Анна Рожкова Шанс на жизнь

Я умерла. Или, как сейчас принято говорить, скоропостижно скончалась. Буднично и тривиально. Ни тебе прощаний на смертном одре, ни наставлений потомкам. Вроде только что читала дочке на ночь сказку, и вдруг – оказалась здесь. Кстати, где – здесь? С интересом осматриваюсь по сторонам. Длинный узкий коридор, освещенный резким синеватым светом энергосберегающих ламп. Ни дверей, ни окон. Белая плитка на стенах. И люди, люди, люди. Разных возрастов, национальностей, полов. Некоторые персонажи весьма колоритны. В очереди выделяется мужчина с хищно разукрашенным лицом, в черной, подбитой алым мантии и цилиндре. «Актер», – предположила я. Прямо на полу расселся байкер в тяжелых мотоциклетных ботинках, косухе, и с длинным хайером. Нагая девчушка, дрожит, обхватив себя руками. «Мефистофель» сдергивает мантию и заботливо укутывает узенькие плечи. Дети играют в догонялки, расталкивая взрослых.

– Вера, Вера, а ну вернись, – кричит женщина, стоящая сзади.

«Погибли вместе» – с завистью думаю я. Толстая старуха в линялом халате кричит визгливым голосом:

– Куда прешь без очереди?

Сразу видно, провела в очередях ни один десяток лет. Пожилого инвалида на костылях поддерживают под руки двое крепких мужчин. Гул, плач, стоны, многоголосье. Очередь продвигается медленно, но мне – наплевать. Куда спешить? Усталости я не чувствую, только какое-то тупое равнодушие и легкое сожаление. Чувство времени здесь не ощущается, видимо, само понятие времени отсутствует. Но вот впереди показалась дверь, выкрашенная в коричневый цвет. На двери табличка: «Канцелярия земных дел». Мальчик лет шести сдирает ногтем краску, обнажая предыдущие слои. Моя очередь. Рванув на себя жалобно скрипнувшую дверь, вхожу внутрь. На полу выщербленный линолеум, посредине комнаты большой стол, за которым сидит тетка лет шестидесяти в мелких буклях. Не дожидаясь приглашения, опускаюсь на единственный свободный стул. Женщина что-то пишет, не обращая на меня внимания. Короткие ногти с облупившимся красным лаком, нелепая кофточка в рюшах, обтягивающая «валики» на животе, скатавшиеся голубые тени и бантик губ, криво нарисованный морковной помадой. «Ради этого стоило умереть». Стен и потолка в комнате нет, только клочья тумана, липкого и неприятного на вид. Это, пожалуй, единственное необычное явление в этом месте. А так, такое ощущение, что я оказалась в каком-нибудь сельсовете.

– Татьяна Овсянникова? – наконец, роняет тетка, не поднимая глаз от бумаг.

– Да.

– Тридцати восьми лет?

– Да.

– Распишитесь, – тетка подсовывает под руку какую-то бумагу и ручку. Расписываюсь, не читая. В жизни я бы себе такого не позволила. А сейчас, какая, собственно, разница?

– А где младенцев принимают? – задала я интересующий вопрос.

– Младенцев и абортивный материал принимают в другом отделении, слава Богу, – цедит тетка.

– А иностранцев?

Собеседница наконец-то поднимает густо подведенные глаза.

– Женщина, в канцеляриях ихних стран. Получите реквизит и распишитесь, – протягивает черный игрушечный пистолет.

Слово «женщина» коробит больше, чем «ихних». Моложусь, три раза в неделю фитнес, бассейн, регулярные процедуры у косметолога. А, ну да. Умерла я в непрезентабельном виде. Ночнушка, сверху наброшен застиранный халат, на голове бигуди, на лице ни грамма косметики. Да уж. Молча ставлю подпись, верчу в руке пистолетик. «Издеваются они, что ли?» Но задавать тетке вопросы не хочется, увольте.

Загрузка...