— Белоснежка и семь гномов, — бормотал он, окидывая взглядом окружавшее его море цветастых шапочек с помпонами на макушках. Хорошо, хоть ему не придется болтаться в этой толпе долго, как Мисс Мини-Бикини.

У регистрационной стойки народу было хоть пруд пруди — все писали коротенькие письма на открытках с видами. Он попросил соединить его с Амстердамом, но ему ответили, что это можно будет сделать не раньше, чем через час, тогда он отправился в бар, где и просидел все это время, потягивая настойку горечавки и потихоньку сняв под столом ботинки, благо кругом царил уютный полумрак.

— Мистер Канизиус? Это Ван дер Вальк. Я говорю из отеля «Кандагар», Инсбрук. Он где-то здесь. Он успел побывать в Германии, уехал оттуда с девушкой. Да, сошелся с молоденькой особой и, кажется, уговорил ее уйти из дома, никого при этом не предупредив. Естественно, сигнал о ее исчезновении поступил в германскую полицию. Теперь они вдвоем где-то здесь. В настоящее время уехать отсюда не так-то просто, потому что все границы взяты под наблюдение. Я не сомневаюсь, что смогу разыскать их, но здесь сейчас слишком много приезжих, так что поиски, возможно, займут несколько дней. Эти новости удивили вас?

— Не вполне, — ответил Канизиус. Голос его звучал сухо, невыразительно, но четко — он явно имел большой опыт в разговорах с людьми, находящимися от него на большом расстоянии. Телефонная линия была отлажена просто прекрасно — слышно было отлично, словно они говорили из соседних комнат. — Именно такого рода поведения я и боялся. Может разгореться скандал. Теперь вы понимаете, почему я был так настойчив в том, чтобы вы держали все в тайне. Местная полиция об этом знает?

— Они знают о девушке. Это оказалось хорошим предлогом для наведения справок. О нем еще не знает никто, только германская полиция, потому что его и девушку видели свидетели, но, естественно, в прессу они не пропустят об этом ни слова.

— Хорошо. Просто превосходно. Я не сомневаюсь, что вы сумеете найти хороший предлог и для того, чтобы исключить продолжение этой романтической эскапады. Тогда я буду знать, какие шаги мне предпринять. Я вам очень признателен за то, что вы смогли так быстро определить его маршрут и местонахождение, примите мои поздравления. Помните, мистер Ван дер Вальк, — осторожность. Он может сделать что-нибудь неожиданное, если обнаружит, что вы его разыскали.

— Вы думаете, что он не совсем в своем уме, так?

— Не стоит вам беспокоиться об этом, мой дорогой инспектор, — вкрадчиво предупредил Канизиус. — Помните, что все мы действуем ради его защиты и ради защиты значительных интересов. Позвоните мне снова, как только будут еще новости. До свидания.

Закончив этот разговор, Ван дер Вальк отправился пообедать. На свежем горном воздухе его неудержимо клонило в сон, а мышцы ног мучительно ныли. Он немного взбодрился портером, несколько смягчил новизну ощущений от прекрасных ботинок, подержав ноги в горячей, а потом в холодной воде. Но все равно чувствовал себя чрезвычайно уставшим и напряженным.

Он умудрился где-то потерять свои перчатки, так что ему пришлось приобретать новые, заодно он купил и солнцезащитные очки. А изучив свежую местную прессу, он начал понимать ситуацию и преисполняться сочувствием к мистеру Братфишу.

Ван дер Вальк неплохо говорил и понимал по-немецки, но местный диалект — это было выше его сил, в нем было обилие слов и выражений, которые просто-напросто сбивали его с толку. Он чувствовал себя словно рыба, вытащенная из воды; он никогда в жизни не стоял на лыжах и не собирался начинать — нет уж, спасибо, его ноги и так уже пострадали, когда он вернулся в свой номер, ему пришлось наклеивать пластырь. А ему еще предстояло ходить и ходить — он это прекрасно понимал. Снег, сплошные горы — его несчастные ноги терпели изо всех сил, но все это было как-то слишком.

Он не все понимал о Жан-Клоде Маршале… Говорить о том, что он не совсем в своем уме… Внезапное бегство с молоденькой немкой — он был уверен, что этот поступок не был обдуман заранее, — может, он в самом деле ненормальный? Канизиус не говорил об этом прямо, но явно предполагал такое. Анн-Мари заметила, что Канизиус уж точно не эксперт по состоянию и характеру ее мужа. Так что же за тип этот парень? Романтичный, импульсивный, не придающий значения последствиям своих действий. Здесь было что-то парадоксальное — он вел себя как мальчишка-школьник и будучи миллионером с огромным количеством денег на приватных счетах в банках крупнейших городов Европы, подписывая эти чеки именами наполеоновских маршалов. Он был наделен романтическим безрассудством и прозаическим блеском и звоном денег. Так в чем тут загвоздка? Да, конечно, он мог бы отправиться в библиотеку и составить список всех наполеоновских героев. Вполне вероятно, здесь имел какое-то значение Инсбрук: он смутно помнил, что среди них было несколько уроженцев Эльзаса — Страсбург являлся крупным маршальским питомником — с немецкими именами.

Он подумал о молодой немке. Сама невинность, смелость и честность. Что толкнуло ее на побег с Маршалом? Было ли между ними что-то в самом деле серьезное?

Он помнил слова Анн-Мари, что Жан-Клод не был охотником на женщин, его интересовала только она, жена, только она что-то значила для него. Ван дер Вальк не считал, что женщина солгала ему.

А если Маршала кто-то толкнул на этот странный путь, так это был Канизиус. Ван дер Вальк снова и снова возвращался к вопросу: что на самом деле так беспокоило Канизиуса? Действительно ли эта неожиданная эскапада богатого наследника грозила чем-то «Сопексу»? Было похоже на то, что они были уверены в том, что Жан-Клод совершил или мог совершить какое-то преступление, или они знали что-то, о чем не знал Ван дер Вальк? Или, может быть, Жан-Клод Маршал знал о них что-то такое, что они тщательно скрывали?

Ван дер Вальк не знал этого. У него, в который раз, возникло тягостное чувство, что ему слишком многого не сказали.

Какая информация могла быть у Жана-Клода о «Сопексе»? Или, возможно, непосредственно о Канизиусе? Мошенничество? Может быть, они убрали со своего пути кого-то? Крупные махинации с налогами? Мог ли он услышать или нечаянно обнаружить какие-то факты об этом огромном предприятии, об этом фантастическом состоянии, которые шокировали эту впечатлительную, неустойчивую романтическую натуру?

Он этого не знал. Собственно, в данный момент это его не очень-то и заботило. Со стоном он перевернулся на живот, прижался лицом к подушке и, чувствуя себя тяжело и неуютно, заснул.


Он еще не совсем проснулся, когда громкий стук в дверь возвестил о том, что уже половина девятого утра и ему принесли кофе. Зевая, он сел, почувствовав, что голоден.

— Войдите.

Горничная уже ушла, когда он заметил, что она принесла две чашки для кофе. Ну что ж, он был способен запросто уничтожить завтрак, рассчитанный на двоих! Вместе с тем, если рассуждать дальше, возможно, горничные в Инсбруке автоматически приносят завтрак для двоих! Он чистил зубы, когда снова раздался стук в дверь. «А, вернулась дурочка, разносящая неправильные завтраки!» Он сплюнул пасту и, обернувшись, обнаружил Анн-Мари, невозмутимо разливающую кофе!

— Доброе утро! Надеюсь, вы не против принять во время завтрака гостью. Черный или с молоком?

Прежде чем ответить, некоторое время ему пришлось потратить на то, чтобы привести в порядок мозги.

— Вы сами детектив или что?

— Канизиус сказал мне. Я действовала поддавшись внезапному порыву. Я летела с ночной пересадкой через Париж. Мой самолет приземлился два часа назад.

Все это было как-то слишком для нормального восприятия, когда он еще и кофе не пил. Он в полной мере ощутил экстраординарность происходящего. Она, конечно, имела полное право приехать сюда, появиться в его номере, но не так же внезапно вместе с утренним кофе. Однако каждый должен признать, что это не слишком приятное зрелище. Она выглядела очень молодо. В черных брюках и свитере — на ней были даже популярные здесь тяжелые ботинки. Он увидел перед собой ту девушку, которая пятнадцать лет назад вышла замуж за Жан-Клода Маршала. Он пил свой кофе и чувствовал себя болваном.

— Канизиус, — спокойно говорила она, поедая булочку с абрикосовым джемом, — он вообще обожает говорить людям вещи, которые они могут находить очень и очень неприятными, сказал, что он здесь с девушкой. Кто она? Обыкновенная безмозглая кукла из тех, что предпочитают горнолыжников?

— Я не знаю. Она приехала из Кельна. Он познакомился с ней там. Ей всего восемнадцать лет, она работает ассистенткой продавца в магазине, очень хорошенькая, прекрасно танцует и катается на лыжах, ее зовут Дагмар.

— Вот как? Действительно безмозглая кукла, — невнятно бормотала она с набитым булочкой ртом. — Жан-Клод, должно быть, сошел с ума. Меня это обеспокоило. С ним наверняка что-то происходит — именно поэтому я и приехала. А вы что думаете?

— Мадам, он ваш муж. Я должен только найти его.

— Но ведь это не преступление — сбежать с молоденькой девушкой из Кельна.

— Нет. Если только он ее не принудил к этому. Это было бы очень нежелательно. Опрометчивый поступок в том случае, если он в самом деле не хотел, чтобы его отыскали.

— Это не Талейран сказал, что опрометчивость больше, чем преступление?

— Я думаю, он имел в виду нечто среднее. Хотел бы я знать, что именно совершил ваш муж? Какое из преступлений?

— Почему вы так думаете?

— Возможно, потому, что я полицейский. Я должен побриться.

— Ну так давайте брейтесь. Я не возражаю.

Это сбило его с толку окончательно. Он чувствовал себя самым настоящим провинциальным придурком, это была чертовски неприятная ситуация. Принимая эту женщину, оказалось не так-то просто что-либо делать при этом. Зачем она приехала? И почему она распивает кофе в его комнате, когда он еще не успел побриться?

— Это будет очень нагло — спросить, что вы собираетесь делать?

Он почувствовал боль на челюсти и отдернул от лица бритву.

— Принять душ, — отрезал он, собирая свою одежду. «Должно быть, потому, что они такие богатые, а я не играю в этой лиге, я чувствую себя полным идиотом. Вернуться бы сейчас в Амстердам, сидеть писать в офисе рапорты. В Инсбруке я чувствую себя не в своей тарелке, особенно когда просыпаюсь и обнаруживаю у своей кровати жену миллионера, спокойно попивающую кофе», — раздраженно думал он.

Намек был достаточно ясный, он надеялся на то, что теперь она уйдет. Он вытирал волосы, чувствуя себя свежим, а потому бодрым и способным совершать разумные действия.

Она все поняла и ушла, но тут же вернулась. На его постели лежал молодежный, яркий, ужасно дорогой свитер — вещь того сорта, которые обычно выставляются в витринах дорогих спортивных магазинов, где у дверей обязательно стоит пара полицейских с дубинками. Он изумленно посмотрел на это. Она стояла у окна и невозмутимо курила.

— Что это?

— Свитер. Ваш, с таким вырезом, вещь здесь совершенно неподходящая. Вам еще нужны брюки — я их тоже привезла. И еще ботинки.

Он все смотрел на свитер. Выглядел он очень привлекательно, цвет хороший и вообще.

— Я должен сказать вам две вещи, миссис Маршал. Первое: я полицейский и не могу принимать такие подарки по совершенно очевидным причинам. Второе: я не беру подарков, даже в частной жизни, от женщин. Кроме того, обычно по утрам я пью кофе со своей женой.

— Вы городите полную чушь, — спокойно заявила она. — Если эта девушка также глупа, то Жан-Клоду проще всего посадить ее на поезд, чтобы она ехала домой. Вы никогда Не научитесь кататься на лыжах, если будете таким негибким и прямолинейным.

— А я и не собираюсь кататься на лыжах. Не хочу.

— Вы на горнолыжном курорте, — довольно резко сказала она. — Или вставайте на лыжи, или сидите на своей старой заднице.

Он только открыл рот, но тут же захлопнул его. Да, этим утром жизнь била ключом. А он был слишком стар.

— Надевайте. Он вам очень даже пойдет. И не надо этой детской чепухи по поводу «подарков», вы прекрасно знаете, что все ваши расходы оплачивает Канизиус. Вы ведь приехали сюда, так? На чем? На поезде, на такси или еще на чем-то? Надевайте.

— Вы что, ревнуете его? Или надеетесь увидеться с ним и заставить ревновать его?

Она просто смотрела на Ван дер Валька, не говоря ни слова.

Что ж, выбор у него небогатый: встать на лыжи или сидеть на своей старой заднице. Он взял свитер и начал натягивать его на себя. Пока его голова находилась внутри свитера, у него возникло ощущение, что его обхватила пара сильных, приятно пахнущих рук. Просунув голову в ворот, он сделал глубокий вдох, ощущение внезапно исчезло — руки моментально отпустили его. Женщина лежала на его кровати, закинув руки за голову. Несколько запоздалым движением она вернулась в сидячее положение, приподняв ноги в тяжелых ботинках.

— Я капризная, нервная, раздражительная персона, — спокойно проговорила она. — У меня была тяжелая травма. Я надеюсь, что увижу эту танцующую девушку, эту красотку. Я надеюсь, что увижу ее на середине олимпийской лыжни, и тогда я обойду ее, обойду, черт возьми.

Он причесался, усмехнувшись ее словам.

— Очень хороший свитер, да. Мне он начинает нравиться. А вы горнолыжница?

— Да. И если я борюсь, то борюсь по-настоящему. Я не желаю быть просто хорошенькой куколкой.

— А знаете, он вполне может быть где-нибудь в другой части Австрии.

— Соревнования начинаются сегодня. Девушки встанут на олимпийскую лыжню. Это привлечет огромную толпу зрителей.

— Понимаю. Вы говорите с таким энтузиазмом. Вы думаете, что это привлечет и его внимание?

— Ему нравится наблюдать за соревнующимися девушками. Конечно, если вы хотите совершить тур по Австрии, это ваше дело. Но это будет грандиозной потерей времени. Что ж, теряйте его, доставьте себе удовольствие. Это все не важно. Разве вы не понимаете?

— Понимаю. Все не важно.

— Вы все воспринимаете слишком серьезно, — раздраженно заметила она. — Здесь же все ясно как день. Жан-Клод сбежал, чтобы немного поразвлечься. Он подобрал где-то эту нелепую куклу и рванул кататься на лыжах. Вы разве не понимаете, что знать это — вполне достаточно? Здесь нет ничего серьезного. Забудьте об этом дураке Канизиусе. Он обратился к вам, потому что он старый слуга компании. Ну а раз вы оказались здесь — прекрасно, извлеките из этого собственную выгоду. Развлекитесь немного.

— С вами, — усмехнулся он.

— О, не надо мстить мне. Это была всего-навсего маленькая вспышка гнева. Подозревайте кого угодно и в чем угодно, если вам это нравится. Я горнолыжница, и мне нужен адреналин.

— И вы собираетесь принять участие в соревнованиях, так?

— Да. Когда дело касается соревнований, я любой девице дам сто очков вперед, и Жан-Клод прекрасно знает об этом. Как, кстати, зовут эту красотку?

— Дагмар Швивельбейн.

— О! Чудесное имечко! — рассмеялась она.

— А вот немцы не видят в нем ничего смешного.

— А я тем не менее вижу. Да еще для горнолыжницы!

— Так вы хотите просто подойти и похлопать его по плечу.

— Ну, скажите мне теперь, что вы бы сделали, если бы я не приехала сюда, чтобы разыскать его для вас?

— О, это было бы долгое и нудное мероприятие, — невозмутимо сказал он, не сводя с нее глаз. — Ездил бы кругом на машине, проверял все отели, рестораны, шале, сданные внаем, гаражи, магазины — все, если бы возникла такая необходимость. — Говорить ей, насколько мало энтузиазма проявила австрийская полиция, необходимости не было. Проверить все между Страсбургом и Фелдкиршем!

— Вы думаете? — Она пожала плечами. — Это же идиотизм. И вообще, забудьте, что вы полицейский. Я буду учить вас кататься на лыжах.

— Прекрасно, — невозмутимо отозвался он.


Горнолыжница! Ладно, он станет придерживаться ее версии; вообще в ее рассказе было достаточно правды для того, чтобы он не сомневался в том, что поступает правильно. Без сомнения, она хотела отыскать Жан-Клода, и, без сомнения, с ней это сделать гораздо легче, чем без нее. В огромной толпе он вполне мог бы и не узнать ее мужа. А уж она точно не ошиблась бы! Он, конечно, был уверен, что в конце концов отыскал бы Маршала самостоятельно, перевернув все от Страсбурга до Фелдкирша, — ведь люди должны где-то питаться и спать, а Маршал был к тому же богат и взыскателен в запросах…

Но какая это была бы работа! Он абсолютно не сомневался в том, что она была права — эти двое где-то в Инсбруке или в его окрестностях и они конечно же оставили след, по которому их можно найти. Он ничего не сказал о банковских счетах, но в банк с ней поехал — она собиралась в спешке и взяла с собой мало денег. Он подумал о том, что просто великолепно, что эти люди так легко могут получить деньги, для них это было словно напиться воды из-под крана — надо просто повернуть кран, и все, вот она, вода.

Он с интересом наблюдал за тем, как она обменивается шутками с банковским кассиром, а потом идет к нему, засовывая в карман своей куртки с капюшоном пачку австрийских банкнотов.

— У вас есть счет в Инсбруке?

— Нет — в Вене.

И вот теперь они стояли в толпе, наблюдая за соревнованиями. Нигде не было никаких признаков кого-нибудь похожего на Жан-Клода или его молоденькую подружку.

Лыжи никогда особенно не интересовали Ван дер Валька. Первый раз в жизни он смотрел соревнования. Ему нравилось, как девушки с шумом мчались по кривой, вспарывая лыжами снег, отклоняясь то туда, то сюда, сопротивляясь центробежной силе, зажав под мышками лыжные палки, лавировали между стойками и, с легкостью преодолев последний кусок спуска, тормозили, поднимая фонтаны снежных брызг. Это происходило очень быстро, выглядело очень грациозно и было очень захватывающе.

Девушка, преодолевшая спуск быстрее всех, не произвела на Анн-Мари должного впечатления.

— Коротконогая, скудоумная, сексуально привлекательная так же, как стакан выдохшегося пива. Точно так же.

— Да?

Здесь, возможно, было тысяч десять зрителей, а возможно, и больше, а еще пара тысяч рассредоточилась по всей белой долине. Люди заполонили все пространство, весь горный склон сверху донизу; толпа растянулась километра на четыре вдоль всей олимпийской лыжни, так что разглядеть в ней кого-либо было просто невозможно. В районе финишной прямой сгрудилась пара тысяч человек; возможно, он был среди них, наблюдая за соревнованиями в бинокль.

— Точно так же, — продолжала она. — По-настоящему хорошие лыжницы, на которых интересно смотреть, обладающие талантом и стилем, получили плохие стартовые номера, а у великолепных победительниц стиль как у джипа.

Он был полностью с ней согласен. Одна из лучших, по его мнению, девушек, стремительно и грациозно взрезавшая снег, ободряя себя громкими вскриками, слишком далеко отъехала от накатанного лыжного пути и попала на полосу льда, потеряв самообладание, она с воем врезалась в толпу. Ей тут же помогли подняться, но она снова плюхнулась в снег, смеясь.

Соревнования еще не завершились, но первая дюжина уже прошла трассу, так что настоящие фанаты, которых интересовали только лучшие участницы, а не само зрелище, как таковое, и которых не волновала бодрящая атмосфера праздника, уже покидали склон, направляясь к своим автомобилям, стоявшим у его подножия.

Ван дер Вальк не спускал глаз с парочки, беседующей метрах в четырехстах, может, пятистах ниже того места, где стояли они с Анн-Мари. Это ведь вполне могли быть Жан-Клод и его юная немка. Девушка в большой белой меховой шапке была одета в форму участницы; мужчина грузил лыжи на багажник красного фургончика. Проблема была в том, что еще по крайней мере тысяча парочек выглядела совсем как эта. А уж нос мужчины Ван дер Вальк не мог разглядеть вовсе, он видел только пятно лица. Он подрегулировал бинокль, поджидая, пока мужчина повернется в профиль, вдруг бинокль был вырван из его рук — это Анн-Мари заметила, чем он занят. Красный автомобиль подал чуть назад, а потом, выехав на дорогу, запетлял между соснами. Ван дер Вальк вернул себе бинокль и присмотрелся к машине. Это был «Фиат-2300».

— Обратите внимание, — удовлетворенно посоветовал он.

Это были они! Они в самом деле были здесь! Он вдруг почувствовал себя так, словно выпил в одиночку бутылку шампанского. Его ноги больше не были холодными, а его зрение больше не было нерезким. Он взглянул на свою спутницу; ее лицо было совершенно индифферентным.

— Ну?

— Я не могу с уверенностью сказать, Жан-Клод это был или нет, — покачала она головой. — Кто бы это ни был, когда я на него смотрела, он уже согнулся, залезая в машину.

Ван дер Вальк услышал явную фальшь в ее голосе.

— Австрийская полиция может отыскать этот автомобиль в течение получаса. — Он вовсе не собирался обращаться за помощью к австрийской полиции, но ему хотелось увидеть, какова будет ее реакция.

— Не будьте таким идиотом, — злобно выплюнула она. — Если вы позвоните в полицию, то вся эта нелепая история выплывет наружу. Вы не можете этого сделать. Да в этом и нет необходимости. Они наверняка приедут сюда завтра на слалом. Вам следует быть поосторожнее, это не слишком трудно.

— Гораздо проще будет выманить их прямо сейчас. Они без труда могут заметить нас… вас, я полагаю.

— Вы глупец… глупец — разве вы не понимаете, что именно этого и добивается Канизиус?

Он быстро направился вниз по склону, она поспешила за ним, чтобы не отстать.

— Стойте.

Он остановился. Автомобиль, который она взяла напрокат, был припаркован где-то в гуще толпы, шагах в пятидесяти от того места, где стоял «фиат» Жан-Клода.

— Пожалуйста, — попросила она, — сядьте со мной в машину, мне нужно вам кое-что объяснить. Вы ведь не станете совершать чего-нибудь неосмотрительного, пока не услышите то, что я должна сказать?

— Хорошо.

Она открыла автомобиль; в салоне стоял обычный, несколько спертый запах. Это был самый обыкновенный прокатный «рекорд». Официально во всем Инсбруке не осталось ни одной свободной машины, которую можно было бы взять напрокат, но она все-таки отыскала одну. Да уж, она умела взять то, что ей нужно.

Все утро ярко сияло солнце, но вдруг голубизну небосвода закрыли тяжелые серые облака, явно собирался пойти снег. Вчерашний снег толстым слоем покрыл всю долину, но дорога была расчищена, так что ехать можно было довольно быстро. Анн-Мари ехала несколько быстрее, чем хотелось бы Ван дер Вальку, но вела она прекрасно.

— Не слишком хорошая машина, как по-вашему? — Она пожала плечами. — Вообще, все они никуда не годные железяки. У меня побывали все, так что я знаю. У меня были и разные «феррари», и «мазерати», и «Испано-1930» с рулем из слоновой кости. На всех на них чувствуешь себя так же, как на детском самокате.

Горнолыжница! Или нет — он теперь думал о ней по-другому: горнолыжником был Жан-Клод, а не она… Его действия с грехом пополам объяснить было можно. Хладнокровно сманить за собой молодую девушку, ни на секунду не задумавшись о том, что ее семья будет беспокоиться за нее, о том, что наверняка они заявят об исчезновении в полицию. Не думая о том, что искать станут и его. Не говоря уже о девушке — люди никогда не станут просто сидеть, смирившись с тем фактом, что восемнадцатилетняя красавица бесследно исчезла. Нет, ни о чем таком он не беспокоился… Просто он приехал в Инсбрук от души покататься на лыжах, и ничто в мире его не заботило. Хотя… это не имело смысла. Им что-то двигало, точно. Он хотел быстро достичь чего-то. И Анн-Мари об этом знала.

Горнолыжники называют спуск с горы «воронкой». Ты прыгаешь в нее, и все. Выбраться уже невозможно. Тебя не может остановить ничто. Значение имеет только лыжня, больше ничего — ни то, что ты можешь сломать ногу или даже шею, когда обнаружишь себя задыхающимся, дрожащим в снегу, а может, хохочущим, как та девушка сегодня, или рыдающим, как три другие, которые попали на тот же обледенелый участок, что и она. Ты ничего не знаешь и ни о чем не думаешь. Ты просто есть там, действуют только твои мышцы и инстинкты, а скорость твоя почти сто километров в час. Сами по себе соревнования по скоростному спуску — нонсенс, потому что победить в них не может никто, потому что твое положение изменяется в минуту и самого именитого чемпиона можно опередить на сотую долю секунды. Здесь имеет значение только скорость, остановить тебя не может ничто, а каждый метр трассы может стать началом долгого пути по больницам. Но тем не менее никакой другой вид спорта не имеет такой магической силы и способности навсегда завоевывать сердца людей. Ван дер Вальк убедился в этом утром.

Нет, Анн-Мари была больше, чем просто горнолыжницей. В слаломе есть два пути. Или ты рискуешь, надеясь, что ни на что не наткнешься, или используешь все свое мастерство, заботясь о том, чтобы ни на что не наткнуться. Из-за этих хрупких, тонких стержней с трепещущими на них флажками ты можешь из легкой переливчатой стрекозы превратиться в убогую неповоротливую гусеницу. Их даже делают из специального мягкого, гибкого пластика, потому что сегодняшний слалом манипулирует такими высокими скоростями, что деревянные или бамбуковые ограничители трассы стали слишком опасными.

Для него на его слаломной трассе Анн-Мари была вроде флажка, которого ему с вершины горы не было видно. И все легкие, как у стрекозы, движения становились бессмысленными. Какое значение имеет точка поворота в тень или свет, качество смазки лыж и фиксации креплений, скольжение или прыжок, когда над всем лабиринтом висит густой туман непонимания? Когда он не видит флажка?

Она остановилась у «Кайзергофа» и выпрыгнула из машины, даже не взглянув на своего спутника.

— Пойдемте в мою комнату. Я хочу поговорить с вами в спокойной обстановке, а то здесь кругом полно болтливых журналистов.

Она остановилась на секунду, чтобы взять у администратора ключ. Двое журналистов ждали, когда освободится телефонная линия.

— Я же говорю тебе, что легкий вес — это преимущество на такой трассе, — говорил один.

— А как насчет длинного ровного участка в конце? — возразил другой. — Ее десять кило сэкономили для нее около секунды на этом участке, я засекал.

— Совершенно верно, друзья.

В комнате Анн-Мари скинула с ног тяжелые ботинки, сняла анорак, бросив его на стул с позолоченной отделкой в стиле барокко, и потянулась к телефону.

— Принесите бутылку виски и два стакана. — Она взглянула на Ван дер Валька и бросила: — Садитесь. — Поднялась, подошла к окну и выглянула в него — снова шел снег.

Он спокойно закурил. Что ж, она собирается поучаствовать в слаломе, а он собирается прикинуть, где располагаются флажки!

— Я хочу попросить вас прекратить поиски. Оставьте Жан-Клода в покое. Отправляйтесь домой и забудьте о нем. Я должна попросить вас об этом прямо. Как-никак, а я его жена. А ваша ответственность — это же просто формальность. О Канизиусе не беспокойтесь. Я сама разберусь с этим.

— Это все не так просто. Канизиус нанял меня не в частном порядке.

— Но ведь вы не можете арестовать его или вообще кого бы то ни было. Он ведь не совершал преступления.

— Даже если и так, то мне об этом никто не говорил, — сухо возразил он. — Я офицер полиции, действующий в соответствии с инструкциями, данными мне начальством. А инструкции эти простые: найти вашего мужа и выяснить, если это возможно, что он намерен делать.

— А почему вы думаете, что вам дали правильные инструкции?

— Мне не надо об этом думать. Мой начальник уверен, что они абсолютно верны. И мы уже получили очевидные доказательства того, что они верны. Увезти совсем молоденькую девушку из дома — это звучит достаточно безобидно. Тем не менее она несовершеннолетняя и пока еще не несет полной ответственности за свои действия. Все выезды в другие страны Европы находятся в данный момент под наблюдением. Вы никогда не слышали о такой статье — развращение малолетних?

Она налила себе в стакан изрядное количество виски и залпом выпила его, словно укрепляя себя для борьбы с твердолобым, настойчивым идиотом.

— Послушайте, когда я в первый раз увидела вас в Амстердаме, я подумала, что вы не глупый человек. Не верьте во всю эту чепуху. Вы же знаете и так, что все это просто предлог.

— Несомненно. С первого момента, когда я был введен в курс этой истории, я начал спрашивать себя, почему человек, ушедший из дома, — так уж получается, что для полиции такие дела обычны, — послужил причиной для того, чтобы на его поиски был послан инспектор криминальной полиции, коим я и являюсь, который должен отыскать его в одиночку и без лишнего шума. То есть в вашем случае имеет место совсем не традиционный подход к делу. К операции не подключен Интерпол, к операции не подключены никакие официальные организации, которые могли бы помочь в поисках. Все это очень необычно. На моей памяти и в моей практике такого еще не случалось.

— И почему, как вы думаете, это было сделано? — Голос ее был мягким, глаза блестели — возможно, на нее подействовало виски. Она налила себе еще порцию, потом, с некоторым опозданием, наполнила второй стакан. Подошла к нему и протянула его Ван дер Вальку. Он взял и отпил немного. Виски было превосходным.

— Я бы сказал, — монотонно продолжал он, — здесь немалую роль сыграло очень большое количество денег. Мистер Канизиус и его друзья, возможно, нервничают из-за того, что ваш муж может сделать что-то безответственное. Может быть, они боятся, что он совершит кругосветное путешествие, соря деньгами направо и налево.

— А вы разделяете их точку зрения?

— Я не должен разделять или не разделять чью-то точку зрения, мне за это платят.

Она печально покачала головой:

— Послушайтесь совета своего рассудка. Постарайтесь понять.

Он отпил еще виски, наслаждаясь его вкусом и крепостью.

— Людей, которые имеют большие деньги — очень большие, — понять довольно непросто. Они делают такие вещи, которые обычных людей, таких, как я, сбивают с толку. Я очень стараюсь понять, почему такой человек, как мистер Маршал, вдруг бежит из дома, не сказав никому ни слова. Почему он отправляется в Кельн во время карнавала и уезжает оттуда с хорошенькой девушкой, переодетой в мужскую униформу. Почему он, любитель зимних видов спорта, здесь не занимается больше ничем, кроме как наблюдает за соревнованиями девушек?

— Вам платят за то, чтобы вы не разделяли ничью точку зрения, — сказала она. — Сюда… еще немного виски. Прекрасно. Что ж, у меня есть, как вы заметили, очень большие деньги. И я заплачу вам за то, чтобы вы не были таким глупцом. Хотите, чтобы я сказала вам почему?

Она уже допила и вторую порцию виски и теперь потянулась к бутылке, налила себе и наклонилась налить ему. В этот момент Ван дер Вальк вдруг понял, что чрезвычайно привлекательная женщина в лыжном костюме, пьющая виски в спальне гостиничного номера с видом на горы, очень соблазнительный объект, такой же соблазнительный, возможно, как и восемнадцатилетняя девушка в костюме «девушки из свиты Принца» во время карнавала.

— А может быть, я объясню вам все в постели? — мягко сказала она ему прямо в ухо. От нее пахло здоровой женщиной и чуть-чуть сладкими духами, с этим ароматом смешался запах дорогой шерсти ее свитера, лыжной смазки, кожи и виски. Эта смесь ароматов была самой соблазнительной в мире. — Канизиус и его круг общения — они все очень честные, вы знаете. Снимите с меня одежду.

— Я вспоминаю, как одна женщина в Амстердаме сказала мне, что относительно таких вещей она совершенная испанка. Ну, так уж случилось, что я тоже.

— Вы думаете, что у Канизиуса есть что-то на Жан-Клода или на меня? Ведь так? — Она стояла прямо за ним, а ее руки обвивали его шею. — Вы хотите, чтобы я вам об этом рассказала. А я покажу вам, какая я испанка, — если хотите.

Он встал, взял со стола, куда она поставила ее, бутылку, наполнил свой стакан, выпил и с чувством выдохнул.

— Да, — сказал он, — я бы хотел знать несколько вещей. И я думаю, что мистер Маршал сможет мне все объяснить. Я бы хотел встретиться с ним. Я очень хотел бы встретиться с ним, и чем скорее, тем лучше. Если он собирается завтра пойти посмотреть женские соревнования по слалому, то я собираюсь пойти и отыскать его. А если его там не будет, то я переверну всю Австрию с ног на голову и буду трясти ее до тех пор, пока он не высунется. Немецкая полиция — может, он об этом и не подозревает — взяла под наблюдение все границы. Они хотят вернуть девушку. Так же как и я. Лечь с вами в постель было бы совсем неплохо, и есть только одна вещь, которую я хотел бы больше этого. Поговорить с вашем мужем. Это для меня самое важное. Я полицейский. Что думает или делает Канизиус, гораздо менее важно для меня, чем то, что думает или делает ваш муж.

— Хорошо, — секунду помедлив, сказала она. — Хорошо. Возможно, вы правы. Увидимся завтра.

— До утра, — кивнул он. — Спасибо за виски.

Официант усадил его за усыпанный хлебными крошками столик, за которым два журналиста все еще пили кофе, объяснив, что столик для одного найти невозможно по причине большого скопления народа. Н-да, Анн-Мари, несомненно, заполучила бы столик в единоличное пользование… Но это не имело значения. Он может с пользой побеседовать с ними. Как и всем, им наверняка нравится объяснять что-то несведущему новичку. Да и нет нужды представляться, ведь это так, ни к чему не обязывающая болтовня за завтраком.

— Она, конечно, непобедимая слаломистка — просто потому, что у нее самое подходящее для этого сложение: она не слишком тяжелая, но и не слишком невесомая.

— Пожалуйста, объясните мне, в чем суть этого вида спорта? — с набитым ртом попросил Ван дер Вальк. — Просто лавировать между флажками — по-моему, это как-то скучно и прямолинейно.

— Нет, нет, все совсем наоборот, — с энтузиазмом возразил один. Он сдвинул кофейные чашки и высыпал на стол из сахарницы ее содержимое. — Предположим, это склон, так… покрытый снегом. Но без всяких выбоин и кочек, ровный со всех сторон. Чтобы спуститься по нему, нужно обладать определенным набором знаний и некоторой сноровкой. Спортсмен вылетает из ворот, вот отсюда, и стремительно несется вниз, так, чуть отклоняется вправо, в следующих воротах, это рискованно, резко поворачивает налево… вот так… чтобы не терять преимущества, надо точно соизмерять свой вес и скорость… здесь — следующие ворота и новый поворот направо. Очень важна точность: всего лишних пять сантиметров в сторону — и ваши лыжи могут попасть в какую-нибудь ямку, а скорость очень большая, и нельзя терять ритм. Это чертовски сложно.

— А ритм изменяется, — решил не упускать возможности щегольнуть своими знаниями другой, — пролеты между воротами становятся другой протяженности, кажется, ворота довольно далеко друг от друга, но когда несешься по склону и проскакиваешь сквозь них, то серпантин становится более сжатым, где ворота стоят друг от друга на расстоянии трех-четырех метров вместо десяти — двенадцати, и спортсмен, который сначала танцевал танго, начинает танцевать твист.

— Цыпленка или телячью котлету? — спросил официант, составляя кофейные чашки на поднос.

— Телятину. — Знал он этих цыплят, худосочных и жестких, одинаковых во всех отелях, словно их на одном конвейере собирали…

— Пошли, Гарри, — не забудь о барышнях.

— Немного подождать никогда не вредно, — отмахнулся Гарри.

— Хорошенькие спортсменки, — объяснил другой, — норвежки. Мы учим их слалому, а они нас прыжкам с трамплина.

— Большой слалом — интервал тридцать метров, — добавил Гарри. — До свидания.

Н-да, слаломная трасса Анн-Мари явно была спланирована как-то хитро. Почему она изменила линию поведения? Почему она вдруг, так неожиданно, прилетела в Инсбрук? Почему она начала мешать ему и стала уговаривать оставить это дело, хотя сначала, там, в Амстердаме, ничего против не имела?

Да, Канизиус говорил с ней. Очевидно — и это нормально, Канизиус позвонил ей и обнадежил ее: у нас есть новости о нем, не волнуйтесь, что бы ни беспокоило его, мы это выясним… Нет, скорее всего, это было не так. Канизиус сделал какие-то злобные намеки по поводу того, что Жан-Клод уехал в Инсбрук с хорошенькой молодой немкой, и сказал что-то, что глубоко задело женщину. И Ван дер Вальк не был уверен, что ее действиями руководила тривиальная ревность.

Должно быть, сообщение Канизиуса шокировало ее. Он вспомнил ее слова: «Я единственная женщина, которая что-то значит для него». Да и та маленькая вспышка гнева, когда они пили кофе… нет, она не была наигранной. Но была ли это только ревность? Он не был уверен в этом. Слишком резко она изменила линию поведения, начиная препятствовать ему. «Я не могу с уверенностью сказать, он это был или нет». Что плохого случилось бы, если бы он встретился с Жан-Клодом, поговорил с ним и отправил его юную подружку домой, к маме? Совершенно точно, Анн-Мари не стала бы протестовать против этого!

Связано ли как-то ее поведение с Канизиусом? Он что-то сказал, или намекнул, или высказал какое-то предположение в недоброжелательной форме?

Ван дер Вальк этого не знал. Прежде чем отправиться спать, он пошел позвонить собственной жене.


У слаломной трассы собралось огромное количество народу. Разделившись на две половины, толпа заполонила склон, обступив ее с обеих сторон. После недельного закрытия для проведения соревнований олимпийская лыжня этим утром была снова открыта для всех желающих. Несколько людей с лыжами на плечах собирались подняться на холм и испытать себя на этом поприще, ободренные и возбужденные вчерашними подвигами девушек. Даже лучшие из них не были достаточно умелыми, достаточно опытными для того, чтобы спуститься по этой трудной трассе достаточно быстро и красиво, и некоторые могут хорошо поплатиться за тот кусок, который они не могут прожевать, — сломанной ногой или вывихнутым плечом. Ван дер Вальк, цинично усмехнувшись, подумал, что австрийцы подготовились к этому. Внизу, у лыжни, стоял вертолет — если кто-нибудь получит серьезную травму, его немедленно отправят в больницу.

Толпа стояла вокруг трассы, к низу холма народу становилось все больше, воздух был пропитан возбуждением и волнением, исходящим от людей. Кругом стоял шум: непрерывно бормотали зрители, непрерывно бормотали журналисты, перекрывая этот гул, что-то вещал громкоговоритель. Проверяли свое оборудование радиостанции, у самой трассы устанавливали телевизионные камеры, везде сновали организаторы, размахивая, наверное, какими-то чрезвычайно важными бумажками. Словно муравьи, на трассе суетились рабочие, проводя последние приготовления — закрепляя на кольях канаты, ограждающие толпу, расставляя на положенном расстоянии флажки на лыжне, трудолюбиво выравнивая лыжню между воротами и утрамбовывая снег. За деревянными щитами с рекламными баннерами пилот вертолета активно флиртовал с медсестрой, наслаждаясь чашкой горячего кофе. Взад-вперед носились репортеры, размахивая микрофонами, микрофоны болтались у них на галстуках, провода волочились за ними, как хвосты, напоминая шлейфы бальных платьев.

Напряжение все нарастало. Последние большие, решающие соревнования в этом сезоне. Вчера соревновались австрийские спортсменки. Покажут ли француженки лучшую технику? Эта тема муссировалась в толпе непрерывно. Но Ван дер Валька это совершенно не интересовало. Он уже отыскал припаркованный красный «фиат» и теперь не спускал с него глаз.

Анн-Мари, с лыжами на плече, беседовала с каким-то знакомым репортером — создавалось впечатление, что она знала всех на свете!

— За ночь выпало еще десять сантиметров снега, но он хорошо слежался со старым слоем. Снег хороший, лыжня будет быстрая. А обледенелые участки — все думают, что они могут сыграть на руку француженкам. Я чувствую себя в прекрасной форме. Ну, пойду наверх.

— А я пока побуду здесь.

— Как хочешь.

Ван дер Вальк навел бинокль на группу, поднимавшуюся на фуникулере; его внимание привлекла большая меховая шапка. Точно такая же казачья шапка была на голове у «девушки из свиты». Может, это она, а может, и не она — он не мог хорошенько разглядеть девушку. С ней был мужчина — может, он, а может, и не он. Ван дер Вальк засунул бинокль за пазуху и кенгуриными скачками понесся вниз, то и дело поскальзываясь и проваливаясь в снег. Ближе к подножию горы передвигаться стало легче — он побежал быстрее.

Толпа заметно поредела, так что долго ждать ему не пришлось. Заинтересовавшие его мужчина и женщина были далеко впереди, Анн-Мари сидела в кабинке перед ним. Как же медленно двигается эта штука — покачиваясь, вибрируя, гудя. Внезапно выглянуло солнце, восхитительно теплое и ласковое на фоне холодного воздуха.

— Лыжня скоро станет скользкой, словно ее смазали маслом, — заметил мужчина, сидевший рядом с ним.

Перед ними открывался великолепный вид на слаломную трассу, по которой уже легко скользил вниз первый спортсмен.

Он выпрыгнул из кабинки, не надевая лыж, чтобы не терять времени, и бегом бросился к началу трассы. Да — там была Анн-Мари, она стояла на коленях и что-то делала с креплениями на своих лыжах, он видел ее лицо, судя по его выражению, она была чем-то недовольна. Около полудюжины человек ждали своей очереди на спуск по трассе. Ван дер Вальк споткнулся на свежем снегу; очередной спортсмен оттолкнулся в чрезмерно претенциозном прыжке, очень быстро пролетел метров тридцать, потом вдруг замахал руками на манер ветряной мельницы, врезался в небольшую кочку, потерял обе лыжи и грациозно исчез в великолепном мягком сугробе — ему повезло, приземление было мягким, и он остался цел и невредим. Компания молодых людей и девушек, находившаяся на вершине горы, веселилась от души, наблюдая за полетом незадачливого горнолыжника. Ван дер Вальк добрался до Анн-Мари. Она уже надела лыжи и, как раз когда он, задыхаясь, подошел к ней, обернулась.

— О, и вы здесь. Пришли понаблюдать за моим спуском. — И тут они оба заметили высокую меховую шапку. Он схватил ее за рукав; двое лыжников готовились начать спуск — они стояли наклонившись вперед, держа лыжи ровно; Анн-Мари пронзительно вскрикнула:

— Жан-Клод! Жан-Клод!

Он видел мужчину всего несколько секунд, прежде чем его загородил какой-то толстяк, который уже направил свои лыжи вниз и осторожно, немного вкось стал скользить вперед. Нос Жака Анкетиля!

Маршал смотрел на них всего секунду. Он увидел свою жену, потом на семь сотых секунды (время высвечивалось на электронном табло) задержал глаза на фигуре Ван дер Валька. Дольше медлить он не стал. Положил руку на спину девушки в меховой шапке и вытолкнул ее на склон. Направив свои лыжи вниз, он последовал за толстяком. Зажав палки под мышками, он легко и быстро полетел вниз.

Анн-Мари воткнула палки в снег и, тяжело дыша, заправила волосы под шапочку.

— Вперед, черт вас побери, вперед! Догоните их, сделайте что-нибудь, встаньте на голову, но достаньте его! Мне надо поговорить с ним! Я должна! Ну давайте же, чего вы ждете?!

Маршал догнал девушку, чуть свернув в сторону, чтобы оставить ей побольше места, и пролетел мимо нее. Она скользила осторожно — такая скорость была слишком велика для нее, — но довольно уверенно. Анн-Мари, судорожно вздохнув, бросилась на лыжню.

А он не мог кататься на лыжах! Вот сейчас бы пригодилось… Он сломя голову, как сумасшедший бросился к канатной дороге. Он несся, спотыкаясь, скользя, и в конце концов неуклюже повалился в снег. Поднялся, чертыхаясь сквозь зубы, побежал дальше, чувствуя, что повредил плечо.

В подъехавшей кабинке сидел один из «горных гномов» — пожилой человек со специфическим для этих мест выговором, морщинистый сухой человечек в куртке с капюшоном, которая была ему явно велика.

— Что-нибудь вывихнули? — проскрипел старикашка.

Ван дер Вальк стряхнул с себя снег и тихонько выругался. Плечо болело. Но горный воздух бодрил, не давая ему окончательно упасть духом.

— Мы сделаем этих француженок, — заявил старичок.

«Время — пятьдесят девять восемьдесят три», — объявили по громкоговорителю, но эхо заглушило имя.

— Кто? Кто? — взволнованно закаркал «гном». — Это быстро, очень быстро!

Ван дер Вальк ошеломленно посмотрел на него.

Они уже почти доехали до подножия холма, когда прозвучали сильные аплодисменты.

«Новое лучшее время — пятьдесят девять восемьдесят одна!» — объявили по громкоговорителю.

— Это один из наших?! — завопил старичок, сотрясая от возбуждения кабинку.

— Несомненно, один из наших, — пробормотал Ван дер Вальк, с трудом пошевелив поврежденным плечом. — А вы что думали, марсианин?

Спрыгнув с подъемника, он размашисто зашагал по истоптанной тропинке, вид у него при этом был самый несчастный, а сердце все еще захватывало от высоты, с которой он только что спустился. Так, в самом низу трассы не было видно ни меховой шапки, ни выдающегося носа, ни черных брюк и белого свитера. Ну и куда они все подевались? В трехстах метрах впереди него заурчал мотор вертолета. Как только Ван дер Вальк взглянул на него, вертолет неуклюже наклонился, оторвался от земли и закрутился, набирая высоту. Под ним заклубилась снежная пыль, поднятая потоками воздуха от винтов. Вертолет проурчал прямо у него над головой — наверное, на трассе кто-то здорово упал.

А потом он увидел Анн-Мари, только что докатившуюся до конца трассы. Он подбежал к ней.

— Где они? — изумленно осведомился он. — И каким образом я вас опередил?

— Я упала, — сконфуженно призналась она. — Это было грандиозно. Загляделась на девушку впереди себя, меня занесло вправо, и я слетела с трассы. Потеряла обе лыжи, сбила дыхание. Та-ак, глядя на вас, можно сказать, что вы тоже упали. Вывихнули плечо?

Он не смотрел на нее. У подножия холма снова поднялась суматоха, толпа наблюдала за очередным финишем, оживленно жестикулируя и крича. Мимо них тяжело протопал ботинками полицейский.

— Кто-то угнал этот чертов вертолет!

Анн-Мари рассмеялась — это был мягкий, чистый смех, но с легким оттенком злорадства. Ван дер Вальк тоже бы расхохотался, правда в несколько другой ситуации, это была шутка как раз того сорта, которые он ценил. Но сейчас от горного воздуха у него перехватило дыхание, он потихоньку потер плечо. Н-да-а… комбинация мастерства и нахальства — вот к чему приводит обладание большими деньгами. Жан-Клод забрал с собой и девушку. Красотка снова сбежала.

В Инсбрук он вернулся один. Теперь он сидел, втирал в плечо какую-то мазь и размышлял, каким выглядел идиотом. Барахтаясь в снегу…

Этот крик Анн-Мари… Это не был приветственный возглас, и не был возглас удивления, и не был гневный выкрик. Это был крик-предупреждение. Он не мог понять одного: почему Жан-Клод снова забрал с собой девушку? Что заставило его принять такое решение? Маршал увидел, что у Ван дер Валька лыж нет, но у его жены они были. Девушка потеряла на старте секунд тридцать, — опытная лыжница, Анн-Мари вполне могла догнать ее. Чтобы скрыться самому, Жан-Клод вполне мог использовать свой «фиат», он бы успел, но он сделал другой выбор — решил подождать девушку. В эти несколько секунд, возможно, за минуту он принял экстраординарное рискованное решение — угнать вертолет, принадлежащий правительству Австрии.

Конечно, на самом деле это было не так рискованно, как казалось на первый взгляд. Никто не обратит внимания на вертолет, он может посадить его где угодно и получить по крайней мере полчаса форы. Австрийская полиция, которая понятия не имеет о пропавшем миллионере из Амстердама и не слишком интересуется пропавшей юной продавщицей из Кельна, не станет особенно волноваться и из-за вертолета — рано или поздно они все равно вернут его. Его угон они вполне могут записать на счет подгулявших студентов, благо их тут в достатке.

Он зашел в бар; после ослепительно сияющей на солнце бескрайней белизны снега глаза отдыхали в приятном полумраке, а воздух после гор казался несколько спертым. Он мрачно заказал коньяк. В голове его царил полный беспорядок, кое-что, конечно, прояснилось, но в целом…

Жан-Клод Маршал заскучал. Ему навязла в зубах его жизнь, в которой не было ничего захватывающего. И вдруг его осенило. Так бывает — человек вдруг обнаруживает, что все дается ему слишком легко. В его полном распоряжении огромное количество денег, и, вообще, у него все хорошо. Он получает все, что ему заблагорассудится, затрачивая на это минимум усилий. Если он теряет шестипенсовик, то взамен находит полкроны — они лежат прямо у него на пути. Доставить ему удовольствие не может ничто, включая любой из человеческих пороков, даже преступление. Решение простое — бежать. Просто потому, что он устал от этой легкости.

Нет, здесь было что-то большее. Он боялся. Канизиус направил по его следу полицию. Но он об этом не знал, хотя предполагал, что такое может быть. В ту секунду, когда он увидел Ван дер Валька, он осознал опасность в полной мере. Канизиусу что-то о нем известно. Возможно… хорошо, допустим, он совершил преступление. Возможно, он откуда-то сбежал. Возможно, — это только гипотеза, — он когда-то стал виновником дорожно-транспортного происшествия и скрылся, ну, или еще что-то в таком же духе.

Но почему тогда все случилось так неожиданно? По какой-то причине в какой-то определенный момент Канизиус стал представлять для Маршала такую серьезную опасность, что ему пришлось бежать.

Анн-Мари об этом хорошо знает. Но сначала она не принимает этого всерьез, а вот когда Канизиус звонит ей и говорит… Может, он позлорадствовал тогда, и они поругались. Когда Ван дер Вальк позвонил ему сказать о немецкой полиции, он немного поспешно вообразил, что его юный друг Жан-Клод Маршал уселся на пороховую бочку.

«Итак, — размышлял Ван дер Вальк, — я оказался в безвыходном положении. Анн-Мари лично убедилась в происходящем и очень испугалась; она совершает поспешные необдуманные поступки: предлагает мне деньги, очень много денег, предлагает переспать со мной — просто для того, чтобы я забыл о Жан-Клоде.

А Канизиус по причинам, которые мне неизвестны, станет все упорнее настаивать на том, чтобы я преследовал Жан-Клода, тем самым заставляя его решаться на все более опрометчивые поступки, а может, и на преступление. Все это выглядит таким образом, что Канизиус сознательно обратил внимание полиции на Жан-Клода…

Самое благоразумное сейчас — отправиться обратно в Амстердам и составить подробный, но осторожный рапорт, в котором вразумительно объяснялось бы, что все это время нас водили за нос и почему, в тот самый момент, когда я почти схватил за воротник Жан-Клода Маршала, я предпочел этого не делать. Потому, что я недостаточно информирован о причинах, почему это необходимо сделать.

Но против этого решения можно выдвинуть несколько довольно веских аргументов. Во-первых, это может выглядеть так, словно я переспал с Анн-Мари, ну, по крайней мере склонялся к этому — или еще хуже! Я ведь необдуманно принял от нее свитер, который она для меня купила!

Во-вторых, самая главная причина — юная «девушка из свиты». Не только то, что она была очарована и захвачена тем, что казалось ей романтическим приключением. Еще бы! Тайком сбежать из родительского дома с богатым красавцем! Но в данный момент Маршал, по причине, известной только ему, а может, довольно смутной и для него, не может бежать. Он загнан в угол и испуган. Способен ли он пойти на больший риск, чем угнать вертолет?»

Ван дер Вальк мог понять особенное очарование юной девушки для мужчины, которому опостылели искушенные богатые красотки; он мог понять возбуждение Маршала оттого, что он похитил девушку, вывез ее в другую страну покататься на лыжах, пусть за ними охотится полиция! Для кого-то это было бы слишком трудно, а для Маршала — волнующе, ведь он рисковая, безнадежно романтичная натура, это было понятно.

Но любил ли он ее? Насколько серьезны их взаимоотношения? Беспокоило ли его то, что он втянул ее в такую запутанную ситуацию, что ей трудно это осознать? Она-то любила его, несомненно, сильно, безоглядно: для него она могла бы пожертвовать чем угодно. Но он — он положил невинность совсем юной девушки на алтарь собственной скуки.

Итак, главной задачей Ван дер Валька было во что бы то ни стало вернуть юную Дагмар Швивельбейн ее убитым горем родителям в Кельн. Хайнц Штоссель был абсолютно прав — Маршал здесь не важен, главной фигурой во всей этой истории был не миллионер Жан-Клод, не Анн-Мари де Миус, экс-чемпионка по лыжам, не Канизиус, региональный менеджер одной из крупнейших в мире финансовых трастовых компаний, а восемнадцатилетняя продавщица магазина спортивных товаров в высокой казачьей шапке и высоких ботинках — в костюме, подчеркивавшем красоту ее ног и лица на карнавале. Ван дер Вальк допил коньяк и попросил у официантки пару кофейных зерен, чтобы отбить запах алкоголя.


Мистер Братфиш сидел на столе и говорил по телефону.

— Совершенно верно… повреждений нет?.. Ну что ж, значит, тогда и беспокоиться больше не о чем, так?.. Да, конечно, но это может подождать до завтра… Да, договорились. — Он положил трубку, потянулся за забытой в пепельнице тлеющей сигаретой и усмехнулся Ван дер Вальку: — Ну что, нашли вашего миллионера?

— Ну что, нашли ваш вертолет?

Брови Братфиша удивленно поползли вверх.

— Не слабый ветер, да? — Он поднялся и выглянул в окно. — Облака, явно становится теплее — ветер изменился, снег станет липким. Если бы это случилось вчера, мы бы проиграли слалом.

— Я там был, но мои мысли были заняты совершенно другими вещами.

— А, француз. Так это были вы. Он бросился бежать, когда увидел вас?

— Он меня не знает. Должно быть, догадался, что я из полиции. Сюда приехала его благоверная, предположительно для того, чтобы помочь найти его. Я был с ней. Она закричала, что видит его, — совершенная глупость с ее стороны. Мы были на самом верху, у начала трассы. Он-то был на лыжах, а я — нет. Да и все равно, я вообще не умею кататься на лыжах, так что я спустился по канатной дороге. Но он применил удивительно радикальный способ, чтобы сбежать.

— Все не так страшно. Мы особенно не волновались. Вертолет такая вещь, которую довольно трудно спрятать. Поэтому и найти не так сложно. Поиски отняли у нас всего пару часов. Вообще-то он особенно и не прятал машину. Приземлился в верхней части долины, среди сосен. Может, мы провозились бы с этим делом дольше, но мы послали другой вертолет отыскать первый. С прошлого года у нас их два. — Он затушил окурок, выудил откуда-то со стола наполовину отъеденный кусок хлеба с сыром и принялся жевать его белыми крепкими зубами, неаккуратно роняя на пол крошки. — Одно раздражает — я не успел как следует пообедать.

— И?..

— Да, признаю, это все меняет. Так вы говорите, что с ним девушка? Эта… немка?

— Да.

— Все как-то очень сложно, а? Я имею в виду, что я не знаю, по какой причине вы гоняетесь за ним, но, когда он увидел вас, он со страху угнал наш вертолет. Для вас это не имеет большого значения, правильно? Я имею в виду, у него не было намерения воровать вертолет, так что здесь имеет место простой угон. Правда, угон вертолета немного более опасное и серьезное мероприятие, чем, например, спортивного автомобиля. Но если он решается на такую вещь, это заставляет меня думать, что здесь что-то не так, здесь, вероятно, что-то нечисто.

Что ж, Братфиш, возможно, несколько легкомысленный тип, но отнюдь не дурак.

— Я вообще понятия не имею, что у него на уме. Мне были даны конкретные инструкции — найти его и выяснить, с какой стати он, ни слова не говоря, исчез из дома. Может, он что-то и задумал, но я об этом ничегошеньки не знаю. Совершенно точно, что он чувствует себя загнанным в угол и, вероятно, способен пойти на более рискованный шаг, чем угон вертолета. С ним юная особа, которая совершенно не в курсе дела, что происходит.

— М-м-м… — Братфиш задумчиво погрыз кусочек сыру и решительно положил его в рот. — Лучше будет поехать посмотреть, что и как. Вы тоже должны поехать, потому что вы можете опознать этого парня. У нас-то ведь описания нет. Знаете, конечно, я повел себя равнодушно, когда вы пришли ко мне вчера вечером, но это потому, что ваши объяснения и просьба выглядели какими-то… таинственными, что ли. А мне никаких сигналов обо всем этом не поступало. Однако я могу действовать по присланному нам сообщению о девушке из Кельна. Вы понимаете, почему я не принял вас всерьез? На нас висит ограбление ювелирного магазина, совершенное прошлой ночью, да еще и прямо на нашей улице. Просто наглость! Я бросил на это дело все ресурсы. Но теперь я понял, что ваше дело тоже… В общем, пойдемте. — Он сбежал по лестнице и вышел на улицу.

У входа в управление была припаркована его машина, старый добрый «БМВ», чрезвычайно прочный и гораздо более быстрый в деле, чем на вид.

— Дайте мне описание вашей парочки, я передам его по радио. — Он нажал кнопку радиопередатчика. — Марк, долина не слишком широкая, они, скорее всего, там, все дороги взяты под наблюдение. Они бросили вертолет и отправились дальше на лыжах.


Через некоторое время усердной работы мальчиков-разведчиков они обнаружили шале, где остановились Маршал и его красавица. Конечно, там никого не оказалось. Обстановка там была самая обыкновенная — таких шале в горах полным-полно. По всему дому было разбросано множество дорогих вещей, начиная от роз — в это время года их доставляют в Инсбрук самолетом из Голландии — до великолепной японской камеры, в которой, увы, естественно, не оказалось пленки. Трудно было сказать, возвращались они сюда или нет. Вряд ли они потащили с собой какой-нибудь серьезный багаж: кругом была разбросана одежда, купленная в Мюнхене и в Инсбруке. Тщательный обыск дома ничего определенного не дал.

Вернувшись в Инсбрук, они проверили документы и выяснили, что это шале принадлежит итальянскому бизнесмену: вполне возможно, он являлся приятелем Маршала и, совершенно очевидно, был как-то связан с «Сопексом»! Больше ничего подозрительного или необычного, что могло бы навести на след Маршала и его девушки, им узнать не удалось.

— Они могут предпринять попытку выбраться из Австрии.

— Что ж, для этого у них не так уж много возможностей, — довольным голосом заявил Братфиш. — Мы знаем о красном «фиате», так что им придется добывать другой автомобиль. А мы предупредим о них все гаражи и бензоколонки. Самолет улетел только что, а на каждом поезде, выезжающем из Австрии, у меня есть свой человек. Ему остается только идти через долины, и что это ему дает? Двигаться в направлении Зальцбурга или в Ворарлберг, дальше в сторону Констанса, а потом в Германию через Миттенвальд и Гармиш или южнее, к Бреннеру. Это самый вероятный маршрут, но, черт побери, Бреннер заблокировать легче легкого!

— А как насчет горных троп? По-моему, он здорово управляется с лыжами.

Братфиш рассмеялся:

— Вы ведь мало что знаете о горах, так? Во-первых, кругом навалило неимоверное количество снега, а главная горная дорога заблокирована. Во-вторых, сменился ветер, в такую погоду велика вероятность схода лавин. Никто, у кого есть хоть капля мозгов, не рискнет отправиться в горы, словно заправский бойскаут, разве что только у него на совести что-то уж совсем плохое, но все равно выше чем на пятьсот метров он не поднимется. Отправляться сейчас в горы равносильно самоубийству. Нет, этот ваш парень на такое не пойдет. Подождите еще двадцать четыре часа, и он будет у нас в кармане вместе со своей девочкой.

Вернувшись в «Кайзергоф» и идя на ужин, Ван дер Вальк чувствовал себя несколько не в своей тарелке. Там вовсю гудела шумная вечеринка: французская лыжная команда с толпой тренеров и поклонников из производителей лыж и необходимых к ним аксессуаров, сопровождаемые множеством журналистов, а также идентичные им, но только австрийские представители закатили грандиозную гулянку в честь окончания сезона соревнований. Все призы были торжественно вручены, речи произнесены со всеми необходимыми банальностями, здесь был и бургомистр, и президент международной федерации, и представители пяти национальных федераций, и Альпийского клуба, и… Анн-Мари уехала. Она погрузила свои лыжи на взятую напрокат машину и отбыла в начале второй половины дня — так сказал портье. Нет, она была одна. Нет, ей никто не звонил и не оставлял никаких сообщений ни устно, ни письменно. Сама Тоже никому никаких сообщений не оставляла. Нет, она выглядела совершенно спокойной и всем довольной.

Это было довольно легко проверить. Анн-Мари, одна, да, совершенно одна, да, они абсолютно уверены в этом, полчаса назад пересекла границу в Фюссене, да, она все еще на машине, которую взяла напрокат, лыжи на багажнике. Они подробно рассмотрели ее — да, все в порядке.

Черт возьми, где это — Фюссен? Он что-то слышал об этом месте, кажется, у них там есть своя хоккейная команда. С минуту поплутав по карте, он отыскал это место — маленький городок прямо на границе с Германией, примерно в тридцати километрах от Гармиша. Но это абсолютно ничего не значило. Анн-Мари надоели горы, и возможно, она почувствовала тягу к другим местам, в Голландию, например.


Ван дер Вальку никак не удавалось заснуть. Он слишком устал и слишком перенапрягся. Плечо его распухло, одеревенело и так болело, что он не мог на нем лежать. В полночь он все еще бродил по Инсбруку. Спортсмены, которые во время соревнований спали по двенадцать часов в сутки, чтобы подзарядить свои батареи, теперь, когда сезон завершился, все никак не могли успокоиться и пировали от души. После месяцев полного отказа от алкоголя, от курения, от сладостей, после месяцев сидения на удручающей диете, когда они питались грейпфрутами, сырой морковью и непрожаренным мясом, девушки словно с цепи сорвались. Его это не удивляло — да поживи он такой жизнью несколько месяцев, он бы умер, наверное. Но в настоящее время он не был расположен к веселью — радостным крикам, воздушным шарам и танцам, поэтому он нашел маленький бар, где смог спокойно посидеть и как следует выпить, чтобы взбодрить и тело и душу, а еще подумать в уединении.

Самым сильным магнитом, конечно, была Вена. Но Жан-Клод не мог знать, насколько серьезно австрийская полиция может отнестись к поимке людей, которые покусились на принадлежащий правительству вертолет — самый дорогой инструмент для поисковых бригад, работающих в горах. В Альпах вертолет — это как священная корова, потому что в горах слишком много мест, где мостиком между жизнью и смертью служит только воздух.

Еще был Цюрих. Ван дер Вальк был совершенно уверен в том, что миллионерская сущность Маршала не игнорировала бульвары Цюриха — города маршала Андре Массена.

Ну и в каком же направлении прыгнул котик? Совершенно точно, что не в Германию, где каждый полицейский знает о юной продавщице и где запущена безотказная машина Хайнца Штосселя. Югославская, чешская и венгерская границы отпадают по понятным причинам, остается Швейцария или Италия. Так, поезда отпадают, так как Маршала немедленно опознают по паспорту — они в поездах проверяются обязательно. Значит — автомобильные дороги. Они могут спрятаться в грузовике или сделать что-то в том же духе. Все это хорошо, но он уже кое-что знал о характере Маршала, так же как и о наличии у него огромного количества пачек банкнотов: прокрасться в страну как беженец или незаконный эмигрант — нет, это совсем не в его стиле. Скорее уж он выкинет что-нибудь совершенно безрассудное, ведь этот парень — любитель блефовать и рисковать, даже если его поймают, он попытается дать взятку. Перед его мысленным взором как живая стояла картина — Маршал пересекает границу с Италией на великолепном «роллс-ройсе», слегка покачивающемся из стороны в сторону, с развевающимся на ветру флагом Эфиопии…

Нет, все бесполезно; он не мог уснуть даже после половины бутылки бренди. В четыре утра он снова отправился на несимпатичные в это время суток улицы в поисках человеческого общества. Опыт и чутье подсказали ему, что он сможет найти тепло на железнодорожном вокзале.

Человечество было только что из постели, небрежно умытое и неразговорчивое; запах влажной одежды дисгармонировал с ароматом свежего хлеба и кофе. От человека, который оказался рядом с Ван дер Вальком, исходил насыщенный сельскохозяйственный запах лежалого сырого сена, он явно пренебрежительно относился к ежедневному утреннему бритью и ранним утром корректировал свое настроение хорошей порцией рома в кофе. Дул влажный теплый ветер, над станцией висел густой туман. Было ужасно холодно, но бодряще свежо, моросил мелкий, липкий, мокрый снег, очень похожий на дождь. Ван дер Вальк с облегчением подумал, что в этом сезоне с зимними видами спорта уж точно покончено.

У него противно резало глаза, а кожа стала болезненно чувствительной — так всегда бывает после бессонной ночи, особенно проведенной на ногах. Его сосед — какой же затхлостью несет от его короткого пальто! — безмятежно проспал до тех пор, пока не подошел его поезд, только тогда он чудесным образом мгновенно проснулся. А в поезде он, без сомнения, еще хорошенько вздремнет до самого Зальцбурга, покачиваясь из стороны в сторону в такт движению поезда, с открытым ртом, распространяя вокруг себя благоухание ромового перегара.

Ван дер Вальк, уйдя в себя, курил, это был особенный вид этакой философской медитации, которой можно достичь только в пять утра в поезде, наполненном рабочим людом. Остатки кромешной ночной темноты рассеивались голубыми и оранжевыми ослепительными огнями, подсвечивающими мокрый серо-синий снег. Горы возвышались огромными, нереальными сгустками черноты. Ван дер Вальк думал о страсти.

«Существует две ее разновидности, — размышлял он, — северная, которая предполагает высокие чувства и высокие представления. Это относится к нам: ко мне, к немцам, к скандинавам, к англичанам, к американцам. Мы разыгрываем слезливые мелодрамы, но настоящих страстей не испытываем, а только представляем их, да так живо, что вводим в заблуждение самих себя, полагая, что мы готовы на все ради предмета обожания, на любой драматический поступок. Да, таковы наши романы, которые на самом деле никакие и не романы, а всего-навсего романтические фантазии. Мы фонтанами льем слезы над нашими страстями, но не испытываем их; порой мы совершаем попытки самоубийства, но только лишь от жалости к самим себе. В общем, все наши переживания — сплошной театр, хотя и очень достоверный.

Настоящие чувства и страсти испытывают уроженцы юга, латинцы. Почитайте французские или итальянские газеты. Здесь преступления на почве страсти совершаются сплошь и рядом, в отличие от Северной Европы, где такие происшествия чрезвычайно редки. Здесь для мужчины застрелить свою жену, а потом, вероятно, и себя — поступок вполне приемлемый и психологически возможный. Мужчина с недостатком воображения и эмоциональности, ну, например, продавец, консультант или коммивояжер, специализирующийся на распространении удобрений, станет пытаться удержать свою подругу, которая вдруг начала встречаться с управляющим магазином, заявив об этом в местное отделение полиции.

Такой человек, как я, например, со сверхактивным воображением, купит игрушечный пистолет и разыграет из себя Отелло в своей обывательской спальне. А дай ему настоящий пистолет, он устроит еще более драматическое представление, и если он адекватный, интеллигентный человек, то, прежде чем выстрелить, он позаботится о том, чтобы пуля попала в потолок спальни.

Чрезвычайно интересны люди, в жилах которых течет смешанная кровь. Жан-Клод Маршал имел в своем характере северные черты, даже, наверное, лучшие из них, но, совершенно несомненно, среди его далеких предков были горячие корсиканцы. Он мог быть неистовым и страстным. «Девушка из свиты» на самом деле могла не значить для него абсолютно ничего, но она могла быть необходимой и важной, чтобы сыграть свою роль в его пьесе.

Я слишком северянин, — думал Ван дер Вальк, — мои вены полны Ибсеном».

Должно быть, темнота, мокрый снег, расплывчатые очертания гор в темноте, внезапно раздавшийся конный топот снаружи и Австрия — все это заставило Ван дер Валька вспомнить о Майерлинге. Да, он самый настоящий плохой полицейский — эти события, описанные в классической трагедии, всегда интересовали его. Конечно, это подарок северному романтизму и бульварной прессе. Королевская семья! У нее есть все. Длинные белые перчатки и красные розы, угрюмые заснеженные охотничьи домики и звуки вальса в Винер-Вальде. Высокие сапоги со шпорами и цокот копыт. Музыка цитры, мягкое тиканье часов восемнадцатого века и эхо двух пистолетных выстрелов. А счистить всю эту романтическую шелуху, столь дорогую сердцу каждого северного европейца, что останется? Темные политические интриги; возможно, было в чьих-то интересах, чтобы изменчивый Рудольф не сменил старого, бережливого, заботливого Франца-Иосифа на троне империи?

Это тоже должно быть счищено. Модная современность рассматривает последние годы «Священной Римской империи» как падение дома Эшеров. Судьба, рок, гибель. Вальсы звучат с безграничной скорбью, отдаваясь эхом в залах Шонбрунна, Папагенотор покрыт зловонными испарениями, исходящими от загрязненного Дуная, улицы Вены сплошь заросли буйной травой, а Хофбург переполнен невнятно завывающими привидениями. Выстрелы Майерлинга отдались эхом в Сараеве. Но мы слишком далеко от того времени.

Нет, мы Ричард Страус, но не в Дрездене-1911. В Дрездене-1945, взирающем на тысячу английских и американских бомбардировщиков, направляющихся к красивейшему городу мира, переполненному беженцами, к городу, в котором нет ни одного важного военного объекта.

Но раздумья Майерлинга этого не касались, в них имели значение только мужчина и девушка.

Интересная вещь: совершенно ясно, что с этого расстояния никто не сможет реально узнать или правильно понять написанное. Нервный, склонный к истерикам слабохарактерный принц, который мог быть, а мог и не быть впутан в политические интриги, который убил свою любовницу и себя. Казалось бы, тут все ясно.

Но мы не знаем. В жилах Рудольфа текла темная, непредсказуемая, древняя кровь: в истории нет имени, которое бы столь часто связывалось с мистикой, как дом Габсбургов. Вспомнить хотя бы ожерелье Марии-Антуанетты, узника храма, дона Карлоса и Антонио Переса, вспомнить хотя бы о той крови, которая была пролита для того, чтобы они сохранили свой трон. Один пример: английской кровью была вписана в историю бойня при Мальплаке.

Ван дер Вальк не слишком много знал о маленькой шестнадцатилетней баронессе — Марии Ветсера. У нее мог быть сильный характер. Ведь у нее даже имя было не австрийское. Из какой части империи она родом? Венгрия, а возможно, австрийская Польша. Он был плохим полицейским, но слишком опытным для того, чтобы наспех вспомнить о том, что случилось с Майерлингом и слишком опытным мужчиной, чтобы объявлять страсть сорокалетнего мужчины к шестнадцатилетней девочке смехотворной и нелепой.

Он затосковал. Вот что происходит, когда вы не можете заснуть и отправляетесь пить кофе после большого количества коньяка в буфет вокзала в четыре утра. Продолжим. Шестнадцатилетние девочки сегодня совсем не похожи на Марию Ветсера. Они жуют жевательную резинку, мечтают о встречах с какой-нибудь поп-звездой или со знаменитым горнолыжником, и имена у них вроде Швивельбейн.

Он подумал о своей жене, Арлетт. Она выглядела настоящей северянкой — высокая блондинка, зрелая и уравновешенная. Но раз или два, когда ему посчастливилось видеть ее красной от гнева, он прекрасно знал, что ее эмоции отнюдь не показные, что она совсем не склонна шутить, что она может и не подумать о том, куда попадет ее пуля, прежде чем спустить курок.

Вернувшись в постель, он немедленно заснул.

Проснулся он около полудня и сразу почувствовал себя настоящим детективом. Прежде всего ему хотелось плотно пообедать, прогнать от себя прочь все привидения и подумать о проблемах насущных; если Жан-Клод Маршал хотел выбраться из Австрии, каким образом он мог бы это сделать?

Прекрасное воздушное картофельное пюре, краснокочанная капуста со слабым привкусом корицы, великолепно замаринованная говядина с миндалем и изюмом… Он почувствовал себя гораздо лучше. Большинство туристов уже уехали, и персонал гостиницы несколько расслабился, почувствовав приближение окончания сезона.

Они могли смешаться с толпой туристов. Это было возможно, и такой прием частенько использовался с тех пор, как перестали проверяться туристские паспорта; большинство групп просто пересчитывалось и пропускалось, если количество совпадало… Но вместимость автобусов была очевидна, а границы находились под более пристальным наблюдением, чем обычно… Была ли такая группа, где расхождение в численности на одного или даже на двух человек осталось бы незамеченным? Он уронил салфетку и, нагнувшись, чтобы поднять ее, с неудовольствием вспомнил ухабистый склон холма и свое ушибленное чувствительное плечо.

Те сборища лыжников, что так активно бузили прошлой ночью в «Кайзергофе»… Ведь это множество людей никто не сопровождал, это была просто толпа, а не организованная команда. Родственники и друзья, болельщики, а еще ответственные за техническое обеспечение, судьи-хронометристы и так далее, а еще маленький человечек, который определял влажность снега. А ведь Жан-Клод однажды был участником соревнования…

Ван дер Вальк побежал в полицейское управление. Братфиша там не оказалось, зато сидел какой-то другой тип.

— Каким образом путешествуют лыжные команды? Группами или по отдельности?

— Я полагаю, что они просто разъезжаются по домам на своих машинах небольшими компаниями или в одиночку. Французы приехали большой компанией — караваном, как обычно. Двадцать или тридцать автомобилей, ну и еще, конечно, их автобус.

— Автобус?

— Они перевозят все свои причиндалы, ну, там, лыжи и все прочее, на обыкновенном туристском автобусе. Это довольно удобно, он остается с ними на протяжении всего сезона.

— Каким путем они поехали? Домой — это я знаю, но каким путем?

— Самым коротким, я думаю, через Арлберг, потом свернут по направлению к Сент-Готтарду, а оттуда прямо во Францию.

— Вызовите мне, пожалуйста, пограничную заставу Фелдкирша. Можете?

Да, караван проследовал. Проверили ли паспорта? Какое несчастье, их было так много, как трупов после хорошего сражения. А что вы так волнуетесь? Все знают эту лыжную команду — в это время года они всегда ездят туда-сюда от одного конца Альп до другого.

Швейцария подтвердила, что никто не стал бы беспокоиться о том, чтобы проверять паспорта у таких известных людей. Ван дер Вальк почувствовал, что его бросило в жар. Совершенно ясно, что было уже слишком поздно: все они уже благополучно вернулись в родные пенаты. Веселые и бесшабашные.

Швейцарцы, более педантичные, чем австрийцы, кое-что добавили. На самом деле было два каравана; во втором машин примерно двенадцать — пятнадцать. Что? Да, конечно, журналисты, фотографы и французские радиокомментаторы.

Естественно, команду лыжников сопровождал обычный круг спортивных журналистов и была еще одна большая группа, о которой мистеру Маршалу вполне могло быть известно. Конечно, как же он не подумал об этом… Соперники по команде, менеджеры, тренеры — все они сменяли один другого в ужасающе быстром темпе — ни результатов, ни контрактов, — тогда как специализирующиеся на спорте журналисты освещали все значимые события в течение двадцати лет — и все эти потрепанные паспорта были прекрасно знакомы каждому пограничнику в Альпах. Это было чертовски просто! Конечно, такое сочетание простоты и наглости подобного поступка, несомненно, привлекли Маршала: никакой тебе нервотрепки в попытках тайно пробраться через Германию или Швейцарию — спокойно заснул в Австрии и проснулся в Шамониксе, свежий и бодрый.

Чем он рисковал? Ван дер Вальк сел на ночной поезд и вышел из него солнечным утром в Шамониксе, где станционный буфет благоухал легким запахом, немного отличным от своего собрата в Инсбруке, а кофе здесь варили более черный и более горький. Он уже успел немного соскучиться по австрийским удобствам и с жадностью, торопливо намазал первую булочку маслом и абрикосовым джемом. Для поисков было слишком рано, так что он, комфортно устроившись в тепле, курил уже вторую сигарету и смаковал кофе, читая вчерашний выпуск «Фигаро» с репортажем «специального корреспондента в Инсбруке»… Он вышел в слепящее, бриллиантовое утро и снял шляпу перед магическим, слегка скучающим силуэтом Монблана.


Через час после визита в торговую палату он был на улице на самой окраине города, эта очень французская улица вела вверх с холма в никуда. Неровности покрытой гравием дороги нивелировались снегом и углями, которые были рассыпаны специально, чтобы люди не поскальзывались на обледенелых участках. Impasse des Roses[7]. Внешние дворики здесь были сплошь усажены розами, которые сейчас были обрезаны и заботливо прикрыты пластиковыми колпаками, чтобы нежные создания природы не замерзли.

Домики тоже были самые что ни на есть французские, симпатичные и не похожие друг на друга. Этакий забавный коктейль из савуарских шале, выстроенных из бревен на склоне горы, и причудливых строений из бетона, с гаражами вместо коровников. Во всех домах имелись застекленные террасы и двойные окна, оригинальные крыши, великолепные садики на скалах и некие подобия почтовых ящиков с деревянными птичками неизвестных науке видов, которые качают клювами, когда вы засовываете в прорезь счет за электричество.

Дом, который он искал, стоял за коваными воротами темного металла. Плиты, которыми был вымощен двор, все покрылись трещинами, вход в дом закрывала тяжелая готическая дверь. Рядом с гаражом, в бетонные недра которого вела подъездная дорожка, стоял зеленый «Пежо-404». Выглядел он довольно новым, но был сплошь забрызган грязью — Ван дер Вальк отметил это про себя с удовлетворением. Алюминиевая табличка на двери гласила: «Серайе, журналист». Он позвонил.

— Я так думаю, что он еще спит, но все равно сейчас самое подходящее время проснуться. Кто к нему, как сказать? Хорошо. — Он мог быть полицейским из Амстердама и с тем же успехом с Тимбукту: жена журналиста осталась к его визиту совершенно равнодушной по причине того, что по роду своей деятельности мужу наверняка приходилось общаться с полицией. Его проводили в гостиную, предложили ему сигарету и оставили наедине с собой.

В комнате было множество совершенно стандартных атрибутов, необходимых представителю прессы. Письменный стол с печатной машинкой, полки, заполненные разнообразными справочниками и словарями, папки с газетными и журнальными вырезками и фотографиями, магнитофон на телефонном столике и керамическая кружка — итальянская майолика, — полная карандашей. Большая светлая комната была загромождена сувенирными куклами, огромным количеством пепельниц самых разных видов и фасонов, лыжными трофеями. Здесь же расположилась обширная, изумительная коллекция книг. Ван дер Вальк был рад, что пришел сюда. По всему выходило, что хозяин всего этого богатства, мистер Серайе, довольно занятная персона. Он все еще размышлял об этом, когда дверь открылась и появился герой его дум, не более обеспокоенный вторжением полицейского в его дом в девять утра, чем его жена.

Мускулистый, лет сорока пяти, с великолепным горным загаром и характерными длинными морщинками у глаз. Его короткие, рано поседевшие волосы были еще влажными от расчески и сохранили форму бороздок от ее зубчиков. Узкие синие брюки были похожи на джинсы, но стоили явно дороже, рукава шерстяного свитера были закатаны выше локтей, на которых засыхали крошечные точечки брызг зубной пасты. Никакой обуви на его ногах не было, только толстые шерстяные носки ручной вязки. Он мягко протопал по деревянному полу и дружески пожал Ван дер Вальку руку.

— Сейчас действительно самое время выбраться из постели.

— Только вернулись из Инсбрука?

— Точно. Путь длинный, но дороги неплохие. Чем могу вам помочь?

— Вы вращаетесь в кругу горнолыжников уже добрых несколько лет — так что там, наверное, не так много людей, которых вы не знаете.

— Полагаю, что нет. Многих я знаю даже слишком хорошо. Лыжником быть полезно, но не всегда хорошо. Из этого круга трудно вырваться.

— Вы когда-нибудь сталкивались с человеком по имени Маршал?

— Возможно. Это довольно распространенное имя. Он лыжник?

— Да. Немного легкомыслен, но на трассе хорош. Десять, может быть, пятнадцать лет назад, вполне возможно, был в двадцатке лучших.

— О, конечно. Жан-Клод. Он был пятнадцатым в Китцбугле, а я тогда пришел семнадцатым. Как же, как же. Конечно, я его помню. Ему недоставало практики, а так он бы мог стать чемпионом. С ним что-то случилось? У него, по-моему, денег куры не клюют — то есть, чтобы хорошо жить, ему не надо работать, как нам.

История продолжалась; Ван дер Вальк немного таинственно улыбнулся. Он не попал пальцем в небо.

— Он был в Инсбруке на прошлой неделе.

— Что вы говорите! Интересно, почему я не столкнулся с ним.

— А вчера он был в Шамониксе.

— Да, да. Старая земля. Ностальгические скитания, возможно. А почему это вас интересует? Это ведь, несомненно, просто случайная поездка.

— Я просто хотел бы знать, это вы оказали ему помощь?

Легкая улыбка не исчезла с лица журналиста. Он пошарил в кармане брюк, вытащил оттуда очки в роговой оправе, нацепил их на нос, а затем передвинул на лоб на манер лыжных снегозащитных. Светло-голубые глаза смотрели на Ван дер Валька с любопытством.

— Чье дело вы сделали своим? Я что-то не совсем понял. Мое?

— Нет, его. Я хочу повидаться с ним. Я думаю, что в вашем караване его кто-то подвозил.

— И что в этом незаконного?

— Я просто пытаюсь догнать его, но по-тихому, не поднимая лишнего шума.

— А что происходит? Вы сказали, что вы из полиции. Он не заплатил за парковку или еще что?

— О, знаете, этот вертолет… никого это не волнует…

Журналист расплылся в широчайшей улыбке:

— Вы не сказали мне, что это он улетел на том несчастном вертолете. Да, на него это похоже. — Он коротко хохотнул. — Едва ли это серьезное преступление.

— У вас есть дети?

— Один, — вздрогнул журналист. — Девочка двенадцати лет. А что?

— Она катается на лыжах?

— Конечно. Простите, знаете ли, я что-то не совсем понимаю, при чем здесь это.

— Предположим, ваша девочка отправилась в Инсбрук и внезапно исчезла. Ее нет нигде. Что бы вы стали делать?

— Я ничего не знаю ни о какой пропавшей девушке.

— Но с Жан-Клодом именно такая девушка. А ее родители ужасно волнуются — вы их порицаете?

— О, конечно нет, но каким образом все это связано со мной?

— Очень просто. Если бы вы знали, вы бы не согласились на это так быстро.

— Согласился на что?

— Помочь Жан-Клоду. Кто-то должен был сказать ему, что ему следует остерегаться полиции. Пограничников.

— Да кто вам сказал, что я помогал Жан-Клоду или какой-то девушке?

— Не разыгрывайте передо мной наивного ребенка. Мне все равно, вы это сделали или не вы. Вы не могли знать, что дело серьезное. Наверняка он сказал вам, что австрийская полиция охотится за ним из-за этого вертолета. Вы были все вместе. Если вы помогали ему, подвозили его, кто-то это заметил, или, если кто-то другой сделал это, вы это заметили бы. Просто скажите мне прямо и избавьте всех от ненужных проблем.

В комнату вошла его жена и поставила на столик рядом с Серайе кофе. Он, недовольно нахмурив брови, беспокойно ерзал на своем месте.

— Хотите?

— Нет, спасибо, я выпил кофе на станции.

— Послушайте, Жан-Клод мой старый друг. Мы вместе участвовали в соревнованиях. Однажды в национальном чемпионате я пришел третьим, а он четвертым, он проиграл мне всего одно очко. Я оказал помощь ему и его подруге — я полагаю, вы можете выяснить это достаточно легко. И мне сказать вам нечего, если вы, конечно, не назовете мне более веские причины, чем уже назвали.

— Как вы думаете, почему он угнал вертолет?

— В те годы, когда я общался с ним довольно близко, он был довольно необузданным мальчиком. Такие штучки ему всегда нравились. Я ему таких идей никогда не подавал.

— Кто-то делает такие вещи в двадцать лет. Кто-то не делает их и в сорок.

— Совершенно верно.

— Это меня удивило. Я скажу вам честно, во всем этом есть что-то серьезное.

— Вы имеете в виду девушку?

— Я имею в виду его. Исчезновение девушки — это чрезвычайно серьезно. Это можно было бы принять за преступление, но ничто не указывает на то, что он заставил ее уехать с ним силой. Здесь что-то большее. Мужчина уходит из дома без видимых причин. Почему он уходит из своего дома и склоняет некую девушку уйти из своего? Насколько хорошо вы его знаете?

— Как я сказал, пятнадцать лет назад — черт, уже почти двадцать — я знал его довольно хорошо. С тех пор я видел его всего пару раз зимой. Он, кажется, женился на девушке, тоже горнолыжнице? Бельгийка — я забыл ее имя.

— Да. Не заметили ли вы в его поведении чего-нибудь необычного?

— Все мы ведем себя достаточно необычно, если как следует разобраться, — сухо заметил журналист.

— Да, конечно. Как он вел себя в дороге?

— Обыкновенно. Ничего экстраординарного. Да мы едва парой слов перемолвились. Пока я вел, он спал, потом мы менялись. Мы оба были на той вечеринке.

«Бог ты мой, — с досадой подумал Ван дер Вальк, — он все это время был у меня буквально под носом».

— Он сказал, что с удовольствием немного покатался на лыжах, что приятно утомлен, что он не на машине, и попросил подвезти его. Естественно, я согласился.

— А девушка?

— Ее совсем не было слышно. Если честно, то я едва заметил ее. По-моему, они без ума друг от друга. Жан-Клод был довольно весел и счастлив.

— Может, он радовался тому, что оказался таким хитрым? Адреналин в крови от сознания того, что делаешь что-то необычное. За ним охотится полиция трех стран. Я пытаюсь добраться до него из Голландии, немецкая полиция разыскивает девушку — они знают, что она с ним, австрийцы не слишком беспокоятся о своем вертолете, но все-таки были бы рады как следует пнуть его под зад. Все пограничные посты о нем предупреждены.

— Я даже и не представлял себе… я был за рулем. Просто показал документы на автомобиль и свой паспорт. Да они и так всех нас знают как облупленных.

— Именно на это он и рассчитывал.

— Будь я проклят.

— Куда он направился?

— Я приглашал его вернуться сюда, но он отказался и ответил, что поедет дальше на поезде.

— Какой поезд?

— На Безансон, на север.

— Вы знаете, каков его маршрут?

Прежде чем ответить, Серайе долго и пристально смотрел своими светло-голубыми глазами на Ван дер Валька. Ван дер Вальк очень надеялся на то, что он ответит, потому что не имел права заставлять его это сделать.

— У меня есть одна мысль, — медленно, с неохотой выдавил журналист, — что у него есть коттедж или что-то вроде этого в Вогезах.

— Адрес знаете?

— Нет.

— Телефон?

— Там нет никакого телефона.

— Где находится это место?

— Боюсь, я не знаю.

Ван дер Вальк одарил собеседника доброй, простодушной улыбкой.

— Как же вы узнали, что там нет телефона?

— Вы думаете, что он немного того? Сошел с рельсов? — внезапно спросил Серайе.

— Я ни черта не знаю. Меня все это беспокоит. Я хотел бы, чтобы родители девушки узнали, что она жива и здорова. Я хотел бы поговорить с Маршалом. У меня нет против него абсолютно никаких обвинений. Я не собираюсь его арестовывать или еще что-то в этом роде. Он вправе покидать свой дом тогда, когда он этого пожелает. Но это касается и других людей. Он уехал от жены — она беспокоится. Он бросил свою работу — там тоже беспокоятся. Несомненно, вы думаете, что во всей этой истории есть что-то странное, иначе вы не стали бы так осторожничать со мной. Поверьте, будет лучше, если вы скажете мне.

— У меня есть телефон одного кафе, — медленно проговорил Серайе. — Он сказал, что они могут передать ему сообщение.

— Он не должен звонить вам?

— Нет.

— Но он дал вам номер этого телефона на случай, если кто-нибудь станет разыскивать его, — вы должны сообщить ему об этом.

— Думаю, так, — несчастным голосом согласился Серайе.

— Вы понимаете? Не звоните по этому номеру — это может только ухудшить положение. Вы ведь заметили, что я не угрожаю вам и не пугаю вас, но если в этом деле всплывет какой-нибудь криминал, то законники непременно выяснят, что вы помогали ему дважды, притом один раз после моего предупреждения, это может сыграть не в вашу пользу. Это просто дружеское замечание.

Серайе поднялся, подошел к своему столу и вытащил из ящика записную книжку. Пролистав страницы, он вырвал одну, не глядя на Ван дер Валька, подошел к нему и протянул бумажку:

— Вот. Может быть, вы и правы. Я не знаю, что это за место и где оно находится. Что вы сделаете с этим листочком — ваше дело. Жан-Клод не сможет сказать, что я предал его. Он должен был сказать мне, что, провозя его через границу, я рискую нарваться на неприятности.

— Что сказали вам на пограничном посту?

— Спросили, кто они. Я ответил, что просто двое моих друзей. Я уже собрался разбудить их, но он засмеялся и сказал, что спящие пусть спят, и раз я их хорошо знаю, то все в порядке.

— Если бы он настоял на том, чтобы вы их разбудили, и вы сделали бы это, у вас были бы неприятности — это совершенно точно.

— Это приходило мне на ум, но я забыл об этом, потому что он мой друг. Но в будущем я постараюсь быть более осмотрительным.


Телефонный номер был нацарапан на листочке торопливо, кривовато, так, словно его писали, положив бумажку на руль автомобиля. Где-то в Вогезах… Он отправился с этим листочком на почту. Во Франции узнать адрес по телефону не так сложно, они все зарегистрированы — точно так же, как номера автомобилей…

Полтора часа спустя он сидел в кафе и пил настойку горечавки — в выборе напитков он отличался завидным постоянством.

«Именно то, что нужно, — удовлетворенно подумал он. — Это горный напиток, и вся эта история тоже какая-то горная». Он купил карту Вогез и после нескольких минут ее тщательного изучения обнаружил маленькую деревушку, приткнувшуюся у подножия гор, между хребтом и равниной Эльзаса, недалеко от Саверни и перехода Зорна. «Должно быть, там очень мило», — подумал он; в отдалении от излюбленных туристических мест и от мест, славящихся своими винами, это была мало кому известная деревушка, притаившаяся среди буковых и сосновых лесов.

Было вполне понятно, почему Маршал выбрал именно это место в качестве надежного убежища, — для этой цели оно было чрезвычайно подходящим. Легко верилось в то, что он держал это место в секрете от своей жены, бывая там лишь изредка, возможно с перерывами в несколько лет. Типичный кусочек северного романтизма, который совершенно не гармонировал с миллионерской частью натуры миллионера, но служил местом отдыха для мальчишеской части натуры Маршала. Что ж, у каждого человека есть право на отдых. Это могло бы послужить хорошим противоядием от Канизиуса, от «Сопекса», от пристального внимания общественности и, может быть, от Анн-Мари. Нет, он не собирался звонить Канизиусу: он еще далеко не во всем разобрался. Партия Канизиуса в этом спектакле была сыграна. Он почувствовал, что готов заключить пари, что Канизиус знал — или хотя бы предполагал, — что Жан-Клод способен на гораздо большее, чем он сообщил полиции.

Поезд из Шамоникса до Страсбурга отправился в долгий, но отнюдь не скучный переезд — по красивейшему маршруту, и на Ван дер Валька, наблюдавшего за солнечным закатом, снизошло умиротворение. Все это были пустые хлопоты и сплошная говорильня. Если бы мистер Маршал не имел таких огромных денег, его побег был бы гораздо труднее и менее напоминал бы каникулы, но большие деньги, подобно комете, оставляли за собой яркий хвост. Ван дер Вальк совершил довольно забавный вояж по Альпам, и к чему это привело? Что это прояснило? Нервный мужчина с огромными деньгами, одновременно слишком старый и слишком молодой для своего возраста, который никогда ничего не хотел и ни в чем не нуждался, не получивший урока стойкости, упрямства и терпения — такие уроки получают только бедные люди, которым нужно бороться за каждый шаг в своей жизни. Если у человека нет денег, он печален. Если у человека слишком много денег, он точно так же печален. Нет, Ван дер Вальк был совершенно спокоен, в его размышлениях не было ни намека на истерику: он ведь все равно нагонит этого парня, поговорит с ним и вернет девушку домой, и то, что делает Маршал, — теперь его дело. А вообще, пусть бы об этом беспокоился Канизиус, откровенно говоря, все это было делом частным, не касающимся полиции.

Он перекусил, достал из чемодана свой костюм, сменил на него свою лыжную экипировку и, удобно расположившись, принялся за купленный на вокзале роман Альбера Симонэна[8]. Книга оказалась очень увлекательной благодаря интересному сюжету и тому, что изобиловала гангстерским сленгом, так что он провел несколько счастливых часов, пытаясь представить, как Раймонд Чандлер пересказал бы эту историю, перебросив ее героев в Америку.

Был вечер, сумрачный промозглый вечер в Страсбурге. Он никогда здесь не бывал, в атмосфере этого города царило умиротворение, и это ему очень импонировало. Он пожалел, что не может задержаться здесь подольше, — как бы ему хотелось спокойно насладиться этим городом хоть несколько дней! Нет, он уже достаточно поездил. Теперь он был настроен отправиться домой, почувствовать этот неповторимый вкус собственного дома, услышать голос любимой жены, насладиться домашней едой, ощутить, что его окружают любимые вещи, сказать себе, что он дома и что на следующее утро он проснется, позавтракает и поедет на велосипеде, как обычно, в свой полицейский участок. Ему уже было вполне достаточно гор, живописной обстановки и своеобразного острого удовольствия, которое он испытывал, наблюдая за девушками, катающимися на лыжах по слаломной трассе.

Он наскоро, невыразительно пообедал в совершенно не впечатлившем его отеле неподалеку от вокзала и позвонил Арлетт, прежде чем завалиться спать.

— Я в Страсбурге. Здесь так хорошо, мы как-нибудь съездим с тобой вместе.

— Ты все еще не закончил с этим делом, да? А как твои лыжи?

— О, не напоминай мне про лыжи. Мое плечо все еще болит. Сейчас я хочу только одного — увидеть наш дождливый Амстердам. Прелестный и ровный!

— Когда предполагаешь вернуться домой?

— Если повезет, может быть, закончу со всеми делами завтра. Все это буря в стакане воды. Просто этот парень, за которым меня послали, мечется, словно кролик в поисках убежища. Но я разузнал, где находится его норка. Несомненно, мне придется перетерпеть сцену с его девушкой, но от этого никуда не денешься. Все это путешествие позволило мне снова почувствовать вкус к домашней жизни. А у тебя все в порядке?

— Да, но, правда, я чувствую себя почти вдовой. Удовольствие еще то.

— Да уж. Я позвоню тебе завтра — к тому времени я уже должен что-нибудь разузнать.

На следующее утро все было по-другому: на улице тяжелыми хлопьями валил мокрый снег. На улицах Страсбурга он задерживался не слишком долго, но все же достаточно, чтобы сделать неприятной прогулку.

Он не стал надевать костюм, а выбрал саржевые брюки, канадскую куртку, которую купил — в счет расходов — в Инсбруке, тяжелые ботинки и, между прочим, свитер, который подарила ему Анн-Мари. Это снова заставило его задуматься: почему Анн-Мари пыталась соблазнить его? Почему она криком предупредила Жан-Клода об их присутствии? Он приписал это прихоти женщины, которая по причине своего крайнего богатства может потакать своим капризам. Подавив свое недовольство и досаду от того, что его мечтам о спокойной жизни дома пока не грозит сбыться, и от неуверенности, что он все правильно сделал тогда в горах, он взял напрокат машину. Как все прокатные машины, она вела себя безобразно — передачи переключались из рук вон плохо, видимость была ужасная, подогрев работал слишком сильно, как всегда, он несколько раз повернул не туда, куда надо, — нет, он должен был схватить, пока не поздно, зубами терпения эту пулю раздражения.

Сквозь серую низкую завесу тяжелых облаков Вогез не было видно до тех пор, пока он ехал над ними. Кругом были только горы и облака. Он свернул с горной трассы на узкую дорогу и вскоре обнаружил свою деревеньку, главными достопримечательностями которой являлись церковь в романском стиле, школа и французская провинциальная мэрия с грандиозными колоннами снаружи, поддерживающими достоинство Республики.

Кафе, телефонный номер которого был нацарапан на добытом им в Шамониксе клочке бумаги, найти оказалось совсем несложно. Прямо за кафе гордо расположилась ферма, так что внутри царил обычный для сельских мест всех времен и народов незабываемый аромат. Полированная смолистая сосна здесь соседствовала с кафельной плиткой. Солома, грубые рабочие комбинезоны и собака, белое вино и овощной суп, лук и копченый бекон. Как обычно, в интерьере смешалось очень старое и очень новое: покрытые многочисленными вмятинами цинковые посудины, которые, наверное, датировались еще во времена Наполеона Третьего, и автомат для приготовления кофе-эспрессо, сверкающий хромом, с маленькими магическими рычажками и мигающими красными огоньками на передней панели… Огромный телевизор был уставлен разноцветными безделушками — так умеют украшать свои интерьеры только настоящие французы, — а по бокам от него с комфортом расположились большая фарфоровая пастушья собака и чучело выдры с чучелом форели в зубах.

В кафе сидел здоровяк в синем комбинезоне, пьющий вино, худой человечек в кепке и женщина, которая чистила морковь.

— Доброе утро.

— Доброе, — нестройно ответствовало трио.

По их ответу Ван дер Вальк понял, что задача перед ним стоит не из легких. Здесь присутствовали два типичных француза — один доброжелательный и один угрюмый. Конечно, растопить лед в душе угрюмца можно, но порой это бывает чрезвычайно сложно. Три пары глаз рассматривали пришельца с нормальным крестьянским недоверием.

— Суп пахнет очень вкусно.

— Угу.

— Горечавку. — Это уже вошло у него в привычку.

Человечек в кепке отправился в погреб за новой бутылкой, сделал он это с явной неохотой, словно сердце у него не лежало тратить свое время и энергию на всякие глупости.

— И одну мне с собой. Еще стакан белого, — в ответ раздалось жадное бормотание. Здоровяк и женщина, казалось, спорили. Они могли обсуждать, что делать с картофелем, но местное наречие, на котором они изъяснялись, было для Ван дер Валька загадочной тарабарщиной. В их речи звучали французские слова, но мелькали и похожие на немецкие, а интонации очень напоминали валлийские. Он не смог бы с полной уверенностью сказать, что они говорили о картофеле, но знал, что, когда крестьяне разговаривают друг с другом, их голоса звучат довольно враждебно, даже если они ведут дружескую беседу.

— Я ищу мистера Маршала.

— Кто это?

— Он здесь живет.

— А.

— Далеко?

— Угу.

— В деревне?

— Вверх по дороге.

— Тогда, значит, недалеко.

— Ага.

— Я пойду и постучусь к нему, если вы покажете мне дорогу.

— Там никого нет.

«О боже, — с тоской взмолился Ван дер Вальк, — только не опять все сначала».

— Ага, — внезапно заявила женщина. — Это так.

— Что?

— Там кто-то есть.

— Угу. Уехали.

— Вчера подняли ставни.

— А сегодня опустили, — с удовольствием сообщил худой в кепке.

— Я попытаюсь, — сказал Ван дер Вальк. — Еще стаканчик?

— Ага.

Толстяк, который вертел в руках пустой стакан, тупо уставившись в экран телевизора, беспокойно заерзал на своем месте.

— А автомобиль здесь.

— Выпейте еще один, — радушно предложил Ван дер Вальк. — А как насчет вас, мадам?

— Угу. Но это для меня слишком кисло.

— Тогда немного сливянки?

— Угу.

«Возможно, именно этим ключиком Шекспир открыл его сердце», — подумал Ван дер Вальк, чувствуя, что слегка обалдел от всей этой нелепицы.

Внезапно женщина растаяла:

— Ты покажешь дорогу, Альберт.

Альбертом оказался здоровяк. Он с явной неохотой и с большим трудом оторвался от своего стакана, но, пересилив себя, взял свой берет, дважды почесался, размотал и снова замотал на шее шарф, взял у Ван дер Валька сигарету и только после этого, видимо, почувствовал себя готовым совершить доброе дело.

Снаружи Альберта ждал трактор. Он взгромоздился на сиденье и, указав пальцем, похожим на баклажан, в сторону улицы, пояснил:

— Не заблудимся. Он с зелеными ставнями.

Ван дер Вальк подумал, что здесь по крайней мере двадцать домов с зелеными ставнями.

— Красный дом, — добавил Альберт и повернул ключ зажигания.

Искомый дом, впрочем, как и все остальные дома в Вогезах, был выстроен из песчаника, его окна действительно прикрывались зелеными ставнями, и сейчас они были опущены. Это не было какое-то уединенное фантастическое бунгало — обыкновенный деревенский дом, небольшой по сравнению с соседскими. Каменной стеной завладел вьюнок, крашеная деревянная дверь стараниями деревенских мальчишек исписана непристойностями. Через широкие двойные ворота сегодня никто не проходил — к этому выводу Ван дер Вальк пришел, заметив, что на свежем снегу нет следов.

Дом расположился углом по отношению к улице, и на первом этаже по углу шел крохотный балкончик. Дом был маленький, но старинный и крепкий. Дубовая передняя дверь была снабжена узким смотровым окошечком, изнутри его закрывала занавеска. По широкой мощеной дорожке он направился вокруг дома. С внутренней стороны был маленький дворик со старомодной французской прачечной и открытым сараем, в котором валялось несколько пустых винных бутылок, куча щепы для растопки и стоял мусорный бак. Задняя дверь, по всей вероятности, вела на кухню.

Нигде не было ни намека на какую бы то ни было активность, но между задней дверью и сараем стоял дорогой автомобиль, черная «ланция-салун» с объемом у двигателя в два с половиной литра. Ее тщательно отполированную поверхность лишь слегка припорошил снег, а лейбл страсбургского автомобильного салона был чист как слеза. На губах Ван дер Валька появилась легкая усмешка. Этот Жан-Клод Маршал — он покупал новые машины и бросал их, подобно тому как мы с вами бросаем пустые спичечные коробки. Он простучал дверь кухни — задвижка находилась внизу. Ничего не произошло — стук не произвел никакого эффекта. Он нахмурился и толкнул дверь. Она чуть подалась, он нахмурился еще более недовольно. Повозившись с задвижкой и наделав при этом довольно много шума, он наконец с большим трудом проник в дом. Несмотря на это, никто не вышел выяснить, что происходит и какого черта он копается у двери.

Это был, возможно, самый обыкновенный и самый непримечательный дом из всех, в которых ему приходилось бывать. Обычная кухня загородного дома — с газовой плитой, холодильником, деревянным буфетом, отделанным белой огнеупорной пластмассой, и из того же материала столом. На плите стояла кастрюля с остатками супа, на полке лежало несколько луковиц. В холодильнике лежали мясо, молоко, открытая пачка масла, полбанки томатного пюре, несколько ломтиков ветчины, завернутые в бумагу, полкоробки плавленого сыра. Точно так же выглядят миллионы кухонь во французских домах, где жена ежедневно ходит на работу; дом выглядит пустым и мертвым, но часов в шесть вечера в нем появляются признаки жизни.

Но этот дом был еще более равнодушным и неприветливым. Он взглянул на холодильник — тот был включен.

В холле стоял буфет с перфорированной для вентиляции задней стенкой, там лежал целый камамбер и кусочек рокфора.

В верхние комнаты подниматься он не стал, а спустился в погреб. Здесь все выглядело довольно солидно, так, словно в этом доме жили не один год и обихаживали его аккуратно и заботливо. Все свидетельствовало о стабильности, умиротворении и упорядоченности жизни здешних обитателей — все эти веники и швабры, банки с краской и лаком, бутыли со скипидаром и каустической содой, пылесос и разнообразные щетки для чистки обуви. Здесь был даже массивный верстак и ящик с инструментами. Было похоже, что здесь проживает пожилая пара. Дети их выросли и живут отдельно от родителей, а они являются полноправными владельцами дома и имеют небольшой счет в банке, выращивают в огороде овощи и нескольких цыплят. Хозяин — бывший начальник почтового отделения или железнодорожной станции, любит рыбалку и не прочь побродить с ружьишком в поисках неосторожного кролика, гордится своими помидорами и георгинами, у него всегда припасена пара бутылочек неплохого вина и коробка сигар, которые он достает к приезду своего законного сына, навещающего родителей на каждый Новый год и Рождество. Каждый вечер между шестью и семью его можно найти в местном кафе за кружкой пива и партией в белот.

Нет, этот дом не был домом Жан-Клода Маршала.

Ван дер Вальк прошел в заднюю часть подвала, туда, где обычно хранится уголь. У желоба возвышалась добрая полутонна кокса, рядом штабелем были сложены нарубленные дрова. Тут же стояло несколько ящиков со щепой и стружками для растопки, лежали напиленные чурбачки и пачка старых газет. Пол был чисто выметен щеткой, стоявшей здесь же, в углу, рядом с топором. На вбитом в стену ржавом гвозде висел кожаный фартук. Все здесь буквально дышало спокойствием, размеренностью и порядком.

Печь была еще слегка теплой. Он открыл дверцу. Топка была полна пепла. Он ощутил его на своих руках и торопливо отряхнул их; серый и мертвый, пепел все еще хранил каплю тепла. Как бы то ни было, печь топили примерно часов пятнадцать назад.

Ван дер Вальк поднялся обратно на первый этаж.

В доме по-прежнему царила тишина, полировку мебели покрывал тонкий слой пыли, натертые половицы пола были застелены дешевыми ковриками. Вся обстановка была чрезвычайно старомодной, провинциальной и какой-то неприятной. На радиоприемнике стояла ваза с букетом; цветы еще не завяли. В одном углу стоял комод с зеркалом; здесь матушка хранила лучшие тарелки для гостей, ликерные рюмки и сувениры, привезенные сыновьями-военными из Индокитая. Там же стояло шесть фарфоровых фигурок. Ван дер Вальк открыл дверцу и взял в руки одну из них; он не слишком разбирался в таких вещах, но его знаний хватило на то, чтобы определить, что это дрезденская работа периода расцвета. Этот танцующий маркиз, эта кокетливая соблазнительная девушка, обнимающая обезьянку, этот великолепный попугай — все это вполне мог быть Кендлер. И все это не могло быть куплено на социальное пособие бывшим начальником станции — эти вещицы оказались здесь стараниями Жан-Клода. Это, несомненно, был подлинный Кендлер, стоивший по пять сотен футов за штуку.

Он заглянул в другую комнату. Ах… здесь побывал Жан-Клод. На это указывали вещицы, явно купленные у провинциального торговца, — да, изучив их более внимательно, он окончательно пришел к выводу, что все они куплены у провинциального антиквара, специализирующегося на старинных вещицах из фермерских домов и предметах крестьянского быта. Он продает их кинозвездам из Парижа, которые желают придать своим загородным домам настоящий деревенский вид. А подлинность пятнадцатого — шестнадцатого столетий стоит не один миллион. Здесь стояло этакое сиденье у окна, аккуратное и любовно ухоженное, несмотря на свой немолодой возраст. Дерево потемнело, на нем выделялись неожиданные завитки, и линии, которые теперь темно-оранжевые, были когда-то желтыми. Что бы это могло быть? Возможно, сундук? Он не имел о названии этого предмета ни малейшего представления. На этой штуке была расставлена довольно своеобразная коллекция. Чтобы получше разглядеть все это добро, Ван дер Вальк встал на колени. Камни. Драгоценные камни, вставленные в оправы из дерева, бронзы, стали и горного хрусталя. Опаловая материнская порода, дикая бирюза, необработанный изумруд. Правильных названий многих из этих камней он не знал; точно идентифицировать их и сказать, откуда они родом, смог бы только профессиональный геолог. Этот нежно-розовый, наверное, с Урала, а этот, такого зеленого цвета, что встречается только на павлиньих перьях, вполне возможно, из Канады, а этот аквамариновый кварц можно найти только на острове Святой Елены, а вот этот великолепный темно-красный, наверное, с вулканов Пюи-де-Дом. Аметисты из Бразилии и тибетский нефрит, горный хрусталь большей ценности, чем равный ему по весу необработанный алмаз, опаловые яйца, которые делают горные индейцы на границе Парагвая. Берилл и сардоникс, рубин и хризопраз…

На них не только не было ни пылинки, их явно любили, они не были обыкновенными безделушками. Они хранили прикосновения пальцев греческого собирателя губок, их ощупывал слепец, ими играл китайский мандарин и забавлялись маленькие египетские мальчики. А вот этот был привезен из Конго вместе со спящей до поры до времени лихорадкой каким-нибудь колонизатором, а этот был отдан французу страдающим сифилисом немецким легионером в уплату за ночлег под аркадами Пале-Руайяль. Но ни грязь, ни мерзость, ни болезнь не смогли оставить следа на красоте и чистоте камней. Бедный Жан-Клод.

Вздохнув, Ван дер Вальк поднялся с колен. В зале на богато украшенном стенде, из тех, что так любят французские охотники, с оленьими рогами и деревянной резьбой, висело ружье. Он взглянул на оружие с безразличием. Настало время подняться на верхний этаж. Плоские невысокие ступеньки из полированного дуба тихонько поскрипывали под его ногами, и он, как обычно, вдруг почувствовал абсурдный приступ стыда из-за того, что производит так много шума. Он рассеянно подумал, что ружье имеет несколько больший калибр, чем те, что обычно держат в своих домах простые люди. Практически у каждого француза есть ружье 22-го калибра, из которого он периодически стреляет по крысам, по кошкам, по галдящим воронам и по лисам, которые, как он подозревает, охотятся за его цыплятами, — но с этим вполне можно было пойти на льва.

Через деревянные ставни сквозь узкие щели пробивался свет, придавая спальне несколько фантастический, призрачный вид. Но на большой кровати лежали два абсолютно реальных, даже если и мертвых, человека. В комнате все еще чувствовался характерный резкий запах пороха, исходивший от двух пистолетных гильз. Майерлинг…

Теперь ему срочно нужно было пойти и позвать жандармов, и ему придется объяснить, кто он и откуда и что здесь делает, они в свою очередь должны будут позвать лейтенанта — он предположил, что в Саверни он один, — и тот, выслушав печальную историю Ван дер Валька, которая займет примерно полчаса, скорее всего, решит, что он обязан позвонить в Страсбург, скорчив ответственную мину, или даже в Париж, и будет упорно доказывать ему, что он несет полную ответственность за то, что происходит в его районе.

Загрузка...