Сеятели смерти. Задание — Токио

РОМАН

© Перевод. О. Алякринский, 1995

Глава первая

Я познакомился со своей невестой в аэропорту имени Кеннеди, бывшем «Айдлуайлде», как раз перед началом нашего свадебного путешествия, в которое мы должны были отправиться на десятичасовом рейсе до Лондона. За время службы мне не раз доводилось «жениться», но впервые я получал «кота в мешке».

Мне сообщили кодовое имя девушки — Клэр, что она невысокая, миниатюрная: пять футов два дюйма — рост и сто пять фунтов — вес, блондинка, загорелая и весьма толковая. Мне объяснили, что ее отозвали с Дальнего Востока специально ради этого задания: она летела на встречу со мной прямо оттуда, получив необходимые инструкции, соответствующий гардероб и сделав все прививки, — так что возможности познакомиться заранее у нас не было.

— Нам нужна женщина-агент, до сих пор не работавшая в Европе, — сказал мне Мак во время беседы в его кабинете на втором этаже невзрачного дома на неприметной вашингтонской улочке — неважно какой. — Надо думать, там ее никто не опознает. Я на это очень надеюсь.

— Но ведь я работал в Европе, сэр!

Он сумрачно взглянул на меня. Из расположенного за его спиной окна струился солнечный свет, так что понять выражение лица было нельзя — впрочем, это всегда было довольно затруднительно сделать, невзирая на освещение. Я знал Мака довольно давно, и если сейчас его волосы обильно серебрила седина, он был ничуть не менее седым, когда мы впервые встретились. Однако странное дело: брови у него оставались черными как смоль. Возможно, он их подкрашивал для пущего эффекта. Я знал, что многие молодые сотрудники нашей конторы строили всевозможные догадки относительно цвета его бровей. Что же касается меня, то брови Мака меня не интересовали. И я не собирался задавать вопросы по этому поводу. Я предпочитал подколоть шефа на чем-то более важном, нежели цвет его бровей.

— А вот тебя должны узнать, Эрик! — сказал он, многозначительно используя мое кодовое имя.

— Понял, — ответил я, хотя это было некоторым преувеличением.

— Ты «подсадная утка», — пояснил Мак. — Будешь разъезжать под своим именем в открытую. Ты Мэтью Хелм, американский секретный агент, но в настоящий момент якобы частное лицо. Ты только что женился на молоденькой милашке после бурного романа, и тебе дали месяц отпуска по семейным обстоятельствам.

Нечто подобное я, надо сказать, ожидал после характеристики, которую он дал этой девице, — шеф не бросается словами вроде «толковая», — но на душе у меня не стало легче.

— Ну ладно, пусть я «утка», — согласился я. — А кого мы, интересно знать, дурачим, разыгрывая молодоженов, отправившихся на экскурсию в Европу? Мне эта затея не кажется особенно многообещающей.

По-видимому, я имел в виду вот что: матримониальный камуфляж, хотя и дает определенные преимущества сотрудникам, задействованным в операции, но страдает известными изъянами. Игра в «дочки-матери» с сослуживцем противоположного пола— пускай даже она хорошенькая — не кажется мне особенно увлекательной. Очень трудно, знаете ли, испытывать правдоподобную нежность к маленькой леди, которая может одним взмахом руки швырнуть тебя в дальний конец комнаты. И еще, должен признаться, я люблю заранее составлять мнение об особе, с которой предстоит лечь в постель. Тем не менее я не высказал возражений. Когда речь идет о работе, наши капризы в расчет не принимаются.

Вот и Мак проигнорировал мой косвенно выраженный протест, если это можно так назвать.

— В Лондоне вы нанесете кое-кому визит вежливости, — сказал он. — Цель визита будет самая что ни на есть невинная, но вполне соответствующая твоей «крыше» молодожена. Однако уже сам факт контакта с человеком, находящимся под наблюдением, привлечет внимание противоположной стороны — или сторон. После того, как они поймут, что ты один из наших, полагаю, можно будет просто сидеть и ждать естественного развития событий, которые, надо думать, примут более или менее крутой оборот.

— Вы говорите — сторон? Значит, нам противостоит не одна команда? — поморщился я. — Можно подумать, сэр, что вы ожидаете там великую битву народов. И сколько же еще заинтересованных организаций, по-вашему, будет участвовать в этом турнире?

— По меньшей мере три, а может быть, и больше, — ответил он. — Человек, представляющий для нас интерес, на самом деле отнюдь не тот второстепенный персонаж, с которым тебе предстоит встреча в Лондоне. Он сам имеет достаточно разветвленную и эффективно действующую организацию — или состоит в таковой. Нам пока не совсем ясно, кто кем там руководит. Разумеется, к нему проявляют большой интерес англичане— ведь он использует Англию как базу для проведения своих операций. Разумеется, и русские пытаются перетянуть одеяло на себя…

— Это ясно, — сказал я. — Вы упомянули о базе для проведения операций. Нам известно, где она расположена?

— Если бы это было известно, в твоем лицедействе не было бы нужды. По нашим прикидкам, речь идет о районе, ограниченном пределами Шотландии, возможно, ее северо-западной частью. С учетом этого тебе и составили маршрут путешествия.

— У меня такое впечатление, что там слишком малопривлекательный пейзаж, чтобы быть идеальным местом для проведения медового месяца, — заметил я. — При весе в сто пять фунтов, моя супруга слишком хрупка, чтобы бродить по болотистым лесам.

— За Клэр не беспокойся. Коли ей удалось выжить в джунглях юго-восточной Азии, она, надо думать, выживет и в Северной Шотландии.

— Ну, это далеко не одно и то же, сэр, впрочем, я понимаю, на что вы намекаете.

— Разумеется, ты должен быть готов к очень плотной слежке — со стороны тех или иных заинтересованных сторон, — начиная с той самой минуты, как приземлишься в лондонском аэропорту. Так что веди себя соответственно…

— Конечно, сэр. Ступив на это минное поле, мы неизменно будем помнить, что нам прописан полный курс лечения: микрофончики в спальне, «жучки» в телефоне, аппараты электронного прослушивания в коробке передач, а в кустах — невидимые молодцы с большими биноклями, умеющие читать по губам. Мы будем соблюдать конспирацию даже в сортире, сэр! — Я подмигнул. — Не говоря уж, разумеется, о супружеском ложе.

— Это было бы весьма кстати, — заметил шеф с непроницаемым лицом. В этом кабинете к житейским ситуациям относились с пониманием. — Вне всякого сомнения, — продолжал он, — тебя-то уж точно засекут, Эрик. Ты есть у них в картотеке, и тебя, можно сказать, ждут. Тебя или кого-то вроде тебя.

— Я не стану благодарить вас за комплимент, сэр, пока не удостоверюсь, что это именно комплимент, а не что-то иное.

— Я вот что хочу сказать, — говорил Мак, — всем, разумеется, известно, что мы тебя используем как аварийную службу всякий раз, когда что-то не клеится. Мы только что потеряли человека, который пытался выполнить это задание. Вообще-то он был не наш, но нас просили подыскать ему замену. Британские власти по своим соображениям не торопятся предать огласке имя убитого агента, но мы получили от них сообщение по неофициальным каналам.

Я задумчиво нахмурился.

— Ага, значит, есть и щекотливый нюанс. Британские власти. И какова же официальная линия?

— Официально — ты будешь сотрудничать с британскими властями, — ответил Мак невозмутимо. — Выражать им свое полное уважение и все такое прочее…

— Ясно, сэр. А неофициально?

Эрик, — вздохнул он устало, — ты становишься невыносимым занудой. Неофициально ты, само собой, будешь выполнять задание, вне зависимости от того, кому вздумается помешать его выполнить. Англичане, похоже, до сих пор лелеют надежду разобраться с этим делом тихо-мирно, цивилизованным путем. Но после серии провалов мы эти надежды отбросили. Я ясно выражаюсь?

— Вполне, сэр, — ответил я. — У человека, которого я замещаю, есть имя? То есть я хочу сказать — было имя?

— Тебе не обязательно знать его настоящее имя. Ты не был знаком с этим парнем. Он называл себя Пол Бьюкенен и выступал в роли американского туриста, разыскивающего своих шотландских предков. Это единственная зацепка, которую мы сейчас имеем, чтобы выйти на интересующего человека — чуть позже я посвящу тебя в детали. Начал он — это и тебе предстоит — с Лондона, потом отправился в Шотландию и там исчез. Его труп обнаружили неподалеку от городка Уллапул, у небольшого залива на западном побережье — точнее, ближе к северной оконечности Шотландии.

— Как он умер? — поинтересовался я.

— В предварительном докладе, который передали англичане, отмечается, что это была естественная смерть, — спокойно ответил Мак.

— Ну, ясное дело! Но каким образом беднягу Бьюкенена занесло в те края?

— Этого мы не знаем. — Мак нахмурился. — А что?

— Насколько мне известно, сэр, там обитали всевозможные Маккензи и Макдоннеллы. Родные пенаты Бьюкененов находятся значительно южнее, в районе Глазго. Спрашивается: зачем кому-то, кто действительно занят поисками отпрысков старинного рода Бьюкененов, забираться в такую глухомань, как западное высокогорье Шотландии?

— Возможно, из-за этой ошибки он себя и выдал, — ответил Мак. — Я же говорю: он был не из наших, и мне не известно, насколько хорошо его подготовили к этому путешествию и насколько хорошим актером он был. Но очевидно, что он на чем-то здорово лопухнулся — и его сцапали. И убили. — Мак внимательно посмотрел на меня. — А откуда тебе известны такие подробности о генеалогии шотландских родов? У тебя же нет предков — выходцев из тех мест?

Я пожал плечами.

— Наверное, кого-нибудь можно отыскать, если очень нужно будет.

— Мне-то казалось, ты из чистокровных скандинавов…

Приятно все-таки было подловить его на мелочи, отсутствующей в моем досье.

— Да кто из нас вообще чистокровный? Немало шотландцев в свое время эмигрировало в Швецию. Ну, вот скажем, Гленмор. Он исстари был верным вассалом своего барона. Но когда несколько веков назад на родине наступили трудные времена, он отправился помахать мечом в дружине короля Густава-Адольфа, которому как раз требовались на службу рыцари, способные владеть острым клинком. Потом, когда войны закончились, он женился, да и осел в Швеции. Уж не помню ни точную дату его рождения, ни местечко в Шотландии, откуда он родом, но это все можно восстановить по тому вороху бумажек, которые я сдал на хранение нотариусу. Моя матушка утверждала, что мы каким-то боком приходимся родней то ли шотландским герцогам, то ли баронам.

— Какие, однако, скромняги эти шотландцы, — заметил Мак суховато. — Мне еще не приходилось встречать ни одного, который бы не утверждал, будто он потомок по меньшей мере короля. Я тебя попрошу, Эрик, раздобыть как можно больше информации о своих предках. Тогда у тебя будет хороший повод последовать примеру Бьюкенена и углубиться в дебри шотландских генеалогических древ.

— Слушаюсь, сэр. Будем надеяться, что корни моего древа находятся где-нибудь в районе Уллапула. Если же нет, то, боюсь, придется их немного изогнуть в том направлении. И что потом?

— К тому времени, я думаю, ты уже привлечешь к своей персоне достаточно внимания, чтобы следующий ход сам собою напрашивался. Мы не можем предугадать, какого рода интерес ты можешь возбудить. Потому-то и прикомандировали к тебе Клэр.

— А, она будет группой поддержки?

— Именно. Она будет изображать из себя хрупкую, наивную, глупенькую и, мы надеемся, незаметную женушку. Это обеспечит преимущество, которым она и воспользуется, когда придет время действовать.

— Вы хотите сказать, — поправил его я, — когда естественные причины, вызвавшие смерть бедняги Бьюкенена, начнут оказывать на меня свое действие?

— Ну, это примерно то, что я хочу сказать, — растягивая слова, произнес Мак. — Однако не забывай: задача Клэр состоит не в том, чтобы быть твоим телохранителем. Предмет ее первейшей заботы— наш объект. Клэр поручено заняться им после того, как ты его вычислишь. Ей строго-настрого приказано ни под каким видом не ломать свою «крышу» до тех пор, пока она не убедится, что саморазоблачение поможет довести дело до конца. — Он помолчал, не спуская с меня глаз. — Надеюсь, что я и на сей раз ясно выражаюсь.

— Да, сэр, — сказал я. — Как всегда, сэр. Другими словами, пока моей жизни ничего не угрожает, я могу действовать в одиночку. Клэр же будет изображать из себя беспомощную клушу, спокойно перепрыгивающую через трупы, пока она не поймет, что наклевывается большая пруха. Ну что ж, вы меня предупредили. Я не стану прибегать к ее помощи в случае чего, — я бросил на него пытливый взгляд. — А теперь, сэр, не скажете ли вы мне, в чем заключается задание— или, точнее говоря, кто наш объект? Я до сих пор не услышал ни имени, ни особых примет.

— Ты все прививки сделал? — спросил он вместо ответа.

— Так точно, сэр! У меня иммунитет против всех болезней, за исключением обычной простуды. И любой москит или муха цеце, которой вздумается впрыснуть мне в кровь смертоносную бациллу, только зря потратит время и усилия. Можно подумать, что меня отправляют не в северную Шотландию, а в район, где свирепствует тропическая лихорадка. Но, надо думать, все эти прививки были сделаны не случайно. — Я окинул его изучающим взглядом. — Это что, имеет какое-то отношение к так называемым естественным причинам смерти Бьюкенена?

— Возможно, — ответил он. — Но не особенно надейся на эти прививки, Эрик. Бьюкенен их тоже делал.

— Понял. — И вновь я слегка покривил душой. — Может быть, все-таки расскажете мне, сэр?

И он рассказал…

Глава вторая

Он сообщил информацию настолько секретную, что ею владели только в Вашингтоне и Лондоне и, должно быть, еще в Москве и Пекине, — она была столь засекречена, что в нее не посвятили даже Клэр, потому что Мака не уполномочили разглашать ее простому связнику. Мне вменялось посвятить Клэр во все детали после того, как мы сможем уединиться в каком-нибудь тихом месте.

Уж не знаю, были ли сообщенные мне сведения настолько секретными, как на то указывал гриф, — на самом деле такое бывает крайне редко, — но это дало обильную пищу для размышлений на время полета из Вашингтона в Нью-Йорк. Я все еще размышлял о полученной информации, когда, пройдя обычную процедуру регистрации багажа и паспортного контроля, оказался в зале ожидания для пассажиров экономического класса авиакомпании «Бритиш эйруэйз».

Клэр описали так подробно, что я без труда узнал свою молодую жену в толпе. На земном шаре не так уж много симпатичных загорелых блондинок, хотя я бы не возражал, если бы их было больше. Во избежание ошибки, она, как и было уговорено, читала журнал «Бьютифул хаус»— скорее всего статью, рассказывающую о меблировке летнего коттеджа, где новобрачные намереваются провести первые несколько месяцев совместной жизни.

Я остановился перед ней, и она оторвала глаза от журнала. Забавный был момент — ей, вероятно, описали меня столь же подробно, сколь и мне ее. Мы знали друг о друге буквально все, что касалось профессиональных качеств, хотя оба понятия не имели о том, что мы за люди, но были вынуждены выполнять приказ изображать мужа и жену — со всеми вытекающими отсюда последствиями— в течение нескольких дней, а может быть, и недель, в зависимости от развития операции.

Наступил миг настороженной оценки. У меня создалось впечатление, что она не больно-то обрадовалась, когда поняла, с кем придется делить ложе и зубную пасту в ближайшее время. Но затем ловко вошла в роль. Она вскочила с кресла, уронив журнал на пол.

— Мэт, дорогой! — вскрикнула она, обвила мою шею и крепко поцеловала, чем привлекла несколько равнодушных взглядов наших будущих попутчиков. — О, я так бодпась, что твой самолет опоздает, милый! Как погода в Вашингтоне? Ты успел закончить все дела?

Я нежно потрепал ее за ушко.

— Конечно. Надеюсь, прощание с родителями прошло мило? Жаль, что мне не удалось съездить к старикам вместе с тобой, как мы планировали, но на обратном пути обязательно заглянем к ним.

В нашем лицедействе, возможно, не было никакой необходимости, поскольку вряд ли мы могли вызвать чье-то повышенное внимание до того момента, как я, идя по следу Бьюкенена, окажусь в Лондоне. Однако может статься, что кому-нибудь придет в голову задним числом отследить нас, начиная с Нью-Йорка, и к тому же, мне всегда кажется, что уж коли вознамерился играть роль, то следует постоянно ощущать себя на театральных подмостках — по крайней мере, на публике, — а в наши дни, когда электронные средства наблюдения творят форменные чудеса, трудно сказать, когда ты на публике, а когда нет. К своей радости, я понял, что и Клэр того же мнения. Однако тут же напомнил себе, что она больше не Клэр, а Уинифред Хелм — моя милая женушка.

Я оглядел ее с головы до ног и решил, что все могло быть значительно хуже. По правде сказать, она была самая миленькая из всех моих жен — как фальшивых, так и настоящих. Вообще-то, я был женат только единожды — на высокой девушке из Новой Англии — ив течение многих лет был законопослушным отцом семейства, но любой, кто решил посвятить себя нашей профессии, — ненадежный партнер в супружеской жизни, потому-то мой брак в конечном счете и лопнул. И вот теперь у меня была симпатичнейшая псевдосупруга, импортированная с Дальнего Востока, которой пришлось встать на цыпочки, чтобы запечатлеть у меня на щеке поцелуй.

Ее летний загар — ну, во всяком случае, он выглядел как летний, уж не знаю, где она его приобрела, — придавал Клэр цветущий вид, который был, пожалуй, куда более убедителен для ее роли, нежели, скажем, розовая упитанность дрезденской резиновой куклы. Этот прием с ангелоподобной девчушкой в нашем деле применяется слишком часто. Ее смуглая мягкая кожа приятно контрастировала со светлыми волосами и ясными голубыми глазами. Для своего роста она обладала хорошенькой фигуркой, не слишком крепкой, но и не хрупкой. Посему мне можно было не беспокоиться о том, как бы ее не сбило с ног при первом же порыве ветра. И вырядили ее в подходящую для медового месяца — если использовать терминологию Мака— спецодежду: симпатичный голубой костюм с довольно-таки скудной юбкой, белая блузка с замысловатыми рюшками, белые длинные перчатки и шляпка в складочку— из тех, знаете, что больше напоминают купальные шапочки с резиновыми цветочками, которые сейчас почему-то стали последним писком моды в нашей благословенной стране.

Она выглядела как самая обыкновенная девушка — такую не стыдно пригласить в ресторан или на пляж, — а ведь эта симпатяшка убила семерых, причем двоих из них голыми руками… По крайней мере, так говорилось в ее досье, и у меня не было оснований подвергать сомнению эти факты ее биографии. М-да, они бывают разных размеров и конструкции, эти наши головорезы: миловидные девушки и кряжистые верзилы с накачанными бицепсами. Но я занимался этим бизнесом куда дольше, чем она, и уж кому-кому, но только не мне было укорять Клэр за ее кровавое прошлое.

Во время полета над Атлантикой мы не выпускали друг друга из объятий. Стюардессы — розовощекие добродушные англичаночки, которые приятно отличались от роскошных секс-бомб с внешностью кинозвезд, обслуживающих американские авиалинии, — сразу же угадали в нас молодоженов, как то и было задумано. Они наверняка сочли мою жену очаровашкой и явно не были уверены, что она не совершила страшную ошибку, выйдя замуж за мужчину далеко не первой молодости. Однако я всем своим видом выказывал восхищение своей половиной, и они простили мне разницу в возрасте— уж не знаю, какая разница была между мной и этими стюардессами: на вид им можно было дать чуть больше двадцати.

Направляясь на запад, мы встретили новый день над океаном. Ночь пролетела всего за несколько часов — благодаря реактивному лайнеру. В лондонском аэропорту «Хитроу» мы совершили привычный ритуал таможенного досмотра и паспортного контроля. После этого нас встретил представитель отеля «Кларидж», препроводил к такси, и мы отправились в отель.

— И это все? — поинтересовалась моя сладкая Уинифред, изумляясь безумному левостороннему движению на улицах английской столицы. Я понял, что она и-впрямь удивлена — наверное, ей до сих пор приходилось бывать в странах, где государственные чиновники проявляют более серьезное внимание к пограничным формальностям.

— Если только мы не решим проникнуть за железный занавес, — сказал я, — у нас могут возникнуть трудности разве что при въезде в Штаты. Там к нам, возможно, отнесутся как к закоренелым преступникам, имеющим злонамеренные цели. Впрочем, я слышал, что даже наши церберы на таможне в последнее время проявляют чудеса гостеприимства. — Спустя некоторое время я добавил: — А вот где мы остановимся, милая. Вон видишь — швейцар в высокой шапке и в бриджах?

Уинни мне подыграла, сначала скорчив милую гримаску заинтересованности, а потом сомнения— точно наивная провинциалочка, каковой ей и полагалось быть по роли.

— Но это же ужасно дорогой отель! И… такой шикарный! Мои туалеты не вполне…

— С твоими туалетами все в порядке, — заверил я гордо. — Я сэкономил на авиабилетах, так что здесь мы сможем кутнуть. Хоть раз в жизни надо пожить в «Кла-ридже»! Не бойся, малышка. Знаешь, королева Голландии провела здесь всю войну! А она была далеко не такая симпатичная, как ты.

Этот диалог, предназначавшийся для ушей водителя такси, возможно, был пустой тратой времени и вдохновения: шофер, отделенный от нас стеклянной перегородкой, не мог его оценить, однако эта интермедия немного взбодрила нас самих и подготовила к более сложным мизансценам в отеле. Мастерски изобразив робких молодоженов, мы прошли сквозь строй вежливых клерков, облаченных в форменные куртки — портняжная индустрия захирела бы без запросов европейских гостиниц, — и нас проводили в номер на третьем этаже, достаточно просторный, чтобы, скатав ковер, в нем можно было сыграть в гандбол. А после пары азартных матчей можно было освежиться в ванной, достаточно вместительной, чтобы совершить в ней групповой заплыв вольным стилем. Рядом с пультом, полным всевозможных кнопок — вызов горничной, официанта, носильщика, — был установлен телефонный аппарат. Номер произвел на меня сильное впечатление своим покойным, старомодным шиком.

— Боже, это же настоящий дворец! — воскликнула моя женушка. — Но… мы действительно можем себе позволить эту роскошь?

— Не в деньгах счастье, дорогая! Не каждый ведь день женишься!

Я обнял ее за плечи и нежно прижал к себе, между делом сунув носильщику какие-то британские монеты. Тот с поклоном удалился. В Вашингтоне у меня с Маком состоялась краткая дискуссия по вопросу о том, может ли зрелый мужчина (пускай даже и опытный секретный агент), отправляясь после непродолжительного, но бурного романа в свадебное путешествие, быть настолько предусмотрительным, чтобы дома запастись иностранной мелочью. Было решено, что может — хотя бы с целью произвести впечатление на молодую жену своим житейским опытом.

Когда дверь за носильщиком закрылась, миленькая малышка вырвалась из моих объятий.

— Ну что за дела! Вы вообще соображаете, что делаете?

Этот возглас по тембру и интонации разительно отличался от ее прежнего робкого щебета.

— А что такое?

Она опасливо дотронулась до своего правого плеча.

— Все лекари, практикующие южнее экватора, вкалывали мне свои шестидюймовые иглы именно в это место — и еще в ягодицы, в обе! А вы давили меня, точно свежий лимон, чтобы приготовить себе коктейль из джина! — Она поймала нервный взгляд, которым я при этих словах окинул номер, и продолжала раздраженно: — О Господи, да расслабьтесь вы! Хоть на минуту забудьте о своем ремесле, мистер Хелм! Я не меньше вашего беспокоюсь о конспирации, но уж если кому-то удалось выяснить всю нашу подноготную и номер заранее поставили на «прослушку», то этот наш театр — простая трата времени. И вы это понимаете. Так что хотя бы здесь давайте побудем сами собой. А то я уж и забыла, кто я на самом деле — представляете?

Я, конечно, прекрасно понимал, что она имеет в виду— если ты долгое время сменяешь одну личину за другой, наступает момент, когда теряешь собственное реальное лицо. Однако момент не показался мне особенно подходящим для обсуждения психологических травм нашей профессии.

— Извини, что чуть не сломал тебе руку, — смиренно сказал я. — Как-то не подумал…

Она сняла шляпку, бросила ее на стул и встряхнула золовкой. Волосы у нее оказались довольно короткими, очень мягкими, а от долгого нахождения под головным убором прическа немного примялась и утратила форму. Она выскользнула из узкого пиджака и бросила его поверх шляпки. Потом заправила блузку поглубже в короткую голубую юбчонку и глубоко вздохнула.

— Боже, ну и неделька у меня была! Такое впечатление, что я всю ее провела на высоте тридцати тысяч футов. Если в ближайшие дни мне опять придется пристегиваться ремнями в самолете, я свихнусь.

— Коли в самолете с тобой случаются припадки клаустрофобии, куколка, то ты, наверное, испытаешь приступ удушья, когда увидишь наш автомобиль. Это, я тебе доложу, тот еще «испанский сапог»!

— Знаю. Меня предупредили. Маленькая спортивная торопыга. Ну, и чья это гениальная идея?

— Моя. Люблю, понимаешь, спортивные автомобили, как большие, так и малые, но за рулем буду сидеть я. А ты, кстати, наверняка никогда не видела козьи тропы, которые в этой стране называются проезжими дорогами. Я решил, что лучше нам приобрести какую-нибудь прыткую и маневренную крохотульку, — так, на всякий случай. К тому же, это как раз автомобиль того сорта, который старый чудила по имени Хелм и купил бы, желая поразить свою маленькую провинциалочку-жену. — Я подмигнул ей. — Привет, женушка!

Она задумчиво посмотрела на меня и одарила кривой улыбочкой. Я еще плохо ее знал и, конечно, явно недостаточно, чтобы читать мысли, но в тот момент понял, о чем она подумала, потому что и сам думал о том же. То есть мы уже обсудили массу вопросов— от вакцинации до автомобиля, но оставался незатронутым еще один, который более невозможно было игнорировать.

Уинифред вздохнула, опустила глаза и начала расстегивать блузку. Я молчал. Она подняла взгляд.

— Ну, нам бы лучше поскорее с этим разобраться.

— Как скажешь, — отозвался я.

— Слушайте, в ближайшие недели нам предстоит спать в дюжине кроватей, а у нас приказ: чтобы пружины скрипели убедительно. Так что неплохо бы хоть познакомиться, — если вы понимаете, что я имею в виду, — прежде чем мы начнем выступать на публике. — Она быстро подошла к своему чемодану, раскрыла его и бросила мне ворох легких белых одеяний. — Выберите ту, которая способна пробудить в вас зверя, мистер Хелм. Мы не можем допустить, чтобы горничная нашла в супружеской постели ночную сорочку невесты в девственном состоянии. И Бога ради — поумерьте свой пыл. Не забывайте, что у меня очень чувствительная кожа…

Глава третья

Это не было самым страстным выступлением в моей жизни. Мне с трудом удалось испытать должный энтузиазм при мысли о необходимости овладеть своей напарницей средь бела дня. И тем не менее она была мила и хорошо сложена, а ее реакция оказалась если и не возбуждающей, то достаточно адекватной, да и физиология вообще вполне надежный источник вдохновения. После того, как это свершилось, мы некоторое время лежали рядом, потом она отодвинулась и немного повертелась, стаскивая с себя полупрозрачные детали ночного туалета из приданого. Избавившись от галантерейных пут, она вздохнула и затихла.

— Ну вот и все, — произнесла она шепотом.

Я с трудом удержался от смеха, услышав ее деловитое замечание.

— Мне доводилось слышать и более красноречивые признания.

— Не сомневаюсь! — пробормотала она. — От добровольных партнерш, мистер Хелм! Но вы же не станете утверждать, что девушку может распалить перспектива совокупления по приказу; Если уж на то пошло, то и я что-то не заметила, чтобы вы вели себя так, точно я предел ваших эротических фантазий.

— Надеюсь, мы обретем нужную форму с практикой, — усмехнулся я. — Как же здорово лежать в мягкой кровати после многочасового сидения в кресле! А вообще-то мы можем и впрямь немного расслабиться и устроить военный совет— возможно, нам больше не представится возможности спокойно поговорить. Принести тебе стаканчик или сигарету, или…

— Благодарю. Мои сигареты в сумочке, на комоде…

Я дал ей прикурить и поставил пепельницу на тумбочку.

Приятно было все-таки испытывать это невинное удовольствие — бездельничать в роскошном гостиничном номере, в пижаме средь бела дня в обществе хорошенькой^блондинки, пускай даже она владеет каратэ и дзюдо и способна с дальнего расстояния всадить в «десятку» поясной мишени все пули из обоймы.

Я решил, что романтическая интерлюдия, при всех ее недостатках, сыграла очень полезную роль. Безусловно, она помогла избавиться от неловкости и предотвратить разного рода комплексы, которые непременно развились бы у обоих, если бы мы тщились сохранять наши «супружеские» отношения на сугубо платоническом уровне.

Я стоял возле нашего ложа, задумчиво разглядывая свою миниатюрную партнершу. Ее голубые глаза ярко выделялись на загорелой коже, которая, в свою очередь, казалась мягкой и гладкой на фоне светлых волос и белой ночной сорочки.

Она выпустила в меня струю дыма и сказала:

— Перестаньте, Хелм!

— Перестать — что?

— Кончайте распускать сопли! Вы же стоите и пытаетесь внушить себе теплые чувства ко мне, ведь так? Может, даже заставляете себя немного влюбиться! Только потому, что мы немного позанимались сексом— и, надо сказать, довольно посредственным сексом, — вы чувствуете себя обязанным заявить, как миленько смотрится такая махонечка в громадной постельке! Слушайте, налейте себе стаканчик и завязывайте с этим романтическим бредом! Запомните: всякое сходство между нами и парой влюбленных голубков обманчиво. Мы два клоуна из водевиля, которых наняли для краткой гастрольной поездки.

Конечно, она была права. Я усмехнулся и растянулся возле нее на кровати, подоткнув себе под спину подушку и натянув одеяло на грудь.

— Все верно, — сказал я. — Ну а теперь, если ты закончила читать нотацию, может, обсудим неотложные дела?

Уинни взглянула на меня немного удивленно. И через секунду расхохоталась.

— Ох, простите! Я не хотела… ну, может, это само собой получилось. Так какие дела?

— Ну, скажем, парень по имени Бьюкенен, который мертв. И парень по имени Макроу, который еще жив, но тебе предстоит исправить эту небольшую ошибку при первом же удобном случае. Разумеется, при условии, что мы сумеем определить местонахождение мистера Макроу и подвести тебя на достаточно близкое к нему расстояние.

Она нахмурилась.

— Макроу. Они не назвали его фамилию. Это был величайший секрет. Мне просто описали в общих чертах суть задания. Макроу. Никогда не слышала о таком. Макроу? — Она словно пробовала эту фамилию на вкус. — А как его имя?

— Арчибальд. Не очень честно, а?

— В каком смысле?

— Ну, беднягу наградили таким дурацким именем —

Арчибальд. У него, надо думать, и так уж полным-полно невзгод и без таких головорезов, как мы, которые готовы взять его след…

Уинни даже не улыбнулась. Ну, может, в моих словах и впрямь не было ничего забавного. Она довольно жестко спросила:

— Особые приметы?

— Сорок семь лет. Пять футов семь дюймов. Сто девяносто фунтов.

— Колобок средних лет, — пробормотала она.

— Именно. Низенький и крепенький. Круглолицый. Темные волосы прикрывают небольшую лысину. Карие глаза, немного близорук, носит очки в золотой оправе. Руки и ноги небольшого размера. Когда удосуживается взять в руки бритву, выбривается начисто, но, охваченный научным вдохновением, имеет склонность забывать о столь малозначительных бытовых нюансах. И я подозреваю, что научное вдохновение снисходит на него довольно часто. Одевается неряшливо, на обшлагах видны пятна от кислоты и прочих химикатов. Башковитый и, как говорят, с ужасным характером. Не может ужиться ни с кем, впрочем, и с ним никому не удается ладить. Он считает себя необычайно умным, обреченным существовать на планете, населенной идиотами, которые только и делают что пытаются воспользоваться его гениальными способностями.

— А они пытаются?

— Конечно! Разве не для этого гении рождаются на свет? Сначала он работал в крупной фармацевтической компании. Они сколотили состояние на одном его открытии — какой-то фантастически эффективный антибиотик, — а он только и получил что свое жалование и небольшую премию. Так хитро был заключен контракт. Тогда он раздобыл себе новый контракт и вывел еще какую-то формулу, куда более интересную и потенциально доходную, да только, сам того не подозревая, залез на поле, которое уже возделывалось правительством в военных целях. И вдруг он понял, что работает на биологическую войну— в условиях строжайшей секретности — и по-прежнему зарабатывает каких-то жалких несколько тысяч в год (в то время, наверное, пять), а этот парень, как мне сказали, мечтает о миллионах. Но только, предупреждаю тебя, куколка, не воображай, что наш Арчи похож на яйцеголовых мечтателей-романтиков. Все его фантазии, будь то во сне или наяву, крутятся вокруг бабок. И только бабок.

— Продолжайте…

— С человеком, у которого такие жизненные интересы, вполне естественно произошло следующее: когда к нему пришел некий добрый дядя и потряс тугим кошельком, он потянулся к этому кошельку и исчез. Оставил только записку, в которой писал, что четырнадцатая поправка к Конституции Соединенных Штатов запрещает рабовладение и никто не вправе указывать, где и на кого ему работать и за какое вознаграждение. Он также намекнул, что американским властям можно не тревожиться по поводу выдачи им государственных секретов, к коим он был причастен, поскольку ни они, ни его новый спонсор нимало не интересуются устаревшими опытами, которые его заставляли проводить в государственных лабораториях. У него сейчас на уме куда более грандиозные эксперименты. В данных обстоятельствах, писал Арчи, он не видит причин, почему его исчезновение должно возбудить ка-кую-то озабоченность со стороны официальных ведомств, и требует, весьма настоятельно, чтобы они прекратили вмешиваться в его научную работу. — Я пожал плечами. — Ну, в какой-то мере Макроу можно понять. В конце концов, он же хозяин своего мозга, который, похоже, очень неплохо фурычит. Вряд ли его можно винить за то, что он хочет получить за свой талант приличную цену.

Уинни ответила холодно:

— Не наше дело, мистер Хелм, вникать в мотивы людского поведения.

Я бросил на нее косой взгляд и слегка пожал плечами. Мы уже пережили несколько мгновений, когда между нами установились почти нормальные человеческие отношения, но, возможно, таких моментов нам больше не представится. Если же ей хотелось сохранить к заданию сугубо серьезное отношение — что ж, это задание и так считалось достаточно нешуточным.

— Можешь называть меня просто Мэт, — заметил я. — Сколь бы невероятным это ни казалось, жены в наше декадентское время обычно предпочитают именно такую неуважительно-фамильярную форму обращения к мужьям.

— Мне кажется, Мэт, что правительство не слишком серьезно отнеслось к предупреждению Макроу, — сказала она, по-прежнему без тени улыбки.

— Господи, ну ты же знаешь наших вашингтонских бюрократов! Конечно, они отнеслись к его предупреждению не слишком серьезно. Они ведь настолько преисполнены сознанием собственной важности! Им просто в голову не пришло, что какой-то пухлый коротышка-очкарик посмеет им угрожать — им, олицетворяющим Соединенные Штаты Америки! Они бросились в погоню, Уинни. То есть послали ему вдогонку людей. Невзирая на записку, они решили, что он поставил под угрозу национальную безопасность…

— И что же произошло?

— Ничего особенного — поначалу. Им пришлось изрядно попотеть, пока не установили его местонахождение. По прошествии нескольких месяцев наш агент напал на его след где-то в горах Калифорнии. Вскоре после этого агент исчез. Через некоторое время его обнаружили— мертвым. По всем признакам, он заболел какой-то смертельной разновидностью кори.

— Кори? Но от кори не умирают.

— Это смотря какая корь, — ответил я сухо. — И в зависимости от иммунитета заразившегося. В истории медицины известны случаи, когда целые племена туземцев вымирали от простейшей кори— после того, как они вступили в контакт с цивилизацией. По-видимо-му, со времени своего исчезновения, Арчи вырастил вирус, который поражает цивилизованных людей таким же образом. Ему достало благоразумия оставить предупреждающую записку на теле умершего — иначе в Калифорнии разразилась бы страшная эпидемия.

— А мне кажется, что он просто делает себе рекламу, — сказала Уинни.

— Не только тебе. Такая догадка приходила на ум и другим. Как бы там ни было, поиски в том районе выявили заброшенный дом, использовавшийся в качестве химической лаборатории— кстати, судя по всему, эта лаборатория была оборудована по последнему слову техники. Но оттуда все вывезли. У спонсоров Макроу, кто бы они ни были, хватило времени увезти своего гения и его приборы в неизвестном направлении. В следующий раз его обнаружили со всем скарбом в высокогорном районе Анд, но, как и в предыдущий раз, агент, которому удалось напасть на след, распрощался с жизнью прежде, чем установил точные координаты убежища. Парень умер от ветрянки, представляешь? Из медицинской карты этого агента выяснилось, что в детстве он переболел ветрянкой в сильной форме, но вирусы дяди Арчи проигнорировали благоприобретенный иммунитет. Они его просто угробили.

Уинни нахмурилась.

— Другими словами, этот ученый обнаружил способ резко повышать действенность вируса?

— Ну, в бытовом смысле — да. Но только встает вот такой занимательный вопрос: что может произойти, когда он перестанет забавляться с детскими болезнями и применит свой метод к чему-то более серьезному — например, к вирусу оспы или холеры? Он, несомненно, затевает что-то подобное. Он же мог этих агентов просто пристрелить или сбросить в ущелье. Вместо этого подбрасывает, так сказать, опытные образцы своих разработок, давая понять нам и всему миру, на что способен. Ну и что он собирается делать дальше? И кто ему помогает и каковы их мотивы? Эти-то вопросы не дают покоя ребятам в Вашингтоне. И тот факт, что над этим же вопросом, вероятно, ломают себе голову ребята в Москве и в других столицах мира, ни на секунду их не успокаивает.

— А ты уверен, что не Москва взяла Макроу под свое крыло?

— Уверен? — переспросил я. — Кто сегодня может быть в чем-то уверен? Мы только знаем, что они, похоже, не меньше нашего перетрухали. А некто, кто благодетельствует Арчи, имеет большие деньги и огромные человеческие ресурсы, но, по всему видно, этого неизвестного не особенно привлекает возможность обосноваться в стране победившего пролетариата.

— Если бы это происходило в кино, — поколебавшись, заметила Уинни, — я бы сказала, что всем заправляет международный преступник, который надеется шантажировать мировые державы угрозой применения смертоносного бактериологического оружия.

— Не думай, что к этой идее не отнеслись с должной серьезностью, — сказал я. — Но при отсутствии даже намека на возможность установить личность патрона Макроу Вашингтон просто предполагает, что им движут отнюдь не филантропические мотивы. И после трех не-удавшихся попыток взять Макроу — последнюю попытку предпринял Бьюкенен, — самое большое, на что они рассчитывали, это вернуть Макроу к работе на благо демократии… Во всяком случае, с этим пониманием нас и послали на это задание. И нам надо справиться с ним прежде, чем Арчи Макроу завершит нынешние опыты, в чем бы они ни заключались, и самое главное, до того, как кто-нибудь, включая и наших добрых друзей англичан, им завладеет. Одна беда — никому не известна дата окончания его работ. Может быть, это произойдет завтра. А может, это случилось уже вчера.

Я горестно вздохнул и потянулся к телефону со словами:

— Ну, спасибо за приятную беседу, мэм, но пора браться за работу.

— Кому ты звонишь?

— Мне пора, так сказать, вводить мяч в игру. Звоню одному специалисту по генеалогии.

— Какому?

— Который специализируется в выращивании генеалогических древ, — сказал я. — У мистера Макроу, к несчастью, есть две слабости. Одна, как я уже сказал, — деньги. Другая — предки. Он, как можно предположить, вступил на жизненный путь, не имея родных и близких, за исключением, разумеется, отдаленного родства с Адамом и Евой. В Соединенных Штатах он родился на обочине — ив социальном, и в финансовом смысле, но, приехав в Шотландию, по-видимому, вообразил, будто его род некогда был очень знатным и пользовался здесь уважением. Именно по этой причине его след, затерявшийся было в Южной Америке, был снова обнаружен. Он послал запрос от своего имени— разумеется, своего подлинного имени — в одну контору в Лондоне, которая занимается поисками родственников. Он заключил с ними контракт, поручив им выявить связь, пускай даже отдаленную, между семейством Макроу и каким-нибудь древним шотландским кланом. Для человека, скрывающегося от преследования, это было глупейшим нарушением всех правил конспирации, однако у нас нет твердых доказательств умственного здоровья этого парня за пределами химической лаборатории. В общем, с этой зацепки Бьюкенен и начал. И мы должны пойти по его следам, пока нам в руки не попадет зацепка более надежная… Шшш, погоня началась!

Гостиничный коммутатор соединил меня с нужным номером. Человек, назвавшийся Эрнестом Уоллингом — контора «Симпсон и Уоллинг», — поинтересовался моими личными данными и родом занятий. Я назвал ему подлинное имя и фамилию и предложил свою легенду — сбивчивую историю о том, что хочу найти своих предков. Эту историю мы придумали в вашингтонском кабинете Мака. Когда я закончил свой рассказ, Уоллинг некоторое время молчал, очевидно, переваривая информацию.

— Так, понимаю, — наконец произнес он. — Вам было бы удобно зайти ко мне сегодня в четыре, мистер Хелм? У меня будет время для некоторых предварительных изысканий, и я смогу более определенно ответить, буду ли я вам полезен или нет.

— В четыре? Замечательно!

Помявшись, он добавил:

— Так вы говорите, что остановились в «Кларидже»? И что вы из Америки?

— Именно так.

— А вы не знакомы ли случайно с джентльменом по фамилии Бьюкенен? Пол Бьюкенен?

Я рассмеялся.

— Америка большая страна, мистер Уоллинг. Нет, увы, я не знаю никаких Бьюкененов.

— Ну конечно! Он недавно обращался к нам, и я подумал… Буду рад увидеться с вами в четыре, мистер Хелм. Спасибо за звонок.

Я положил трубку и нахмурился.

— Он упомянул Бьюкенена. Это что-то значит, но будь я проклят, если понимаю — что.

— Ну, на этом этапе игры очень трудно что-либо понять, — резонно заметила Уинни. — О Господи, я запуталась в этих простынях. Помоги мне вылезти.

Она встала с постели и начала стаскивать ночную рубашку через голову, забыв предварительно развязать длинный пояс, а теперь и вовсе не могла этого сделать. Я дернул за один конец, и пояс распустился. Она без смущения выскользнула из своего одеяния, обнаружив ладное тело, покрытое почти ровным загаром, и я заметил, что она больше обращала к солнцу спину и плечи. Кожа там полезла — и явно не так давно. Последующие солнечные ванны— а может быть, сеансы кварцевого облучения— почти восстановили нужный пигментный покров, но не вполне. Когда она обернулась, я внимательно осмотрел ее лицо и увидел характерные следы облупившейся кожи на носу, тщательно замаскированные макияжем.

Такое случается со всеми девчонками, которые стараются получить максимальную порцию солнечных лучей в первый же день пребывания на пляже. Облупившиеся плечи прекрасно соответствовали роли, которую она играла, но у меня возникла смутная догадка, что эти ожоги были получены ею отнюдь не на пляжах южных морей. Ей там, ясное дело, пришлось несладко. Хотя какое мое дело!

— Ну, вот мы и в игре, — заявил я. — Если телефон Уоллинга прослушивается или его контора напичкана «жучками»— как считают в Вашингтоне, — то кто-то уже проверяет парня по фамилии Хелм, остановившегося в отеле «Кларидж». Так что теперь остерегайся нацеленного на нас вражеского глаза или уха.

Она скорчила гримаску.

— Можешь не говорить! Надеюсь, ты не из тех мужчин, у которых после занятий сексом возникает острое чувство голода? Прежде чем пойти пообедать, я бы хотела опробовать нашу исполинскую ванну. — Она сняла маленькие часики с запястья и, взглянув на них, положила на комод. — Итак, свидание назначено на четыре? Сейчас еще только двенадцать— у нас полно времени.

— У нас? — переспросил я. Она метнула на меня взгляд, а я добавил: — Мне не кажется, дорогая, что тебе стоит утруждать себя контактами с фирмой «Симпсон и Уоллинг». Ты же невинный младенец, помнишь? Так что давай в таком духе и будем играть дальше.

Она помолчала и нехотя сказала:

— Пожалуй, ты прав. Ладно, я остаюсь. Мэт?

— Да?

— Ты не сказал, отчего умер Бьюкенен.

— Бубонная чума. Известная также под наименованием «Черная смерть». Очень милая болезнь, поражающая взрослое население земного шара.

Она тихо присвистнула.

— Вот так Макроу! Да он, кажется, и впрямь чокнутый. Мания величия и все такое прочее…

Она выглядела очень мило в костюме Евы, но теперь была моя очередь изображать крутого агента, и я не преминул этим случаем воспользоваться.

— Нас никто не просил подвергать его психоаналитическому исследованию, милая. Нас просили только об одном — убить его.

Глава четвертая

После обеда, который нам подали в номер, я позвонил в автомагазин на Беркли-стрит и, оставив Уинни в номере подремать, отправился приобрести для нас средство передвижения: ярко-красный «триумф-спит-файер» спортивной модели — последний автомобиль, который секретный агент, посланный на сложное задание, решился бы приобрести. Впрочем, именно в этом и состояла моя задумка.

У него был движок в сто шестьдесят «лошадок», восьмидесятитрехдюймовая колесная база, предел скорости девяносто с чем-то миль и окружность поворота двадцать четыре фута — другими словами, стоило вам зазеваться и резко крутануть руль, как эта машина в ту же секунду отправлялась в обратный путь. Потому-то я ее и выбрал.

В стране, где водители заядлые лихачи, а на загородных шоссе отсутствует ограничение скорости, я был не в состоянии приобрести для себя машину, способную оторваться от погони— да и бюджет нашей конторы этого не позволил бы, — но в такой красненькой бомбочке я вполне мог замотать своих преследователей, буде они сядут мне на хвост.

После оформления бумаг меня послали в гараж на окраине, где я мог выбрать себе подходящий экземпляр, и, когда я добрался до отеля, робко протащившись по левой стороне улицы, обгоняемый безумными автомобилями, был уже четвертый час. Я вручил своего железного жеребенка швейцару и поднялся в номер. Уинни сидела на кровати, обложившись подушками, и читала лондонские газеты, доставленные нам администрацией отеля.

— Задание выполнено? — спросила она.

— Машина стоит у дверей, — ответил я. — Но только я буду учиться новым правилам вождения не в этом городе! Лучше бы этим заняться в спокойной сельской местности. Ну и движение!

Она рассмеялась. На ней было свободное белое платье без рукавов, которое, похоже, смастерили из старой простыни — одним взмахом ножниц и одним швом. Должен заметить, что предпочитаю женщин с четко выраженной линией талии, но в этом нелепом балахоне она и впрямь выглядела юным и невинным созданием. Глядя на нее, нельзя было подумать, что ей уже хорошо за двадцать— двадцать пять, говоря точнее— и что она убила семерых мужчин и, как мы оба надеялись, скоро доведет счет своих жертв до восьми.

Она сидела босая, с поднятыми коленками, на которых она разложила газеты, и короткое платье не могло скрыть все ее потаенные места, но, в конце концов, мы же как-никак были женаты! Я перегнулся через край кровати и, схватив ее за большой палец ноги, потряс его.

— Ну, увидимся через час или около того!

— Ты опять уезжаешь?

— Мне просто хотелось прийти в себя от этого драндулета, пока я его не разбил. Возьму такси.

— Слушай, будь другом, подбрось мои сигареты по пути, — попросила она, пожалуй, несколько преувеличенно равнодушно.

Я усмехнулся.

— Э, оставь эти свои «будьдругом», малышка! Это же шикарное место! Здесь надо вести себя соответствующе. Здесь надо говорить «пожалуйста».

— Пожалуйста!

Я бросил пачку сигарет и спички и двинулся к двери.

— Не скучай!

Она смущенно спросила:

— Мэт, как ты считаешь, можно мне, пока тебя нет, выйти и немного побродить по магазинам? Знаешь, я ведь никогда не бывала в Лондоне.

Она являла собой диковинную смесь профессионального бесстрашия и детского любопытства. Мне не хотелось ее разочаровывать, ну и, конечно, не хотелось, чтобы она думала, будто я давлю на нее своим авторитетом. И тем не менее я сказал:

— Лучше не надо. Ситуация может в любой момент принять критический оборот. Если не возражаешь, я бы советовал тебе остаться в номере.

Ее голубые глаза на мгновение полыхнули холодным огнем.

— А если я буду возражать?

— Тогда можешь отправляться по своим магазинам, но смотри в оба! И оденься. Это больно слабенькое платьишко, а, по-моему, скоро пойдет дождь.

— Ну и зануда же ты! Я же отправилась сюда не для того, чтобы с меня сдували пыль.

— А как же иначе? Ты моя миленькая крошка, и я вовсе не хочу, чтобы ты вышла на улицу и промочила свои маленькие ножки! Если же говорить серьезно, то мне поручено заботиться о тебе, — чтобы ты была в отличной форме и, когда пробьет твой час, сумела перерезать Арчи глотку.

Она вздохнула.

— Ну ладно. Опять твоя взяла. Я остаюсь, черт бы тебя побрал. Я выражаю свой протест, но повинуюсь.

— Благодарю!

Я уже взялся за дверную ручку, как она снова меня остановила.

— Мэт! Постой!

Я оглянулся. Она спустила ноги с кровати, нащупала туфельки — не столько ради удобства, полагаю, ибо пол был устлан толстым ворсистым ковром, сколько для того, чтобы получить два-три лишних дюйма роста, которые прибавляли высокие каблучки. Она подошла ко мне, обвила мою шею руками и, привстав на цыпочки, крепко поцеловала в губы.

— Ну вот, — сказала она довольно. — Теперь пойдешь по коридору и будешь стирать с губ помаду, как и полагается мужу.

— А, ну конечно!

Наступила неловкая пауза. Я уже приготовился сказать что-нибудь слащавое— какая, мол, она симпатичная да миленькая и что работа с ней, оказывается, вовсе не тяжкое испытание, чего я поначалу боялся. Пока я обдумывал эту идею, зазвонил телефон, что было очень кстати. То есть, я хочу сказать, что такое панибратство очень уместно в вооруженных силах, но в нашем деле лучше особенно-то не нахваливать напарника за то, что у него кишка не тонка. Потому что если он — или она — вдруг сломает себе ногу, можно будет пристрелить беднягу без особой жалости. И если ты, приятель, полагаешь, будто это я говорю ради красного словца, то я завидую, дружище, что ты живешь в благостном мире, созданном тебе телевизионными «мыльными операми».

Уинни сняла трубку.

— Алло! — и вдруг она защебетала сладчайшим голоском — Да, да… это миссис Хелм. Да, он рядом. Конечно. Подождите!

Она передала мне трубку, слегка пожав плечиками, давая понять, что не имеет представления, кто бы это мог быть. Я взял трубку.

— Хелм у телефона!

Мужской голос, зазвучавший в трубке, несомненно был британского происхождения.

— Кроу-Бархем. Я счел, что могу позвонить тебе, старина, поскольку ты зарегистрировался в отеле под своим настоящим именем. — Он стал ждать моей реакции. Я сохранял молчание, и он продолжал: — Если тебя подводит память, то, может быть, ты вспомнишь такое имя — Лесли Аластер, совместная операция под кодовым названием «Уж»? Не понимаю, почему они вечно называют свои операции в честь пресмыкающихся. Ты, конечно, помнишь, как нам тогда трудненько пришлось! Я ведь до сих пор должен тебе бутылку, а может, и две, в зависимости от нынешнего тарифа для слегка пообносившихся баронетов. Вот я и попросил у полковника Старка, моего нынешнего шефа, вряд ли ты его знаешь, позволения встретиться с тобой. Ты у нас по делу? Если да, то можем мы тебе чем-нибудь помочь? Войска Ее Величества в твоем распоряжении!

— Не по делу, — ответил я, вспомнив о данных мне инструкциях. Мне следовало по возможности придерживаться своей легенды, во всяком случае, в разговоре с незнакомым лицом по телефону— уж точно. И то, что я, пожалуй, вспомнил этот голос, дела не меняло. Выговор легко имитировать, а в этом городе, надо полагать, немало талантливых имитаторов. И я продолжал: — Я провожу здесь медовый месяц, амиго. И никакая помощь со стороны войск Ее Величества мне не нужна. Спасибо!

— Прими мои поздравления, дружище! Судя по ее голосу, она очаровательна. — Он помолчал и продолжал с настойчивостью, достойной иного применения: — Так ты уверен, что тебе не нужна помощь?

— Ну, в данной ситуации твое предложение можно. воспринять как наглую шутку.

— Как? — с другого конца провода послышался смешок. — А, понял. Я не нарочно, поверь!

— Как ты узнал, что я здесь?

— Мы следим за перемещениями по стране и куда менее примечательных лиц, чем ты, приятель.

— Ах, ну да. Примечательных.

— Судя по названию отеля, ты неплохо устроился, но как насчет транспорта? Если у тебя нет машины, могу предложить тебе свою в полное распоряжение. Небольшой «роллс-ройс». Или «ягуар»? Выбирай. И могу ли я рискнуть предложить тебе шофера, пока ты не привык к нашему извращенному левостороннему движению?

Я задумался. Его настойчивость свидетельствовала, что я не смогу от него легко отделаться. Мне показалось, что лучше не сопротивляться, поэтому я сказал:

— Вообще-то, я только что приобрел автомобиль и уже имел счастье поездить по улицам Лондона, так что мне пока хватит острых ощущений. Ну да ладно — никогда не следует упускать шанс попутешествовать первым классом. Я принимаю твое предложение получить «ройс» с шофером, если, конечно, ты успеешь пригнать его сюда достаточно быстро, чтобы я не опоздал на встречу в четыре часа. Встреча на другом конце города.

— Ну и славно, — сказал он. — Через десять минут «ролле» будет стоять у входа в отель. Приветик!

Я оторвал трубку от уха и, скорчив в нее гримасу, положил на рычаг. Уинни с нетерпением ждала от меня объяснений.

— Сей джентльмен представился как сэр Лесли Аластер Кроу-Бархем, и, судя по голосу, это он и есть. Похоже, мой звонок в генеалогическую контору начинает приносить свои плоды, хотя пока что вряд ли можно назвать их слишком обильными. Самое трудное, когда работаешь в дружественной стране, — это сохранять нор-альные отношения с ее гражданами. Ладно, постараюсь убедить его, что я всего лишь счастливый молодожен. Так мы избежим дипломатических осложнений в отношениях между нашими странами.

— Он из британской разведки? — нахмурилась Уинни. — Погоди-ка. Кроу-Бархем? Нет, не разведка, что-то другое. Он какое-то время работал в Гонконге, так?

— Очень может быть, — пожал я плечами. — Кажется, он упоминал, что родом из тех краев, так что в этом смысле он вполне подходящий кандидат для работы. Но я не следил за его карьерой. Нам пришлось работать вместе только один раз— несколько лет назад. Он утверждает, что я спас ему жизнь и потому он мне обязан.

— А ты спас?

Я снова пожал плечами.

— Пожалуй. Ну и что? Мне пришлось его довольно долго нести на закорках, но он просто нужен был мне живым, а не мертвым. Я спас его от вражеской пули, успев вовремя нажать на спусковой крючок своего «тридцать восьмого». Я это сделал не по личным мотивам, и он это прекрасно понимает. Он знает, что не должен мне ровным счетом ничего, — ну, может, стаканчик за то, что я оказался хорошим стрелком. Но вот теперь он почему-то считает нужным выказать свою благодарность и преданность до гроба. Полагаю, просто ищет предлог, чтобы завязать со мной тесную дружбу. Ну что ж, как-никак это его родина и мы играем здесь в опасные игры. Ты встречалась с ним в Азии?

Уинни покачала головой.

— Нет. Но ты лучше его опиши, чтобы я сразу узнала, если вдруг столкнусь с ним в критический момент.

— Хорошо. Итак, пять футов одиннадцать дюймов. Сто пятьдесят фунтов — плюс-минус пять, рыжие волосы, серые глаза, небольшие армейские усики. Ему сейчас, должно быть, тридцатник, и он мог слегка набрать вес, хотя эти долговязые британцы обычно так и остаются тощими на всю жизнь. Никогда не видел его с моноклем, но он бы ему пошел. — Я поморщился. — Он был, надо сказать, неплохой парень — неробкого десятка и хваткий, но он меня чуть с ума не свел. У него голова была забита всякими бредовыми идеями насчет смелости и отваги, точно эти проблемы кого-то волновали, а его идиотские представления о правилах охоты едва не свели в могилу его самого и еще кучу людей, которые работали вместе с ним. Знаешь, есть такие умники, которые не могут выстрелить в сидящую утку, или в оленя на полянке, или человеку в спину— точно убийство менее ужасно, если твоя жертва смотрит на север, а не на юг, или наоборот. Разумеется, он быстро избавился от детских предрассудков, когда оказался в деле, и если все еще занимается нашим видом спорта, то, конечно, позабыл и те, что оставались. А он, похоже, все еще играет в эти игры.

— И ты уверен, что он позвонил только потому, что ты связался с конторой «Симпсон и Уоллинг»?

— Ну, он, правда, намекнул, что мое имя случайно оказалось в списке важных персон, недавно въехавших в страну, но со времени операции «Уж» я уже был в Лондоне раза три, и он не предлагал мне «роллс» с шофером и даже не позвонил, чтобы спросить, как мои дела. Может, мне удастся что-то выяснить после поездки в его «роллсе». Ставлю пять против двадцати, что у меня будет самый аристократический шофер в Лондоне.

Уинни с сомнением нахмурилась.

— Смотри, будь осторожен. По крайней мере, пока его не прощупаешь. То есть, если парень был свой в доску вчера, вовсе не означает, что он таким и остался до сегодняшнего дня. Британцы время от времени допускают забавные проколы по части конспирации…

Я потянулся, чтобы шлепнуть ее по надлежащему месту.

— Да, мэм! Какие-нибудь еще советы или распоряжения, мэм? Мы, молодые оперативники, конечно же, очень ценим дружеские советы опытных руководительниц.

Она слегка погладила свой зад сквозь тонкую ткань и усмехнулась:

— Хорошо, дедуля. Действуй по своему разумению. Но смотри, не играй с незнакомыми бациллами.

— Заметано. А ты, если вдруг увидишь гигантский вирус, подползающий к тебе, беги со всех ног!

Я спустился в вестибюль по лестнице, так как мы занимали номер на третьем этаже (то есть по местным понятиям, на втором, ибо у европейцев первый этаж именуется цокольным). Дойдя до двери, я увидел, как из подъехавшего такси вышла пухленькая, хорошо одетая дама в мехах, сопровождаемая целым штабелем чемоданов, на которых болтались багажные бирки аэропорта «Хитроу». Она прошмыгнула мимо, не удостоив меня взглядом. Я обернулся, стараясь не выказывать особого интереса — обычный оценивающий мужской взгляд, брошенный вслед женским ножкам. Хотя леди была, на мой вкус, слишком уж обильно упакована, ее ножки оказались неплохи. По правде сказать, очень хороши. Ну, я это и так знал. Ведь я их уже встречал раньше…

Швейцар приглашал меня сесть в освободившееся такси. Даже если бы я не ожидал свою роскошную карету, я бы ни за что не сел именно в это такси. Уж очень нарочитым было совпадение: такси подъехало как раз в момент моего появления в дверях. Да и я слишком хорошо знал женщину, выпорхнувшую из него, правда, я, может быть, не должен был ее узнать в этом маскарадном прикиде: копна каштановых волос и корсет с ватными подкладками. Когда я видел ее в последний раз, она явилась мне блондинкой, и фигура у нее была куда менее упитанной, хотя вряд ли можно было назвать ее худенькой.

Серебристый «роллс-ройс» подкатил к тротуару и встал передо мной— на место только что уехавшего такси. Моя догадка относительно шофера оправдалась.

Под козырьком шоферской фуражки виднелось худощавое лицо с маленькими рыжеватыми усиками. Мы отъехали от отеля, сохраняя торжественное молчание. С богатой кожаной обивкой, на плавном ходу, это был великолепный экипаж, хотя можно было бы счесть его немножко тесноватым, если вы привыкли к нашим «кадиллакам»: «ролле» не слишком вместительный автомобиль.

— Тебе эта фуражка очень к лицу, амиго! — сказал я.

Сэр Лесли Кроу-Бархем, не поворачивая головы, ответил:

— Ты, конечно, узнал эту леди?

— Возможно, даже быстрее, чем ты, — ответил я. — Вадя и я не так давно чудесно провели время в Аризоне и Мексике. Это та еще девица! Я бы предпочел иметь дело со сбежавшей из террариума коброй. — Я скорчил гримасу. — В особенности когда у меня свадебное путешествие.

— Натурально. Если у тебя встреча в четыре, нам лучше поторопиться, приятель. Куда мы едем?

— Уилмот-сквер. Дом номер сто двадцать четыре.

Разумеется, ему было прекрасно известно, куда ехать, ведь он, конечно же, подслушивал наш разговор с Уоллингом, но не хотел намекать на столь неджентльменские нюансы своего поведения, равно как и я не хотел давать повод видеть во мне не только любящего мужа миленькой блондинки.

Глава пятая

Контора Симпсона и Уоллинга располагалась в старом каменном доме без лифта. Пыльная вывеска сообщила, что мне следует подняться на четвертый этаж. 'Я двинулся по темным ступенькам. На меня никто не прыгнул из тьмы с ножом, дубинкой или гароттой, никто не выстрелил из пистолета, арбалета или дробовика, но местечко было такое, где в душу закрадываются всякие экзотические фантазии. У меня из головы не шли слова Мака: «Ты подсадная утка». Я прибыл в эту страну, чтобы привлечь к себе внимание. И это внимание не обязательно должно было проявиться в форме интереса со стороны леди в мехах или добродушного агента в серебристом «роллс-ройсе». Оно могло выразиться просто — пущенной в спину пулей.

Я остановился перед дверью с нужной табличкой: «СИМПСОН и УОЛЛИНГ, ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ»

Я перевел дыхание. Рядом с дверью виднелась кнопка. Я нажал. За дверью послышались шаги, потом дверь раскрылась и из-за нее появился сухопарый рыжий мужчина в твидовом костюме, с редкими песочного цвета усами и бледными нервными глазами неопределенного мутно-серого цвета.

— Мистер Уоллинг? — спросил я. — Мэтью Хелм. Я звонил сегодня утром.

— А! Да-да. Входите, мистер Хелм.

Я вошел в большую неопрятную комнату, загроможденную книгами. Книги лежали на огромном письменном столе, на столике в углу, а также на полках вдоль стен. В основном это были пухлые фолианты, настолько увесистые, что лишь очень сильному и решительному человеку могла бы прийти в голову мысль полистать один из них на сон грядущий.

— Извините за беспорядок, сэр, — сказал Уоллинг. — С тех пор как с моим партнером произошел несчастный случай, я, знаете ли, буквально завален работой. Сюда, пожалуйста.

Он открыл дверь в кабинет, пригласил меня занять большое кресло, а сам уселся за письменный стол напротив. Это была небольшая комнатенка, заставленная дубовой мебелью и двумя застекленными стеллажами с книгами. За спиной Уоллинга располагалось окно, из которого открывался вид на крыши и печные трубы соседних домов, мокрых от дождя. Но думал я не о погоде. Меня обуревала профессиональная досада от мысли, что раз в моей технической подготовке к заданию оказался один пробел, то, значит, таковые могут возникнуть и в дальнейшем. Что ж, это вечная история, когда вступаешь в дело на позднем этапе и тебе приходится полагаться на добросовестность организаций, снабжающих тебя информацией.

— Так, с вашим партнером произошел несчастный случай, — озабоченно сказал я. — Мне очень жаль, поверьте, мистер Уоллинг. Надеюсь, все обошлось?

Уоллинг подозрительно взглянул на меня, точно я осмелился подтрунивать над ним или над отсутствующим Симпсоном.

— Он погиб, мистер Хелм. Его сбил грузовик на улице — насмерть, пять дней назад. Меня очень расстроила его смерть, можете себе представить! Очень расстроила. А тут еще наша секретарша приболела, — он сложил ладони вместе, словно желая пресечь их беспорядочнонервные перемещения по письменному столу. — Впрочем, не хочу утомлять вас рассказом о своих напастях, сэр. Итак, вы приехали из Америки?

— Именно.

— И у вас есть основания полагать, что в Шотландии проживают ваши именитые родственники? И вы бы хотели, чтобы мы их для вас разыскали? — неожиданно его тон стал саркастическим.

— Именно так, мистер Уоллинг, — спокойно подтвердил я.

Он произнес все тем же скорбным, почти саркастическим тоном:

— Я полагаю, вы бы хотели повесить свое внушительное генеалогическое древо на стене в кабинете, под фамильным гербом, свидетельствующим о вашем отношении к ныне здравствующему герцогу Гленмору. Вы ведь упоминали фамилию Гленмор в нашем телефонном разговоре?

Он очень ясно давал понять, что считает меня самозванцем. От меня явно требовалось немного красноречия и напористости, поэтому я мягко возразил:

— Да, но мне ровным счетом наплевать на ныне здравствующего герцога, мистер Уоллинг. Я понятия не имел о таком. Как я сказал в нашем телефонном разговоре, по-моему, у нас есть весьма отдаленное родство с каким-то эрлом. Роберт Гленмор, эрл Далбрайтский, если уж говорить строго. У него было два сына. Роберт и Эдвард— в таком порядке по возрасту. Роберт, насколько мне известно, остался в Шотландии. Будучи старшим сыном, полагаю, он должен был получить ка-кое-то наследство, что и побудило его остаться на родине. Эдвард же приблизительно в 1631 году отправился в Швецию через Германию. Там он женился, родил троих детей, которые женились и вышли замуж и тоже имели детей, и так далее, пока на свет Божий не появилась моя матушка. Она вышла замуж и уехала в Соединенные Штаты, где и родила меня. Вот все, что мне известно. — Из внутреннего кармана пальто я вынул длинный конверт и положил перед ним на стол. — Здесь все необходимые документы: фотокопии семейной Библии и прочие бумаги. Меня, в частности, очень интересует, что же произошло между Робертом и Эдвардом и их достопочтенным папашей.

— Понятно. — Теперь голос Уоллинга несколько потеплел, но взгляд оставался все еще холодным и подозрительным. — Позвольте взглянуть?

— Конечно, я же принес это для вас.

Он достал из конверта бумаги и внимательно с ними ознакомился. У меня вдруг возникло дурацкое искушение выхватить бумаги у него из рук и послать все к черту. То есть мне-то как раз было начихать на всех моих предков, но эти бумаги что-то да значили для моей матушки, а я использовал их для грязных проделок. Можно было бы озаботить наш отдел исследований и анализа и попросить их подготовить мне такие же бумаги на фамилию Росс, или Синклер, или Мактэвиш, которые вполне могли бы сгодиться. Может быть.

— Извините, я вас оставлю ненадолго — сказал вдруг Уоллинг.

Он встал и вышел в соседнюю комнату. Я услышал, как он там стал листать какие-то книги. Я потянулся к газете, лежащей у него на столе — просто чтобы убить время, а может, потому что она была раскрыта на внутренней полосе с обведенной красным карандашом заметкой, в которой тот же карандаш подчеркнул какое-то имя. Я сюда пришел, конечно, не в качестве детектива, но привычка— вторая натура… Это было сообщение из Шотландии. Заголовок гласил:

ТАИНСТВЕННАЯ СМЕРТЬ БЛИЗ УЛЛАПУЛА

В заметке было подчеркнуто имя моего предшественника Пола Бьюкенена— как было сказано в статье — американского туриста. По-видимому, британские власти наконец-то позволили истории просочиться в печать. В статье не содержалось ничего, что не было бы мне уже известно, за исключением одной детали: тело случайно обнаружил лондонский врач-отпускник во время пешей прогулки. Смерть наступила в результате болезни, причем местные официальные лица выразили недоумение по поводу того, каким образом больному удалось забраться в эту болотистую глухомань. Название болезни не упоминалось.

Я услышал позади себя шаги Уоллинга и спокойно положил газету на стол, намеренно сделав это в открытую: пускай думает что хочет, решил я. Садясь за стол, он несколько раз перевел взгляд с меня на газету и опять на меня, но ничего не сказал.

— Прошу прощения, мистер Хелм!

— За что?

Уоллинг внимательно разглядывал меня. С первого взгляда он не произвел на меня сильного впечатления, но теперь он постепенно завоевывал мое уважение. Он был явно не дурак. Нервная дрожь его рук, что поначалу сбило меня с толку, была просто признаком его первоначального испуга, который можно пойять. Погиб его напарник и компаньон. Погиб недавний клиент. Заболела секретарша. Его окружали смерть и болезнь. На его месте я бы тоже испугался.

— К нам иногда приходят люди, мистер Хелм, и пытаются морочить нам голову, — сказал он веско. Его голос звучал бесстрастно, но он сделал небольшую паузу на тот случай, если бы я смущенно заерзал на стуле или виновато отвел взгляд. Ни того ни другого не произошло, и он продолжал: — Такого рода клиенты просят нас снабдить их документами, подтверждающими их аристократическое происхождение. Иногда они пытаются повести нас по ложному следу при помощи ложной информации. Иногда нам просто предлагают хорошие гонорары — возможно, лучше мне употребить слово «взятка» — за то, чтобы мы обнаружили в их жилах голубую кровь. Ну, разумеется, бывают так называемые эксперты в области генеалогии, которые не отказываются от подобных подношений. — Он издал короткий смешок. — Если бы вы сказали, что девичья фамилия вашей матери Льюис и вам хотелось бы проследить историю ее рода от добропорядочных валлийских шахтеров, ее предков, я бы принял вас более радушно, но, мистер Хелм, у нас развивается инстинктивное недоверие к клиентам — в особенности, уж простите мое замечание, к приезжим из-за океана, — которые заявляют о своем родстве со знатными фамилиями. Ну вот, к примеру, не так давно мы получили по почте чек на весьма значительную сумму от американца по фамилии Макроу, который просит нас удостоверить, что он является потомком основателей древнего рода Макрю. — Говоря это, он не спускал с меня глаз.

— Макрю, — повторил я. — Это что-то новенькое.

Я слыхал о шотландских Макрэях, об ирландских Макгуайрах, но о Макрю — никогда.

— Это старинная форма той же самой фамилии. Их ветвь, как считается, была полностью уничтожена еще два века назад в ходе внутриклановых раздоров — если только, конечно, этот американский Макроу и впрямь не является прямым потомком тех самых Макрю, как он утверждает.

— И вы не в состоянии это подтвердить?

— Над этой проблемой работал мой компаньон вплоть до момента своей трагической гибели. У меня даже не было возможности ознакомиться с результатами его изысканий. Как я уже вам говорил, в последние дни я был очень занят. — Уоллинг передернул плечами, все еще сверля меня взглядом. — А потом появился еще один американец, называвший себя Бьюкененом. Его запросом я занялся лично. Боюсь, я обошелся с ним невежливо. Потому что он точно был самозванец!

— Уж не тот ли это человек, чье имя вы отчеркнули в статье — я случайно заметил газету у вас на столе? Вы упоминали его фамилию по телефону.

— Да, похоже, этот господин подхватил какую-то заразную болезнь на севере. Естественно, это сообщение меня заинтересовало — ведь мы беседовали с ним в этом самом кабинете совсем недавно.

— И вы считаете, он был не тем, за кого себя выдавал?

Уоллинг чуть заметно пошевелился.

— О мертвых не принято говорить плохо, конечно, но я, признаться, даже сомневаюсь, что его фамилия действительно была Бьюкенен. Он меня сильно рассердил. Его нелепые требования звучали как оскорбление нашей профессии. Я не стану утверждать, что мы никогда не ошибаемся, что нас невозможно провести, но все-таки должны же быть хотя бы какие-то приличия…

Наступил момент выказать гнев. И я заявил:

— Послушайте! Если вы намекаете, что я не тот, за кого себя выдаю, то…

— Нет-нет! Потому-то я и попросил у вас прощения, мистер Хелм. Вся информация о вашем роде — в отличие от родственников мистера Бьюкенена — представляется мне абсолютно достоверной. Разумеется, не видя вашего свидетельства о рождении и прочих документов, я не мог быть уверен, что род, к которому вы себя причисляете, действительно имеет к вам отношение, не так ли? Но по крайней мере, вы-то представили мне подлинные документы, впрямую связанные с моей сферой деятельности, и я в высшей степени благодарен вам за доверие.

Тут я подумал: слава Богу, что я не попытался надуть этого проныру ворохом поддельных документов. И с надеждой спросил:

— Значит, вы беретесь?

— Нет.

— Но позвольте…

— Я вам все объясню, сэр. — Он снова сцепил ладони, точно опасаясь, что они от него сбегут. — Ваша информация достоверна и достаточно полна. На ее основе можно проследить линию ваших предков с материнской стороны вплоть до начала семнадцатого века. Другими словами, вы и сами знаете, с какой целью люди обращаются к специалистам моего профиля. Вы просите меня начать разыскания там, где я обычно их завершаю, так что я не могу выполнить вашу просьбу. То, что вы от меня требуете, либо очень просто, либо очень трудно сделать.

— Я вас не понимаю.

Он оторвал взгляд от своих сцепленных пальцев и заговорил ровным голосом, точно читал лекцию умственно отсталым студентам:

— Официальная регистрация рождений, смертей и браков в Шотландии началась лишь около 1855 года, то есть на двести с лишком лет позднее интересующего вас периода. Следовательно, для более ранних эпох мы должны строить свои изыскания, основываясь на церковных книгах и прочих сохранившихся документах. Я только что просматривал статьи о церковных книгах Дал-брайта. В настоящее время они находятся в Главном архиве в Эдинбурге и, в отличие от прочих, сохранились практически полностью, но самые ранние записи относятся только к 1738 году. Ранее же… — Он пожал плечами. — Можно только гадать, какие результаты могут дать добросовестные поиски. Мое же мнение, сэр, — вы только зря потратите время и деньги. Сомневаюсь, что вас интересуют эти изыскания из чисто спортивного интереса, что же касается иных, более знатных шотландских родов, то основная исследовательская работа уже была проведена и с ее результатами может ознакомиться любой грамотный человек.

— Где? — спросил я.

— В «Шотландских пэрах» сэра Дж. Пола подробно описывается история рода Гленморов по меньшей мере до некоего норманнского рыцаря Хью Фицуилльяма де Кленмара, которому в 1278 году были дарованы земли в Шотландии. Вы, кажется, удивлены, мистер Хелм. Вы и не знали, что многие шотландские роды восходят к старинным фамилиям норманнского происхождения? Но это так. Синклер, к примеру, ранее был Сент-Клером. Роберт Брюс— потомок Робера де Брю. Аналогично Кленмар превратился в Гленмора. — Уоллинг криво усмехнулся, разглядывая свои сцепленные ладони. — Разумеется, я мог бы взять с вас деньги и просто переписать соответствующие пассажи из книги и торжественно передать все это вам как плод собственного кропотливого труда. Вместо того я просто указываю вам на источник: «Шотландские пэры» сэра Дж. Пола, том третий. Вы сумеете найти это издание в любой крупной библиотеке. Я бы мог дать вам соответствующий том из нашего собрания, однако мы предпочитаем не давать книги на вынос. А мне скоро надо закрывать контору: рабочий день закончился. — Он расцепил ладони и положил их на стол перед собой, собравшись встать. — Надеюсь, вы удовлетворены, мистер Хелм.

— Ну, в общем, да… То есть я, конечно, благодарен вам за помощь, мистер Уоллинг. И постараюсь разыскать эту книгу. Вы уверены, что я не… То есть сколько я вам должен за все?

Он вскочил на ноги так, точно ему надо было поднять груз куда больший, нежели вес собственного тела.

— Ничего, ровным счетом ничего. Между прочим, и вам, вероятно, будет интересно узнать, что один из ваших отдаленных родственников, Хью Гленмор, был шпионом Стюартов, точнее, того романтического принца Чарли, о котором вы, должно быть, слышали. Этого шпиона схватили и обезглавили. М-да, работа секретного агента во все времена была занятием грязным и опасным, не так ли, мистер Хелм?

— Есть такое мнение, — сухо отозвался я, вставая.

Мы молча смотрели друг на друга. Не спуская с него глаз, я протянул руку, взял свои бумаги и сунул их в карман пальто. Выражение его лица, строго говоря, не было что называется враждебным, но и дружелюбным оно мне не показалось. Уоллинг сделал мне скидку. Он просто принял на веру мои слова касательно Гленморов. Сведения о семье, с которыми я позволил ему ознакомиться, были подлинными. Это ему понравилось. Ему захотелось убедиться, что эти сведения имеют ко мне непосредственное отношение. И тем не менее он прекрасно понимал, что я пришел к нему не просто из интереса к собственной генеалогии. Тут я его одурачить не сумел. И он прекрасно понимал, что, кто бы ни были мои предки, я не простой турист.

Он глубоко вздохнул.

— Если вы меня подождете, мистер Хелм, мы можем выйти вместе.

— Конечно!

Я ждал его в приемной, пока он надевал пальто и шляпу. Он проводил меня на лестничную площадку и завозился с дверным замком. Когда мы спускались по лестнице, невысокий, с чуть раскосыми глазами мужчина в низко надвинутой кепке и наглухо застегнутом макинтоше воровато выскользнул из двери на третьем этаже. На двери висела табличка: «Ориентал экспорте, лтд». Он бросил в нашу сторону косой взгляд и, опередив нас, двинулся вниз.

Все было проделано очень ловко. То есть они сделали мне «коробочку». Внезапно зловещий коротышка, идущий впереди меня, развернулся и стал наступать с явным намерением на меня напасть. Пока я рассматривал огромный нож, сверкнувший у него в руке, Уоллинг ударил меня сзади дубинкой.

Глава шестая

Во всяком случае, именно так оно и должно было произойти. Как я уже сказал, все было проделано лихо — может быть, с чрезмерной лихостью. Однако я этим бизнесом занимаюсь уже довольно продолжительное время, и когда мне под нос суют начинающего доктора Фу Маньчу, у которого все на месте: раскосые глазки, вороватая походка и сверкающее лезвие за пазухой, — я никак не могу отделаться от мысли: кто же и с какой стороны нанесет мне настоящий удар, пока я занят изучением надвигающейся азиатской угрозы.

Все же как-никак во мне шесть футов четыре дюйма росту, и парню на фут меня короче, к тому же стоящему четырьмя или пятью ступеньками ниже на крутой лестнице, чтобы причинить мне невосполнимый урон, надо быть либо вооруженным нунчаками, либо иметь сильную подмогу. Посему для того, чтобы я попал в безвыходную западню, требовался еще один участник, а поскольку на сцене присутствовали только мы трое, следовательно, этим третьим должен был оказаться джентльмен за моей спиной— сколь бы неподходящим кандидатом на эту роль он ни казался.

Когда идущий впереди меня косоглазый обернулся, я сунул руку в карман брюк и выхватил свой ножичек с выбрасывающимся лезвием— я всякий раз достаю его в критический момент— и сделал им резкую отмашку назад с вывертом вверх. Если бы я ошибся, мне пришлось бы вступить с ними в долгое объяснение по поводу своего агрессивного поведения, но я уже давно привык не ошибаться.

Не ошибся я и на этот раз. Со свистом рассекшая воздух дубинка — кажется, в Англии это называется палицей— подтвердила правильность моих действий: дубинка пролетела в дюйме от моего черепа и скользнула по вздернутому плечу. В ту же секунду мой нож попал в цель, но не совсем в десятку: мне не повезло и лезвие ткнулось в пряжку ремня. Мне как-то говорили, что британские джентльмены носят подтяжки, но, надо полагать, мистер Уоллинг не был джентльменом. Что ж, эта мысль закралась мне в голову чуть раньше.

Попав в ремень, я не проткнул ему живот, однако сила моего выпада была столь велика, что его отбросило назад и он сел на ступени, на мгновение сбившись с дыхания. Дубинка выскользнула у него из рук и, подскакивая на ступеньках, покатилась вниз. По меньшей мере на мгновение он оказался обезоруженным и бездыханным.

Мне надо было этим обстоятельством воспользоваться, ибо я чуял желтую угрозу за спиной: косоглазый явно пытался отыскать на моей спине мягкое место, куда бы вонзить свой полуметровый кинжал. У меня не было времени даже обернуться. Я просто с силой лягнул его, точно норовистый мул. Теперь мне повезло. Удар пяткой пришелся прямо в грудь, и он кубарем покатился по ступенькам, правда, не очень далеко. На лету он уцепился за перила и, поднявшись на ноги, вновь устремился ко мне с кинжалом наперевес. Его клинок в длину превосходил мой втрое, а между тем над моей головой Уоллинг приходил в себя и уже стал рыскать по карманам в поисках нового оружия— какого, я пока не мог определить.

Я быстро исчерпал все свои стратегические и тактические приемы. Лестница была слишком узкой, чтобы на ней можно было осуществить какой-нибудь хитроумный маневр. Это, знаете, только в кино герой может до бесконечности противостоять двум вооруженным и хорошо тренированным врагам, не имея пары длинных ног и приличного пространства для маневра. Длинные ноги у меня были, а вот со свободным пространством вышел напряг. Похоже на то, подумал я мрачно, что милашке Уинни придется искать новую подсадную утку…

Внизу раздался оглушительный грохот. Я услышал знакомый звук, с каким пуля входит в тело, желтолицый коротышка, вздохнув, рухнул на свой кинжал. Послышался топот ног: по лестнице взбегал человек. И тут я услышал спокойный голос сэра Лесли Кроу-Бархема — пожалуй, мы были уже достаточно хорошо знакомы, чтобы я мог позволить себе называть этого аристократа просто Лес. Однажды я спас ему жизнь, теперь он отплатил мне тем же.

Я обернулся на Уоллинга. Что-то сверкнуло в его руке, но он замер, словно в задумчивости, потом отшвырнул блестящий предмет в сторону и пулей помчался вверх по лестнице. Я инстинктивно рванул за ним, но потом понял, что нет смысла корчить из себя героя, когда у тебя только короткий нож, в то время как есть готовый к бою револьвер, поэтому я вернулся и бросился вниз и в сторону, расчищая линию огня для Кроу-Бархема. Тут же лестницу сотряс второй выстрел, и я услышал свист пролетевшей пули. Свист раздался прямо над моим ухом, а звук пролетающей мимо пули всегда малоприятен, если слышен слишком отчетливо.

Однако Уоллингу удалось целым и невредимым одолеть пролет и достичь безопасной площадки третьего этажа. Мимо меня, перепрыгивая через две ступеньки, промчался Лес, все в той же шоферской фуражке. Я присел и только теперь рассмотрел оружие, от которого избавился Уоллинг: крошечный шприц. Это было вовсе не то, что я ожидал. Я потянулся к нему, но меня уже звал Лес, и я, забыв о шприце, бросился вверх по лестнице.

Дверь с табличкой «Ориентал экспорте, лтд» была распахнута. Я вошел внутрь, миновал приемную и, оказавшись в кабинете, увидел там Леса, склонившегося над лежащим ничком человеком. Он повернул тело лицом вверх и взглянул на меня. Я покачал головой.

— Не тот, — сказал я. — К тому же, если ты даже и попал в удирающего от тебя парня — а ты явно промахнулся, — то этот мертв уже несколько часов.

Лес хмыкнул и решительно шагнул в глубь кабинета, открыл дверь и вышел в коридорчик, в конце которого была еще одна дверь, ведущая на пожарную лестницу. Та, в свою очередь, выходила на задний двор. Нашего беглеца и след простыл. Лес сунул револьвер в брючный карман. Ну что ж, у каждого свои привычки. Я вот никогда не любил восседать на своем оружии. Но стратегия боя везде разная.

Мы вернулись к телу, лежащему на полу кабинета. Это был мужчина небольшого роста, средних лет, с жесткими волосами и узкими усиками. Ему размозжили затылок, возможно, той самой дубинкой, с которой я уже сегодня имел контакт. Пальцы правой руки были изуродованы. Рядом валялись окровавленные клещи — не самое оригинальное орудие пыток, но, бесспорно, эффективное. Интересно, подумал я, заговорил ли мертвый, и если да, то о чем его просили рассказать?

— Ты знаешь его? — спросил я Леса.

— Позволь мне вас представить друг другу. Мистер Мэтью Хелм. Мистер Эрнест Уоллинг. Мы следили за ним… мм… по ряду причин. — Он бросил на меня недобрый взгляд.

— Немного недосмотрели, — только и нашелся я что ответить.

— И недослушали, — вздохнул Лес. — Иногда мне кажется, что мы действовали куда более успешно, пока в нашей профессии не случилась электронная революция. Оперативники сегодня больше предпочитают просиживать свои зады и всю работу возлагают на подслушивающие и подсматривающие устройства, вместо того чтобы работать ногами и головой. Но мой нынешний шеф свято верит в могущество современной технологии. — Он передернул плечами. — Мы слышали, как Уоллинг выходил обедать. Потом мы засекли, как он вернулся к себе в контору на четвертом этаже. Во всяком случае, наш штатный слухач решил, что это Уоллинг. Ну и теперь ясно, что он лопухнулся.

— Естественно! Парня схватили, пока он поднимался по лестнице, выжали из него максимум информации, а вместо него в контору заявился другой и принимал меня. И кто же этот самозванец?

Лес не ответил. Я взглянул на него и сказал:

— На тот случай, если вы плохо разглядели его в свои окуляры, сообщаю: росту в нем пять футов девять дюймов, вес около ста пятидесяти фунтов, лет сорок пять. Жесткие волосы и усики, как у этого бедолаги, но волосяной покров, разумеется, легко изменить. Его наиболее важная примета: глаза. Мутно-серые. Кто бы он ни был, он сыграл свою роль блистательно. Не шибко смелый — во время потасовки проку от него было мало, а как только началась стрельба, он и вовсе дал стрекача, — но актер и впрямь талантливый. Он прочитал мне целую лекцию по генеалогии, точно это главная страсть его жизни. Признаюсь: он меня купил с потрохами, но я верил ему лишь до момента появления на сцене его сообщника, который мне показался уж чересчур зловещим для настоящего негодяя.

Лес задумчиво оглядел меня.

— Ну, и ты по-прежнему будешь утверждать, что прибыл в Лондон только с целью провести медовый месяц? А, старина? Даже после этой попытки тебя убить?

Вспомнив валяющийся на лестнице шприц, я начал что-то лепетать про то, что я, мол, и не уверен, что меня намеревались убить— по крайней мере, сразу. Само наличие шприца, готового к употреблению, скорее свидетельствует о попытке похищения. Ведь есть масса более простых способов устранить человека, нежели пытаться вколоть ему иглу. Но с помощью шприца очень легко усыпить жертву, предварительно оглушив ее ударом по затылку. Все зависело от того, конечно, что в шприце, но я припомнил, скольких исчезнувших агентов потом обнаруживали мертвыми. Впрочем, я не должен был располагать подобной информацией…

Я усмехнулся, глядя на своего британского коллегу невинными глазами.

— А ты по-прежнему будешь утверждать, будто позвонил мне только лишь с целью поздравить с женитьбой и предложить автомобиль, а, старина? — Он смутился и ничего не ответил. Я продолжал: — Ну, ладно, выкладывай, кто этот парень?

На что Лес достаточно твердо заявил:

— Ну если ты уверяешь, что находишься здесь не по делам службы, тогда я должен сказать, что не уполномочен вести…

— Конечно-конечно, — перебил я его. — Но это не так уж и важно. На него наверняка что-то есть в нашей картотеке. Мне надо только передать в Вашингтон по телефону его приметы, и если… Погоди-ка! — Я все еще размышлял над личностью имитатора. — Убери усики и нервическое подрагивание рук, прибавь короткие седые волосы, добавь фунтов двадцать — и кого же мы получим? Ты не помнишь такого умника по имени Бэзил?

— Бэзил мертв! — Лес кривил душой. Он просто произнес эти слова, чтобы услышать, как они звучат. Он всегда чуточку перебарщивал — для своего же блага. — Полтора года назад Бэзила казнили в Москве за то, что он предал дело партии.

— О да! Считается, что Бэзил поставил не на ту политическую лошадку. Считается, что его «вычистили», или «ликвидировали», или какой там еще эвфемизм они сейчас употребляют… Так было сказано в официальном сообщении — а ты вспомни, скольких людей, официально считающихся мертвецами, ты видел собственными глазами! Я никогда не вычеркиваю этих прытких хитрованов из своего списка до тех пор, пока собственноручно не предам их трупы земле. Потом я раз в два года их выкапываю, дабы удостовериться, что они не сбежали. Так говоришь, Бэзил мертв?

Лес вздохнул.

— Ну ладно! Судя по твоему описанию, это, вероятно, был Бэзил. Конечно, он замешан в этом деле. У тебя отличная память, дружище.

— Может, она у меня и отличная, но работает медленно. Я и не подозревал, что меня пригласили поучаствовать в маскараде, и странно, что я его сразу не узнал. Разумеется, я с ним никогда не встречался лично, но досье читал и перечитывал не раз. А что, если его так называемая измена и казнь— только прикрытие для какой-то хитроумной операции? Он все еще работает в старой фирме или и впрямь вляпался в печальную историю и, каким-то образом унеся ноги, нанялся в другую контору? — Я замолчал, но Лес не ответил. Я раздраженно поглядел на него. — Послушай, старина, ради всего святого, забудь на минуточку про секретные инструкции!

Он нехотя ответил:

— У нас есть основания предполагать, что Бэзил перешел в другую команду, но мы пока не знаем, кто его новый тренер. Ну все — я не намерен делиться с тобой информацией задарма и советую побыстрее очистить территорию, если не хочешь провести сутки в полицейском участке. Мне придется заняться официальным составлением протокола. Выходи черным ходом. Извини, что не смогу довезти тебя обратно в отель, но тут прямо через площадь станция метро.

— Отлично! — Я двинулся к двери, но, спохватившись, вернулся. — Между прочим, спасибо. Никогда еще пение «браунинга» не звучало столь восхитительно для моего слуха.

На его длинном лошадином лице появилось выражение крайнего смущения.

— Ты поосторожнее выходи из дома. Бэзил, возможно, все еще околачивается где-нибудь поблизости.

После единоборства с коварным двойником и таинственным азиатом поездка в лондонской подземке оказалась уныло мирной. Как и визит в тихую библиотеку, где я взял нужный том «Шотландских пэров», о которых мне говорил Бэзил, переодетый Уоллингом. Я нашел статью весьма информативной. Кроме того, с помощью библиотекаря я отыскал статью о клане Макрю и выяснил, что, как и сказал мне Бэзил-Уоллинг, их род увял или был уничтожен два века назад. Интересно, пожалел ли Бэзил о том, что был со мной так откровенен и выдал столько информации? Он, надо сказать, играл роль Уоллинга очень добросовестно. В конце концов, он же полагал, что мой визит к нему будет последним и что со всей полученной от него информацией я уже никуда не денусь.

В генеалогических опусах не было никаких указаний на то, что кто-то из клана Макрю когда-либо эмигрировал в Америку, где стал родоначальником новой ветви, фигурирующей под несколько измененной фамилией. "Впрочем, подобное отрицательное суждение очень трудно было сделать даже в принципе, а не то что за время пребывания в читальне. Тем не менее я надолго задержал доброго библиотекаря после окончания его рабочего дня.

Вернувшись в отель, я сразу окунулся в его атмосферу умиротворенного великолепия и едва не забыл, что каких-то несколько часов назад сражался за свою жизнь или, принимая во внимание шприц, свободу. Потом я заметил Вадю: она сидела в одиночестве в коктейль-холле, что-то попивая из стакана, — и отель сразу же показался мне менее мирным. Она сидела, изящно скрестив ноги, щедро демонстрируя окружающим нейлоновые чулки. Мне подумалось, что это приглашение, но я его мысленно отверг и направился к лестнице. Сзади меня окликнул вежливый мужской голос:

— Ваш ключ, сэр!

Я вернулся и взял у портье ключ от номера. Я рассеянно взглянул на тяжелый жетон на кольце, который служил напоминанием о том, что ключ необходимо сдавать перед уходом из отеля. В последний раз, когда я его видел — если, конечно, это был тот самый ключ, а в этом я был уверен, — он лежал на комоде у нас в номере рядом с сигаретами Уинни. Портье многозначительно прокашлялся.

— Мадам оставила вам записку, сэр, — сказал он. — Она просила передать, когда вы вернетесь.

Он протянул мне запечатанный конверт с гербом отеля. На нем была нацарапана моя фамилия — смешными каракулями. Определение почерка, разумеется, составляет часть профессиональной подготовки стоящего секретного агента, и я хорошо изучил почерк Уинни, прежде чем покинул Вашингтон.

— Мадам ушла? — спросил я встревоженно.

Я же не разрешил ей выходить. Она была опытным оперативным работником, а не легкомысленным ребенком. Уж если Уинни сказала, что останется в номере, она бы никуда не ушла, если, конечно, ее не вынудили к тому обстоятельства.

Портье ответил:

— Мадам выехала из отеля!

Судя по выражению его лица, в душе у него шла борьба между официальной учтивостью и простым человеческим любопытством. Во взаимоотношениях молодоженов всегда есть нечто такое, что возбуждает интерес даже у многое повидавших на своем веку гостиничных служащих.

— Что значит — выехала? — повысил я голос. — Вы хотите сказать, она взяла багаж и… — я осекся, точно мне в голову вдруг пришла удивительная догадка, не слишком далекая от реальности. — Она ушла одна?

— Нет, за ней заезжали дама и господин, сэр.

— Как они выглядели?

Портье замялся.

— Дама была… мм… азиатка.

Да в этом деле пруд пруди Фу Маньчу — в мужском и женском обличье! Либо же кто-то изо всех сил старается создать у меня такое впечатление. Но я еще не клюнул на это — пока нет, как не поверил в версию о московских неурядицах Бэзила, что бы там ни говорили об этом мои британские коллеги. Когда-то Бэзил работал в одной связке с Вадей, и как не стоит считать, будто коммунистов всего мира объединяет классовая солидарность, нельзя так же искренне верить, будто они все ненавидят друг друга только потому, что трубят об этом во всеуслышанье.

Я пробормотал слова благодарности портье и бросился вверх по лестнице, изображая взволнованного мужа. В данных обстоятельствах этот выход со сцены не требовал от меня исключительного актерского таланта. Я даже не оглянулся на симпатичную толстушку, попивающую мартини в холле с выражением полнейшего равнодушия на лице. Если она сидела и ждала меня, что казалось маловероятным, то могла подождать еще немного.

Глава седьмая

В номере я, конечно, никаких следов не обнаружил. То есть следов борьбы. Никаких улик — или, если они и были, я их не заметил, ибо не шибко силен в следственнорозыскных действиях. Я не нашел душераздирающей мольбы о помощи, начертанной губной помадой на зеркале в ванной. Да ее и не могло быть. Мы же имели дело не с дилетантами.

На этом-то и основывалась наша хитрость. По плану единственным дилетантом, участвующим в операции, была сама Уинни. Я слишком поздно понял, что напрасно просил ее оставаться в отеле безвылазно: здесь она была не в большей безопасности, чем где бы то ни было, учитывая ее роль в операции. Она же была всего лишь невинной юной женушкой, и ей был дан приказ таковой и оставаться, что бы ни случилось со мной или с ней, до той самой минуты, пока она не окажется в непосредственной близости от джентльмена по фамилии Макроу и не прикончит его — или ее не убьют. Последнюю возможность мы не обсуждали с должным вниманием, ибо предполагалось, что больше всего в данной ситуации рискую именно я. С другой стороны, мне было позволено нанести ответный удар. А у Уинни такой возможности не было.

Если из вестибюля ей позвонили какие-то незнакомые люди, назвавшиеся моими старинными друзьями, она должна была пригласить их в номер. Когда они постучали в дверь, ей следовало, ничего не подозревая, открыть дверь, как и поступила бы невинная молодая жена секретного агента. Если ее схватили, она должна была сразу забыть все приемы самозащиты, которым научилась в нашей спецшколе. И если после пары оплеух, отвешенных ей для начала, ее бы заставили сесть и написать записку под дулом пистолета, она должна была сесть и написать, убедительно обливаясь слезами и трясясь от ужаса.

Я не стал тщательно осматривать номер. Меня даже не интересовало, успели ли они поставить пару невидимых «ушей», пока находились здесь. Хотя вряд ли они упустили такой шанс. Я просто сел на кровать и вскрыл конверт. Обнаруженная внутри записка привела меня в восторг. Не вдаваясь в подробности, автор записки намекал на массу поразительных тайн и связей.

«Дорогой Мэт!

Я только что узнала нечто ужасное, что причиняет мне невыразимую боль. Я уверена, ты понимаешь, о чем идет речь. Я была маленькой дурочкой. Пожалуйста, не пытайся искать меня.

Уинни».

Прочитав записку, я нахмурился и задумался. Записка и впрямь была умело составлена. Она говорила многое всякому, кому могла попасть в руки, — от меня до гостиничной горничной, которая потом нашла бы ее в мусорном ведре.

Для меня это было, конечно, предупреждением. Мне сообщили, что, если я попытаюсь искать Уинни, ей будет очень больно. Возможно, я должен был дождаться, когда со мной выйдут на связь, а до тех пор играть роль безутешного мужа, чьей молоденькой жене открылся ка-кой-то ужасный секрет и которая его бросила. Мне вменялось не рыпаться, не предавать это происшествие огласке и не обращаться ни к администрации отеля, ни к властям. В записке содержался намек, что если я все же поступлю именно так, как мне предлагается, то Уинифред не тронут и рано или поздно отпустят — возможно, в обмен на мое согласие сотрудничать.

Я мрачно разглядывал записку. «Я уверена, ты понимаешь, о чем идет речь», — говорилось в ней. Очевидно, это означало, что я знаю, с кем имею дело, хотя в действительности это было не так. Я знал только то, что сегодня утром в этом отеле поселилась Вадя — примерно в то самое время, как Бэзил готовился к встрече со мной на Уилмот-сквер, но у меня не было уверенности, что они работают вместе. Возможно, это были совершенно не связанные между собой действия, вызванные моим звонком Уоллингу. Первое, что мне надо было сделать, — определить, возможно, методом исключения, кто же похитил Уинни. Конечно, меня предупредили, чтобы я не предпринимал попыток найти ее, но это предупреждение можно было проигнорировать. Как обеспокоенный муж, который к тому же является опытным секретным агентом, я же не мог просто сидеть сложа руки. Никто этого от меня и не ждал.

Я снял телефонную трубку. Через несколько минут я узнал рабочий телефон Леса, а по прошествии еще некоторого времени меня с ним соединили.

— Кроу-Бархем у телефона.

— Это Хелм! Ты все уладил в том месте, амиго?

— Да, но на высших этажах есть мнение, что некоторая взаимность не помешала бы, дружище. Если ты обращаешься к нам за помощью, то, как было сказано, ты мог бы по меньшей мере доверить нам некоторые свои тайны.

— Погоди — кто обращается? Дружище, прослушай еще раз магнитофонную запись нашего разговора — я ни с чем к вам не обращался. Ты сам мне позвонил и сделал предложение по собственной инициативе. Но только не подумай, что я неблагодарная свинья и все такое… — Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, я продолжал — Но я обращаюсь теперь. Что, войска Ее Величества все еще в моем распоряжении? Пропала моя жена.

Наступила краткая пауза. Потом он тихо произнес:

— Знаешь, мне очень жаль. Чем я могу помочь?

— Мне нужна тихая комната — очень тихая, возможно даже звуконепроницаемая. И машина с глухонемым шофером. — После паузы я добавил безразличным тоном — Я бы не отказался от той машины с шофером, которую ты мне сегодня предоставил.

В трубке снова повисла тишина.

— Ты намереваешься что-нибудь оставить в тихой комнате, дружище? Я хочу спросить: кто потом будет там пыль вытирать— ты или мы? — Я ничего не ответил. Он снова погрузился в молчание. Я воочию представил себе, как он стоит или сидит за столом, нахмурившись или пощипывая свои усики, и обдумывает мою просьбу. Он снова заговорил: — Да, в таком деле иногда случаются несчастные случаи, знаешь ли. Если и на этот раз что-то подобное случится, тогда просто оставь все как есть, хлопни дверью и уходи. Мы все сами приберем. Между прочим, кому-то очень хочется, чтобы вы оба остались все-таки в живых. Мы нашли шприц на лестнице в доме на Уилмот-сквер. Содержимое шприца должно было отключить тебя на некоторое время, но оно не смертельно.

— Понятно. Спасибо за информацию.

— В последнее время тут у нас было несколько очень странных похищений. Мы пока что не можем понять их цель. Убийство — это понятно, но похищение… Возможно, ты сумеешь нас просветить на этот счет?

— Боюсь, что нет, мне известно только то, что похитили мою жену.

— Разумеется! — холодно отозвался он. — Где и когда тебе нужна машина?

Я назвал ему время и место. Положив трубку на рычаг, я состроил гримасу в зеркало комода. Не люблю, знаете, обращаться за помощью к людям, которым вынужден лгать, равно как и лгать людям, к которым я обращаюсь за помощью. Я достал свой чемодан, бросил его на кровать и путем хитроумных манипуляций вскрыл потайное отделение, где среди прочих полезных вещей покоился мой маленький «тридцать восьмой-специальный» — тупорылый пятизарядник с алюминиевыми накладками на рукоятке, который, будучи слишком легким для того, чтобы самортизировать сильную отдачу при стрельбе тяжелыми патронами, может в момент выстрела запросто оторвать вам кисть, не говоря уж о его способности пробивать барабанные перепонки.

На мой взгляд, это оружие не более приемлемо для тайных операций, чем 20-миллиметровое противотанковое ружье, но так уж повелось, что наши вашингтонские начальники решили экипировать нас по своему усмотрению. Правилами предусмотрено, что мы обязаны иметь наготове эти миниатюрные гаубицы в любое время дня и ночи, насколько это, конечно, позволяет используемая в данный момент «крыша», но более или менее ушлые оперативники никогда не придерживаются этого правила слишком строго. По необходимости мне приходится таскать его с собой в чемодане, но носить его на себе — увольте! Единственное, из-за чего можно нарваться на неприятности — к тому же за рубежом, — так это из-за огнестрельного оружия. Уинни, разумеется, получила строжайший наказ ни при каких условиях не иметь при себе «пушки». Когда придет черед действовать, я должен буду обеспечить ее необходимым инструментом из собственных запасов.

Я закрыл потайное отделение, засунул стального мерзавчика за пояс, застегнул пиджак, надел пальто и шляпу. Мне понадобился еще один предмет, обычно отсутствующий в несессере секретного агента. И в моих вещах ничего подходящего не оказалось. Мой собственный ремень был необходим для поддержания брюк. Возможно, рано или поздно он бы мне понадобился и для иных целей, ибо это был не совсем обычный ремень.

Мне повезло, если это можно назвать везением. А может быть, я даже напал на след. Торопливо собираясь, под угрозой смерти, Уинни поспешно вынула все свои вещи из комода, забыв заглянуть в один небольшой ящик. Там лежали перчатки, несколько пар нейлоновых чулок в фабричной упаковке, какая-то косметика, бижутерия и два пояса. Я выбрал один — широкий черный, из мягкой кожи, с крупной замысловатой пряжкой. Хотя и аляповатый на вид, он, пожалуй, был достаточно прочным для той цели, для которой понадобился. Я скатал. era и, сунув в карман пальто, вышел из номера.

Коктейль-холл отеля «Кларидж» совсем не напоминал сумрачную и тесную хромированную мышеловку, куда обычно попадаешь, скажем, в нью-йоркских отелях. Эта светлая, просторная и богато изукрашенная зала с высоким потолком, подпираемым колоннами, больше походила на приемную средневекового замка или дворца, где знать дожидалась аудиенции короля. Безмолвные официанты скользили мимо меня с подносами, на которых возвышались неведомо откуда добытые напитки. Ничего столь вульгарного, как стойка бара, я не заметил.

Вадя сидела все за тем же столиком у двери, своим присутствием подчеркивая атмосферу этого заведения. Она и впрямь выглядела сногсшибательно. Я подошел к столику, сел напротив нее и бросил шляпу и пальто на пустой стул. За моей спиной тут же соткался из воздуха официант, и я заказал мартини.

Вадя ничуть не удивилась моему появлению.

— Надо было попросить двойной, милый! — лениво протянула она. — Напитки тут подают в наперстках.

— Двойной! — передал я официанту.

— А мне повторите, пожалуйста!

— И еще один двойной для леди, — сказал я.

Официант с поклоном удалился. Я откинулся на спинку и стал рассматривать Вадю с нескрываемым интересом. В конце концов, не считая мимолетной встречи в дверях отеля, мы с ней не виделись два года.

Она блистала в этом моноспектакле. На ее голове красовалась пышная, хотя и без выкрутасов, изысканнопростая укладка, если, конечно, эти два эпитета, поставленные рядом, не кажутся взаимоисключающими. Наброшенный на спинку кресла палантин был из настоящей норки. Далее— костюм из мягкой светло-коричневой (точнее сказать, бежевой) шерсти: короткая облегающая юбка и короткий свободного покроя жакет. В голове у меня промелькнула мысль: что же сталось со старой доброй привычкой дамских портных кроить жакеты по фигуре? Мне эта традиция казалась вполне разумной, но, надо думать, я несколько отстал от современной моды.

Еще на ней была шелковая блузка со стоячим воротником— того фасона, который ассоциируется больше с гусеницами и плодами тутового дерева, чем с химическими колбами. Нейлоновые чулки были столь прозрачными, что в них ее ноги казались голыми — так, облачко какое-то, нежно обволакивающее икру. Туалет завершали туфли на каблуках метровой длины и миллиметровой толщины. Ну, почти. Выглядела она, повторяю, потрясающе: откормленная шикарная дама.

В последний раз, когда я ее видел, в западном полушарии, она выступала в дешевенькой роли стройной красотки. Я вспомнил ее белые шорты — короткие ровно настолько, насколько позволяли местные правила приличия, и мальчишескую рубашку без верхней пуговицы. Я также вспомнил, что видел ее и в более скудной одежде. То было довольно-таки интригующее предприятие, благодаря которому наши жизненные пути перекрестились в юго-западной части Северной Америки.

К счастью, тогда наши национальные интересы более или менее совпали — такое иногда случается, но прежде чем это выяснилось, мы подстроили друг другу немало ловушек и засад. Потом я посадил ее на самолет и позволил беспрепятственно покинуть страну— вместо того, чтобы свернуть ей шею, как то, без сомнения, и следовало сделать. Полагаю, что Уинни, наш маленький головорез, презрительно назвала бы это приступом сентиментальности. Добросердечный Хелм, рыцарь секретной службы! Черт побери, ну нельзя же, в самом деле, убивать каждого встречного!

— Если это действительно ты, куколка, — сказал я, — то ты явно не отказывала себе в еде. Терпеть не могу, когда мои наложницы жиреют!

— Твои наложницы? — фыркнула она.

Я усмехнулся.

— Насколько я помню, кто-то заявлял свои права на этот титул самым что ни на есть активным образом. Дело было в мотеле города Тусон, штат Аризона, если мне не изменяет память.

— Но теперь-то у тебя молоденькая блондинка-жена, как мне доложили. И ты проводишь здесь медовый месяц. — Она внимательно следила за моей реакцией. Она выждала немного, вероятно, давая мне возможность завести монолог обуреваемого горем мужа, но, зная ее, я понял, что единственный способ заставить ее поверить, будто я действительно женился и совершаю свадебное путешествие, это не слишком переигрывать по части постигшего меня несчастья. Надо было отыграть эту антрепризу спокойно и с достоинством. А если бы я стал ломать руки и лить горючие слезы, то этим ничего б не добился. Она бы сразу поняла, что я валяю ваньку. Видя, что я никак не реагирую, она театрально вздохнула:

— Ну вот, так быстро меня забыл, променял на другую! Дорогой, меня это уязвляет!

Официант расставил перед нами напитки. Когда он удалился, я сказал:

— Только одно может тебя по-настоящему уязвить, Вадя, — топор палача. Кстати, что ты тут делаешь?

— А разве это не ясно? Я узнала, что ты здесь — вот и приехала с тобой повидаться.

— А, ну конечно. Я польщен.

Ее игривая улыбка увяла.

— Как ни странно, Мэтью, я говорю правду.

Я пропустил эти слова мимо ушей.

— Как мне тебя представлять знакомым, если кто-то заинтересуется?

Она произнесла с сильным акцентом:

— А, зови меня мадам Дюмэр, дорогой. Мадам Эвелин Дюмэр. Месье Дюмэр, к нешастью, уже покинул наш мир, но, к шастью, он оставил достатошные средства для своей вдови…

— Понятно, — сказал я, бросив взгляд на ее дорогие меха. — Эвелин так Эвелин. Боже, храни Францию! Надеюсь, они крепко прибили «Джоконду», а не то завтра же она окажется в Третьяковской галерее!

— Нет, — покачала она головой. — «Джоконда» тут ни при чем, конечно. Кому взбредет в голову тратить время и талант хорошего агента из-за куска холста с усмехающейся теткой! Однако я действительно была отозвана с задания в Париже. Мне позвонили в обед и сказали: «В Лондоне появился мужчина, Вадя, с которым ты знакома. Судя по нашему досье, он однажды спас тебе жизнь. Так что, видимо, ты наилучший кандидат для ведения переговоров. Уже поздно придумывать для тебя новую «крышу». Полетишь в Лондон, и немедленно, под видом пышнотелой мадам Дюмэр», — она улыбнулась. Видишь: я обезоруживающе откровенна с тобой. И хочу сразу сказать: меня прислали сюда только из-за тебя. Ибо, как считают мои работодатели, я достаточно бессовестна, чтобы извлечь пользу из нашей старинной дружбы. И они не ошибаются.

Я ожидал отнюдь не этого. Чтобы выиграть время на обдумывание ситуации, я сказал:

— Ну и дружба! У меня еще не зажили на груди шрамы от утюга, которым вы с напарником охаживали меня в недостроенном гараже.

— Это было чистое недоразумение! — заявила она, ничуть не смутившись. — Бедняга Макс!

— Бедняга Макс! — передразнил я. — Он-то после того сеанса клеймения скота полагал, что я не выстрелю, когда на следующий день в том же самом гараже взял меня на мушку! Ну, впрочем, ты можешь назвать и это недоразумением. — Я поморщился. — Так ты это серьезно? Неужели ты и впрямь вообразила, будто я поверю, что тебя официально послали сюда для восстановления нашей старой дружбы?

— Ты такой подозрительный, друг мой! — промурлыкала она. — Не забывай: иногда игра по-честному приносит больший выигрыш, чем мухлеж. Как бы там ни было, у меня инструкции — играть с тобой честно. Видишь ли, я же знаю, зачем ты приехал в Англию.

Я и бровью не повел.

— И зачем же?

— Ты приехал сюда потому, что от вас сбежал сумасшедший — американский биохимик Макроу. Этот человек работает над созданием чудовищного бактериологического оружия, с помощью которого собирается шантажировать весь мир, в том числе и мою страну. По крайней мере, таковы разведданные. Знаешь, в мире немало безумцев, одержимых идеей разбогатеть, и мы бы не обратили внимания на этого чудака, если бы не одно обстоятельство: он явно имеет какого-то могущественного покровителя. Мотивы Макроу просты и понятны: деньги. Но нам не ясны мотивы его покровителей. Ими могут двигать военные соображения, а на Востоке есть страны, которые кичатся многовековой историей своей цивилизации, но которые, на наш взгляд, еще не настолько цивилизованны в политическом смысле, чтобы заслуживали доверия, имея в руках такое оружие.

— Ты хочешь сказать, что, имея раскосые глаза, онц не обладают правильными коммунистическими взглядами?

— Не зубоскаль, Мэтью! Они не обладают даже правильными демократическими взглядами. К тому же надо учитывать и расовый фактор. Не думаю, что многие в Азии будут горько оплакивать гибель белой части населения земного шара от непонятной инфекции. Нам также кажется, что в тех краях есть некоторые безответственные лидеры, которые намерены пожертвовать чуть ли не половиной собственного народа для достижения своих политических целей— ну, разумеется, при условии, что правящей элите гарантировано выживание. Выжить можно будет с помощью сыворотки или вакцины. Мы считаем, что именно над этим Макроу сейчас и работает, поскольку он уже показал, на что способен, создав суперактивные вирусы обычных инфекционных заболеваний. Он, безусловно, изберет один вирус, для борьбы с котором можно будет произвести эффективную вакцину. — Она перевела дух. — Видишь: я предельно откровенна. Я рассказала тебе все, что знаю. Естественно, я бы хотела сама добыть эти вирусы и формулы, но все наши попытки завладеть результатами его опытов провалились. Как и ваши.

— С чего это ты взяла?

— Ну, во-первых, уже то, что ты здесь, заставляет сделать такой вывод, — сказала Вадя и тихо рассмеялась. — Мы же специалисты, милый, ты и я. Нас вызывают в тех случаях, когда надо взять клиента живым или выведать его маленькие секреты. Когда нам трубят сбор, все знают, что это значит. Это значит, что все прочие методы оказались безрезультатными и осталось только одно. — Она выразительно посмотрела на меня. — Мне дан приказ сотрудничать с тобой, Мэтью, и совместными действиями добиться устранения международной угрозы. Мы будем действовать сообща до тех пор, пока этот человек и его лаборатория не будут уничтожены.

Наступило молчание. Наконец я осторожно заметил:

— Знаешь, самое смешное, что я действительно приехал сюда провести медовый месяц. — Она ничего не ответила, и я продолжал — Разумеется, это вовсе не означает, что я ушел в отставку.

Она слабо улыбнулась.

— Надеюсь.

— Мне надо разузнать об этом деле поподробнее, прежде чем я свяжусь с Вашингтоном. А что, если мы поужинаем сегодня вместе, и ты мне все выложишь начистоту?

— Давай. Ты хочешь ужинать здесь?

Я бросил взгляд на роскошный зал ресторана, начинающийся сразу же за коктейль-холлом, и ответил:

— Здешние официанты вызывают у бедняги деревенщины из Нью-Мексико комплекс неполноценности. Кажется, недалеко от Пикадилли-серкус есть ресторанчик, где можно расслабиться и спокойно поговорить.

— Как скажешь.

Она завернулась в меха и подождала, пока я встану и с истинно джентльменской учтивостью помогу ей подняться. Потом натянула перчатки, подхватила сумочку и улыбнулась мне через плечо, давая понять, что готова.

Мы вышли из коктейль-холла, а потом, миновав вестибюль, оказались на улице. Лес был тут как тут. Швейцар не успел даже предложить свои услуги, как серебристый седан мягко подкатил к тротуару. Вадя остановилась и бросила на меня подозрительный взгляд.

— Просто у меня в Лондоне есть друзья, — пояснил я. — Залезай!

Она нахмурилась и, скептически оглядев «роллс-ройс», снова посмотрела на меня.

— Знаешь, не то чтобы я тебе не доверяла, милый, но я бы предпочла такси.

— Разумеется! — сказал я, встав сзади почти вплотную к ней. — И все-таки садись, а то, если мне придется стрелять с такого угла, твоя кровь и внутренности заляпают этот чудесный автомобиль, что было бы очень досадно, не так ли?

Глава восьмая

Автомобиль тронулся, и некоторое время все молчали. Вадя чуть шевельнулась и подняла руки, точно намереваясь поправить меха. Я тут же вытащил свой тупорылый револьвер и помахал им перед ее носом.

— Руки! — строго предупредил я. — Как-то я знавал одну девицу — между прочим, твою коллегу, — у которой была занятная меховая накидка, очень похожая на твою. Девчонка мертва, бедняжка.

Вадя бессильно уронила руки на колени.

— Ты совершаешь ошибку, Мэтью, — спокойно произнесла она.

Возможно, она была права, но в ту минуту я не мог позволить себе опрометчивые поступки.

— Такое с нами случается. Я ошибаюсь, ты ошибаешься. Ты же первая не хотела бы, чтобы я всегда действовал без промаха и вечно тебя разоблачал!

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать…

Наш шофер с аристократической внешностью проговорил, не поворачивая головы:

— За нами следует какой-то «мини», сэр.

Я не сразу вспомнил, что так британцы любовно называют свои крошечные «моррисы» и «остины», которые ничем не отличаются друг от друга, за исключением фирменных финтифлюшек на капоте, и у которых движок установлен сикось-накось, чем обеспечивается мудреный привод на переднюю ось, а колеса позаимствованы у мотороллеров. Я не обернулся, а поглядел на Вадю. Ее лицо оставалось непроницаемым. Ну, чего же еще от нее ждать!

— Все в порядке, шофер! Подержите их на коротком поводке. Чем короче— тем лучше. Если я не получу желаемую информацию от этой женщины, возможно, мне придется обратиться к ним за помощью. Вы сможете позаботиться о том, чтобы они нам не помешали?

— Разумеется, сэр.

Вадя нервно завозилась.

— Послушай, Мэтью…

— Не сейчас, — сказал я. — Тебе еще представится возможность поговорить — позже.

До конца поездки мы не проронили ни слова. «Ролле» остановился на грязной мрачной улочке, застроенной одинаковыми угрюмыми домами в несколько этажей. Я понятия не имел, где мы. Лондон — город большой, и не многие иностранцы хорошо его знают. Лес вышел и, обойдя автомобиль, открыл мне дверь. Я осторожно вылез, держа Вадю на мушке. Она вышла следом.

— Первая дверь направо в бельэтаже. Ах, да, — поправился наш водитель, — вы, американцы, говорите: второй этаж. Вам нужно подняться на один пролет, сэр.

— Замечательно.

— Я буду вас ждать, сэр. Вам никто не помешает.

— Спасибо! Пойдемте, миссис Дюмэр!

Вадя открыла было рот, но передумала. Она начала опять оправлять свои меха, но, завидев ствол моего «тридцать восьмого», сразу бросила это занятие. Она резко повернулась и зашагала в дом. Входная дверь оказалась не заперта. Пыльный подъезд, слабо, но достаточно освещенный, напомнил мне другой лондонский подъезд, который я все никак не мог позабыть. Идущая впереди меня женщина поднялась по лестнице, повернула направо и остановилась у нужной двери.

— Открывай! — скомандовал я.

В отличие от большинства дверей, ведущих в холл, эта открывалась наружу. Потом я понял почему: сразу же за этой дверью находилась другая, открывающаяся внутрь. Я заметил, что на Вадю звуконепроницаемые двойные двери произвели должное впечатление. Она бросила на меня косой взгляд, пожала плечами, распахнула вторую дверь и вошла в комнату. Я последовал за ней, закрыл обе двери и, заперев внутреннюю, положил ключ себе в карман.

Не считая двойных дверей, квартирка имела сообразный этому трущобному району облик. На полу лежал вытертый ковер, в углу примостился обшарпанный комод, рядом с ним — видавшая виды кровать, а посреди комнаты одиноко скучало кресло, которое сохранилось куда лучше, чем прочие предметы обстановки. На комоде стояли эмалированный таз и кувшин с водой. Из-под кровати выглядывала треснувшая ручка ночного сосуда. Источником света в комнате служила древняя лампа, свисающая на цепи с потолка, — когда-то это была газовая горелка. Несмотря на свой явно преклонный возраст, лампа прекрасно освещала помещение.

Вадя повернулась ко мне. В этой унылой комнатенке ее роскошная прическа и богатые меха смотрелись несколько неуместно. Мне на мгновение стало не по себе, но, черт побери, она же в действительности была вовсе не симпатичной пышечкой мадам Дюмэр, а просто дешевой актриской, разодетой в пух и прах, ясное дело, за счет государственного бюджета ее страны.

— Мэтью, я правда… — начала она.

Изящные лайковые перчатки белого цвета создавали ей только помеху. Они сковывали движения ее проворных пальчиков, и к тому же от моего взгляда не могло ускользнуть ни одно незаметное движение ее рук. Когда одна из них вдруг исчезла в складках мехов, я резко ударил Вадю в солнечное сплетение, рискуя нанести урон ее дорогому наряду. Вадя, задохнувшись, переломилась пополам. Я вцепился ей в шею мертвой хваткой, и она повалилась на пол. То есть, понимаете, можно всю ночь вежливо задавать вопросы и ровным счетом ничего не добиться. Но коли проводить допрос все же надо, то можно сэкономить массу времени, если сразу внушить допрашиваемому мысль, что в случае необходимости ты, не, лрочь сбить в кровь костяшки своих пальцев.

Я поднял оброненную ею сумочку и распахнул норковый палантин. Она слабо пошевелилась. Дожидаясь, пока она окончательно придет в себя, я изучил содержимое сумочки. Там не оказалось ничего особенного, кроме обычных дамских аксессуаров и нескольких официальных документов, удостоверяющих личность богатой вдовы мадам Эвелин Дюмэр, гражданки Франции. Я бросил весь этот хлам на кровать.

В ее мехах, однако, как я и предполагал, меня ожидала более интересная добыча. В крошечном потайном кармашке я обнаружил автоматический пистолет. А из-под шелковой подкладки выудил пластмассовую коробочку с набором разнообразных таблеток и порошков вкупе с техническими средствами их применения. Это была их версия «фармацевтического комплекта»— вроде того, что покоился на дне моего чемодана в отеле «Кларидж».

Тут я вспомнил, как в Мексике Вадя очень умело пользовалась снотворными снадобьями. Правда, тогда она действовала ради нашего общего блага. Сейчас же об этом ее умении не следовало забывать ни на минуту. Я бросил обнаруженные игрушки на кровать, подошел к ней и ткнул бездыханное тело носком ботинка.

— Просыпайся, крошка, — приказал я. — Но без спешки. — Она не пошевелилась. — Перестань, Вадя! Не изображай дохлого опоссума. Это же твой добрый приятель Мэт. Ты помнишь Мэта, на чьей груди однажды выжгла утюгом свои инициалы? Вставай и присаживайся в это кресло. Но только смотри: без глупостей!

Наконец она завозилась, приподнялась на руках и взглянула на меня сквозь пряди упавших на лицо волос. Она начала что-то говорить, потом передумала, выпрямилась и, неверными шагами подойдя к креслу, села. Я приблизился к ней вплотную.

— Твой пистолет у меня, — сказал я. — Как и твоя походная «аптечка». Но прежде чем мы займемся уроком пения, я бы хотел получить от тебя еще кое-что. Ты мне сама отдашь или тебя раздеть и поискать?

— Я… не понимаю.

— Хватит ломать комедию, Вадя! Оставь это сосункам! Мы же с тобой оба профи. Где-то она у тебя припрятана. Отдай! Ампулу с ядом.

Ее глаза сузились, возможно, от дурного предчувствия. То, что я перед допросом захотел отнять у нее ампулу с цианистым калием, которую агенты нашего уровня всегда имеют при себе, заставило ее предположить, что дело серьезное. На это я и рассчитывал.

Поразмыслив немного, она глубоко вздохнула и, сняв перчатку с левой руки, бросила ее мне. Я поймал перчатку на лету.

— Кнопка, — хрипло произнесла она.

Я исследовал перчатку и понял, что она мне не солгала. Крохотная кнопочка оказалась вовсе не кнопочкой. Пока я ее рассматривал, Вадя сняла вторую перчатку и бросила ее на кровать, после чего поступила совсем по-женски: стала поправлять сбившуюся прическу и оглаживать юбку. При виде порванного чулка она скорчила раздраженную гримаску.

— Ты сегодня непривычно груб, милый, — укоризненно произнесла она. — Взгляни, что ты сделал с моим чулком!

— К черту чулок! — отрезал я. — Это же твоя рабочая одежда. Как фартук кузнеца или комбинезон слесаря. Так что естественный износ предусмотрен — нечего мне вешать лапшу на уши. Я же знаю: при составлении отчета ты укажешь, что потратилась на три пары. Если, конечно, останешься жива. Перестань горевать о чулке и лучше подумай о своей голове, куколка. Твои хозяева не смогут купить тебе новую, если ты потеряешь эту.

Она расхохоталась.

— Ты и впрямь пытаешься меня запугать, Мэтью? Неужели ты меня так плохо знаешь? — Я не ответил. Я ждал вопроса, который она обязательно должна была задать, если, конечно, не знала заранее, что нас привело сюда. И она его задала. — Зачем ты меня сюда привел? Что тебе надо?

Я смотрел на нее — слегка помятую и всклокоченную и уже начисто позабывшую свою роль с фальшивым акцентом, фальшивыми документами и фальшивой пикантностью форм. А думал я о худенькой загорелой блондинке, чья жизнь, возможно, зависела от того, что произойдет в этой комнате в ближайшие минуты. Я полез в карман и вытащил свернутый черный ремень.

— Мне нужен ответ только на один вопрос, — тихо произнес я. — Я хочу знать, где Уинни.

Она бросила взгляд на ремень. И вновь в глазах мелькнула тень недоброй догадки.

— Уинни? Какая Уинни?

И тут я впервые испытал истинное облегчение — точно гора с плеч свалилась. Значит, я все же не ошибся. И не терроризировал невиновную женщину— невиновную, по крайней мере, в одном пункте. Потому что даже если Вадя и не была каким-то образом замешана в похищении, она не могла не знать, кто такая Уинни. Ведь она мне ее очень точно описала, когда мы болтали в коктейль-холле отеля. Вадя тогда сказала: «но теперь-то у тебя молоденькая блондинка-жена, как мне доложили». Конечно же, на том брифинге ей сообщили и имя моей жены.

Инстинктивная попытка Вади сделать вид, будто она ничего не знает, была сродни нервному рефлексу, который выдает тебя с головой: такое случается, когда, пропустив несколько стаканчиков для бодрости, на протяжении многих часов ждешь подходящий момент, чтобы разыграть какую-нибудь дурацкую сцену, и несколько раз едва не срываешь спектакль…

Если бы имя «Уинни» не вызвало у нее никакого чувства вины, она бы не стала так поспешно отрицать, что оно ей известно. Вадя поняла это и заявила:

— А, теперь вспомнила! Это твоя молодая жена? Она что — пропала?

— Плохо сыграно, Вадя. Никуда не годится, — сказал я.

— Ты считаешь, мне что-то известно? Но уверяю тебя…

— Перестань! Не утруждай себя отрицанием вины, дорогая! Я сам за тебя сделаю заявление. Тебе ничего не известно, тебе никогда ничего не было известно и тебе никогда ничего не будет известно. Хорошо? Это ты и собиралась мне сообщить, не так ли?

— Мэтью, я…

— Мы с тобой хорошо знаем, как проходят эти игры в вопросы-ответы, так что давай-ка условимся: может, нам стоит сразу перейти к делу? Ты видишь этот ремешок? — Я поднял кожаную ленту. — Скоро он затянется вокруг твоей шеи— я не шутил, когда говорил, что лучше тебе побеспокоиться о собственной голове. Я пропущу ремень вот через эту пряжку, а сам встану за спинку кресла. И буду задавать вопросы— теперь уже официально. Я дам тебе время на обдумывание. Если ты откажешься отвечать или начнешь вешать мне на уши лапшу про то, что тебе ничего не известно, я затяну ремешок на твоей шее и придушу тебя как котенка. Потом я слегка распущу ремень и дам тебе еще один шанс. Возможно, я дам тебе и третий шанс. Это будет зависеть от моего терпения и от того, что, скажем так, я вдруг уловлю возникшее у тебя желание сотрудничать. Но учти: прежде чем мы выйдем из этой комнаты, я буду точно знать, где находится моя жена — или ты умрешь.

Я замолчал. В комнате воцарилась тишина. Звуконепроницаемость оказалась полной. Даже окна, выходящие на проезжую улицу, были законопачены, так что внутрь не проникал ни один звук от проносящихся мимо дома автомобилей. Вадя взглянула на черную кожаную петлю и облизала губы.

— Что же… Ты это серьезно, Мэт? Ты и впрямь угрожаешь мне пытками и смертью?

— Отлично, — сказал я. — Так-то оно лучше. На-конец-то ты начала соображать. Я надеялся, что рано или поздно до тебя дойдет смысл сказанного. Однако я не собираюсь тебя пытать, то‘есть не стану причинять боль в надежде тебя сломить. Я же знаю тебя, Вадя. Я знаю: ты, девочка, — кремень. Я вовсе не думаю, что ты мне все выложишь, потому что будет больно. Потому-то я и предлагаю выбор. Если ты расскажешь мне все, что знаешь, будешь жить. Если нет — умрешь. Все очень просто.

— Я не знаю, где твоя жена… Я даже не знала, что она пропала! Мне ничего не известно об этом!

— Конечно-конечно! — я обошел кресло, встал у нее за спиной, набросил кожаное кольцо ей на шею и покрепче затянул петлю, так что она впечаталась в спинку. — Дышать можешь?

Она прохрипела:

— С трудом. Мэтью, я клянусь…

— Да, вот еще что. Когда я тебя сдавлю как следует, ты, разумеется, не сможешь говорить. Стукни по подлокотнику ладонью, когда решишь пооткровенничать со мной, о’кей? Ну, готова отвечать на мои вопросы?

— Мэт, уверяю…

— Так, начинаем! Мы в эфире, и прошу не издавать посторонние звуки! — Я набрал полную грудь воздуха, перегнулся к ее уху и спросил — Где Уинни?

— Мэт, ты совершаешь ужасную оши…

Я затянул ремень. Голос Вади резко осекся. Она попыталась было ослабить петлю, потом вспомнила мои слова и слабо ударила ребром ладони о подлокотник. Я отпустил ремень. Она прерывисто задышала.

— Я же говорил, я же предупреждал тебя! — заметил я. — Хватит корчить из себя невинное дитя, Вадя. Я снова спрашиваю: где Уинни?

— Милый, ну как я могу сказать тебе о том, чего не знаю…

Я затянул ремень. Она умолкла и тотчас начала яростно колотить по креслу, но я еще несколько секунд душил ее, а потом снова ослабил петлю и дал ей возможность вздохнуть.

— Ты меня утомляешь, куколка. Даю тебе третью попытку. Возможно, она станет последней. Я не могу валандаться тут с тобой всю ночь.

— Мэт! — закричала она. — Мэт, ты должен мне верить! Я действительно не знаю… Понятия не имею…

— Твоя московская альма-матер должна гордиться тобой, милая! — сказал я. — Может быть, в назидание молодым курсантам у вас в главном корпусе установят мемориальную доску: «Вечная память Ваде, до конца оставшейся немой». Черт, я же прекрасно понимаю, что эта игра в молчанку предписана тебе уставом, но стоит ли игра свеч? Неужели твои начальники одобрили бы твое поведение, если бы ты спросила их совета? Разве какая-то дурацкая блондинка дороже жизни первоклассного агента? — Немного придушив ее, я склонился над ней. — Так где она, черт тебя побери? Где Уинни? Где ее прячут твои люди? Э, нет, руки назад!

— Мэт, прошу тебя, я не могу дышать!

— Слушай, хватит, а? — взорвался я. — Ты можешь наконец понять, что умрешь, если не скажешь? В последний раз спрашиваю: где моя жена?

— Мэт, — зашипела она. — Мэт, я клянусь… Прошу, не надо…

Она хорошо смотрелась: такая перепуганная и отчаявшаяся. Ну я-то тоже был хорош: обуян яростью, расточаю угрозы… Два профессионала ломали друг перед другом комедию, да только кожаную петлю затягивал я.

— Прощай, малышка, — сказал я. — Когда попадешь в ад, передай мой горячий привет бедняге Максу. Он тоже думал, что я блефую.

Я с силой дернул за свободный конец ремня, а Вадя, обеими руками схватившись за него, попыталась было ослабить петлю, но не успела просунуть пальцы под кожаную ленту. Она упала на колени, вскочила на ноги, вцепившись ногтями себе в горло, и рванулась прочь. Я почувствовал, что петля затянулась еще туже, и отпустил немного, опасаясь повредить ей шейные позвонки или что-нибудь еще, столь же жизненно важное.

Я поспешно обежал вокруг кресла, полагая, что мне придется с ней побороться. Однако увидел, что она стоит на коленях, отчаянно силясь распустить кожаную петлю. Но мягкий ремень вместо того, чтобы ослабнуть, когда я его отпустил, намертво впился ей в шею, точно повинуясь таящемуся в нем убийственному импульсу. Глаза Вади вылезли из орбит, лицо стало мертвенно-серым. Она повалилась на пол и стала конвульсивно извиваться, разрывая ногтями воротничок блузки и царапая кожу в кровь, однако черный обруч не разжимался. Дело зашло слишком далеко. То есть какие бы угрозы я ей ни сулил, от мертвой Вади не было никакого прока, и хотя за ней водился должок за проделки с раскаленным утюгом, которые она проводила со мной пару лет назад, не могу сказать, что этот долг снедал мою душу.

После нескольких попыток я сумел припечатать ее к полу. Мне пришлось изрядно поднапрячься, чтобы удержать ее в лежачем положении и пробраться сквозь спутанные пряди волос к кожаной удавке. Я попытался ослабить ремень, но тот не поддавался. Я всмотрелся в него внимательнее — настолько, насколько позволяли мне конвульсии Вади, — и наконец понял, что же такое я обнаружил среди галантерейного хлама Уинни в ящичке комода. Неудивительно, что она «случайно» забыла его выдвинуть. Ибо невинная новобрачная, собираясь в свадебное путешествие, вряд ли спрятала бы в своем гардеробе такую штуковину. Стоило ее похитителям попристальнее присмотреться к этому поясу, как они бы ее тут же вывели на чистую воду.

По-видимому, я был не единственный в нашей организации, кто обожал ремни с секретом. Но такое я видел впервые: закамуфлированная гаррота. Замысловатая пряжка на самом деле оказалась замком, который намертво захлопывался после того, как пояс сильно затягивали. Разумеется, им можно было подпоясываться как обычным ремнем (если, конечно, ваша талия была не больше двадцати одного дюйма), пока сие хитроумное приспособление не требовалось для иных целей. Вот так-то.

Сопротивление Вади затухало. Я стал искать защелку замка и не смог найти. Тогда я полез в карман за ножом, но понял, что мне придется перерезать Ваде горло, чтобы освободить ее из смертельных объятий удавки: кожаная петля глубоко врезалась в шею. Пока я раздумывал, что бы предпринять, она и вовсе затихла. Воспользовавшись этим, я еще раз осмотрел пряжку и, поняв наконец, как она действует, повернул ее в нужном направлении. Ремень распустился, я снял его и перевернул Вадю на спину.

Вид у нее был ужасный. Однако она пролежала без доступа воздуха не более минуты, а людей удавалось вытаскивать с того света после куда более длительной задержки дыхания. Я стал поднимать и опускать ей руки, вспомнив современную технику искусственного дыхания. Когда-то, помню, надо было просто устроиться поудобнее верхом на жертве и сильно нажимать на грудную клетку, но сейчас маятниковые качания вытянутых рук считаются более эффективным способом спасения удавленников. Я в этот способ не особенно-то верю, но то ли он все-таки сработал, то ли сама Вадя уже была готова задышать— как бы там ни было, ее грудь скоро стала вздыматься, а землисто-серый цвет лица начал понемногу таять. Наконец она раскрыла глаза.

— Черт тебя возьми! — прокаркала она сдавленно.

— Разумеется! Сесть можешь?

С моей помощью она села, прислонившись спиной к кровати. Потом смахнула волосы с лица и потрогала посиневшую, в кровоподтеках, шею. Ее пальцы наткнулись на свисающий конец оторванного воротничка блузки. Она в недоумении схватилась за ткань, рванула и скосила глаза вниз. Вид вырванного с корнем куска шелка, похоже, привел ее в ужас. Она выронила его и стала оглядывать себя, с видимым страхом взирая на то, во что превратился ее маскарадный костюм в ходе нашего единоборства.

— О Боже, ну и лохмотья! — каркнула она и обреченно передернула плечами. На ее губах заиграла ехидная улыбка. — Впрочем, как ты правильно заметил, это рабочая одежда и она подвержена естественному износу. Но тебе придется одолжить мне пальто, чтобы я смогла добраться до гостиницы. Помоги мне, милый!

Я помог ей подняться и удержаться на ослабевших ногах.

— Не думай, что все позади, куколка, — напомнил я ей. — Ты мне должна назвать один адресок, помнишь?

У нее перехватило дыхание. Она с ужасом взглянула на меня. Огромные голубые глаза ярко выделялись на ее. бледном лице.

— О, ты не станешь… — прошептала она хрипло. — Я… правда не знаю… Мэтью, ты же не можешь… снова…

Я распознал подлинные нотки страха в ее голосе — по крайней мере, прозвучали они очень натурально. И в мою душу закралось сомнение. Она была хорошая актриса — это я знал, но настолько ли хорошей, чтобы продолжать игру и после того, как ее чуть было не придушили до смерти? До сей минуты я был уверен, что ей все известно, но теперь почувствовал, как моя уверенность улетучилась.

Пытаясь выдавить из себя суровые интонации, я спросил:

— Детка, помнишь гараж в Тусоне? И стул, к которому был привязан мужчина? И симпатичный новенький электроутюг, включенный в сеть? Я вот что-то не припомню, чтобы меня отпустили на все четыре стороны только потому, что время от времени я терял сознание. — Я поднял с пола ремень-гаротту и мотнул головой в сторону кресла. — Возвращайся на свое место!

Она на секунду замешкалась и медленно двинулась к креслу. Потом я услышал сдавленное рыдание— она упала на колени, схватившись за ножку кровати, повернула ко мне лицо: в ее глазах стояли настоящие слезы.

— Пристрели меня! — задыхаясь, произнесла она. — Прошу тебя! Все равно ты меня убьешь. По крайней мере сделай это быстро. Не надевай на меня… эту штуку! Тебе она не поможет. Я понятия не имею, где твоя чертова жена! Не мы ее похитили, понял! Клянусь!

— Если не вы, то кто?

Она закусила губу и отвернулась.

— Спроси у мадам Линь.

— Мадам — кто?

Вадя перевела взгляд на меня и торопливо заговорила:

— Это она умыкнула твою блондиночку. Она и один из ее подручных. Я видела их, когда сидела в коктейль-холле. Спроси у портье. Он тебе скажет. Если бы ты занялся розысками, а не бросился на меня, как бешеный пес…

— Черт, я же разговаривал с портье. Ну и что? В таком космополитическом городе, как Лондон, подручных из числа азиатов нанять не труднее, чем из европейцев. И ты ведь тоже знаешь, где их искать, а?

— Зачем мне тебе лгать? — возразила она. — Если бы я похитила твою жену, стала ли бы я отрицать это? Разве я бы не воспользовалась этим похищением как дубинкой против тебя?

— Может, ты и в самом деле настолько глупа, не знаю. Но с другой стороны, вполне возможно, ты слишком хитра и умна, чтобы понять: шантажом от меня ничего не добиться. Ты же знаешь: в нашем бизнесе заняты люди, у которых иммунитет против шантажа. — Я глубоко вздохнул. — Ну да ладно. И кто же такая эта мадам Линь?

Глава девятая

Лес не одобрил моих действий. Он наблюдал, как Вадя нетвердой походкой выходит вместе со мной из подъезда. На ней был мой дождевик, маскирующий нанесенный ей урон, правда, он не мог скрыть ни ее растрепанных волос, ни драных чулок. Трудно было поверить, что секретный агент, выступающий в роли моего шофера, придерживался двойных стандартов при обращении с противником женского пола. Тем не менее Лес бросил на меня укоризненный взгляд, когда я помог Ваде сесть на заднее сиденье «роллса», а потом сам сел возле нее. Лес, вне всякого сомнения, пожалел, что принял участие в этой постыдной для джентльмена операции.

Некоторое время мы ехали молча. Наконец я спросил:

— Эскорт все еще здесь, шофер?

— Да, сэр. Они ждали у соседнего дома, но не делали попыток вмешаться и помочь леди. Они сейчас едут прямо за нами.

Я вопросительно взглянул на Вадю. Она покачала головой, давая понять, что ей ничего не известно о «хвосте». Возможно, так оно и было. Возможно, она вела честную игру, как и утверждала, но, разумеется, имея при этом свою выгоду. Что же касается преследующего нас автомобиля, то и цель столь откровенной слежки, и личности наших филеров рано или поздно должны были проясниться. А пока мне следовало сообщить в Вашингтон обо всем происходящем.

— Шофер, пожалуйста, остановитесь у телефона-автомата, не доезжая до отеля. А леди довезите, куда она попросит. — Когда «ролле» остановился около телефонной будки, я вышел и обернулся к Ваде. — Если я был не прав, мне жаль. Чуть-чуть.

К ней уже полностью вернулось самообладание. Если она вообще теряла его хоть на минуту. Она рассмеялась и постаралась придать своему хрипловатому голосу как можно более обольстительные обертоны.

— Если будешь проходить мимо моего номера завтра утром, милый, зайди — я верну тебе плащ. И могу накормить завтраком — в знак неизменности моих дружеских чувств.

— Заметано!

Вадя плотнее обернула горло поднятым воротником плаща.

— А вы можете выпустить меня у «Клариджа», сэр Лесли! — промурлыкала она, давая понять, что наша детская комедия масок ее не одурачила: она с самого начала знала, кто выступает в роли нашего шофера.

Я отошел в сторону и посмотрел им вслед. Когда я уже входил в телефонную будку, мимо проехал крошечный «мини». Он был выкрашен в неприметный светло-коричневый цвет, и в нем сидели двое мужчин. Шофер был мне незнаком, а сидящего рядом с ним пассажира я рассмотреть не смог. Кашель, вырывающийся из выхлопной трубы, заставил меня повнимательнее приглядеться к машине, и я понял, что это не какой-то там «остин-850», но более мощная его версия, известная под названием «остин-купер» — спортивная модификация, выпускаемая специально для британских водителей, которые хотели бы иметь доходы кинозвезды, но не в состоянии приобрести себе такую дорогую тачку, как «лотус» или «астон-мартин».

Что ж, теперь это проблема Леса. Лондон был его родным городом, где он, надо думать, мог сам о себе прекрасно позаботиться. Если бы ему понадобилась моя помощь или совет, он бы непременно мне об этом сказал. Зайдя в будку, я позвонил нашему местному «телефонисту» — никогда не встречал этого парня и не имел такого намерения — и попросил соединить меня с Вашингтоном. Через несколько минут в трубке зазвучал голос Мака. Я вкратце изложил ситуацию. Выслушав мой рассказ, он де^оторое время пребывал в задумчивом молчании.

— Ты ей веришь? — спросил он наконец.

— Ваде? Нет, конечно! То есть я не верю, что напугал ее до такой степени, как она пыталась это представить. С другой стороны, она, вероятно, сказала правду — по каким-то своим соображениям. Ну, скажем, она, возможно, сочла, что мы уже наигрались в жестокие игры и пришло время бросить мне кость. А, может, она просто захотела сбить меня с толку и направить на поиски этой китайской леди, но решила предварительно покочевряжиться и снести все мучения, чтобы дать мне поверить, будто я выбил силой эту секретную информацию. Впрочем, все равно остается вопрос: действительно ли мадам Линь похитила Уинни или же Вадя просто решила свалить на нее ответственность. Что нам известно о мадам Линь?

— Я-то кое-что знаю, — ответил Мак сухо. — И ты бы мог знать, если бы добросовестно поработал в архиве.

— Так точно, сэр! Я признаюсь в небрежении своими служебными обязанностями, сэр. Возможно, я уделял чересчур много внимания агентам европейских национальностей, которых ожидал встретить в Лондоне. К тому же у меня слабая память на азиатские имена и лица — даже если это хорошенькие женские лица. По словам Вади, мадам работает на Пекин.

— Да. Именно поэтому, в частности, я и прикомандировал к тебе Клэр. Были разного рода неподтвержденные сведения об участии китайцев в этом деле, и я счел, что ее азиатский опыт может оказаться для тебя полезен.

— Конечно, сэр. В будущем. Был бы польщен, сэр, услышать от вас эти неподтвержденные сведения. Кажется, и британцы о чем-то прослышали— судя по тому обстоятельству, что они отозвали Кроу-Бархема из Гонконга для участия в этой операции. Кроме того, у меня нет сомнения, что фехтовальщик, напавший на меня в паре с Бэзилом, был азиатом. И это доказывает существование связи между Бэзилом и мадам Линь. У нас имеются какие-либо еще указания на эту связь? Может быть, какие-то данные о том, что Бэзил, ускользнув из Москвы и счастливо избегнув расстрела, устремил свои стопы на Восток?

— Об этом мне ничего не известно. Не забудь: считалось, что он мертв. Но, конечно, и такую возможность нельзя исключать. Чем и может объясняться тот факт, что он надолго исчез из нашего поля зрения. Я свяжусь с дальневосточными источниками информации.

— Вадя утверждает, — продолжал я, — что мадам Линь— один из наиболее ценных агентов Пекина. Она красивая, умная и довольно мерзкая девица неопределенного возраста, с несносным характером и не ведающая угрызений совести. Впрочем, это только предвзятое мнение одной женщины о другой. Суть же в том, что мадам Линь, похоже, получает инструкции на очень высоком уровне— возможно, на самом высоком, потому-то она лично и режиссирует это шоу с Макроу в главной роли и Бэзилом в качестве рабочего сцены. Если предположить невероятное: что Вадя впервые в жизни сказала правду, — то они-то и захватили Уинни.

— Будем надеяться, — сказал Мак. — Если нам улыбнется удача, все может получиться как нельзя лучше. По крайней мере, один из вас, так сказать, попадет прямехонько в стан неприятеля.

Иногда хладнокровие Мака кажется мне чересчур циничным — даже для нашей профессии.

— Конечно, это было бы просто замечательно, сэр, — кисло заметил я. — При условии, разумеется, что Уинни еще жива и не окажется при смерти от переизбытка стрептококков в крови, прежде чем я смогу ее вызволить. У меня же нет ни малейшей зацепки, чтобы напасть на след, пока я…

— Пока — что? — быстро спросил он.

— Пока они все еще заинтересованы в моей поимке. Если да, то совершенно очевидно, что следующим шагом будет попытка использовать Уинни в качестве приманки, в особенности если они поверят в подлинность нашего брака. В записке, которую они мне оставили, содержится намек на такое намерение. То есть меня предупреждают, чтобы я ее не разыскивал. Но ведь они-то прекрасно понимают, что я непременно буду ее искать, если, конечно, у меня не забрезжит надежда заключить ради ее спасения какую-нибудь сделку. Похоже, именно на это они и намекали в записке. Другими словами, суть их предупреждения в следующем: не пытайся нас искать — мы сами тебя найдем!

— Может быть, ты слишком много вычитал из этой записки, Эрик? Но даже если все обстоит именно так, как ты говоришь, возможно, это просто способ заставить тебя сидеть да помалкивать, пока они вместе с Клэр не удерут как можно дальше. Но если они с тобой свяжутся, что ты предполагаешь делать?

— Ну, в этом случае, сэр, мое беспокойство за судьбу молодой жены будет столь велико, что я выражу готовность подчиниться любым их требованиям, забыв об элементарных мерах предосторожности. И меня возьмут тепленьким. Это будет ужасно унизительно для оперативника с моим опытом. И тогда мы оба окажемся в стане неприятеля. Между нами говоря, должны же мы каким-то образом выполнить задание!

Он недолго колебался.

— План слишком рискованный! Дело примет опасный оборот, если вы оба окажетесь у них в руках. Но все будет зависеть от того, как и когда они выйдут с тобой на контакт. Мы не можем ждать бесконечно долго. Есть указания на то, что Макроу считает свою работу практически завершенной. Правительства различных дружественных нам государств получили кое-какие данные из своих подпольных источников. До нас дошли намеки, что скоро нам будут выдвинуты требования — финансовые требования, — подкрепленные завуалированными угрозами.

— С той стороны аналогичные угрозы тоже были услышаны, сэр, — подхватил я. — Как сообщила мне Вадя, ее правительство не исключает, что их подвергнут международному шантажу. У нас есть какие-нибудь соображения относительно сути возможных угроз?

— На официальном уровне уже упоминали про «черную смерть». Если помнишь: именно от этой болезни, протекавшей в беспрецедентно интенсивной форме, и погиб Бьюкенен. В четырнадцатом веке, насколько мне известно, чума унесла четверть населения Европы за относительно короткий период.

— Я полагаю, на земном шаре достаточно крыс и блох, чтобы в мгновение ока разнести по планете новейшую разновидность этого вируса, — заметил я.

— Вот именно! — сказал Мак. — Потому-то Вадя и предлагает нашим двум странам посотрудничать ради будущего всего человечества. Как ты думаешь, она была с тобой искренна?

— Вадя понятия не имеет, что такое искренность, — отпарировал я. — Но полагаю, сэр, что в данном случае она высказала свое убеждение. Думаю, ее начальство находится в столь же затруднительном положении, что и мы, но им не терпится узнать, в насколько затруднительном положении оказались мы и чем все это пахнет— потому-то они вдруг и решили играть в паре. В этом случае они смогут получить от нас любую информацию «на халяву». Естественно предположить, что, как только мы с Вадей, работая в одной команде, нападем на верный след, она тут же всадит мне нож в спину, пулю в затылок или всыпет цианид в кофе и уже в одиночку доведет до конца операцию по устранению Макроу или переманиванию его на свою сторону. При условии, разумеется, что я окажусь настолько глуп, чтобы позволить ей действовать по этой схеме.

— Вот именно, — добродушно заметил Мак. — Принимая во внимание эти соображения, действуй следующим образом: если после вашей сегодняшней беседы она все еще горит желанием склонить тебя к сотрудничеству, то тебе разрешается заключать с ней любые сделки, какие покажутся тебе полезными, и выполнять или нарушать ваш уговор по своему усмотрению.

— Она горит желанием, сэр, — ответил я. — Она же профи. Она не станет держать на меня зла за легкое удушение, как и я не держу на нее зла за легкое поджаривание. Она уже пригласила меня позавтракать с ней в номере.

— Ну и замечательно. Ты, конечно, будешь иметь в виду, что этой леди, после того как она перестанет быть нам полезной, вовсе не обязательно оставаться в живых. Что же касается мадам Линь, а также и Бэзила, я постараюсь до твоего следующего звонка собрать побольше информации о них.

— Отлично, сэр. Позвоню я теперь, очевидно, де скоро— если кто-то все же попытается связаться со мной и сообщить нечто обнадеживающее о моей пропавшей женушке. Ладно, мне пора возвращаться в отель и публично рвать на себе волосы от горя.

— Не жди контакта слишком долго. Если с тобой не свяжутся, скажем, до завтрашнего полудня, тебе лучше предоставить Клэр возможность действовать самостоятельно. Отправляйся в Шотландию и постарайся что-нибудь надыбать в окрестностях Уллапула, Если они намереваются заманить тебя в ловушку, то можно надеяться, что ее переправят именно туда. Доктор Макроу, похоже, не особенно-то уважает традиционные способы убийства. Он явно предпочитает захватывать своих врагов живьем, чтобы потом использовать в качестве подопытных кроликов для экспериментов.

— Полагаю, что эта мысль вселяет в Уинни оптимизм, где бы она сейчас ни находилась, — сказал я ему на прощанье.

Я направился к «Клариджу». Начал моросить дождь, тротуары покрылись блестящей водяной глазурью, но транспорт почему-то по-прежнему передвигался по улицам не там, где надо. Говорят, к левостороннему движению быстро привыкаешь, но я все никак не мог. Я был уверен, что слежки за мной нет, и эта мысль немного разочаровывала. Я бы предпочел заметить хоть какой-то признак повышенного внимания к своей персоне. А может, они решили, что и так знают, где меня найти при необходимости?

Вернувшись в отель, я поднялся по лестнице и вошел к себе в номер. Наверное, в глубине души у меня теплилась глупая надежда, что в мое отсутствие Уинни преспокойно вернулась, ибо уж очень не хотелось опять очутиться в номере, пустом и безжизненном, каким я его оставил несколько часов назад. Я бросил шляпу на стул, засунул черный кожаный пояс обратно в ящик комода и уже собрался отправиться в коктейль-холл утопить свою печаль в виски на глазах у почтенной публики, как вдруг затрезвонил телефон. Я поспешно схватил трубку.

— Мистер Хелм?

— У телефона!

— Вас хочет видеть леди, — сообщил мне голосок дежурной телефонистки отеля. — Она ждет вас в холле. Мисс Гленмор, из Америки.

Я не сразу вспомнил, где слышал эту фамилию, которая, в некотором смысле, имела ко мне самое непосредственное отношение.

Глава десятая

Я узнал ее по клетчатой шотландке. То есть я не стал останавливаться у стойки портье, чтобы меня к ней проводили, ибо мне хотелось по возможности рассмотреть ее прежде, чем она меня заметит. В коктейль-холле, правда, оказалось довольно много народу обоего пола, что затрудняло идентификацию нужной особы. Но я сразу понял, что стройная темноволосая девушка, в одиночестве стоящая у фортепьяно, и есть та, которую я ищу, — стоило только увидеть эту шотландку.

На ней был застегнутый доверху кардиган и плиссированная юбка-килт, которая держится на большой английской булавке. Этот наряд был несомненно фамильным гленморским: не парадная юбка (они, как правило, красного цвета), а охотничья — в зеленую и голубую клетку. В наши дни, к сожалению, из этих добрых старых юбок делают черт знает что: наверное, кто-то воображает, что традиционные шотландские килты смотрятся слишком вызывающе на современных модницах, и сегодня чистые яркие цвета северной Шотландии вытеснили приглушенные вороватые оттенки, столь милые сердцу трусоватых сосунков. И тем не менее фасон юбки был именно какой нужно, да и девушка, не сомневался я, тоже… Во всяком случае, именно ее-то я и искал. А имела ли она законное право носить фамилию и шотландку, предстояло еще выяснить.

Пианист во фраке наворачивал вальс Штрауса, столь яростно используя язык телодвижений, словно готовился к дуэли с Чайковским в Карнеги-холле. Девушка смотрела на него во все глаза, энергично затягиваясь сигаретой. Что ж, если ей наплевать на свое здоровье — мне-то какое дело! Но я не мог отрешиться от мысли, что уж коли ей пришла охота курить, она могла бы для начала хоть этому научиться.

В ее бокале была налита какая-то зеленоватая жидкость. Опыт подсказывал мне, что леди, имеющие склонность пить мятные ликеры после ужина, оказываются куда менее приятными в общении, вследствие своего вздорно-лицемерного характера, чем те, кто предпочитает добрый старый хайболл. Впрочем, я бы не стал настаивать на незыблемости этого правила. Тем не менее первое впечатление от нее не было слишком благожелательным, а раздумья об алкогольных предпочтениях сытых дам напомнили, что сам я не ел с полудня. Сон же, в отличие от простого использования кровати в качестве батута, был столь давним событием в моей жизни, что я не мог припомнить в точности, когда он меня посещал.

Я подавил зевоту, стараясь сделать это незаметно, чтобы не выглядеть мужланом, и двинулся к ней. Девушка обернулась, заметила меня — и, что самое интересное, узнала. Что ж, зловещие мужчины шести футов четырех дюймов ростом встречаются не на каждом шагу, и к тому — же портье мог ей меня описать. А может, она где-то ознакомилась с подробным досье?

— Мисс Гленмор? — обратился я, остановившись перед ней.

Пианист благополучно растворил Штрауса в воздухе и решил сделать перерыв, так что мне не пришлось кричать. Девушка недоверчиво поглядела на меня.

— Да, — ответила она. — Да, я Нэнси Гленмор. А вы… Мистер Хелм?

— Да, мэм, — ответил я и замолчал, выжидая.

Она замялась и потом вдруг выпалила:

— Вы, мистер Хелм, вероятно, сочтете это чистым безумием— приехать сюда вот так просто… — Она осеклась.

— И кто же отнесся к вашему поступку столь предвзято? — поинтересовался я.

От моих слов она на мгновение опешила. Потом облизала губы и сказала:

— Видите ли, сегодня утром я встретилась с мистером Уоллингом. Я хотела его попросить кое-что для меня выяснить, но он отказался. Он много чего мне порассказал, а потом сообщил, что уже договорился о встрече с другим представителем нашего рода, с которым посоветовал встретиться и поговорить на интересующую тему. Он как-то странно, можно сказать, почти грубо, вел себя… точно считал, что я собираюсь подшутить над ним, но тем не менее назвал вашу фамилию и ваш лондонский адрес… — Она выложила все это на одном дыхании и резко замолчала, точно внутри у нее кончился завод. Ее большие зеленоватые глаза секунду-другую смотрели на меня не отрываясь. Потом она продолжала с той же пулеметной скоростью.

— Знаете, мне в голову пришла глупая мысль: а вдруг вы сумеете мне помочь. То есть я хочу сказать, может быть, мы сумеем помочь друг другу. Возможно, у вас есть какая-то информация, которой я смогу воспользоваться… а у меня есть что-то, что может оказаться полезным вам. — Все еще не сводя с меня немигающих глаз, она добавила — То есть, чтобы проследить историю нашего рода.

— Ну да, — кивнул я. — Историю нашего рода.

Наступила неловкая тишина. Я смотрел в ее широко раскрытые глаза тяжелым взглядом, пока она наконец не потупилась. В действительности мне-то ее признание вины вовсе не было нужно. Ее намеки говорили сами за себя. Ведь «что-то, что может оказаться вам полезным», было не чем иным, как прелюдией к торгу об условиях освобождения Уинни. Я почувствовал облегчение. Мак приказал мне не ждать слишком долго встречи с похитителями — во всяком случае, не дольше завтрашнего полудня, но вот встреча уже состоялась, и высланный мне нарочный нервно затягивался сигаретой и потягивал «крем-де-мент» со льдом. Она заговорила, не поднимая глаз.

— Странное совпадение, не правда ли? В один и тот же день мы обратились к мистеру Уоллингу…

— Ну да, простое совпадение! — отозвался я.

— Так получается, что мы… некоторым образом родственники, мистер Хелм, пускай и очень дальние.

Я вспомнил другую девушку— дело было в другой стране, — которая тоже уверяла, что нас связывают родственные узы. И она чуть меня не убила. Родственные узы, уходящие в глубь времен, слишком отдаленные, чтобы возникли неудобные вопросы об инцесте, могут оказаться очень полезными для девушки, избравшей нашу профессию. Но, возможно, я чересчур циничен, подумалось мне. Может быть, она и впрямь Нэнси Гленмор, отправившаяся в сентиментальное путешествие по нашим родным шотландским болотам, облачившись в клетчатую юбку, как некогда крестоносцы украшали свои доспехи крестами. Может быть. Но только мне в это что-то не верилось.

— Ну и замечательно, — сказал я. — Как незнакомец, я бы продолжал учтиво стоять. Но на правах вашего родственника я, если не возражаете, сяду. Я прилетел из Нью-Йбрка только сегодня утром, и день оказался очень длинным.

— Ох, извините! — сказала она поспешно. — Конечно, садитесь!

Я сел. Мы обсудили вопрос выпивки и поручили официанту обеспечить его официальное претворение в жизнь. Я дал ей прикурить новую сигарету — первую она, не докурив, затушила в пепельнице, — и мы, откинувшись на спинки кресел, стали разглядывать друг друга с настороженным любопытством. Нэнси Гленмор обладала и впрямь миловидной внешностью, в которой угадывалась нервная неуравновешенность натуры. Лицо, правда, было чересчур костистым, но его анатомия казалась мне довольно-таки привлекательной. Как бывший фотограф-профессионал, я не мог отделаться от мысли, что она, должно быть, очень фотогенична — с такими огромными глазами, сильными скулами и чистой линией челюсти.

В душе же у нее царил сумбур. Она так нервничала и дрожала, что мне захотелось по-отечески— точнее, по-братски— потрепать ее по темноволосой головке и сказать что-нибудь ободряющее.

Официант поставил на стол наши бокалы. Когда он удалился, я нарушил молчание.

— Итак, вы разговаривали с Уоллингом. Я виделся с ним, но он не смог мне ничем помочь. — Я постарался говорить как можно более небрежным тоном, когда как бы мимоходом вставил: — Мне он показался малосимпатичным джентльменом. Все разглядывал меня своими мутно-серыми глазами, точно я жук на булавке.

Она нахмурилась.

— Что-то странно. У меня сложилось впечатление, что у мистера Уоллинга голубые глаза.

Что ж, она прошла этот тест. Либо она и впрямь беседовала с настоящим мистером Уоллингом, либо ее проинструктировали относительно его внешности. Я пожал плечами.

— Свет падал из-за спины. Возможно, я ошибся. Как бы там ни было, он мне не помог. Он просто сослался на книгу, которую посоветовал найти в библиотеке.

— Да, знаю. «Шотландские пэры». По-моему, это довольно странный способ заниматься бизнесом.

— Угу, весьма странный, — согласился я, вспомнив мертвеца с раздавленными суставами пальцев и размозженным затылком. — Значит, вы считаете, что нам следует поделиться друг с другом известными фактами?

— В общем, да, — сказала она невозмутимо. — Если, конечно, у вас на этот счет нет никаких возражений.

— Да нет же! Давайте все сбросим в общий котел. Мои бумаги лежат в конверте, который находится у меня в номере. — Я окинул ее нарочито оценивающим взглядом и, не отрывая глаз от изящных лодыжек, предложил — Давайте поднимемся ко мне и посмотрим, что там есть.

Похоже, размышлял я, Бэзилу пришлось изрядно попотеть, чтобы найти подходящую девицу для роли моей дальней шотландско-американской родственницы— то есть, иными словами, заманить меня в новую ловушку, которую он, несомненно, расставил. Он был вынужден связаться с дилетантом или с неопытным неофитом. Он инструктировал ее и часа два одевал в этот маскарадный костюм, а в результате ни девица, ни ее грим не дотянули до профессиональных стандартов.

Она нервничала и трусила, а ее наряд был новехонек: я все искал глазами неоторванную магазинную бирку где-нибудь на спине. Когда она неловко скрестила ноги, я заметил подошву ее туфельки: ровная поверхность с еще фабричным блеском, чуть-чуть поцарапанная. В нйх она, пожалуй, успела прошагать по двум тротуарам.

— Я закажу в номер бутылку и лед!

При этих словах я быстро взглянул на нее, но она не подняла на меня глаз.

— я, знаете, не взяла с собой свои документы…

— Дорогая, вы принесли достаточно: мне хватит того, что есть.

Она не ответила. Тогда я спросил:

— Ладно, так где вы остановились? Ваш адрес?

— Оттель «Браун».

— Отлично. «Браун» так «Браун». Подождите минутку. Я принесу свой конверт.

Она явно колебалась. Мне было интересно наблюдать за ней. Я очень недвусмысленно продемонстрировал ей свои похотливые намерения. Если эта девушка и в самом деле невинная туристка, то она должна была перенести наши генеалогические консультации на дневное время. Или, что еще более вероятно, могла бы влепить мне пощечину и гордо удалиться. С другой же стороны, если она эмиссар Бэзила, то ей бесспорно приказали быть со мной как можно более услужливой, чтобы выманить туда, где меня ждут. Непорочность— добродетель не слишком ценная в нашем деле.

Через некоторое время Нэнси Гленмор нервно рассмеялась.

— Ну ладно… если вы уверены…

— Уверен — в чем? — спросил я.

Она глубоко вздохнула.

— Неважно. Ладно. Поднимитесь к себе, мистер Хелм, возьмите конверт, а я подожду вас в вестибюле.

Когда я спустился, швейцар уже подогнал красный «спитфайер» к двери отеля. Ехать нам предстояло недалеко, и проще было взять такси, но если меня намеренно выманивали из «Клариджа», то я предпочитал впоследствии располагать своей машиной. И кроме того, все могло кончиться тем, что ее бросили бы на улице, где она простояла бы до тех пор, пока полиция не отгонит бедолагу в участок. Но мне пришлось пойти на такой риск.

Девушка не сразу смогла занять свое место в машине. В эти спортивные модели просто так не сядешь: сначала надо опустить заднюю часть на сиденье — чтобы облегчить вам эту задачу, автоконструкторы предусмотрели специальный поручень на крыше, — после чего одновременно забросить обе ноги внутрь. Но она попыталась сесть, выставив вперед левую ногу и низко пригнувшись, благосклонно позволив прохожим полюбоваться своим нейлоновым бельем, прежде чем ей удалось полностью загрузиться. Она все еще приводила в порядок плащ и юбку, когда я уселся рядом за руль и запустил свою красную бомбочку, оглашая подернутую сумерками улицу стрельбой из выхлопной трубы.

Долгое время многие англичане — Кроу-Бархем в том числе — рекомендовали мне «Браун» как один из лучших в Лондоне отелей. «Кларидж», по оценке сих британских гостиничных экспертов, более музей, чем общежитие. С тех пор, как я в последний раз останавливался в «Брауне», много воды утекло, но я нашел, что здесь почти ничего не изменилось: заведение, отличавшееся от того, которое мы только что покинули, чуть менее показным шиком и чуть меньшим — но только чуть — количеством американок в мехах, порхающих по вестибюлю, точно тополиный пух.

Номер на втором этаже, куда мы с довольно-таки вороватым видом проникли, мог бы с успехом заменить стенной шкаф в роскошных апартаментах, предоставленных нам с Уинни в «Кларидже». Ну, или почти. Здесь было достаточно места для двух кроватей нормального размера, небольшого письменного стола, набивного кресла, пары стульев, комода, платяного шкафа и телефонного столика. Однако если бы вы вздумали заняться утренней гимнастикой в этом номере, вам пришлось бы удовольствоваться приседаниями или же надо было выдвигать всю мебель в коридор.

Новенький пластиковый чемодан бледно-зеленого цвета стоял, открытый, на багажной подставке у изножья ближайшей кровати. На нем было нужное количество наклеек, извещавших о его передвижении по воде и по воздуху через Атлантику. Что ж, никто из тех, кто занимается нашим ремеслом, не упустил бы столь важную деталь. В углу стояла закрытая сумка и шляпная коробка из того же материала, с такими же наклейками. Из раскрытого чемодана проглядывало новенькое симпатичное белье, явно еще не надеванное. У кровати на полу стояли новенькие симпатичные шлепанцы — такие, знаете, пикантные, состоящие всего лишь из подметки на каблучке и крошечной перемычки спереди.

Поскольку дело шло к вечеру, а европейцы относятся к своим служебным обязанностям очень серьезно, горничная уже разобрала одну из кроватей и приготовила ее для отходящей ко сну постоялицы. Длинная, бледно-зеленая, с блеском нейлоновая ночная рубашка и такой же пеньюар были разложены на кровати. Оценив соблазнительность сего зрелища, я зачел одно очко в пользу хозяйки номера. Коротенькие ночнушки, возможно, и выглядят ангельски мило, но кому же охота ложиться в постель с премилым ангелочком? То есть я хочу сказать, что, не страдая синдромом Лолиты, затрудняюсь испытывать сексуальное возбуждение при виде женщины, закамуфлированной под чью-то младшую сестренку. Это практически и невозможно, если она похожа на Питера Пэна.

Нэнси, кажется, была удивлена и смущена столь интимным видом своих покоев. Во всяком случае, она поспешно рванулась вперед, точно намереваясь застелить маняще разобранную постель и убрать соблазнительные ночные одеяния с глаз долой, но вовремя взяла себя в руки и отказалась от этой затеи.

— Положите свои вещи куда-нибудь, — только и сказала она.

Ее голос звучал спокойно, возможно, чуточку подчеркнуто спокойно, к тому же она отвернулась, чтобы я не мог видеть ее лица. Прежде чем я успел предложить свою помощь, она выскользнула из дождевика и повесила его в шкаф — массивный деревянный истукан, который является непременным украшением всех гостиничных номеров в Европе, поскольку местной архитектурой не предусмотрены встроенные платяные шкафы. Она повернулась ко мне. Если у нее и были какие-то проблемы с самообладанием или совестью, то она очень быстро их разрешила. Взгляд зеленовато-карих глаз был ясным и простодушным.

— Не хотите ли выпить, мистер Хелм? Я купила в, самолете набор на лотке беспошлинной торговли. Можем заказать в номер лед.

Я положил шляпу, пальто и конверт с бумагами на стул.

— Говорят, британцы предпочитают пить виски неразбавленным, так что не будем беспокоить администрацию. Если они в состоянии пить чисто виски, то и мне это под силу. ^

— Тогда возьмите на комоде початую бутылку «скотча» и два стакана. Обслужите нас, дока… я надену что-нибудь поудобнее.

Она запнулась на последней фразе. Я не удержался и бросил на нее пронзительный взгляд: всерьез ли она? То есть это одна из самых избитых фраз в мире. Ставлю пять против двадцати, что Ева попросила Адама минутку подержать яблоко, пока она сходит и наденет что-нибудь поудобнее, хотя анналы уверяют, что в то время на ней не было ни лоскутка. Под моим взглядом Нэнси порозовела. Я усмехнулся.

— Ну конечно! Я ведь понимаю, что ваш пояс нестерпимо жмет, — я снова по-волчьи осклабился, взял с кровати зеленые нейлоновые одеяния и с поклоном передал ей. — Разумеется, мы не потерпим, мэм, чтобы ваши страдания продлились хотя бы минутой больше, чем это необходимо.

Она взяла белье и, постояв в нерешительности, направилась к ванной. Потом резко обернулась.

— Черт вас возьми! — бросила она. — Нечего насмехаться над девушкой только потому, что она не привыкла, как вы, к частым разъездам и плохо знакома с гостиничным бытом.

Она прошествовала к шкафу, положила белье внутрь, закрыла дверцу и снова обернулась ко мне.

— Ну вот и все, мистер Хелм, если вам так приятнее. Семейная Библия и прочие бумаги вон там на столе. Можете приступать к их изучению.

Я почувствовал себя так, точно меня укусил слепой новорожденный кутенок. Она-то настроилась по-быстро-му провернуть этот банальный ритуал — спиртное, полупрозрачная ночнушка и прочая, — но я оскорбил ее, не врубившись в ситуацию и не выказав ей подобающего уважения. Я совершил ошибку. Я отнесся к ней, как к опытной агентше, достаточно часто прибегавшей к помощи секса, и потому способной немного позубоскалить над этим, она же явно была новичком и воспринимала все происходящее с убийственной серьезностью, ожидая от меня аналогичного отношения.

Я почувствовал себя ужасно неловко, словно меня застукали в момент совращения малолетней, и заявил грубовато:

— Перестаньте! Вы же прекрасно понимаете, что я пришел сюда не Библию читать! — и осекся. Она не улыбнулась и не вымолвила ни слова. Ее глаза смотрели на меня с неумолимой враждебностью. Я поспешно добавил — Ну ладно, ладно, не кипятитесь! Библию, Библию…

Нэнси еще была не до конца уверена, что я не отколю какую-нибудь грубость, и я заметил, как разгладилось ее лицо, когда я отвернулся. Я подошел к креслу и, развернув его к столу, сел спиной к ней. Через какое-то время я услышал, как она выдохнула и издала своего рода извиняющийся смешок, точно ничего страшного и не произошло, раз я решил вести себя как паинька. Нэнси закопошилась у комода, раздалось бульканье, потом она подошла с двумя наполненными стаканами и передала мне один.

— Вот ваше виски, мистер Хелм.

— Благодарю!

Она взяла мой коричневый конверт.

— Это ваши бумаги? Не возражаете, если я взгляну?

— Сделайте одолжение.

Она отправилась к большому креслу в углу, села и поставила свой стакан на край стола. Я заметил — ибо у нас вырабатывается привычка при определенных обстоятельствах замечать такие мелочи, — что к виски она не притронулась. Я взял свой стакан, краешком глаза наблюдая за ней. Она в этот момент зажигала торшер и, казалось, не замечала меня. Потом раскрыла конверт, не выказывая ни малейшего интереса к тому, отпил я из стакана или же умирал от жажды.

Разумеется, спиртное не обязательно должно было быть отравлено— на этот раз. Возможно, ей хотелось познакомиться со мной поближе, чтобы завоевать доверие— это сближение могло произойти, скажем, на ближайшей кровати, — прежде чем захлопнуть мышеловку. Но даже если в виски был подсыпан наркотик, мне ничего другого не оставалось, как только послушно выпить его залпом, в надежде, что проснусь в нужном адесре — желательно в Шотландии — и что между мной и девушкой, которой я должен был ассистировать, и человеком, которого нам обоим вменялось ликвидировать, было бы как можно больше заборов, решеток и запертых дверей.

Я решил про себя: хватит тянуть время, но отвратительное ощущение неопределенности продолжало мучить против моей воли. Так всегда бывает перед тем, как собираешься необратимо ввергнуть себя в пучину рискованных действий. Всегда свербит вопрос: «А верно ли я оценил ситуацию»? Я все думал о том, что Бьюкенен, как и другие до него, считавшие себя — справедливо или нет, это другой вопрос— не менее хитроумным, чем я, оценили ситуацию неверно. Иначе и быть не могло. Ведь они мертвы. Я попытался ободрить себя мыслью, что каждый из них после поимки прожил еще достаточное время, чтобы успеть подхватить суперзаразную болезнь, но почему-то от этой мысли будущее не представилось более радужным.

Я нянчил стакан в ладонях, грел его, точно в нем было налито редкое бренди длительной выдержки, и притворялся, будто разглядываю бумаги на столе. Потом я поднес стакан к губам. Девушка была поглощена чтением какой-то фотокопии. Я приготовился отпить виски. Меня спасло отсутствие льда и то, что я слишком долго тянул время. Как только жидкость коснулась моих губ, я почувствовал неуловимый запах, струящийся с поверхности нагретого алкоголя. Если бы содержимое стакана оставалось холодным, я бы не учуял этот цветочный аромат, который никогда не исходит от хорошего шотландского виски, как, впрочем, и от дрянного.

Неуместный в этом стакане аромат отдавал фиалками. И тут я понял, с чем имею дело. Мы впервые обнаружили это зелье пару лет назад в вещах задержанного нами агента с той стороны: нечто очень замысловатое, изготовленное их смышлеными химиками— бесцветная, безвкусная жидкость без запаха, полностью растворяющаяся в воде или алкоголе. Вещество было достаточно летучим, так что если бы медицинские эксперты, задействованные в том деле, не соблюли необходимые предосторожности и не работали с похвальной поспешностью, они бы ничего не обнаружили ни в остатках жидкости на дне стакана, ни в организме бедняги, выпившего эту жидкость. Действующее практически мгновенно, вещество называлось «петрозин-К.».

Потенциально «петрозин-К.» мог стать незаменимым оружием в их арсенале средств для проделывания всяких грязных штучек, и он, по-видимому, прошел все необходимые лабораторные тесты. Однако при использовании в полевых условиях, как и многие другие новейшие химсредства, «петрозин» обнаружил существенный изъян: он обладал недостаточной стойкостью. Хотя, как можно предположить, ученые провели всевозможные испытания на его чувствительность к воздействию света, изменению температуры и взбалтыванию, когда их агенты при выполнении заданий стали перевозить его, он легко распадался и вступал в реакцию с собственными продуктами распада весьма странным образом. Своих свойств он не утрачивал, однако возникали следы ароматических соединений — по терминологии химиков, сложные эфиры, — придававшие ему легко опознаваемый запах, который какой-нибудь шибко романтический чудак мог бы уподобить аромату фиалок.

По-видимому, им так и не удалось справиться с этой проблемой. Спустя шесть или восемь месяцев мы стали встречаться с другими столь же малоприятными снадобьями и больше не слышали о «петрозине-К.». Однако их бывший агент— или некто, прикидывающийся их бывшим агентом, который приблизительно в то же время впал в немилость, — вполне мог иметь с собой образец старого яда в количестве, достаточном, скажем, для того, чтобы зеленоглазая девушка, по его наущению, влила отраву в мой стакан или в бутылку виски.

Я постарался не глядеть в сторону так называемой Нэнси Гленмор. В конце концов, ведь не в первый раз меня пытались убить. И даже не в первый раз пытались отправить в ад, избрав для этого химический маршрут. Просто я не ожидал, что очередная попытка будет сделана именно сегодня. Я предполагал, что, как Бьюкенен и прочие, я им нужен живым— по крайней мере, хотя бы временно. Пожалуй, более всего я был потрясен не столько самой этой попыткой, сколько тем фактом, что, считая себя большим умником, я чуть не стал соучастником собственного убийства. Что ж, следующий ход был самоочевиден.

Я чуть отвернулся от Нэнси, закинул голову и притворился, будто сделал изрядный глоток. Потом собрался поставить стакан на стол и выронил его — стакан упал на пол и разбился вдребезги. Я издал горлом задыхающийся всхлип, приподнялся и, выбрав на полу местечко, не засыпанное битым стеклом, грохнулся ничком на ковер. По-моему, представление удалось.

На миг в комнате воцарилась тишина. Потом я услышал торопливое шуршание бумаги. Это моя миленькая родственница-убийца отложила фамильный архив, чтобы предпринять решительные действия.

— Мистер Хелм! — позвала она неуверенно, а потом более решительно. — Мистер Хелм!!!

Я услышал, как она поднялась с кресла, подошла и присела надо мной. Я почувствовал осторожное прикосновение ее руки.

— Мистер Хелм! Мэтью! — В ее голосе появились истерические нотки. — Черт побери, да он в обмороке! Господи, что же делать…

Она явно играла наверняка — возможно, у нее были свои основания опасаться невидимых микрофонов в этом номере. Она выпрямилась, даже не пощупав мой пульс и не проверив реакции зрачков, что было с ее стороны грубой накладкой, впрочем, вполне объяснимой: она, как я надеялся, просто не сомневалась, что смертельное снадобье сделало свое дело. И теперь, подумал я, если уж мне сегодня на самом деле везет, она должна снять телефонную трубку и доложить об успешно выполненном задании. Даже если она будет говорить шифром, я смогу уловить хотя бы намек…

Я вдруг услышал короткое сдавленное рыдание — стон отчаяния и страха. Я открыл глаза. Нэнси Гленмор стояла у стола со своим стаканом в руке— он был наполовину пуст. Она точно окаменела, с ужасом глядя на стакан. Рот ее был полуоткрыт, и она, похоже, пыталась вздохнуть, одновременно силясь понять, что с ней такое происходит. Потом стакан выскользнул из ее ладони и упал на ковер— содержимое выплеснулось, но стакан не разбился. Она повалилась на пол…

Когда я дотронулся до нее, она была вполне мертва.

Глава одиннадцатая

Присев на корточки возле неподвижного тела, я не мог отделаться от мысли, каким плохим кавалером сегодня оказался. Менее чем за шесть часов я по собственной оплошности упустил одну даму, безрезультатно измучил другую — и теперь вот безвозвратно потерял третью, дав ей испить яд прямо на моих глазах. Тот факт, что мои глаза в этот момент были закрыты, меня нимало не оправдывал.

По правде говоря, чтобы раздумывать о таких вещах, стоя над еще не остывшим трупом молоденькой девушки, надо обладать довольно-таки эгоцентрическим взглядом на мир. Этот день оказался неудачным — и последним — также и для Нэнси Гленмор. Лежащая на ковре девушка казалась какой-то маленькой и точно сломанной: с прядью темных волос, упавших ей на лицо, в обвившейся вокруг бедер гленморской юбке— дурацкой осовремененной версии старого шотландского килта, из-за которого у меня к ней с первого же момента возникло предубеждение. И я подумал: хватило бы мне благоразумия поверить ей, если бы ей хватило благоразумия надеть настоящую старомодную шотландку?

Ибо сама ее смерть, очевидно, свидетельствовала, что весь рассказ от начала и до конца был правдой. Конечно, если бы она была той, за кого я ее принял, — вражеским агентом, заманившим меня сюда, чтобы отравить, она бы не притронулась к спиртному. Была, правда, еще слабая вероятность того, что она вражеский агент, каким-то образом допустивший ошибку в расчетах или ставший жертвой двойной игры. Но эти доводы с очень большой натяжкой можно было счесть объяснением того, что она сделала, или того, что сделали с ней.

Простейшее и наиболее вероятное объяснение заключалось в том, что она была именно той, за кого себя выдавала, — юной туристкой из Штатов, вознамерившейся посвятить студенческие каникулы поискам предков в Европе. В ходе этих поисков она узнала о дальнем родственнике, занимающемся тем же. Ею овладело естественное любопытство, и она решила этого родственника отыскать. Вероятно, находясь вдали от родительского дома, она сама считала свое поведение рискованным, смелым и достаточно безрассудным, чтобы— так нервно, так по-дилетантски, конечно, — дать мне понять, что готова рассмотреть любую интересную идею, включая и половую связь, которую «кузен Мэтью» мог бы ей предложить.

Я-то, дурак, усмотрел в ее поведении признаки зловещего заговора, ибо ожидал и даже надеялся оный заговор обнаружить. Но то, что возбудило мои подозрения, объяснялось довольно просто: я имел дело с неопытной девчонкой в походном костюме, приобретенном ею специально для такого умопомрачительного путешествия, должного, по ее представлениям, обернуться легкомысленным и незабываемым приключением за границей — и к черту, поелику возможно, старую ханжескую мораль! Но она оказалась в Лондоне в неудачное время, посетила не ту контору, предложила себя не тому человеку, и вот теперь была мертва.

Я нагнулся к мокрому пятну на ковре, принюхался — и ощутил уже испаряющийся слабый аромат фиалок. Я выпрямился и подошел к комоду осмотреть бутылку.

В закупоренном сосуде запах оказался куда сильнее. Совершенно очевидно, что в ее отсутствие кто-то проник в номер и налил адского снадобья в виски. Из этого факта вытекал следующий вопрос: кому понадобилась ее смерть?

Итак, она ходила на Уилмот-сквер. Она разговаривала с настоящим — голубоглазым — Уоллингом. Можно было почти не сомневаться в существовании связи между ее смертью и визитом к этому человеку, которого, как я знал, впоследствии пытали с целью получения какой-то информации. По-видимому, он сообщил или дал ей нечто, представлявшее угрозу для Бэзила и его сатрапов. А после того, как она ушла от Уоллинга, его схватили и силой попытались выведать, что это было.

Но с другой стороны, размышлял я, возможно, все дело вовсе не в том, что он ей сказал. Бэзил установил в конторе подслушивающую аппаратуру — на это указывал тот факт, что ему было известно о бизнесе Уоллинга достаточно, чтобы очень убедительно выступить в роли его двойника. Все, о чем Уоллинг говорил с Нэнси, было подслушано. Значит, он дал ей что-то, что не представляло для нее никакого интереса, но могло иметь большую ценность для меня. Судя по ее же собственным словам, она заявила о своем желании связаться со мной прямо там, в конторе Уоллинга. Она спросила у Уоллинга, как найти меня в Лондоне…

Все оказалось очень просто и стало лишним свидетельством того, сколь хороших результатов можно добиться, заставив себя немного пошевелить мозговыми извилинами. Я нашел это в ее сумочке: сложенный квадратик простой белой бумаги, вырванный из блокнотика для записей. Судя по всему, она даже не разворачивала его. Ей просто не было нужды сверяться с этой бумажкой, чтобы вспомнить имя и адрес, названные Уоллингом.

Я развернул листок: «Мэтью Хелм, «Кларидж». Ниже торопливо приписаны три слова: «Проверить Броссак, Сазерленд». Наконец-то в моих руках оказался ключ!

Внимательно, чтобы не сказать подозрительно, изучив надпись— я не имею привычки верить в чудеса, — я встал и подошел к столу. Малышка прибыла сюда хорошо экипированной. Вдобавок к подробной информации о своей семье, которой она намеревалась со мной поделиться, она привезла с собой карты. Это были генеалогические карты Шотландии, карты проезжих дорог и даже набор мелкомасштабных контурных карт Бартоломью, которых требовалось не меньше дюжины, чтобы составить из них полную карту основной территории Шотландии. Эта находка заставила меня со всей остротой ощутить утрату. Я вот что хочу сказать: готовые на все девицы встречаются в наши дни довольно часто, но вот девушки рассудительные настолько, чтобы понимать истинную цену хорошей карте, большая редкость.

Теперь я примерно знал, где следует начинать поиски. Сазерленд — графство на северо-западе Шотландии. По сути дела, это единственное графство в тех местах. Когда я начал изучать карту нужного района, в дверь постучали. Тихий вежливый стук— так могла бы постучать горничная, принесшая свежую смену полотенец, или знакомый, не желающий тревожить обитателя номера, возможно, занятого в данный момент чем-то весьма интимным; впрочем, у меня в Лондоне не было знакомых за исключением Кроу-Бархема.

Я торопливо сложил карту и сунул ее во внутренний карман пиджака — как и еще пару других, на тот случай, чтобы, если меня будут обыскивать, не было ясно, какой район конкретно меня интересует. Найденный в сумочке Нэнси клочок бумаги я затолкал в носок, что было лучшим тайником, нежели бумажник или ленточка шляпы, хотя и не особенно надежным. Я бы предпочел его уничтожить, но еще не до конца его обследовал: В дверь снова так же осторожно постучали. Я убедился, что все вещи Нэнси в ее сумочке, а сама сумочка лежит на столе, как бы небрежно туда брошенная. Потом мрачно взглянул на мертвую девушку, лежащую на полу.

Я счел, что было бы кощунственно перетаскивать друп в ванную или заталкивать его в платяной шкаф. Ведь она все-таки была моей родственницей и не заслуживала унижения ее достоинства, которое ей удалось сохранить даже в момент смерти. К тому же любопытные, кто бы они ни были, все равно обыскали бы и ванную и шкаф. Я просто достал револьвер и пошел к двери — ив этот момент в дверь в третий раз постучали, громко и нетерпеливо.

— Мэт! — произнес знакомый голос. — Мэтью, милый, впусти меня!

Я не мог не узнать этот голос: существовала единственная женщина — по крайней мере, в Лондоне, — которая нарочно называла меня «милый» всякий раз, когда застигала в комнате с другой женщиной. Я вздохнул, опустил курок и сунул револьвер в карман, не выпуская, впрочем, из ладони. Я приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы выскользнуть из номера в коридор.

— Привет, Вадя! — сказал я, закрывая за собой дверь.

Со времени нашей последней встречи она быстро обрела хорошую форму. Ее прическа вновь превратилась в аккуратную, хотя и не столь живописную конструкцию. Измятый костюм и порванную блузку заменило прямое черное платье без рукавов — настолько прямое, насколько позволяли линии фигуры. Цветастый шифоновый шарфик она повязала на шею с таким стратегическим расчетом, чтобы скрыть синяки, которые не удалось замаскировать тональным кремом. На ней были черные чулки с вызывающим узором— последний писк моды этого сезона (подозреваю, что всякая женщина имеет затаенное желание походить на уличную девку) — и черные туфельки на каблуках.

— Это очень любезно с твоей стороны, Вадя, — сказал я. — И я, разумеется, тебе благодарен. Но, ей-Богу, в этом не было никакой необходимости.

Она нахмурилась.

— Да о чем ты говоришь, милый?

— А разве ты пришла не за тем, чтобы вернуть мой плащ? Я-то думал, ты боялась, что я без него подхвачу насморк.

— Ты, как всегда, шутишь. Твой плащ лежит у меня в номере, — сказала она со смехом. Потом перевела взгляд на оттопыривающийся карман моего пиджака. — А в этом есть необходимость? Тебе бы надо быть посдержаннее, Мэтью, а не то ты превратишься в одного моего знакомого, который, даже бреясь, прицеливается из «пушки» в собственное отражение в зеркале и приказывает ему не шевелиться.

Эти слова избавили меня от вежливых преамбул, и я сразу взял быка за рога:

— Так какого черта ты здесь делаешь, куколка?

— Я? Иду по твоему следу, конечно же! — ответила она. Ее лицо выражало святую невинность. — Или скажем так: я защищаю свои интересы. Мы же работаем вместе, не так ли? У нас же уговор. Когда я вижу, как ты о чем-то беседуешь с другой женщиной или заходишь к ней в номер, я начинаю тревожиться. Об этом мы не договаривались.

— Что-то я не припомню таких железных договоренностей, — заметил я.

Она улыбнулась.

— Наверное, я употребила неудачное выражение. Возможно, мы не договаривались, а имели это в виду. Но в деле с Макроу мы же работаем вместе, разве нет? Даже невзирая на твое безобразное поведение сегодня днем, которое я тебе великодушно прощаю. — Она тронула себя за шею и уронила руку. — И если тут замешана другая женщина, почему бы мне с ней не познакомиться? Итак, кто она, Мэтью?

Я пожал плечами.

— Просто девочка, которая, по ее мнению, приходится мне родственницей. Она попросила меня взглянуть на ее семейный архив.

Вадя внимательно посмотрела на меня, потом откинула голову назад и расхохоталась с нескрываемым весельем.

— Ты такой забавный, милый! Сначала — женушка, теперь троюродная кузина. Но ты же, конечно, не думаешь, будто я… поверю…

Подобную реакцию я ожидал. Иногда правда бывает полезнее лжи.

— Черт побери, хочешь верь, хочешь нет.

— Мэтью, пожалуйста! Я все еще не очень верю в этот твой брак и в эту твою молодую жену. Так что не надо теперь молоть чушь еще и про каких-то твоих родственниц!

Я пожал плечами.

— Ну ладно. Эта девушка— отчаянная Мата Хари, £.пистолетом в сумочке и с ножом в чулке. Так тебе больше нравится?

— И ты разрешишь мне с ней познакомиться?

Я снова пожал плечами.

— Почему нет? Иди, познакомься!

Я раскрыл двери и отступил в сторону. Вадя поправила шарфик на шее и вошла в номер. Она резко остановилась на пороге, я услышал, как у нее перехватило дыхание, и отметил, что ее ладонь дернулась не к сумочке, а к груди.

— Поосторожнее! — посоветовал я. — Этот «тридцать восьмой специальный» производит столько шуму! — Левой рукой я нащупал дверную ручку, закрыл дверь и запер замок.

После минутной потери речи Вадя тихо усмехнулась.

— Кажется, мы уже играли эту мизансцену? Это ты ее убил, Мэтью?

— Слушай, может быть, ты все-таки соберешься с мыслями? Минуту назад ты настаивала, что она моя сообщница, теперь ты хочешь представить ее моей жертвой. Нет, я не убивал. А ты? — Вадя не ответила, и я добавил: — Кто-то подсыпал яд вон в ту бутылку на комоде. Малышка выпила первой. Потому-то я все еще жив. — Опустив несколько деталей, я сказал ей более или менее правду. — Яд, по-видимому, «петрозин-К.». Полагаю, тебе известно это зелье.

— Конечно. Но он оказался недостаточно эффективным. Вот уже несколько месяцев, как нас им не снабжают.

— Но ведь немного могло заваляться у тебя на дне сумочки или в дальнем ящике комода.

— Зачем мне ее убивать, Мэтью?

Я пожал плечами.

— Откуда я знаю? Но странное совпадение: я приезжаю в Лондон с женой, и тут же она исчезает, а ты сидишь в коктейль-холле отеля. Я знакомлюсь с девушкой, и ее сразу же отравляют, а ты толчешься в коридоре под дверью ее номера. И на сей раз поблизости нет никаких азиаток, на которых безнаказанно можно свалить вину за происшедшее. Может быть, по какой-то причине ты хочешь, чтобы я имел дело только с тобой, а, Вадя? Мне лестно так думать. И все же, зачем ты сюда пришла, скажи мне на милость: может быть, подменить отравленную бутылку нормальной и направить полицию по ложному следу?

Вадя издала тихий горловой смешок.

— Твои догадки гениальны, но посмотри на меня, милый! Просто взгляни на меня. Допускаю, что в этом дурацком костюме мадам Дюмэр я произвожу впечатление женщины с очень аппетитной фигурой, но тем не менее не настолько же я разжирела, чтобы спрятать бутылку шотландского виски под платьем. Если я пришла подменить бутылки, то где эта самая бутылка? — Она устремила на меня взгляд. — Но ведь ты сам непоследователен. Если я избавляюсь от молоденьких девушек, чтобы завладеть тобой, как ты скромно предположил, стала бы я вливать яд в бутылку, из которой ты и сам мог бы пить? Мне дан приказ сотрудничать с тобой, Мэтью, а не убивать. И пока задание не выполнено, я не представляю для тебя опасности.

Нельзя сказать, что это был железный аргумент, но я решил ей поверить, приняв ее слова за рабочую гипотезу. Пожалуй, чему я и впрямь поверил, так это ее невольному испугу при виде мертвой девушки— этого она не ожидала. По крайней мере, мне так показалось. Я вынул руку из кармана и усмехнулся.

— О’кей, Вадя. Это было просто предположение. Вот я и подумал, что не грех бы его проверить. Ладно, теперь нам лучше отсюда сматываться. Дай я только соберу свои вещи да сотру «пальчики». Нет смысла облегчать жизнь британским сыщикам…

Я замолчал и приложил палец к губам. Кто-то шел по коридору. Я думал, что человек пройдет мимо, но шаги замерли перед нашей дверью. Я махнул Ваде рукой. Она кивнула, наклонилась, чтобы снять туфельки, и, осторожно ступая на цыпочках, скрылась в ванной. Я быстро оглядел номер. Мертвая девушка с валяющимся возле нее стаканом производила очень убедительное впечатление, что ее отравили. Я подошел к своему разбитому стакану, осторожно улегся на ковер, закрыл глаза и задышал как можно более неслышно.

Ждать пришлось целых три минуты, в течение которых некто в коридоре, по-видимому, прислушивался. Наконец я услышал щелчок вставляемого в замочную скважину ключа, и дверь распахнулась…

Глава двенадцатая

Все произошло так гладко, словно мы репетировали эту сцену на протяжении многих часов. Я услышал, как наш визитер, оказавшись в номере, запер дверь и двинулся вперед. Потом он что-то поставил на стол, на мгновение замер у тела Нэнси и приблизился ко мне. Я лег таким образом, что ему пришлось подойти ко мне, обогнув стол и стул, со стороны ванной. Когда он остановился, заняв нужную позицию, я чуть шевельнулся и издал слабый стон.

Я услышал, как он от неожиданности отпрянул. За его спиной что-то быстро, хищно метнулось, затем последовала краткая схватка, послышался сдавленный вздох и ужасный клекот, за которым раздался шумный выдох и стук упавшего на пол тела.

Голос Вади произнес:

— Можешь вставать, Мэтью.

Я поднялся и отряхнулся от пыли. Она спокойно надевала туфли. Шарфик, который она повязала на шею, теперь висел у нее на руке, скрученный наподобие жгута. Ясное дело, он не был столь непрочным, каким казался издали. На ковре лицом вниз лежал мужчина в темном костюме. С явно сломанной шеей, он был несомненно мертв. Я подумал, что в столь решительных действиях не было необходимости, но не стал высказывать свои претензии. Ведь парень не приходился мне другом. Однако на секунду у меня промелькнуло подозрение, что, возможно, у нее были свои причины наложить ему на уста вечную печать — а может быть, это был всего лишь урок практического мастерства, с целью продемонстрировать мне действие гарроты.

Я бросил взгляд на стол. Там стояла бутылка — точно такая же, как и на комоде, за исключением, как можно было предположить, того, что ее содержимое не представляло опасности для здоровья.

— Приношу свои извинения, мэм, — сказал я. — Похоже, что именно этот субъект пришел с целью подмены бутылок — в чем я обвинил тебя. Ты знаешь его?

Она перевернула труп ногой и, взглянув ему в лицо, покачала головой:

— Нет. А ты?

Ее отрицательный ответ прозвучал вполне убедительно, но я напомнил себе, что она всегда все отрицала столь же убедительно. Я рассмотрел нашего гостя — или, говоря точнее, гостя Нэнси Гленмор. Это был крупный смуглый мужчина со славянским лицом. Где-то я уже видел это лицо раньше.

— Не скажу, что знаком с ним, но я видел его сегодня. Этот парень сидел у нас на хвосте, в «мини», когда мы ехали в «роллсе» Кроу-Бархема…

Вадя поправляла прическу. Она разгладила скрученный шарфик и вновь грациозно набросила его на плечи, потом, нахмурившись, взглянула на лежащего человека.

— Когда ты видел его, он был один?

— Нет. Но я не рассмотрел сидящего рядом.

— Значит, второй может быть где-то поблизости.

Когда будем уходить, надо поискать его. Но сначала, думаю, стоит еще разок все здесь осмотреть.

— Зачем? — небрежно спросил я.

— Как же ты глуп, милый! — ответила, бросив на меня быстрый взгляд, Вадя. — Возможно, он пришел подменить только бутылки, но, возможно, и еще за чем-нибудь. Должна же быть у него какая-то причина отравить девушку. Поищи в комнате и в сумочке. А я обыщу девушку…

— Малышку не трогай! — бросил я.

В комнате повисла тишина. Вадя демонстративно выпрямилась и, отойдя от распростертого на полу тела, взглянула на меня.

— Значит, все-таки что-то было! — прошептала она. — И это у тебя.

— Что-то было. И оно у меня, — ответил я.

Она была профи. У нее на языке вертелись десятки вопросов, которые ей, конечно, не терпелось задать, но она колебалась только мгновение. Естественно, что я сам ей все расскажу, когда— и если— сочту это нужным. Пока же донимать меня расспросами было совершенно бесполезно и унизительно. Она пожала плечами.

— В таком случае, нам здесь больше делать нечего.

Она подошла к двери. Я двинулся следом и выпустил ее в коридор. Выйдя за ней, я не удержался и бросил взгляд через плечо, а потом плотно закрыл дверь. Малышка все так же лежала на полу в помятой гленморской шотландке. Позади нее лежал человек, вероятно, несущий прямую ответственность за ее смерть. Во всяком случае, его попытка подменить бутылки указывала на него, как на возможного убийцу, подлившего яд в виски. Его смерть можно было бы назвать карой, но это не многим могло помочь Нэнси Гленмор.

Мы вышли из отеля, не возбудив повышенного внимания к себе ни когда спускались по лестнице, ни когда шествовали через вестибюль. Уже сгущались лондонские сумерки. Никто не увязался за нами от отеля. Дождь ненадолго прекратился, и асфальт высыхал. Однако Ваде в платье без рукавов было слегка прохладно. Наверное, она была способна простужаться как самая обыкновенная женщина. Когда мы сели в «спитфайер», инстинкт джентльмена подсказал мне включить печку, за что я не услышал слов благодарности. Она сосредоточенно пудрила нос, смотрясь в крохотное зеркальце, вмонтированное в крышку косметички.

Наконец она захлопнула косметичку.

— Никаких признаков малютки-«остина», но за нами едет «ягуар», — объявила она. — Трое мужчин. Мне почему-то кажется, что это твои британские друзья. Англичане, похоже, имеют склонность к агентам с честными лицами и к роскошным транспортным средствам.

Я уже заметил следующий за нами черный седан.

— Спрошу у Леса, — сказал я. — Он что-то говорил о «ягуаре», да и в любом случае надо ему позвонить.

— Кроу-Бархем? — в ее голосе прозвучала опасливая нотка. — Что ты на этот раз задумал, милый? Ваше последнее совместное мероприятие пришлось мне не по вкусу.

Я усмехнулся.

— Ах ты недоверчивая коммунистическая сучонка! И к тому же с садистскими наклонностями. Если бы ты не убивала направо-налево людей без всякой надобности, мне бы не пришлось просить его замолвить за тебя словечко в полиции. Или ты бы предпочла, запутывая следы, удирать от легавых до самой Шотландии?

Когда я упомянул конечный пункт своего путешествия, она бросила на меня взгляд исподлобья, но ничего не сказала. Заметив телефон-автомат, я остановился. Войдя в будку, я увидел, что «ягуар» остановился в квартале позади нас и выключил фары. Я решил, что эта слежка слишком явная и неприкрытая, чтобы быть серьезной. Хитрые ребята. Все в Лондоне вели себя хитро, кроме меня, хотя мне было самое время похитреть.

Я умудрился сориентироваться в сложной комбинации кнопок на переговорном устройстве — иные из британских платных телефонов имеют больше кнопок, чем трансмиссия старого «крайслера», — дозвонился до приемной, представился и попросил Леса, как уже однажды делал это сегодня. На сей раз после моей просьбы в трубке повисла странная тишина, точно я сморозил какую-то глупость. После паузы незнакомый мне мужской голос в трубке прогнусавил:

— Чарльз Старк.

Я вспомнил, что говорил мне Лес: полковник Старк — его нынешний начальник. Голос продолжал:

— Мы полагаем самоочевидными следующие истины: что все люди созданы равными…

— Да, сэр, — подтвердил я, подмигнув Ваде, наблюдавшей за мной из машины. Несомненно, я наткнулся на человека, который строго придерживался секретных инструкций, глупейших паролей и прочей ерунды. Ритуал идентификации национальной принадлежности англо-американских граждан, разработанный каким-то башковитым бюрократом, требовал от меня в ответ на параграф из «Декларации независимости» процитировать «Великую хартию вольностей», и я дал полковнику верный отзыв:

— «Никакие налоги, исключая обычные, не должны взиматься кроме как с согласия совета прелатов и великих баронов».

— Очень хорошо, мистер Хелм. Я так понимаю, что вы просили к телефону Кроу-Бархема?

— Именно так, сэр. — Мне нетрудно лишний раз произнести «сэр», общаясь с обладателями властных голосов и воинских чинов. — А что, что-то не так, сэр?

— Надеюсь, что нет, мистер Хелм, — веско произнес полковник Старк. — Тем не менее от Кроу-Бархема нет никаких известий: во второй половине дня он не сделал регулярного доклада, как того требует инструкция. И у нас о нем нет никаких сведений. В последний раз его видели выходящим из отеля «Кларидж» вместе с вами и некоей леди, если мне будет позволено столь вольное употребление этого слова…

Закончив разговор с полковником, я сделал короткий звонок нашему местному связнику и попросил его передать в Вашингтон последние сведения о том, как разворачиваются события, и заодно задал пару вопросов, на которые ожидал скорейшего ответа. Когда я вернулся за руль, Вадя снова пудрила нос, поглядывая в зеркальце на стоящий позади нас седан. Она бросила на меня довольно-таки подозрительный взгляд, но не стала задавать вопросов. Это одно из преимуществ работы с профессионалом, даже с таким, чье поведение непредсказуемо, а политические цели прискорбны, — по крайней мере, вы избавлены от всех этих «почему» да «зачем», которыми вас забрасывает любопытный дилетант. Когда я нажал на акселератор, Вадя собралась было захлопнуть косметичку с зеркальцем.

— Не закрывай, — попросил я. — Постараюсь от них оторваться. Докладывай мне обстановку.

— Хорошо. — Она снова поднесла зеркальце к глазам. — Они включили фары. Едут за нами, в квартале от нас.

— Что ты сотворила с Кроу-Бархемом? — спросил я.

Не отводя глаз от зеркальца, она воскликнула:

— Послушай, милый! Какое ужасное преступление я совершила на этот раз? Он что, пропал?

— Судя по всему, да. Я только что говорил с его боссом, полковником Старком, который не считает тебя леди!

Она расхохоталась.

— Ах, как это несправедливо со стороны полковника! И что же — теперь я буду нести ответственность за всех умерших и пропавших без вести сегодня в Лондоне?.. Они повернули. И едут прямо за нами. Теперь в двух кварталах. Поезжай чуть быстрее… Значит, полковник Старк обвинил меня в расправе над его аристократическим сотрудником?

— Он, можно сказать, обвинил в этом нас обоих. Как бы там ни было, полковник приказал немедленно явиться к нему для объяснений.

Она взглянула на меня.

— Но ты, похоже, туда не торопишься, милый? Или они сменили адрес с тех пор, как мне его сообщили?

— Мне отдают приказы из других кабинетов, — ответил я. — Полагаю также, что и ты не горишь желанием беседовать с этим полковником?

— Да, не слишком. И что же заставляет его думать, будто мы обидели бедного сэра Лесли?

— Лес уже несколько часов не давал о себе знать, не явился на плановый рапорт. В последний раз его видели выходящим вместе с нами из «Клариджа». Однако и тебе и мне известно, что час спустя, когда он высадил меня у телефонной будки, с ним еще все было в порядке. И судя по словам Старка, он не довез тебя до отеля — по крайней мере, ни тебя, ни машину там не видели. А такой автомобиль трудно пропустить. «Роллс-ройсов» не так-то много даже в Лондоне.

Вадя смиренно сказала:

— Похоже, после этого поворота ты от них оторвался… Естественно, никто не видел, как мы вернулись в «Кларидж». Что же, по-твоему, я должна была войти в этот помпезный отель через центральный вход и пересечь помпезный вестибюль в мужском плаще, со всклокоченными волосами и в съехавших чулках? Я попросила сэра Лесли выпустить меня в полквартале от отеля и прошмыгнула в здание через… ну, это не столь уж важно.

Возможно, когда-нибудь мне придется снова воспользоваться этим входом. — Она закрыла косметичку. — Да, они отстали. Они проехали прямо через тот перекресток. Сделай правый поворот, потом, скажем, левый, и вряд ли мы их теперь когда-нибудь снова увидим. А где бы я раздобыла это платье, если бы не побывала в своем номере? Предложи Старку зайти в номер 443, и он обнаружит там на кровати твой плащ.

— Ну конечно! — сказал я. — А теперь раскрой карту Лондона — возьми вон там, на полочке под приборным щитком— и скажи, как попасть на шоссе, ведущее на север.

Я услышал шелест бумаги. Потом ее голос:

— Ты сам сказал, что человек, который остался лежать мертвым в том номере, преследовал наш «роллс-ройс», ты же его видел в «мини». Возможно, он и помог расставить западню для сэра Лесли после того, как я с ним рассталась.

— Или до того, — заметил я.

— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовалась она.

— Ты сидела на заднем сиденье, и я вернул тебе твой пистолет, помнишь? Возможно, ты сама захватила Леса и передала его водителю «остина» и его неустановленному сообщнику, после чего твой ныне покойный друг отвез тебя обратно в отель, где ты сумела переодеться, а он отправился, по твоей просьбе, к Нэнси Гленмор и отравил ее. И вот теперь ты его убила, чтобы он не смог тебя выдать.

Она звонко рассмеялась.

— Да, милый, я такая ужасная! Может, ты убьешь меня за все совершенные мной преступления или подождешь, пока мы доберемся до Шотландии? А пока скажи мне, как называется этот парк справа?.. А, вот и указатель. Теперь ясно, где мы находимся. Езжай все время прямо, пока не упрешься в широкий бульвар. Там поверни направо. — Она взглянула на меня. — Ну так что, Мэтью? Я буду жить или умру?

Я усмехнулся.

— Мне кажется, я только что изложил очень интересную гипотезу. И очень горжусь собой. Вполне возможно, что она соответствует действительности. Если я узнаю, что это так, я тебе сообщу. А пока что, пожалуйста, убери руку от спрятанного у тебя в бюстгальтере пистолета и позволь мне смотреть на дорогу.

Она снова рассмеялась и, успокоившись, развалилась на сиденье. Через некоторое время она взглянула через плечо и сказала совсем другим тоном:

— Тебе не кажется, что два иностранца в крохотной машине уж очень легко оторвались от трех местных сыщиков, устремившихся в погоню на мощном «ягуаре»? Можно подумать, что так и было задумано.

— А ты все замечаешь! Полагаю, что полковник Старк поступил очень хитро. Вряд ли он надеялся увидеть нас в своем кабинете и уж, конечно, не надеялся, что мы прискочим к нему только потому, что он нас об этом попросил. И еще я вот что думаю: когда выяснилось, что Лес пропал после того, как появился в нашей компании, Старк вычислил мою машину и поставил на нее радиомаяк — знаешь, это такая маленькая штучка, которая посылает радиосигналы. Лес говорил, что его босс обожает суперсовременное оборудование. «Ягуар» был просто маскарадом. Предполагалось, что мы его заметим, оторвемся и решим, что нам уже ничего не угрожает. Теперь Старк со своими ребятами может спокойно следить за нашими перемещениями по экрану радара на безопасном расстоянии.

— И что ты прикажешь нам делать в этой ситуации?

— Делать? — изумился я. — Не говори глупостей. Нам ничего не надо делать. Пока Старк считает, что мы едем в нужном направлении, он сделает все, чтобы обеспечить нам чистую трассу. Можно не беспокоиться, что нас остановит полиция— за убийство или за превышение скорости. Жаль, что нам не удалось заехать в отель за твоими вещами, но утром я куплю тебе зубную щетку — обещаю!

Через восемь часов мы оказались в Шотландии.

Глава тринадцатая

Водитель, знакомый с дорогами этой местности, да еще и имея быстроходный и хорошо объезженный автомобиль, возможно, смог бы покрыть такое расстояние за шесть часов, а то и меньше, потому что в Британии, как и в большинстве европейских стран, на загородных шоссе практически нет ограничения скорости. Мы же совершили этот марш-бросок в новенькой машине, которую пришлось нянчить точно младенца, а поскольку мы

в темноте не раз проскакивали нужный поворот, дорога заняла на два часа больше положенного. Когда забрезжило утро, мы уже мчались по холмистому пограничью, миновав руины старой стены Адриана, некогда возведенной для сдерживания диких северных племен от посягательств на завоеванную римлянами мирную Британию, и въехали в Шотландию близ Гретны Грин, где местные жители имели привычку бракосочетаться в спешке и, возможно, до сих пор поступают так же.

Тем не менее, по американским стандартам, это был все равно что переезд из одной страны в другую на большой скорости. Я достаточно внимательно изучил карты и теоретически знал, что Шотландия расположена от Лондона не так далеко, как Аляска, скажем, от Нью-Йорка, но не вполне отдавал себе отчет в том, что практически пределы Англии можно покинуть всего-то за одну ночную ездку. С другой стороны, я не осознал и того, что хотя Лондон от шотландской границы отделяют каких-то триста миль, потом, надо преодолеть еще триста миль по ухабистым проселкам, чтобы попасть в интересующую нас северо-западную часть Шотландского высокогорья.

Когда мы туда добрались, город Глазго уже являл собой безумное скопление колесных средств передвижения, снующих по левой стороне улиц, омытых утренним дождем. За Глазго, по мере нашего продвижения к северу, местность становилась все более труднопроходимой, дороги все более узкими, а дождь усилился, так что я уже совсем осоловел, хотя то и дело просил Вадю налить мне стаканчик черного кофе из термоса, приобретенного нами вместе с кучей прочих необходимых вещей (вроде багажной сумки и кое-какой одежды) в небольшом городишке, где мы останавливались заправиться. Эту особенность моего организма мне до сих пор удавалось как-то сохранять в тайне от Вашингтона, но тем не менее время от времени я нуждаюсь во сне. Мне все как-то не удается избавиться от этой вредной привычки, хотя я не оставляю попыток.

Очень некстати от нашего «спитфайера» вдруг начали отваливаться детали— впрочем, с маленькими британскими автомобилями это вечная история. Англичане производят лучшие в мире тачки, в смысле простоты управления и технического обслуживания, но при их сборке они почему-то пользуются картонными заклепками и пластилином. Между делом они выпускают несколько умопомрачительных «роллс-ройсов» и «роверов», желая доказать всему миру, что и они способны собрать машину на славу, когда захотят. К тому времени, когда мы выбрались из дневного потока автотуристов, спешащих к знаменитым Лох-Ломонду и Лох-Нессу, мы лишились дворников, тахометра, спидометра и ручного тормоза й я начал подумывать, когда же отвалится что-нибудь более существенное?

Видимо, я больше внимания уделял этим досадным происшествиям и своей все возрастающей усталости, а не дороге, потому что встречный «мерседес» чуть не взял нас на абордаж, а я ни сном ни духом не почуял грозящей опасности. То есть еще вечером мы установили, что на какие бы хитрости ни пустился полковник Старк и его гениальные электронщики (мы все-таки обнаружили радиомаяк, с помощью магнитной прокладки прилаженный к нашему бензобаку под сиденьями, но оставили его на месте), никто нас, судя по зеркалу заднего вида, не преследовал. Мы обсудили также и такой вариант: нас обогнали на пути из Лондона или просто позвонили здешним коллегам. Словом, нас могли сцапать, как только мы оказались в этих пустынных краях, где и было-то всего две дороги, которые противная сторона, вероятно, взяла под наблюдение. Но эта возможность как-то ускользнула от моего внимания.

Вдруг я заметил приближающийся сзади большой «мерседес». Он мигал фарами, требуя уступить дорогу. В Европе это считается в порядке вещей: неторопливый шофер должен пропустить на обгон лихача, даже если ему при этом придется проутюжить бортом придорожные кусты. Я мельком взглянул в зеркало и перевел взгляд на узкую дорогу в поисках подходящего участка, где можно было бы взять чуть влево и пропустить спешащий седан. Потом я всмотрелся в зеркало пристальнее.

«Мерседесом» управлял шофер в форменной куртке, сзади сидели два пассажира. Я смог разглядеть, что одним из пассажиров была женщина и что под тсозырь-ком форменной фуражки водителя, напомнившей мне ту, что носил наш пропавший друг Кроу-Бархем в роли услужливого возницы, виднелось лицо шофера, в котором было явно что-то от Фу Маньчу. И хотя азиаты, обитающие в Британской империи, возможно, и не собирались меня убивать, у меня почему-то возникло подозрение, что я проживу дольше, если буду действовать так, как будто этот имеет подобное намерение.

Я передернул рычаг переключения скоростей с предпоследней передачи на последнюю и вжал акселератор до отказа. «Спитфайер» припустил вперед, взвизгнув всеми шестеренками и исторгнув рык и дым из выхлопной трубы— уж очень грозен был этот маленький хищник. Сидящая рядом Вадя, потревоженная резким рывком, сонно встрепенулась и поглядела на меня. Мне было приятно осознавать, что я не единственный агент в мире, подверженный простым человеческим слабостям.

— Ты бы лучше побыстрее напудрила носик, милая, — сказал я. — А то, может быть, другого случая не представится.

«Мерседес», отставший на какое-то время, показался снова. Он стремительно приближался. Я вписал «спитфайер» в два крутых поворота, не снимая ноги с педали газа — как я уже говорил, миниатюрные британские автомобильчики, может быть, и хрупкие с виду, но очень легки в управлении. Я немного оторвался от преследователей. Полуторатонный седан, сколь бы хорош он ни был, не мог так же резво брать виражи, как юркий спортивный торопыжка, вдвое его меньше и легче. Потом дорога побежала прямо и я услышал, как он задышал мне в затылок — похожий на огромного носорога, мчащегося с намерением нас растоптать.

— Мне кажется, за нами следует мадам Линь, — спокойно сказала Вадя.

— Черт возьми, да для тебя все азиатки— мадам Линь. Ты только и думаешь, что об этих мадам Линь, — усмехнулся я. — Ты хочешь сказать, что эта женщина и впрямь существует? Прими мои поздравления.

— Она могла опередить нас, если поторопилась выехать из Лондона.

— При том, как я бережно обращаюсь с этой игрушкой, она могла отправиться в путь пешочком и все равно нас обогнать. Так, ну я не могу больше держать дистанцию. Эта чертова дорога не слишком-то петляет, а для ровных участков у нашего малыша слишком мало силенок — в особенности, чтобы бегать наперегонки с «мерседесом». Там стволы еще не показались?

— Пока нет. Но мужчина с заднего сиденья пересел вперед. Он опускает свое окно.

Я снял одну ладонь с руля, залез себе за пазуху, вынул револьвер и кинул его Ваде на колени.

— Воспользуйся этим. Твоя автоматическая пукалка едва ли прострелит бронированное стекло, а в этом шикарном лимузине, вполне вероятно, стоят как раз «пуленепробивайки». Но только прошу тебя об одном, милая!

— О чем? — Она раскрыла барабан и проверила патроны.

— Умерь свои кровожадные инстинкты. Если ты пристрелишь водителя, он может повернуть баранку не туда, куда надо, и врезаться прямехонько в нас. Просто сыпани ему в рожу осколками ветрового стекла, чтобы он малость оробел, ладно? А на потоки крови и разбрызганные мозги полюбуешься как-нибудь в другой раз.

Вадя коротко рассмеялась.

— Ты просто хочешь сказать, что у тебя нет желания корежить этот автомобиль, потому что в нем может находиться твоя жена. Ты считаешь, что они могли привезти ее с собой из Лондона?

Наверное, я и в самом деле изрядно устал. Такая мысль даже не пришла мне на ум, но времени на обдумывание сейчас не было. Впереди дорога начинала расширяться, и «мерседес» стал петлять позади нас в надежде проскочить вперед.

— О’кей, я открываю ворота. Добро пожаловать! — крикнул я.

Что-то со странным шлепком шмякнулось о мягкую крышу «спитфайера». Одновременно я услышал снаружи звук выстрела. Пуля вошла куда-то в полочку под приборным щитком, прямо перед моим носом. Это обстоятельство развеяло все мои сомнения относительно враждебных намерений наших преследователей. Я резко бросил машину в сторону, давая им понять, будто меня ранило и я перепугался, и оставил справа свободный коридор.

Огромный седан просвистел мимо. Вадя дважды выстрелила. Даже несмотря на вой ветра и рев моторов, тупорылый «тридцать восьмой-специальный» создал солидный звуковой эффект. Боковое окно «мерседеса» разлетелось вдребезги, а на ветровом стекле прямо перед глазами шофера расцвел замысловатый цветок трещин от пуль, которые прошли косо вверх сквозь переднюю часть салона. Ослепший на мгновение шофер, резко вильнул в сторону, и «мерседес» ударился о дорожное ограждение. В зеркале заднего вида я успел заметить, как могучий седан пропахал еще несколько ярдов и остановился, после чего исчез за поворотом.

— Что-то случилось с моей рукой, — сказала Вадя. — Похоже, все косточки переломаны. Ну и пушку ты носишь в кармане! Вот, я возвращаю ее тебе. Что ты делаешь?

Я свернул на проселок, бегущий по зарослям не то можжевельника, не то вереска, не то ракитника — уж не знаю, как называется это местное растение.

— Ты недавно подала мне одну мысль, — сказал я. — Хочу проверить. К тому же мне бы хотелось узнать, что они собираются делать дальше.

— Если ты и правда знаешь, куда надо ехать, и почему-то делаешь из этого большую тайну, то зачем терять время на этих людей? Лучше поскорее добраться туда, пока они не нашли ближайшую телефонную будку и не предупредили своих сообщников. — Потом она взглянула на меня и рассмеялась. — Ах, Мэтью, твое отношение к женщинам всегда отличалось сентиментальностью. Ну ладно, ладно, пойдем поищем твою малышку жену. В самый разгар чрезвычайно важного задания, от выполнения которого, возможно, зависит судьба мира, мы идем искать маленькую глупенькую блондинку.

— Если ты с ней ни разу не встречалась, — заметил я, — откуда же ты знаешь, что она глупенькая?

— Женщина, которая решила выйти за тебя замуж, милый, не может быть чересчур умной.

Оставив этот вопрос открытым для дискуссии, я остановил «спитфайер» позади неопознанного шотландского куста, вылез и перезарядил револьвер, пока Вадя, выйдя из машины, крепко обвязывала шарфиком волосы. Во время нашего похода по магазинам в том городке она приобрела себе черный кожаный пиджак и черные спортивные тапочки. В этом наряде ее внешность изменилась до неузнаваемости. Хотя в целом ее туалет оставался все тем же, она уже не выглядела как модная дама из Парижа, одетая в дорогое вечернее платье. Она теперь больше смахивала на хиппушку в черных чулках, обожающую сломя голову носиться по сельским дорогам на мотоцикле или, как в нашем случае, на маленькой спортивной машине.

Ч^обы быть ей под стать, я купил себе черную водолазку и отпадную кепку. А ночные гонки по дорогам и неоднократное попадание под дождь на кратких стоянках довершили дело, придав нам очень правдоподобный вид пообносившихся бесшабашных кочевников, как нельзя лучше соответствующий нашей разболтанной чумазой тарахтелке.

Пока мы карабкались по холмам обратно к тому месту, откуда открывался хороший обзор на дорогу и на разбитый «мерседес», я все не переставал удивляться тому, как же далеко за каких-то несколько часов мы отъехали от Лондона и от цивилизации. Сидя за рулем, я не в полной мере отдавал себе отчет, какая же это дикая страна — особенно после того, как мы свернули к западу с, по-видимому, основной туристической магистрали, проскочив городок Инвернесс на берегу озера Лох-Несс.

Поспи я накануне хоть чуть-чуть и не будь моя голова занята тревожными мыслями, я бы сумел по достоинству оценить окружающий пейзаж. Ибо даже в столь неблагоприятном для экскурсий состоянии я отметил живописный характер местности. Вокруг виднелись бескрайние поля низкорослой, изрядно потрепанной ветрами растительности серо-зеленого цвета, изредка кое-где попадались и настоящие деревца. Крутые горы на горизонте утыкались в низко нависшие облака. Я не раз ловил себя на мысли, что мы находимся всего лишь на высоте двух тысяч футов над уровнем моря, хотя здешний ландшафт сильно напоминал похожие места, которые встречаются у нас в Скалистых горах на высоте десяти тысяч футов.

Мы достигли своего наблюдательного пункта как раз в тот момент, когда мадам Линь, ее спутник и шофер забирались в кабину большого грузовика, вызванного ими или случайно остановившегося у места катастрофы. Шофер прикладывал окровавленный платок к щеке, другие, похоже, отделались легким испугом. С такого расстояния я не смог как следует их рассмотреть, но отметил, что мадам Линь оказалась куда миниатюрнее, чем я ожидал, — наверное, я рисовал в своем воображении высокую, гибкую и грозную азиатку. Вместо этого я увидел худощавую черноволосую женщину небольшого роста, в элегантном восточном наряде, включавшем, между прочим, и норковое манто, продав которое, можно было бы накупить изрядное количество лампового масла для освещения китайских хижин. Дверца кабины захлопнулась, и грузовик увез их в восточном направлении.

— Наверное, они попросят оставить их в Инвернессе, — предположил я. — Вряд ли стоит их преследовать: они наверняка ожидают погони. Сколько лет мадам Линь?

Вадя пожала плечами.

— У этих гладколицых желтых сучек нет возраста, милый. Ей больше двенадцати, но меньше восьмидесяти. А что, она тебе понравилась?

— Да, как ядовитая змея. Не люблю малорослых субтильных женщин. Крупные фигуристые дамы куда интереснее! — При этих словах Вадя скорчила недовольную гримасу, а я, усмехнувшись, продолжал — Ну, теперь, пожалуй, мы можем, ничего не опасаясь, туда спуститься. Вряд ли этот самосвал вернется. Даже если они возьмут водителя на мушку, ему не удастся развернуться на такой узкой дороге.

Спускаясь по склону холма, мы натолкнулись на предусмотрительно разбежавшееся стадо лохматых черномордых овец. Добравшись до «мерседеса», я был поражен существенным уроном, нанесенным моим «тридцать восьмым» окну и ветровому стеклу, однако потом понял, что кто-то из компании мадам Линь с помощью придорожного булыжника тщательно скрыл следы пулевых отверстий — во избежание неудобных вопросов. Автомобиль врезался в дорожное ограждение правой стороной, вследствие чего у него была разбита фара, погнуты обод колеса и бампер, а на кузове образовалось великое множество царапин и вмятин. Признаться, это зрелище меня ужаснуло. Все-таки красивая была машина.

Внутри я не обнаружил ничего существенного: обычные для «мерседеса» навороты, дорогая обивка. В замке зажигания торчали ключи. Это заставило меня заволноваться: уж не предвидела ли мадам Линь нашего возвращения и не оставила ли здесь мину-ловушку? Но ничего не взорвалось — ни когда я вынул ключи, ни когда вставил нужный ключ в замок багажника, ни когда открыл его. Кроме запаски и ящика с инструментами, в багажнике ничего не было.

Я глубоко вздохнул. Наверное, я все-таки рассчитывал что-то или кого-то найти. В общем, ничего ужасного я не обнаружил — скажем, трупа. Я медленно выпрямился и поглядел на Вадю.

— Твоя гениальная идея не подтвердилась, — сказал я. — Ни крови, ни заколок, ни вырванных с головы блондинки волос. Ставлю два против двадцати, что в этом багажнике никого не перевозили — ни живого, ни мертвого.

Вадя слегка передернула плечами под кожаной курткой, на которой выступили бусинки дождевой воды.

— Мне такая возможность казалась вполне логичной, милый.

— Угу, логичной, — повторил я, вынул ключ из замка багажника и перебросил ей. — Вставь ключ в зажигание, куколка!

Когда она отвернулась, я вытащил из кармана небольшой металлический предмет и приставил его к днищу, прежде чем захлопнуть багажник. Полковник Старк, наверное, немного удивится, обнаружив свой радиомаяк на другом автомобиле, однако я надеялся, что, когда радар выведет его сюда, он поймет этот безмолвный намек и поищет хозяина поврежденного седана. У него ведь гораздо больше, чем у нас, возможностей что-ни-будь разузнать, хотя у меня не было особой веры в его успех. Мадам Линь, без сомнения, хорошо замела следы.

И все же это была хоть какая-то зацепка, которая в случае нашей неудачи помогла бы распутать клубок. Я подошел к раскрытой дверце, возле которой стояла Вадя, и увидел, что она, перегнувшись через руль, роется в бардачке.

— Какая, однако, пикантная для женщины поза! — заметил я. — Что-нибудь нашла?

Вадя помотала головой и, подавшись назад, обернулась. Она бросила на меня довольно пристальный взгляд, а потом мельком взглянула на закрытый багажник, точно подозревая, что пропустила нечто очень важное. Но я счел возможным не сообщать ей о своих манипуляциях. Ее тяга к международному сотрудничеству, вероятно, не распространялась на британцев. Вообще-то говоря, я даже сомневался, что эта тяга у Вади настолько сильна, чтобы сделать меня своим партнером на постоянной основе.

Это сомнение укрепилось после того, как я нашел багажник «мерседеса» пустым. То есть в нем не было маленьких блондинок, живых или мертвых, но не было в нем также никакого багажа — в грузовик, который увез команду Линь, ничего не переносили. А такая шикарная женщина, как мадам Линь, вряд ли приехала бы в Лондон без, по крайней мере, одного чемодана, набитого туалетами.

Все это говорило о том, что она вовсе не прибыла с юга, обогнав нас в пути, как на том настаивала Вадя, а, напротив, спешила к нам на перехват откуда-то из окрестных мест, так что ей не было нужды брать с собой сумку с туалетными принадлежностями. Возможно, мадам Линь и в Лондоне-то не появлялась в течение многих месяцев и не занималась похищением людей. В конце концов, единственным человеком, который убеждал меня в обратном, была Вадя…

Глава четырнадцатая

Вадя предложила остановиться где-нибудь на ночь, мотивируя свое предложение тем, что если мы не выкроим несколько часов для отдыха, то вряд ли сохраним хорошую форму для решения возникших серьезных проблем. Я не поверил ее аргументам, но не стал с ней спорить. Место, выбранное нами для ночлега, хотя и именовалось «отелем», представляло собой двухэтажный горный пансионатик под покатой крышей, который располагался вдали от проезжей дороги в лощине, рядом с мелководным быстрым ручьем. Похоже, это пристанище использовалось двояким образом — для рыболовов летом и для лыжников зимой. В лощине росло несколько деревьев, отчего этот клочок земли казался более безопасным по сравнению с мрачного вида болотами и горными грядами.

На парковке стояло около дюжины автомобилей. Великое множество черномордых шотландских овец пощипывало траву вокруг отеля. Более лохматых созданий я в своей жизни на видывал— они были похожи на блуждающие стога сена. Ближайшие к нам животные прервали свою трапезу и глубокомысленно наблюдали, как мы паркуемся и заходим в отель. Портье, облаченный в твидовый костюм, сдал нам на ночь номер на втором этаже и сообщил, что ванная находится в конце коридора, время ужина уже началось, а завтрак подают в половине восьмого утра. Здесь, как и везде в Британии, стоимость завтрака включалась в стоимость номера.

Я заприметил телефонную будку под лестницей и, пока Вадя осваивала душевую в конце коридора, отправился вниз звонить. Я без труда дозвонился до нашего лондонского связника, однако, когда я представился ему, используя условный код, он заявил, что я ошибся номером. Сие означало: повесь трубку, да побыстрее, пока тебя не засекли, и никогда больше сюда не звони.

Я повесил трубку и, нахмурившись, побрел обратно на второй этаж. Правда, нельзя сказать, что к такому повороту событий я не был готов. По телефону полковник Старк произвел на меня впечатление служаки, который недолго думая направил по инстанциям рапорт с осуждением моих действий— реальных и воображаемых — при том, что одновременно снабдил мой автомобиль приборчиком радиослежения. По моим догадкам, Маку не хотелось сейчас вступать со мной в беседы, потому что он получил от вышестоящего начальства указание во имя сохранения англо-американской дружбы сделать нечто, что делать ему вовсе не улыбалось, а именно: заставить меня смотреть нашим британским союзникам в рот, предлагая свои скромные услуги, лишь бы это позволило им заполучить нашего Макроу в качестве дрессированного поросенка.

Это обычный выход из сложных официальных ситуаций. В конце концов, система подпольной связи печально известна своей ненадежностью, и тебе возбраняется перезванивать человеку, с которым не удалось связаться с первого захода. Так что я не особенно-то удивился тому, что меня «лечили», меня смутил тон, которым назначали лекарство. В своем предыдущем сообщении я задал несколько вопросов. Даже если наш человек в Лондоне не считал свою линию чистой, он вполне мог шифром намекнуть, где и когда я смогу получить запрашивавшуюся информацию. А то, что он дал мне без разговоров от ворот поворот, не предложив никакого альтернативного варианта связи, означало, что ответа на мой запрос нет и не предвидится. Я был предоставлен самому себе.

Когда я вернулся в номер, Вадя стояла перед большим зеркалом и расчесывала волосы, строя в зеркало недовольные гримаски. Она взглянула на меня через плечо.

— Ты куда ходил?

— Сказать тебе правду или солгать?

— О, ну конечно, солги! Ложь всегда куда более забавна, чем правда. Скажи, что ты спускался запереть машину и вовсе не собирался никому звонить.

Я только усмехнулся. Вадя в последний раз попыталась придать своей прическе безукоризненный вид, поморщилась, отбросила расческу и, подойдя ко мне, обвила мои плечи руками. Я не без удовольствия отметил, что она опять надела туфли на высоком каблуке. По моему разумению, женщинам в теннисных тапочках лучше оставаться на теннисном корте, где им в такой обуви самое место. Она выглядела довольно хорошо, если учесть, что последние двадцать четыре часа не снимала верхней одежды. Она каким-то образом ухитрилась удалить все следы дневных приключений с черного хлопчатобумажного платья. Хотя ее черные кружевные чулки получили пару пробоин за время автопробега, материал, из которого они были сделаны, явно не полз так же легко, как простой нейлон, чем идеально подходил для дамы нашей профессии, — темный, прочный и сексапильный. О каком ином чулочно-колготочном изделии может мечтать женщина-агент?

Не опуская рук, она томно заглянула мне в глаза и сказала:

— Я в тебе разочаровалась, милый. Мне так грустно! Вот мы здесь, вновь одни после двух долгих и пустых лет, но ты ни на минуту не можешь расслабиться. Ты все что-то обмозговываешь, планируешь, втихаря бежишь к телефону. Разве мы не можем хотя бы на эту ночь забыть, что мы — агенты, и подумать только о себе и о нашей любви?

Я издал восхищенный возглас.

— Ты великолепна, Вадя! Как же красиво это у тебя получается!

Она рассмеялась.

— Конечно! У меня большой опыт. Но у меня это получилось бы еще лучше, если бы мне удалось чего-нибудь поесть и выпить. Слушай, я умираю с голода!

Существует мнение, пущенное, я так думаю, французами, будто англичане плохие кулинары. С давних Шр приученный к мясу и картошке, я не клюю на эту клевету. Правила потребления спиртного на этом острове не поддаются осмыслению: даже если вы на совершенно законных основаниях заказываете себе мартини, это воспринимается здесь как неслыханное святотатство, но вот еда всегда оказывается более чем подходящей моему неизощренному вкусу. Возможно, правда, что я сужу с пристрастием, ибо имею слабость к белым скатертям и отличному обслуживанию, кои здесь практически всегда получаешь в придачу к пище — даже в далеком шотландском высокогорье.

К тому же меня в продолжение всего ужина весьма умело соблазняли, что также способствовало лучшей усвояемости блюд. Этот акт совращения, по-видимому, и был главной целью Вади, настойчиво уговаривавшей меня остановиться тут на ночевку, и она работала в этом направлении трудолюбиво и со знанием дела. Она продолжала исполнять вариации на тему, заявленную ею в номере: мы два старых профи, обреченных судьбой сражаться по разные стороны баррикад, но нам тем не менее удалось однажды ухватить восхитительное мгновение неги, и мы сможем еще раз насладиться этим моментом, если только удастся отрешиться от внешнего мира и всяких темных заговоров хотя бы на одну ночь.

Вадя и впрямь была замечательной актрисой. Она почти заставила меня поверить, что из всех мужчин, которых она знала по роду своей деятельности, я единственный, кого она не могла забыть с той самой ночи в Тусоне.

Мы досидели до закрытия обеденного зала— что у них происходило довольно рано, около девяти. Когда мы поднялись в номер, за окнами еще серел день. Заехав так далеко на север в летнее время, мы могли надеяться только на. несколько часов настоящей ночной тьмы. Оказавшись в номере, я включил свет и подошел к окну, чтобы задернуть тяжелые шторы. Они, похоже, защищали нас не только от шотландских сумерек, но и от всего остального мира.

Вадя все еще стояла у дверей. Я повернулся к ней. Она поправила легкий шарфик, тот самый, с помощью которого убила человека, но теперь снова набросила себе на плечи, — по-прежнему не сходя с места. Я пересек комнату, подошел к ней и, заключив в объятья, поцеловал. Я выполнил эту работу не спеша и с чувством. Наконец она высвободилась из моих рук и удовлетворенно вздохнула.

— Ну, так-то лучше, — промурлыкала она. — Так куда лучше. А я-то уж боялась, что придется всю инициативу брать на себя, милый. — Она опустила глаза, развязала шарфик и отложила его в сторону. — Теперь можешь снять с меня платье. Но только осторожно. Это единственное платье, которое у меня есть.

— Ну конечно! — я расстегнул «молнию» и снял первый слой одежды, оставив ее в черной нейлоновой комбинации. Я произвел эту операцию с превеликой осторожностью, точно свежевал норку и хотел оставить в целости драгоценную шкурку. Я аккуратно повесил платье в шкаф и вернулся к ней.

— Итак, мэм, одно платье сняли, не повредив его.

Она покачала головой.

— Мэтью, с тобой так трудно. Ты сегодня такой циничный, колючий! Можно подумать, ты подозреваешь меня в каких-то коварных замыслах. Ну, как мне возбудить в тебе подлинную страсть?

— А ты не оставляй попыток, — посоветовал я. — Ведь есть еще комбинация и чулки. Процесс снятия чулок с женских ног— к тому же черных чулок— должен оказать на мужчину нужное воздействие. Сядь на кровать, и попробуем это проделать.

В ее глазах полыхнуло гневное пламя.

— Ну тебя к черту, друг мой! — тихо сказала она. — Что-то мне это совсем не нравится.

— А ты мне тоже не нравишься, куколка. Не надо умничать. Я получил огромное удовольствие, наблюдая за тем, как ты работаешь, но ты, похоже, не умеешь вовремя остановиться. Это же я, твой старый друг Мэт, Вадя! Ты хоть знаешь, сколько лет я занимаюсь этим бизнесом? И все равно, Господи прости, заводишь старую песню: «помоги мне, пожалуйста, снять платье»! — и воображаешь, что я обмякну от страсти и похоти. Черт побери, да я столько платьев снял с женщин куда красивее тебя и все равно при этом у меня сохранялся ровный пульс — ну, почти ровный. Достаточно ровный.

Она облизала губы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Все очень просто, — грубовато ответил я. — Я с удовольствием лягу с тобой в постель, но только не думай, что этим ты чего-нибудь добьешься! Прошло уже много времени с тех пор, как одной женщине удалось усыпить мою бдительность и извлечь из этого какую-никакую выгоду для себя. Но только она не обращалась со мной как с легковерным сосунком.

Вадя смутилась.

— Ну и… предположим, мне от тебя что-то нужно, тогда как бы ты посоветовал поступить, чтобы получить это?

— Скажем, ты могла бы просто попросить.

— Тогда я прошу.

Я нагнулся, вытащил из носка записку Уоллинга, положил ее на стол и поставил сверху пепельницу для верности.

— Вот, пожалуйста. Здесь написано название одного местечка в графстве Сазерленд, которое начинается к северу от Уллапула, — совсем недалеко отсюда, прямо по этой дороге. А во внутреннем кармане моего пальто лежат карты. Тебя может заинтересовать карта номер 58. А теперь давай-ка отправимся в постель и займемся любовью как взрослые люди — или у тебя в запасе еще есть какие-то детсадовские приемчики, которые ты хочешь на мне опробовать?

Она мельком взглянула на клочок бумаги под стеклянной пепельницей. Ясное дело, ей ужасно не терпелось посмотреть, что же там написано, — не терпелось настолько, что она была готова заставить меня немного подождать, пока она в нее не заглянет. Но в этом случае она бы выказала отсутствие самоконтроля. Бумажка-то ведь лежала на столе и должна была там оставаться до тех пор, пока мы не покончим с неотложным интимным делом. Она тихо засмеялась и пришла в мои объятия…

Глава пятнадцатая

Чуть позже я услышал, как она усмехнулась своим мыслям, лежа рядом со мной на довольно-таки узкой двуспальной кровати. Я повернулся, чтобы видеть ее лицо. В комнату пробивался дневной свет, хотя время уже было позднее и шторы задернуты. С рассыпанными по подушке волосами, в сумерках, она казалась по-девчоночьи симпатичной.

— Что смешного? — поинтересовался я.

— Ты ведешь себя вовсе не как убитый горем молодожен!

— Ах ты, стерва! — нежно сказал я. — Надо было тебя придушить в удобный момент. В конце концов, я ведь всего только женился, а не вступил в бой-скауты.

— О да! — ответила она недоверчиво, но не стала дальше развивать эту тему. — Это и впрямь все ужасно, — вздохнула она.

— Что именно?

— Знаешь, мне ведь приказано тебя убить.

Эта реплика должна была прозвучать для меня как гром среди ясного неба. Я усмехнулся.

— Таким вот методом? Не могу придумать более приятного способа смерти.

Вадя засмеялась.

— Ты не умрешь, конечно, до тех пор, пока не принесешь нам максимум пользы. И не умрешь вовсе, если твоя смерть помешает осуществлению более важного задания. Но ты попортил немало крови кое-кому из нашего высшего руководства, и меня попросили, когда все закончится, избавиться от тебя, если, конечно, это не будет очень сложно.

— И ты меня заранее об этом предупреждаешь?

— Конечно. Ты же не дурак и уже думал о такой возможности, не сомневаюсь. И вот теперь я об этом говорю вполне откровенно, и ты полагаешь, что это не буквально, а просто так, чтобы тебя испугать. Это очень эффективный прием.

— В таком случае, — сказал я, — будет лучше, если я тебе тоже кое-что скажу: мой босс намекнул, что было бы неплохо от тебя избавиться, если это не создаст мне неудобств.

Она улыбнулась, но улыбка сразу же растаяла.

— И самое ужасное, — пробормотала она, — что ведь мы так и поступим, не правда ли? Что бы между нами ни было, в финале мы все равно постараемся выполнить данный приказ?

— Верно. Все, что происходит в постели, не должно влиять на прочие события. Об этом молокососы всегда забывают, а люди вроде нас помнят всегда.

— Ну конечно, — она замялась. — Мэтью…

— Что?

Она глубоко вздохнула.

— Ничего. Пожалуйста, включи свет. Я хочу почитать, что написано на том клочке бумаги.

— Не утруждай себя, — сказал я. — Я могу тебе процитировать наизусть. Это записка от некоего джентльмена по фамилии Уоллинг. В ней сказано: «Проверить Броссак, Сазерленд».

— Броссак?

— Именно так.

— А с чего это… как его… Уоллингу вздумалось посылать тебе записку?

— Мне не удалось встретиться с ним, мы разговаривали только по телефону, так что я могу только догадываться. Но подозреваю, что он расколол моего предшественника, парня, который прибыл сюда под фамилией Бьюкенен, и понял, что он американский агент. По крайней мере, Уоллинг догадался, что Бьюкенен — самозванец, а потом прочитал в газете, что тот умер при загадочных обстоятельствах. Уоллинг кое-что очень проницательно просек. И когда я позвонил ему с аналогичной просьбой, он пришел к выводу, что меня послали сюда продолжить охоту. К такому же выводу пришли и ваши люди, когда увидели меня в Лондоне.

— А тебя прислали, чтобы продолжить охоту?

Я усмехнулся.

— Я же тебе говорил. Я приехал сюда провести медовый месяц — и ничего больше. Я всего лишь сторонний наблюдатель, против своей воли втянутый в эти игры, но, похоже, я никак не могу этого никому доказать. — Я передернул плечами. — Как бы там ни было, Уоллинг искал помощи. Он был напуган. Его компаньона сбил грузовик, а его секретарша внезапно заболела, и он понял, что следующей жертвой станет он сам. И не ошибся. Но перед смертью ему удалось кое-что передать Нэнси Гленмор. — Я взглянул на Вадю. — Только не надо делать вид, что ты ничего не знаешь. Тебе же все рассказали про Уоллинга. Да и про Бьюкенена, наверное, тоже.

— Да, это ваш агент, которого обнаружили где-то здесь, неподалеку от Уллапула.

— Верно. Но все это довольно странно… Если их штаб и впрямь расположен где-то в этих краях, не стали бы они привлекать к этому месту внимания, разбрасывая вокруг трупы…

— Они разбросали и другие трупы. С предупредительными знаками. Не говоря уж о людях, которые бесследно исчезли. Таких было немало.

— Однако на теле Бьюкенена не было обнаружено никакого предупредительного знака, — возразил я. — И это меня настораживает. Если бы его случайно не обнаружил во время прогулки по лесу врач, которому очень не понравилась, с медицинской точки зрения, эта находка, суперчума Макроу, возможно, уже свирепствовала бы по всей стране. А те смерти произошли еще в то время, когда Макроу и его покровители хотели продемонстрировать нам, на что они способны, и когда их предприятие только разворачивалось, лаборатория была маленькой и мобильной, так что при приближении опасности ее можно было с легкостью переместить на новое место. Но у меня такое ощущение, что эта шотландская база— их конечная остановка. И, полагаю, они теперь приготовились к массовому производству, а не только к исследованиям. Они любой ценой хотят сохранить свои рубежи неприступными до тех пор, пока не накопят достаточных запасов своего адского вируса для того, чтобы вынудить человечество заплатить хороший выкуп. Вот в чем в действительности и заключается их цель.

Вадя пристально смотрела на меня.

— Но ты ведь не думаешь, что именно в этом заключается их конечная цель, а, Мэтью?

— Ну, вообще-то это слишком крупная игра, чтобы ставкой был всего-навсего шантаж, — согласился я. — Они просто могли бы стращать нас этой угрозой, чтобы заткнуть нам и Макроу рот, в надежде, что, во-первых, мы понимаем, чем все это пахнет, и, во-вторых, что у нас будет достаточно времени на удовлетворение их требований, когда они их выдвинут. — Я передернул плечами. — Не знаю… Во всяком случае, если сейчас их операция перешла в решающую стадию, они бы ни за что не оставили Бьюкенена вблизи от своего убежища. Я считаю, что ему удалось вырваться, и это обнадеживающий знак. Если один человек смог попасть в их лагерь и выйти оттуда, значит, и другому удастся. Может быть, даже не подхватив опасную заразу. — Я помолчал. — Однако меня смущает вот что. Если все это проделки мадам Линь, отчего же она не заберет Макроу в «Страну драконов» для проведения там последней стадии операции? Они все были бы там в полной безопасности?

— В безопасности? — с коротким смешком переспросила Вадя. — У нас на этот счет другая информация. По нашим сведениям, опыты вашего безумного профессора везде представляют опасность. И если может произойти что-то непредвиденное, начальники мадам Линь, конечно же, предпочли бы, чтобы это случилось в другом полушарии, подальше от их священных персон.

— Ну, что ж, звучит логично, — заметил я. Вся эта сцена была мне очень знакома. Похоже, я вечно устраиваю важнейшие военные советы в постели с женщинами, с которыми только что занимался любовью. Что поделаешь — я не мог найти более приятного места. И продолжал: — Однако эта затея, выходит, слишком опасна, если они не хотят варить свое варево даже во Внешней Монголии.

— Возможно, они просто отдают себе отчет в том, что мы бы не стали связываться с бактериологическим оружием. В конце концов, наиболее благоприятная почва для разнесения инфекционных заболеваний в сегодняшнем мире— это перенаселенные и отсталые районы в Азии. — Нахмурившись, она уставилась в потолок. — Броссак? Странное название. И где это, милый?

Я только усмехнулся в ответ:

— Ах, милая, если бы я знал, то не стал бы посвящать тебя в эту тайну!

Ее глаза быстро сузились. Повернувшись ко мне, она раскрыла рот, чтобы сказать что-то, передумала, откинула одеяло, встала с постели и включила свет. Я смотрел, как она идет к моему пальто, висящему на спинке стула. Она достала карты из внутреннего кармана и, словно приняв запоздалое решение, накинула пальто на плечи, так как в номере было холодновато, а она стояла совершенно нагая. Зрелище получилось весьма интригующее, но она не сделала ни малейшей попытки воспользоваться этим соблазнительным видом к своей выгоде. Она просто взяла листочек бумаги, заглянула в него и удостоверилась, что я правильно процитировал послание Уоллинга, потом расстелила на соседней кровати нужную карту и начала ее внимательно изучать.

— Ты теряешь время, — сказал я. — Там нет. Я уже смотрел. К тому же и наши аналитики, похоже, тоже не нашли этого места. Я звонил им из Лондона позавчера — после разговора со Старком, помнишь? — и снова перезванивал сегодня, но им нечего было мне сообщить. — Это заявление, можно сказать, было недалеко от истины, хотя и предполагало наличие более надежной линии связи, чем мне удалось установить. Я продолжал: — Раз они за двадцать четыре часа не смогли найти это место, то одному Богу известно, сколько времени на это еще понадобится. Я подозреваю, что это местный топоним, слишком старый или незначительный, чтобы он был зафиксирован в атласах или учебниках по истории.

— Но Уоллингу это название было известно, — заметила она, не отрывая взгляда от карты Бартоломью.

— Уоллинг был опытный и знающий генеалогист. Вполне вероятно, что при более внимательном осмотре его библиотеки, мы бы обнаружили это название в каком-нибудь старинном издании малоизвестной и малотиражной монографии по генеалогии, о которой в Вашингтоне никто и не слыхивал… — Я осекся. Вадя потянулась к сумке, купленной нами по пути сюда, и достала из нее новенькие черные штаны и черный свитер. — Ты куда собралась?

— Пойду позвонить. Попрошу наших заняться этим делом.

— К черту! Это будет пустой тратой времени.

— Как это понять?

— Не стоит нас недооценивать, Вадя. Если уж американский аналитический отдел не сумел отыскать старинный населенный пункт в Шотландии, почему ты решила, что русским экспертам это удастся?

— У нас очень хорошая организация, — упрямо сказала она.

— Ну конечно! И у нас тоже. И у англичан. И коли мы решили заняться научно-исследовательской работой, то самое лучшее — озадачить этим полковника Старка. В конце концов, речь идет о его епархии и у него, без сомнения, есть ребята, которые знают Шотландию вдоль и поперек, и к тому же он имеет доступ к конторе Уоллинга. Со дня убийства там под дверью, наверное, круглосуточно толчется полицейский, так что наши — и мои, и твои — люди смогут войти туда, разве что учинив перестрелку, а в таком случае до приезда группы захвата у них не останется достаточно времени на работу в библиотеке.

Она заколебалась.

— Я не уполномочена сотрудничать с британской стороной.

— Не сомневаюсь. И, признаться, у нас с ними тоже нет полного взаимопонимания. — Я поморщился. — Но уж коли ты собралась одеться, то, ради Бога, одевайся. А то твой вид меня просто убивает.

Она рассмеялась, озабоченно покачав головой, влезла н^штаны, натянула свитер и, оправляя его на бедрах, подошла ко мне. Без искусно подбитого ватой одеяния мадам Дюмэр, лежащего беспорядочной кучей на другой кровати, Вадя теперь выглядела отнюдь не такой пышечкой, как раньше, и тем не менее при ее комплекции брюки не слишком подчеркивали выгодные линии фигуры. Впрочем, ни одну женщину брюки не красят…

— Повернись, — скомандовал я и сорвал ценник с фабричного ярлычка на кармане. — Пятнадцать шиллингов шесть пенсов? Для здоровой и крепкой девчушки с хорошими зубами — это очень удачная покупка!

Она не улыбнулась.

— У меня складывается впечатление, что ты привез меня сюда с определенной целью, Мэтью. И какова же она?

— Что за глупый вопрос! — отозвался я.

— Перестань! Наша любовь — штука замечательная, кто будет сомневаться! — но амурные дела мы вполне могли бы провернуть и в Лондоне. Будь посерьезнее, милый!

— Хорошо. Исключая секс, я полагал, что смогу найти тебе здесь применение. Я надеялся, что наши ребята из аналитического отдела снабдят меня необходимой информацией. Это было бы самое простое. Но теперь придется идти по пути наибольшего сопротивления.

— Поделись со мной!

— Ну, мне пришло в голову, что ты — мерзкий и коварный коммунистический агент, Вадя. И мадам Линь тоже коварный коммунистический агент. И этот факт, милые леди, придает вам много общего. Я бы сказал, что различия между вами не столь уж непреодолимы. Ты следишь за моей мыслью?

Она некоторое время хранила молчание. Потом ответила:

— Пожалуй, да. Продолжай.

— Мадам Линь, — продолжал я, — возможно, в этот самый момент сидит себе в Инвернессе, корчит из себя богатую даму-туристку и ждет, пока починят ее автомобиль. После того, как у нее, так сказать, выбили из-под ног почву, она ни за что не рискнет вернуться в свой штаб, где бы он ни находился— ну, скажем, в Броссаке, — пока не обеспечит себе гарантию того, что ее никто не преследует. В таком маленьком городке, как Инвернесс, не так-то много хороших отелей, подходящих для мадам Линь: она произвела на меня впечатление весьма привередливой и разборчивой дамы. И тебе не составило бы труда связаться с ней по телефону.

Вадя произнесла, медленно выговаривая слова:

— В Лондоне я убила одного из ее людей. По крайней мере я полагаю, что он был ее человек, хотя и не китаец.

— Никогда не слышал, чтобы в Пекине особенно убивались по поводу потери одного бойца из низшего эшелона. Ты сделала это, конечно, ради своей безопасности и ради завоевания моего доверия.

— Я помогла тебе отправить ее автомобиль под откос.

— Но никого не убила. Никого— когда увидела, кто находится в той машине. Это, конечно, досадное происшествие, но ты не обязана погибнуть в автокатастрофе, пускай даже по вине своего единоверца, приверженного учению великого бога Маркса.

— Ты не слишком вежлив, милый, — заметила она спокойно. — Я же не потешаюсь в твоем присутствии над Джорджем Вашингтоном.

Мне было не до смеха, но, возможно, старина Джордж мог бы оказаться ангелом-хранителем не хуже прочих. Хотя, конечно же, мне, может, и следовало воспользоваться его великодушной помощью — ведь он был весьма толковый парень для своего времени.

— Приношу свои извинения. Вычеркни это замечание из стенограммы.

— Итак, что ты хочешь, чтобы я передала мадам Линь?

— Как что? Что ты готова меня ей выдать, что же еще!

В номере повисла тишина. Потом Вадя сказала:

— Продолжай.

— А зачем же еще ты стала бы корячиться, втираться ко мне в доверие и притворяться, будто согласна сотрудничать с таким мерзким буржуазным типом, как я? Ты все время держала ухо востро и следила, чтобы я, не дай Бог, не навредил великому общему делу — к тому же, как можно предположить, ты старалась разузнать и передать своим начальникам в Москву, над чем сейчас трудятся их закадычные азиатские друзья. Но вот теперь ты решила, что для пролетариев всех стран настала пора сомкнуть ряды и в качестве первого шага — повязать меня и поместить в глубокую заморозку, пока я не превратился в по-настоящему серьезную помеху для вас. Конечно, ты ожидаешь получить какую-никакую информацию в обмен за тЪою помощь, возможно, даже экскурсию по здешним достопримечательностям, чтобы можно было отослать домой впечатляющий отчет о проделанной работе.

Она, заколебавшись, пробормотала:

— Мэтью, я…

— Слушай, это дело верное! Ты очень убедительно загоняешь меня в угол и передаешь в их руки. Если сработаешь хорошо, мы оба попадем в святая святых — я как пленник, ты как верный и надежный — ну, более или менее — союзник. Когда наступит подходящий момент, ты поможешь мне улизнуть из-под стражи и мы оба отправимся на поиски Макроу — так, как мы уже делали однажды в Мексике. Не забыла еще?

— Нет, — сказала она. — Не забыла. — Она взяла карту и начала ее задумчиво складывать. Потом бросила на меня косой взгляд, приняв окончательное решение: — Но тебе придется довериться мне, милый!

Это был сигнал, столь же верный, как красная мигалка или предупредительный выстрел. Как только они заводят свою волынку про доверие, значит, обязательно жди мухлежа.

Что ж, я и не сомневался: она-то уж не упустит возможность — ни одну.

Глава шестнадцатая

Утром мы спустились позавтракать. Солнце сияло. Несколько живописных белых облаков все еще были наколоты на остроги гор, громоздящихся по краю долины или ложбины, в которой притулился наш отель, но вдалеке небо было голубым и ясным, как на картинке.

Солнечный свет преобразил унылые болотистые окрестности в чудесный пейзаж. Места тут и впрямь были чертовски хороши, и мне ужасно захотелось походить здесь поохотиться или хотя бы порыбачить, впрочем, надо сказать, садистские наклонности во мне не слишком развиты, чтобы любить рыбную ловлю. Я еще могу логично обосновать мгновенное убийство живой твари с одного прицельного выстрела— в конце концов, мы потворствуем убийству всякий раз, заказывая бифштекс, — но заставлять эту тварь изо всех сил сражаться с нейлоновой ниткой, а потом хвастливо расписывать за вечерним пивом, как бедная рыба отчаянно и мужественно боролась за свою жизнь, — это весьма специфическая забава, и не для моей простой души.

— Кто-то побывал в нашей машине, Мэтью, — сообщила Вадя.

Мы, само собой разумеется, еще с вечера расставили обычные вешки, чтобы обнаружить непрошеное вторжение в наш автомобиль. Я оторвался от созерцания прекрасных видов и обследовал багажник и капот. Их не открывали. Колеса тоже не поднимали. Поскольку наша крошка отличалась очень низкой посадкой, можно было с достаточной долей уверенности предположить, что под днище нам не присобачили ничего смертоносного. Но вот левую дверцу явно кто-то открывал.

— Может, ребята Старка приходили забрать свой радиомаяк.

Если Вадя заметила, что прибор исчез, у меня теперь нашлось бы для этого объяснение.

Она нахмурилась.

— Или, может быть, кто-то так устроил, чтобы мы взлетели на воздух, едва заняв свои места в машине. После моего вчерашнего телефонного звонка мадам Линь знает, где мы, а я ни на вот столечко не доверяю этой маленькой желторожей стерве!

— О, как ты отзываешься о единоверице! — воскликнул я. — А я-то считал, что вы, товарищи, только нас обвиняете в расистских предубеждениях! Ну, это легко проверить.

Я отстегнул кнопки, снял крючки и начал осторожно снимать брезентовый верх, не открывая дверей. У спортивных автомобилей съемный верх не откидывается с помощью гидравлического механизма: брезент надо снять вручную, секцию за секцией, потом скатать и убрать в багажник. По крайней мере, так следует действовать в случае с дешевыми британскими моделями. Обнажив двухместную кабину, я исследовал ее, но ничего не обнаружил. Тогда я отважно взялся за ручку и рванул на себя подозрительную дверцу. Взрыва не последовало.

Я улыбнулся Ваде, инстинктивно отшатнувшейся в сторону.

— Ну вот, теперь, когда мы сняли крышу, а утро выдалось таким чудесным, можем и не надевать ее обратно, — заявил я и стал загружать сложенный брезент багажник, стараясь не повредить заднее пластиковое оконце, в котором красовалось пулевое отверстие — напоминание о вчерашних приключениях.

— Что ты делаешь? — спросил я.

Вадя уперлась коленями в сиденье. Позади сиденья располагалось небольшое багажное отделение. На задней стенке находилась съемная панель, прикрывающая отсек бензобака, где также можно было хранить свернутый брезентовый верх и прочие ненужные мелочи, которые не должны мозолить глаза. Прежде чем я успел предостеречь ее, она сдвинула панель.

— Просто проверяю, — объяснила она. — Нет, они его не взяли.

— Кто не взял — и что?

— Ребята Старка не забрали свой радиомаяк. Вот он!

Она отодрала от металлической поверхности бензобака намагниченный приборчик и продемонстрировала мне его на ладони. Это был крохотный английский «слухач», точь-в-точь такой же, как и тот, что я обнаружил вчера и посадил под багажник покореженного «мерседеса» мадам Линь.

Я постарался скрыть свое недоумение. И задумался: кто же— Вадя или мадам Линь— столь хитроумна? Потом понял, что просто недооценил полковника Старка. У мужика котелок варил, в конце концов, он даже обладал чувством юмора. Он нашел на «мерседесе» радиомаяк, после чего водрузил его — или точно такой же — на то же место в мою машину. Таким образом, это снимало с меня подозрения в том случае, если бы Вадя решила устроить мне проверку, что она уже и сделала. Это также служило сигналом, что мое сообщение дошло и соответствующие меры приняты.

— Мне кажется, пора от этого избавиться, — сказала Вадя. — Как ты думаешь? Нам совсем не нужны англичане на хвосте.

Прежде чем я привел ей свои аргументы — впрочем, в тот момент я не смог придумать ничего убедительного, — она выбросила передатчик в ручей. Что ж, я и сам не шибко был счастлив тому, что Старк висит у нас на хвосте, но этот парень стал мне теперь нравиться чуточку больше. Возможно, думал я, он со временем мне еще пригодится.

Я задвинул панель отсека и поставил на сиденье походную сумку, где лежал выданный администрацией отеля пакет с сухим пайком и полный термос кофе. Если все пойдет по плану, думал я, то мне предстоит долгое воздержание от еды и питья. Но в то же время я не мог подготовиться к путешествию так, словно заранее готовился к плену. Сандвичи и кофе, как я надеялся, указывали на то, что я, ничего не подозревая, намеревался провести весь день в энергичных поисках местечка под названием Броссак.

— Дай мне маршрут движения, укажи оптимальную скорость и приблизительную продолжительность поездки до цели, — попросил я, когда мы отъехали.

— Как только доедешь» до шоссе, сверни направо, — сказала Вадя. — Проедешь Уллапул и через несколько миль, — она так и не назвала мне точное расстояние, — поверни налево к побережью и поезжай по одноколейному проселку. Там должен висеть указатель: «Кинно-крю». Они будут ждать в засаде при дороге где-то в том районе.

— Ясно. Ну, давай надеяться на лучшее. У меня есть какое-никакое реноме, которое придется оправдывать, не могу же я просто упасть им в объятья, а не то они просекут, что все подстроено. — Я притормозил, пропуская пару лохматых овечек, и выехал на местную магистраль. Через некоторое время я взглянул в зеркало заднего вида и сказал:

— Так, один из них уже появился. Наш старый знакомый светло-коричневый «остин-купер» из Лондона. В нем на сей раз один человек. Должно быть, для него это было долгое и невеселое путешествие, в продолжение которого он оплакивал своего убиенного товарища. Того самого, которого ты прикончила в номере Нэнси Гленмор. Надо думать, этот «пастушок» будет «пасти» нас до тех пор, пока мы не попадем в западню.

Вадя, раскрыв косметичку, наблюдала за нашим преследователем в зеркальце.

— Что-то я пока не могу его рассмотреть. Он очень далеко.

— Кончай свои шутки, куколка!

Она тихо рассмеялась.

— Ну хорошо. Я узнала Бэзила, хотя никогда не была с ним хорошо знакома. Думаю, я была просто… ну, мне было стыдно, что у нас есть подобные люди — эгоистичные, амбициозные и трусливые.

— В первый раз слышу, что Бэзил — трусишка!

— У него не хватило мужества оставаться верным Партии!

— Ах да…

— Более того, у него не хватило мужества умереть в ситуации, когда смерть была наилучшим выходом. Детали этого дела не имеют значения — все это, конечно, держалось в секрете. Вот почему он и стал предателем — знал, что его карьера у нас закончилась, и переметнулся к другим. Теперь вот, наконец, попал к китайцам. Дрянной, мерзкий, двуличный оборотень, но при этом хорошо обученный и весьма неглупый. Его нельзя недооценивать.

— А я и не собираюсь, — заметил я. — В Лондоне он меня ловко обдурил. И чуть не убил — ну, по меньшей мере, чуть не похитил, — я бросил на' нее взгляд и продолжал. — Кстати, о похищениях.

— Да? — осторожно отозвалась она.

— Уинни ведь у тебя, да?

Помолчав, она взглянула на меня.

— Да, у меня.

— И тебе не стыдно? Так облыжно оклеветать мадам Линь! И где же тебе удалось отыскать ее двойника?

— Ты ведь сам сказал: в таком коспомолитическом городе, как Лондон, азиатского наймита не труднее найти, чем европейского. И еще, как ты верно сказал, мне хотелось заполучить тебя целиком в свое распоряжение, но, разумеется, нельзя было дать понять, что я все это подстроила, потому-то я всю вину взвалила на мадам Линь. — Вадя рассмеялась. — Я просто думала, что не смогу склонить тебя к сотрудничеству, если бы твоя жена оставалась при тебе.

— Ну а малышка Нэнси Гленмор? От нее ты тоже избавилась. И по той же самой причине?

Вадя не была оскорблена моим вопросом. Она просто помотала головой.

— Нет. Приказ отдал, должно быть, Бэзил. Я, конечно, вполне могла бы это сделать, но не сделала. А твоя маленькая блондинка находится в полной безопасности, и ее освободят, как только я дам сигнал ее охранникам. Ты сердишься?

— Еще бы! Я вне себя от ярости, что позволил себя одурачить, хотя ты была в моих силках.

Она засмеялась.

— Да ты ведь сентиментальный тип, милый! Я же знала, что ты меня не убьешь и даже не причинишь сильную боль, невзирая на все твои угрозы.

Я ухмыльнулся.

— Кроу-Бархем не согласился бы с твоей оценкой моих качеств. Он-то считает меня отъявленным головорезом-янки. Если, конечно, он еще жив, бедолага. Тебе не удалось ничего узнать о нем от мадам Линь?

Мы еще не успели обсудить во всех подробностях ее вчерашний телефонный разговор. Вчера вечером, когда она намекнула, что связалась с этой особой и сделала все необходимые распоряжения, меня больше прельстила перспектива поспать.

— Нет, — сказала Вадя. — Даже если бы я об этом и подумала, как бы я сумела спросить? Какой интерес может вызвать у меня твой друг? Я просто сделала ей предложение, мы немного поспорили относительно условий, потом она проконсультировалась со своими сообщниками и сказала, что я должна делать. Когда нас остановят, я, разумеется, направлю на тебя свой пистолет.

— Это ясно, — сказал я. — Но только смотри: не сделай этого раньше, иначе мне придется предпринять некоторые действия, чтобы пустить машину в кювет или учудить что-нибудь столь же безрассудное.

Я хотел сказать, что это только в телебоевиках так бывает, что парня, сидящего за рулем мчащегося со страшной скоростью автомобиля, захватывает в плен тип с пистолетом, который и выстрелить-то не может, ибо, если он выстрелит, его жертва наверняка разобьет автомобиль и утянет с собой в преисподнюю и стрелка за компанию.

— Я подожду, — сказала она. — Так вот, потом я отберу твой револьвер. Потом они приблизятся и захватят тебя.

— Мадам Линь выдвигала какие-то предложения о связи, на тот случай, если сейчас что-то сорвется?

— Ничего не должно сорваться. Но она дала мне номер телефона для связи в экстренном случае.

— Так. А каким образом ты должна убедить меня сделать крюк по этой пустынной прибрежной дороге?

— Ну, я ведь звонила нашим в Лондон. И они оказались куда проворнее, чем американские аналитики, они обнаружили, что дорога в Киннокрю идет мимо Броссака, старинного замка на берегу моря, который уже почти весь разрушился — от него сохранилось несколько камней на вершине утеса. Это древний фамильный замок клана Макрю, разрушенный во время очередной кровавой распри между шотландскими баронами. Но поскольку этот малоизвестный клан давным-давно вымер, а от замка мало что осталось, он не привлекает туристов, да и расположен довольно далеко от основных проезжих дорог. Утес, на котором он стоит, небезопасен — так что о нем мало кто знает. Так сказала мадам Линь, делая вид, что делится со мной важной информацией. Я почти уверена, что Броссак расположен вовсе не на этой дороге, и очень может быть, что это вовсе никакой не старинный замок на утесе. Но это именно то, что я должна тебе сообщить.

— Ну что ж, — сказал я, — если им повезет, они схватят нас, где бы этот замок ни находился. Я рад, что повстречаюсь с мадам Линь. Или она — со мной.

— А что бы ты делал, если бы этого не произошло?

Я пожал плечами.

— Им же известно, что я получил информацию от Уоллинга, но они не знают, что я не понял ее смысла. Пока я двигался в правильном направлении и мои действия выглядели так, будто я знаю точный маршрут, они волей-неволей стремились бы остановить меня. И мы обязательно напоролись бы на кого-то, к кому ты могла обратиться со своим коварным предложением.

Вадя рассмеялась и похлопала меня по руке.

— Милый, ты великий изобретатель и отличный игрок в покер, хотя ужасно сентиментален в отношениях с женщинами.

Я раскрыл рот, чтобы посоветовать ей не слишком-то рассчитывать на мою пресловутую сентиментальность, но тут же снова стиснул зубы. Если уж ей хотелось считать меня мягкотелым слюнтяем — что ж, пускай это останется ее привилегией.

Глава семнадцатая

Мне рассказывали о знаменитых однорядных дорогах глухого шотландского захолустья, а также об общепринятых правилах хорошего тона при езде по ним. Большей частью ровно заасфальтированные и ухоженные, они настолько узки, что там с трудом может уместиться один автомобиль, — это просто узенькие асфальтовые тропки, вьющиеся по скалам среди зарослей вереска.

Время от времени вам попадаются разъезды, означенные белыми многогранниками-указателями, установленными на высоких столбах для наглядности. Когда сзади приближается машина, то вам надлежит остановиться у ближайшего разъезда и пропустить ее вперед. Когда же машина движется вам навстречу, надо подождать у следующего разъезда и уступить ей дорогу, если только она не прибыла к знаку первой— тогда пропустить должны вас.

Мы миновали Уллапул — живописную, кишащую туристами рыбачью деревушку в заливе, называемом Лох-Брум, где нашему взору впервые предстала кромка моря, омывающего суровые просторы западного побережья Шотландии. За Уллапулом дорога вновь устремилась в глубь суши. Вскоре мы увидели указатель на Киннокрю и свернули влево, эскортируемые нашим верным светло-коричневым толстячком «остин-купером».

Теперь на черной трассе, петляющей среди прибрежных холмов, я дал «спитфайеру» полную волю. Я, так сказать, проверял сноровку водителя «остина» и ходовые качества его седана-коротышки. Признаться, хотя мой обтекаемый красный родстер на первый взгляд мог дать ему фору в скорости, у меня было небольшое преимущество — если вообще было хоть какое-то — в смысле технических характеристик, да и Бэзил, похоже, оказался неплохим водителем. Что ж, все они хороши до поры до времени, пока не наступил решающий момент; тогда кто-то из них внезапно выказывает еще больше прыти, а иные — меньше.

Я всё сильнее жал на педаль газа. Из выхлопной трубы уже вырывались нетерпеливо-сиплые вопли, ветер яростно задувал в открытую кабину, а шины отчаянно визжали на поворотах. Бэзил начал отставать. Разумеется, ему не было никакой, нужды идти на риск. Он не мог потерять нас на этой дороге, да и нам некуда было деться. Но все же создавалось впечатление, что ему не хватает азарта. Я понял, зачем ему в Лондоне понадобился напарник для управления машиной. Водить-то он умел, но не был шофером, если вы понимаете, что я имею в виду. Его машина могла бы меня нагнать, но — не он.

Вадя заметила ехидно:

— Надеюсь, милый, ты собой доволен! — Ей пришлось почти кричать, чтобы перекрыть свист ветра.

Я взглянул на нее и усмехнулся.

— А что такое, ты боишься?

— Ну конечно, боюсь! — крикнула она. — Ты гонишь как сумасшедший, а у меня что-то нет желания погибнуть.

— У него тоже, — ответил я, мотнув головой назад. — Именно это я и хотел выяснить… Алле-оп!

Я ударил по тормозу и свернул на благословенный разъезд как раз вовремя, чтобы пропустить огромный «моррис», свалившийся невесть откуда, — во всяком случае он показался мне огромным чудовищем посреди этой жалкой тропинки. Затем мы рванулись с места, а Бэзил был вынужден ждать на разъезде, пока мимо промчится большой автомобиль. Эта задержка позволила нам еще дальше уйти от него на следующем подъеме, который мы взяли на такой скорости, что машина наша едва не воспарила над землей, когда дорога резко пошла под уклон. Вот тут-то мы их и увидели.

Должно быть, они выставили дозорного на вершине холма и тот подал сигнал, что мы приближаемся: они уже ставили микроавтобус-«фольксваген» поперек дороги. Он был достаточно большой, чтобы полностью заблокировать нам путь. С обеих сторон дорожного полотна обочины резко уходили под откос в торфяник, поросший густой влажной травой и кустарником и усеянный здоровенными валунами.

Управляй я джипом или хотя бы потрепанным американским пикапом с высокими осями и мощным движком, я бы еще мог поразмыслить о возможности побега. Но в хрупкой, низко посаженной спортивной малютке, чья трансмиссия приспособлена для ездок на больших скоростях, об этом и думать было нечего. Даже если бы я ухитрился съехать с дороги и, не повредив при этом машину, встать на колеса, мне бы никогда не удалось вскарабкаться по откосу обратно на асфальт. Мы или засели бы в торфянике, или раскурочили бы себе днище, наскочив на обломок скалы.

Они нас тоже заметили. Водитель поставил машину на рудник и, выбежав из кабины, поспешил спрятаться в придорожных кустах, а по обеим сторонам дороги уже стояли двое, намереваясь броситься на нас, как только мы остановимся. Но между нами и ими на высоком столбе сиял белый многогранник перед крошечной площадкой для разъезда.

— Держись, куколка. Может, что и получится. Если не получится, все равно будет казаться, что я старался изо всех сил.

Она что-то ответила, но я не разобрал слов. Мы буквально летели вниз по узкой ленте асфальта. До моего слуха доносился лишь вой из выхлопной трубы и рев ветра. Мы стремительно приближались к разъезду. В последний момент я впился ногой в педаль тормоза и передернул рычаг на нижнюю передачу. Мы по инерции продолжали скользить вниз к асфальтовой площадке. Я снял ногу с тормоза, в мгновение ока вывернул руль налево до отказа и изо всех сил нажал на акселератор. Этот трюк еще в моем далеком детстве я обожал проделывать в отцовской колымаге на заснеженных улочках родного городка. Развернув на полном ходу машину и при этом достаточно резко тормознув, можно было крутануться на сто восемьдесят градусов практически на месте. Причем, помню, если в последний момент дашь слабину, то разгон для вращения окажется недостаточным, и ты или врежешься в бордюр, или протаранишь припаркованные автомобили. Но если газануть слишком резко, то колымага делала полный оборот вокруг своей оси, а потом неслась волчком по улице, так что и не остановишь. Зато когда все получалось как надо, можно было аккуратно развернуться даже на узкой аллее.

Здесь, конечно, никакого снежного покрытия не было, но я заметил, что разъездная площадка усыпана гравием, — это могло послужить хорошим подспорьем для маневра, к тому же у моего «спитфайера» и поворотный радиус был куда меньше, и руль куда менее разболтанный, чем у тех развалюх, на которых я когда-то выделывал подобные пируэты. В конце концов, я и выбрал этого малыша из-за его умопомрачительной маневренности, и теперь настал момент продемонстрировать его способности.

В какое-то мгновение, однако, возникло ощущение, что мы вот-вот сорвемся под откос и упадем на проглядывающие сквозь высокую траву камни, поскольку мне не удалось сделать нужный маневр задними колесами. Машина, содрогаясь и протестуя, просто описала круг, хоть и небольшой, но все же в диаметре на несколько футов шире имевшегося пространства для разворота. Потом вращающиеся вхолостую задние шины зацепились за гравий, с отчаянным визгом пошли юзом, и мы изящно закрутились на месте. Я поймал момент, когда мы встали задом к микроавтобусу, и ударил по тормозам, но не слишком сильно, и едва не сделал очередной пируэт, стремительно крутанул руль обратно, кое-как удержал машину и, наконец, окончательно ее выровнял. После чего мы рванули вверх по склону.

Бэзила еще не было видно. Мы миновали гребень холма на третьей передаче (то есть делая что-то около пятидесяти миль в час) и увидели, как он приближается к разъезду, который мы только что использовали, чтобы разъехаться со встречным «моррисом». Наверное, мне бы следовало дать ему возможность опередить нас, но я вспомнил девушку, отравленную, возможно, по его приказу — и понял, что у меня нет причин для обмена любезностями с мистером Бэзилом. К тому же сидя в открытой машине, я представлял собой отличную мишень, а мне надо было заставить его не выпускать руль из рук и не выхватить свою «пушку», пока мы не скроемся из его поля зрения. Может быть, стрелял он лучше, чем водил.

Я помчался к белому многограннику на опережение, стараясь выжать из движка максимум на предпоследней передаче, прежде чем включил последнюю. Как я уже говорил, Бэзил был дрянной водитель: не понимал, что притормози он — и ему крышка. Бэзилу надо было оказаться на разъезде первым, чтобы избежать смертельного столкновения, но он все еще пытался перестраховаться, чтобы последствия удара, если уж столкновения не суждено избежать, были менее страшными.

— Трусохвостик! — услышал я свой детски-азартный крик. — Прочь с моей дороги, трусохвостик!

Я ощущал на себе взгляд Вади: по-видимому, он горел негодованием на мою инфантильность. Бэзил меня не мог услышать, конечно, но он тем не менее малодушию притормозил. Разъездная площадка промелькнула мимо нас. Он проиграл гонку, и теперь красный «спитфайер» несся прямо на него под уклон со скоростью семьдесят пять миль, а то и все восемьдесят, лоб в лоб. Бэзилу некуда было увильнуть на этой однополосной дороге, и ему ничего другого не оставалось, как или сорваться под откос в придорожный ров, или умереть. Он выбрал откос.

Проносясь мимо, я краем глаза заметил, как его «остин» заваливается с обочины дороги под откос. Я набрал полные легкие воздуху и осторожно стал притормаживать, а потом осмотрел руль, проверяя, не осталось ли на твердом пластиковом ободе вмятин от моих пальцев. Не осталось.

— Трусишка зайка серенький! — бросил я. — Надеюсь, он здорово отбил себе задницу.

Вадя спокойно сказала:

— К несчастью, не слишком сильно. Он же ехал на небольшой скорости. Машина пару раз подпрыгнула, ткнулась в валун и упала на бок. Наверное, повреждения серьезные. Но когда мы были на повороте, он уже вылезал. — Она бросила на меня взгляд. — А что бы ты сделал, Мэтью, если бы он не дал нам проехать?

— Врубился бы ему в лоб. И он это прекрасно понимал.

Некоторое время мы пребывали в молчании, а потом она тихо сказала:

— Ты во многих отношениях удивительный человек, милый. Или просто бесшабашный? Неужели тебе все равно, останешься ты в живых или умрешь?

— Черт, да все говорило за то, что он даст слабину, — ответил я, — если только «наехать» на него без дураков. Ты вспомни его послужной список. По-настоящему весь риск заключался в том, что он от страха совсем потеряет голову, запаникует и перестанет себя контролировать. С тобой я бы не стал проделывать такие эксперименты. Ты слишком упряма. Ты бы стояла до конца и погубила бы нас обоих, просто из вредности.

Она засмеялась, сняла шарфик с волос и повязала его вокруг лба.

— Не знаю, милый. Не уверена. В Лондоне ты блефовал, но здесь— нет. — Она вздохнула. — Ну и что мы будем теперь делать?

Я горестно покачал головой.

— Это была не Бог весть какая западня. Нельзя было позволить поймать нас на такой крючок. Мадам Линь либо очень плохого мнения обо мне, либо просто проверяла, возможно, желая выяснить, так ли уж я хочу быть пойманным. Похоже, тебе придется-таки позвонить ей по тому аварийному номеру. Устрой ей взбучку. Скажи, что я пока ничего не заподозрил, но лучше бы ей в следующий раз расставить свои сети более умело.

Я огляделся вокруг: никаких ориентиров, ничего, кроме^ скалистых холмов и нескольких пасущихся овец. Я заметил, что в этих краях у овец морды белые. И вид не такой цветущий и независимо-безразличный, как у черномордых.

— Надо бы поискать телефон, — сказал я. — Что-то я здесь ни одной будки не вижу.

Вадя развернула карту.

— Киннокрю — ближайший населенный пункт, откуда можно позвонить. Тут недалеко есть еще одна дорога, которой можно воспользоваться. Поверни-ка там налево.

Я механически последовал ее указанию. Наверное, я немного выдохся— так всегда бывает, когда после сильного возбуждения перед смертельной схваткой наступает реакция организма. Вскоре я понял, что еду по узкому проселку и мой «спитфайер» буквально царапает брюхом грунт, несмотря на все мои попытки объезжать ухабы. Дорога становилась все хуже и хуже. Наконец я свернул на обочину и выключил мотор.

— В роли штурмана, — сказал я, — ты сполна проявила лучшие качества секретного агента. Дай-ка мне взглянуть на карту. Куда это мы забрались, черт побери? То есть где мы, по-твоему, находимся?

Она ткнула пальцем в карту.

— По-моему, вот здесь, милый.

— Дудки! Мы не пересекли главное шоссе. Я же помню.

Я вылез размять ноги и расстелил карту на капоте — на «шапке», как говорят в этих краях. В кабине «спитфайера» послышалось шуршание вощеной бумаги. Я поднял глаза и увидел, как Вадя поглощает сандвич.

— Хочешь? — спросила она.

— Нет, но от стаканчика кофе не откажусь.

Она принесла мне кофе и легко потрепала по щеке.

— Забавный ты парень, Мэтью. Как ты заорал: «Трусохвостик! Прочь с моей дороги!». С твоей дороги! Ну и самомнение!

Я, несколько уязвленный, ответил:

— Меня, пожалуй, немного занесло. Я… — тут я посмотрел ей за спину. — Боже, а это что еще такое?

Она резко обернулась, приложив ладонь к груди, где, ясное дело, был припрятан ее пистолетик. Потом поспешно отдернула руку, и мы оба воззрились на фантастическое создание, появившееся на гребне холма к западу от дороги. Оно было размером с быка — в действительности это и был бык, но такого вам в жизни вряд ли доводилось видеть. У него была длинная и спутанная желто-оранжевая грива и огромные размашистые рога, похожие на рукоятки старинного плуга. Несколько секунд он невозмутимо смотрел на нас, потом величественно развернулся и исчез из вида.

Я взглянул на Вадю, и мы поспешили за быком, точно были двумя подростками в зоопарке, а не секретными агентами на ответственном задании, от успеха которого, возможно, зависела судьба западной цивилизации. Мы смотрели, как медленно удаляется от нас животное — исполинское и лохматое, точно доисторический зверь.

Вдалеке я увидел океан: вдоль кромки скалистого берега громоздились камни, причем впечатление было такое, что установлены они там рукой человека. Я снова взглянул на желтого шотландского быка, глотнул кофе и, усмехнувшись, повернулся к Ваде.

— Могу только сказать: если он дает молоко, кто-то должен брать на себя труд…

Я осекся. У Вади было очень странное выражение лица, и тут я кое-что вспомнил. Старинный замок, разрушенный и упавший в море, как она говорила. На краю утеса сохранилось только несколько камней из кладки… Древнее родовое поместье клана Макрю. Итак, мы достигли Броссака, и я ни на секунду не усомнился в том, что мы попали сюда отнюдь не по чистой случайности. Она получила приказ привести меня тем или иным способом сюда, если нам удастся убежать от коварной засады на дороге от Киннокрю, — на что они и рассчитывали. Но я понимал, что ей были даны и иные инструкции. Я взглянул на свой пластиковый стаканчик с кофе, а потом на крепкую девицу в черной кожаной куртке, стоящую рядом со мной в терпеливом ожидании. Я вспомнил, что эта девица была ловка в обращении со всяким зельем.

Выпил я уже порядочно. Я знал, что в моем распоряжении осталось всего-то несколько секунд. Умру я или только отключусь на некоторое время — это зависело от заключенного соглашения с мадам Линь. Настоящего соглашения, а не того, о котором она мне поведала. Меня это не слишком напугало. Я ждал, что в какой-то момент она обязательно затеет двойную игру. Вот только способ, избранный для предательства, заставил меня помандражировать. Ибо она не оставила мне выбора — то-есть совсем никакого.

Я вот что хочу сказать: действующие инструкции содержат весьма четкие правила поведения в стандартных ситуациях. Вот одна, например: вы держите на прицеле объект, а какой-нибудь олух, насмотревшийся кучу кинобоевиков и желающий вызволить друга из беды, подкрадывается к вам сзади и тычет «пушкой» в спину. Ваша стандартная, во всех случаях обязательная, реакция весьма проста: вы мгновенно убиваете наповал парня — того, на которого направлен ваш ствол, кого же еще? Предполагается, что вы не стали бы наводить на него ствол, если не собирались его прикончить, а это можно проделать, не теряя ни секунды, до того, как вы отскочите и обработаете парня, зашедшего к вам с тылу, одним из предписанных на такой случай способом.

Далее— вы понимаете, что в питье подброшен наркотик. Вам следует пристрелить человека, подсыпавшего зелье, прежде, чем вы отрубитесь. Конечно, если позволяет ситуация — иными словами, если этот негодяй достаточно глуп, чтобы торчать рядом и наслаждаться зрелищем до финального момента. Теория в данном случае гласит, что люди, которые пускаются во все тяжкие, чтобы подсыпать яд или снотворное агентам вроде нас, явно не преследуют никаких благих целей. Их действия надо пресекать раз и навсегда, чтоб другим было неповадно.

Как я уже сказал, выбора у меня не было. Я больше не мог обманывать себя, будто это тоже составная часть шутки, которую мы решили сыграть с мадам Линь. Если бы Вадя все еще играла на моей стороне, она бы сказала, куда мы направляемся, и, кроме того, предупредила бы, что находится в стаканчике, который она мне передала.

Возможно, она бы даже смогла уговорить меня выпить отравленный кофе, мотивируя это необходимостью разыграть наш спектакль как можно более убедительно, но она предпочла проделать все вот таким коварным образом, избегая рискованных препирательств. Она сочла, что так будет и вернее и безопаснее, и, кажется, я понял почему. Она делала ставку на то, что однажды я уже ее отпустил, когда делать этого, скорее всего, не следовало, и что мы провели ночь в одной постели. Точно так же, как я сделал ставку на слабость Бэзила, она делала теперь ставку на мою слабость, на мою знаменитую сентиментальность, которую я, как известно, всегда выказываю в отношениях с женщинами.

Все это было очень плохо. Я хотел сказать, как это все плохо и что ей не следовало бы так поступать, но на это уже не было времени. Я почувствовал, как зелье, которым она меня опоила, начало оказывать действие, достал свой «тридцать восьмой», выстрелил и увидел, как она упала на колени с выражением недоумения и ужаса на лице. Я не стал стрелять во второй раз. Я знал, что выстрел был неплох— не идеален, но неплох, — и тут перед глазами у меня все расплылось, а я не особенно-то большой любитель наобум палить по окружающему пейзажу.

Глава восемнадцатая

— Скажите, пусть ее найдут! — произнес женский голос со странным акцентом и певучими интонациями от-куда-то из-за кольца мрака, внутри которого я, казалось, лежал. — Скажите, пусть найдут ее побыстрее. Выстрел был слышен, вот и кровь на земле, видите? Машины у нее не было. Она не могла далеко уйти.

Низкий мужской голос задал вопрос, которого я не расслышал. Мелодичный женский голос ответил:

— Нет, раз она оказалась настолько глупа, чтобы дать себя подстрелить, наша сделка расторгнута и договоренности отменяются— даже если бы я и была готова им следовать, чего я делать не намерена. Просто ликвидируй ее.

Мужчина снова задал вопрос, и женский голос нетерпеливо ответил:

— Нет, нет, этого мы переправим в лабораторию нашим ученым. Нам необходимо получить как можно больше данных, а раненый пациент для них бесполезен. Скажи нашим людям, чтобы ее погрузили в лодку и, как обычно, сбросили в море. И еще скажи им: пусть убедятся, что она не всплывет на поверхность. Нам не нужны лишние вопросы наших друзей и союзников, русских. Потом пусть опять спрячут лодку и ждут. Корабль прибудет незадолго перед отливом. Надо погрузить клетки на борт немедленно. Где этот Бэзил? Что его задержало на этот раз?

Прошло какое-то время, прежде чем объявился Бэзил. Я понял, что лежу на солнцепеке, возможно, на том самом месте, где и потерял сознание, что в бедро мне впился острый камень и по шее ползет какой-то жучок.

Все вокруг было объято тишиной и приятным покоем. Я не изображал из себя опоссума. Просто мне не хотелось открывать глаза. Мне было и так хорошо: лежу себе и слушаю.

— Где ты был? — резко спросил женский голос — совсем близко.

В ответ раздался мужской голос — более высокий, по сравнению с тем что я уже слышал:

— Я выполнял ваш приказ, мадам. Британский агент, который их преследовал… мм… устранен. Его машину мы спрятали так, что ее не найдут.

Этот голос был мне знаком. Я уже однажды его слышал — в лондонском офисе, принадлежащем одному человеку, которого там же и убили, — двум людям, которых убили, говоря точнее.

— Ты не позволил им напугать тебя? — спросила мадам Линь. — Ты боишься только долговязых американцев, разъезжающих в красных спортивных автомобилях?

Бэзил ответил угрюмо:

— Я что-то не особенно понимаю, чего бы я смог добиться, погибнув при столкновении с автомобилем, которым управляет безумец. Я настоятельно рекомендую поскорее уйти с открытого поля, пока этот английский полковник не понял, что потерял контакт не только с вами, но и с этим американцем, и не бросил на поиски самолет или вертолет. Здесь негде укрыться и, насколько я могу судить, мы не хотим привлекать внимания к этому месту даже при том, что скоро отсюда уедем.

— Да, но тут, похоже, предостаточно укромных мест, где раненая девчонка могла надежно спрятаться.

— Наши люди найдут ее, мадам.

— Надеюсь, что им это удастся. И спрячьте получше эту красную машину. А потом, я думаю, вам следует поехать вдоль берега с мобильным передатчиком и снова подать сигнал кораблю. Он должен прийти со следующим приливом. Используйте императивный код. Я не намерена больше вести отсюда передачи. Возможно, они установили где-нибудь поблизости электронное оборудование, которое позволит им нас запеленговать. Они приближаются к нам. У нас осталось немного времени, благодаря идиотизму тех, кто позволяет оставлять разные письма и дает пленникам возможность сбежать.

— Мадам, я…

Она прервала его, видимо, жестом.

— Ладно, это место сослужило нам хорошую службу, но если бы мы располагали большим временем, то смогли бы достичь лучших результатов. — Что-то осторожно ткнулось мне в бок, видимо, носок ботинка. — А теперь этот. Вы можете привести его в чувство, чтобы он смог идти, или нам его придется нести?

— Если она использовала обычный наркотик, думаю, у меня найдется нейтрализующее средство.

— Хорошо, дайте ему! — мадам Линь помолчала и продолжала нетерпеливо: — В чем дело?

— Что она хотела, мадам? — Бэзил заговорил взволнованно и настойчиво: — Советская шпионка? Какое соглашение вы с ней заключили?

— Вам это важно знать? — мадам Линь была явно раздражена. — Я, разумеется, и не собиралась выполнять свои обещания!

— Конечно, конечно, я понимаю.

Точно во сне я почувствовал, как кто-то закатал мне рукав до половины предплечья. И сквозь туман ощутил укол иглы. Потом меня ударили ногой в бок — на этот раз довольно ощутимо.

— Эй ты, вставай! — произнес голос Бэзила. — Нечего прикидываться. Я знаю, что ты меня слышишь. Вставай!

Я перекатился на живот и обнаружил, что руки мои связаны за спиной. Я смутно чувствовал путы, но до сего момента не придавал этому факту большого значения. После нескольких попыток мне все же удалось встать. Никто не предложил мне помощи. Я стоял, пошатываясь.

Перед глазами по-прежнему все плыло, но очертания предметов уже становились отчетливее. Первое, что я увидел, был коренастый смуглый мужчина, смотревший прямо на меня. Я узнал его. Вчера я видел его на заднем сиденье «мерседеса» вместе с мадам Линь. И еще я догадался, что это тот самый обладатель низкого голоса, с которым мадам Линь разговаривала по-английски. Помимо этих фактов у меня не было ни малейшей возможности определить его национальность, но меня это не особенно-то и заботило. Английский используется для общения людьми разных национальностей, которые не понимают языка друг друга.

Потом я перевел взгляд на мадам Линь. На ней были узкие серые брючки и ботиночки, пользующиеся бешеной популярностью сегодня в мире, но на ней было также и дорогое меховое манто. Я подумал: есть ли некий скрытый смысл в том, что, как только я встречаю женщи-ну-агента из пролетарского рая— будь то его европейская или азиатская провинция, — она при любой удобной возможности облачается в норку, как самая презренная буржуазка.

Мадам Линь разглядывала меня с совершеннейшим равнодушием. Я не мог понять, о чем она думает, но было ясно, что этого я никогда и не узнаю. Надеюсь, что я донельзя терпим, но я не захожу столь далеко в своей терпимости, как те идеалисты с сияющими глазами, которые пытаются убедить нас, будто расовых различий не существует и все человеческие существа повсюду абсолютно одинаковы. Эта маленькая и хрупкая на вид женщина с раскосыми глазами, гладкой теплой кожей и тяжелыми черными волосами была продуктом генов и хромосом — а равным образом традиций и обучения, — настолько непохожим на меня, что внушала мне немалый ужас.

В тот момент я даже не понимал, воспринимает она меня как врага, как человеческое существо или как мужчину. Она могла размышлять о чем-то, не имевшем никакого отношения к Мэтью Хелму, а, может, она подумывала устроить этому странному бледнолицему проверочку в койке просто хохмы ради, а потом уж перерезать ему горло и выбросить труп в океан. Я терялся в догадках. Она ни намеком не выдала своих мыслей. Она просто отвернулась и в сопровождении смуглого мужчины двинулась по направлению к высящимся на утесе руинам.

Бэзил ткнул меня в спину, напоминая о своем присутствии. Наконец я оглянулся на него. Его внешность мало изменилась с тех пор, как я его впервые увидел в Лондоне в маскарадном костюме Эрнеста Уоллинга — вот только теперь он имел слегка помятый вид после того, как его «остин-купер» кувырнулся под откос: под глазом сиял фингал, губа кровоточила. Я не улыбнулся, но он, наверное, догадался, что, глядя на него, я развеселился, и ткнул меня еще раз.

— Двигай, Хелм! И не пытайся учудить какую-нибудь шутку. Эти ребята с удовольствием тебя пристрелят. Они очень низко ценят человеческую жизнь.

Я присмотрелся к двоим, на которых он указал. Низкорослые крепкие ребята в грубых рабочих робах, похожие на шотландских фермеров или рыбаков, так что в этом уголке земного шара они не могли бы привлечь к себе чьего-либо внимания издали, если бы не их оружие — короткоствольные автоматы стандартной русской модели «ППШ-41», пукалки, которые копировали во многих коммунистических странах. Оружие это дешевое и грубо сработанное, отнюдь не перл оружейного мастерства, но, насколько мне было известно, вполне надежное и эффективное. Ну, настолько, насколько могут быть эффективными эти спринцовки. Я, по-прежнему, придерживаюсь старомодного убеждения, что есть нечто мерзкое в убийстве человека семнадцатью пулями, когда для такого дела вполне хватит и одной.

Уродливые автоматы выглядели столь же пугающе неуместными на фоне озаренного солнцем шотландского пейзажа, как и азиатские лица под козырьками мягких кепок. Один из них сурово двинул стволом, я повернулся и отправился за мадам Линь и ее сообщником, но не настолько быстро, чтобы доставить удовольствие своему конвоиру. Он то и дело подгонял меня, тыча стволом в спину. Потеряв равновесие, я шагнул в ямку, споткнулся, упал и ушиб колено. Мадам Линь оглянулась и выкрикнула какую-то команду— конвоиры подняли меня на ноги, и я похромал дальше к тому месту, где она меня дожидалась.

— Вам бы следовало получше смотреть себе под ноги, мистер Хелм, — сказала она на своем певучем английском. — Утес изобилует рытвинами и ухабами. Придет день, и весь этот кусок суши сползет в океан, как то случилось раньше с затонувшей частью мыса. Когда-то, как мне говорили, замок стоял в нескольких сотнях метров от края утеса, а теперь половина его находится под водой.

Сзади донесся крик— там трое людей тщательно прочесывали заросли вереска в поисках Вади, — и мадам поспешно повернула голову в том направлении. Мне же спешить было некуда. Меня не разобрало столь сильное любопытство. Я подумал, что они схватили девушку и, как уже слышал, ей был вынесен смертный приговор, да, честно говоря, мне и не хотелось ее видеть. То есть мы ведь уже все высказали друг другу, что могли, — она своим снадобьем, а я револьвером.

Но нашли они не раненую девушку, а громадного желтого быка. Похоже, бык произвел на них сильное впечатление, возможно, даже напугал, и они навели на животное свои автоматы, держась от него на приличном расстоянии и явно ожидая позволения его убить.

— Не стрелять! — распорядилась мадам Линь, обращаясь к своему спутнику. — Здесь уже прозвучал один выстрел, а треск автоматных очередей разнесется очень далеко. Зверь ведь не представляет для нас опасности. Хоть вид у него и ужасающий, он, очевидно, просто отбился от местного стада, и какой-нибудь фермер может прийти сюда в поисках этого чудища. Так что пусть живет.

Смуглый, подняв руку, дал отмашку, и люди, до-вольно-таки неохотно оставив в покое лохматого быка, возобновили свои поиски в вересковых зарослях. Когда мы вновь продолжили путь к развалинам замка, прямо из-под ног шумно выпорхнули две довольно крупные птицы, с виду похожие на тетеревов. Из-за них меня чуть было не убил конвоир: услышав металлический щелчок (он снял свой автомат с предохранителя), я замер и стоял не шелохнувшись до тех пор, пока он снова не опустил рычажок. Парень не производил впечатления нервного типа, но ведь он находился далеко от родных мест, и это обстоятельство, полагаю, плохо сказывалось на его рефлексах.

Вскоре мы стали пробираться по горам щебня, высящимся на месте бывшей крепостной стены. Мадам Линь подала знак своему верному Пятнице, и тот стал расчищать от густого влажного мха каменную площадку, по-видимому, некогда служившую полом в замке. К моему удивлению, он просто поднял мшистый ковер и свернул его как самый обычный палас. Под ним оказалась небольшая каменная плита. От этого сооружения веяло подлинным духом седой древности, однако плита поднялась очень легко — чего трудно было ожидать от петель многовекового возраста. Ясно, что эта старинная дверь в потайной ход была оборудована современным подъемным механизмом.

Мадам Линь заговорила с моими конвоирами, а потом обратилась ко мне:

— Они заметут наши следы,*а потом присоединятся к группе поиска девушки. Мы стараемся не часто пользоваться этим входом— только в случаях, когда необходимо войти в подземелье в час отлива. Когда-то это был старый подземный ход для выхода из замка и использовался в самый последний момент, когда неприятель осаждал стены и сопротивление было бесполезно. Полагаю, что на том месте, где мы сейчас находимся, был когда-то главный зал замка. — Она двинулась к лазу, плотно завернувшись в меха. — Я пойду первой и буду ждать вас внизу с пистолетом наготове. Внизу также находится часовой. Эти люди будут держать вас на прицеле сверху. Пожалуйста, не вынуждайте нас стрелять. Будете вести себя хорошо — проживете чуть дольше. Не очень долго, но чуть дольше.

У меня не было нужды комментировать эти слова, и я просто стоял и наблюдал, как она осторожно нащупала ногой ступеньки — уж не знаю, что там было: веревочная лестница или обычная каменная. Такой крохотной ножки я не видел еще ни у одной взрослой женщины. Я оглянулся вокруг. Океан был безжизнен до самого горизонта — зелено-голубой, искрящийся на солнце. Под стать ему был мрачный простор суши: серые прибрежные валуны и поле серо-зеленого вереска, полого поднимающееся к скалистым горам вдали. Место казалось не слишком приятным и ласкающим глаз, но я все же вынужден был признать, что этот утес куда лучше, чем отверстая дыра в земле.

Смуглый многозначительно вынул пистолет— очередную автоматическую кроху. Он держал эту штуку с таким видом, точно знал, как ею пользоваться. Он махнул в сторону лаза, где только что скрылась мадам Линь. За его спиной я видел людей, ведущих поиски Вади, и желтого быка, глубокомысленно взирающего на эту картину с таким видом, точно он еще не пришел ни к какому определенному мнению относительно нас и не торопился вынести окончательное суждение. Он смотрелся, подумал я, как техасский лонгхор в меховом палантине и в парике под «битлов». С этой мыслью я направил свои стопы в лаз, обнаружив под ногами каменные ступеньки, которые привели меня в своеобразную комнату, высеченную в скале. Мадам Линь держала в руке небольшой автоматический пистолет. За ней стоял парень с автоматом, а рядом — кругленький господин в замызганном белом халате.

— Очередной кролик для вас, — оказала ему мадам Линь. — Он будет в вашем распоряжении, мистер Макроу, как только я закончу допрос.

Глава девятнадцатая

В каком-то смысле это было моим достижением. Мне пришлось много времени таиться позади амбара с корзинкой, но наконец-то я заприметил своего цыпленка.

Теперь мне оставалось только придумать, как выполнить задание — одному, в подземной пещере, со связанными руками. Я бы также не возражал выйти потом отсюда живым, но, насколько мне было известно, последнее обстоятельство не имело существенного значения для успешного выполнения операции. Мак мне это очень четко дал понять.

Мадам Линь знаком приказала мне отойти от лестницы, чтобы смуглый смог спуститься. Я, изображая из себя последнего дохляка, сделал шаг назад. Я старался не смотреть слишком пристально или долго на коротышку в белом халате. Мне не хотелось его пугать до поры до времени. Это был, конечно же, Макроу собственной персоной, правда, по сравнению с известным словесным портретом, он заметно подрастерял за эти годы вес и волосы, точно его изрядно потрепала жизнь, но вне всякого сомнения это был тот самый человек, на поиски которого меня и послали.

— Но с другой стороны, — сказала мадам Линь, — возможно, вам бы лучше его вакцинировать сразу, доктор. Нам нельзя терять время. Я бы хотела получить как можно более полную статистическую картину до того, как я отошлю свой рапорт.

— После введения сыворотки должно пройти шесть часов, — сказал Макроу. — А потом мы все равно не сможем точно определить характер реакции его организма на вирус, по крайней мере, в течение двух дней, в особенности если реакция окажется отрицательной.

— Мне все это известно, — заявила она нетерпеливо. — Сократите шесть часов до четырех и введите ему вирус перед самым отплытием. Мы заберем его с собой на корабль. И остальных с отрицательной реакцией, чтобы вы могли наблюдать все симптомы по возможности вплоть до самого конца. Я договорилась с надежным курьером — он встретит нас в море, но корабль не слишком быстроходный, так что нам придется пробыть в плавании несколько дней, пока мы не достигнем квадрата, где он сможет без риска выйти с нами на контакт. Забирайте все, что вам нужно сейчас, и принесите ко мне.

— Слушаюсь, мадам.

Макроу повернулся и торопливо вышел из помещения, хлопая полами грязного халата. Смуглолицый подал знак конвоирам, оставшимся наверху, и конус дневного света исчез после того, как потайная дверь плотно закрылась, точно хорошо пригнанная крышка гроба.

— Сюда, мистер Хелм, — сказала китаянка. — Осторожнее. Здешние переходы не предназначены для людей такого высокого роста. В роду Макроу— или, как их называли, Макрю, — надо думать, мужчины были все сплошь низкорослые, как наш ученый друг, которого вы, без сомнения, сразу узнали.

Она махнула рукой в сторону проема, где исчез Макроу. Я двинулся туда, нагнувшись, чтобы не расшибить себе голову. По каменному потолку туннеля бежала электропроводка, явно проложенная не древними Макрю, и через каждые пятнадцать футов или около того на потолке были укреплены аккуратные стеклянные плафоны (как я успел заметить, хорошо заизолированные и водонепроницаемые). Лампы давали достаточно света, но мне пришлось идти осторожно и следить за тем, чтобы не поцеловаться лбом с фонарями.

Я сказал, не поворачивая головы:

— Значит, он и вправду потомок вождей клана Макрю?

— О да! — ответила идущая следом за мной женщина. — Это не пустые фантазии, хотя у него их немало. Знаете, среди шотландцев так много чокнутых! Надо думать, влажный климат пагубно действует на их мозги. Если бы мне пришлось прожить тут всю жизнь, то и я, несомненно, свихнулась бы.

Что-то она становилась все более разговорчивой. Я решил, что у нее есть основания попытаться установить со мной дружеские отношения— дружеские, насколько позволяли данные обстоятельства — и что я смогу извлечь какую-никакую выгоду из ее «дружеского расположения».

Я с вызовом заметил:

— Об американских отпрысках рода нет никаких сведений. Я проверял в лондонских библиотеках.

— Знаю. Предполагается, что все они погибли в ходе кровавой распри. Но, по-видимому, когда возникла угроза захвата замка, молодой Макрю отправил жену и младенца-сына по подземным ходам в безопасное место, а сам вернулся, чтобы закамуфлировать дверь в потайной ход и сражаться до последней капли крови, плечом к плечу с отцом. Жена так и не осмелилась объявиться в Шотландии. Она убежала в Америку, забрав с собой сына. Поскольку звезда клана на родине закатилась, их фамилия и в Америке не снискала славы. Но история рода передавалась из поколения в поколение. Он как-то разоткровенничался со мной и поведал мне эту историю, хвастливо вспоминая свою древнюю родословную. Тоже мне — древняя! — мадам Линь тихо рассмеялась. — Каких-то два или три века. Но его описание этого места, которое он знал с чужих слов, меня заинтересовало. Я навела справки и выяснила, что и руины и подземные пещеры существуют на самом деле, хотя о них никто не знает, и они вполне годятся для наших целей… Одну минуту. Остановитесь, пожалуйста. Откройте ту дверь справа!

Я взглянул на нее, пожал плечами и потянул на себя дверь. Она с трудом поддалась — не потому, что оказалась слишком тяжела, но потому, что, похоже, была соединена с каким-то сложным механизмом. За ней оказалось еще одна дверь — сетчатая. Первое, что я отметил, запах. Он навеял на меня воспоминания той поры детства, когда я разводил белых мышей — сейчас уж не припомню, зачем.

Потом мой взгляд упал на клетки — великое множество клеток, стоящих в несколько ярусов по стенам узкого длинного помещения. Над клетками вдоль обеих стен тянулись длинные пруты на подшипниках, подсоединенные к электромоторам у двери. На прутах над каждым ярусом клеток были установлены шкивы, и от каждого шкива к дверке верхней клетки бежала цепь; в свою очередь эта дверка была соединена с дверкой клетки следующего яруса и так далее до самого пола.

Этим исчерпывалось механическое оснащение подземного зрелища, гвоздем которого были крысы, или, точнее сказать, грызуны. В клетках сидели большие крысы, маленькие крысы, большие мыши, маленькие мыши, кроты, земляные белки, настоящие белки, серые и рыжие с роскошными пушистыми хвостами. Были тут и еще какие-то крысоподобные животные, которых я не распознал, а может быть, я и первых отнес к мышам и крысам по ошибке, ибо они совсем не походили на американскую разновидность мелких грызунов.

— Я бы не стала подходить к ним слишком близко, мистер Хелм, — тихо сказала мадам Линь, — ведь вас еще не вакцинировали. Теоретически болезнь переносится от мышей к людям блохами, и мы проследили, чтобы здесь были истреблены все блохи, — для упрощения процедуры контроля. Мы полагаем, что грызуны рано или поздно подхватят подходящих блох, куда бы их не транспортировали. Однако у нас было несколько несчастных случаев, указывающих на то, что выведенная доктором

Макроу разновидность гиперактивного вируса способна найти иные каналы распространения: возможно, в условиях отсутствия блох это могут быть мухи и москиты — мы еще не установили. Так что на вашем месте я бы не стала открывать сетчатую дверь.

Но у меня и не было ни малейшего намерения ее открывать. Я рассматривал коллекцию свиристящих, царапающихся, вонючих грызунов. Я глубоко вздохнул, подумав, не вдыхаю ли пары смерти, и спросил:

— Они все инфицированы?

— Конечно, — сказала она с коротким смешком. — Вы, верно, гадаете, чего это я так много вам всего рассказываю, мистер Хелм. Не удивляйтесь: такая откровенность — мое секретное оружие и страховка. Если полковнику Старку удастся определить наше местонахождение до того, как мы уйдем отсюда ночью, вы должны будете подтвердить мое сообщение об этой лаборатории, отправленное ему радиограммой. Вы заметили моторы? В нижнем помещении есть рубильник. Он включается либо вручную, либо с помощью электронного датчика. Если возникнет угроза нападения до нашего отъезда или если какая-либо опасность будет грозить кораблю после нашей отправки, я включу рубильник — рукой или с помощью дистанционного управления, — и все клетки раскроются. Они также автоматически откроются после нашего отбытия, если кто-то потревожит установленные в клетках датчики. Перед тем, как покинуть замок, я включу охранную сигнализацию.

— Хитро придумано, — заметил я.

— Очень хитро, мистер Хелм. Вы замечаете, что помещение сужается в дальнем конце? В действительности это^расщелина в скале, которую мы немного расширили. Расщелина углубляется дальше в гору и сливается с другими, которые выходят на поверхность в нескольких местах в виде крошечных лазов и ям в грунте— вы попали ногой в одну такую ямку по дороге сюда и упали. Рубильник также откроет эту дверь и позволит выпущенным из клеток животным найти туннели в гранитной породе, которые выведут их наружу. А чтобы ускорить их бегство, сюда будет пущен газ — безвредный, но с едким запахом. Когда они окажутся на воле, как вы думаете: кому-нибудь удастся их всех снова поймать? И если одному зверьку— только одному— удастся сбежать, неся вирусы страшной болезни, все население Шотландии обречено! Население Британии тоже обречено. Только строжайший карантин сможет пресечь распространение чумы через Ла-Манш на континент и далее по всему миру. Вот что произойдет, если только полковник Старк предпримет какое-нибудь поспешное и необдуманное действие. Я убеждена, что при удобном случае вы с радостью поможете мне убедить его вести себя благоразумно.

— А что, если эта чума распространится также и на Азию? — спросил я.

— О, у нас есть сыворотка для вакцинации. Пока что она не обеспечивает полной защиты организма— мы только проверяем ее эффективность, как вы слышали, — но мы реалисты, мистер Хелм. Мы знаем, что вполне можем допустить потерю до сорока процентов собственного населения, если в остальном мире погибнет от девяноста пяти до ста процентов… Кроме того, к тому времени, как эпидемия достигнет нашей территории, мы, возможно, усовершенствуем сыворотку — с помощью доктора Макроу.

— Но это же серьезная угроза! — возразил я. — Если вам удастся благополучно спастись, какие же требования вы сможете выдвинуть? Я полагаю, ваша страна поддерживает этот проект не только ради обогащения мистера Макроу?

— Требования? — это слово ее, похоже, почему-то позабавило. — Ах да, требования. Политические требования. Это же вполне логичный следующий шаг, не так ли? Шантаж. Глобальный политический шантаж, вроде того, что вы,_ американцы, как и русские, уже опробовали, не очень успешно, впрочем, с помощью атомных бомб. Это занятие интригующее! — Она снова издала мягкий смешок и, сменив тему, промурлыкала. — Закройте дверь, мистер Хелм, и пойдемте дальше. Мы называем это помещение верхним питомником. Теперь мы проходим мимо смотрового отделения. Я пока не буду его показывать, поскольку вам еще представится случай насмотреться вдоволь.

Я бросил взгляд через плечо, желая понять, что мадам Линь этим хочет сказать, но она в этот момент легким кивком головы отвечала на приветствие охранника у той самой двери, и выражение ее лица ничего мне не сообщило. Я шел дальше, ощущая легкое дуновение прохладного ветерка.

Меня остановил ее голос.

— Нет, сейчас направо, пожалуйста. Там тупик, кончающийся в скале высоко над уррвнем моря. Мы спускаемся сюда. Будьте осторожны, здесь очень крутой участок и очень низкий проход. Остановитесь у фонаря. Ступеньки ведут вниз, к нижнему питомнику, — там мы готовим наших грызунов к погрузке на корабль — и далее к жилым комнатам персонала, лаборатории и бухте, куда могут причаливать катера при отливе. Как видите, у нас тут целый городок. А вот и мой кабинет. Входите, пожалуйста.

Подземные помещения, как я успел заметить, имели сугубо деловое назначение: электричество было проведено только там, где необходимо, стены представляли собой голую скальную поверхность со множеством подтеков грунтовых вод. А вот в кабинете мадам Линь грубый камень скрывали деревянные панели, пол устилал ковер. Мебель была не особенно шикарной, но и не дешевой. Освещалась комната скрытыми лампами. Картины на стенах отсутствовали, как не было ни старинных ваз эпохи Мин, ни филигранных безделушек, ни каких-либо украшений Было совершенно очевидно, что, хотя мадам Линь устроилась здесь вполне комфортабельно, она вовсе не стремилась воссоздать уголок родины внутри шотландского утеса.

В дальнем углу кабинета высился стеллаж с разного рода электронной аппаратурой. Рядом со стеллажом была дверь, ведущая, надо полагать, в спальню, поскольку кровати в комнате я не заметил. Я огляделся в поисках рубильника, о котором она упоминала. Найти его оказалось несложно: коллектор был установлен над большим деревянным письменным столом около стеллажа с аппаратурой, но там я увидел два рубильника. У одного ручка оказалась красного цвета. Другая — черного.

Мадам Линь поймала мой взгляд и сказала:

— Да, это то самое. Черная ручка— это «черная смерть». Подходящий цвет, вам не кажется, мистер Хелм?

— А красная?

Китаянка замялась и пожала плечами.

— Она замыкает цепь уничтожения вручную, мистер Хелм. Естественно, нам бы не хотелось позволить вашим ученым шнырять тут и осматривать все, что мы оставим. Когда мы закончим работу, то есть совсем закончим, то все взорвем, используя дистанционное управление, подключенное к этой же цепи.

— Крысы и все такое? — сказал я, рассматривая ее.

— Ну, конечно, — она коротко рассмеялась. — Крысы и все такое, мистер Хелм. А теперь, пожалуйста, подойдите сюда и сядьте. Я хочу задать вам несколько вопросов.

Глава двадцатая

Это не было похоже на вечер вопросов и ответов. Вначале, по крайней мере, она не спросила ничего такого, на что у меня не нашлось бы быстрого ответа. Я не голливудский герой и не буду разбиваться в лепешку, чтобы доказать, какой я крутой малый. Я никогда не придерживался убеждения, что коммунисту ни под каким видом нельзя ничего говорить только потому, что он — или она — задает тебе вопрос.

Раз мадам Линь горела желанием узнать, какое сообщение Уоллинг передал мне через Нэнси Гленмор, и передал ли я эту информацию в Вашингтон, и нашли ли они ей применение, я не видел причин не рассказать ей об этом — в особенности учитывая, что она, возможно, уже все узнала от Вади, звонившей ей накануне вечером. Она теперь просто сверяла наши показания. Когда же она подошла к истинной цели моего появления здесь, ситуация несколько усложнилась. Я еще не решил, какой наилучший способ поведения избрать.

— Я прибыл сюда, чтобы найти доктора Макроу, — ответил я, желая потянуть время.

— Нам это известно, — сказала мадам Линь. — Меня же в этой связи интересует, что вы намеревались сделать, найдя его?

— А разве Вадя вам не сказала?

— Эту русскую вряд ли стоит рассматривать как надежный источник информации, мистер Хелм, — учитывая ее собственные интересы, а также и ваши.

Раздался стук в дверь. Смуглолицый, стоящий на карауле, взглянул на мадам Линь. Та кивнула, и он стал отпирать. Тут я понял, что он несколько действует мне на нервы. Она могла бы, по крайней мере, обратиться к нему по имени, чтобы я хоть как-то обозначил его в своих мысленных схемах. Хоть бы он раскрыл рот и выразил свое отношение к чему-то! Ведь я же знал: когда ему хочется, он что-то изрекает. Я ведь сам слышал. Ну, может, ему просто пока было нечего сказать?

Он широко распахнул дверь. Вошел Макроу, держа в руках стальной поднос, где я увидел две фляжки, банку с абсорбирующей ватой, зажимы и шприц, все аккуратно разложенное на белоснежном полотенце.

— Можете поставить это на стол, доктор, — сказала мадам Линь. — И объясните прямо сейчас мистеру Хелму суть программы экспериментов, в которой он будет участвовать.

Макроу даже не взглянул на меня. Взяв пинцет, он вытащил из колбы ватный тампон и опустил его в бутыль с жидкостью, очевидно, это был спирт.

— Мы пытаемся определить эффективность действия сыворотки, — сказал он и, подойдя ко мне, свободной рукой закатал мой левый рукав. — Я собираюсь вам ввести… Но этому человеку уже была сделана сегодня какая-то инъекция, мадам, — быстро сказал он, устремив на нее взгляд. — Вот след от иглы и небольшое вздутие тканей вокруг…

— Тогда сделайте инъекцию в другую руку, — посоветовала она. — Это было всего лишь нейтрализующее средство против наркотика, который ему дали.

— Но эта инъекция могла оказать воздействие на иммунные свойства его организма!

Она пожала плечами.

— Ну, тогда используйте его для чего-нибудь еще. У нас пока что недостаточно данных. — Она взглянула на меня. — Вы понимаете, мистер Хелм, в данный момент вас вакцинируют против вируса? А через несколько часов вам в организм введут культуру. Тогда ваши шансы выжить, как показывает предшествующий опыт, будут равны шестидесяти процентам.

— Шестьдесят и пять десятых, — поправил ее Макроу, — если судить по последним данным, которые, впрочем, могут быть признаны достоверными лишь с точностью до первого целого числа, поскольку они отражают картину протекания болезни у двадцати восьми обследованных пациентов.

Я быстро произвел в уме вычисления.

— Другими словами, это означает, что семнадцать выжило, а одиннадцать к сегодняшнему дню умерли?

Мадам Линь одарила меня одобрительной улыбкой.

— Вы быстро считаете. Разумеется, мы говорим лишь о тех, кто был вакцинирован. Из нашей первой контрольной группы, состоявшей из двадцати человек — они были инфицированы без первоначального введения сыворотки, — ни один не выжил, но по расчетам доктора Макроу, при должном медицинском уходе, пять из каждой сотни, возможно, смогут излечиться. Это те цифры, что я упоминала ранее.

Ну что ж, люди умирают во всех уголках света — каждый по-своему. Я не собирался рыдать только лишь по той причине, что еще несколько бедолаг пали жертвой хладнокровного медицинского эксперимента, но выказать некоторое негодование счел уместным.

— Двадцать и двадцать восемь — это сорок восемь! — сказал я. — Где же вы раздобыли этот человеческий материал?

Я обращался к китаянке, но мне ответил Макроу — мерзким тоном:

— Можно сказать, это все были добровольцы. Чрезвычайно любопытные субъекты — вроде вас, — которые совали свой нос не в свое дело и мешали мне работать. Я их предупреждал! Я всех предупреждал! Я не собираюсь провести остаток жизни, работая за гроши, в то время как другие на моих открытиях наживают миллионы.

При других обстоятельствах его речь прозвучала бы смехотворно: капризный ребенок, жалующийся на несправедливость жизни.

— Сорок восемь любопытных — это очень много, — заметил я. — А вы уверены, что мадам Линь не подбросила вам случайных прохожих— людей, которым и в голову не приходило чем-то вам навредить, которые просто подвернулись под руку?

Он ничего не ответил и воткнул иглу мне в правую руку несколько более свирепо, чем требовалось. Он прекрасно понимал, что его пациенты вовсе не были вражескими агентами, но не хотел признаться в этом даже себе самому.

Его реакция навела меня на мысль, как с ним следует разговаривать, и я продолжал:

— Полагаю, вы некоторым образом свыклись с этим. В конце концов, вы же намереваетесь умертвить миллионы людей, прежде чем завершите свои опыты, не так ли? — Он сердито вздернул голову. Я усмехнулся и продолжал сладким голосом. — О Господи, я же вас не критикую, приятель! Я и сам зарабатываю на жизнь тем же. Кстати сказаться ведь прибыл сюда, чтобы убить вас.

Слава Богу, что я дождался момента, когда Макроу вынул иглу, потому что он, без сомнения, сломал бы ее — так он подпрыгнул. По его поведению я понял, что нахожусь на верном пути: с этим субъектом не стоило играть в хитроумные игры, надо было просто давить ему на психику— в точности как Бэзилу. Мадам Линь, ее восточных сатрапов и смуглолицего молчуна, думал я, так просто не прошибешь, но, понятное дело, им волей-неволей пришлось удовольствоваться мягкотелым помощником с загнивающего Запада.

Макроу облизал губы.

— Но я-то думал, что вы… американский агент.

— И что?

— Но ей-Богу… То есть, я хочу сказать, мы же не пользуемся услугами наемных убийц, разве нет?

Я рассмеялся.

— Чья бы корова мычала! Это кто же такие «мы», хотел бы я знать? Вы-то, надо полагать, уже не считаете себя американским гражданином? Вы, мой друг, болван! А как вы думаете, что с вами будет? Вы, что же, рассчитываете наварить сто миллионов «зеленых» с помощью этой леди, возродить фамильную плантацию — простите, замок— и обосноваться здесь этаким богатеньким шотландским бароном?

Его глаза затуманились, и я понял, что попал в больное место. Как верно заметила мадам Линь, голова у Макроу была забита кучей разных фантазий. Я продолжал безжалостно:

— Позвольте дать вам один совет, док, как убийца убийце. Я вот вижу, что наш неразговорчивый друг выложил изъятые из моих карманов вещи вон там на столе. Там должен быть небольшой, очень симпатичный ножичек с четырехдюймовым лезвием. Нож удобный и острый. Я что-то не вижу там своего револьвера, так что возьмите-ка этот нож, док, и перережьте себе горло — тем вы избавите многих людей от всяческих бед.

— Тебе бы лучше себя от бед избавить, гад! — отрезал он.

— Себя или тех, что придут за мной, если моя миссия окончится неудачей. Я так думаю, их будет не меньше десяти миллионов.

— Что вы несете?

— Ну, я просто воспользовался вашими цифрами, док. По вашим расчетам, ваш вирус убьет около девяноста пяти процентов населения, не так ли? Население земного шара составляет сегодня примерно два миллиарда человек. После того, как девяносто пять процентов их погибнет, останутся все же еще десять миллионов. И каждый из них будет разыскивать доктора Арчибальда Макроу, вооружившись «пушкой», ножом, увесистой дубинкой, или просто отправится на поиски с голыми руками, одержимый жаждой убийства. На этой обезлюдевшей планете, амиго, вы будете самым непопулярным жителем.

Он натужно засмеялся.

— Все, что вы мелете, просто смешно. Конечно, пока нас не вынудят, мы и не собираемся…

— Вы, может быть, и нет, — возразил я. — Но она — точно собирается!

Я скорее почувствовал, чем увидел, как шевельнулась мадам Линь. Безымянный смугляк у дверей тоже сдвинулся с места, точно намереваясь подскочить и заткнуть мне глотку, но она знаком приказала ему не вмешиваться. Она наблюдала за Макроу. Он взглянул на нее и перевел взгляд на меня.

— Вы сумасшедший! — заорал он. — Мадам Линь просто-напросто принимает меры предосторожности против вмешательства извне…

— Ну конечно, конечно! Если ее послушать, так в этой дыре электронных приборов с дистанционным управлением больше, чем на космическом корабле! Она собирается сидеть в корабельной радиорубке круглые сутки, отдавая приказы и рассылая ультиматумы, и нажимать на кнопки, точно церковный органист, наяривающий самые трудные пассажи из Гайдна. Мне в жизни ни разу не приходилось слышать, чтобы взрослая женщина несла такую научно-фантастическую чушь! — Я бросил взгляд на мадам Линь. — Только поймите меня правильно, мадам! Я наслаждался каждой репликой вашего выступления. Это было великолепно — правда!

Китаянка не шевелилась. Она сбросила норковую шубку, под которой оказалась облегающая шелковая туника, ниспадающая на узкие брючки. На губах у нее играла слабая улыбка, точно она находила меня слишком забавным, чтобы заставить замолчать — по крайней мере, пока я делал полезную для нее работу. В конце концов, очень скоро ей пришлось бы выложить ему все начистоту, и сейчас она могла наблюдать за его реакцией, пока я работал языком за нее.

Макроу снова облизал губы.

— Но… я не понимаю.

— А что тут понимать, сынок! Нет тут никакого дистанционного управления. Тут только и есть что эта черная рукоятка в стене. Она врубит ее перед тем, как выйдет за дверь и отправится на корабль, о котором так много говорено. Поскольку она так настойчиво уверяет нас всех, что за ней придет корабль, на самом деле, вероятнее всего, это окажется самолет или подводная лодка. Скорее— последнее. У них, я слыхал, есть пара-тройка — не самые современные, атомные, но вполне надежные. Вполне пригодные для того, чтобы забрать ее — при полном радиомолчании, само собой, — и доставить к берегам Европы, где она выпустит ваших заразных крыс, а потом отправиться через Атлантику, чтобы высадить крысиный контингент на североамериканском материке и, возможно, чуть поменьше, — на южноамериканском. А потом домой— в Азию! Заниматься производством сыворотки и лихорадочно добиваться ее усовершенствования с помощью некоего Макроу, чтобы вакцинировать как можно больше своих соплеменников— разумеется, только наиболее политически благонадежных! А все прочие могут провалиться в тартарары. И ваша хвостатая «Черная смерть» будет триумфально шествовать смертоносным маршем по земному шару, где останется лишь одна страна, которой суждено распространить свою территорию на всю мировую сушу…

Я наблюдал за тонким улыбающимся лицом китаянки. И понял, что иду по верному следу. Она чуть заметно шевельнула пальцем. Я не видел, как сорвался с места смуглый, потому что не смотрел в его сторону, но я услышал. Уворачиваться смысла не было. Да и куда я мог деться? Я просто надеялся, что он хорошо знает свое дело, — и не ошибся. Удар мгновенно вышиб из меня дух, и боли я почти не почувствовал.

Глава двадцать первая

Проснулся я в клетке, точно крыса. То есть, конечно, и ячейки в сетке были покрупнее, и сама сетка покрепче, но в общем— самая настоящая клетка. Я лежал на прогибающейся сетчатой полке-койке, вделанной в стенку клетки на высоте восемнадцати дюймов от каменного пола. Не было ни матраса, ни одеяла и никакой мебели — только в углу торчала обычная раковина с краном. В воздухе воняло инсектицидом и каким-то дезинфицирующим химикатом, однако вонь была не слишком сильной, чтобы заглушить прочие ароматы, напоминающие амбре общественного сартира. На меня надели, похоже, груботканую полотняную пижаму.

Я ухитрился получить всю эту информацию только при помощи обоняния и зрения. Я осторожно пошевелился, предупреждая тех, кто, возможно, следил за мной, что собираюсь просыпаться. Мне представлялось маловероятным, что, если я застану их врасплох, они предложат мне нечто иное, чем удар прикладом, а мой затылок и так уж страдал повышенной чувствительностью к механическим воздействиям.

Я сел, никем не обиженный, и обнаружил, что нахожусь в своей клетке— или камере— один-одинешенек. Впрочем, рядом находились другие клетки: они тянулись по обеим сторонам длинного узкого коридора, вырубленного в скале. Соседняя клетка была пуста. В следующей находилась— судя по длинным волосам— женщина. Она спала. Волосы у нее были спутанные, седые и грязные. Из других клеток в мою сторону смотрели несколько равнодушных лиц. Ни одно из них я раньше не видел.

Я решил, что нахожусь в смотровом отделении, на дверь в которое — возле нее стоял часовой — обратила мое внимание мадам Линь. Помещение сильно напоминало питомник, который она мне демонстрировала, только клетки тут были куда больше, а их обитатели облачены в некое подобие одежды, и тут отсутствовали диковинные электронные приспособления для автоматического открытия дверей.

— Ну что, полегчало, старина?

Я оглянулся. В клетке рядом с дверью— последней в моем ряду— стоял не кто иной, как сэр Алистер Кроу-Бархем, устремив на меня взгляд из-за крепкой стальной сетки. На нем тоже была пижама, а на ногах резиновые сандалии. Поглядев вниз, я обнаружил такие же под своими нарами. Я сунул ноги в сандалии и встал, потирая ноющую шею. Чувствовал я себя как после нокаута — что неудивительно, если учесть, что я дважды на протяжении двух часов терял сознание, причем по разным причинам.

— Буду жить, — пробормотал я.

— Счастливчик, — отозвался Лес, — коли так уверен.

Я слабо усмехнулся ему в ответ.

— Ну скажем так: я буду жить до тех пор, пока кто-то не решит иначе. Я так думаю, что скоро они впарят мне свою суперактивную культуру под завязку, после чего все будет зависеть от милости госпожи удачи. Но, черт побери, шестьдесят к сорока — ставка куда лучшая, чем обычно бывает в нашем бизнесе, по крайней мере, я себя этим утешаю. Кроме того… — я оглянулся. — Тут можно говорить?

— О да! — успокоил он меня. — Тут нет потайных ушей. В этом местечке все очень незамысловато. Ни тебе микрофонов, ни телекамер. Время от времени кто-нибудь заявляется сюда проверить, как мы себя ведем, и два раза в день проводят полный осмотр, чтобы выяснить симптомы и забрать тех, у кого положительная реакция, — то есть тех, кто заразился.

Пожалуй, мне следовало выразить хотя бы дружеское любопытство по поводу тех устрашающих приключений, которые он, без сомнения, пережил с тех пор, как мы расстались в Лондоне, но сам факт, что он находился здесь, был достаточно красноречив. Детали же были не так важны. Да и его, кажется, не особенно-то интересовали мои жуткие похождения.

— И какова же участь так называемых «положительных»? — спросил я.

— Как мне говорили, их до недавних пор держали внизу в специальном отсеке, но эти опыты уже прекращены. Мадам Линь, по-видимому, решила, что у нее нет ни времени, ни оборудования, ни персонала, чтобы наблюдать каждого больного вплоть до летального исхода.

Теперь, насколько я понимаю, «положительных» просто сбрасывают в море.

— Похвальная чистоплотность, — заметил я. — Надеюсь, ты уже обследовал замки, заметил график смены караула и тому подобное?

— Конечно. А что тут еще делать? Но я не обнаружил никаких многообещающих изъянов. Мне говорили, что кому-то уже удалось сбежать отсюда— одному из ваших: он каким-то образом ушел от похоронной команды, когда его забрали отсюда вместе с другими «положительными». После долгих размышлений, приятель, я пришел к выводу, что побег без помощи извне вряд ли возможен. — Он горестно передернул плечами. — Вероятно, я свалял дурака в Лондоне, позволив так легко себя поймать. Я ведь, знаешь ли, большой спец по побегам. Это мой конек. И вот вообразил себе, что ежели дам себя привести сюда… — он вздохнул. — Эх, гордыня, гордыня…

— Ну, теперь-то нас двое, — сказал я. — Я себе тоже нечто подобное вообразил. Однако мне удалось провести с Макроу небольшой сеанс психотерапии, пока он вкалывал мне свое сказочное пойло. Пускай часок-другой поразмыслит над моими словами. Очень может статься, что он будет готов принять наше предложение, когда придет делать вторую инъекцию. Во всяком случае, на это можно надеяться. Сколько сейчас времени?

— Не могу сказать точно, дружище. Тут нет часов. Впрочем, ты пробыл без сознания примерно час. И заставил меня поволноваться.

— Так долго? — комбинация из нескольких инъекций вкупе с сокрушительным ударом заставила меня проваляться бездыханным дольше положенного. — Все равно время есть— можем и подождать. Конечно, если тут ничего не получится, придется искать шанс на этом чертовом корабле или подводной лодке.

— Боюсь, тогда будет уже слишком поздно, — заметил Лес.

Я взглянул на него.

— Ты тоже об этом думал? Можно не сомневаться, что перед отъездом она выпустит здесь небольшую стаю зараженных животных, но во всяком случае можно помешать ей развести по миру остальных. В этих местах на побережье почти нет населенных пунктов, но, если нам удастся послать предупреждение загодя, ваши люди смогут перекрыть эту зону и уничтожить чумных зверьков, пока те не разбежались. Сейчас существует целый ряд сильных всепроникающих отравляющих веществ. Думаю, газовая атака на крыс может увенчаться успехом.

— Да, — сказал он убитым голосом, — но это не совсем то, что я имел в виду, приятель. Ты, должно быть, заметил, что я стараюсь держаться от тебя подальше и не протянул для приветствия пятерню— или сколько там пальцев можно просунуть сквозь сетку.

Я некоторое время молча смотрел на него. Его длинное лошадиное лицо, было как будто таким же, как обычно, если не считать отросшей за несколько дней щетины. Я глубоко вздохнул.

— Ты уверен, амиго?

— Вполне уверен. Мне удалось скрыть симптомы при утреннем осмотре, но они непременно заметят, когда будут сортировать нас сегодня днем. Знаешь, возникают такие мерзкие опухоли. Так что я ничем тебе не смогу помочь в море, на чем бы вас не отправили. Меня там не будет. Они забирают с собой только «отрицательных». Так что если хочешь чего-то добиться совместно, нужно все сделать до отплытия.

Я не сказал ему никаких ободряющих слов. По крайней мере, ни одно не пришло мне в голову.

— Ну, нам остается только надеяться, что я нагнал на Макроу страху, — сказал я. — В конце концов, этот коротышка ищет свою Утопию, а не Армагеддон. По здравом размышлении, может, он еще и согласится на сделку.

— Это слишком хрупкая надежда. Я бы на это не рассчитывал, дружище… — помолчав, Лес продолжал другим тоном. — А ты глядишься молодцом. Если хочешь еще покемарить, я покараулю, может, чего и высмотрю. Если вдруг врата свободы чудотворным образом распахнуться, я тут же тебя разбужу— обещаю!

Я заколебался, но ум мой еще был затуманен и тело не слушалось. А в решающий момент — если он наступит— мне необходимо иметь ясную голову. Я снова улегся на сетчатые нары. Перед тем как заснуть, я лежал, вслушиваясь в шорохи и голоса обитателей других клеток. Я слышал, как шлепают сандалии Кроу-Бархема, шагающего в задумчивости взад и вперед по узкому

пространству рядом со своей койкой. Это давал о себе знать вирус, блуждающий в его организме. Возможно, я и сам через день-два буду так же мерить шагами клетку, думая свою думу, если вообще останусь жив…

Я резко очнулся, услышав над ухом голос Леса:

— Пора вставать, дружище!

Я сел. Раздался лязг вставленного в замок ключа и голоса за дверью — говорили на незнакомом мне языке.

— Быстренько введи меня в курс дела. Какова процедура?

— Охранник производит предварительный осмотр. Если не хочешь неприятностей, стой в глубине клетки. Потом охранник с автоматом наготове встает у двери, и сюда заходит врач и осматривает каждого заключенного, обычно начиная с меня. Однако сейчас, поскольку тебе надо делать инъекцию, вероятно, он начнет с тебя. Во время осмотра открытой остается только одна клетка, и охранник все время начеку… Да вот еще что. Врач, который проводит осмотр, — не доктор Макроу.

Я быстро взглянул на него.

— Но…

— Доктор Макроу незаменим, приятель. Потому-то его сюда и не допускают. Ведь кто-то из пациентов может схватить его, воспользоваться им как заложником или прикрытием для побега. Поэтому осмотр проводит молодой лаборант. Охраннику дан приказ стрелять на поражение в случае возникновения беспорядков… Он обязан пристрелить взбунтовавшегося пленника на месте, даже если при этом случайно убьет и лаборанта. Вскоре после моего прибытия такое уже здесь случилось. Охранник не стал долго раздумывать и расстрелял весь магазин не глядя— точно пожарник с брандспойтом, которому все равно куда пускать струю. Общие потери тогда составили: один лаборант и четверо заключенных. С тех пор никто не осмеливался оказывать сопротивление. Знаешь, эти пули калибра 7,63 так рикошетят, что все героические порывы мигом улетучиваются.

— Но почему же ты мне не сказал…

— Друг мой, а зачем было разрушать твои радужные мечты? Шшш! Когда он войдет, надо встать. Сразу иди в глубь клетки. И держи язык за зубами.

Дверь открылась. Помещение наполнилось ровным шорохом, когда все заключенные разом поднялись со своих нар. Низкорослый широколицый парень с раскосыми глазами вошел, держа автомат наперевес, и, обведя взглядом ряды клеток, двинулся по проходу, внимательно проверяя каждый замок. Обойдя весь наш отсек, он обратился к кому-то за дверью. Вошел парень в белом халате.

Это был явно не Макроу: худощавый молодой китаец в больших очках с роговой оправой. В руках у него был стальной поднос, похожий на тот, что принес Макроу в кабинет мадам Линь. Он остановился в дверях, взглянул на какой-то предмет, лежащий на подносе, потом перевел взгляд на дверь моей клетки, явно сверяя номера. Он вошел ко мне и поставил поднос на нары. Охранник отступил на шаг, держа автомат наготове.

— Пожалуйста, закатайте левый рукав, — вежливо попросил молодой лаборант на хорошем английском языке.

Я закатал пижамный рукав выше локтя и придвинул к нему руку. Лаборант совершил обычный ритуал с ватным тампоном, смоченным в спирте. Последний акт операции я не стал созерцать. Если ему было угодно решить, будто я не могу смотреть, как в мою плоть вонзается игла — даже сильные здоровяки падают в обморок при этом зрелище, — что же, пусть.

На самом же деле, я просто старался отвести взгляд от чумазого пошатывающегося призрака, который материализовался в дверном проеме за спиной охранника. Призрак теребил в руках грязный шифоновый шарфик, скрученный в симпатичную удавку…

Глава двадцать вторая

Когда Вадя сорвалась с места, я нанес удар. Я не мастер каратэ и не умею ребром ладони ломать поленья или сокрушать кирпичную кладку, — рука, способная на такое, обыкновенно ни для чего иного не годится, — но есть другие способы пускать в ход ладонь. Я ударил молодого китайца, вспомнив все, чему меня когда-то учили, и он был мертв еще до того, как растянулся на каменном полу. Охранник, не спускавший с меня глаз, был начеку. Но того мне и надо было: он вскинул автомат, и в следующее мгновение я тоже должен был умереть. Но тут сзади его шею обвил скрученный шарф и сильно затянулся на кадыке. Автомат с грохотом упал и, скользнув по каменному полу, отъехал в мою сторону.

Я бросился за ним из клетки и успел как раз вовремя. Охранник вырвался из шифоновой петли и, изогнувшись, прыгнул к автомату в тот самый момент, как я подхватил его с пола и выпрямился. Охранник оказался в идеальной позиции для нанесения ему сильного удара прикладом в шею. Потом я шарахнул его еще разок для верности.

В отсеке было очень тихо. В коридоре тоже ни звука. Я взглянул на свое левое предплечье: из бицепса торчал шприц, качаясь на игле, странным образом не сломавшейся. Я заметил, что юный китаец, прежде чем умереть, успел-таки вогнать в меня полную дозу зелья. Вадя в этом смысле чуточку припозднилась, но ведь не всегда получаешь все желаемое. Мои шансы на выживание, в случае если я подхватил заразу, составляли шестьдесят к сорока. Но, похоже, думал я, это соотношение резко уменьшится не в мою пользу еще до того, как я сыграю первую партию в кости с госпожой удачей. Я выдернул шприц из руки и, отбросив его в сторону, подошел к Ваде, опустившейся на колени в дверях.

Я стоял и смотрел на нее. Признаться, я был несколько смущен: как прикажете объясняться с девушкой, в которую стрелял— неважно, что тебя вынудило на выстрел, — и которая тем не менее приходит и спасает тебя от смерти.

Вадя подняла лицо.

— Извини, милый, — сказала она. — Мне бы надо было воспользоваться пистолетом, но я боялась наделать шуму. Я была уверена, что сумею и так справиться.

— Ну конечно!

— Помоги мне встать!

Когда я помог ей подняться и внимательно оглядел с головы до ног, она очень по-женски начала приводить себя в порядок, торопливо счищая налипшую на черные брючки и свитер грязь. Она где-то обронила свой кожаный пиджак, возможно, потому что он оказался ей все же слишком велик. Вид у нее был такой, точно она пробиралась по кроличьему лазу, и, вполне вероятно, именно таким путем она сюда и добралась. Она посмотрела на меня с лукавой улыбкой.

— Что, чумазая очень? И… совсем выбившаяся из сил. А ты дрянной стрелок, Мэтью.

— Ага, поганый!

— Все же не думаю, что ты и впрямь хотел меня убить.

Я повел ее к открытой клетке.

— Давай проанализируем мои мотивы потом, а? Теперь тебе лучше здесь полежать. Насколько… серьезная рана?

Вадя недобро усмехнулась.

— Достаточно серьезная. Возможно, я от нее рано или поздно скончаюсь, милый, умру медленной и мучительной смертью, буду кричать в агонии, и ты всегда будешь помнить, что пристрелил меня очень неудачно, а я в отместку спасла тебе жизнь.

— Давай не будем считать цыплят до времени, куколка. Нельзя сказать, что я не оценил твою помощь. — Я отставил подальше стальной поднос и помог ей устроиться поудобнее на нарах. — Как же тебе удалось сбежать от поисковой группы там, на поле?

Она тихо засмеялась.

— Ты помнишь того огромного мохнатого зверя желтой масти с рогами? Я решила, что хуже и быть не может, — он или проткнет меня насквозь рогами, или затопчет, но он оказался очень дружелюбным существом, хотя и вонял ужасно. А они побоялись подойти к нему поближе. Я видела, как ты исчез в подземелье вместе с Линь и ее помощником. И решила, что они, наверное, выставят часового у люка в подземный ход, но я нашла трещину в грунте, которая вывела меня в правильном направлении. Я несколько раз едва не застряла в той щели. Ух! Наконец, я попала в помещение, заставленное

^клетками с мерзкими крысами. Выползла в коридор и увидела, как тебя сюда вносили. Потом мне только и оставалось ждать, чтобы улучить момент, когда часовой повернется спиной. Я все это время пряталась в темном туннеле. Ждать мне пришлось долго… Мэтью!

— Да?

— Интересно — то ли ты шибко умный, то ли просто везунчик. Ты всегда в выигрыше, что бы ни случилось. На этот раз, подстрелив меня, ты вынудил меня помочь тебе спастись, как ты и планировал с самого начала.

Я усмехнулся.

— Ясно. То есть не только любовь подвигла тебя спуститься сюда по узкой норе, чтобы вывести меня на волю?

— Эта мысль успокаивает твою буржуазную совесть? — Она улыбнулась и продолжала вполне серьезно. — Я не могу… выполнить задание, ради которого меня сюда послали, милый. Ты должен сделать его за меня. Теперь ты мой должник.

— Ну конечно. Я добуду для тебя Макроу.

— Макроу! — она скорчила гримаску. — Зачем мне этот Макроу!

— Но разве…

— О, я не сомневаюсь, что Макроу большой негодяй и представляет угрозу всему человечеству, но, возможно, многие наши уже работают над этой проблемой — может быть, прямо здесь. Однако это меня не касается. Кроме того, ты сам в любом случае «позаботишься» о Макроу, разве не так, милый?

— Я хочу попробовать. Но…

Она слабо улыбнулась, не поднимая головы.

— Боюсь, я солгала тебе— совсем немножко. Видишь ли, меня послали в Англию не для того, чтобы спасти мир. Меня послали привести в исполнение смертный приговор, который, скажем так, получил некоторую отсрочку.

— Бэзил? — спросил я.

— Правильно, Мэтью. Бэзил! Я собиралась обменять его на тебя. В этом и заключалась сделка с Линь. Я должна была доставить тебя ей, а она — отдать мне Бэзила.

— Насколько мне известно, она намеревалась одурачить тебя в последний момент, — сказал я. — Ты должна была быть к этому готова.

— Почему? Когда Линь закончит здесь свои дела, Бэзил ей будет бесполезен: это не тот человек, которого держат при себе ради удовольствия. Мне-то казалось, у меня были все основания надеяться, что эта стерва сдержит слово. Но теперь-то ты его для меня добудешь, а?

Я замялся.

— Ну, обещать я не могу…

— Я и не поверила бы твоему обещанию. Что такое обещание для людей вроде нас с тобой! Но ты добудешь его для меня без всяких обещаний, чтобы смячгить угрызения буржуазной совести, терзающей тебя из-за девушки, которую ты подстрелил.

— Это да, — кисло согласился я. — Девушка, которая опоила меня наркотой и бросила мое бездыханное тело на растерзание волкам. Девушка, которая вообразила, будто она такая неотразимая, что я и пальцем не смогу ее тронуть.

Она тихо рассмеялась.

— В следующий раз буду вести себя умнее, если, конечно, такой случай представится. Ну, а теперь иди. Вот твой револьвер. Я его захватила. В нем еще четыре патрона. До свиданья, Мэтью!

Я не мог придумать никаких прощальных слов, которые не прозвучали бы слюняво, поэтому просто забрал свой револьвер, встал, вытащил ключи из руки мертвого охранника и отпер клетку Кроу-Бархема. Потом взглянул на русский автомат у себя под мышкой — «ППШ-41», что примерно означает следующее: «пистолет-пулемет Шпагина, тип 41». Шпагин— парень, который сконструировал этого уродца.

— Тебе знаком шпагинский монстр, амиго? — спросил я.

— Знаком, — ответил Лес.

— Знаешь, я не дружу с этими «шприцами». Возьми-ка его, а я воспользуюсь своим добрым старым «смит-вессоном». Пошли!.. Что такое?

Лес нахмурился.

— А их ты не хочешь выпустить?

Он махнул рукой на клетки, точнее, на людей, замерших в них в нетерпеливом ожидании. Я мрачно окинул его взглядом и вспомнил, что он всегда был профессионально непригоден, страдая множеством детских предрассудков.

— А я-то надеялся, что он из них вырос. Но, видно, нет.

— Что ты как маленький! Нам надо дело делать. Не хочешь же ты допустить, чтобы это подземелье наводнили… а, черт! — Я шагнул назад и бросил ключи Ваде на грудь. — Она их сама выпустит через какое-то время, когда соберется с силами.

Я подмигнул Ваде, она подмигнула мне, и я понял, что наш план вне опасности и не сорвется из-за выпущенных на волю до срока пленников. Черт побери, мы же, как ни крути, секретные агенты на задании, а не Международный Красный Крест, прости Господи!

Лес стоял в дверях, вздернув автомат. Он кивком дал понять, что путь свободен, и вышел в коридор. Я последовал за ним по покатому проходу и резко остановился, как только Лес знаком приказал прижаться к стене. Кто-то вышел из кабинета мадам Линь и показался на освещенной площадке перед дверью. Лес ткнул меня локтем в бок. Я довольно далеко высунулся из-за угла и увидел стоящего под фонарем человека: Бэзил.

В руках он держал серый металлический ящичек. Я поднял было револьвер, но тут же и опустил. Выстрел мог взбудоражить весь этот склеп. Подать надежду умирающим, конечно, очень важно, но все же в первую очередь следовало учитывать интересы выживших — да и, строго говоря, никаких надежд я никому не подавал. Бэзил зажал ящик под мышкой и стал спускаться по лестнице, ведущей к бухточке, где в час прилива могла причалить лодка— во всяком случае, так мне сказали.

Когда он исчез из виду, мы осторожно прошли к освещенной площадке перед дверью. Снизу доносились голоса и шум: люди суетились вовсю. Я подкрался ближе к лестнице и заглянул вниз. Откуда-то из глубины скалы рабочие выносили великое множество клеток с крысами и ставили их у воды. Я вернулся к Лесу.

— Ты не узнал, где обитает Макроу? — прошептал я.

— Его лаборатория и комната находятся где-то внизу. Прямо над поверхностью воды, по слухам, расположены многочисленные просторные пещеры. Но единственный путь туда ведет мимо погрузочной зоны, где в данный момент, похоже, слишком многолюдно. Послушай, приятель!

— Что?

— Кто из нас им займется?

Я взглянул на него.

— После того, как я с ним разделаюсь, ты вполне можешь им заняться сам.

— К несчастью, мне приказано взять его, по возможности, живым.

Я усмехнулся.

— Может, надо было оставить тебя под замком в клетке! Мне приказано как раз прямо противоположное.

Он рассмеялся.

— Учитывая обстоятельства, возможно, мне удастся убедить начальство, что похищение оказалось невозможным. И если не возражаешь, еще один вопрос.

— Слушаю.

— Ты что, правда в нее стрелял, дружище? В ту леди, которую мы оставили в клетке?

— Да, я ее подстрелил. Меня же все знают как нью-мексиканского убийцу прекрасных дам… Это еще что?

Сквозь тяжелую дверь кабинета мадам Линь просочился вскрик. Я приложил ухо к дверным панелям и, помимо прочего, услышал умоляющий голос Макроу. С моей предвзятой точки зрения, глотка Карузо в звездный час его карьеры не издавала более сладостных звуков:

— Нет, нет, у меня нет ни малейшего намерения выдавать… Конечно, я одобряю все ваши… Да, да, разумеется, я сделаю все, чтобы помочь вам!

Я оглянулся на Леса.

— То, что Вадя говорила о твоей удачливости, — прошептал он, — похоже, не является большим преувеличением. Вот и наш голубок. Ну что, войдем и свернем ему шею?

Я кивнул и зашептал:

— На тот случай, если ты не бывал внутри, имей в виду, что за письменным столом на стене есть два рубильника. Если включить черный, то через минуту мы окажемся по колено в море крыс, зараженных бубонной чумой. А если красный— то вся эта аптека взлетит на воздух. Я займу левый фланг, если не возражаешь. Полагаю, эту твою поливалку в рабочем режиме ведет вправо, а я как-то удачнее стреляю, если не стою под горячим душем… Ну, скрестим пальцы. — Н&деюсь, дверь не заперта.

Но она была заперта. И распахнулась, когда мы поднажали на нее вдвоем. Нашему взору предстала мадам Линь, восседающая за столом, и Макроу, сидящий перед ней на стуле, куда чуть раньше усаживали меня. Его обрабатывал смуглолицый. Больше в комнате никого не было.

Все оказалось довольно просто. То есть в подобных ситуациях, когда на охоту выходят двое, всегда надо четко договариваться, кто куда стреляет: тот, что стоит слева, сшибает птичек, летящих влево, и наоборот. Смуглый потянулся за своим пистолетом, выказав завидную быстроту реакции. Я грохнул его первым, ибо из моих двух птичек он представлял наибольшую опасность. Это дало Макроу время вскочить и броситься к двери в спальню, которая оказалась для меня очень удобной мишенью для прямой наводки. Я уложил его в дверях и повернулся к смуглому, который все еще пытался вытащить из-за пазухи свою «пушку». Возможно, это ему и удалось бы, но у меня не было причин смотреть и ждать, что произойдет дальше.

И только тогда я понял, что не слышал пока клекота пистолета-пулемета Шпагина. Я развернулся направо и, не веря своим глазам, увидел, что мадам Линь жива-живехонька, стоит у стола, подняв руки вверх. То есть эта особа должна была бы уж пять секунд как валяться мертвой! Она взглянула мне прямо в глаза, издала жур-чаще-серебристый смех и, не оборачиваясь, вжала черный рубильник в стену, прежде чем я успел разрядить в нее свой револьвер. И тут наконец-то загавкал «Шпагин».

На шелковой тунике внезапно расцвели кровавые цветочки, и китаянка съехала на пол, со слабой улыбкой на губах. Я прыгнул вперед через нее и рванул рычаг на себя, но он был одноразового действия и, включенный, более не функционировал. Мне показалось, что я услышал далеко вверху гудение моторчиков, приведших в движение рычаги, а те, в свою очередь, поворачивали длинные пруты, на которые наматывались цепи, открывавшие двери клеток. Пока крысы не разбежались по туннелям и расщелинам, испещрившим эту скалу, оставалось только одно. Я не шибко бравый, но мне почудилось, что в ушах прозвучали ехидные слова Вади: «Ему не хватило мужества умереть в ситуации, когда смерть была наилучшим выходом».

Возможно, я был чуточку посмелее Бэзила, если уж на то пошло. Как бы там ни было, я схватился за красный рычаг и нажал. И ничего не случилось…

Глава двадцать третья

Когда стало совершенно очевидно, что ничего и не произойдет, по крайней мере, прямо сейчас, я отвернулся от стены с рубильниками и посмотрел на Леса, который стоял, опустив ствол автомата в пол, бледный и перепуганный. Я бросил взгляд на свой револьвер. В барабане остался только один патрон, о чем я и так знал, но у меня не было, ни малейшего желания им воспользоваться. Лес угадал мои мысли.

— Я… я просто не смог, дружище, — пролепетал он. — То есть она же подняла руки вверх, понимаешь? Я просто не смог хладнокровно пристрелить ее. Давай, стреляй!

— Хладнокровно, теплокровно! — пробурчал я. — Господи ты Боже мой! Причем тут температура?

Мы стояли и молчали, и в наступившей тишине я вдруг услышал у себя за спиной слабое тиканье. Я подошел к стене и тронул коробку красного рубильника, она слегка вибрировала, точно живая: внутри что-то работало, наверное, часовой механизм. Ага, теперь все встало на свои места.

— Можно было бы догадаться, — сказал я. — Не стала бы она устанавливать тут рубильник, чтобы замкнуть цепь и тут же взлететь на воздух. Взрыв должен произойти с отсрочкой времени от пяти минут до получаса. Этого вполне достаточно, чтобы после включения рубильника смыться отсюда. И вполне достаточно, чтобы крысы успели подальше разбежаться до того момента, как эта скала превратится в гору щебня… Ты бы лучше покараулил в коридоре. Я сейчас приду. Коли уж ты сейчас нажал на спусковой крючок, может, в следующий раз будет легче.

Он посмотрел на меня без всякой обиды и безвольно пошел к двери, отчего мне стало совсем не по себе. То есть что сделано, то сделано, зачем лишний раз поминать его грех. Я скорчил гримасу и бросил взгляд на распростертую на полу худенькую китаянку: ее губы все еще слабо улыбались. Я подошел к Макроу и осмотрел его. Он был мертв. Ну что ни говори, а это уже какое-то достижение. Смуглолицый тоже был мертв. Мне пришло в голову, что я так и не выяснил ни его имени, ни национальности. Да это и не имело особого значения. Я вытащил револьвер из кобуры у него под мышкой.

Мой взгляд привлекли разложенные на письменном столе бумаги. Я подошел и стал рыться в поисках каких-нибудь важных документов, секретных формул или инструкций, предписывающих способы уничтожения мира — или его спасения. Ничего не показалось мне существенным. Однако на столе все еще высилась горка моих личных вещей. Я неторопливо надел на запястье часы и укрепил свой складной нож на лацкане пижамы. Этот нож мне подарила женщина, которую я любил, и мне не хотелось расставаться с ним, тем более что этой утраты можно было избежать. Не имея карманов, я не мог никуда положить остальное, поэтому я все там оставил.

Едва я сделал несколько шагов к двери, как в коридоре коротко рявкнул «Шпагин», и его очередь эхом прокатилась под низким потолком каменного коридора. Лес обернулся ко мне.

— Там уже все на ногах, но я смогу прикрывать лестницу, пока хватит патронов, — сказал он. — Ты взял у того «пушку»? Дай мне!

Что-то с ним все же случилось, раз он вознамерился стрелять в людей. Бремя вины постепенно таяло, и его лицо имело чуть ли не счастливое выражение. Я дал ему лишний пистолет.

— А теперь беги, приятель. Возвращайся тем же путем, каким мы сюда пришли. Как дойдешь до смотровой — поверни направо. Там есть проход, который, как мне говорили, ведет к поверхности утеса. Выход закрыт крашеным папье-маше или брезентом, так что моря ты не почуешь и не увидишь, но эта преграда не слишком серьезная. Ты плавать умеешь?

— Более или менее, — ответил я. — Послушай…

— Один из нас должен уйти, чтобы предупредить наших. Ты же не хочешь воспользоваться сейчас моментом, чтобы вдруг корчить из себя благородного, а, дружище? В конце концов, у меня уже появились симптомы заболевания. Я обречен. А у тебя есть шанс— если ты отсюда выберешься. Ну, пока!

Я взглянул на Леса, присевшего на корточки у стены. Похоже, я оставлял здесь целую армию обреченных людей. Но мне опять-таки нечего было ему сказать, что не прозвучало бы пошло. Убегая по коридору, я услышал за спиной очередь «Шпагина». Я едва не упал, споткнувшись обо что-то маленькое и мягкое, издавшее громкий писк. Трудно было поверить, что столь тщедушное тельце может создавать такой шум. Черный рубильник мадам Линь, очевидно, сделал свое дело. Крысы вышли из клеток.

Я смотрел вверх, ожидая увидеть в лестничном пролете часового, который наверняка услышал выстрелы. Он и появился в моем поле зрения, выйдя из смотрового отделения. Я отпрянул и подождал, пока он отчетливым силуэтом очертится на фоне дверного проема, и уложил его последней пулей, оставшейся в барабане моего «смит-и-вессона». А внизу вновь раздалась автоматная очередь.

Проходя мимо помещения, где осталась Вадя, я на миг подумал о ней. Но я прекрасно знал: она и не надеется, что я ради нее замешкаюсь, — и я не стал мешкать. Все равно в ее состоянии она ни за что не смогла бы прыгнуть в воду с высокой скалы и плыть на длинную дистанцию. Этот морской заплыв погубил бы ее столь же неотвратимо, как и взрывчатка мадам Линь. В проходе, ведущем к вершине утеса, было холодно и темно, но я не скучал в одиночестве. Я убеждал себя, что все равно не смогу подхватить от этих крыс ничего такого, чего бы уже не подхватил от шприца, но их писк и топот не способствовали поднятию морального духа.

Вдруг коридор кончился глухой стеной, и я сбил в кровь костяшки пальцев о какую-то деревянную перегородку. Между балками я нащупал брезент и рассек его ножом. Солнечный свет хлынул в туннель. Удача была бы на стороне мадам Линь, не отвернись она от нее чуть раньше. Ясное утро сменилось туманным дождливым днем. Я как будто заметил силуэт судна далеко в открытом море, но полной уверенности у меня не было. Я взглянул вниз.

Зрелище оказалось не слишком обнадеживающим. Дело в том, что на американском Западе, где я родился и вырос, водой принято разбавлять виски, когда пить прохладительные напитки вам уже как-то не по возрасту, а пиво вы терпеть не можете. В иных случаях, исключая мытье, я не особенно часто имел дело с этой жидкостью. Конечно, я научился кое-как плавать в бассейне, где вода была умеренно приправлена хлоркой, а затем, уже поступив на службу в нашу контору, где меня обучали обращаться с огнестрельным и холодным оружием, шифрами и паролями, применять отравляющие вещества и приемы боя без оружия, я получил и кое-какие навыки управления весельной лодкой. Однако вода никогда не была моей любимой стихией.

Не могу назвать вам точную высоту того утеса. Он не был столь уж невероятно высок, как явствовало йз замечания мадам Линь, но пока что ничего из того, о чем она говорила, не соответствовало ее описаниям. Утес был высотой с добрых двух-, а может, и трехэтажный дом. Внизу у подножия торчали острые рифы, на которых черный прибой обращался в пену. Чтобы не упасть на них, при прыжке надо было хорошенько оттолкнуться. Справа, за кромкой утеса, виднелась бухта. Слева— одни голые камни, и никаких признаков места для высадки. И вся эта громада должна была с минуту на минуту взорваться, если, конечно, мадам Линь не гнала мне туфту про свою умопомрачительную взрывную систему. Но я подумал, что вряд ли, — даже невзирая на то, была ли у нее отсрочка во времени или нет. Мне оставалось только отплыть подальше в море и подождать, пока эта махина не взлетит на воздух, и потом надеяться лишь на то, что мне хватит сил как-нибудь добраться до берега.

Стоя на самой вершине утеса, я услышал крики и выстрелы со стороны бухты. Внезапно там раздался странный треск, и я даже сначала решил, что Лесу удалось прорваться на лестницу и завязать бой вблизи погрузочной площадки, что было чистейшим безумием. Потом из-за утеса показался нос небольшой лодчонки. Когда она полностью предстала моему взору, я увидел, что это лодка с навесным мотором. Я сразу узнал человека, сидевшего у руля: Бэзил спасался бегством. Серый ящик, который он вынес из кабинета мадам Линь, лежал рядом с ним на банке.

Времени на раздумья у меня не было, что и хорошо. Под ногами ползали дюжины мерзких зверьков, так что мне волей-неволей пришлось уносить ноги. И я прыгнул, оттолкнувшись посильнее и стараясь улететь как можно дальше от утеса. Самоубийство не входило в мои планы, но на какое-то мгновение, когда я парил в воздухе, мне показалось, что я перестарался и сейчас прямехонько врежусь в лодку Бэзила, в результате чего, вне всякого сомнения, сломаю себе шею. Тут Бэзил поднял глаза, вздрогнул и резко рванул румпель, однако, уже подвластный силе гравитации, я приводнился со значительным недолетом до его судна.

От удара о воду у меня едва не лопнул череп. Соприкосновение с водной гладью было равносильно удару дубинкой. Ослепнув, я почувствовал, как неумолимо иду ко дну, не имея сил перевернуться и всплыть. Были моменты, когда я не смог даже определить, в какой стороне спасительная поверхность. Когда же я, окоченев в обжигающе холодной воде, наконец сориентировался в пространстве, мне уже не хватало кислорода. Еле шевеля руками, я поплыл вверх, вынырнул и, ловя губами воздух, успел заметить, как что-то тяжело нависло над моим плечом. Я увидел Бэзила, стоящего в моторке в полный рост, он размахивал веслом, намереваясь в свою очередь проверить прочность моей головы. По-видимому, когда он панически вильнул в сторону, во избежание столкновения с моим телом, у него каким-то образом заглох мотор, а может, он и сам его вырубил, боясь перевернуться.

Я снова ушел под воду и, раскрыв глаза, увидел, как перо весла впилось в водную гладь и, выгнувшись, медленно прорезало ее толщу. Бэзил, хороший мальчик, прибежал прямехонько ко мне в руки. Он не представлял для меня никакой опасности. Плавал он явно не лучше меня, и я отплатил свой долг Ваде — и, возможно, Нэнси Гленмор, — не приложив слишком много усилий. Он даже и не пытался сопротивляться. Втащив его обратно в лодку, я понял, отчего он был столь безволен. У него действовала только одна рука. К запястью другой был прикован серый ящик.

Мне удалось перевалить его тело поперек борта так, чтобы утлый челн не сильно накренился. Я подплыл к другому борту, подтянулся, влез в лодку и потом уж втащил Бэзила. Я быстро осмотрел металлический ящик и узнал его: это был обычный курьерский чемоданчик. "Судя по весу, внутри, кроме бумаг, лежало еще что-то. Вне всякого сомнения, там находилась мина-ловушка на тот случай, если чемодан попадет в чужие руки: чека взрывателя должна сорваться, когда наручник станут открывать без помощи нужного ключа, или если перерубят цепь, или если чемодан попытаются вскрыть фомкой или иным нетабельным инструментом.

Я ни на секунду не задумался о характере невзрывчатого содержимого чемодана. До последнего момента строя свои коварные козни, мадам Линь вовсе не собиралась вверять результаты экспериментов команде корабля, на котором готовилась совершить побег. На самом деле она, вероятно, намеревалась использовать себя в качестве приманки, чтобы в случае неблагоприятного развития событий отвлечь внимание посторонних от предварительного рапорта, который она отсылала доверенному агенту на берегу, используя Бэзила в качестве курьера.

Как и Вадя, я тоже был слегка удивлен тем, что она не захотела выполнить данного ею обещания и не выдала этого парня. Разумеется, я еще ни разу в жизни не встречал женщину, которую бы так мало беспокоили соображения личной преданности. Но теперь ее поведение стало понятным, ибо в данной ситуации Бэзил был идеальным курьером. Человек посмелее, имея в руках столь ценный секретный груз, возможно, подвергся бы искушению каким-то образом извлечь для себя выгоду, — но только не Бэзил. У него не хватило бы духу позволить кому-то ковыряться в заминированном чемодане, к которому его приковали, какой бы навар ему от этого ни светил. Прикованный к бомбе, он ни о чем другом не мог думать, как только о том, чтобы избавиться от нее побыстрее и с меньшим риском, передав его человеку, обладающему нужным ключом от наручника.

В любом случае мне в руки попал секрет супервируса доктора Арчибальда Макроу. Помимо этого, я, без сомнения, также являлся обладателем секрета сыворотки, способной убить вирус — ну, скажем так, с шестидесятипроцентной эффективностью.

Я обратился к мотору и дернул за пусковой тросик. С берега по мне вели стрельбу: я уже оказался в виду бухты. Там на берег был вытащен катер — куда больший, чем моя моторка, загруженный штабелями клеток, но погрузка приостановилась. Двое охранников шли по пояс в воде прямо на меня, стараясь сократить расстояние до цели. Я снова дернул за тросик, проклиная себя за то, что ни черта не понимаю в двухтактовых лодочных движках: с этой дурацкой разновидностью механизмов я был знаком мало.

Снова залопотал автомат. Я услышал визг срикошетивших пуль и увидел, как неумолимо приближается к моей моторке полукруг фонтанчиков. А потом мне почудилось, что весь мир содрогнулся и утес рухнул в море.

Глава двадцать четвертая

Откуда-то сверху прозвучал голос:

— Мне очень жаль, сэр. Ваш вдруг… Он утонул прежде, чем мы смогли до него добраться.

— Друг? — мой голос, казалось, прозвучал в нескольких милях от моих ушей.

— Человек, которого вы пытались спасти. Вам не стоит себя винить, сэр. Вы сделали все, что могли. А теперь просто лежите спокойно, пока я перевяжу рану у вас на плече. Вам повезло, что вы остались живы. Вашу лодку разнесло в щепы. Да, только один вопрос, сэр. Ваш друг вез с собой какое-то взрывчатое вещество? Дело в том, что спустя минуту после того, как он утонул, под водой произошло характерное бурление…

Наконец я понял, что лежу на палубе яхты или небольшого корабля. Еще я вспомнил, как меня смыло в воду и я плыл, казалось, мили и мили, волоча на себе недвижное тело Бэзила, которое тянул ко дну этот чертов металлический чемодан. Ясное дело, в него была заложена бомба, как я и предполагал, и пока он опускался все глубже и глубже, давление воды деформировало его стенки, и взрыватель сорвался. Так судьба распорядилась с бессмертным вкладом Макроу в науку. Аналогичным образом судьба распорядилась и с моим вкладом в дело спасения человечества. Теперь этим должны были заняться другие.

— Полковник Старк, — произнес я.

— Полковник находится в радиорубке, сэр, — ответил человек, делавший мне перевязку. — Уж не знаю, что вы ему сказали, но он решил немедленно передать это в эфир. Он скоро вернется.

— Там был корабль или подводная лодка в дрейфе недалеко от берега…

— О судне уже позаботились, сэр. Ну вот и все. Теперь вам нужно немного отдохнуть, и вы будете как новенький, сэр.

— Конечно! Спасибо.

Я сел и поверх низкого фальшборта поглядел в сторону берега. Под нависшими серыми тучами берег теперь имел несколько иные очертания по сравнению с тем, что я видел раньше. Там, где недавно был небольшой мыс, увенчанный развалинами замка Броссак, теперь зиял глубокий шрам, прорезавший лицевую сторону утеса. Я подумал о Лесе Кроу-Бархеме и Ваде. А потом почему-то об исполинском шотландском быке. Я подумал, что уж он-то по крайней мере уцелел.

Послышались быстрые шаги на палубе, я обернулся и увидел коренастого седого мужчину в твидовом костюме, с агрессивно торчащими седыми усами. У меня не возникло ни малейшего сомнения, что это и есть полковник Старк, и я, побывав неоднократно в подобных ситуациях, уже предвкушал ту изощренную официальную тягомотину, которую он меня сейчас заставит пройти. Одно утешение — меня ожидало удовольствие предупредить полковника о том, что ему придется установить карантин на всем судне, включая и его самого, до тех пор, пока не определится, насколько я представляю опасность как заразный больной…

По прошествии двух недель мне было позволено вновь приобщится к роду человеческому. За это время я сдал столько анализов, что в какой-то момент мне показалось, что скоро из меня выкачают всю кровь. Я с удовольствием отметил тот факт, что поучаствовать в эксперименте пригласили врача-американца. В противном случае мне следовало бы поторопиться предложить свою уникальную чумонепроницаемую кровь отечественному здравоохранению после того, как англичане закончили ее исследовать. Когда все медикобиологические процедуры были позади, я почувствовал себя вправе вытребовать вольную на один день, чтобы предаться кое-каким малоприятным мыслям, коим я не имел возможности посвятить себя, будучи подопытным кроликом.

Мне вернули мой красный автомобильчик (где-то они его нашли?), предварительно подремонтировав и заправив. По-моему, это было очень мило с их стороны. Я ехал прочь от Глазго сквозь привычную шотландскую морось и, пару раз заблудившись, ухитрился все же найти небольшую деревушку под названием Далбрайт. Я припарковался у церковной ограды и вошел в железные ворота.

Дождь прекратился, но на земле блестели лужи, с деревьев капало. Вокруг как будто не было ни души. Крохотная белая церквушка оказалась запертой. Я медленно обошел ее, внимательно изучая могильные плиты. Примерно под каждым четвертым камнем покоился Гленмор. В дальнем углу кладбища возвышалось большое надгробие, по-видимому, воздвигнутое в память членов семейства, погребенных в разных местах, а затем эксгумированных и перезахороненых здесь кем-то, кому казалось, что собранные вместе души умерших родственников будут ощущать себя лучше в Вечности. Здесь же я обнаружил могильную плиту джентльмена, о котором мне рассказывали, — его обезглавили то ли за то, что он был шпионом в пользу противника, то ли за то, что преступил закон и был схвачен с поличным. Я нашел также и того, кто погиб на дуэли. Я все никак не мог отделаться от мысли, что в наши дни, не имея дела с дуэльными пистолетами или мечами, как и с топором палача, мы все же, похоже, находим массу интересных способов умерщвлять друг друга.

Стоя там в одиночестве, я испытывал чувство вины и сожаления. Я вспомнил умершую в Лондоне девушку, которой ужасно хотелось побывать на этом кладбище. Потом до моего слуха донесся скрип ворот. Я обернулся и решил, что меня посетил оживший призрак, потому что это была девушка, одетая в свитер и зелено-синюю охотничью юбку-килт, заколотую большой английской булавкой.

Я стоял, не шелохнувшись, наблюдая за тем, как она закрыла ворота — осторожно и немного неловко, потому что ей мешали цветы в руке. Потом она двинулась прямо ко мне. Это была, конечно, не Нэнси Гленмор, а совсем другая девушка, но с тем же свеженьким лицом — у них тут у всех такие. Она окинула меня вопросительным взглядом, прошла к новой могиле, вырытой около церковного здания, и стала аккуратно укладывать цветы.

Я заколебался, не зная что предпринять. То есть мне не ^.составило бы труда завязать с ней разговор. Это можно было бы сделать, задав вопрос о ее семье. Она была явно какой-то моей дальней родственницей, иначе не надела бы эту шотландку. Да и меня врачи двух континентов признали социально неопасным и выдали справку. Я был определенно незаразен — в смысле чумы. И насколько мне было известно, никому бы сейчас не пришло в голову стрелять в меня, так что шальных пуль можно было не опасаться. И все же она походила на прелестное дитя, а вот я, похоже, вечно умудряюсь оставлять за собой шлейф трупов, не знаю уж почему…

Я быстро отправился обратно к своему спортивному малышу и поехал в ближайшую харчевню позавтракать, ибо отказался от предложенного мне корабельным коком пайка. Я купил газету в автомате при входе. Меня, разумеется, не информировали ни о событиях на севере после моего отъезда, ни о предпринятых мерах. Секретность соблюдалась очень строго, а я ведь как-никак был иностранцем.

Кроме того, я не шибко полюбился полковнику Старку, который весьма прозрачно намекнул: мол, хотя официально он и признает, что, оставшись в живых, я внес существенный вклад в успех операции, лично он был бы обо мне более высокого мнения, если бы я погиб в бою, отважно сражаясь плечом к плечу с Кроу-Бархемом. Что ж, каждый волен иметь собственное мнение.

Дожидаясь своего заказа, я внимательно прочитал газету. В ней не упоминалось ни о каких странных болезнях. Однако мое внимание привлекла небольшая заметка, где сообщалось о вопросе, поднятом в палате общин (или где они обычно поднимают подобные вопросы), относительно катастрофы, полностью уничтожившей никому до сих пор не известную секретную атомную базу близ деревушки Киннокрю, в северо-западной Шотландии. Я задумчиво сложил газету. По-видимому, для уничтожения лаборатории использовался маломощный ядер-ный заряд с низким выбросом радиоактивных веществ — возможно, тактический снаряд. С его помощью все и было сделано. Вероятно, отныне я мог больше не терзаться чувством вины от того, что оказался недостаточно хорошим пловцом и не сумел удержать на плаву труп Бэзила и спасти прикованный к его запястью груз…

Шесть часов спустя я был в Лондоне. По международным каналам пришел приказ вернуться в «Кларидж», где за мной все еще сохранялся номер. Вкравшееся в текст кодовое слово дало понять, что и помещение и телефон теперь свободны от прослушивающих устройств. Это означало, как я решил, что наши люди желали получить от меня ответы на ряд вопросов, которые они не имели возможности задать, пока я находился в распоряжении англичан. Я не особенно-то жаждал подвергнуться очередному допросу, поэтому без особого энтузиазма подкатил на «спитфайере» к швейцару, взял ключ у портье и, чуть прихрамывая, отправился наверх. По иронии судьбы, после всех пережитых мной экзотических приключений лишь одно причиняло мне беспокойство— в физическом, я хочу сказать, плане— ушиб колена, полученный при падении в яму на том утесе.

Я поднялся по лестнице, отпер дверь, вошел в просторный номер, занес было руку, приготовившись бросить пальто на кровать, и замер. На кровати лежала чья-то одежда. Я взял одну деталь туалета: простенькое белое платье, замызганное и помятое, точно его носили дольше положенного срока. Я огляделся. За кроватью стояли в ряд чемоданы, которые я сразу же узнал. Я вошел в ванную и уставился на хрупкую блондинку, лежащую в исполинском фаянсовом бассейне.

— Вообще-то надо стучать, — сказала Уинни. — Даже мужьям. Не говоря уж о тех, кто выступает в роли мужа. Боже, как же приятно снова быть чистой! Три недели я просидела взаперти на чердаке. Кувшин с водой на день — вот и все. Можно подумать, у них тут продуктовые карточки. Слушай, подай мне, пожалуйста, вон ту простыню.

Я исполнил ее просьбу, когда она вышла из ванны. Уинни завернулась в простыню и взяла полотенце поменьше, чтобы вытереть мокрые волосы.

— Тебя отпустили? — спросил я.

— Меня отпустили, — ответила Уинни, энергично растираясь. — У тебя что— привычка простреливать дырки в знакомых девушках? Если так, то учти: я тебе не подружка. Я просто твоя жена, и это, между прочим, сугубо временное явление.

Я прокашлялся и произнес:

— А что слышно насчет Вади?

— Будет жить. Она просила тебе кое-что передать.

Я слушаю.

— Она не держит зла за допрос, которому ты ее подверг, поскольку за ней был должок аналогичного свойства. Еще она говорит, что, коли однажды ты отпустил на все четыре стороны девушку, которую, возможно, следовало бы убить, она делает то же самое. Еще она говорит, что теперь вы квиты, если не считать засевшей у нее в животе пули. Еще она говорит, что надеется как-нибудь сквитаться с тобой и в этом.

Что ж, вполне в Вадином духе. Как ей удалось выбраться оттуда, пока утес не разорвало к чертовой матери, да еще в ее-то состоянии, и как удалось вернуться в Лондон— этого мне узнать, наверное, не суждено. А как, находясь в тех адских пещерах, она умудрилась не заразиться чумой Макроу, не суждено узнать никому. Живучая девица, ничего не скажешь! Я глубоко вздохнул. И вдруг почувствовал, как сразу стало легче на душе, хотя мне и предстояло немного подправить рапорт, где один из успешных результатов моей миссии теперь следовало признать неудачей. Ведь как ни крути, мной был получен приказ ее убить.

Уинни сверлила меня умненькими глазками, сиявшими на ее миленьком личике.

— Надеюсь, ты не влюбился в эту сучонку? — спросила она.

— Влюбился, не влюбился… — отрезал я. — Мы с Вадей просто добрые… враги. Если с ней что-нибудь случится, я буду по ней страшно скучать.

Уинни усмехнулась.

— Ну, с такими врагами тебе не нужны друзья. А теперь, пожалуйста, вытри мне спину, а потом можешь заказать мне выпить и расскажи, что происходит. Я же нахожусь в полном неведении! Черт, телефон звонит. Подойди, Мэт!

Я снял трубку, в которой послышался голос Мака.

— Эрик?

— Слушаю!

— Я ждал твоего звонка раньше. Мне доложили, что ты выехал из Глазго утром. Приятная была поездка?

— Да, сэр.

— Довожу до твоего сведения, что ситуация на севере, похоже, полностью взята под контроль. Тебе удалось добыть что-нибудь, чего… ммм… ты не передал англичанам?

— Нет, сэр. Я имел кое-что в руках, но это утонуло.

— А, ну может, оно и к лучшему. Похоже, они решили все свои проблемы без этой штуки, а у нас и так довольно фантастического оружия, о котором приходится беспокоиться. Ну ладно, буду ждать твоего полного отчета. Кстати, британские власти проинформировали меня, что ты не особенно приятный человек, Эрик. Не тот, знаешь ли, отважный и прямой парень, с какими они любят работать, слышишь? В данных обстоятельствах, я полагаю, было бы лучше, чтобы ты продолжил свое свадебное путешествие где-нибудь в другом месте. Говорят, в это время года очень здорово на Ривьере…

Когда я вернулся в ванную, Уинни, все еще завернутая в простыню, пыталась расчесать сбившиеся волосы. Я некоторое время разглядывал ее. Она была очень привлекательная, но самое приятное в ней, думал я, — это то, что она решила заняться нашим бизнесом по собственному выбору. Она знала всему этому цену, знала, что ей придется самой выкручиваться из всех передряг. Мне не надо было нести за нее ответственность, более того, она бы меня возненавидела, заикнись я об этом.

Она бросила взгляд через плечо.

— Новые инструкции?

Я кивнул.

— Дело плохо, малышка. Без дураков — очень сложное задание! Нам приказано отправляться на Ривьеру и поселиться в лучшем отеле Сен-Тропеза.

Она медленно повернулась ко мне. На ее лице появилось удивленное, почти робкое выражение.

— По-прежнему как… молодоженам? — спросила она.

— А как же! Мы еще и не начали, по существу, это шоу со свадебным путешествием, а ты шефа знаешь: он не любит бросать командировочные на ветер. — Я усмехнулся и добавил: — Привет женушка!