Сеять разумное

1. Овечка

В пятницу на холме возле старой плотины появилась овечка.

Захар Климентьевич не поверил своим глазам. Вытащил из засмоленного временем буфета армейский бинокль и, отдернув пестренькую занавеску в галерейке, внимательно рассмотрел через окуляры холм, опушку у смешанного бора, за которым пряталась полуразрушенная деревянная плотина и животное возле ограды.

Овечка стояла на зеленом холме белая, пухленькая, словно горка сахара или снежный стожок не ко времени – ведь до зимы-то еще куда как далеко.

Утопая по колено в зарослях лебеды, полыни и пижмы, скотинка беззаботно покачивала головенкой и ощипывала сочные зеленые травинки. Толстый куцый хвостик подрагивал, омахивая гузку овечки от налетевшей мошкары.

Было всего десять часов утра, а знойное марево уже заливало холм. Березы и осины в бору поникли листвой, изнемогая от духоты, тени уползли и попрятались за стволами, опасаясь окончательно раствориться в молочном кипении дня.

Только крохотные мотыльки неутомимо носились в воздухе голубыми лентами, да овечка, разморенная солнцем, меланхолично жевала на лугу, не имея сил и ногами переступить по такой жаре.

- Экая беляночка! – сказал Захар Климентьевич, кряхтя и потирая старческую голую руку с голубоватыми прожилками. Рука затекла, устав удерживать на весу тяжелый бинокль.

– И какой же это она, интересно, породы? Видать по всему - дорогушшая. Каракуль. Или как там ее, цигейская? Надо бы спросить у соседа. Вот ведь молодчик. Шустряк! Хоть сам-то из города, а скотину завёл, не поленился.

Одобрительно бормоча и вздыхая, Захар Климентьевич свалил свою оптику обратно в ящик буфета, вышел в сени, стащил со стены тяжеленный змеистый шланг и поволок его в сторону огорода: день обещал быть жарким, и все требовало полива – и картошка, и рассада капусты, и помидоры с огурцами, хилые, затравленные бурьяном, выглядывающие со своих грядок как матросы затонувшего корабля.

- Поить скотину пойдет – спрошу про породу, - решил старик и занялся хозяйством. Дел было много.

Поливать, полоть, прореживать, подкормить кусты смородины, сгоношить пожрать на скорую руку, смазать поцарапанный каким-то гвоздем локоть, запарить и швырнуть курам горсть-другую зерна из мешка в кладовке, подпереть заваленную набок полуживую кадушку в курятнике, выкинуть дохлых мышей и снарядить заново, достать с чердака дратву на подвязку помидорных кустов, заготовить колышки, подтянуть прохудившийся кран на кухне, вырезать стельку для калоши – прежняя вся истерлась…

Опомнился только к вечеру, когда сел повечерять за колченогим столом, накрытым жесткой, вздыбленной и режущей на сгибах клеенкой, с которой рисунок и цвет слизало время.

«А ведь Сергуня овцу-то свою так и не напоил!» – стукнуло вдруг в голову старику.

Начал перебирать день, словно четки по памяти отстукивая. Ведь он все время, лазая по двору и огороду, слышал тихое блеяние, которое ветер доносил с холма, и нет-нет, а кидал взгляд на одинокий белый стожок у бора, поджидая соседа. И между делом все радовался, что теперь-то он точно не один в этой позабытой всеми, позаброшенной глуши. Вот и овечка – живая душа… Молодчага сосед, что завел ее. У самого старика Захара даже собаки не было – не держал, потому что на его пенсию накладно. Оттого и царила тут вечно мертвая тишь, надоевшая старику до умопомрачения.

А кому они теперь нужны, эти шестисоточные огородики, фанерные дачки? Сто лет в обед как закрылся тот всенародный институт, что раздавал угодья своим сотрудникам на заросшем молодой сосной испытательном полигоне - под смородину да помидоры.

Когда оказалось, что перевести на личную собственность здешние нарезы никак нельзя, люди побросали мизерные огороды, подавшись на переселение и заработки в другие места.

И только Захар Климентьич не сдался. Уезжать ему было некуда и незачем, и он, как и в прежние годы, все возделывал свой садик на планете Земля – добро, что никто не гнал его.

А весной появился у него сосед: некий молодой ученый-экспериментатор из города.

Поселился он с куда большим комфортом, чем старик Захар – в бывшем административном корпусе, на высоком холме, ближе к трассе. Представился Сергеем. Фамилию сам не назвал, а Захар Климентьич и не спрашивал: на что ему соседа фамилия? Почту тут никому не носят.

- Не знаю. Может, только лето поживу. А, может, и на зиму останусь. Как пойдет! – объявил Серега. Приятный улыбчивый парень. Зубы только мелкие, необычно острые и с большими щелями-зазорами – будто проредил их кто, сажая в красную десну через один. Чудно!

Но нечаянному соседу в рот зачем глядеть?

Захар Климентьич и не глядел. Радовался, что не один теперь на своей дачке кукует – все-таки есть кому, в случае чего, подмогнуть. А то, может, и скорую вызвать. Да и глаза вовремя закрыть, если уж на то пошло.

Захар Климентьич считал своим долгом любопытствовать, приглядывая за молодым соседом, как за дитем в песочнице, которое нерадивая мамаша бросила одного. Все-таки хозяйство на земле – оно умения требует, и тут стариковские замшелые знания и приметы как раз ко двору.

Только Серега, похоже, хозяйством заниматься и не думал. Огород у него остался не пахан, смородина и яблони не окопаны по весне. Разве что крышу он подлатал, чтоб не текло на голову из проломленного шифера.

Да вот теперь овечка появилась. И к тому же явно породистая – таких где попало на завод не купишь. Но только какой же из Сереги овцевод?! Не напоить скотину за весь жаркий день – это ж душегубство прямое. Эх, дурни-то городские – вот оно и сказалось. Как бы не сдохла его овца. Завалится набок, и душа из нее вон.

Что ж не идет этот Серега-то? И куда делся, балбес?

Старик Захар беспокойно мусолил деснами недоваренную картофелину, поглядывая все в окно. Овечка торчала из травы на прежнем месте, устойчиво уперевшись в землю четырьмя ногами, белея в синеве сумерек возле леса.

Захар Клементьич не утерпел – бросил жевать картофель, вытянул опять бинокль из буфета и глянул: как там? Овечка клевала носом, помахивая длинными ушами, потряхивала хвостом. И, надо признать, не проявляла никакого беспокойства. Судя по всему, чувствовала себя скотина в плане здоровья изумительно – куда лучше самого Захара Климентьевича.

- Надо же, - пробормотал старик. – Ну, может, трава… Из травы сок берет – вот и пить ей не хотится? А, может, и порода такая особенная… Как верблюд.

Получается, к соседу для разговора идти не надо. Раз овца жива и хвостом машет, как вполне себе здоровая – нечего и навязываться. Повода нету. Молодые вообще не любят, когда старики с замечаниями лезут.

«Сосед у меня один. Отпугну его – другого откуда возьму? Нет, тут надо осторожно. С подуманьем. Завтра с ним поговорю. Уж завтра он непременно придет овцу поить. Вот, а там уж как к слову придется – пообщаемся», - решил старик, откладывая бинокль. За холмом помаргивали желтым окошки в доме соседа Сереги, и пушистым светляком белела на холме овечка.

***

Однако сосед не пришел поить овцу ни завтра, ни послезавтра, ни через еще два дня.

Ожидание давалось старику крайне тяжело: роясь по двору, занятый хозяйственными делами, чувствовал старик Захар, что едва ли в полсилы удается ему погрузиться в домашние хлопоты. Одним глазом, одним ухом, одной ногой и половиной души был он, разумеется, не дома, а на холме – с несчастной, измученной, видимо, до предела скотиной.

Какой бы она ни была невероятной породы, скрещенье верблюда и сухой колючки, но даже и они нуждаются же в том, чтоб хорошенько напиться иной раз свежей хрустальной влаги.

Жара стояла необыкновенно злая в эти дни.

Песок на дорожках хрустел, земля спеклась и растрескалась, словно глина на горячей печи, зеленые головы деревьев пронизало желтыми сухими прядями скукоженных от зноя листьев.

Старик злился, поглядывая на овцу, на дом Серегин, словно вымерший вдруг.

- Завел скотину – так и ухаживай как положено, - ворчал Захар Климентьич, пиная ногой сохлый бурьян в междурядьях на огороде. Пыль вставала столбом, а к вечеру, в пору полива, вода с шипением уходила в почву. Земля жадно глотала влагу и обессилевши, оседала в истоме.

Старик исходил потом и злобой, но лезть не в свое дело не решался.

В тихом блеянье на холме ему то и дело чудились жалобные призывы на помощь, но, несмотря ни на что, удивительно терпеливое животное паслось все так же, на том же месте и, мерещилось старику, ни шагу не сдвинулось в сторону.

Хотя трава вокруг овцы сильно поредела. Теперь овечьи коленки не утопали в полыни и лебеде, как поначалу, но торчали поверх, что было отлично видно Захару Климентьевичу в его бинокль. Серые, голенастые, почти безволосые, как у девушки, коленки танцевали среди усохшей травы, то ли изрядно общипанной овцой, то ли поваленной зноем.

- Что ж он так ее привязал, изверг, что животина с места ступить не может? – задавался вопросом старик и со свистом цедил сквозь зубы:

- И где ж этот живодер?

За все дни сосед не показался ни разу. Ни возле заведенной им овцы, ни даже возле дома или на дороге. В бинокль ни разу не мелькнули ни рука, ни голова, ни плечи беспечного до жестокости хозяина.

Самое удивительное, что овечка, судя по всему, чувствовала себя все-таки не так уж плохо. По крайней мере, громче орать, требуя хозяйского внимания, рваться с привязи или заваливаться на бок она ни разу не пыталась.

По всему выходило, что существо это необыкновенно живучее. Тем не менее, Захар Климентьич, разглядывая овцу в бинокль, не был убежден, что животное не находится теперь на последнем издыхании.

В последний день – пятый из тех, что овечка провела без воды, - заметил он, что поблизости от нее в траве возникли какие-то серые бугорочки. Похожие на грибы-дождевики, они окружили овцу, и слегка подрагивали, раскачиваясь, будто от ветра.

Старик переживал и беспокоился.

В конце концов он перестал доверять биноклю. И решил на свой страх и риск проведать все-таки овцу. Напоить ее. А чтоб сосед не предъявил претензий, буде попадется он ему навстречу и застукает с ведром воды… Воду просто вылить в траву, и сказать, что ходил за чем-нибудь в бор. За чем бы таким?

А, да хвороста набрать. Трухи для самовара.

Довольный собой, старик не стал медлить и быстренько собрался в путь. Напялил растоптанные галоши на пораженные подагрой ноги, на голову водрузил соломенную панаму колесом, чтоб макушку не напекло; в оцинкованное ведро накачал из колонки свежей воды. И потрюхал на холм, радуясь своей изворотливости.

Внизу солнце еще щедро золотило и бурьян у дороги, и водяную колонку, и разбросанные по огороду заржавленные дедовы корыта, бидоны, старую тачку – всякую позабытую хозяйственную утварь и мелочь теплые лучи ускользающего заката облагораживали, придавая мягкости виду, погружая все вокруг в цвет расплавленного драгоценного металла.

Но чем выше поднимался старик, тем сильнее сгущалась чернильная синева в траве: бор загораживал холм от солнца, и холодные тени, опасавшиеся зноя, повылезли теперь наружу, словно разбойники, почуявшие, что пришла их пора потрудиться.

Сверчки и цикады безумствовали, стрекоча свои песни так громко, что целый стадион скрипачей, принявшись выстукивать смычками ту же мелодию, не смог бы заглушить их.

Взбираясь на холм, Захар Климентьевич основательно запыхался, но был рад, завидев белоснежную мягкую холку в траве на вершине.

- Бяяя-ша, бяяя-ша! – немного смущаясь, тихо позвал старик. Овечка помахала ушками и нежно отозвалась, повернувшись на звук человеческого голоса.

Захар Климентьевич сделал последние пару шагов и вплотную подошел к животному. Теперь он мог хорошо разглядеть овечку.

Поразительно, но глаза у нее были зелеными. Изумрудными, какой никогда не бывает трава, сколько бы поэты не утверждали обратное, с черными маслинами зрачков.

И эти изумительной красоты глаза были полны сердечности и разума.

- Бяяяя-ааа, - проблеяла овца, и восхищенный необыкновенным животным старик протянул руку, чтобы погладить белую пушистую голову.

Неожиданно внизу что-то зашипело. Захар Климентьевич вздрогнул, опустил взгляд вниз… и вылил себе на ноги всю воду, которую принес. Ведро выпало из рук и покатилось, громыхая.

Вся трава под ногами овцы была срезана, съедена, вырвана с корнем, выкорчевана под ноль – и даже земля, казалось, была изжевана в радиусе метра, куда, очевидно, дотягивались острые зубки овцы.

Теперь вместо лебеды, тимофеевки, мятлика на лысом черноземе выперлись из почвы и стояли, окружая овцу пугающе правильным ведьминым кругом, какие-то сероватые пузыри, облитые полупрозрачной слизью, на гибких толстых стебельках. И они шипели.

С опаской наклонившись, старик разглядел, что пузыри эти были не пузыри, а крошечные новорожденные овечки. Они раскачивались на своих стебельках, размахивали тонкими ножками, пытаясь встать, шипели и блеяли, но голос их был не сильнее гудения мухи.

Взрослая же овца, видимо, мать их, торчала посреди круга ягнят на таком же точно стебле, только толще и покрытом коричневатой корою внизу. Копытца ее, так же, как и у маленьких слизистых ягнят, не доставали до земли, за счет чего и достигался такой широкий радиус ее пастбища, хоть она и не сходила с места.

Стебель, на котором овца росла, был достаточно высоким и гибким – она пружинила, подгибая ножки, и раскачивалась на нем, как на гибком шесте. Стебель же прочно держал ее массивное тельце; он входил, углубляясь в мохнатое брюшко в районе пуповины.

- Матушки мои, - пробормотал, еле сознавая себя, несчастный Захар Климентьевич. Тошнота подступила к горлу, голова закружилась, и он поднес руку ко рту…

Сглотнул - и дурнота прошла, но чувствовал он себя все равно не хорошо: ему стало казаться, что он или сошел с ума в своем одиночестве или отравился каким-то ужасным зельем, от которого с ним приключились галлюцинации.

Овца заблеяла, глядя на Захара Климентьевича прекрасными разумными глазами. Как будто хотела чего-то выпросить или добиться от него.

Покрутив головой, старик задумался, почесывая затылок и медленно соображая.

- Чем же вы тут теперь питаться будете? Лужок подсожрали. Землю ж, как червяки, жрать не станете? Тем более эти вон, сопливые твои…

Он кивнул в сторону крохотных серых ягнят, стараясь не задевать это зрелище взглядом – уж больно омерзительно новорожденные, едва проросшие зверьки свисали со своих стебельков.

Овца заблеяла снова, явно подавая старику какой-то сигнал.

Захар Климентьич посмотрел еще раз на землю под ногами, и ему показалось, что он понял. Он наклонился снова, кряхтя, припал коленями к перерытой почве – на корточках артритные суставы не позволяли ему сидеть, - и скрюченным коричневым пальцем поковырял землю под одним из ягнячьих стебельков.

Среди комьев чернозема показался белесый мочковатый корень.

- Пересадить, вас, должно быть, надо. От матки подальше. Жрать-то здесь уже нечего, - проворчал старик. Овца зашипела, замахала копытцами, словно бы в нетерпении.

Растениям теснота так же невыносима, как и людям, если поместить их в душную темную коробку, заставить плотно соприкасаться боками и дышать миазмами собственных и чужих испарений. Это Захар Клементьевич знал, понимал, и в этом смысле овце, безусловно, сочувствовал.

Поэтому он огляделся, отыскал брошенную кем-то щепку, и с ее помощью начал ковырять землю, стараясь поглубже подкопать корешок ближайшего к овце ягнячьего стебелька, чтобы вынуть зверя-растеньице не поврежденным.

Но как ни старался дед, а острая щепка все же рвала и резала тонкие слабые корешки. Ягненок разевал крохотный ротик, и пищал, захлебываясь и фыркая слизью на старика. Ему было больно. Овца злобно зыркала на деда и, проявляя нетерпение, била копытами воздух.

Захар Клементьевич чувствовал, что задыхается: стоя в неудобной позе, он уже выбился из сил. Трудно работать, имея в руках столь несовершенный инструмент, как подгнившая щепка.

- Вечер добрый. И что ты тут делаешь, сосед? – послышалось за спиной.

Захар Клементьевич обернулся. Слева от тропинки стоял, пряча руки, молодой ученый сосед Серега и как-то глумливо ухмыляясь, смотрел на старика. Острые редкие зубы Сереги в сумерках выглядели особенно неприятно.

- Да вот… Думал твоей животинке воды принести. Жарко. А тут такое дело - разрослись. Рассаживать надоть, – залепетал старик. И, рассердившись на свою неуместную робость, рявкнул:

- Сам видишь, небось, не слепой. Что делаю?! Это ты что делаешь? Животину мучаешь. У нее вон детки наросли, чего ж им всем жрать тут? Все вокруг съели подчистую. Не друг другом же им теперь питаться?!

- Да? – Серега сделал удивленное лицо, как будто истина только что открылась ему. – Действительно. И как я сам-то не догадался. Со своим высшим образованием.

Говоря, он медленно подступал к старику, не вынимая рук из-за спины.

Захар Клементьевич, подозрительно наблюдая за соседом, попытался подняться с колен, но вышло это у него неловко: кто-то сзади придержал его за рубаху, отчего он завалился на бок. И тут же почувствовал, как чьи-то острые зубы вонзились в его предплечье. Старик охнул, обернулся.

Сияя разумными изумрудными глазами, белая овечка жевнула дедову руку, меланхолично хрустнув косточкой. Кровь, брызнув, оросила белую курчавую морду - заляпанная кровавыми ошметками, она выражала совершенно искреннее сочувствие… и блаженство.

Захар Клементьевич завизжал, отбиваясь. К его брыкающимся вздернутым вверх старческим бледным ногам, с которых свалились калоши, потянулись зубками малыши-ягнята. Прыгая как на пружинках, на своих стебельках, они клевали старика, стараясь уцепиться и поглубже взгрызться в теплую, все еще напитанную жизненными соками, суховатую плоть.

- Глупый, безумный старик, - без выражения сказал Серега.

Вздохнул, вынул из-за спины топор, и от души хекнув, рассек голову Захара Клементьевича одним могучим ударом на две половины.

Деловито покрошил свежий труп на части помельче и, распределив куски как можно равномернее, разбросал их у подножья стеблей.

Овца и ягнята с жадностью принялись слизывать, всасывать, хлюпать и раздирать зубами, поедая останки.

- Не надо было тебе, старик, соваться. А так что ж… Сам виноват. Вишь они, какие, тварюги. Прожорливые.

Морщась, Серега понаблюдал с минуту за тем, как питаются его странные овцерастения, потом отвернулся, подхватил топор и пошел спускаться с холма, напевая вполголоса незатейливую песенку, которая помнилась ему с детства:

«Овечка, овечка,

Снежное руно,

Зачем ты украла

Сердечко мое?

Тири-дири-дам-там,

Тири-дири-дам!»

2. Агнец Тартарии

- Что ты дергаешься? – спросил кандидат наук Широков, когда его молодой коллега Андрюша Селиванов, вскочил и подбежал к окну университетской лаборатории в третий раз за полчаса.

- Посыльного жду. Вы не представляете, Сергей Иванович, какая невероятная штука… Нечто ну совершенно потрясающее! Я уверен, что такого вы никогда в жизни не видели. Кстати, именно вам я бы очень хотел ее показать, потому что…

Сергей Иванович улыбнулся.

- Ну, ты навел интригу. Я заинтересовался. Не тяни, рассказывай.

В четыре часа Широкова ожидала группа студентов - он читал им курс лекций по биохимии ядовитых растений, а назначенную перед тем встречу с инвесторами внезапно отменили, и теперь у кандидата образовалось почти два часа неожиданно свободного времени, которые он не знал, чем занять.

Поглядывая одобрительно на молодого коллегу, Широков вынул механическую сигарету, заглянул в мундштук, сменил кассету, щелкнул кнопкой розжига и уселся на подоконник перед открытой форточкой, уютно попыхивая синим огоньком.

Слабый табачный дух, сдобренный запахами тимьяна и чая, распространился по комнате.

- Рассказывай, - махнул Сергей Иванович коллеге.

Сияя глазами, Андрюша Селиванов сел за свой стол и сложив руки, как школьник на уроке, принялся рассказывать, заглядывая то и дело в свои бумаги, разбросанные на столе.

- Вы, Сергей Иванович, конечно, знаете, что не все растения, которые Карл Линней когда-то включил во всеобщую классификацию растений, существовали на самом деле. Некоторые из них современная наука причислила к биологическим легендам – так же, как в зоологии легендой считаются теперь единорог и дракон.

- Считаются? – Широков расхохотался. – Ох, Андрей… Не понимаю, к чему ты ведешь, но… Ладно. Ошибки в словесных описаниях, народная мифология – когда-то это сбивало с толку науку. Но время все расставляет по своим местам... Азы мне известны. Ну и что ты хотел? Продолжай. – Широков махнул сигаретой в сторону и снова запыхтел, раздувая синий огонек.

- Продолжаю. В раздел тайнобрачных папоротников Линней поместил так называемый «баранец», или «Скифский Агнец», по известным ему сведениям, произрастающий в России, - с непроницаемым видом продолжил Селиванов.

- Насколько я помню эту часть занимательной биологии, Андрей, Линней в России не был никогда, - с усмешкой прервал Селиванова кандидат наук.

- Да, верно. Он положился на мнение Эдуарда Кемпфера, а тот – на аббата Этерроше, который в 1768 году самолично приезжал в Татарию, чтобы разыскать таинственного зоофита или, по-латыни, plantanimal, о котором сам узнал впервые из книги Сигизмунда Герберштейна, написавшего внушительный и весьма серьезный по тем временам труд – «Записки о московитских делах».

В отличие от остальных искателей «агнца», - а их было немало - Герберштейн не один год прожил в России. При чем сведения о псевдозвере-псевдорастении он сообщил как бы между прочим, они не были для него самоцелью - так, всего лишь одной из тысяч азиатских диковинок, повстречавшихся ему в загадочной для европейца Руси.

Вот что он сообщил об «агнце». Цитирую:

"Между реками Волгой и Яиком... есть некое семя, если его зарыть в землю, то из него вырастает нечто, очень похожее на ягненка, в пять пядей вышиной, оно называется на их языке «баранец», что значит «ягненочек», ибо оно имеет голову, глаза, уши и все прочее в виде недавно родившегося ягненка и, кроме того, снабжено тончайшей шкуркой… Сверх того... это растение, если только позволительно назвать его растением, имеет и кровь, но мяса у него нет, а вместо мяса есть какое-то вещество, очень похожее на мясо раков. Корень у него находится у пупка или посредине живота. Живет оно до тех пор, пока сам корень, истребив вокруг себя травы, не засохнет от недостатка корма."* [[ * Примечание: цитата подлинная. Сигизмунд Герберштейн, Записки о Московии ]]

Кроме того, немец предупреждал, что плоды «агнца» опасны тем, что невероятно привлекательны для волков. Неизвестно почему, но хищники без ума от вкуса и запаха странных растений.

Сергей Иванович снисходительно поглядывал на Андрея Селиванова. Заговорил же с ленцой в голосе, как будто ему страшно не хотелось расхолаживать чужой энтузиазм:

- Андрей, голубчик. Это все весьма любопытное, но, однако, давным-давно разоблаченное заблуждение. Таким красивым, но абсолютно ошибочным способом европейские исследователи передавали свое впечатление от произрастающего в засушливых степях Азии хлопка. Хлопок был неизвестен в Европе, вот они и посчитали, что его «шерсть» - животного происхождения.

Андрюша Селиванов, услыхав эти слова, покраснел и переменился в лице. Он вдруг резко наклонился, опустив голову в ладони, почти лег на стол.

- Андрей, что ты? – спросил Сергей Иванович. – Что с тобой?

- Ничего, - глухо сказал Андрей, и плечи его затряслись. Кажется, он смеялся. А может быть, плакал? Сергей Иванович встал.

В этот момент в дверь постучали.

- Открыто! – крикнул Широков. Скрипучая дверь приоткрылась, и в лабораторию протиснулся плотный парнишка с мокрыми кругами пота под мышками. На его майке читалась надпись: «Живодер».

- Из адвокатской конторы, от Белова Геннадия Францевича. К Селивестрову Александру! – отрапортовал парень, вопросительно глядя на Сергея Ивановича.

Кандидат наук оглянулся в растерянности.

- Да, да, да! Это ко мне, это я. Только не Селивестров, а Селиванов. Проверьте по накладной! – закричал Андрей, нервно вскакивая. Он был весь красный по шею, он размахивал руками и гримасничал.

Потный «Живодер» поставил на ближайший лабораторный стол коробочку средних размеров, обернутую коричневой крафт-бумагой, вынул из кармана брюк мятую накладную, воткнулся в нее глазами и начал изучать так, как будто впервые увидел буквы.

- А, да, - признал, наконец, он, - Селиванов. Это я перепутал. Забегался. Распишитесь.

Возбужденный Андрей подбежал, выхватил накладную, отодвинул плечом посыльного и росчерком удостоверил, что посылку получил. При этом он умудрился дважды уронить ручку.

- Все, все. Иди! Спасибо. Спасибо! – Сунув нерасторопному «Живодеру» десятку чаевых, Андрей мягко вытолкал его за дверь, повернув для верности ключ в замке.

- Итак! – воскликнул он, встав посреди лаборатории с присланной коробочкой в руках. – Вот то, что вы точно еще не знаете, Сергей Иванович.

Лицо Андрея сияло.

- В сентябре прошлого года я с группой студентов побывал на Алтае. Высоко, в районе Горного Чарыша. Там было несколько заброшенных сел и один хутор, дальше всех от населенных местностей. Нам говорили, что там жила когда-то травница-знахарка. Местные считали ее умершей. На самом деле она просто прервала всякие контакты с людьми, потому что ноги у нее больные: не могла она, как прежде спускаться со своей горы вниз. Состарилась, одряхлела.

Когда мы появились возле ее дома, она ужасно нам обрадовалась. Мне удалось с ней подружиться, и как-то ночью, когда все спали, а я сидел и тупо пялился на звезды, потому что не мог уснуть… Бабка пришла, села со мной рядом на завалинку и стала рассказывать все, что знает о редких растениях и травах. Ей хотелось, как я понимаю, что-то из своего знания передать людям. – Андрей помолчал. Набрал воздуху в грудь и продолжил.

- Однако некоторые вещи слишком опасны, если у человека бессердечный ум и глупое сердце, сказала знахарка. И очень опасен «агнец Тартарии» - она называла его именно так, и еще – «адский барашек». На самом деле это хищное растение, оно не зря привлекает именно волков…

- Постой! – возмутился Сергей Иванович. – Ты сейчас передаешь мне бредни какой-то безграмотной старухи. Друг мой! Я все же призываю оставаться в границах рационального. В рамках традиционной науки.

- Плевать мне на традиционную науку! – закричал Андрей. – И что это вообще такое?.. Косность – вот что такое традиции! Да если б мы в науке соблюдали традиции – мы б до сих пор еще опасались пересечь Атлантику, потому что там вода сливается вниз с края земли – к черепахам, слонам, китам, к черту лысому… к Мировому океану! – запинаясь, тараторил Андрей. Он снова принялся размахивать руками, но Сергей Иванович остановил его.

- Ладно, не ори. Что ты хотел мне показать? Что здесь?

Глаза Андрея Селиванова блеснули. С таинственным видом он взял в руки присланную коробочку, не сводя глаз со своего старшего коллеги, сорвал с посылки обертку из крафт-бумаги. Внутри оказалась темная, засмоленная временем шкатулка из простого дерева. Подобные плоские шкатулки когда-то таскали в карманах рыбаки - они им были необходимы, чтобы носить наживку – мух, червяков. На крышке светлыми точками выделялись сквозные отверстия - для вентиляции воздуха.

- Смотрите, - прошептал Андрей Селиванов, усаживаясь за стол и, вытянув руки перед собой, открыл коробочку.

Сергей Иванович наклонился и взглянул.

На дне плохо оструганной коробки лежали пять крупных, почти круглых семян необычного вида. Черные, с зеленым глазком посередине, по краю они имели что-то вроде опушки из волоса, более всего походившей на реснички, или, может быть, псевдоподии-ложноножки, какие отращивают бактерии для передвижения. Некоторые из волосков были завиты колечками, подобно кудряшкам на каракуле.

- Что это? – проговорил Сергей Иванович, осторожно выдыхая. Слабое дуновение воздуха пошевелило реснички-псевдоподии, и от этого странные семена показались обоим исследователям совершенно живыми.

- Таких я, кажется, еще нигде ни разу не…

- Их никто не видел! – торжествующим шепотом объявил Андрей Селиванов. По ресничкам прокатилась волна дрожи, отчего одно семечко даже сдвинулось с места.

- Ничего себе! – Сергей Иванович подпрыгнул от неожиданности, увидав, как движется семя.

- Не бойтесь, они спят, – сказал Андрей Селиванов. Он закрыл коробочку и положил руки на ее крышку. – Чтобы их пробудить… знахарка говорила – нужна человеческая кровь. Много крови. Надо как следует вымочить их в крови – тогда только они прорастут. Это семена баранца, настоящего Агнца Тартарии. Бабка хранила их чуть ли не сто лет. Ей они достались от прадеда. Когда-то люди истребили все зоофиты, эти самые plantanimal – адских барашков. Они воевали с ними, потому что эти чертовы овцы вели себя хуже самых агрессивных сорняков – пожирали урожай, разрастались чрезвычайно быстро. И при том еще и приманивали к себе разных хищных зверей. Зачем прадед моей знахарки сохранил у себя эти семена? Бабка и сама удивлялась. Но я думаю: он просто любил природу. Доверял ей. И не хотел безвозвратно уничтожить то, чему, возможно, еще просто не пришло время. Что уникально и может уже никогда не повторится на Земле – хоть проживи мы здесь еще сотни миллионов лет.

У Сергея Ивановича ни с того ни с сего вдруг пересохло в горле. Заперхавшись, он спросил сквозь кашель:

- Ну, допустим. А тебе-то на что? Ты-то что собираешься с этим делать?

Андрей Селиванов очнулся от меланхолии.

- Как - что? – закричал он. - Это же невероятная находка! Такая тема! Если вы меня поддержите на ученом совете - соберу группу, я уверен, нам дадут денег. Будем исследовать, изучать. Это ж потрясающий опыт: новый генетический материал, неизвестный науке. Такой шанс!

- Наука знает много гитик, - пробормотал Сергей Иванович. – Генетический материал…

Ему сделалось вдруг чрезвычайно трудно дышать. Воздух в лаборатории показался каким-то спертым. И как назло, как обычно случалось с ним в моменты волнения, внезапно обострилось обоняние: он сейчас чувствовал кислый запах сношенных ботинок Селиванова, доносящийся из-под стола и резкий запах гуталина, которым молодой ученый для чего-то это старье смазывал. Отвратительное, бессмысленное сочетание.

- Пардон муа, мой мальчик, а как же вы будете поступать с кровью? Где станете человечину заказывать? – ядовито поинтересовался кандидат наук.

Селиванов рассмеялся:

- Ну, я думаю, вот это-то как раз легенда. Попробуем обойтись стимуляторами роста. А кроме того, есть еще мыши. В крайнем случае - обезьяны.

- И для чего же это ты смазываешь старые ботинки гуталином? – прошептал Сергей Иванович, глядя куда-то между бровей аспиранта. Он уже ничего не видел: перед глазами плыло красное злое марево.

- Чего? – растерялся Селиванов.

Сергей Иванович вцепился немедленно ему в горло. Хватка оказалась недюжинной: он едва не сломал кадык молодому ученому; тот, опешив, не сумел достойно сопротивляться. Оба упали, перевернув стол. Коробка с семенами отлетела в угол.

Сергей Иванович навалился на грудь молодому коллеге, встал на нее коленями и продолжал давить и душить, когда тот уже потерял сознание и белки глаз у него закатились под лоб. Тогда Сергей Иванович слез с тела поверженного противника.

- Я же говорил вам… молодой человек… я… традиционалист, - с трудом восстанавливая сбитое дыхание, проговорил он.

– Сказано: человеческая кровь для замачивания - следует выполнять в точности по рецепту. А то далеко мы зайдем, меняя условия контрактов…

Он поправил задравшийся пиджак, вернул на место галстук. На рукавах рубахи отлетели пуговицы, пришлось закатать их по локоть.

Сделав это, кандидат наук отыскал и аккуратно, с помощью мягкого пинцета сложил все найденные семена баранца обратно в коробочку.

Попробовал замок на двери – дверь оставалась по-прежнему запертой. Никто не рвал ее снаружи, из коридора: стрелки электронных часов недавно щелкнули, добравшись до шести вечера, и большинство студентов и преподавателей покинули здание.

Кандидат Широков улыбнулся, отыскал в техническом шкафу лаборатории бечевку, крепко перевязал руки и ноги лежащему без сознания коллеге Селиванову, заткнул ему кляп в рот. Потом не спеша переоделся в непромокаемый халат для работы со спецреактивами, выдвинул на середину комнаты препараторский стол.

Пыхтя и отдуваясь, затащил на него грузное тело молодого коллеги и, по привычке насвистывая, принялся за работу.

Сцеживая кровь Селиванова в стеклянную емкость, он уносился мечтами так далеко и дерзко, как никогда еще до сих пор не позволяла ему фантазия.

И это новое чувство необыкновенной свободы ума рождало в нем отчаянное, фантастическое наслаждение.

- Генетика – царица наук, - произнес Сергей Иванович вслух. – Действительно, уникальный шанс.

На стене возле двери покачивался плакатик, распечатанный на принтере и вывешенный кем-то из лаборантов:

«Рабочий день сокращает жизнь на 8 часов».

Изображенный ниже череп со скрещенными костями слегка заляпало кровью, и промокший кусок бумаги вскоре отвалился.

3. Сеять разумное

В старинном изразцовом камине со львиными мордами по обеим сторонам портала сухо потрескивали дрова. Теплые оранжевые сполохи огня рассыпали медные пятаки бликов на белом кафеле пола, бежевом бархате кресел орехового дерева, на хрустале бокалов и заставляли краснеть лица собеседников, сидящих возле низкого столика, накрытого с большим вкусом для кофе-брейка.

Но мужчины пили не кофе – они смаковали шотландский скотч. Темно-зеленая бутылка с белым парусником на этикетке стояла тут же наполовину початая.

- Вы удачно расположились в этом особнячке, директор, - сказал один из собеседников, крупный мужчина с мясистой квадратной челюстью. Дорогой итальянский костюм из шерсти сидел на нем удачно, но без малейшей тени щегольства или аристократического благородства. В резких, неуловимых движениях чувствовалась настороженность хищника и одновременно четкость военной выправки.

- Институт новой биологии заслуживает всего наилучшего, Геннадий Игоревич, - усмехнулся второй, загорелый, с умными цепкими глазами. Улыбка его отдавала голливудской фальшью и огромными счетами от стоматолога.

- Я понимаю ваш намек, господин директор, - усмехнулся первый. – Но моя организация не занимается ни благотворительностью, ни долгосрочным инвестированием. Мы любим быстрые результаты…

- Полковник! – усмехнулся загорелый директор, блеснув глазами. – Если б вам не были знакомы наши перспективы… Вряд ли почтили бы меня своим вниманием.

И взяв в руки зеленую бутылку, господин директор сделал приглашающий жест.

- Еще?

Геннадий Игоревич кивнул.

- Давайте не будем препираться, - сказал он, протягивая бокал. - Генная инженерия – одна из немногих наук, которые все еще продолжают изо всех сил тащить человечество вперед, к прогрессу. Тогда как большинство наук уже мало способны к серьезным фундаментальным подвижкам. Во всяком случае, на данном этапе развития технологий. Но ведь лабораторий много. Почему же именно вы? – спросил он, покачивая в руке бокал с йодисто-желтым скотчем и любуясь тем, как тягучая жидкость оставляет маслянистые пятна на хрустальных стенках.

- Почему вы?

- Полковник, наш институт – явление уникальное. В прежние времена он, несомненно, был бы засекречен…

- Да, кстати, а почему вы не убежали с вашими материалами на Запад? – небрежно спросил Геннадий Игоревич, переложив левую ногу на правую.

Директор поднял глаза на лицо собеседника, но тот смотрел в огонь. Скрипнув голливудской челюстью, директор ответил:

- Ну, во-первых, вы меня не пустили. Ваша организация. А во-вторых… Большие деньги сейчас не на Западе. По-настоящему большие деньги сейчас здесь.

Полковник рассмеялся.

- Справедливо. Так что вы все-таки можете? Расскажите поподробнее.

- С нашим генным материалом мы можем практически все. Как вы помните, пресловутые овечки Долли – и в этом была их главная беда - оказались крайне недолговечны. Но после того, как мне удалось раздобыть некий весьма редкий ингредиент… Теперь мы можем производить необходимый продукт не только быстро, но и почти вечно.

Теперь мы можем в буквальном смысле этого слова сеять разумное: хотите, вырастим армию совершенных солдат с заданными параметрами? А хотите - летающих фей для вашего любимого кабаре.

Полковник вздрогнул и взглянул на директора с удивлением. Тот говорил отрывисто и зло, выплевывая фразы, как торговый автомат – коробки с презервативами.

- Мы добились невероятной скорости роста. Жизненный цикл у наших созданий не велик, он, в общем и целом, равен периоду вегетации и повсюду зависит от погодных условий и почвы…

- Солдаты! – воскликнул полковник и фыркнул, опустив пустой бокал на стекло стола. – А на что ж нужны солдаты, ограниченные в передвижении? Ведь они – я видел на картинках – не могут оторваться от пуповины?

- Это проблема решаема. Передвижные вазоны. Колесные оранжереи. Простая прикладная задача для ваших инженеров. Согласитесь – это не наша забота. Зато я берусь сделать их ровно такими, какими вы их задумаете. Оцените мое предложение, полковник! Только вдумайтесь: заданные физические и психические параметры личности…

- Не личности. Толпы, - уточнил полковник.

Директор расхохотался.

- Ох, полковник! Вы лукавец. Действительно, на что вам солдаты? Знаете, если я включу в наш генный набор вытяжку из мицелия… груздей, к примеру. Или, скажем, чаги. Мы с вами будем выращивать толпу где угодно и когда угодно. По желанию. К чему нам солдаты?

Директор вкрадчиво подался вперед и сказал тихим голосом искусителя:

- Будем выращивать повстанцев. Митингующих. Оппозиционеров. Хотите?

Блондинок с ногами от ушей. Разгневанных домохозяек с кастрюлями в руках. Шахтеров, стучащих касками. Пенсионеров с грозными плакатами. Детей. Мальвин с голубыми волосами или, наоборот, хоббитов с волосатыми ногами - кого пожелаете? Я могу все. Мои генно-модифицированные plantanimal, посеянные на воздух спорами, в три дня взрастут ведьминым кольцом и захватят любое здание, город, страну!

- Покажите, - сказал полковник сдавленным голосом и, схватив пустую рюмку, бестолково покрутил ее в руке.

Директор усмехнулся, вынул из рук своего гостя бокал, вернул его на стол и встал.

- Пойдемте, - сказал он и пошел вперед сам, показывая дорогу.

Преодолев лестницу и длинный коридор с огромными окнами, выходящими в глухой двор, они спустились на одном из лифтов в нижний этаж, а там, пройдя через стальную дверь с гидравлическим замком, вышли в дополнительный подземный уровень, о существовании которого не догадывалась ни одна из градостроительных организаций, выдававших разрешение на обустройство института в историческом особняке 19 века.

Чтобы попасть в лабораторию, обоим пришлось пройти специальную камеру санобработки и переодеться в асептическую спецодежду.

- Моя рассада ничего не боится, но генетики настаивают на чистоте – ради внятности результатов. Эксперимент… - директор прервал пояснения и, выдержав короткую паузу, эффектно распахнул последнюю дверь перед своим гостем.

- Итак, прошу! Перед вами - будущее.

Лаборатория напоминала оранжерею. Высокие алюминиевые стеллажи с обилием подсвеченных полок с поддонами и желобами для стока воды тянулись к дальней стене и утопали в полумраке. Специфический запах гидропоники, торфяных субстратов, различных удобрений и вытяжек и слабый пар от воздухоувлажнителей создавали внутри помещения таинственную атмосферу джунглей.

- Смотрите. Вот это – двухдневная рассада. Полноценные плоды вчера были сняты, они хранятся в холодильнике. Решаем вопрос с их использованием в медицине, фармацевтике, гастрономии. И, кстати, при возможности глубокой заморозки…

Болтая без умолку, директор выдвинул один из ближайших поддонов и включил боковую подсветку на стенке стеллажа.

Полковник приблизился, чтобы взглянуть и замер, потрясенный. Никакие картинки и фотографии не могли передать дикого впечатления, какое рождал у непосвященных новичков вид крошечных человеческих эмбрионов, обвитых в позе спящего младенца вокруг тонких бледно-серых стебельков, растущих в заполненной прозрачным желатиновым гелем емкости.

- Они… спят? – полковник дышал тяжело. Он никак не мог вернуть на место желудок, будто только что проглотил живую мышь.

- Да. А вы знаете, полковник, удивительная вещь! Только что пришла мне в голову… Я ведь так и не подобрал для них приличного названия. С хорошим эмоциональным посылом и рекламным эффектом.

Директор покачал головой. Хмыкнул.

– Мы тоже, как и вы, все время пользовались какими-то эвфемизмами. В древних трактатах простое латинское plantanimal переводили как «зоофит». На мой взгляд, это неудачно – слишком научно звучит. Кто-то у нас пробовал называть их «зверастами». Но, согласитесь, это ведь уже не овечки! Практически разумные существа, во многом подобные нам, людям. Обратите внимание: сходство с человеческими эмбрионами у них заключается, собственно говоря, только в пропорциях: голова превышает размеры остального тела. Но это у них быстро проходит. Так вот, исходя из этого свойства… Пока они не обрели настоящего названия, я стал называть их живорастиками. Есть в них что-то от головастиков и молодых лягушат, не правда ли? Ну, посмотрите, какое чудо!

Один из странных существ, названных директором живорастиком, проснулся, зевнул – сквозь прозрачную слизь, которою весь он был словно бы залакирован, виднелись крохотные зубки, чрезвычайно редкие, будто посаженные через один, но сильно заостренные. Полковник глядел завороженно. Тошнота его прошла, подавленная чрезвычайным любопытством. Не отдавая отчета в своих действиях, заинтригованный полковник протянул руку и толстым коротким пальцем потрогал голову живорастика.

Тот, сонно зачмокав, впился в протянутый палец зубами. Полковник вскрикнул, ощутив укол, инстинктивно отдернул руку. Верхняя фаланга его пальца оросилась кровью.

- Как вы неосторожны!

Пока полковник с ужасом на лице изучал свою царапину, директор подошел ближе и всмотрелся, покачивая головой, в лоток с рассадой.

- Простите, я должен был вас предупредить. Хотя… В лаборатории не следует трогать что попало без разрешения, - проворчал директор. – Видите? Вы ему руку оторвали.

И в самом деле: полковник так неосторожно и резко вырвал свой палец из рук маленького противника, что тот, схвативши его обеими ручками, не сумел их вовремя отдернуть. Из крохотного плечика торчала круглая синеватая кость, вывернутая под углом, а крохотная ручка, истекающая кровью, валялась внизу, у желатиновой ямки с корнями. Она уже привлекла внимание маленьких соседей: живорастики проснулись и принялись тянуться ручками и ножками, пытаясь подтянуть к себе кусок чужой плоти, валяющийся внизу без дела.

- С этими существами нельзя проявлять неосторожность. Они исключительно злопамятны. Этот вот уже никуда не годен. Придется его утилизировать, - поморщившись, сказал директор. Он протянул руку и осторожно, двумя пальцами выщипнул росток с покалеченным человечком, укусившем полковника.

- Вы только посмотрите на них! Их привлекает запах, - пояснил директор. И добавил:

- От запаха и вкуса крови они буквально сходят с ума. Смотрите!

Он оторвал стебель от изуродованного безрукого человечка – тот пискнул и сдох – ногтем раскрошил на части его и мертвое тельце и разбросал по поддону, в корм остальным живорастикам.

Те радостно заверещали и принялись подбирать лакомые куски, то и дело вступая в ожесточенную драку друг с другом. Весь лоток задрожал от поднявшейся между ними возни и криков.

- Теперь вы видите, господин полковник? Мне нужны только средства. Дайте мне надежный источник финансирования – и я обеспечу вам оглушающий успех.

Сказал, улыбаясь, директор, и вытер влажной салфеткой испачканные кровью живорастика ладони.

Полковник перевел дыхание, снова, в который раз, справился с проглоченной мышью в желудке, и сказал:

- Что ж, господин директор… Сергей Иванович. Вы меня впечатлили и убедили. Я, разумеется, представлю рапорт руководству, но полагаю, грант Министерства и тайные полицейские фонды почти что у вас в кармане.

Они еще постояли возле поддона с рассадой, наблюдая, как разгоряченные кровью живорастики питаются останками своего собрата.

Голые, блестящие от слизи существа с полупрозрачными пуповинами, привязанными к серым стебелькам, сражались за куски пищи в свете люминесцентных ламп. Полковник и директор института новой биологии стояли над ними величественно, словно боги, созерцающие свои творения, а живорастики злобно поблескивали крысиными глазками в сторону людей.