Сети (Первая книга стихов)

Михаил Кузмин

Сети

Первая книга стихов

1. МОИ ПРЕДКИ

Моряки старинных фамилий,

влюбленные в далекие горизонты,

пьющие вино в темных портах,

обнимая веселых иностранок;

франты тридцатых годов,

подражающие д'Орсэ и Брюммелю,

внося в позу дэнди

всю наивность молодой расы;

важные, со звездами, генералы,

бывшие милыми повесами когда-то,

сохраняющие веселые рассказы за ромом,

всегда одни и те же;

милые актеры без большого таланта,

принесшие школу чужой земли,

играющие в России "Магомета"

и умирающие с невинным вольтерьянством;

вы - барышни в бандо,

с чувством играющие вальсы Маркалью,

вышивающие бисером кошельки

для женихов в далеких походах,

говеющие в домовых церквах

и гадающие на картах;

экономные, умные помещицы,

хвастающиеся своими запасами,

умеющие простить и оборвать

и близко подойти к человеку,

насмешливые и набожные,

встающие раньше зари зимою;

и прелестно-глупые цветы театральных училищ,

преданные с детства искусству танцев,

нежно развратные,

чисто порочные,

разоряющие мужа на платья

и видающие своих детей полчаса в сутки;

и дальше, вдали - дворяне глухих уездов,

какие-нибудь строгие бояре,

бежавшие от революции французы,

не сумевшие взойти на гильотину,

все вы, все вы

вы молчали ваш долгий век,

и вот вы кричите сотнями голосов,

погибшие, но живые,

во мне: последнем, бедном,

но имеющем язык за вас,

и каждая капля крови

близка вам,

слышит вас,

любит вас;

и вот все вы:

милые, глупые, трогательные, близкие,

благословляетесь мною

за ваше молчаливое благословенье.

Май 1907

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

I

2-13.ЛЮБОВЬ ЭТОГО ЛЕТА

П. К. Маслову

1

Где слог найду, чтоб описать прогулку,

Шабли во льду, поджаренную булку

И вишен спелых сладостный агат?

Далек закат, и в море слышен гулко

Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.

Твой нежный взор, лукавый и манящий,

Как милый вздор комедии звенящей

Иль Мариво капризное перо.

Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий

Мне кружит ум, как "Свадьба Фигаро".

Дух мелочей, прелестных и воздушных,

Любви ночей, то нежащих, то душных,

Веселой легкости бездумного житья!

Ах, верен я, далек чудес послушных,

Твоим цветам, веселая земля!

2

Глаз змеи, змеи извивы,

Пестрых тканей переливы,

Небывалость знойных поз...

То бесстыдны, то стыдливы

Поцелуев все отливы,

Сладкий запах белых роз...

Замиранье, обниманье,

Рук змеистых завиванье

И искусный трепет ног...

И искусное лобзанье,

Легкость близкого свиданья

И прощанье чрез порог.

3

Ах, уста, целованные столькими,

Столькими другими устами,

Вы пронзаете стрелами горькими,

Горькими стрелами, стами.

Расцветете улыбками бойкими

Светлыми весенними кустами,

Будто ласка перстами легкими,

Легкими милыми перстами.

Пилигрим, разбойник ли дерзостный

Каждый поцелуй к вам доходит.

Ангиной, Ферсит ли мерзостный

Каждый свое счастье находит.

Поцелуй, что к вам прикасается,

Крепкою печатью ложится,

Кто устам любимым причащается,

С прошлыми со всеми роднится.

Взгляд мольбы, на иконе оставленный,

Крепкими цепями там ляжет;

Древний лик, мольбами прославленный,

Цепью той молящихся вяжет.

Так идешь местами ты скользкими,

Скользкими, святыми местами.

Ах, уста, целованные столькими,

Столькими другими устами.

4

Умывались, одевались,

После ночи целовались,

После ночи, полной ласк.

На сервизе лиловатом,

Будто с гостем, будто с братом,

Пили чай, не снявши маек.

Наши маски улыбались,

Наши взоры не встречались,

И уста наши немы.

Пели "Фауста", играли,

Будто ночи мы не знали,

Те, ночные, те - не мы.

5

Из поднесенной некогда корзины

Печально свесилась сухая роза,

И пели нам ту арию Розины:

"Io sono docile, io sono rispettosa" {*}.

{* "Я так безропотна, так простодушна" (ит.). - Ред.}

Горели свечи, теплый дождь, чуть слышен,

Стекал с деревьев, наводя дремоту,

Пезарский лебедь, сладостен и пышен,

Венчал малейшую весельем ноту.

Рассказ друзей о прожитых скитаньях,

Спор изощренный, где ваш ум витает.

А между тем в напрасных ожиданьях

Мой нежный друг один в саду блуждает.

Ах, звуков Моцарта светлы лобзанья,

Как дали Рафаэлева "Парнаса",

Но мысли не прогнать им, что свиданья

Я не имел с четвертого уж часа.

6

Зачем луна, поднявшись, розовеет,

И ветер веет, теплой неги полн,

И челн не чует змеиной зыби волн,

Когда мой дух все о тебе говеет?

Когда не вижу я твоих очей,

Любви ночей воспоминанья жгут,

Лежу - и тут ревниво стерегут

Очарованья милых мелочей.

И мирный вид реки в изгибах дальних,

И редкие огни неспящих окн,

И блеск изломов облачных волоки

Не сгонят мыслей, нежных и печальных.

Других садов тенистые аллеи

И блеск неверный утренней зари...

Огнем последним светят фонари...

И милой резвости любовные затеи...

Душа летит к покинутым забавам,

В отравах легких крепкая есть нить,

И аромата роз не заглушить

Простым и кротким сельским, летним травам.

7

Мне не спится: дух томится,

Голова моя кружится

И постель моя пуста,

Где же руки, где же плечи,

Где ж прерывистые речи

И любимые уста?..

Одеяло обвивало,

Тело знойное пылало,

За окном чернела ночь...

Сердце бьется, сухи руки.

Отогнать любовной скуки

Я не в силах, мне невмочь...

Прижимались, целовались,

Друг со дружкою сплетались,

Как с змеею паладин...

Уж в окно запахла мята,

И подушка вся измята,

И один я, все один...

8

Каждый вечер я смотрю с обрывов

На блестящую вдали поверхность вод;

Замечаю, какой бежит пароход:

Каменский, Волжский или Любимов.

Солнце стало совсем уж низко,

И пристально смотрю я всегда,

Есть ли над колесом звезда,

Когда пароход проходит близко.

Если нет звезды - значит, почтовый,

Может письма мне привезти.

Спешу к пристани вниз сойти,

Где стоит уже почтовая тележка готовой.

О, кожаные мешки с большими замками,

Как вы огромны, как вы тяжелы!

И неужели нет писем от тех, что мне милы,

Которые бы они написали своими дорогими руками?

Так сердце бьется, так ноет сладко,

Пока я за спиной почтальона жду

И не знаю, найду письмо или не найду,

И мучит меня эта дорогая загадка.

О, дорога в гору уже при звездах.

Одному, без письма!

Дорога - пряма.

Горят редкие огни, дома в садах, как в гнездах.

А вот письмо от друга: "Всегда вас вспоминаю,

Будучи с одним, будучи с другим".

Ну что ж, каков он есть, таким

Я его и люблю и принимаю.

Пароходы уйдут с волнами,

И печально гляжу вослед им я

О мои милые, мои друзья,

Когда же опять я увижусь с вами?

9

Сижу, читая, я сказки и были,

Смотрю в старых книжках умерших портреты.

Говорят в старых книжках умерших портреты:

"Тебя забыли, тебя забыли..."

- Ну, что же делать, что меня забыли,

Что тут поможет, старые портреты?

И спрашивал: что поможет, старые портреты,

Угрозы ли, клятва ль, мольбы ли?

"Забудешь и ты целованные плечи,

Будь, как мы, старым влюбленным портретом:

Ты можешь быть хорошим влюбленным портретом

С томным взглядом, без всякой речи".

- Я умираю от любви безмерной!

Разве вы не видите, милые портреты?

"Мы видим, мы видим, - молвили портреты,

Что ты - любовник верный, верный и примерный!"

Так читал я, сидя, сказки и были,

Смотря в старых книжках умерших портреты.

И не жалко мне было, что шептали портреты:

"Тебя забыли, тебя забыли".

10

Я изнемог, я так устал.

О чем вчера еще мечтал,

Вдруг потеряло смысл и цену.

Я не могу уйти из плену

Одних лишь глаз, одних лишь плеч,

Одних лишь нежно-страстных встреч.

Как раненый, в траве лежу,

На месяц молодой гляжу.

Часов протяжных перемена,

Любви все той же - не измена.

Как мир мне чужд, как мир мне пуст,

Когда не вижу милых уст!

О радость сердца, о любовь,

Когда тебя увижу вновь?

И вновь пленительной отравой

Меня насытит взор лукавый,

И нежность милых прежних рук

Опять вернет мне верный друг?

Лежу и мыслю об одном:

Вот дальний город, вот наш дом,

Вот сад, где прыгают гимнасты,

Куда сходились мы так часто.

О, милый дом!.. о, твой порог!

Я так устал, так изнемог...

11

Ничего, что мелкий дождь смочил одежду:

Он принес с собой мне сладкую надежду.

Скоро, скоро этот город я покину,

Перестану видеть скучную картину.

Я оставшиеся дни, часы считаю,

Не пишу уж, не гуляю, не читаю.

Скоро в путь - так уж не стоит приниматься.

Завтра утром, завтра утром собираться!

Долгий путь, ты мне несносен и желанен,

День отъезда, как далек ты, как ты странен!

И стремлюсь я, и пугаюсь, и робею,

В близость нежной встречи верить я не смею.

Промелькнут луга, деревни, горы, реки,

Может быть, уж не увижу их вовеки.

Ничего-то я не вижу и не знаю,

Об очах, устах любимых лишь мечтаю.

Сколько нежности в разлуке накоплю я

Столь сильнее будет сладость поцелуя.

И я рад, что мелкий дождь смочил одежду;

Он принес с собой мне сладкую надежду.

12

Пароход бежит, стучит,

В мерном стуке мне звучит:

"Успокойся, друг мой, скоро

Ты увидишь нежность взора,

Отдохнешь от скучных мук

В сладких ласках прежних рук".

Сплю тревожно; в чутком сне

Милый друг все снится мне:

Вот прощанье, вот пожатья,

Снова встреча, вновь объятья

И разлукой стольких дней

Час любви еще сильней.

Под окошком я лежу

И в окно едва гляжу.

Берега бегут игриво,

Будто Моцарта мотивы,

И в разрывы светлых туч

Мягко светит солнца луч.

Я от счастья будто пьян.

Все милы мне: капитан,

Пассажиры и матросы,

Лишь дорожные расспросы

Мне страшны, чтобы мой ум

Не утратил ясных дум.

Пароход бежит, стучит,

В мерном стуке мне звучит:

"Успокойся, друг мой, скоро

Ты увидишь нежность взора,

Отдохнешь от скучных мук

В сладких ласках прежних рук".

Июнь-август 1906

II

14-23. ПРЕРВАННАЯ ПОВЕСТЬ

1

МОЙ ПОРТРЕТ

Любовь водила Вашею рукою,

Когда писали этот Вы портрет,

Ни от кого лица теперь не скрою,

Никто не скажет: "Не любил он, нет".

Клеймом любви навек запечатленны

Черты мои под Вашею рукой;

Глаза глядят, одной мечтой плененны,

И беспокоен мертвый их покой.

Венок за головой, открыты губы,

Два ангела напрасных за спиной.

Не поразит мой слух ни гром, ни трубы,

Ни тихий зов куда-то в край иной.

Лишь слышу голос Ваш, о Вас мечтаю,

На Вас направлен взгляд недвижных глаз.

Я пламенею, холодею, таю,

Лишь приближаясь к Вам, касаясь Вас,

И скажут все, забывши о запрете,

Смотря на смуглый, томный мой овал:

"Одним любовь водила при портрете

Другой - его любовью колдовал".

2

В ТЕАТРЕ

Переходы, коридоры, уборные,

Лестница витая, полутемная;

Разговоры, споры упорные,

На дверях занавески нескромные.

Пахнет пылью, скипидаром, белилами,

Издали доносятся овации,

Балкончик с шаткими перилами,

Чтоб смотреть на полу декорации.

Долгие часы ожидания,

Болтовня с маленькими актрисами,

По уборным, по фойе блуждание,

То в мастерской, то за кулисами.

Вы придете совсем неожиданно,

Звонко стуча по коридору,

О, сколько значенья придано

Походке, улыбке, взору!

Сладко быть при всех поцелованным.

С приветом, казалось бы, бездушным,

Сердцем внимать окованным

Милым словам равнодушным.

Как люблю я стены посыревшие

Белого зрительного зала,

Сукна на сцене серевшие,

Ревности жало!

3

НА ВЕЧЕРЕ

Вы и я, и толстая дама,

Тихонько затворивши двери,

Удалились от общего гама.

Я играл Вам свои "Куранты",

Поминутно скрипели двери,

Приходили модницы и франты.

Я понял Ваших глаз намеки,

И мы вместе вышли за двери,

И все нам вдруг стали далеки.

У рояля толстая дама осталась,

Франты стадом толпились у двери,

Тонкая модница громко смеялась.

Мы взошли по лестнице темной,

Отворили знакомые двери,

Ваша улыбка стала более томной.

Занавесились любовью очи,

Уже другие мы заперли двери...

Если б чаще бывали такие ночи!

4

СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Целый день проведем мы сегодня вместе!

Трудно верить такой радостной вести!

Вместе будем ездить, ходить друг за другом следом:

Вы - в своей голландской шапке, с пледом.

Вместе визиты, - на улицах грязно...

Так любовно, так пленительно-буржуазно!

Мы верны правилам веселого быта

И "Шабли во льду" нами не позабыто.

Жалко, что вы не любите "Вены",

Но отчего трепещу я какой-то измены?

Вы сегодня милы, как никогда не бывали,

Лучше Вас другой отыщется едва ли.

Приходите завтра, приходите с Сапуновым,

Милый друг, каждый раз Вы мне кажетесь новым!

5

КАРТОННЫЙ ДОМИК

Мой друг уехал без прощанья,

Оставив мне картонный домик.

Милый подарок, ты - намек или предсказанье?

Мой друг - бездушный насмешник или нежный

комик?

Что делать с тобою, странное подношенье?

Зажгу свечу за окнами из цветной бумаги.

Не сулишь ли ты мне радости рожденье?

Не близки ли короли-маги?

Ты - легкий, разноцветный и прозрачный,

И блестишь, когда я огонь в тебе зажигаю.

Без огня ты - картонный и мрачный:

Верно ли я твой намек понимаю?

А предсказание твое - такое:

Взойдет звезда, придут волхвы с золотом, ладаном

и смирной.

Что же это может значить другое,

Как не то, что пришлют нам денег, достигнем

любви, славы всемирной?

6

НЕСЧАСТНЫЙ ДЕНЬ

Я знаю, что у Вас такие нравы:

Уехать не простясь, вернуться тайно,

Вам любо поступать необычайно,

Но как Вам не сказать, что Вы не правы?

Быть в том же городе, так близко, близко,

И не видать, не слышать, не касаться,

Раз двадцать в день к швейцару вниз спускаться,

Смотреть, пришла ль столь жданная записка.

Нет, нет и нет! чужие ходят с Вами,

И говорят, и слышат без участья

То, что меня ввергало б в трепет счастья,

И руку жмут бездушными руками.

Извозчикам, актерам, машинистам

Вы всем открыты, все Вас могут видеть,

Ну что ж, любви я не хочу обидеть:

Я буду терпеливым, верным, чистым.

7

МЕЧТЫ О МОСКВЕ

Розовый дом с голубыми воротами;

Шапка голландская с отворотами;

Милые руки, глаза неверные,

Уста любимые (неужели лицемерные?);

В комнате гардероб, кровать двуспальная,

Из окна мастерской видна улица дальняя;

В Вашей столовой с лестницей внутренней

Так сладко пить чай или кофей утренний;

Вместе целые дни, близкие гости редкие,

Шум, смех, пенье, остроты меткие;

Вдвоем по переулкам снежным блуждания,

Долгим поцелуем ночи начало и окончание.

8

УТЕШЕНИЕ

Я жалкой радостью себя утешу,

Купив такую ж шапку, как у Вас;

Ее на вешалку, вздохнув, повешу

И вспоминать Вас буду каждый раз.

Свое увидя мельком отраженье,

Я удивлюсь, что я не вижу Вас,

И дорисует вмиг воображенье

Под шапкой взгляд неверных, милых глаз.

И, проходя случайно по передней,

Я вдруг пленюсь несбыточной мечтой,

Я обольщусь какой-то странной бредней:

"Вдруг он приехал, в комнате уж той".

Мне видится знакомая фигура,

Мне слышится Ваш голос - то не сон,

Но тотчас я опять пройду понуро,

Пустой мечтой на миг лишь обольщен.

И залу взглядом обведу пустую:

Увы, стеклом был лживый тот алмаз!

И лишь печально отворот целую

Такой же шапки, как была у Вас.

9

ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ

Сегодня целый день пробуду дома;

Я видеть не хочу чужих людей,

Владеет мною грустная истома,

И потерял я счет несчастных дней.

Морозно, ясно, солнце в окна светит,

Из детской слышен шум и смех детей;

Письмо, которому он не ответит,

Пишу я тихо в комнате своей.

Я посижу немного у Сережи,

Потом с сестрой, в столовой, у себя,

С минутой каждой Вы мне все дороже,

Забыв меня, презревши, не любя.

Читаю книгу я, не понимая,

И мысль одно и то же мне твердит:

"Далек зимой расцвет веселый мая,

Разлукою любовь кто утвердит?"

Свет двух свечей не гонит полумрака,

Печаль моя - упорна и тупа.

И песеньку пою я Далайрака

"Mon bien-aime, helas, ne revient pas!" {*}

{* "Мой любимый, увы, не возвращается!" (фр.). - Ред.}

Вот ужин, чай, холодная котлета,

Ленивый спор домашних - я молчу;

И, совершив обрядность туалета,

Скорей тушу унылую свечу.

10

ЭПИЛОГ

Что делать с вами, милые стихи?

Кончаетесь, едва начавшись.

Счастливы все: невесты, женихи,

Покойник мертв, скончавшись.

В романах строгих ясны все слова,

В конце - большая точка;

Известно - кто Арман, и кто вдова,

И чья Элиза дочка.

Но в легком беге повести моей

Нет стройности намека,

Над пропастью летит она вольней

Газели скока.

Слез не заметит на моем лице

Читатель-плакса,

Судьбой не точка ставится в конце,

А только клякса.

Ноябрь 1906-январь 1907

III

24-31. РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1

На берегу сидел слепой ребенок,

И моряки вокруг него толпились;

И, улыбаясь, он сказал: "Никто не знает,

Откуда я, куда иду и кто я,

И смертный избежать меня не может,

Но и купить ничем меня нельзя.

Мне все равны: поэт, герой и нищий,

И, сладость неизбежности неся,

Одним я горе, радость для других.

И юный назовет меня любовью,

Муж - жизнью, старец - смертью. Кто же я?"

1904

2

ЛЮБВИ УТЕХИ

К рассказу С. Ауслендера "Вечер у г-на де Севираж"

Plaisir damour-ne dure qu'un moment,

Chagrin d'amour dure toute la vie. {*}

{* Наслаждение любви длится лишь миг,

Печаль любви длится всю жизнь (фр.). - Ред.}

Любви утехи длятся миг единый,

Любви страданья длятся долгий век.

Как счастлив был я с милою Надиной,

Как жадно пил я кубок томных нег!

Но ах! недолго той любови нежной

Мы собирали сладкие плоды:

Поток времен, несытый и мятежный,

Смыл на песке любимые следы.

На том лужке, где вместе мы резвились,

Коса скосила мягкую траву;

Венки любви, увы! они развились,

Надины я не вижу наяву.

Но долго после в томном жаре нег

Других красавиц звал в бреду Надиной.

Любви страданья длятся долгий век,

Любви утехи длятся миг единый.

Ноябрь 1906

3

СЕРЕНАДА

К рассказу С. Ауслендера "Корабельщики"

Сердце женщины - как море,

Уж давно сказал поэт.

Море, воле лунной вторя,

То бежит к земле, то нет.

То послушно, то строптиво,

Море - горе, море - рай;

Иль дремли на нем лениво,

Или снасти подбирай.

Кормщик опытный и смелый

Не боится тех причуд,

Держит руль рукой умелой

Там сегодня, завтра тут.

Что ему морей капризы

Ветер, буря, штиль и гладь?

Сердцем Биче, сердцем Лизы

Разве трудно управлять?

Август 1907

4

ФЛЕЙТА ВАФИЛЛА

К рассказу С. Ауслендера "Флейта Вафилла"

Флейта нежного Вафилла

Нас пленила, покорила,

Плен нам сладок, плен нам мил,

Но еще милей и слаще,

Если встречен в темной чаще

Сам пленительный Вафилл.

Кто ловчей в любовном лове:

Алость крови, тонкость брови?

Гроздья ль темные кудрей?

Жены, юноши и девы

Все текут на те напевы.

Все к любви спешат скорей.

О, Вафилл, желает каждый

Хоть однажды страстной жажды

Сладко ярость утолить,

Хоть однажды, пламенея,

Позабыться, томно млея,

Рвися после жизни нить!

Но глаза Вафилла строги,

Без тревоги те дороги,

Где идет сама любовь.

Ты не хочешь, ты не знаешь,

Ты один в лесу блуждаешь,

Пусть других мятется кровь.

Ты идешь легко, спокоен.

Царь иль воин - кто достоин

Целовать твой алый рот?

Кто соперник, где предтечи,

Кто обнимет эти плечи,

Что лобзал один Эрот?

Сам в себе себя лобзая,

Прелесть мая презирая,

Ты идешь и не глядишь.

Мнится: вот раскроешь крылья

И без страха, без усилья

В небо ясное взлетишь.

Февраль 1907

5

"Люблю", сказал я, не любя,

Вдруг прилетел Амур крылатый

И, руку взявши, как вожатый,

Меня повлек вослед тебя.

С прозревших глаз сметая сон

Любви минувшей и забытой,

На светлый луг, росой омытый,

Меня нежданно вывел он.

Чудесен утренний обман:

Я вижу странно, прозревая,

Как злость нежно-заревая

Румянит смутно зыбкий стан;

Я вижу чуть открытый рот,

Я вижу краску щек стыдливых,

И взгляд очей еще сонливых,

И шеи тонкой поворот.

Ручей журчит мне новый сон,

Я жадно пью струи живые

И снова я люблю впервые,

Навеки снова я влюблен!

Апрель 1907

6

О, быть покинутым - какое счастье!

Какой безмерный в прошлом виден свет

Так после лета - зимнее ненастье:

Все помнишь солнце, хоть его уж нет.

Сухой цветок, любовных писем связка,

Улыбка глаз, счастливых встречи две,

Пускай теперь в пути темно и вязко,

Но ты весной бродил по мураве.

Ах, есть другой урок для сладострастья,

Иной есть путь - пустынен и широк.

О, быть покинутым - такое счастье!

Быть нелюбимым - вот горчайший рок.

Сентябрь 1907

7

Мы проехали деревню, отвели нам отвода,

В свежем вечере прохлада, не мешают овода,

Под горой внизу, далеко, тихо пенится вода.

Серый мох, песок и камни, низкий, редкий,

мелкий лес,

Солнце тускло, сонно смотрит из-за розовых завес,

А меж туч яснеет холод зеленеющих небес.

Ехать молча, сидя рядом, молча длинный, длинный

путь,

Заезжать в чужие избы выпить чай и отдохнуть,

В сердце темная тревога и тоски покорной муть.

Так же бор чернел в долине, как мы ездили в скиты,

То же чувство в сердце сиром полноты и пустоты,

Так же молча, так же рядом, но сидел со мною ты.

И еще я вспоминаю мелкий лес, вершину гор,

В обе стороны широкий моря южного простор

И каноника духовный, сладко-строгий разговор.

Так же сердце ныло тупо, отдаваясь и грустя,

Так же ласточки носились, землю крыльями чертя,

Так же воды были видны, в отдаленности блестя.

Память зорь в широком небе, память дальнего пути,

Память сердца, где смешались все дороги, все пути,

Отчего даже теперь я не могу от вас уйти?

Июнь 1907

8

При взгляде на весенние цветы,

желтые и белые,

милые своею простотой,

я вспоминаю Ваши щеки,

горящие румянцем зари,

смутной и страстно тревожащей.

Глядя на быстрые речки,

пенящиеся, бурливые,

уносящие бревна и ветки,

дробящие отраженную голубизну небес,

думаю я о карих,

стоячих,

волнующих своею неподвижностью

глазах.

И, следя по вечернему небу

за медленным трепетом

знамен фабричного дыма,

я вижу Ваши волосы,

не развивающиеся,

короткие,

и даже еще более короткие,

когда я видел Вас последний раз.

Целую ночь, целый день

я слышу шум машин,

как биенье неустанного сердца,

и все утра, все вечера

меня мучит мысль о Вашем сердце,

которое - увы! - бьется не для меня,

не для меня!

Май 1907

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

I

32-40. РАКЕТЫ

В. А. Наумову

Две маленькие звездочки - век суетных

маркиз.

Валерий Брюсов

1

МАСКАРАД

Кем воспета радость лета:

Роща, радуга, ракета,

На лужайке смех и крик?

В пестроте огней и света

Под мотивы менуэта

Стройный фавн главой поник.

Что белеет у фонтана

В серой нежности тумана?

Чей там шепот, чей там вздох?

Сердца раны лишь обманы,

Лишь на вечер те тюрбаны

И искусствен в гроте мох.

Запах грядок прян и сладок,

Арлекин на ласки падок,

Коломбина не строга.

Пусть минутны краски радуг,

Милый, хрупкий мир загадок,

Мне горит твоя дуга!

2

ПРОГУЛКА НА ВОДЕ

Сквозь высокую осоку

Серп серебряный блестит;

Ветерок, летя с востоку,

Вашей шалью шелестит.

Мадригалы Вам не лгали,

Вечность клятвы не суля,

И блаженно замирали

На высоком нежном la.

Из долины мандолины

Чу! - звенящая струна,

Далеко из-за плотины

Слышно ржанье табуна.

Вся надежда - край одежды

Приподнимет ветерок,

И, склонив лукаво вежды,

Вы покажете носок.

Где разгадка тайной складки

На роброне на груди?

На воде прогулки сладки

Что-то ждет нас впереди?

3

НАДПИСЬ К БЕСЕДКЕ

Здесь, страстью сладкою волнуясь и горя,

Меня спросили Вы, люблю ли.

Здесь пристань, где любовь бросает якоря,

Здесь счастье знал я в ясном июле.

4

ВЕЧЕР

Жарко-желтой позолотой заката

Стекла окон горят у веранды.

"Как плечо твое нежно покато!"

Я вздыхал, ожидая Аманды.

Ах, заря тем алей и победней,

Чем склоняется ниже светило,

И мечты о улыбке последней

Мне милее всего, что было.

О, прощанье на лестнице темной,

Поцелуй у вышитых кресел,

О, Ваш взор, лукавый и томный,

Одинокие всплески весел!

Пальцы рук моих пахнут духами,

В сладкий плен заключая мне душу.

Губы жжет мне признанье стихами,

Но секрета любви не нарушу.

Отплывать одиноко и сладко

Будет мне от пустынной веранды,

И в уме все милая складка

На роброне милой Аманды.

5

РАЗГОВОР

Маркиз гуляет с другом в цветнике,

У каждого левкой в руке,

А в парнике

Сквозь стекла видны ананасы.

Ведут они интимный разговор,

С улыбкой взор встречает взор,

Цветной узор

Пестрит жилетов нежные атласы.

"Нам дал приют китайский павильон!"

В воспоминанья погружен,

Умолкнул он,

А тот левкой вдыхал с улыбкой тонкой.

- Любовью Вы, мой друг, ослеплены,

Но хрупки и минутны сны,

Как дни весны,

Как крылья бабочек с нарядной перепонкой.

Вернее дружбы связь, поверьте мне:

Она не держит в сладком сне,

Но на огне

Вас не томит желанием напрасным.

"Я дружбы не забуду никогда

Одна нас единит звезда;

Как и всегда,

Я только с Вами вижу мир прекрасным!"

Слова пустые странно говорят,

Проходит тихо окон ряд,

А те горят,

И не видны за ними ананасы.

У каждого в руке левкоя цвет,

У каждого в глазах ответ,

Вечерний свет

Ласкает платья нежные атласы.

6

В САДУ

Их руки были приближены,

Деревья были подстрижены,

Бабочки сумеречные летали.

Слова все менее ясные,

Слова все более страстные

Губы запекшиеся шептали.

"Хотите знать Вы, люблю ли я,

Люблю ли, бесценная Юлия?

Сердцем давно Вы это узнали".

- Цветок я видела палевый

У той, с кем все танцевали Вы,

Слепы к другим дамам в той же зале.

"Клянусь семейною древностью,

Что вы обмануты ревностью,

Вас лишь люблю, забыв об Аманде!"

Легко сердце прелестницы,

Отлоги ступени лестницы

К той же ведут они их веранде.

Но чьи там вздохи задушены?

Но кем их речи подслушаны?

Кто там выходит из-за боскета?

Муж Юлии то обманутый,

В жилет атласный затянутый,

Стекла блеснули его лорнета.

7

КАВАЛЕР

Кавалер по кабинету

Быстро ходит, горд и зол,

Не напудрен, без жилету,

И забыт цветной камзол.

"Вряд ли клятвы забывали

Так позорно, так шутя!

Так обмануто едва ли

Было глупое дитя.

Два удара сразу кряду

Дам я, ревностью горя,

Эта шпага лучше яду,

Что дают аптекаря.

Время Вашей страсти ярость

Охладит, мой господин;

Пусть моя презренна старость,

Кавалер не Вы один.

Вызов, вызов, шпагу эту

Обнажаю против зол".

Так ходил по кабинету,

Не напудрен, горд и зол.

8

УТРО

Чуть утро настало, за мостом сошлись,

Чуть утро настало, стада еще не паслись.

Приехало две кареты - привезло четверых,

Уехало две кареты - троих увезло живых.

Лишь трое слыхало, как павший закричал,

Лишь трое видало, как кричавший упал.

А кто-то слышал, что он тихо шептал?

А кто-то видел в перстне опал?

Утром у моста коров пастухи пасли,

Утром у моста лужу крови нашли.

По траве росистой след от двух карет,

По траве росистой - кровавый след.

9

ЭПИТАФИЯ

Двадцатую весну, любя, он встретил,

В двадцатую весну ушел, любя.

Как мне молчать? как мне забыть тебя,

Кем только этот мир и был мне светел?

Какой Аттила, ах, какой Аларих

Тебя пронзил, красою не пронзен?

Скажи, без трепета как вынес он

Затменный взгляд очей прозрачно карих?

Уж не сказать умолкшими устами

Тех нежных слов, к которым я привык.

Исчез любви пленительный язык,

Погиб цветок, пленясь любви цветами.

Кто был стройней в фигурах менуэта?

Кто лучше знал цветных шелков подбор?

Чей был безукоризненней пробор?

Увы, навеки скрылося все это.

Что скрипка, где оборвалася квинта?

Что у бессонного больного сон?

Что жизнь тому, кто, новый Аполлон,

Скорбит над гробом свежим Гиацинта?

Июль 1907

II

41-45. ОБМАНЩИК ОБМАНУВШИЙСЯ

1

Туманный день пройдет уныло,

И ясный наступает вслед,

Пусть сердце ночью все изныло,

Сажуся я за туалет.

Я бледность щек удвою пудрой,

Я тень под глазом наведу,

Но выраженья воли мудрой

Для жалких писем я найду.

Не будет вздохов, восклицаний,

Не будет там "увы" и "ах"

И мука долгих ожиданий

Не засквозит в сухих строках.

Но на прогулку не оденусь,

Нарочно сделав томный вид

И говоря: "Куда я денусь,

Когда любовь меня томит?"

И скажут все: "Он лицемерит,

То жесты позы, не любви";

Лишь кто сумеет, тот измерит,

Как силен яд в моей крови.

2

Вновь я бессонные ночи узнал

Без сна до зари,

Опять шептал

Ласковый голос: "Умри, умри".

Кончивши книгу, берусь за другую,

Нагнать ли сон?

Томясь, тоскую,

Чем-то в несносный плен заключен.

Сто раз известную "Manon" кончаю,

Но что со мной?

Конечно, от чаю

Это бессонница ночью злой...

Я не влюблен ведь, это верно,

Я - нездоров.

Вот тихо, мерно

К ранней обедне дальний зов.

Вас я вижу, закрыв страницы,

Закрыв глаза;

Мои ресницы

Странная вдруг смочила слеза.

Я не люблю, я просто болен,

До самой зари

Лежу, безволен,

И шепчет голос: "Умри, умри!"

3

Строят дом перед окошком.

Я прислушиваюсь к кошкам,

Хоть не март.

Я слежу прилежным взором

За изменчивым узором

Вещих карт.

"Смерть, любовь, болезнь, дорога"

Предсказаний слишком много:

Где-то ложь.

Кончат дом, стасую карты,

Вновь придут апрели, марты

Ну и что ж?

У печали на причале

Сердце скорби укачали

Не на век.

Будет дом весной готовым,

Новый взор найду под кровом

Тех же век.

4

Отрадно улетать в стремительном вагоне

От северных безумств на родину Гольдони,

И там на вольном лоне, в испытанном затоне,

Вздыхая, отдыхать;

Отрадно провести весь день в прогулках пестрых,

Отдаться в сети черт пленительных и острых,

В плену часов живых о темных, тайных сестрах,

Зевая, забывать;

В кругу друзей читать излюбленные книги,

Выслушивать отчет запутанной интриги,

Возможность, отложив условностей вериги,

Прямой задать вопрос;

Отрадно, овладев влюбленности волненьем,

Спокойно с виду чай с инбирным пить вареньем

И слезы сочетать с последним примиреньем

В дыму от папирос;

Но мне милей всего ночь долгую томиться,

Когда известная известную страницу

Покроет, сон нейдет смежить мои ресницы,

И глаз все видит Вас;

И память - верная служанка - шепчет внятно

Слова признания, где все теперь понятно,

И утром брошены сереющие пятна,

И дня уж близок час.

5

Где сомненья? где томленья?

День рожденья, обрученья

Час святой!

С новой силой жизни милой

Отдаюсь, неутолимый,

Всей душой.

Вот пороги той дороги,

Где не шли порока ноги,

Где - покой.

Обручались, причащались,

Поцелуем обменялись

У окна.

Нежно строги взоры Ваши,

Полны, полны наши чаши

Пить до дна,

А в окошко не случайный

Тайны друг необычайной

Ночь видна.

Чистотою страсть покрою,

Я готов теперь для боя

Щит со мной.

О, далече - легкость встречи!

Я беру ярмо на плечи

Груз двойной.

Тот же я, но нежным взором

Преграждает путь к позорам

Ангел мой.

Октябрь 1907

III

46-51. РАДОСТНЫЙ ПУТНИК

1

Светлая горница - моя пещера,

Мысли - птицы ручные: журавли да аисты;

Песни мои - веселые акафисты;

Любовь - всегдашняя моя вера.

Приходите ко мне, кто смутен, кто весел,

Кто обрел, кто потерял кольцо обручальное,

Чтобы бремя ваше, светлое и печальное,

Я как одежу на гвоздик повесил.

Над горем улыбнемся, над счастьем поплачем.

Не трудно акафистов легких чтение.

Само приходит отрадное излечение

В комнате, озаренной солнцем не горячим.

Высоко окошко над любовью и тлением,

Страсть и печаль, как воск от огня, смягчаются.

Новые дороги, всегда весенние, чаются,

Простясь с тяжелым, темным томлением.

2

Снова чист передо мною первый лист,

Снова солнца свет лучист и золотист;

Позабыта мной прочтенная глава,

Неизвестная заманчиво-нова.

Кто собрался в путь, в гостинице не будь!

Кто проснулся, тот забудь видений муть!

Высоко горит рассветная звезда,

Что прошло, то не вернется никогда.

Веселей гляди, напрасных слез не лей,

Средь полей, между высоких тополей

Нам дорога наша видится ясна:

После ночи - утро, после зим - весна.

А устав, среди зеленых сядем трав,

В книге старой прочитав остаток глав:

Ты - читатель своей жизни, не писец,

Неизвестен тебе повести конец.

3

Горит высоко звезда рассветная,

Как око ясного востока,

И, одинокая, поет далеко

Свирель приветная.

Заря алеет в прохладной ясности,

Нежнее вздоха воздух веет,

Не млеет роща, даль светлеет

В святой прозрачности.

В груди нет жала и нету жалобы,

Уж спало скорби покрывало.

И где причале, от начала

Что удержало бы?

Вновь вереница взоров радостных

И птица райская мне снится.

Открыться пробил час странице

Лобзаний сладостных!

4

В проходной сидеть на диване,

Близко, рядом, плечо с плечом,

Не думая об обмане,

Не жалея ни о чем.

Говорить Вам пустые речи,

Слушать веселые слова,

Условиться о новой встрече

(Каждая встреча всегда нова!).

О чем-то молчим мы, и что-то знаем,

Мы собираемся в странный путь.

Не печально, не весело, не гадаем,

Покуда здесь ты, со мной побудь.

5

Что приходит, то проходит,

Что проходит, не придет.

Чья рука нас верно водит,

Заплетая в хоровод?

Мы в плену ли потонули?

Жду ли, плачу ли, пою ли

Счастлив я своей тюрьмой.

Милый пленный, страж смиренный,

Неизменный иль изменный,

Я сегодня - твой, ты - мой.

Мы идем одной дорогой,

Мы полны одной тревогой.

Кто преступник? кто конвой?

А любовь, смеясь над нами,

Шьет нам пестрыми шелками,

Наклоняясь над канвой.

Вышивает и не знает,

Что-то выйдет из шитья.

"Как смешон, кто не гадает,

Что могу утешить я!"

6

Уж не слышен конский топот,

Мы одни идем в пути.

Что нам значит скучный опыт?

Все вперед, вперед идти,

Неизвестен путь далекий:

Приведет иль заведет,

Но со мной не одинокий

Милый спутник путь пройдет.

Утро ясно и прохладно,

Путь - открыт, звезда горит,

Так любовно, так отрадно

Спутник милый говорит:

"Друг, ты знаешь ли дорогу?

Не боишься ль гор и вод?"

- Успокой, мой друг, тревогу:

Прямо нас звезда ведет.

Наши песни - не унылы:

Что нам знать? чего нам ждать?

Пусть могилы нам и милы,

Путь должны мы продолжать.

Мудро нас ведет рукою,

Кто послал на этот путь.

Что я скрою? что открою?

О вчерашнем дне забудь.

Будет завтра, есть сегодня,

Будет лето, есть весна.

С корабля опустят сходни,

И сойдет Любовь ясна.

Ноябрь 1907

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

I

52-60. МУДРАЯ ВСТРЕЧА

Вяч. И. Иванову

1

Стекла стынут от холода,

Но сердце знает,

Что лед растает,

Весенне будет и молодо.

В комнатах пахнет ладаном,

Тоска истает,

Когда узнает,

Как скоро дастся отрада нам.

Вспыхнет на ризах золото,

Зажгутся свечи

Желанной встречи

Вновь цело то, что расколото.

Снегом блистают здания.

Провидя встречи,

Я теплю свечи

Мудрого жду свидания.

2

О, плакальщики дней минувших,

Пытатели немой судьбы,

Искатели сокровищ потонувших,

Вы ждете трепетно трубы?

В свой срок, бесстрастно неизменный,

Пробудит дали тот сигнал.

Никто бунтующий и мирный пленный

Своей судьбы не отогнал.

Река все та ж, но капли разны,

Безмолвны дали, ясен день,

Цвета цветов всегда разнообразны,

И солнца свет сменяет тень.

Наш взор не слеп, не глухо ухо,

Мы внемлем пенью вешних птиц.

В лугах - тепло, предпразднично и сухо

Не торопи своих страниц.

Готовься быть к трубе готовым,

Не сожалей и не гадай,

Будь мудро прост к теперешним оковам,

Не закрывая глаз на май.

3

Окна плотно занавешены,

Келья тесная мила,

На весах высоких взвешены

Наши мысли и дела.

Дверь закрыта, печи топятся,

И горит, горит свеча.

Тайный друг ко мне торопится,

Не свища и не крича.

Стукнул в дверь, отверз объятия;

Поцелуй, и вновь, и вновь,

Посмотрите, сестры, братия,

Как светла наша любовь!

4

Моя душа в любви не кается

Она светла и весела.

Какой покой ко мне спускается!

Зажглися звезды без числа.

И я стою перед лампадами,

Смотря на близкий милый лик.

Не властен лед над водопадами,

Любовных вод родник велик.

Ах, нужен лик молебный грешнику,

Как посох странничий в пути.

К кому, как не к тебе, поспешнику,

Любовь и скорбь свою нести?

Но знаю вес и знаю меру я,

Я вижу близкие глаза

И ясно знаю, сладко веруя:

"Тебе нужна моя слеза".

5

Я вспомню нежные песни

И запою,

Когда ты скажешь: "Воскресни".

Я сброшу грешное бремя

И скорбь свою,

Когда ты скажешь: "Вот время".

Я подвиг великой веры

Свершить готов,

Когда позовешь в пещеры;

Но рад я остаться в мире

Среди оков,

Чтоб крылья раскрылись шире.

Незримое видит око

Мою любовь

И страх от меня далеко.

Я верно хожу к вечерне

Опять и вновь,

Чтоб быть недоступней скверне.

6

О милые други, дорогие костыли,

К какому раю хромца вы привели!

Стою, не смею ступить через порог

Так сладкий облак глаза мне заволок.

Ах, я ли, темный, войду в тот светлый сад?

Ах, я ли, слабый, избегнул всех засад?

Один не в силах пройти свой узкий путь,

К кому в томленьи мне руки протянуть?

Рукою крепкой любовь меня взяла

И в сад пресветлый без страха провела.

7

Как отрадно, сбросив трепет,

Чуя встречи, свечи жечь,

Сквозь невнятный нежный лепет

Слышать ангельскую речь.

Без загадок разгадали,

Без возврата встречен брат;

Засияли нежно дали

Чрез порог небесных врат.

Темным я смущен нарядом,

Сердце билось, вился путь,

Но теперь стоим мы рядом,

Чтобы в свете потонуть.

8

Легче весеннего дуновения

Прикосновение

Пальцев тонких.

Громче и слаще мне уст молчание,

Чем величание

Хоров звонких.

Падаю, падаю, весь в горении,

Люто борение,

Крылья н_и_зки.

Пусть разделенные - вместе связаны,

Клятвы уж сказаны

Вечно близки.

Где разделение? время? тление?

Наше хотение

Выше праха.

Встретим бестрепетно свет грядущего,

Мимоидущего

Чужды страха.

9

Двойная тень дней прошлых и грядущих

Легла на беглый и не ждущий день

Такой узор бросает полднем сень

Двух сосен, на верху холма растущих.

Одна и та она всегда не будет:

Убудет день и двинется черта,

И утро уж другой ее пробудит,

И к вечеру она уже не та.

Но будет час, который непреложен,

Положен в мой венец он, как алмаз,

И блеск его не призрачен, не ложен

Я правлю на него свой зоркий глаз.

То не обман, я верно, твердо знаю:

Он к раю приведет из темных стран.

Я видел свет, его я вспоминаю

И все редеет утренний туман.

Декабрь 1907

II

61-67. ВОЖАТЫЙ

Victori Duci {*}

{* Виктору Вожатому (лат.). - Ред.}

1

Я цветы сбираю пестрые

И плету, плету венок,

Опустились копья острые

У твоих победных ног.

Сестры вертят веретенами

И прядут, прядут кудель.

Над упавшими знаменами

Разостлался дикий хмель.

Пронеслась, исчезла конница,

Прогремел, умолкнул гром.

Пала, пала беззаконница

Тишина и свет кругом.

Я стою средь поля сжатого.

Рядом ты в блистаньи лат.

Я обрел себе Вожатого

Он прекрасен и крылат.

Ты пойдешь стопою смелою,

Поведешь на новый бой.

Что захочешь - то и сделаю:

Неразлучен я с тобой.

2

"Лето Господнее - благоприятно".

Всходит гость на высокое крыльцо.

Все откроется, что было непонятно.

Видишь в чертах его знакомое лицо?

Нам этот год пусть будет високосным,

Белым камнем отмечен этот день.

Все пройдет, что окажется наносным.

Сядет путник под сладостную сень.

Сердце вещее мудро веселится:

Знает, о знает, что близится пора.

Гость надолго в доме поселится,

Свет горит до позднего утра.

Сладко вести полночные беседы.

Слышит любовь небесные слова.

Утром вместе пойдем мы на победы

Меч будет остр, надежна тетива.

3

Пришел издалека жених и друг.

Целую ноги твои!

Он очертил вокруг меня свой круг.

Целую руки твои!

Как светом отделен весь внешний мир.

Целую латы твои!

И не влечет меня земной кумир.

Целую крылья твои!

Легко и сладостно любви ярмо.

Целую плечи твои!

На сердце выжжено твое клеймо.

Целую губы твои!

4

Взойдя на ближнюю ступень,

Мне зеркало вручил Вожатый;

Там отражался он как тень,

И ясно золотели латы;

А из стекла того струился день.

Я дар его держал в руке,

Идя по темным коридорам.

К широкой выведен реке,

Пытливым вопрошал я взором,

В каком нам переехать челноке.

Сжав крепко руку мне, повел

Потоком быстрым и бурливым

Далеко от шумящих сел

К холмам спокойным и счастливым,

Где куст блаженных роз, алея, цвел.

Но ярости пугаясь вод,

Я не дерзал смотреть обратно;

Казалось, смерть в пучине ждет,

Казалось, гибель - неотвратна.

А все темнел вечерний небосвод.

Вожатый мне: "О друг, смотри

Мы обрели страну другую.

Возврата нет. Я до зари

С тобою здесь переночую".

(О сердце мудрое, гори, гори!)

"Стекло хранит мои черты;

Оно не бьется, не тускнеет.

В него смотря, обрящешь ты

То, что спасти тебя сумеет

От диких волн и мертвой темноты".

И пред сиянием лица

Я пал, как набожный скиталец.

Минуты длились без конца.

С тех пор я перстень взял на палец,

А у него не видел я кольца.

5

Пусть сотней грех вонзался жал,

Пусть - недостоин,

Но светлый воин меня лобзал

И я спокоен.

Напрасно бес твердит: "Приди:

Ведь риза - драна!"

Но как охрана горит в груди

Блаженства рана.

Лобзаний тех ничем не смыть,

Навеки в жилах;

Уж я не в силах как мертвый быть

В пустых могилах.

Воскресший дух неумертвим,

Соблазн напрасен.

Мой вождь прекрасен, как серафим,

И путь мой - ясен.

6

Одна нога - на облаке, другая на другом,

И радуга очерчена пылающим мечом.

Лицо его как молния, из уст его - огонь.

Внизу, к копью привязанный, храпит и бьется конь.

Одной волной взметнулася морская глубина,

Все небо загорелося, как Божья купина.

"Но кто ты, воин яростный? тебя ли вижу я?

Где взор твой, кроткий, сладостный, как тихая струя?

Смотри, ты дал мне зеркало, тебе я обручен,

Теперь же морем огненным с тобою разлучен".

Так я к нему, а он ко мне: "Смотри, смотри в стекле

В один сосуд грядущее и прошлое стекло".

А в зеркале по-прежнему знакомое лицо.

И с пальца не скатилося обетное кольцо.

И поднял я бестрепетно на небо ясный взор

Не страшен, не слепителен был пламенный простор.

И лик уж не пугающий мне виделся в огне,

И клятвам верность прежняя вернулася ко мне.

7

С тех пор всегда я не один,

Мои шаги всегда двойные,

И знаки милости простые

Дает мне Вождь и Господин.

С тех пор всегда я не один.

Пускай не вижу блеска лат,

Всегда твой образ зреть не смею

Я в зеркале его имею,

Он так же светел и крылат.

Пускай не вижу блеска лат.

Ты сам вручил мне этот дар,

И твой двойник не самозванен,

И жребий наш для нас не странен

О ту броню скользнет удар.

Ты сам вручил мне этот дар.

Когда иду по строкам книг,

Когда тебе слагаю пенье,

Я знаю ясно, вне сомненья,

Что за спиною ты приник,

Когда иду по строкам книг.

На всякий день, на всякий час

Тебя и дар твой сохраняю,

Двойной любовью я сгораю,

Но свет один из ваших глаз

На всякий день, на всякий час.

Январь 1908

III

68-76. СТРУИ

1

Сердце, как чаша наполненная, точит кровь;

Алой струею неиссякающая течет любовь;

Прежде исполненное приходит вновь.

Розы любви расцветающие видит глаз.

Пламень сомненья губительного исчез, погас,

Сердца взывающего горит алмаз.

Звуки призыва томительного ловит слух.

Время свиданья назначенного пропел петух.

Лета стремительного исполнен дух.

Слабостью бледной охваченного подниму.

Светом любви враждующую развею тьму.

Силы утраченные верну ему.

2

Истекай, о сердце, истекай!

Расцветай, о роза, расцветай!

Сердце, розой пьяное, трепещет.

От любви сгораю, от любви;

Не зови, о милый, не зови:

Из-за розы меч грозящий блещет.

Огради, о сердце, огради.

Не вреди, меч острый, не вреди:

Опустись на голубую влагу.

Я беду любовью отведу,

Я приду, о милый, я приду

И под меч с тобою вместе лягу.

3

На твоей планете всходит солнце,

И с моей земли уходит ночь.

Между нами узкое оконце,

Но мы время можем превозмочь.

Нас связали крепкими цепями,

Через реку переброшен мост.

Пусть идем мы разными путями

Непреложен наш конец и прост.

Но смотри, я - цел и не расколот,

И бесслезен стал мой зрящий глаз.

И тебя пусть не коснется молот,

И в тебе пусть вырастет алмаз.

Мы пройдем чрез мир, как Александры,

То, что было, повторится вновь,

Лишь в огне летают саламандры,

Не сгорает в пламени любовь.

4

Я вижу - ты лежишь под лампадой;

Ты видишь - я стою и молюсь.

Окружил я тебя оградой

И теперь не боюсь.

Я слышу - ты зовешь и вздыхаешь,

Ты слышишь мой голос: "Иду".

Ограды моей ты не знаешь

И думаешь, вот приду.

Ты слышишь звуки сонаты

И видишь свет свечей,

А мне мерещатся латы

И блеск похожих очей.

5

Ты знал, зачем протрубили трубы,

Ты знал, о чем гудят колокола,

Зачем же сомкнулись вещие губы

И тень на чело легла?

Ты помнишь, как солнце было красно

И грудь вздымал небывалый восторг,

Откуда ж спустившись, сумрак неясный

Из сердца радость исторг?

Зачем все реже и осторожней

Глядишь, опустивши очи вниз?

Зачем все чаще плащ дорожный

Кроет сиянье риз?

Ты хочешь сказать, что я покинут?

Что все собралися в чуждый путь?

Но сердце шепчет: "Разлуки минут:

Светел и верен будь".

6

Как меч мне сердце прободал,

Не плакал, умирая.

С весельем нежным сладко ждал

Обещанного рая.

Палящий пламень грудь мне жег,

И кровь, вся голубая.

Вблизи дорожный пел рожок,

"Вперед, вперед" взывая.

Я говорил: "Бери, бери!

Иду! Лечу! с тобою!"

И от зари и до зари

Стекала кровь струею.

Но к алой ране я привык.

Как прежде, истекаю,

Но нем влюбленный мой язык.

Горю, но не сгораю.

7

Ладана тебе не надо:

Дым и так идет из кадила.

Недаром к тебе приходила

Долгих молитв отрада.

Якоря тебе не надо:

Ты и так спокоен и верен.

Не нами наш путь измерен

До небесного града.

Слов моих тебе не надо:

Ты и так все видишь и знаешь,

А меч мой в пути испытаешь,

Лишь встанет преграда.

8

Ты, как воск, окрашенный пурпуром, таешь,

Изранено стрелами нежное тело.

Как роза, сгораешь, сгорая, не знаешь,

Какое сиянье тебя одело.

Моя кровь пусть станет прохладной водою,

Дыханье пусть станет воздухом свежим!

Дорогой одною идем с тобою,

Никак мы цепи своей не разрежем.

Вырываю сердце, паду бездушен!

Угасни, утихни, пожар напрасный!

Пусть воздух душен, запрет нарушен:

Мы выйдем целы на берег ясный.

9

Если мне скажут: "Ты должен идти на мученье"

С радостным пеньем взойду на последний костер

Послушный.

Если б пришлось навсегда отказаться от пенья,

Молча под нож свой язык я и руки б простер

Послушный.

Если б сказали: "Лишен ты навеки свиданья"

Вынес бы эту разлуку, любовь укрепив,

Послушный.

Если б мне дали последней измены страданья,

Принял бы в плаваньи долгом и этот пролив

Послушный.

Если ж любви между нами поставят запрет,

Я не поверю запрету и вымолвлю: "Нет".

* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ ПЕСНИ

Н. П. Феофилактову

I

77-79. ВСТУПЛЕНИЕ

1

Как песня матери

над колыбелью ребенка,

как горное эхо,

утром на пастуший рожок отозвавшееся,

как далекий прибой

родного, давно не виденного моря,

звучит мне имя твое

трижды блаженное:

Александрия!

Как прерывистый шепот

любовных под дубами признаний,

как таинственный шум

тенистых рощ священных,

как тамбурин Кибелы великой,

подобный дальнему грому и голубей воркованью,

звучит мне имя твое

трижды мудрое:

Александрия!

Как звук трубы перед боем,

клекот орлов над бездной,

шум крыльев летящей Ники,

звучит мне имя твое

трижды великое:

Александрия!

2

Когда мне говорят: "Александрия",

я вижу белые стены дома,

небольшой сад с грядкой левкоев,

бледное солнце осеннего вечера

и слышу звуки далеких флейт.

Когда мне говорят: "Александрия",

я вижу звезды над стихающим городом,

пьяных матросов в темных кварталах,

танцовщицу, пляшущую "осу",

и слышу звук тамбурина и крики ссоры.

Когда мне говорят: "Александрия",

я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем,

мохнатые мигающие звезды

и светлые серые глаза под густыми бровями,

которые я вижу и тогда,

когда не говорят мне: "Александрия!"

3

Вечерний сумрак над теплым морем,

огни маяков на потемневшем небе,

запах вербены при конце пира,

свежее утро после долгих бдений,

прогулка в аллеях весеннего сада,

крики и смех купающихся женщин,

священные павлины у храма Юноны,

продавцы фиалок, гранат и лимонов,

воркуют голуби, светит солнце,

когда увижу тебя, родимый город!

II

80-86. ЛЮБОВЬ

1

Когда я тебя в первый раз встретил,

не помнит бедная память:

утром ли то было, днем ли,

вечером или позднею ночью.

Только помню бледноватые щеки,

серые глаза под темными бровями

и синий ворот у смуглой шеи,

и кажется мне, что я видел это в раннем детстве,

хотя и старше тебя я многим.

2

Ты - как у гадателя отрок:

все в моем сердце читаешь,

все мои отгадываешь мысли,

все мои думы знаешь,

но знанье твое тут не велико

и не много слов тут и нужно,

тут не надо ни зеркала, ни жаровни:

в моем сердце, мыслях и думах

все одно звучит разными голосами:

"Люблю тебя, люблю тебя навеки!"

3

Наверно, в полдень я был зачат,

наверно, родился в полдень,

и солнца люблю я с ранних лет

лучистое сиянье.

С тех пор, как увидел я глаза твои,

я стал равнодушен к солнцу:

зачем любить мне его одного,

когда в твоих глазах их двое?

4

Люди видят сады с домами

и море, багровое от заката,

люди видят чаек над морем

и женщин на плоских крышах,

люди видят воинов в латах

и на площади продавцов с пирожками,

люди видят солнце и звезды,

ручьи и светлые речки,

а я везде только и вижу

бледноватые смуглые щеки,

серые глаза под темными бровями

и несравнимую стройность стана,

так глаза любящих видят

то, что видеть велит им мудрое сердце.

5

Когда утром выхожу из дома,

я думаю, глядя на солнце:

"Как оно на тебя похоже,

когда ты купаешься в речке

или смотришь на дальние огороды!"

И когда смотрю я в полдень жаркий

на то же жгучее солнце,

я думаю про тебя, моя радость:

"Как оно на тебя похоже,

когда ты едешь по улице людной!"

И при взгляде на нежные закаты

ты же мне на память приходишь,

когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь

и закрываешь потемневшие веки.

6

Не напрасно мы читали богословов

и у риторов учились недаром,

мы знаем значенье каждого слова

и все можем толковать седмиобразно.

Могу найти четыре добродетели в твоем теле

и семь грехов, конечно;

и охотно возьму себе блаженства;

но из всех слов одно неизменно:

когда смотрю в твои серые очи

и говорю: "Люблю" - всякий ритор

поймет только "люблю" - и ничего больше.

7

Если б я был древним полководцем,

покорил бы я Ефиопию и персов,

свергнул бы я фараона,

построил бы себе пирамиду

выше Хеопса,

и стал бы

славнее всех живущих в Египте!

Если б я был ловким вором,

обокрал бы я гробницу Менкаура,

продал бы камни александрийским евреям,

накупил бы земель и мельниц,

и стал бы

богаче всех живущих в Египте.

Если б я был вторым Антиноем,

утопившимся в священном Ниле,

я бы всех сводил с ума красотою,

при жизни мне были б воздвигнуты храмы,

и стал бы

сильнее всех живущих в Египте.

Если б я был мудрецом великим,

прожил бы я все свои деньги,

отказался бы от мест и занятий,

сторожил бы чужие огороды

и стал бы

свободней всех живущих в Египте.

Если б я был твоим рабом последним,

сидел бы я в подземельи

и видел бы раз в год или два года

золотой узор твоих сандалий,

когда ты случайно мимо темниц проходишь,

и стал бы

счастливей всех живущих в Египте.

III

87-92. ОНА

1

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,

все мы четыре любили, но все имели разные

"потому что":

одна любила, потому что так отец с матерью

ей велели,

другая любила, потому что богат был ее любовник,

третья любила, потому что он был знаменитый

художник,

а я любила, потому что полюбила.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,

все мы четыре желали, но у всех были разные

желанья:

одна желала воспитывать детей и варить кашу,

другая желала надевать каждый день новые платья,

третья желала, чтоб все о ней говорили,

а я желала любить и быть любимой.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,

все мы четыре разлюбили, но все имели разные

причины:

одна разлюбила, потому что муж ее умер,

другая разлюбила, потому что друг ее разорился,

третья разлюбила, потому что художник ее бросил,

а я разлюбила, потому что разлюбила.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,

а может быть, нас было не четыре, а пять?

2

Весною листья меняет тополь,

весной возвращается Ад_о_нис

из царства мертвых...

ты же весной куда уезжаешь, моя радость?

Весною все поедут кататься

по морю иль по садам в предместьях

на быстрых конях...

а мне с кем кататься в легкой лодке?

Весной все наденут нарядные платья,

пойдут попарно в луга с цветами

сбирать фиалки...

а мне что ж, дома сидеть прикажешь?

3

Сегодня праздник:

все кусты в цвету,

поспела смородина,

и лотос плавает в пруду как улей!

Хочешь,

побежим вперегонку

по дорожке, обсаженной желтыми розами,

к озеру, где плавают золотые рыбки?

Хочешь,

пойдем в беседку,

нам дадут сладких напитков,

пирожков и орехов,

мальчик будет махать опахалом,

а мы будем смотреть

на далекие огороды с кукурузой?

Хочешь,

я спою греческую песню под арфу,

только уговор:

"Не засыпать

и по окончании похвалить певца и музыканта"?

Хочешь,

я станцую "осу"

одна на зеленой лужайке

для тебя одного?

Хочешь,

я угощу тебя смородиной, не беря руками,

а ты возьмешь губами из губ

красные ягоды

и вместе

поцелуи?

Хочешь, хочешь,

будем считать звезды

и кто спутается - будет наказан?

Сегодня праздник,

весь сад в цвету,

приди, мой ненаглядный,

и праздник сделай праздником и для меня!

4

Разве неправда,

что жемчужина в уксусе тает,

что вербена освежает воздух,

что нежно голубей воркованье?

Разве неправда,

что я - первая в Александрии

по роскоши дорогих уборов,

по ценности белых коней и серебряной сбруи,

по длине черных кос хитросплетенных?

что никто не умеет

подвести глаза меня искусней

и каждый палец напитать

отдельным ароматом?

Разве неправда,

что с тех пор, как я тебя увидала,

ничего я больше не вижу,

ничего я больше не слышу,

ничего я больше не желаю,

как видеть твои глаза,

серые под густыми бровями,

и слышать твой голос?

Разве неправда,

что я сама дала тебе айву, откусивши,

посылала опытных наперсниц,

платила твои долги до того,

что продала именье,

и все уборы

отдала за любовные напитки?

и разве неправда,

что все это было напрасно?

Но пусть правда,

что жемчужина в уксусе тает,

что вербена освежает воздух,

что нежно голубей воркованье,

будет правдой,

будет правдой

и то,

что ты меня полюбишь!

5

Подражание П. Луису

Их было четверо в этот месяц,

но лишь один был тот, кого я любила.

Первый совсем для меня разорился,

посылал каждый час новые подарки

и продал последнюю мельницу, чтоб купить

мне запястья,

которые звякали, когда я плясала, - закололся,

но он не был тот, кого я любила.

Второй написал в мою честь тридцать элегий,

известных даже до Рима, где говорилось,

что мои щеки - как утренние зори,

а косы - как полог ночи,

но он не был тот, кого я любила.

Третий, ах, третий был так прекрасен,

что родная сестра его удушилась косою

из страха в него влюбиться;

он стоял день и ночь у моего порога,

умоляя, чтоб я сказала: "Приди", - но я молчала,

потому что он не был тот, кого я любила.

Ты же не был богат, не говорил про зори и ночи,

не был красив,

и когда на празднике Ад_о_ниса я бросила тебе

гвоздику,

посмотрел равнодушно своими светлыми глазами,

но ты был тот, кого я любила.

6

Не знаю, как это случилось:

моя мать ушла на базар;

я вымела дом

и села за ткацкий станок,

Не у порога (клянусь!), не у порога я села,

а под высоким окном.

Я ткала и пела;

что еще? ничего.

Не знаю, как это случилось:

моя мать ушла на базар.

Не знаю, как это случилось:

окно было высоко.

Наверно, подкатил он камень,

или влез на дерево,

или встал на скамью.

Он сказал:

"Я думал, это малиновка,

а это - Пенелопа.

Отчего ты дома? здравствуй!"

- Это ты как птица лазаешь по застрехам,

а не пишешь своих любезных свитков

в суде.

"Мы вчера катались по Нилу

у меня болит голова".

- Мало она болит,

что не отучила тебя от ночных гулянок.

Не знаю, как это случилось:

окно было высоко.

Не знаю, как это случилось:

я думала, ему не достать.

"А что у меня во рту, видишь? "

- Чему быть у тебя во рту?

крепкие зубы да болтливый язык,

глупости в голове.

"Роза у меня во рту - посмотри".

- Какая там роза!

"Хочешь, я тебе ее дам,

только достань сама".

Я поднялась на цыпочки,

я поднялась на скамейку,

я поднялась на крепкий станок,

я достала алую розу,

а он, негодный, сказал:

"Ртом, ртом,

изо рта только ртом,

не руками, чур, не руками!"

Может быть, губы мои

и коснулись его, я не знаю.

Не знаю, как это случилось:

я думала, ему не достать.

Не знаю, как это случилось:

я ткала и пела;

не у порога (клянусь), не у порога сидела,

окно было высоко:

кому достать?

мать, вернувшись, сказала:

"Что это, Зоя,

вместо нарцисса ты выткала розу?

что у тебя в голове?"

Не знаю, как это случилось.

IV

93-97. МУДРОСТЬ

1

Я спрашивал мудрецов вселенной:

"Зачем солнце греет?

зачем ветер дует?

зачем люди родятся?"

Отвечали мудрецы вселенной:

- Солнце греет затем,

чтоб созревал хлеб для пищи

и чтобы люди от заразы мерли.

Ветер дует затем,

чтоб приводить корабли к пристани дальней

и чтоб песком засыпать караваны.

Люди родятся затем,

чтоб расстаться с милою жизнью

и чтоб от них родились другие для смерти.

"Почему ж боги так все создали? "

- Потому же,

почему в тебя вложили желанье

задавать праздные вопросы.

2

Что ж делать,

что багрянец вечерних облаков

на зеленоватом небе,

когда слева уж виден месяц

и космато-огромная звезда,

предвестница ночи,

быстро бледнеет,

тает

совсем на глазах?

Что путь по широкой дороге

между деревьев мимо мельниц,

бывших когда-то моими,

но променянных на запястья тебе,

где мы едем с тобой,

кончается там за поворотом

хотя б и приветливым

домом

совсем сейчас?

Что мои стихи,

дорогие мне,

так же, как Каллимаху

и всякому другому великому,

куда я влагаю любовь и всю нежность,

и легкие от богов мысли,

отрада утр моих,

когда небо ясно

и в окна пахнет жасмином,

завтра

забудутся, как и все?

Что перестану я видеть

твое лицо,

слышать твой голос?

что выпьется вино,

улетучатся ароматы

и сами дорогие ткани

истлеют

через столетья?

Разве меньше я стану любить

эти милые хрупкие вещи

за их тленность?

3

Как люблю я, вечные боги,

прекрасный мир!

Как люблю я солнце, тростники

и блеск зеленоватого моря

сквозь тонкие ветви акаций!

Как люблю я книги (моих друзей),

тишину одинокого жилища

и вид из окна

на дальние дынные огороды!

Как люблю пестроту толпы на площади,

крики, пенье и солнце,

веселый смех мальчиков, играющих в мяч!

Возвращенье домой

после веселых прогулок,

поздно вечером,

при первых звездах,

мимо уже освещенных гостиниц

с уже далеким другом!

Как люблю я, вечные боги,

светлую печаль,

любовь до завтра,

смерть без сожаленья о жизни,

где все мило,

которую люблю я, клянусь Дионисом,

всею силою сердца

и милой плоти!

4

Сладко умереть

на поле битвы

при свисте стрел и копий,

когда звучит труба

и солнце светит,

в полдень,

умирая для славы отчизны

и слыша вокруг:

"Прощай, герой!"

Сладко умереть

маститым старцем

в том же доме,

на той же кровати,

где родились и умерли деды,

окруженным детьми,

ставшими уже мужами,

и слыша вокруг:

"Прощай, отец!"

Но еще слаще,

еще мудрее,

истративши все именье,

продавши последнюю мельницу

для той,

которую завтра забыл бы,

вернувшись

после веселой прогулки

в уже проданный дом,

поужинать

и, прочитав рассказ Апулея

в сто первый раз,

в теплой душистой ванне,

не слыша никаких прощании,

открыть себе жилы;

и чтоб в длинное окно у потолка

пахло левкоями,

светила заря

и вдалеке были слышны флейты.

5

Солнце, солнце,

божественный Ра-Гелиос,

тобою веселятся

сердца царей и героев,

тебе ржут священные кони,

тебе поют гимны в Гелиополе;

когда ты светишь,

ящерицы выползают на камни

и мальчики идут со смехом

купаться к Нилу.

Солнце, солнце,

я - бледный писец,

библиотечный затворник,

но я люблю тебя, солнце, не меньше,

чем загорелый моряк,

пахнущий рыбой и соленой водою,

и не меньше,

чем его привычное сердце

ликует

при царственном твоем восходе

из океана,

мое трепещет,

когда твой пыльный, но пламенный луч

скользнет

сквозь узкое окно у потолка

на исписанный лист

и мою тонкую желтоватую руку,

выводящую киноварью

первую букву гимна тебе,

о Ра-Гелиос, солнце!

V

98-102. ОТРЫВКИ

1

Сын мой,

настало время расстаться,

Долго не будешь ты меня видеть,

долго не будешь ты меня слышать,

а давно ли

тебя привел твой дед из пустыни

и ты сказал, смотря на меня:

"Это бог Фта, дедушка?"

Теперь ты сам как бог Фта,

и ты идешь в широкий мир,

и ты идешь без меня,

но Изида везде с тобою.

Помнишь прогулки

по аллеям акаций

во дворе храма,

когда ты говорил мне о своей любви

и плакал, бледнея смуглым лицом?

Помнишь, как со стен храма

мы смотрели на звезды

и город стихал,

вблизи, но далекий?

Я не говорю о божественных тайнах.

Завтра другие ученики придут ко мне,

которые не скажут: "Это бог Фта?"

потому что я стал старее,

тогда как ты стал походить на бога Фта,

но я не забуду тебя,

и мои думы,

мои молитвы

будут сопровождать тебя в широкий мир,

о сын мой.

2

Когда меня провели сквозь сад

через ряд комнат - направо, налево

в квадратный покой,

где под лиловатым светом сквозь занавески

лежала

в драгоценных одеждах,

с браслетами и кольцами,

женщина, прекрасная, как Гатор,

с подведенными глазами и черными косами,

я остановился.

И она сказала мне:

"Ну?"

а я молчал,

и она смотрела на меня, улыбаясь,

и бросила мне цветок из волос,

желтый.

Я поднял его и поднес к губам,

а она, косясь, сказала:

"Ты пришел затем,

мальчик,

чтоб поцеловать цветок, брошенный на пол?"

- Да, царица, - промолвил я,

и весь покой огласился

звонким смехом женщины

и ее служанок;

они разом всплескивали руками,

разом смеялись,

будто систры на празднике Изиды,

враз ударяемые жрецами.

3

Что за дождь!

Наш парус совсем смок,

и не видно уж, что он - полосатый.

Румяна потекли по твоим щекам,

и ты - как тирский красильщик.

Со страхом переступили мы

порог низкой землянки угольщика;

хозяин со шрамом на лбу

растолкал грязных в коросте ребят

с больными глазами,

и, поставив обрубок перед тобою,

смахнул передником пыль,

и, хлопнув рукою, сказал:

"Не съест ли лепешек господин? "

А старая черная женщина

качала ребенка и пела:

"Если б я был фараоном,

купил бы я себе две груши:

одну бы я дал своему другу,

другую бы я сам скушал".

4

Снова увидел я город, где я родился

и провел далекую юность;

я знал,

что там уже нет родных и знакомых,

я знал,

что сама память обо мне там исчезла,

но дома, повороты улиц,

далекое зеленое море

все напоминало мне,

неизменное,

далекие дни детства,

мечты и планы юности,

любовь, как дым улетевшую.

Всем чужой,

без денег,

не зная, куда склонить главу,

я очутился в отдаленном квартале,

где из-за спущенных ставен светились огни

и было слышно пенье и тамбурины

из внутренних комнат.

У спущенной занавески

стоял завитой хорошенький мальчик,

и, как я замедлил шаги, усталый,

он сказал мне:

"Авва,

ты кажешься не знающим пути

и не имеющим знакомых?

зайди сюда:

здесь все есть,

чтоб чужестранец забыл одиночество,

и ты можешь найти

веселую, беспечную подругу

с упругим телом и душистой косой".

Я медлил, думая о другом,

а он продолжал, улыбаясь:

"Если тебя это не привлекает,

странник,

здесь есть и другие радости,

которых не бежит смелое и мудрое сердце".

Переступая порог, я сбросил сандалии,

чтобы не вносить в дом веселья

священного песка пустыни.

Взглянув на привратника,

я увидел,

что он был почти нагой,

и мы пошли дальше по коридору,

где издали

звучали бубны навстречу.

5

Три раза я его видел лицом к лицу.

В первый раз шел я по саду,

посланный за обедом товарищам,

и, чтобы сократить дорогу,

путь мимо окон дворцового крыла избрал я;

вдруг я услышал звуки струн

и, как я был высокого роста,

без труда увидел в широкое окно

его:

он сидел печально один,

перебирая тонкими пальцами струны лиры,

а белая собака

лежала у ног, не ворча,

и только плеск водомета

мешался с музыкой.

Почувствовав мой взгляд,

он опустил лиру

и поднял опущенное лицо.

Волшебством показалась мне его красота

и его молчанье в пустом покое

полднем!

И, крестясь, я побежал в страхе

прочь от окна...

Потом я был на карауле в Лохие

и стоял в переходе,

ведущем к комнате царского астролога.

Луна бросала светлый квадрат на пол,

и медные украшения моей обуви,

когда я проходил светлым местом,

блестели.

Услышав шум шагов,

я остановился.

Из внутренних покоев,

имея впереди раба с факелом,

вышли три человека,

и он между ними.

Он был бледен,

но мне казалось,

что комната осветилась

не факелом, а его ликом.

Проходя, он взглянул на меня

и, сказав: "Я тебя видел где-то, приятель",

удалился в помещенье астролога.

Уже его белая одежда давно исчезла

и свет от факела пропал,

а я все стоял, не двигаясь и не дыша,

и когда, легши в казарме,

я почувствовал,

что спящий рядом Марций

трогает мою руку обычным движением,

я притворился спящим.

Потом еще раз вечером

мы встретились.

Недалеко от походных палаток Кесаря

мы купались,

когда услышали крики.

Прибежав, мы увидели, что уже поздно.

Вытащенное из воды тело

лежало на песке,

и то же неземное лицо,

лицо колдуна,

глядело незакрытыми глазами.

Император издали спешил,

пораженный горестной вестью,

а я стоял, ничего не видя,

и не слыша, как слезы, забытые с детства,

текли по щекам.

Всю ночь я шептал молитвы,

бредил родною Азией, Никомидией,

и голоса ангелов пели:

"Осанна!

Новый бог

дан людям!"

VI

103-107. КАНОПСКИЕ ПЕСЕНКИ

1

В Канопе жизнь привольная:

съездим, мой друг, туда.

Мы сядем в лодку легкую,

доедем мы без труда.

Вдоль берега спокойного

гостиницы все стоят

террасами прохладными

проезжих к себе манят,

Возьмем себе отдельную

мы комнату, друг, с тобой;

венками мы украсимся

и сядем рука с рукой.

Ведь поцелуям сладостным

не надо нас, друг, учить:

Каноп священный, благостный

всю грусть может излечить.

2

Не похожа ли я на яблоню,

яблоню в цвету,

скажите, подруги?

Не так же ли кудрявы мои волосы,

как ее верхушка?

Не так же ли строен мой стан,

как ствол ее?

Мои руки гибки, как ветки.

Мои ноги цепки, как корни.

Мои поцелуи не слаще ли сладкого яблока?

Но ах!

Но ах!

хороводом стоят юноши,

вкушая плодов с той яблони,

мой же плод,

мой же плод

лишь один зараз вкушать может!

3

Ах, наш сад, наш виноградник

надо чаще поливать

и сухие ветки яблонь

надо чаще подрезать.

В нашем садике укромном

есть цветы и виноград;

кто увидит кисти гроздей,

всякий сердцем будет рад.

И калитка меж кустами

там прохожего манит

ей Зевес-Гостеприимец

быть открытою велит.

Мы в калитку всех пропустим,

мы для всех откроем сад,

мы не скупы: всякий может

взять наш спелый виноград.

4

Ад_о_ниса Киприда ищет

по берегу моря рыщет,

как львица.

Киприда богиня утомилась

у моря спать она ложилась

не спится

мерещится ей Адонис белый,

ясный взор его помертвелый,

потухший.

Вскочила Киприда, чуть дышит,

усталости она не слышит

минувшей.

Прямо к месту она побежала,

где Адониса тело лежало

у моря.

Громко, громко Киприда вскричала,

и волна шумливо роптала,

ей вторя.

5

Кружитесь, кружитесь:

держитесь

крепче за руки!

Звуки

звонкого систра несутся, несутся,

в рощах томно они отдаются.

Знает ли нильский рыбак,

когда бросает

сети на море, что он поймает?

охотник знает ли,

что он встретит,

убьет ли дичь, в которую метит?

хозяин знает ли,

не побьет ли град

его хлеб и его молодой виноград?

Что мы знаем?

Что нам знать?

О чем жалеть?

Кружитесь, кружитесь:

держитесь

крепче за руки!

Звуки

звонкого систра несутся, несутся,

в рощах томно они отдаются.

Мы знаем,

что все - превратно,

что уходит от нас безвозвратно.

Мы знаем,

что все - тленно

и лишь изменчивость неизменна.

Мы знаем,

что милое тело

дано для того, чтоб потом истлело.

Вот что мы знаем,

вот что мы любим,

за то, что хрупко,

трижды целуем!

Кружитесь, кружитесь:

держитесь

крепче за руки.

Звуки

звонкого систра несутся, несутся,

в рощах томно они отдаются.

VII

108. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Ах, покидаю я Александрию

и долго видеть ее не буду!

Увижу Кипр, дорогой Богине,

увижу Тир, Ефес и Смирну,

увижу Афины - мечту моей юности,

Коринф и далекую Византию

и венец всех желаний,

цель всех стремлений

увижу Рим великий!

Все я увижу, но не тебя!

Ах, покидаю я тебя, моя радость,

и долго, долго тебя не увижу!

Разную красоту я увижу,

в разные глаза насмотрюся,

разные губы целовать буду,

разным кудрям дам свои ласки,

и разные имена я шептать буду

в ожиданьи свиданий в разных рощах.

Все я увижу, но не тебя!

1905-1908

ПРИМЕЧАНИЯ

Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).

В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).

Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).

Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.

На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.

В 1977 г. в Мюнхене было издано "Собрание стихов" Кузмина под редакцией Дж.Малмстада и В.Маркова, где первые два тома представляют собою фотомеханическое воспроизведение прижизненных поэтических сборников (в том числе "Курантов любви", "Вторника Мэри" и "Леска"; "Занавешенные картинки" воспроизведены без эротических иллюстраций В.А.Милашевского), а третий (ССт) состоит из чрезвычайно содержательных статей редакторов, большой подборки стихотворений, не входивших в прижизненные книги (в том числе текстов к музыке, стихов из прозаических произведений, переводов и коллективного), пьесы "Смерть Нерона" и театрально-музыкальной сюиты "Прогулки Гуля" (с музыкой А.И.Канкаровича под названием "Че-пу-ха (Прогулки Гуля)" была исполнена в 1929 г. в Ленинградской Академической капелле. См.: "Рабочий и театр". 1929. Э 14/15), а также примечаний ко всем трем томам (дополнения и исправления замеченных ошибок были изданы отдельным приложением подзагл. "Addenda et errata", перечень необходимых исправлений вошел также в Венский сборник).

Названное издание является, бесспорно, наиболее ценным из осуществленных в мире до настоящего времени как по количеству включенных в него произведении, так и по качеству комментариев, раскрывающих многие подтексты стихов Кузмина. Однако оно не лишено и отдельных недостатков, вызванных обстоятельствами, в которых оно готовилось: составители не имели возможности обращаться к материалам советских государственных архивов, бывшие в их распоряжении копии ряда неизданных стихотворений являлись дефектными, по техническим причинам оказалось невозможным внести необходимую правку непосредственно в текст стихотворений и т.п. Ряд стихотворений остался составителям недоступным.

Из изданий, вышедших на родине Кузмина до 1994 г. включительно, серьезный научный интерес имеют прежде всего "Избранные произведения" (Л., 1990) под редакцией А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика, представляющие творчество Кузмина далеко не полно, но оснащенные в высшей степени ценным комментарием; в частности, особый интерес вызывают обзоры критических откликов на появление книг поэта, которые из соображении экономии места в предлагаемом томе не могут быть представлены. Добросовестно откомментирован уже упоминавшийся нами сборник "Арена" под редакцией А.Г.Тимофеева, хотя его композиция не может быть, с нашей точки зрения, принята в качестве удовлетворительной. Книги, вышедшие под редакцией С.С.Куняева (Ярославль, 1989; иной вариант М., 1990) и Е.В.Ермиловой (М., 1989), научной ценностью не обладают (см. рецензию Л.Селезнева // "Вопросы литературы". 1990. Э 6).

Настоящее издание состоит из двух больших частей. В первую, условно называемую "Основным собранием", вошли прижизненные поэтические сборники Кузмина, с полным сохранением их состава и композиции, графического оформления текстов, датировок и прочих особенностей, о чем подробно сказано в преамбулах к соответствующим разделам. Во вторую часть включены избранные стихотворения, не входившие в авторские сборники. При составлении этого раздела отдавалось предпочтение стихотворениям завершенным и представляющим определенные этапы творчества Кузмина. Более полно представлено послеоктябрьское творчество поэта.

Обращение к рукописям Кузмина показывает, что для его творческой практики была характерна минимальная работа над рукописями: в черновых автографах правка незначительна, а последний ее слой практически совпадает с печатными редакциями. Это дает возможность отказаться от традиционного для "Библиотеки поэта" раздела "Другие редакции и варианты" и учесть их непосредственно в примечаниях. При этом варианты фиксируются лишь в тех случаях, когда они представляют значительный объем текста (как правило, 4 строки и более), или намечают возможность решительного изменения хода поэтической мысли, или могут свидетельствовать о возможных дефектах основного текста. Следует отметить, что далеко не всегда функция автографа беловой или черновой - очевидна. В тех случаях, которые невозможно разрешить однозначно, мы пользуемся просто словом "автограф".

В тексте основного собрания сохранена датировка стихотворений, принадлежащая самому Кузмину, со всеми ее особенностями, прежде всего часто применяемыми поэтом общими датировками для целого ряда стихотворений, а также заведомо неверными датами, которые могут обладать каким-либо особым смыслом (как правило, в списках своих стихотворений Кузмин обозначает даты весьма точно, что говорит о его внимании к этому элементу текста). Исправления и дополнения к авторским датировкам вынесены в примечания. Лишь в нескольких случаях в текст внесены датировки, намеренно опущенные самим автором (чаще всего - при включении в книгу стихотворений, написанных задолго до ее издания); такие даты заключаются в квадратные скобки. В разделе "Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники", произведения датировались на основании: 1) дат, проставленных самим автором в печатных изданиях или автографах; 2) различных авторских списков произведений; 3) археографических признаков или разного рода косвенных свидетельств; 4) первых публикаций. В двух последних случаях даты заключаются в ломаные скобки; во всех случаях, кроме первого, обоснование датировки приводится в примечаниях. Даты, между которыми стоит тире, означают время, не раньше и не позже которого писалось стихотворение или цикл.

Орфография текстов безоговорочно приведена к современной, за исключением тех немногих случаев, когда исправление могло войти в противоречие со звучанием или смыслом стиха. Кузмин постоянно писал названия месяцев с прописных букв - нами они заменены на строчные. В то же время в текстах поздних книг Кузмина слова "Бог", "Господь" и др., печатавшиеся по цензурным (а нередко и автоцензурным, т. к. такое написание встречается и в рукописях) соображениям со строчной буквы, печатаются с прописной, как во всех прочих текстах. Пунктуация Кузмина не была устоявшейся, она сбивчива и противоречива. Поэтому мы сочли необходимым в основном привести ее к современным нормам, оставив без изменения в тех местах, где можно было подозревать определенно выраженную авторскую волю, или там, где однозначно толковать тот или иной знак препинания невозможно.

Примечания содержат следующие сведения: указывается первая публикация (в единичных случаях, когда стихотворение практически одновременно печаталось в нескольких изданиях, - через двойной дефис указываются эти публикации; если впервые стихотворение было опубликовано в книге, воспроизводимой в данном разделе, ее название не повторяется). В тех случаях, когда стихотворение печатается не по источнику, указанному в преамбуле к сборнику, или не по опубликованному тексту, употребляется формула: "Печ. по ...". Далее приводятся существенные варианты печатных изданий и автографов, дается реальный комментарий (ввиду очень большого количества реалий разного рода, встречающихся в текстах, не комментируются слова и имена, которые могут быть отысканы читателем в "Большом (Советском) энциклопедическом словаре" и в "Мифологическом словаре", М., 1990), а также излагаются сведения, позволяющие полнее понять творческую историю стихотворения и его смысловую структуру. При этом особое внимание уделено информации, восходящей к до сих пор не опубликованным дневникам Кузмина и его переписке с Г.В.Чичериным, тоже лишь в незначительной степени введенной в научный оборот. При этом даже опубликованные в различных изданиях отрывки из этих материалов цитируются по автографам или по текстам, подготовленным к печати, дабы не загромождать комментарий излишними отсылками. Для библиографической полноты следует указать, что отрывки из дневника Кузмина печатались Ж.Шероном (WSA. Bd. 17), К.Н.Суворовой (ЛН. Т. 92. Кн. 2) и С.В.Шумихиным (Кузмин и русская культура. С. 146-155). Текст дневника 1921 года опубликован Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным (Минувшее: Исторический альманах. [Paris, 1991]. Вып. 12; М., 1993. Вып. 13), текст дневника 1931 года - С.В.Шумихиным (НЛО. 1994. Э 7), дневник 1934 года - Г.А.Моревым (М.Кузмин. Дневник 1934 года. СПб., 1998). Обширные извлечения из писем Кузмина к Чичерину приводятся в биографии Кузмина (Богомолов Н.А., Малмстад Дж.Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996). Две подборки писем опубликованы А.Г.Тимофеевым ("Итальянское путешествие" Михаила Кузмина // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1992. М., 1993; "Совсем другое, новое солнце...": Михаил Кузмин в Ревеле // "Звезда". 1997. Э 2), фрагменты двусторонней переписки опубликованы С.Чимишкян ("Cahiers du Monde Russe et sovietique". 1974. T. XV. Э 1/2).

Особую сложность представляло выявление историко-культурных и литературных подтекстов стихотворений Кузмина. Как показывает исследовательская практика, в ряде случаев они не могут быть трактованы однозначно и оказываются возможными различные вполне убедительные интерпретации одного и того же текста, основанные на обращении к реальным и потенциальным его источникам. Большая работа, проделанная составителями-редакторами ССт и Избр. произв., не может быть признана исчерпывающей. В данном издании, в связи с ограниченностью общего объема книги и, соответственно/комментария, указаны лишь те трактовки ассоциативных ходов Кузмина, которые представлялись безусловно убедительными; тем самым неминуемо оставлен без прояснения ряд "темных" мест. По мнению комментатора, дальнейшая интерпретация различных текстов Кузмина, особенно относящихся к 1920-м годам, может быть осуществлена только коллективными, усилиями ученых.

При составлении примечаний нами учтены опубликованные комментарии А.В.Лаврова, Дж.Малмстада, В.Ф.Маркова, Р.Д.Тименчика и А.Г.Тимофеева. В тех случаях, когда использовались комментарии других авторов или же опубликованные в других изданиях разыскания уже названных комментаторов, это оговаривается особо.

Редакция серии приносит благодарность А.М.Луценко за предоставление им ряда уникальных материалов (автографов и надписей Кузмина на книгах), использованных в данном издании. Редакция благодарит также Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме за помощь, оказанную при иллюстрировании настоящего издания впервые публикуемыми материалами из фонда Музея и его библиотеки.

Составитель приносит свою глубокую благодарность людям, способствовавшим ему в поиске и предоставившим возможность получить материалы для издания: С.И.Богатыревой, Г.М.Гавриловой, Н.В.Котрелеву, А.В.Лаврову, Е.Ю.Литвин, Г.А.Мореву, М.М.Павловой, А.Е.Парнису, В.Н.Сажину, М.В.Толмачеву, Л.М.Турчинскому. Особая благодарность - АТ.Тимофееву, рецензировавшему рукопись книги и высказавшему ряд важных замечаний.

Список условных сокращений

А - журн. "Аполлон" (С.-Петерб.-Петроград).

Абр. - альм. "Абраксас". Вып. 1 и 2 - 1922. Вып. 3 - 1923 (Петроград).

АЛ - собр. А.М.Луценко (С. - Петерб.).

Арена - Кузмин М. Арена: Избранные стихотворения / Вст. ст., сост., подг. текста и комм. А.Г.Тимофеева. СПб.: "СевероЗапад", 1994.

Ахматова и Кузмин - Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Ахматова и Кузмин // "Russian Literature". 1978. Vol. VI. Э 3.

Бессонов - Бессонов П.А. Калеки перехожие: Сборник стихов и исследование. М., 1861. Вып. 1-3 (с общей нумерацией страниц).

В - журн. "Весы" (Москва).

Венский сборник - Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin / Ed. by John E.Malmstad. Wien, 1989 (WSA. Sonderband 24).

ГГ-1 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов / Обл. работы А.Божерянова. СПб.: Изд. М.И.Семенова, 1914.

ГГ-2 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. [Берлин]: "Петрополис", 1923.

ГЛМ - Рукописный отдел Гос. Литературного музея (Москва).

ГРМ - Сектор рукописей Гос. Русского музея (С. - Петерб.).

Дневник - Дневник М.А.Кузмина // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 51-67а. Дневники 1921 и 1931 гг. цитируются по названным в преамбуле публикациям, за остальные годы - по тексту, подготовленному Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным к изданию с указанием дат записи.

ЖИ - газ. (впоследствии еженедельный журн.) "Жизнь искусства" (Петроград - Ленинград).

Журнал ТЛХО - "Журнал театра Литературно-художественного общества" (С. - Петерб.).

ЗР - журн. "Золотое руно" (Москва).

Изборник - Кузмин М. Стихи (1907-1917), избранные из сборников "Сети", "Осенние озера", "Глиняные голубки" и из готовящейся к печати книги "Гонцы" // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 4.

Избр. произв. - Кузмин М. Избранные произведения / Сост., подг. текста, вст. ст. и комм. А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика. Л.: "Худож. лит.", 1990.

ИМЛИ - Рукописный отдел Института мировой литературы РАН.

ИРЛИ - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.

Кузмин и русская культура - Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 157 мая 1990 г. Л., 1990.

Лесман - Книги и рукописи в собрании М.С.Лесмана: Аннотированный каталог. Публикации. М.: "Книга", 1989.

Лит. прил. - "Русская мысль" (Париж): Лит. прил. Э 11 к Э 3852 от 2 ноября 1990.

ЛН - Лит. наследство (с указанием тома).

Лук. - журн. "Лукоморье" (С.-Петерб. - Петроград).

Майринк - Густав Майринк. Ангел западного окна: Роман. СПб., 1992.

НЛО - журн. "Новое литературное обозрение" (Москва).

П - Кузмин М. Параболы: Стихотворения 1921 -1922. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.

Пример - Кузмин М., Князев Всеволод. Пример влюбленным: Стихи для немногих / Украшения С.Судейкина // РГБ. Ф. 622. Карт. 3. Ед. хр. 15 (часть рукописи, содержащая стихотворения Кузмина [без украшений, которые, очевидно, и не были выполнены], предназначавшейся для изд-ва "Альциона"; часть рукописи со стихами Князева - РГАЛИ, арх. Г.И.Чулкова).

Ратгауз - Ратгауз М.Г. Кузмин - кинозритель // Киноведческие записки. 1992. Э 13.

РГАЛИ - Российский гос. архив литературы и искусства.

РГБ - Отдел рукописей Российской гос. библиотеки (бывш. Гос. Библиотеки СССР им. В.И.Ленина).

РНБ - Отдел рукописей и редких книг Российской Национальной библиотеки (бывш. Гос. Публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина).

РМ - журн. "Русская мысль" (Москва).

РТ-1 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1907-1910 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 321.

РТ-2 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1920-1928 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 319.

Рук. 1911 - Кузмин М. Осенние озера, вторая книга стихов. 1911 // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 5-7 (рукопись).

С-1 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов / Обл. работы Н.феофилактова. М.: "Скорпион", 1908.

С-2 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы А.Божерянова. Пг.: Изд. М.И.Семенова, 1915 (Кузмин М. Собр. соч. Т. 1).

С-3 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 3-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.

СевЗ - журн. "Северные записки" (С.-Петерб.-Петроград).

СиМ - Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.

Списки РГАЛИ - несколько вариантов списков произведений Кузмина за 1896-1924 гг. // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 43.

Список РТ - Список произведений Кузмина за 1920 - 1928 гг.//РТ-2

ССт - Кузмин Михаил. Собрание стихов / Вст. статьи, сост., подг. текста и комм. Дж.Малмстада и В.Маркова. Munchen: W.Fink Verlag, 1977. Bd. III.

ст. - стих.

ст-ние - стихотворение.

Стихи-19 - Рукописная книжка "Стихотворения Михаила Кузмина, им же переписанные в 1919 году" // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 6.

Театр - М. Кузмин. Театр: В 4 т. (в 2-х книгах) / Сост. А.Г. Тимофеев. Под ред. В. Маткова и Ж. Шерона. Berkly Slavic Specialties, [1994].

ЦГАЛИ С.-Петербурга - Центральный гос. архив литературы и искусства С.-Петербурга (бывш. ЛГАЛИ).

WSA - Wiener slawistischer Almanach (Wien; с указанием тома).

СЕТИ

Первая книга стихов

Первое издание сборника (С-1) вышло в апреле 1908 г. в московском издательстве "Скорпион", с которым Кузмин был, видимо, связан каким-то (вероятно, поначалу неформальным) договором о постоянном сотрудничестве. Обложка к книге была сделана художником Н.П.Феофилактовым, близким знакомым Кузмина (см. преамбулу к части четвертой "Сетей"). В оглавлении были специально отмечены ст-ния, публикуемые впервые.

История издания восстанавливается по переписке Кузмина с В.Я.Брюсовым. 20 января 1908 г. Кузмин написал: "Получили ли Вы в достаточно благополучном виде рукопись "Сетей"? Мне крайне важно Ваше мнение о стихах, неизвестных Вам. Я писал Михаилу Федоровичу о возможном сокращении (и желательном, по-моему) "Любви этого лета". Если это не затруднит Вас, я был бы счастлив предоставить Вам это решение, равно как и выбор из 8 стихотворений ("Различные стихотворения"), где я стою исключительно только за сохранение последнего: "При взгляде на весенние цветы". Что можно опустить без потери смысла в "Прерванной повести"? "Мечты о Москве"? "Несчастный день"? "Картонный домик"?" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). 15 февраля Брюсов отвечал ему: "Сборник Ваших стихов я прочел, - пока еще бегло, оставляя себе удовольствие настоящего чтения в будущем. Вы спрашивали меня, не нахожу ли я лучшим выкинуть какие-либо пьесы из Вашего сборника. Разумеется ( - и это Вы знаете не хуже меня и любого критика), не все стихотворения в книге равны одно другому и рядом со "счастливыми" есть и "неудачные". Но я был бы решительно против каких бы то ни было сокращений. Не говоря о том, что книга и так очень невелика, в ней есть цельность, которая может легко нарушиться от таких пропусков" (WSA. Bd. 7. S. 73-74; публ. Ж.Шерона; здесь и далее печатается с исправлениями по автографу - РНБ, арх. П.Л.Векселя). 20 февраля последовал ответ Кузмина: "Пусть будет: выбрасывать из книги я ничего не буду, но вот что думаю. Т. к. последние 2 цикла не очень вяжутся с остальной книгой и т. к. я предполагаю писать еще несколько тесно связанных с этими двумя циклов, не помещать их в "Сетях", а оставить для возможного потом небольшого отдельного издания" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). Об этом первоначальном замысле см. также: "Решили "Мудрую встречу", "Вожатого", "Струи", и дух стихи издать отдельно в "Орах" весною же" (Дневник, 19 февраля 1908). Однако уже 23 февраля Кузмин записывает "Прислали корректуры "Сетей" до конца" (Дневник), что, по всей видимости, и отменило задуманное предприятие.

Второе издание сборника вышло в декабре 1915 г. с большими изъятиями, сделанными военной цензурой (в тексте они отмечены строками точек), что было воспринято Кузминым как "неприятности" (Дневник, 14 июля 1915). В остальном текст почти не претерпел изменений, поэтому как источник С-2 нами учитывается в единичных случаях.

В сборнике воспроизводится текст С-3. Это издание выходило в Берлине без авторского наблюдения, но явно с ведома Кузмина и, можно полагать, по тексту, предоставленному им владельцу издательства "Петрополис", Я.Н.Блоху, о близких дружеских отношениях Кузмина с которым см.: Letter of M.A.Kuzmiii to Ja.N.Blox / Publ. of John E.Malmstad // Венский сборник. С. 173-185; Тимофеев А.Г. Михаил Кузмин и издательство "Петрополис" // Русская литература. 1991. Э 1. С. 189-204; Харер К. "Верчусь, как ободранная белка в колесе": Письма Михаила Кузмина к Я.Н.Блоху (1924-1928) // Шестые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига; М., 1992. С. 222-242. Хотя разночтения трех изданий немногочисленны, но отброшены быть не могут.

1. ЗР. 1907. Э 5. Возможно, загл. не является интегральной частью текста: оно напечатано на шмуцтитуле и может быть воспринято как название раздела, состоящего из одного стния - "Моряки старинных фамилий...". В Дневнике ст-ние упоминается 17 мая 1907 г. В ст-нии содержатся явные автобиографические намеки: отец - моряк, прапрадед - французский актер, служивший в Петербурге, и др. Д'Орсэ Альфред Гийом Габриэль, граф (1801 -1852) - знаменитый парижский денди. Брюммель (Джордж Брайэн Браммэл, 1778-1840) - столь же знаменитый английский денди. Французская огласовка его фамилии связана, видимо, с книгой Ж.Барбе д'Оревильи "О дендизме и Жорже Брюммеле" (рус. пер. с пред. Кузмина: "Дендизм и Джордж Брэммель", М., 1912). "Магомет" - трагедия Вольтера. Банда - женская прическа. МОркалью д'Эмерик (1807 -1855) - французский композитор и пианист, автор популярных вальсов. Вышивающие бисером кошельки. См. ст-ния 305-307. Цветы театральных училищ. Дед Кузмина со стороны матери был инспектором классов в Императорском театральном училище, где училась его будущая жена.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

I. 2-13. Весь цикл - В. 1907. Э 3. Мослов Павел Константинович молодой-человек, род занятий которого нам определить не удалось, любовник Кузмина, связь с которым началась в середине июня 1906 г. и продолжалась до лета 1907 г. См.: "Он нет еще 2 лет, как в Петербурге, из Вологодской губернии" (Дневник, 14 июня 1906). Цикл начинал писаться в Петербурге, а завершался в Васильсурске, куда Кузмин уехал 13 июля и вернулся 21 августа. Психологическое состояние Кузмина в дни создания цикла рисует запись в Дневнике: "Я давно уже не был в таком чувственном возбуждении, как последнее время, и это угнетает, неудовлетворенное. Я вспоминаю роман Гонкура, где Жермини Ласерте ножки от столов, стульев, палки от щеток, перила, свечи представлялись мужскими членами, и она старалась не глядеть, чтобы не возбуждаться. Не в такой степени, но вроде этого теперь со мною, и я понимаю, как любители женщин не могут равнодушно слышать одно шуршанье женских одежд" (13 августа 1906). По мере возникновения стихи сообщались тогдашнему кругу друзей Кузмина, прежде всего В.Ф.Нувелю и К.А.Сомову. В сентябре чтение цикла неоднократно фиксируется в Дневнике. 3 сентября на вечере у Ивановых: "Наверху я читал новые стихи. Не знаю, понравилось ли. Вяч. Ив уверяет, что Соллогубу понравилось"; 26 сентября: "...читал "Любовь этого лета". Кажется, понравилось, мне особенно ценно и важно, что нравится молодым". 6 сентября Кузмин отправил цикл Брюсову с письмом, начало которого приводим: "Многоуважаемый Валерий Яковлевич, обращаюсь к Вам с большою просьбою написать Ваше мнение о посылаемом мною ряде стихотворений, тесно связанных между собою и которые я хотел бы назвать "Любовь этого лета", если бы это не звучало так некрасиво" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). Получив ответ в письме от 1 октября: "От всей души приветствую вашу "Любовь этого лета". Читал и перечитываю этот цикл Ваших стихов, как близкую и давно любимую книгу. Как читатель приношу Вам свою благодарность за эти 12 стихотворений. Видел здесь М.Волошина и очень рад, что его впечатление от Ваших стихов совершенно сходно с моим" (WSA. Bd. 7. S. 72), - 5 октября Кузмин написал: "Я был несказанно обрадован Вашим сочувственным отношением к "Любви этого лета"; это - лучшая мне награда, за которую я Вам чрезвычайно благодарен. Радуюсь, что эти стихи увидят свет опять в "Весах"..." (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). Успех цикла у читателей и слушателей побудил Кузмина к дальнейшей работе над поэтическими произведениями, не требовавшими обязательного музыкального сопровождения. В декабре 1906 г. он записывает в Дневнике: "У меня мысль написать цикл, аналогичный "Любви этого лета", Судейкину" (3 декабря). Опытным литераторам публикация "Любви этого лета" казалась проблематичной: "Вяч. Ив боится "Прерв повести" и "Любви эт лета"" (Дневник, 29 января 1907). Однако 29 марта Кузмин уже читал корректуру, а 20 апреля видимо, получив номер журнала с публикацией, - записал в Дневнике: ""Любовь этого лета" выглядит страшно классически, будто Огарев или Веневитинов".

1. Беловой автограф - РГАЛИ. Шабли - белое французское сухое вино. Твой нежный взор и т.д. друзьями Кузмина воспринимались как портрет П.К.Маслова. См. в письме В.Ф.Нувеля от 1 августа 1906 г.: "К сожалению, я не мог долго беседовать с ним , т.к. я был не один, но могу сказать, что он' такой же, как и прежде. И нос Пьеро, и лукавые глаза, и сочный рот - все на месте" (СиМ. С. 236; далее в том же письме цитируются и другие фрагменты ст-ния). Иль Мариво капризное перо. В Дневнике зафиксировано, что Кузмин купил пьесы Мариво 21 сентября 1905 г. и неоднократно их перечитывал. "Свадьба Фигаро" - опера Моцарта на сюжет комедии Бомарше "Безумный день, или Женитьба Фигаро".

2. Беловой автограф - РГАЛИ. Второй беловой автограф - РГАЛИ, колл. Я.Е. Тарнопольского, подп. "Антиной" (см. след, примеч.).

3. Беловые автографы - там же. Антиной - фаворит римского императора Адриана (нач. II в.), обладавший необыкновенной красотой. Кузмин нередко идентифицировал себя с ним; в кружке "гафизитов" (подробнее см.: СиМ. С. 57-98) по инициативе Л.Д.Зиновьевой-Аннибал он получил прозвище "Антиной", печатью с изображением Антиноя запечатывал свои письма. В 1899г. им была написана вокальная сюита "Антиной" на стихи А.Н.Майкова (цикл "Альбом Антиноя" из незавершенной драматической поэмы "Адриан и Антиной"). По предположению Е.Г.Рабинович, образ Антиноя, каким он предстает в сочинениях Кузмина, восходит к роману Г.Эберса "Император" (Рабинович Елена. Ресницы Антиноя // "Вестник новой литературы". 1992. Э 4. С. 232-242). См. также примеч. 80-86(7). Ферсит (Терсит) - персонаж "Илиады", обладавший безобразной внешностью. Ср.: "Нет великого Патрокла, жив презрительный Терсит" (В.А.Жуковский, "Торжество победителей").

4. Беловые автографы - РГАЛИ (в том числе - Стихи-19). См.: "Вставали, умывались, я старательно накрывал стол, былопо чему-то выметено, зятя уже не было. И здороваясь поцелуем, и сидя за чаем, будто с каким-то родственником, племянником, гостем, милым, услужливым, скромным, угощать, занимать после любовной ночи - было прелестно. У меня именно страсть, чтобы любимый человек существовал и был не только для моментов любви. Потом поиграл Faust и Шуберта и поехали" (Дневник, 25 июня 1906).

5. Беловой автограф - в письме к К.А.Сомову от 5 августа 1906 г. из Васильсурска (ГРМ, арх. К.А.Сомова). См.: "Обедал у Нувель, несколько объяснились, собирались завтра к Сомову, а сегодня ненадолго к Ивановым и в Тавр сад. Пошел дождь совершенно неожиданно, будто весной . И мне казалось, что В.Ф., который был довольно меланхоличен, не хочется идти в сад, хотя я был почти уверен, что Павлик там, и очень скучал о нем. Пели арию Розины; поднесенный когда-то букет от "друзей среды" уныло сох на рояли, горели свечи, шел уже настоящий дождь, и мы сидели до третьего часа" (Дневник, 1 июля 1906). Ария Розины - каватина из второго акта оперы Д.Россини "Севильский цирюльник". Пезарский лебедь - Россини, уроженец г. Пезаро. Моцарт, как и "Севильский цирюльник", - реальный музыкальный фон лета 1906 г. для "гафизитов". Рафаэлев "Парнас" - фреска в Ватиканском дворце. См. в письме Г.В.Чичерина от 18 августа 1906 г.: "...Стихи в духе XVIII в. - где пели как ту арию Розины Io sono docile, io sono rispettosa прелестны, полны остроты, настроения; только я нахожу, что свойственная тебе оргиастичность, пряность, пантеистическая и страстная морбидность

более соответствует мирам эллинистически-азиатским, египетски-азиатским или наистрастнейшим (хотя и морбидно тающим) ренессансным. В XVIII в. было больше простой веселости и здоровости. А свежесть этих стихов - не свежесть Парни илипушкинской "Красавицы, нюхающей табак"" (РГАЛИ).

6. Беловой автограф - в письме к В.Ф.Нувелю от 25 июля 1906 г. (РГАЛИ, арх. В.Ф.Нувеля).

7. Беловые автографы - в письмах к В.Ф.Нувелю от 25 июля 1906 г. (РГАЛИ, арх. В.Ф.Нувеля) и к К.А.Сомову от 5 августа 1906 г. (ГРМ, арх. К.А.Сомова). В ССт (С. 620) приведены пародийные вставки К.А.Бальмонта, сделанные на экземпляре С-1. По поводу ст-ний 6 и 7 В.Ф.Нувель писал Кузмину: "Ваши стихотворения мне понравились, хотя в первом чувствуется некоторая искусственность, а второе (первые 2 строфы очень хороши) написано несколько небрежно; мне не нравится тавтология: не могу я, мне невмочь, а "Паладин" нарушает стих" (СиМ. С. 237).

8. Беловой автограф - в письме к К.А.Сомову от 30 июля 1906г. (ГРМ, арх. К.А.Сомова). 10 августа Сомов писал Кузмину по поводу ст-ний 6, 7 и 8: "Ваши последние три стихотворения обсуждались нами после их прочтения вслух у Эль-Руми . Мне многое нравится по образам и музыке в "Зачем луна" и "Мне не спится", но в них много мыслей не "сделанных" и диссонансных. "Мне не спится" - слишком разностилен. Стихи о почтовом пароходе понравились только Иванову, и то с ограничениями, он нашел в них музыкальный, чисто Вам свойственный ритм. Мне же они, хотя в них и включено ярко выраженное чувство грусти, не понравились" (Константин Андреевич Сомов: Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. С. 95-96). Каменский, Волжский или Любимов. Названы суда, принадлежавшие различным пароходствам: Любимова, бр. Каменских и "По Волге 1843 г." (см.: Нехотин В.В. Из реального комментария к стихотворениям М.А.Кузмина //" De Visu. 1994. Э 1/2. С. 68). "Всегда Вас вспоминаю, Будучи с одним, будучи с другим". См. в письме Кузмина к В.Ф.Нувелю от 30 июля 1906 г.: "Я не ревную его теперь ни к Вам, ни к Сомову, хотя я знаю, что он был с вами, и я люблю его больше, чем прежде, больше, чем думал, больше, чем кого-нибудь прежнего" (СиМ. С. 236).

9. Беловой автограф - РГАЛИ.

10. Беловой автограф - РГАЛИ. В В и автографе ст. 14: "Когда ж тебя увижу вновь?". Вода сад, где прыгают гимнасты. Видимо, имеется в виду Таврический сад в Петербурге, где Кузмин чаще всего встречался с Масловым.

11. Беловой автограф - РГАЛИ.

12. Беловой автограф - РГАЛИ.

II. 14-23. Весь цикл - Белые ночи. [СПб.], 1907, с общей датой: 1907. Ст-ния не нумерованы. Цикл посвящен отношениям Кузмина и художника Сергея Юрьевича Судейкина (18821946), разворачивавшимся в конце 1906 г. Они познакомились 14 октября (см.: ЛН. Т. 92. Кн. 2. С. 152), быстротечный роман окончился 26 декабря, когда Кузмин записал в Дневнике: "Получил письмо от С Ю: "Мое долгое молчание считаю извинительным; теперь я спокойнее. Я женюсь на О.А.Глебовой. Шлю Вам привет, мой дорогой друг. Если бы Вы приехали, мы были бы очень рады" Сегодня большой день для меня, несмотря на видимую легкость. Это потяжеле смерти князя Жоржа. Быть так надутым! Но отчего такая легкость? разве я совсем бессердечный? Вчера еще я мог броситься из окна из-за него, сегодня - ни за что. Но впереди - ничего" (Князь Жорж - любовник Кузмина в первой половине 1890-х гг., офицер конногвардейского полка, личность которого установить нам не удалось. См.: Кузмин и русская культура. С. 150-151). Сохранившаяся в собрании М.С.Лесмана копия письма Судейкина (Избр. произв. С. 505) довольно близка к изложению в Дневнике. В тот же день, в 10 часов вечера, С.А.Ауслендер писал Л.Н.Вилькиной: "Многоуважаемая Людмила Николаевна, по просьбе Кузмина, который не в состоянии писать лично, находясь в положении, близком к смерти, сообщаю Вам, что С.Ю.Судейкин женится на О.А.Глебовой. Мне кажется, несчастный Кузмин, хотя, несомненно, скоро имеющий возродиться, в данную минуту являет вид достаточно плачевный и нуждающийся в участии и утешении. Извиняюсь за беспокойство, думая все-таки, что Вам как его "приятелю" это небезынтересно" (ИРЛИ, арх. Н.М.Минского и Л.Н.Вилькиной). В январе 1907 г. Кузмин развил "прерванную повесть" в прозаической повести "Картонный домик", опубликованной в том же альманахе без 4-х последних глав, утерянных в типографии. (С неточностями полный текст опубликован: Кузмин М. Проза / Ред. и прим. В.Маркова и Ф.Шольца. Berkeley, 1990. Т. VIII. С. 243-277; наборная рукопись всей повести - РГАЛИ; авторский список утерянных глав - ИМЛИ; подробнее см. в письме Кузмина в редакцию (В. 1907. Э6); а также: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 286; СиМ. С. 130-139), где под достаточно прозрачными "псевдонимами" (см.: Ахматова и Кузмин. С. 285) выведены те же действующие лица. Цикл вызвал одобрительную реакцию в кругах, близких к "Скорпиону" и В, о чем 19 июля 1907 г. Кузмину писал секретарь В М.Ф.Ликиардопуло: "Мне очень понравилась "Прерванная повесть". Когда я купил "Белые Ночи", я сейчас же ее прочитал Брюсову, Белому и Эллису, кот были все в восторге" (СиМ. С. 196).

1. В первой публикации ст. 11: "Не поразят мой слух ни гром, ни трубы". Этот... портрет Кузмина работы Судейкина, очевидно, не был написан. См.: "Судейкин делал набросок, портрет он будет писать без меня; очень черный, en face, за головой венок, в глубине серебряные 2 ангела" (Дневник, 30 октября 1906). Упоминаний в литературе о портрете нам не удалось обнаружить.

2. В ст-нии описан театр В.Ф.Коммиссаржевской на Офицерской, где Судейкин и Кузмин часто встречались.

3. В ст-нии описан вечер у Вяч.Иванова 22 ноября 1906 г., о котором см. в Дневнике: "Первое представление "Беатрисы" Маленькие актрисы тащили куда-нибудь после спектакля, но мы поехали к Ивановым. Мы не пошли в зал, где, потом' оказалось, говорили о театре Коммиссаржевской. А я с Судейкиным, бывшим все время со мною и Сераф Павловной, удалясь в соседнюю комнату, занялись музыкой; приползла кое-какая публика; Вилькина с Нувель и Сомовым так громогласно говорили, хотя рядом были 2 пустые комнаты, что музыку пришлось прекратить. С Ю сказал, что мог бы заехать ко мне, что меня побудило уйти раньше, инкогнито, хотя я думал, что меня будут искать". Толстая дама - Серафима Павловна Ремизова-Довгелло (1876-1943), жена писателя А.М.Ремизова. "Куранты" - вокально-музыкальный цикл Кузмина "Куранты любви". Тонкая модница - поэтесса Людмила Николаевна Вилькина (1873-1920), жена поэта Н.М.Минского, с которой Кузмин в это время часто виделся.

4. Имеется в виду день 3 декабря 1906 г., когда Кузмин записал в Дневнике: "Сегодня, в воскресенье я был утешен, не только утешен, но в радости, не только в радости, но и счастлив". "Шабли во льду" - автоцитата из ст-ния 1 цикла 2-13. "Вена" - известный петербургский ресторан (ул. Гоголя, 13/2), место встреч литературной богемы. Сапунов - см. примеч. 409.