Шаркающий человек

Здравствуйте, давайте познакомимся. Меня зовут Марина Александровна Шрайбер, я нахожусь, и уже довольно давно, в больнице, где прохожу программу реабилитации после нервного срыва, полностью разрушившего мою и без того распадавшуюся на части жизнь и подорванное здоровье. Я быстро свыклась с местным распорядком дня и меню в столовой, а персонал очень добр. Мне помогают… пережить то, что случилось. Спасибо им за это.

То был не первый мой срыв, и не второй, если говорить начистоту. Но прошлые разы не шли с этим ни в какое сравнение. Долго я не находила в себе сил, чтобы записать случившееся. Даже чтобы просто вспоминать о своей утрате: меня трясло, рвало, руки непроизвольно тянулись закрыть лицо. Спрятаться в ладонях от страшного мира, прямо как в детстве. На некоторые вещи невозможно смотреть, о них невыносимо думать. Но Алексей Иванович, мой врач и прекрасный специалист, один из лучших в Москве, очень настаивал. Обещал потрясающий терапевтический эффект, да и самой хочется излить наружу то, что пожирает меня изнутри. Сейчас я чувствую себя достаточно храброй для этого, а голова довольно ясная. Но не уверена, что осмелюсь вернуться к карандашу и бумаге позже, так что это будет спринтерский забег. Я расскажу всё на одном дыхании. Вы узнаете, как у меня забрали мою дочку Настеньку.

Часто Витя бывал просто невыносим. Ничего серьёзного, какие-то банальности, быт и эти его дурацкие, неискоренимые привычки. Разбросанные носки, не опускающийся стульчак, как типично! Казалось бы, ну какая мелочь, плюнь, пройди мимо! Но когда раз за разом просишь, напоминаешь, умоляешь… Скандалишь, наконец, а тебя абсолютно не слышат — о, как это выводило меня из себя.

Хуже всего было его полное нежелание понимать меня и серьёзно воспринимать мои проблемы со здоровьем. Циклические депрессии, стоившие мне столько нервов и седых волос, он вообще не признавал настоящей болезнью. Так, бабья придурь, — полагал, вероятно, он. Сочувствие? Участие? Ха. Я не чувствовала от него никакой поддержки даже в самые тяжёлые для меня дни. Он, состроив скептическую мину, оплачивал психотерапевтов, да мог ещё время от времени рявкнуть, чтобы я «прекратила чёртову истерику», на этом всё. Справляйся, Мариночка, сама, как знаешь. И не смей демонстрировать, что у тебя не всё так гладко, не нарушай семейную идиллию.

Кто-то из мудрых сказал, что залог счастливого супружества — взаимные компромиссы, но, боюсь, все восемь лет брака на компромиссы идти научилась из нас двоих только я.

Наверное, наш брак давно был не идеален, а понимала ли я это? Выходит, что нет. По привычке притворялась даже перед собой, пока не стало слишком поздно. Конец всему положил инцидент с котёнком, и он же стал началом мрачного кошмара, пришедшего на смену пусть не безоблачной, но всё же в целом мирной жизни нашей семьи. Я много раз предлагала мужу сходить к семейному психологу, но он, как типичный мужик, боялся терапии, словно огня. Смешно! У нас даже случилась пара скандалов по этому поводу. Что и говорить, скандалы под крышей нашего дома случались всё чаще. Но, Господь свидетель, я так любила Витю! И до сих пор очень, очень сильно его люблю. А ведь он бросил меня, знаете? Два месяца назад, да, после чего всё окончательно пошло под откос. Бросил нас с Настей, ушел, захлопнув дверь так, что в стене над косяком появилась маленькая трещинка. Наговорил таких несправедливых, обидных слов, взял зубную щётку, и… И вот что из этого вышло. Но я его прощаю, да, совершенно прощаю! Не держу зла, пусть и выплакала все глаза, а моё сердце тогда едва не разорвалось на части в первый раз. Вторым ударом стала моя бедная Настенька. Верно, я его простила. Но давайте глядеть правде в глаза: не случись первого — не вышло бы и второго, и мы оба это знаем. Настенька была бы жива.

Всё началось с котёнка. Муж просто притащил его как-то вечером к нам в дом, мокрого, дрожащего, и поставил передо мной, как факт. Сказал, что тот прижался к его ногам, пока он курил у подъезда, и отказывался уходить. Да уж, мяукал он так жалобно и тонко, что это больше походило на писк. Настя была в восторге — ну, разумеется. Через неделю ей исполнялось шесть лет, и она как раз мечтала о котёнке или щенке (сама не могла определиться). Однако я не позволила ей играть с приблудой, пока не извела на него половину тюбика шампуня, а ветеринар не сделал все необходимые прививки. Настя, конечно, смертельно обиделась. Вот так у нас всегда: папа хороший и принёс котёнка, а мама ужасная и всё запрещает. Сказать по правде, я позволила оставить его только потому, что понадеялась: питомец улучшит поведение дочери. Видит бог, её поведение нуждалось в улучшении.

Она как раз проходила через сложный период взросления и невыносимо трепала наши нервы в процессе. То есть вела себя как обычно, но всё же чуть-чуть беспокойней, а это о чём-то да говорит. Последней её потрясающей выдумкой был панический страх оставаться дома одной. Классические Настины истерики дополнились таким новшеством: стоило нам с Витей обоим ненадолго отлучиться, как юная принцесса начинала что есть мочи вопить, греметь железными кастрюлями, включать телевизор на полную громкость, в общем, стоять на голове. Сперва я пыталась с ней по-хорошему поговорить, объяснить, что взрослым девочкам так вести себя должно быть стыдно. Потом просто ругалась. Наконец, демонстративно уходила из квартиры, игнорируя нарастающий шум за закрывшейся дверью. В конце концов, кто-то должен ходить в магазин, чтобы приготовить её отцу ужин. По возвращению у двери меня встречали сердитые, собравшиеся на адский шум соседи. А в прихожей — охрипшая от крика, наша маленькая королева драмы, с красным как свёкла заплаканным лицом. Разумеется, соседей я быстро поставила на место с их мнением о том, как я должна или не должна воспитывать дочь (пусть лучше приглядывают за своими, болтающимися без дела по двору, как оборванцы, детьми), но что-то нужно было со всем этим делать. Настины выходки не делали атмосферу в доме лучше, и Витиного настроения тоже не улучшали. Конечно, мы ходили с ней к психологу. Именно там, далеко не на первом сеансе, Настя шёпотом рассказала, что на самом деле не боится оставаться одна — она боится оставаться в тишине. Потому что в тишине, ближе к закату, в дом приходит Шаркающий Человек.

Если у вас есть дети, вы отлично знаете, какие они безудержные фантазёры. У Настеньки же воображение было даже более живое, чем обычно свойственно её возрасту, она рассказывала сама себе удивительные истории и запросто верила в них, жила в воздушных замках, так сказать, головой в облаках. И проявляла, между прочим, недюжинное упрямство в своей убежденности. То есть это был не первый случай, как вы понимаете. К примеру, полгода назад мы проходили фазу невидимого друга. Каждый вечер за стол с нами садился Полли, её невидимый друг. Она вовсю болтала с ним, смеялась над его шутками, подливала чай, игнорируя наши просьбы прекратить и сосредоточиться на ужине. А кто разбил сервиз, что подарила нам как-то на новый год покойница бабушка? Негодник Полли, кто же ещё.

Думаю, вы поняли темперамент моей дочки: вся в мать. Но раньше её выдумки не принимали форм настолько… патологических, иного слова и не подобрать. Никогда. То, как она, дрожа и заламывая свои пухлые ручки в полумраке кабинета врача, описывала это своё исчадие… эту тварь, Шаркающего Человека — я сразу же поняла, что он с нами надолго. Потому что существо из мира ночных кошмаров и дешёвых ужастиков было порождено ничем иным, как ссорами и несогласием, нездоровой атмосферой, воцарившейся между мной и Витенькой. Не нужно быть дипломированным психологом, чтобы понять: дети как губка, они невольно становятся громоотводом, если между их любящими друг друга, но не находящими общий язык родителями искрится воздух.

Шаркающий Человек вселял ужас. Даже в меня. С рисунка, сделанного малышкой по просьбе терапевта, представало противоестественно вывернутое и скорченное, диспропорциональное существо, претендующее на то, чтобы быть человеком, но определённо им не являющееся. Черты лица ему заменяли три густо исчёрканных ручкой овальных провала, расположенных на продолговатом утолщении «головы» вопреки всякой симметрии, а руки росли из червеподобного туловища на разной высоте и оканчивались единственным полуметровым пальцем — или, быть может, когтем. Словно ребёнок слепил странного человечка из воска, а потом, испугавшись, бросил его плавиться в огонь. Хуже всего была воронка рта, напомнившего мне иллюстрацию из учебника биологии, параграф «пиявки».

То был первый случай, когда я пожалела, что Настя так хорошо рисует. После сеанса я собрала все листы, сложила их в папку и засунула поглубже в сумочку, чтобы затем выкинуть. Я не собиралась показывать их Вите, ни в коем случае.

Котёнок поначалу помог, в каком-то смысле. Настя всё ещё бледнела как лист при мысли о том, чтобы остаться в тихой пустой квартире, но истерики прекратились. Ну а я потакала её капризам и позволяла, к примеру, оставлять включенным звук телевизора в её комнате, пока она не уснёт в обнимку с мурчащим и изрядно потолстевшим Барсиком, с которым просто не расставалась. Не забывала я и вовремя заводить метроном, стоящий на пианино, чтобы его мерные щелчки разгоняли краткие моменты полной тишины, время от времени неизбежно наступающую в любой квартире, когда вдруг перестаёт гудеть холодильник, а за окном не проезжают машины. Настю это успокаивало.

Мы с Витей старались больше времени проводить дома (в его бесконечных командировках «на севера» наметился небольшой перерыв), а когда всё же приходилось оставить дочку одну, чтобы отлучиться в город, по возвращению меня хотя бы больше не ожидали засунутые в дверь гневные записки от соседей. Оставалось надеяться, что любовь и чувство ответственности за питомца, а также естественный ход времени отвлекут мою девочку от тревожных фантазий, и, как случалось прежде, она найдёт себе новую затею, позабыв про свою начавшуюся было силенсофобию. Словом, дело шло на поправку, а Настин смех всё чаще грел мне сердце, когда Барсик вдруг бесследно исчез.

Мы обыскали всё, буквально каждый уголок. Малыш никак не мог выбраться в подъезд, но мы искали и там, спрашивали соседей и бабушек во дворе. Даже, предполагая худшее, проверили землю под окнами на случай, если он как-то пролез через москитную сетку и упал. Но опасения не подтвердились. Настя сидела на своей кровати с остановившимся взглядом и в поисках не принимала участия, не отвечала на вопросы. Казалось, весь достигнутый нами прогресс был утрачен в один миг, и Настенька снова превратилась в сжатый перепуганный комочек. Я пыталась поговорить с ней, ведь она наверняка последняя видела своего Барсика, но ответа не получила, добившись лишь слёз и шёпота «прости меня, мамочка, прости!». Бедняжка считала себя виновной в том, что не уследила за ним. Заглядывая за шкафы и роясь в кладовках, я молилась только об одном: лишь бы не кататония, господи, только бы она не закрылась от нас.

Мы так ничего и не нашли.

Спустя приблизительно две недели я листала ноты, сидя за пианино. Если не хочешь потерять навык, совершенно необходимо хоть изредка тренироваться. Но, выбрав одну из бесчисленных мазурок Шопена и начав играть, я становилась и поморщилась: звук на некоторых октавах выходил просто отвратительный, глухой, словно из бочки. Пусть я не часто сажусь за клавиши, но когда инструмент успел так расстроиться? Я пожаловалась Вите и попросила вызвать нашего знакомого настройщика. Потыкав пальцем в несколько клавиш, супруг пожал плечами, но спорить не стал. Вместо этого присел на корточки, сдвинул деревянную защёлку и откинул на себя тяжёлую лакированную панель, скрывающую часть музыкального механизма: ряды туго натянутых блестящих струн, идущих крест-накрест. По комнате прошла волна отвратительной вони, мы будто распахнули склеп. За струны, в слишком узкое пространство меж ними, было засунуто начавшее разлагаться тельце Барсика. Труп котёнка словно висел в воздухе, распятый железными нитями, его сломанные пушистые лапки торчали в разные стороны, изо рта вывернутой под ужасным углом головы высовывался прокушенный от боли язык.

— Это я сделала, — раздался сзади тихий голос, и мы, как по команде, обернулись, чтобы посмотреть на Настю. Она стояла, покачиваясь, в дверях, сжимая в руках любимую мягкую игрушку. По её щекам текли слёзы, капая на воротник платья. — Простите, мне очень, очень жаль!

Я не хочу вдаваться в детали того, что случилось в этот день, и в целом плохо помню события последовавшей за уходом Вити недели или двух. Он наговорил много злых слов, расхаживая по комнатам и собирая вещи в свою командировочную сумку. «Она такая же психопатка, как ты! Посмотри, до чего довела ребёнка, ёбаная ты психичка!» Рыдая, я ползала по полу, хватая его за ноги и молила не уходить, дать мне шанс, подумать о дочке. Но это, как он выразился, в очередной раз отталкивая меня, была последняя капля. Испуганная Настенька подвывала за дверью своей комнаты, где он запер её, и звала отца, пока не сорвалась на хрип вместо слов… Витенька ушёл. Сообщил напоследок, что оставляет квартиру — не мне, дочери. Машину забирает. «Назад не жди. Я всё решил. Раз в три месяца будешь получать деньги. Нормальные. Сразу всё потратишь — сама виновата». Звякнул его комплект ключей, упав на стол. Хлопнула дверь. В разом опустевшей квартире воцарилась звенящая тишина, оглушительная после криков, словно в уши натолкали ваты. Спустя минуту я услышала тихий, почти звериный вой перепуганного, брошенного ребенка. Не знаю, кто издал его — Настя или я сама.

Днями я неподвижно лежала на кровати в спальне, прислушиваясь к оглушительно орущему в соседней комнате телевизору, который не смолкал ни днём, ни ночью, но не понимая смысла слов сменяющих друг друга дикторов. Настя иногда появлялась на пороге, я не реагировала, и она уходила. Свет за задёрнутыми шторами менялся с солнечного на лунный и обратно безо всякого смысла для меня. Наверное, в тот момент я ненадолго утратила волю к жизни. Стыдно сказать, но первые дни мочилась я тоже под себя. Мой дом, мой муж — это было всем для меня, прошу, поймите.

Позже, уж не знаю, сколько дней спустя, я начала понемногу вставать. К тому моменту, как запас моей аптечки, выписанный оставшейся в прошлом чередой терапевтов, истощился, я понемногу пришла в себя. Нашла силы помыться и выкупать молчащую, придавленную горем дочь. Наготовила какой-то еды из того немногого, что еще не испортилось в холодильнике. Затем мы вместе сходили на рынок. Вместе — потому что Шаркающий Человек, разумеется, вернулся. И стоит стихнуть всем звукам, уверяла меня дочка, как мы услышим его медленные шаги.

В памяти телефонной трубки сохранилось несколько номеров: секретариат Витиной конторы, полдюжины коллег по работе. Я звонила по нескольку раз на каждый, пока трубку не перестали брать везде. Милая, но всё хуже скрывавшая раздражение девушка на том конце провода извинялась, но не могла ничем помочь: Виталий Андреевич подписал вахтовый договор с открытой датой и перевёлся в их камчатский филиал на полную ставку, с релокацией за счёт компании. Там, на передовой, всегда нехватка хороших специалистов. Нет, она не знает, планирует ли он возвращаться в Москву. Нет, она не может разглашать контактные данные сотрудников, все их разговоры записываются, простите, до свидания. Коллеги Вити, незнакомые мужские голоса, подтверждали отъезд на север, но ничего не могли или не хотели добавить к уже сказанному. Витин телефон отплёвывался механическим «аппарат абонента выключен». Он ушёл из моей жизни, и сделал это всерьёз.

Шли блёклой чередой одинаковые дни, я старалась по памяти повторять обычные домашние ритуалы, имитируя возвращение к нормальной жизни, но глажка, уборка, попытки продолжить домашнее обучение почти ничего не добавляли к зияющей пустоте в центре груди. Должно быть, так ощущается разбитое сердце. Пару раз я находила в разных шкафах Витины заначки, так что на продукты нам денег пока хватало, и можно было об этом не думать. Я бы и не смогла. Фоном нашей новой жизни стала несмолкаемая какофония. Тиканье метронома, шум текущей в раковину воды, бубнящие во всех комнатах радиоприёмники и телевизоры, мерные гудки в поднятых телефонных трубках. Всё, что могло издавать звуки, пошло в ход. При малейшем намёке на тишину Настенька начинала страшно дрожать и, икая от ужаса, плакать, оглядываясь и слушая: не приближается ли к ней тварь с картинки. Не раздастся ли из дальней комнаты звук: ш-шрх, пауза, ш-шрх, пауза… Её состояние ухудшилось, как и моё собственное.

Мы почти не разговаривали, разве что во время уроков, но я всё же расспросила Настеньку о котёнке. Как вы уже наверняка поняли, всё дело было в Шаркающем Человеке. Как-то вечером, когда я отошла по делам, а отец был на работе, Настя включила, как обычно, телевизор и аудиомагнитофон, но не слишком громко, чтобы Барсик не испугался. Она играла с ним на диване, затем читала книжку и сама не заметила, как её сморил сон. Проснулась она уже в полной тишине. Стемнело, котёнок спал рядом, я всё ещё не вернулась домой. Но кто-то другой — вернулся. Телевизор не работал, музыка не играла: должно быть, пока она спала, ненадолго отключалось электричество. Тишина заполняла комнаты до самого потолка, отсутствие звуков ощущалось как что-то материальное, даже мир за окнами остановился, онемев. И в тишине раздался звук, какой бывает, если ходить по асфальту, подволакивая ноги. Шаркающий Человек был здесь, прямо на нашей кухне, и сейчас направлялся к ней.

Теперь, сказала Настя, шуметь уже было ни за что нельзя, ведь оно просто бросится к источнику ненавистного шума и сделает что-то очень плохое! В панике осмотрев комнату, она схватила котёнка и плюхнулась на попу в углу, за плотной занавеской, втиснувшись в крохотную нишу рядом с батареей отопления. Возможно, никого не заметив, оно просто уберётся в ту же гадкую дыру, из которой вылезло. Однажды это уже сработало… Однако тогда с ней не было котёнка. Грубо разбуженный, глупый, всего лишь двухмесячный котёнок принялся мяукать. Не громко, ведь громко он пока не умел, но достаточно, чтобы существо, медленные шаги которого уже доносились из коридора, услышало, обнаружило их ненадёжное убежище.

Заливаясь слезами, срывающимся шёпотом она упрашивала Барсика перестать, гладила его, сулила накормить лучшей рыбкой, если тот послушается. Наконец, в отчаянии попыталась выпихнуть его из-за шторы, оттолкнуть подальше ногой, — так, чтобы металлические кольца гардины не выдали скрипом эту возню. Но глупый котёнок не хотел уходить, он цеплялся когтями за слезшую с ноги колготку и всё пищал и пищал. Вот знакомо заскрипел паркет: оно уже было в комнате, прямо здесь, двигаясь неловко, словно марионетка на ниточках в неопытных руках. Сквозь плотную ткань она различила его силуэт, которому не хватало высоты наших потолков. И ещё многого не хватало, чтобы счесть силуэт человеческим. Шептать она больше не решалась, лишь смотрела на завесу ткани, пытаясь угадать движения монстра в сгустившихся сумерках. По колготкам стало расползаться тёмное пятно. Не зная, что ей делать, как спастись, Настенька обняла котёнка, обняла его очень крепко. Тот забил задними лапами, оставляя царапины. Тогда она обняла его изо всех своих детских сил, и вдруг стало тихо. Шаги остановились посреди комнаты, потом отдалились: спальня, снова коридор, кухня… Девочка ещё долго сидела в углу, в небольшой лужице собственной мочи, баюкая мёртвое животное, утешая, прося прощения и разговаривая с ним. Благодаря за то, что он спас ей жизнь. Когда в замке заскрипел ключ, Настя, в страхе быть наказанной, открыла пианино — это место она считала своим тайником — и быстро спрятала там тельце друга. Она собиралась всё рассказать, правда-правда, но мама всегда так сердилась, когда слышала о Шаркающем Человеке…

Я обняла свою настрадавшуюся малышку и сказала, что совершенно, ни капельки на неё не сержусь. Это была чистая правда.

Когда я сама поверила в реальность этого существа? Сложно сказать, но произошло это далеко не сразу. Как бы ни были расшатаны мои нервы, я оставалась и до сих пор остаюсь взрослой, разумной женщиной, не склонной верить в страшных чудовищ из сказок. Чудовища существуют, полагала я, но все они являются порождением вывихов человеческой психики. Вся прочитанная литература на тему психологии подводила меня к этому выводу.

Но я начала замечать странные вещи, происходившие, когда нас не было дома. Не меньше трёх раз в неделю мы выходили в парк по соседству, потому что растущему детскому организму вредно всё время торчать в четырёх стенах. Там Настя немного оживлялась, даже завела дружбу с парочкой собак, чьи хозяева водили их туда на прогулку. Иногда по возвращению я находила предметы не на своих местах. Или, скажем, дверца шкафа могла быть открыта, хотя я точно помнила, что прикрывала её, и в целом никогда не жаловалась на зрительную память. Кран в ванной оказывался повёрнут в другую сторону. Такие мелочи.

Я расставила несколько «ловушек», пока Настя обувалась в прихожей перед очередной прогулкой: тонкая полоска скотча тут, натянутая поперек прохода нитка там… Долгое время всё оставалось на своих местах, и я даже начала считать себя пугливой дурой. Но в один из дней нитка оказалась порвана. Вся в холодном поту, дрожащими пальцами проверяя свои маячки один за другим, я смогла проследить весь путь того, что бродит здесь в наше отсутствие. Я повторяла и повторяла эксперимент, оставляя при этом в некоторых комнатах источники шума. И пришла к единственному выводу, на который указывали факты: пока нас нет, кто-то или что-то иногда ходит (шаркает?) по всему дому, тщательно избегая комнат, в которых раздаётся какой-либо звук. Я вновь потеряла сон, целыми ночами ворочалась в кровати, прислушиваясь, прислушиваясь бесконечно, приближаясь к новому нервному срыву, новому психозу, но что я могла поделать? Был бы с нами Витя… Я должна была держаться и быть всегда настороже, пока не будет найдено решение — ради дочки. Теперь уже я сама оставляла включенным телевизор, делая его громче. Настя грустно, понимающе глядела на меня, но ничего не говорила. Всё было ясно без слов.

Вскоре я прекратила игры в детектива: в них больше не было нужды. Возвращаясь домой, мы решили удлинить путь (стояла чудесная погода) и обойти наш дом вокруг. В окне нашей спальни, где я, уходя, оставила гореть лампу на столе, стояла (вернее сказать, корчилась, рвано дёргалась), отвратительная фигура с болезненно гипертрофированными конечностями. Прежде чем я успела отвернуться, Настя проследила за моим взглядом, увидела, по-птичьи вскрикнула «Это он! Он!!» и обречённо разрыдалась, уткнувшись в моё пальто. Эту ночь мы провели на лавочке детской площадки в паре километров от дома. Дочка задремала, положив голову мне на колени, пока я, внутренне холодея, тайком разглядывала её кошмарные рисунки: те, сделанные на приёме психолога, которые так и не решилась выкинуть. Сколько бы я ни всматривалась, сходство с увиденным в проёме окна силуэтом, к моему ужасу, оставляло мало пространства для сомнений.

Мы осмелились вернуться домой лишь под утро. Я несла продрогшую Настеньку на руках, лихорадочно пытаясь придумать план нашего спасения. Ничего не получалось. На то, чтобы арендовать квартиру, у нас не хватило бы денег, родственников по моей линии давно не было в живых. Родни Вити я не знала, он не очень ладил с ними, а его телефон не отвечал с тех пор, как он оставил нас. Решила, что распродам технику и мебель, чтобы хватило на месяц аренды какой-нибудь однушки на окраине, подальше отсюда, и попробую занять денег у соседей, что-нибудь им правдоподобно наврав. Самое главное сейчас — как можно скорее съехать из проклятого жилища, облюбованного сверхъестественной мерзостью. Воплощению этого плана я и посвятила следующий день.

Я не успела.

Мы смотрели старое кино — рождественскую комедию, кассету с которой Настя отыскала где-то на полках. Я согласилась отвлечься от размещения в интернете объявлений о срочной продаже холодильника, нам обоим было необходимо отвлечься от кошмара. Конечно же, утомлённые прошлой ночью, мы почти сразу же заснули. Придя в себя на диване в обнимку с дочкой, я сразу поняла, что меня разбудило: полная тишина. Синий экран телевизора извещал, что кассета закончилась и перемотана на начало. В доме было ужасно, невыносимо тихо, от чего мы обе давно отвыкли. Посмотрев вниз, я увидела, что Настя тоже не спит: она глядела на меня огромными, умоляющими глазами. Вопреки этим немым мольбам, из коридора послышалось:

Ш-ш-шрх.

Минуту ничего не происходило, только моё сердце колотилось о рёбра так, что я испугалась: это его услышит.

Ш-шрх. Ш-шрх. Ш-шрх.

Схватив трепещущую дочь в охапку, я попятилась к двери в спальню, как можно дальше от коридора, по которому оно приближалось. Не думая, что делаю. Мозг в голове не мог думать, он просто кричал, визжал на одной ноте, но с губ не сорвалось ни звука. Глаза обшарили спальню в поисках места, где мы сможем затаиться вдвоём: кровать, журнальный стол, занавески. Мало места, хорошо просматривается, слишком прозрачные — варианты отметались один за другим. Шкаф. Нет, там полки. Другой шкаф, идиотка! Платяной шкаф, в котором хранились пиджаки мужа. Подходит. Если немного приподнять дверцу, открывая, она не скрипнет. Шум крови в ушах почти заглушал звуки движения позади, но не полностью. Нет, не полностью. Оно приближалось быстрее, чем мы успевали спрятаться. В три движения я открыла дверцу (пожалуйста, не скрипи!), запрыгнула внутрь, закрыла, цепляясь за головку шурупа, торчащую со внутренней стороны, ломая ногти. Полоска света становилась тоньше… Исчезла. Нечто выволокло себя в соседнюю комнату. Знакомо заскрипел паркет. Теперь главное сидеть тихо, очень-очень…

Настя заплакала. Она просто не могла больше выносить такой страх, она ведь такая маленькая! Никто не обязан выносить такое, тем более ребёнок. Но прямо сейчас, именно сейчас она должна быть сильной и храброй девочкой, шептала я ей, нежно гладя по волосам, и тогда всё с нами будет хорошо. Это, злое, скоро уйдёт, а мы переедем в другой дом, где будем только ты да я. Ты у меня такая молодец, потерпи ещё немножко, сожми свои губки, тс-с-с… И она правда была очень храброй, она сжала губы и закрыла рот ладошками, просто это уже не помогало. Это был даже не плач — всхлипы и тихий вой, идущие изнутри. Непроизвольные, как икота. Звуки снаружи шкафа приблизились, и да, то были шаги, уже очень близкие. Я поняла, что плачу сама, только когда почувствовала соль на губах. Вспомнив рассказ Настеньки про котёнка, я обняла её крепко-крепко. Так крепко, как только могла. Пусть только один из нас, Настенька. Если так суждено, пусть это хотя бы будет только один из нас. Т-с-с, малышка, всё очень скоро будет хорошо, не сучи ножками, мамочка с тобой. Ведь лучше, если это мамочка, правда? Лучше мамочка, чем Шаркающий Человек. Настя затихла, её милая головка свободно повисла, и растрепавшиеся волосы упали на лицо. Хорошо, что в шкафу было темно, подумала я, собирая их обратно в хвостик, как делала каждое утро все последние годы. Хвостик всегда очень ей шёл. Я укачивала на руках свою мёртвую дочь, когда шаги снаружи вдруг быстро приблизились. То, что было там, остановилось перед самым шкафом. Дверца с треском распахнулась, в глаза ударил яркий свет люстры, и на его фоне, ослеплённая, я с трудом разглядела склонившуюся надо мной фигуру. Обычную, вовсе не искажённую.

— Марина?!

— …Витенька?

Я почти закончила свой рассказ, да и бумаги больше не осталось. Светает, и розовое солнце полосами ложится на больничную простыню, проникая сквозь двойную решётку на окнах палаты. Как вы уже догадались, никто не поверил, что оно, это существо, действительно было там. Что оно забрало бы нас обоих, если бы Витя не пришёл. Что во всей этой ситуации я — жертва.

Меня поместили в клинику, и я рассказала им всё, что знала, но этого оказалось недостаточно. Как будто мало того, что я потеряла любимую дочь и, теперь уже окончательно, потеряла мужа. Надо же, оказывается, он всё же не уехал. Не смог. Приглядывал за нами всё это время. Заходил со своими ключами (видимо, заранее сделал дубликат), оставлял деньги, которые я потом находила. Узнаю своего Витю. В тот вечер он решил зайти за парой своих костюмов, считая, что мы с Настей, как обычно, будем в это время в парке. Он совсем не навещает меня в больнице.

И словно я недостаточно наказана, меня могут перевести в тюрьму, если так решит суд, ознакомившись с результатами медэкспертизы. Надеюсь, эти записи помогут им принять правильное решение. Ещё я хотела бы, чтобы их копию передали моему Вите. Пусть делает с ними, что хочет — выкинет, сожжёт… Прочтёт. Я хотела бы, чтобы прочёл. Чтобы понял, как сильно я его люблю. Что всё, что я делала, было только для счастья семьи, Настеньки и самого Вити. И что во всём этом, так или иначе, в конечном счёте виноват именно он.