Шипучка для Сухого

Глава 3

Сегодня…

– Привет, Олька.

Я уже открыла рот, чтоб выдать ему вместо приветствия все, что думаю о его методах назначения свиданий, но он успевает раньше.

И выбивает из колеи этим своим простым «Привет, Олька».

Сразу как-то нежданно колет сердце, и слезы на глазах выступают.

Я молча смотрю на него, такого высокого, строгого. Настоящий ариец.

Откуда что взялось?

Кажется, совсем недавно он был пугающим и жестким, но вполне себе русским мужиком. Непростым. Опасным. Но русским.

А тут… Холодная сдержанность, лицо такое… Безэмоциональное.

И только взгляд прежний.

Он внимательно смотрит на меня, потом как-то резко пересекает комнату, я даже и заметить ничего не успеваю, и вот уже рядом. И вот уже руки его на моей талии, сминают служебную робу, и взгляд ярких арийских глаз теплый такой, живой. Я хочу все же что-то сказать, я же не просто так… Я же…

Додумать не получается, потому что он целует. И обрушивает на меня такое родное, такое долгожданное (Господи, сколько же я ждала-то?) безумие.

Все, как в самый первый раз.

Остро, горячо, больно. И сладко. Я не сопротивляюсь больше. Не хочу ничего говорить.

Не надо нам разговаривать. Одни беды от этого.

Лучше отвечать на поцелуй, лучше упиваться родным вкусом, запахом, уже немного другим, с легким оттенком чужестранности, но все равно невероятно возбуждающим. Он по-прежнему властен, дик и по-животному требователен.

Интересно, он только со мной так?

Нет, не хочу думать! Не хочу и не буду!

Потом я, конечно же, ему все выскажу. Все. Но не сейчас.

Не после этого его царапуче-родного «Привет, Олька», не после жадного поцелуя, от которого ноги подкашиваются, и я с радостью обвисаю в его руках. Нет. Позже. Гораздо позже.

Он подхватывает на руки. Он любит это делать, использует любую возможность, чтоб показать свою власть, утвердить мою принадлежность. Ему.

Я не сопротивляюсь.

Я знаю, что в этом кабинете, в углу, есть широкая кушетка. Крепкая такая. Удобная.

Пока меня торопливо раздевают, я думаю о том, что весь день провела на работе, в этом белье и без душа, и, наверняка, это вообще не то, что требуется от женщины после полугодовой разлуки.

Но и эти мысли благополучно испаряются, когда он стягивает с меня футболку и смотрит на мою грудь в простом удобном лифчике. Так смотрит, как, наверно, ни на одного ангела Виктории Сикрет не смотрели никогда.

И от этого взгляда больно. Он мне всегда причиняет боль, даже когда любит.

Но я мазохистка. Мне это нравится.

– Сука… – бормочет он, переводит взгляд на мои губы, уже порядком припухшие от его несдержанных поцелуев, возвращается обратно к груди, – я так скучал… Так скучал, Шипучка моя… Олька…

И вот кто бы мне сказал, что я способна кончить только от его слов! От его взгляда! Холодная стерва Шепелева! Но способна! Только с ним. Только от него. Меня прошивает электричеством от головы до кончиков пальцев, трясет, и этого так мало!

Так невероятно мало!

Он смотрит, зрачки расширены, взгляд дикий. А потом без слов набрасывается на меня. Наваливается всем телом, целует, кусает, как одержимый, я не успеваю за ним, но и не отстаю, мне хочется большего, мне хочется его всего.

Сейчас. В эту секунду!

Форменные штаны рвутся по шву, белье трещит, не выдерживая натиска, а я успеваю только рубашку на нем рвануть, бессовестно расправляясь с чудом какого-то дизайнера, но мне нужно его тепло.

Сейчас. На моей коже.

Перевитый сухими мускулами торс. Он всегда был поджарый и острый, как гончая. Он и сейчас такой. Ни грамма жира, ни следа возраста. Татуировки. Их немного, но каждая знаковая. Это на пальцах он давно свел. А здесь оставил.

Я торопливо провожу по ним пальцами. Словно здороваясь с каждой, как со старой подругой. Сколько раз я их целовала! Каждый лучик у звезды прикусывала.

Я и сегодня это сделаю. Но опять позже.

Он возится с молнией на брюках, матерясь сквозь зубы. И я опять млею. Знакомые витиеватые выражения, выдающие его прошлое. Он только со мной такой несдержанный. Только со мной не скрывается.

А потом он обнимает, фиксируя за затылок, целует и одновременно делает рывок. В меня.

И да!

Я кончаю опять.

И это, конечно же, зависимость. Я – наркоманка со стажем в двадцать лет. И мой наркотик тяжелеет с каждым прожитым годом. Когда-нибудь он меня убьет.

Ощущать его внутри – это словно умирать. Я от каждого движения схожу с ума. От каждого толчка сердце останавливается. Маленькая смерть. Череда маленьких смертей. И воскрешений. Это до того двойственно, до того чудовищно сладко и больно, что у меня потом даже не бывает определения происходящему.

Секс? Да какой, нафиг, секс? О чем вы? Секс – это механика. Просто механика. А здесь…

Я тянусь к нему навстречу, дурея с каждой секундой, я безумно раздражаюсь, что он одет, что не могу до конца прочувствовать его на себе, я зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке, смотрю в глаза, гипнотические, жесткие, такие бездонные, словно в пропасть ныряешь, вниз головой. Летишь, зная финал и наслаждаясь последними секундами парения.

Я целую твердые губы, кусаю плечо там, где начинается шея, с мстительным удовольствием осознавая, что укус будет виден из-под строгой рубашки, и это заводит еще больше.

Он двигается так сильно, так грубо… Так правильно!

Так, как мне надо.

Как никто другой.

У меня не было возможности сравнивать. Он – мой первый и единственный мужчина. Но я уверена, абсолютно уверена, что ни с кем другим я никогда бы ничего подобного не испытала. Никогда. Это просто невозможно. Только с ним.

Я запускаю руки под ворот рубашки на спине, царапаю спину, стремясь оставить как можно больше следов на нем. Чтоб хотя бы какое-то время он видел эти знаки и вспоминал обо мне.

Потому что это для меня он – первый и единственный. А я для него…

Но не сейчас. Конечно, не сейчас.

– Олька, Олька моя… – шепчет он тихо и как-то болезненно, двигается все грубее, уже не думая обо мне, уже просто вбиваясь со всей силы так, что завтра тело, непривычное к таким нагрузкам, точно будет болеть, но опять же, это будет… – Олька, моя, моя, моя…

Я смотрю, как он кончает. Я, как всегда, не могу оторвать от него взгляда в этот момент, и, как всегда, одно это зрелище заставляет последовать за ним в удовольствии. Ослепительном, остром, жестоком.

Боль и сладость.

Как я люблю.

И как он любит.

Он еще какое-то время лежит на мне, шумно выдыхая, мягко целуя в висок, спускаясь к уху, облизывая мочку, дразня. Мне томно и сладко. Мне спокойно. Как всегда с ним.

Пока он не начинает говорить.

Не хочу, чтоб он говорил. Поэтому начинаю сама.

– Надолго в этот раз?

Он молчит, дышит, потом прикусывает напоследок шею, тоже оставляя след на видном месте, поднимается. Поправляет на ходу одежду, идет к столу, наливает воду себе и мне.

Он давно не пьет. Сигары – единственная слабость.

Ну, и еще я. По крайней мере, он так говорит.

– Посмотрим, как пойдет. Мне, вообще-то в Москву надо.

– А здесь тогда зачем?

Он режет меня взглядом, опять ставшим привычно жестким. И не отвечает. Пьет, ищет на столе гильотинку для сигар, потом спички… Короче говоря, совершает все привычно неторопливые действия, так успешно забивающие неловкие паузы.

И это меня опять заводит. Только не так, как ему понравится.

– И вообще, к чему был этот цирк с конями? Вернее, с одним конем? Неужели нельзя позвонить?

– А ты бы приехала?

Он садится в свое генеральное кресло, смотрит на меня пристально, окутывая себя сигарным дымом.

Я сажусь, еле сводя ноги, ищу белье, хмурюсь на разодранные форменные штаны, короче говоря, совершаю все привычные действия, так успешно забивающие неловкие паузы.

И это его заводит. И тоже совсем не так, как мне понравится.

– Ольк. Олька…

– Что? Штаны порвал, как мне домой ехать теперь?

– Никак. Ко мне поедем.

– Размечтался. От тебя потом не уедешь, из этого твоего бункера гребанного… Не выпустишь же. А у меня смена завтра.

– Почему завтра? Ты же сегодня была?

– Ну и что? Попросили подменить…

Он молчит, хмурится сквозь сигарный дым, и я торопливо добавляю, чуя неладное и зная его дебильную способность влезать туда, куда не просят:

– Только попробуй!

Он молчит. Курит.

– Олег! Мне прямо сейчас уйти? Ты же меня знаешь, я Васю твоего прямо с окна выкину, если помешает!

– Иди ко мне, Шипучка, я скучал по-скотски просто.

Он говорит это так просто, так спокойно…

И я иду.

Забыв про злость, про то, что мы с ним опять чуть не повздорили.

Иду. Сажусь на колени, прямо в белье, с растрепанными волосами, несвежим после смены лицом, усталая и одинокая женщина.

И чувствую себя опять, как двадцать лет назад, молодой, веселой, участливой.

Совсем девчонкой, однажды пожалевшей страшного, опасного мужчину. Пожалевшей и полюбившей.

Дура такая была…

– Ольк… Может, поженимся все же?