажется, не прочь слопать одну девчонку, — сказал волк и широко ухмыльнулся во всю свою пасть. — В брюхе у меня как раз пусто, впору кору глодать.

— Мы всегда вместе, — сказала Анна, — и если ты хочешь нас съесть, то ешь обеих сразу.

— Вот ведь незадача! — сказал волк, бросив на девочек голодный взгляд. — Сразу две у меня в брюхе не поместятся. — И он потрусил своей дорогой.

В лесу совсем стемнело. Малютка Элисабет стала плакать и жаловаться, что больше она не может идти. Они как раз проходили мимо старого дуба с большим дуплом.

— Хватит у тебя места для нас обеих? — спросила Анна и заглянула внутрь дуба.

— Залезайте, — ответил дуб, — авось поместитесь. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Девочки кое-как забрались в дупло, устроились в нем, как два орешка в одной скорлупке, и заснули сладким сном.

А наутро они вылезли и, повеселевшие, продолжали свой путь, потому что при свете уже было не страшно идти через лес.

И вот, на их удачу, повстречалась им роскошная карета, запряжённая четвёркой лошадей; в карете ехали герцог и герцогиня с четырьмя нарядными девушками, разодетыми в шёлк и бархат, в шубках из собольих и куньих мехов.

Завидев сестричек, они остановились. И так уж им понравились обе девочки, которые шли по дороге взявшись за руки, что они захотели посадить их в карету и взять с собой. Но как ни старались седоки потесниться, а места для двоих все равно не находилось.

— Тогда возьмём эту, с золотыми волосами, — сказали они, подхватили меньшую и посадили её к себе.

— Но мы всегда вместе, куда одна, туда и другая, — пролепетала Анна дрожащими губами.

— Сама посуди, у нас ведь место только для одной девочки, — ответили ей проезжие.

— А вы обещаете мне, что будете её жалеть и любить? — спросила Анна.

— Обещаем, — ответили ей все дружно.

— Она ведь ещё маленькая и очень хорошая девочка, — сказала Анна, — и ни от кого ещё худого слова не слышала.

— И от нас не услышит, — ответили проезжие.

— А вы будете её кормить-поить, будет она у вас одета и обута как следует?

В ответ Анне пообещали, что у её сестрёнки всего будет вдоволь.

— Ну, так и быть, поезжайте! — сказала Анна, и карета уехала.

Лийсе очень понравилось сидеть в богатой карете, ей было удобно и хорошо, и все девушки ласково с ней разговаривали. Пока она могла видеть Анну, она продолжала махать ей ручонкой на прощание. А когда карета скрылась за поворотом, Анна села на обочине и заплакала: она не знала, как будет жить дальше, не чувствуя в своей руке ладошку сестрёнки.

Но тут Анна вспомнила про обещания, которые дали ей добрые люди, и подумала, что сама никогда не могла бы так холить и лелеять свою сестрёнку, и с этой мыслью она утёрла слезы и пошла дальше. Дорога вела в гору, и к вечеру Анна очутилась в дремучем лесу. Вдруг она увидела что-то похожее на корявый засохший куст, но тут куст зашевелился и двинулся ей навстречу, и тогда Анна разглядела, что это вовсе не куст, а старая-престарая старушонка.

При виде её Анна оробела, да и немудрёно было: лицо старушки потемнело от старости, как бурый осенний лист, и годы так иссушили её тело, что при каждом шаге слышен был скрип костей. Скрипучим голосом старушка спросила Анну, куда она держит путь и почему на ночь глядя забрела в глухую чащу.

— Ищу людей, которые взяли бы меня в услужение, — ответила девочка.

— Вот это кстати, — сказала ей старушка. — Потому что я как раз ищу себе служанку, которая взялась бы ухаживать за моим стариком, а то он стал совсем замарашкой. Слабенький он стал, одряхлел мой голубчик, и по дому у нас работы разве что самая малость. Ступай за мной, и я покажу тебе, как славненько мы живём!

Анна согласилась, и старушка повела её дальше в глубь леса. Высоко-высоко на горе, под скалою среди диких камней, где рос один чертополох да терновник, жила старушка со своим стариком, и старичок оказался ни больше и ни меньше, как настоящим горным троллем. Свернувшись калачиком, он лежал на камнях в гуще колючих зарослей. Это был его диван. Голова у него была громадная, как старый пень, а волосы торчали во все стороны, как ветки терновника. У него был не рот, а ротище — огромный, красный и полный большущих жёлтых зубов, а уж глазищ», которыми он уставился на Анну, похожи были на два» облупленных крутых яйца.

Старуха пощекотала ему в голове еловой шишкой и сказала:

— Вот погляди, моя радость, какую девчонку я привела, она будет за тобой хорошо ухаживать.

Пучеглазый тролль хихикнул и, глядя на Анну, сказал:

— Ладно, поживём — увидим, какая из неё работница.

Анна задрожала, но делать нечего, пришлось ей подойти к троллю поближе.

— А ну-ка, остриги мне ногти! — велел ей тролль, — Овечьи ножницы висят вон там, на скале.

У тролля были не ногти, а когти, и Анна тряслась от страха, пока их стригла, а тролль все время следил за нею, не сводя своих страшных вылупленных глаз.

— Молодец, хорошо справилась! — сказал он, когда девочка кончила своё дело. — А теперь причеши менж Вон там, под ёлкой, лежат грабли,

Нелёгкая это была работа — расчёсывать его патлы. Мало того, что они свалялись и перепутались как ветки репейника, но в этих зарослях водилось ещё много всякой живности. Анне пришлось напрягать все свои силы, и пот лил с неё градом.

— Ишь ты, какой я стал гладенький — волосок к волоску, — сказал тролль, проведя ручищей по своей голове. — А теперь пой мне колыбельную, пока не убаюкаешь.

Делать нечего! Анна села рядом с троллем и стала его тихонько баюкать: она пела песенку и притом должна была качать его, перекатывая с боку на бок, как бревно. Тролль сказал, что он только так и привык засыпать.

Анна тихонько напевала нежным своим голоском, а тролль урчал, как старый медведь, пока наконец не заснул.

— Уснул мой соколик! — сказала троллиха, которая и сама прилегла отдохнуть среди зарослей репейника. — Можешь и ты поспать.

Анна свернулась калачиком на сырой подстилке из мха под еловыми ветками, но как ни старалась, а заснуть так и не смогла. Лёжа на земле, она смотрела на тёмный небосвод, а с высоты на неё глядел, мерцая сквозь завесу ветвей, ясный месяц.

«Знать бы только, как поживает моя сестрёнка! — думала Анна. — Знать бы только, что она лежит в шёлковой постельке, тогда мне и на камнях хорошо бы спалось».

И тут ей показалось, что месяц широко улыбнулся ей с высоты и сказал:

— Будь покойна. Твоя сестричка спит в шёлковой постельке, усни и ты.

И в тот же миг Анна заснула.

А Элисабет между тем подъехала в карете к замку герцога, который стоял на высокой горе, откуда было видно далеко кругом. Во дворце их встретили ещё четыре девушки, они ласково приняли девочку; все восемь сестёр стали её обнимать и целовать, называли её душечкой и говорили, что никогда не видели девочки милее. У дочек герцога была прежде младшая сестрёнка, но она умерла, когда ей было столько же лет, сколько Лийсе, поэтому сейчас у девушек было такое чувство, будто к ним вернулась их любимица, и они наперебой старались угодить малютке.

— Принесите-ка мне золотые ножнички, — говорила одна, — я подстригу ей ноготки.

— Подайте мне золотую щёточку, и я приглажу её золотистые волосики, — говорила другая.

Девочку накормили вишнёвым вареньем и сладкой кашкой с миндалём, а когда наступил вечер, её отнесли в башенную комнатку, где уже была приготовлена кроватка с голубой шёлковой перинкой, и одна барышня взяла в руки лютню и стала играть на ней и петь колыбельную песенку.

Целый день Элисабет переходила с рук на руки, и все её целовали и миловали, а она щебетала весело, как синичка. Когда её уложили в шёлковую постельку, она притихла и задумалась. Широко открытые глаза девочки смотрели на круглый месяц, который светил к ней в окошко с небесной вышины.

«Как-то поживает сестрица моя Анна? — молвила она про себя. — Надо мне поглядеть на сестрицу! Вот возьму да и пойду её искать».

Но тут ей почудилось, будто месяц ей ласково улыбнулся и сказал:

— Тебе нельзя, ты ещё маленькая, зато я хорошо вижу Анну. Она сейчас спит сладким сном. Давай-ка и ты засыпай поскорее!

Тогда Элисабет крепко зажмурила глазки, и под музыку лютни она незаметно уснула.

Вот так Элисабет сделалась приёмной дочерью герцога, а Анна служанкой горного тролля, и с тех пор зажили сестрички совсем по-разному.

Элисабет с каждым днём все хорошела, и если кто-то принимался хвалить, красоту других барышень, те отвечали:

— А посмотрели бы вы на нашу маленькую сестричку Лийсу!

Все её любили, и она тоже всех любила. Лийса все озаряла вокруг себя, словно солнечный луч, и даже в тоскливую зимнюю пору, когда так хмуро и мрачно в природе и в душе человека, звонкий лепет и смех малютки напоминал журчание ручьёв и щебетание птичек, и обитателям замка казалось, будто уже наступила весна, поэтому девочка слышала от всех, что она для них радость и утешение. Поначалу она часто вспоминала старшую сестру и скучала по ней, но шло время, и воспоминание становилось бледней и бледней. Лийсе так хорошо жилось в её новой семье, что прошлое скрылось, как туман, далеко за горами.

Между тем Анна жила у тролля и трудилась не покладая рук. Целый день она должна была троллю прислуживать, а он был злющий и гадкий-прегадкий. Особенно тяжко приходилось ей зимою. Спасаясь от холодов, её хозяева попрятались в глубокие расселины, а девочку посылали в лес и на озеро, и она должна была из-под глубоких сугробов добывать для них хворост и по скользкому льду ходить по воду, а в лесу было страх как темно!

Ни души нельзя было там встретить, ни один зайчишка ни разу не попался ей на пути, потому что звери чуют логово троллей и обходят его далеко стороной.

Летом вся гора покрывалась цветами и жизнь становилась веселее. Анна тешила себя тем, что сплетала ковры из мелких алых гвоздичек, лиловых фиалок, душистого тимьяна и украшала их каймой из жёлтых цветков зверобоя. Но тролль всегда портил ей самые красивые ковры. Он, как слон, топтал их своими огромными ножищами, ворча, что нечего, мол, заниматься всякими глупостями. Вместо этого он заставлял девочку сидеть над ним и махать веткой, чтобы отгонять комаров. Но, как ни странно, маленькая Анна имела над горным троллем удивительную власть. Иногда он так злобствовал и ругался, что даже старая троллиха пряталась в кустах можжевельника, боясь попасться ему под горячую руку, однако стоило Анне только строго взглянуть на него, чтобы он утихомирился и спокойно улёгся на своё место. Даже когда у тролля болел живот, он мирно засыпал, если рядом молча садилась Анна. Одного вида девочки и даже её тени было достаточно, чтобы успокоить тролля.

Но Анне давно наскучила такая жизнь. Пять долгих лет она прослужила у тролля, и с каждым днём все сильней тосковала по младшей сестрёнке. Не раз ей хотелось все бросить и убежать, но, подумав, она говорила себе: «Пока у меня нет ничего лучшего, можно и тут потерпеть».

Но вот однажды вечером, после того как они легли спать и старики решили, что девочка уже заснула, Анна вдруг услыхала, как тролль сказал троллихе:

— Знаешь, старуха, а я бы не прочь полакомиться девчонкой! Она, наверно, очень вкусненькая и сладенькая. Так бы, кажется, и сосал, как карамельку, на сон грядущий!

Анна так и похолодела от страха, и когда старики уснули, она тихонько встала и босиком, стараясь, чтобы ни один камушек не шелохнулся у неё под ногами, стала спускаться по каменистому склону; но, как она ни старалась, камни все-таки покатились вниз. Тут тролль проснулся и стал будить свою старуху:

— Ишь, расхрапелась, старая карга! А ну-ка, перестань сейчас же! Я спать не могу от шума.

Троллиха ужасно рассердилась:

— Сам храпеть горазд, старый хрыч! — закричала она, — У меня-то дыхание лёгкое, как у птички.

И тут они затеяли такую свару, что уже ничего не слышали, кроме своего крика. А девочка в это время под шумок сбежала с горы и скоро была уже далеко.

Стояла дивная весенняя ночь Кругом журчали, перебегая через камушки, выбравшиеся на волю ручейки. Воздух был напоён ароматом бальзамического тополя и берёз, а в вышине, словно кораблик по воде, плыл среди ясного неба месяц.

Ночь навевала прохладу, и Анна шла быстро. Скоро лес кончился и впереди раскинулось чистое поле, широкое и раздольнее, как морской простор, ещё повитый ночным туманом.

Дорога вывела девочку на длинную гряду холмов, К которая тянулась далеко через всю равнину… На холмах среди лугов стояли пастушъи хижины, там жили пастухи и пасли стада коз и овец.

Потом взошло солнце. Анна огляделась по сторонам м увидела, как на кочках и кустах все ожило и зашевелилось.

Вокруг бродили сотни овец и мохнатых коз, могучие бараны и белоснежные ягнята. На восходе солнца прозвенел колокол, сзывая овец и коз на дойку; со всех сторон плотной стеной побежали на этот звук стада и чуть не затоптали девочку.

Набравшись храбрости, Анна робко попросила одного из пастухов, чтобы он взял её в помощницы. Пастух согласился оставить её у себя, ему как раз нужна была глазастая и расторопная работница: только, мол, смотри, не проспи волка! И вот девочка осталась на пастбище и стала пасла овец. Ей дали толстый просторный плащ с капюшоном, которым пастухи и доярки закрывались от дождя и от ветра, узловатый посох, которым они подгоняли овец, и рожок, чтобы сзывать разбредающееся стадо.

Прошло немного времени, и Анна запомнила всех животных, которых ей надо было пасти. У неё в стаде было пять баранов, круторогих и крутонравых, которые те и дело принимались драться и бодаться. Была там сотня добрых и бестолковых овец, которые топтались в общей куче и дружно блеяли: «бе-е-е», то и дело какая-нибудь из них ни с того ни с сего пугалась, все остальные тоже начинали метаться, в этой толчее они, того гляди, могли переломать себе ноги. А кроме того, там было множество ягняток, мал мала меньше. Самые маленькие ещё не могли ходить ножками и лежали на травке, они были прелесть как хороши — глазастенькие, с маленькими круглыми мордочками, и, глядя на них, никто бы не подумал, что со временем они станут такими же носатыми и бестолковыми, как их мамаши.

Анна бродила со своим стадом по холмам, перегоняя его с одного пастбища на другое, и внимательно следила за тем, чтобы овцы не забредали в низину. Она поила их водой, давала полизать соли, по вечерам доила, а в холодные ночи укрывала малышей кошмами. С наступлением ночи она разжигала костры, чтобы отпугивать хищных зверей.

С вершины холма, куда ни глянь, открывался взору широкий простор, а вдалеке виднелись горы и чернел на скале рыцарский замок с высокими башнями. Вечером в замке зажигался огонь, он мерцал вдалеке, как звёздочка. И вот после захода солнца Анна в окружении своего стада садилась на влажную траву, на которую уже пала роса, и, глядя на эту звёздочку, думала: «Хотела бы я знать, кто живёт в этом замке. Может быть, там сейчас бал?» И при этой мысли у неё почему-то щемило сердце.

А замок принадлежал герцогу, и в нем жила Элисабет. Ей уже исполнилось двенадцать лет, она стала большой девочкой, и ей часто разрешали участвовать в развлечениях старших. В замке любили повеселиться, там всегда толпился народ, от гостей не было отбою, двор гудел от лая собак и ржания коней. Часто из ворот показывалась целая кавалькада: это знатные дамы и господа с целой свитой слуг и оруженосцев выезжали на соколиную охоту. В просторных залах целый день раздавались песни и смех, с утра и до ночи не смолкали оживлённые беседы. В этих стенах никогда не бывало тихо. А по вечерам в большом рыцарском зале зажигались факелы, и тогда начинались танцы. Маленькой Лийсе иногда тоже позволяли потанцевать со старшими. Но в разгар веселья, устав от духоты и шума, она выходила на галерею подышать свежим воздухом; прохаживаясь по ней взад и вперёд, Лийса устремляла взор в темноту, окутавшую долину. Завидев вдалеке мерцающую звёздочку костра, которым Анна отпугивала диких зверей, девочка думала: «Хотела бы я знать, кто зажёг костёр на холме. Неужели кто-то спит возле него на голой земле?»

Наглядевшись, она возвращалась в большую залу и опять танцевала.

Элисабет жила в замке затворницей и проводила дни в его покоях, пропитанных запахами юфти, благовонных курений и свечного воска. На прогулку её выпускали, когда светило солнце, обыкновенно она играла в мячик в розовом саду или садилась с вышиванием под раскидистыми липами, которые росли во дворе замка. Кожа у Элисабет была как алебастр, сквозь неё просвечивали голубые жилки; руки тонкие и белые, как лепестки лилии, а золотые волосы струились вокруг стройного стана.

Анна стала смуглой от загара. Её натруженные руки сделались большими и шершавыми, плечи широкими, и она была очень рослой для своих лет.

Живя на пастбище, она привыкла в любую погоду оставаться под открытым небом. В разгар лета землю нещадно палило солнце: буйные ветры гуляли по равнине и продували её насквозь, а коли уж начинался дождь, то казалось, будто хляби небесные разверзлись над головой.

Со своего места Анна видела весь небосвод, перед её глазами вставало из моря солнце и закатывалось за горами. Ночью над нею сияли миллионы небесных звёзд, а осенью, когда землю заливал белый свет месяца, не раз Анна провожала глазами долгий полет падучей звезды.

Поговорить ей было не с кем, потому что пастухи разбредались каждый со своим стадом на далёкое расстояние, а на вечернем водопое возле колодца между ними часто начинались свары, и Анна отмалчивалась, чтобы ни с кем не ссориться. Сперва она ещё пыталась разговаривать с овцами, но старые бараны только фыркали на неё, овцы в ответ блеяли, а ягнятки тоненько мемекали — ничего другого от них нельзя было добиться. Так Анна поневоле научилась молчать и молча наблюдать за небесными знамениями и переменами, происходившими на земле. Но стоило ей захотеть, и по взмаху её посоха к ней сбегались её беспокойные питомцы и окружали плотным кольцом. При виде неподвижно сидящей пастушки в ниспадающем тёмном плаще, устремившей взор к вечернему небу, все козы и овцы укладывались кружком у её ног и мирно засыпали.

Пять лет Анна пасла овец и коз на холмах, но, когда настала шестая весна, она больше не захотела там оставаться. Однажды вечером она, как всегда, повернувшись к горам, терпеливо ожидала, когда наверху в замке загорится знакомый огонёк, который там всегда зажигали с наступлением темноты. Однако на этот раз все было темно.

Анна ждала несколько вечеров подряд, но звёздочка так и не вспыхнула на горе.

И тут ей отчего-то стало тревожно на душе, и она страшно затосковала по младшей сестрёнке.

«Хоть и велик белый свет, небось я её уж как-нибудь да разыщу», — подумала Анна.

Она обулась, завязала тесёмки на башмаках, простилась со всеми овцами и козами, с пастухами и пастушками и пустилась в путь к морскому берегу. В гавани у причала стояло много кораблей, готовых к отплытию, но один корабль был всех лучше. Его только недавно построили, и он должен был отправиться в своё первое плавание. Мачты и реи на нем были сверху донизу унизаны разноцветными флажками, а нос корабля украшала резная фигура, изображавшая женщину с венком в руке. Корабль назывался «Триумф», и путь его лежал в далёкую заморскую страну.

Анна подошла к капитану и спросила, не найдётся ли для неё на корабле скромного местечка, потому что ей как раз надо попасть в далёкую заморскую страну. Капитан был так счастлив, так доволен своим кораблём, ему было так радостно от праздничного веселья, что он рассмеялся и предложил:

— Что же! Если ты согласна быть за корабельную кошку, то я, пожалуй, могу тебя взять.

— Зовите меня как угодно, мне все равно, — ответила Анна. — Только возьмите на корабль!

И вот ей отвели местечко для спанья, и корабль, распустив паруса, поплыл по морю.

Волны так и плясали вокруг, и Анне казалось, будто они ей говорят:

— Мы понесём тебя качая, мы принесём тебя к сестре, мы знаем, где она живёт.

Дул попутный ветер, и корабль плыл, как лебедь, разрезая волны.

Но внезапно наступил мёртвый штиль, все замерло в грозном предчувствии, и вдруг разразилась буря. Да такая, словно все четыре ветра разом сорвались с цепей. Волны вздымались все выше и выше. Вот они стали высотою с дом, потом с церковную колокольню, они бурлили и — пенились, между воли открывались бездонные пропасти, они швыряли «Триумф» вверх и вниз, и он плясал и крутился, точно щепка.

Все люди попадали и лежали на палубе, а когда через неё перекатывала волна, они оглашали воздух воплями ужаса.

Анна тоже была на палубе вместе со всеми, но она молчала.

— Неужели тебе не страшно? — спрашивали люди. — Разве ты не понимаешь, что пришла наша погибель?

— Я в это не верю, — отвечала Анна. — Я отправилась в путь, чтобы отыскать младшую сестричку, и верю, что Бог мне поможет её найти.

, — Ну и чудачка! — говорили люди. — Ты погляди, что кругом творится!

Тут вдруг раздался такой грохот, словно корабль разламывался на тысячу кусков. Капитан приказал рубить самую большую мачту, а скоро и две остальные. Мачты упали в воду и заплясали на волнах, как спички, а море словно выло и хохотало над перепуганными людишками. Рулевой ещё удерживал руль, но и сам уже не знал, куда ему править среди непроглядного мрака.

Но тут вдруг яркий луч пронизал кромешную тьму. Блеснув, он исчезал и снова вспыхивал, словно мигающий глаз. Это был береговой маяк, а впереди лежала земля. Буря примчала корабль куда надо, и сейчас он устремился на свет маяка. Бушующий прибой разнёс корабль в щепки, но Анна успела ухватиться за доску, и волны выбросили её на берег.

Анна, как мёртвая, осталась лежать на камнях, но потом очнулась, «стала и огляделась кругом. Нигде не видно было ни души. Часть её спутников погибла в море, а те, кто спасся, сразу же пустились на поиски жилья.

Как только Анна почувствовала, что твёрдо стоит на ногах, она побрела к маяку, который горел на утёсе. Она решила забраться наверх, чтобы поблагодарить за тот огонь, который спас ей жизнь. На самой вершине она увидела площадку, со всех сторон ограждённую камнями, на которой горел большой костёр, его зажигали там каждую ночь, чтобы указывать путь мореплавателям. За костром следил чернобородый и краснолицый человек с большущей кочергой, которой он ворошил жар и поправлял поленья. Увидев вынырнувшую из тьмы Анну, он очень удивился.

— Я пришла сказать спасибо маяку, который спас мне жизнь, — объяснила она.

Человек рассмеялся, и на чумазом лице сверкнули белые зубы.

— Ей-богу, не припомню такого случая, чтобы кто-то о нас подумал. Сторожить ночью костёр — работа нелёгкая, но, получив помощь, люди обыкновенно не задумываются, откуда она пришла.

— А я хочу остаться, чтобы помогать тебе. Вот увидишь, я не засну, костёр у меня не погаснет, я умею хранить огонь.

Анна так и сделала — осталась на маяке помотать сторожу в его ночной работе.

Иногда ей доставалась первая вахта — от захода солнца до середины ночи, иногда она заступала в самый глухой час ночного мрака и поддерживала огонь до восхода солнца.

Взобравшись на вершину утёса, открытую всем буйным ветрам, Анна ворошила костёр, чтобы он ярче горел, и алые искры снопами взлетали вверх, а у подножия утёса бушевали морские волны. Она вглядывалась в темноту, жалея людей, которые в это время боролись с бурным морем, потому что по себе знала, каково им приходится, и забывала тогда про холод и ночной мрак. Она старалась, чтобы костёр горел пожарче, и просила у огня, чтобы он поярче освещал ночную тьму и чтобы все корабли нашли в море дорогу и доплыли до гавани.

Но в эти долгие бессонные ночи она непрестанно думала о сестре и не забывала, зачем отправилась в путь. Усталая после ночной работы, она повторяла себе: «Авось моей сестричке не приходится проводить ночи без сна! Авось моя сестричка может спокойно спать!»

Самое удивительное, что, вспоминая сестру, Анна видела её как живую, какой она была в детстве, когда они, взявшись за руки, вышли из осиротелого родительского дома и отправились куда глаза глядят бродить по белу свету. Она точно позабыла, что Элисабет уже выросла и тоже стала взрослой девушкой.

Но вот однажды ночью у костра ей вдруг почудилось, что кто-то её окликнул по имени. Чей-то голос жалобно звал её:

— Анна, Анна, где ты? Приди ко мне! — И она отчётливо узнала голос младшей сестры.

Тут у Анны кончилось терпение и она подумала: «Зачем я здесь осталась и каждую ночь разжигаю костёр ради чужих людей, когда родная сестра тщетно ждёт моей помощи?»

И вот она сказала черномазому сторожу, что ей пора в путь. Быстрым шагом пошла она прочь от морского берега и шла все быстрее. У неё было такое чувство, будто её кто-то ждёт, и она боялась опоздать. Под конец она уже не шла, а бежала, неслась как на крыльях.

Она ещё не знала, что в этой стране живёт её сестра Элисабет.

А дело было так, что все дочери герцога одна за другой были выданы замуж и разъехались кто куда. Как воробьи, которые налетают со всех сторон, когда поспевают алые вишни, чтобы поклевать сладких плодов, так со всех сторон наезжали в замок рыцари и каждый увозил с собой красавицу невесту. А когда все дочери разъехались, герцогу стало до того тоскливо в опустевшем замке, что он забрал герцогиню и Лийсу, и они все втроём отправились в заморскую страну, где у герцога тоже были владения и другой замок.

Для этого снарядили прекрасный корабль, сели на него и поплыли к чужим берегам, и всю дорогу им светило солнце и дул ласковый попутный ветер. В заморской стране герцогу оказали почёт и уважение, а в королевском дворце он стал бывать чуть ли не каждый день.

Старый король к тому времени умер, а молодому королю, который начал после него править страной и был добрым и отважным рыцарем, как раз пора было выбирать себе будущую королеву. Случилось так, что в это время король чуть ли не каждый день наведывался в дом герцога. Им надо было обсудить множество важных государственных дел. А герцог любил, чтобы Элисабет всегда была с ним рядом, и во время его бесед с королём Элисабет в той же комнате перематывала шёлковую пряжу. Король, подперев голову рукой, слушал, о чем толковал ему герцог, а сам сквозь пальцы поглядывал на девушку. Никогда не доводилось ему видеть таких нежных губ и таких золотистых волос.

Заметив, что король за нею подсматривает, Элисабет смутилась, и пряжа в её руках запуталась.

— Дай-ка я тебе помогу! — сказал король. — Я могу подержать пряжу.

Король надел моток пряжи себе на руки, и Элисабет, потупив глаза, стала её перематывать; но когда клубок был готов, король потянул за кончик нити и привлёк девушку к себе.

— Теперь я тебя никуда не выпущу! — сказал он. — Ты будешь моей королевой, потому что никакой другой, кроме тебя, мне не надо.

Элисабет считалась младшей дочерью герцога, поэтому король мог на ней жениться, и скоро они справили пышную свадьбу.

Они очень любили друг друга, и все было бы хорошо, если бы не дела и заботы, которые отвлекали короля и занимали все его время.

Самая большая напасть — это были войны. Король то и дело уезжал на войну и должен был с кем-то сражаться, а молодая королева обмирала от страха, дожидаясь его возвращения. Не находя себе места, она переходила от окна к окну и, ломая руки, высматривала, не покажется ли он на дороге.

Однажды он так долго не возвращался, что она совсем уверилась в его гибели и плакала и вздыхала целый день не переставая. Весь двор старался её утешить. Придворные и пели, и играли на лютнях, танцевали и вертелись перед ней, и рассказывали ей длинные истории. Но чем больше они старались, тем отчаяннее она горевала. Она совсем перестала спать и, не в силах уснуть, вставала среди ночи и бродила по длинной галерее вокруг королевского дворца, тщетно вглядываясь в густую тьму. Пока она сиротливо дрогла на холодном ветру, ей вдруг стало так одиноко и бесприютно, как ещё никогда не бывало в жизни, и тут она подумала о старшей сестре, о которой совсем не вспоминала уже много-много лет, и нестерпимая тоска переполнила её сердце. Ей казалось, что никто не сможет её утешить лучше родной сестры, тогда Элисабет прошептала в ночной тьме:

— Анна, Анна, где ты? Приди ко мне!

Но она ничего не услышала в ответ на свой жалкий шёпот.

С каждым днём она все худела и бледнела, и в конце концов так заболела, что, глядя на неё, все думали, что она умрёт.

Наконец воротился король, живой и здоровый, но было уже поздно, ей ничего не помогало. Каждая кровинка в её теле так пропиталась страхом, что никакая радость не могла его больше развеять. Пока королева неусыпно ждала, она столько ночей провела на ногах, не смыкая глаз, что совсем разучилась спать. И вот теперь лежала с широко открытыми глазами и не могла ни заплакать, ни засмеяться.

Король велел созвать самых лучших докторов со всей страны, и они объявили, что королева останется жить, если она сможет заснуть, но все средства оказались бессильны, и королева не засыпала. В безнадёжном отчаянии король молча сидел у её изголовья, а на площади перед дворцом было тесно от народу, и все глядели вверх на её окна. Люди стояли тихо, боясь пошелохнуться, и переговаривались между собой только шёпотом. Все ждали, когда объявят одно из двух — либо: «Королева уснула», либо: «Королева умерла!» Все фрейлины и даже доктора были выставлены за дверь, потому что от малейшего вздоха королева испуганно вздрагивала. Король сидел безмолвно и только плакал, но даже это терзало королеву. Его тихие слезы стучали ей в уши, как град по стеклу, и стоило ему чуть шелохнуться, как она вздрагивала, потому что ей чудился топот надвигающегося войска.

Король молча гадал, о чем она думала. Может быть, она и думать больше не может? Но внезапно она открыла глаза и, устремив взор куда-то вдаль, тихо-тихо прошептала:

— Видишь! Она идёт! Она бежит бегом! Она летит!… Сейчас она будет здесь.

«Это смерть! Она завидела смерть!» — подумал король, и сердце его замерло от горя.

Но в этот миг отворилась дверь, ведущая на галерею, и. на пороге показалась простая девушка. Король не посмел выговорить ни слова, он не решился даже подать вошедшей знак, чтобы она не тревожила королеву. На пороге стояла рослая, широкоплечая черноглазая девушка со строгим взором, длинные чёрные волосы ниспадали ей на спину. Босыми ногами вступила она в королевскую опочивальню и направилась к постели, на которой лежала королева, но едва она переступила через порог, как Элисабет протянула к ней руки.

— Анна! — молвила она тихим голосом и со счастливым лицом поглядела на склонившуюся к ней девушку. — Ты пришла!

Анна же присела на край кровати и положила головку сестры к себе на колени. Она не говорила ни слова и только тихонько поглаживала её по волосам. И тут слабый румянец проступил на щеках молодой королевы. Она опустила длинные ресницы и откинулась на подушку. Она уснула. Много часов король просидел, не смея пошевелиться, и не сводил глаз с обеих женщин, наконец, он тихонько встал и вышел из комнаты на балкон. Внизу перед дворцом стояли люди и, запрокинув головы, глядели на верхние окна. Все увидели заплаканное лицо короля и подумали, что прекрасная юная королева все-таки умерла.

Но вдруг… Что это? Король улыбается! Тихонько и осторожно он приложил палец к губам, а другой рукой показал на дверь у себя за спиной.

И тут все поняли, что случилось! Королева не умрёт! Королева будет жить! Королева спит!