Школа мужества

В жизнь Нина Ивановна Малышева унесла только кровную память об отце. Иван Михайлович. Малышев, командующий Златоустовской группой советских отрядов против белочехов и белогвардейцев, погиб в 1918 году на станции Тундущ, когда дочери было два месяца.

Вдова героя, Наталья Николаевна Малышева, уезжает в Петроград, затем — в 1937 году возвращается в Свердловск, в родные места. Подрастает дочь, поступает в Горный институт на заочное отделение, работает в обкоме ВЛКСМ.

Потом — война… Может, они, горькие и героические годы, когда дочь героя гражданской войны служит в разведотделе Северо-Западного, а затем Прибалтийского фронтов, разбудили и духовную память, завещанную и воплощенную в революцию отцом? Но и эта память обретет слова позднее, спустя три десятилетия после великой Победы, когда вырастут и встанут на ноги дети Нины Ивановны — Елена, Сергей, Алексей. Духовная память об отце обретет слова в ответ на законный вопрос подрастающих внуков — как жить, чтобы быть достойными памяти деда. И Нина Ивановна Малышева пишет книгу об отце. Для своих детей. Для нас с вами. Это хорошая, искренняя книга.

Кровная память дается природой, но духовную можно слышать вполне только заинтересованным сердцем.

Отрывок из документальной повести об Иване Малышеве и публикуется ниже.

Фото А. Нагибина

Работа в основном была сезонной. В дни больших молебнов со всей округи стекались в Верхотурье богомольцы. Вот тут-то, как говаривал дед Ивана, Василий Егорович, только не зевай — без заработка не останешься. И в простые дни удавалось иногда отвезти пассажиров к станции, а до нее ни много, ни мало — сто верст. Василий Егорович был человек хозяйственный, копейке учет вел, к этому и сыновей приучил.

Михаил Васильевич с хозяйством управлялся старательно, с умом использовал приусадебную землю, купил вторую корову, птицы держал много и другую живность имел. Торговать ездил в Надеждинск — город рабочий, покупатели всегда находились. Думал и сына в торговлю ввести, но Иван заявил наотрез:

— Торговать не буду!

Сын заканчивал городское училище, и решил тогда Михаил Васильевич устроить его, грамотея, в воинское присутствие. Иван спорить не стал, пошел на службу.

Прошло больше года, Михаил Васильевич не раз наводил справки у полковника Сеульского, которого случалось отвозить по делам.

— Прилежен, — обычно говорил тот об Иване.

И вдруг, как снег на голову: решил сын в Пермь ехать, на какие-то педагогические курсы.

Михаил Васильевич росту богатырского был, а характера крутого. Но тут, как говорится, нашла коса на камень — сколько ни бился, а Иван все на своем стоит.

Долго бушевал отец, корил детей за неблагодарность, жену — за потачку их «выдумкам». Как же: старшая дочь после гимназии в Верхний Тагил уехала учительствовать, а теперь Иван из родного дома вон собрался. Поминал книжки, от которых непослушание да убытки — одного керосину сколько извели… Анна Андреевна, как всегда, за детей свое негромкое слово вставила:

— Что делать, отец. Вот Рублевых сын тоже на эти курсы уехал. Платить за них не надо. Даст бог, выучится Ваня и вернется, здесь учительствовать будет…

И вот — долгий путь по верхотурскому тракту, до станции Гороблагодатская. С грустью смотрит Иван на удаляющийся город, где прошли его шестнадцать лет. Деревянные домишки родной Ямской и Заречной слободы казались еще меньше на фоне высоких соборов, церквей, кремлевских и монастырских стен с высокими башнями.

В Перми поселился Иван в семье своего земляка Чуприкова — рабочего мотовилихинского завода. Чуприков часто рассказывал о заводе, о недовольстве рабочих, о стачках. А однажды принес с завода листовку:

— Познакомимся, тебя тоже касается.

Иван читал:

— Ты думаешь, будут бастовать? — спросил он Чуприкова.

— Уверен! Поднимается завод!

Назавтра, несмотря на ранний час, Базарная площадь была полна народа. Друзья с трудом пробирались к выступавшему, слова едва долетали. Наконец, удалось подойти поближе.

На бочке стоял уже новый оратор.

— Это Александр Борчанинов, сын старого рабочего Луки Ивановича Борчанинова, — узнал Чуприков.

— Я работал и работаю за вашу пользу, — говорил Борчанинов, — за что был арестован и сидел в тюрьме. Может, придется и еще посидеть. Я хочу, чтобы вы поняли — бороться нужно не одному человеку, а всем вместе, только тогда мы чего-то сможем добиться!

Говорил пожилой рабочий:

— Мы, труженики, все создаем своими руками, а потому и хозяевами должны быть мы — рабочие.

Следующий оратор сказал о войне, о жертвах.

— Не нужна нам никакая Маньчжурия, — говорил он, — своей России на всех хватит.

Ивана оттеснили, он уже не слышал выступавших. Пробовал продвинуться ближе, на него заворчал бородач:

— Куда ты-то в политику лезешь, молокосос… Все равно побрехают и разойдутся. Только хозяина озлобят — еще больше штрафа наложит.

— «Наложит»!.. Эх ты, деревня, много понимаешь! — запротестовал сосед. — А ты, парень, слушай, слушай, люди дело говорят.

Только к вечеру разошлась толпа. Иван потерял друга, но и не пытался его искать — хотелось побыть одному, подумать.

На следующий день направился к Базарной площади один, Чуприкова задержали дела. Несмотря на проливной дождь, шел он к площади так, словно это была его обязанность.

На площади снова стояла толпа. Дождь не унимался.

— Товарищи! Идемте в Народный дом, — предложил Борчанинов.

Собрание продолжалось в помещении Народного дома. Выступавшие говорили о положении на заводе. Раздавались голоса:

— Удалить с завода управителя Назарова!

— Требуем 8-часового рабочего дня!

Зал гудел. Вся эта масса людей казалась единым целым, готовым сражаться, а Иван почувствовал себя среди них одиноким.

И вдруг он услышал:

— Иван! — и еще не увидел, но ощутил близость человека, который теперь более всего был необходим ему. Он врезался в толпу, навстречу этому голосу, и вскоре крепко пожал руку Николая Ивановича.

С этим человеком Иван познакомился в день приезда, прямо на вокзале — тот подвез его из Перми в Мотовилиху. С ним еще тогда был веселый молодой человек по имени Арсений.

…Иван шел на нелегальную встречу. У него их много будет потом, но эта была первой, и потому ан тревожился. Необходимо было подойти к определенному месту в точно назначенное время, а он ведь еще неважно знал город.

— Петропавловская улица, — прочитал про себя Иван и, взглянув на часы, ускорил шаг. Прохожих попадалось немного, и он еще издали заметил высокую фигуру Николая Ивановича. Но когда Иван почти вплотную приблизился к нему, Николай Иванович свернул с Петропавловской улицы. Иван хотел догнать его, но какое-то внутреннее чутье удерживало его. Тем временем Николай Иванович повернул 8 проулок и остановился у маленькой калитки. Когда Иван подошел к нему, они вместе двинулись в небольшой дворик.

— Ты молодец, Иван, не растерялся, — сказал Николай Иванович. — Необходимости уводить тебя с места нашей встречи сегодня не было, но мне хотелось проверить твою сообразительность — на будущее.

В комнате, куда их провели, было несколько человек и среди них Иван узнал Арсения. Тот стоял рядом с очень красивой девушкой, и она что-то оживленно рассказывала ему.

— Здравствуйте, товарищи, — негромко произнес Николай Иванович, и все сразу посмотрели на вошедших. Видно было, что Николай Иванович здесь самый уважаемый человек.

— Знакомьтесь — это мой друг. Уверен, что будет и вашим.

Все стали знакомиться с Иваном. Последней подала руку девушка, которая привлекла его внимание.

— Клава Кирсанова.

Иван невольно задержал ее руку, но тут же смутился и покраснел. Это не оставил без внимания Арсений.

— Ну, Клава, еще один кавалер, — пошутил он.

Девушки вместе с хозяйкой заканчивали накрывать стол — на случай, если появится полиция.

Один за другим рассказывали ребята, как идет вовлечение учащихся и студенческой молодежи в организацию. Спрашивали, как добиться того, чтобы не распалась организация за время каникул. Так Иван Малышев обрел новых друзей.

День 10 июля не предвещал ничего особенного. Как всегда, Иван проснулся рано, открыл окно, из которого дохнуло на него утренней свежестью. Проснулись и его товарищи по комнате — Саша Иванов и Аркадий Логинов.

— Где это вы все пропадаете?

— Если хочешь, пойдем с нами.

— Посмотрим, — неопределенно ответил он.

Когда они заканчивали свой немудреный завтрак, в дверь постучали. Вошли Клава и Арсений.

Клава, приветствуя всех, обратилась к Ивану:

— Мы пришли пригласить тебя погулять — сегодня прекрасный день.

Иван посмотрел на своих соседей и, вспомнив, что он им ничего не обещал, решительно ответил: — Согласен.

— Куда мы идем? — спросил он, когда они вышли на улицу.

— А это уж куда захочу я, — игриво произнесла она. Дойдя до Покровской улицы, Клава повернула направо. — Что-то мы давно не были на Мотовилихе. Как считаешь?

Ребята промолчали, отдавая себя в полное распоряжение девушки и догадываясь уже, что это непростая прогулка.

— Может быть, все-таки откроешь тайну нашего похода? — нарушил молчание Арсений.

— Какой ты нетерпеливый! — и уже вполголоса, серьезно:

— Мы идем на митинг.

— Где он будет?

— На «вышке».

— Что это за «вышка»? — спросил Иван, но Клава не ответила.

Со всех улиц люди шли в сторону завода. Вдали показалась Мотовилиха, окруженная с трех сторон рвами, в которых, как птичьи гнезда, примостились домики. Многие были совсем ветхие, казалось, что они вот-вот свалятся вниз. Чем ближе подходили к Мотовилихе, тем больше становилось народу. Но не к заводу шли люди, а к «вышке» — так называли высокий холм невдалеке от завода, с часовенкой на вершине. К ней вела крутая лестница.

— Это товарищ Быков, — сказала Клава, указывая на выступавшего, когда они поднялись на самый верх.

Вокруг Быкова стояли рабочие, женщины, подростки. Он убеждал:

— Стачка должна продолжаться!

Приняв решение о продолжении стачки, стали выбирать делегацию к горному начальнику Строльману.

— Обросимова Петра Матвеевича!

— Борчанинова Александра!

— Митрофанова!!! — раздавались голоса.

В толпе появились полицейские.

— Разойдись!!!

И вдруг крик:

— Казаки!!!

По большой улице мчался взвод казаков. Казаки ворвались на «вышку» со стороны завода, размахивая шашками.

Вперед выступил старый рабочий Лука Иванович Борчанинов. Казак замахнулся и с размаху ударил его. Толпа охнула. Озверевшие казаки продолжали размахивать шашками, нанося удары.

Крики, стоны, плач.

Когда упал старик Борчанинов, к нему бросился его сын Павел. Подбежали еще рабочие, некоторые сами раненные, но они стеной заслонили тело товарища. Впереди с оружием встал Митрофанов, к нему сразу же присоединилась молодежь. Здесь же стояли Арсений, Клава, Иван. И перед этой окровавленной стеной остановились казаки, отступили.

— Сегодня в семь вечера там же, — чуть слышный шепот Кирсановой. Каждый из них знал, кого и как нужно известить.

Встреча была короткой. Собравшиеся почтили память Луки Ивановича и единодушно решили принять участие в похоронах.

Иван заметил нового товарища. Знакомясь, тот назвался:

— Товарищ Валерий. — И только через несколько лет узнает Иван его настоящее имя — Леонид Исакович Вайнер.

Через два дня состоялись похороны Луки Ивановича Борчанинова. Женщины бережно положили на гроб черную ленту, на которой было написано: «Жертва царского произвола».

Полицейский надзиратель Кочев приказал:

— Убрать! — но рабочие не допустили полицейских к гробу товарища. Похороны превратились в огромную демонстрацию. На могиле пели «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»

Начались занятия на курсах, но события на Мотовилихе долго еще оставались в памяти Ивана. С первых дней учебы он сблизился с Володей Урасовым и другими ребятами, состоящими в нелегальной организации училища.

На одну из очередных нелегальных встреч Иван Малышев отправился вместе с гимназисткой Марусей Калугиной — тоже членом организации.

— Говорить можно только шепотом, — предупредил товарищ Валерий. Как старший товарищ, он счел своим долгом познакомить их с обстановкой; прежде чем перейти непосредственно к заданию.

— 17 октября, — начал он, — царь Николай II подписал манифест, в котором обещал народу «гражданскую свободу».

— Скажите, пожалуйста, что такое «гражданская свобода»? — перебила Маруся.

— Это — свобода слова, собраний, союзов, неприкосновенность личности…

— Значит, арестов больше не будет?

— Да в том-то и дело, ребята, что этот манифест — обман для народа. Наша партия и передовые рабочие не верят этим обещаниям царя, а чтобы это понимали все, партийный комитет обратился к трудящимся нашего города — продолжать борьбу за свои права. И это обращение завтра утром должны увидеть все.

— Я понял, товарищ Валерий! Согласен ночью расклеить листовки, — твердо сказал Иван.

— Я в этом не сомневался. Но это задание нужно выполнить так, чтобы никто не увидел тех, кто это сделал. Вы встали на очень опасный путь революционера-подпольщика, который должен быть готов, если это потребуется, стать актером. Да-да, самым настоящим актером. К примеру, сыграть роль полицейского, торгаша, или вот как я — часовых дел мастера.

Рисунки С. Сухова

Они ловили каждое слово Валерия, еще не понимая, зачем он говорит об этом сейчас, когда дорога каждая минута. А он продолжал:

— Итак, запомните: для прохожих, а я надеюсь, что их будет не так уж много, вы — влюблены, и потому бродите по городу, не замечая ни времени, ни холода. Расклеивать листовки — только в том случае, если улица безлюдна. И последнее: листовки обязательно должны быть у кафедрального собора, где завтра должен состояться митинг, на Покровском проспекте, у пристани. Вопросы есть?

— А на Мотовилихе?

— Это задание для других. Если все ясно, остается пожелать вам счастливого пути. И, как говорят, — ни пуха ни пера!

Город спал. Тусклые фонари едва освещали центральные улицы. Никого не встретив, Иван и Маруся дошли до Покровского проспекта и свободно наклеили первую листовку.

— Совсем просто, — улыбнулась Маруся, но радость ее была преждевременной. Приблизившись к следующему перекрестку, они издали различили отдельных прохожих.

— Последи, — сказал Иван, доставая листовку. В тот момент, когда она была уже наклеена, Маруся прошептала:

— Идут!

Отступать было некуда. Иван, заслонив собой листовку, неумело обнял Марусю.

— Ты самая хорошая девушка, — громко сказал он первые пришедшие на ум слова.

Мимо проходили двое солидных мужчин. Один из них, с массивной тростью, проворчал:

— Куда смотрит гимназия?

— А, действительно, сударыня, куда смотрит ваша гимназия? — весело спросил спутницу Иван, когда опасность миновала.

— Туда же, сударь, куда и ваши курсы.

Обоим стало смешно, страхе — как не бывало. Улица за улицей шли они, выполняя задание партийного комитета. Белели листовки на перекрестках Покровской улицы, у кафедрального собора. Оставалась последняя — для пристани.

— Городовой! — заметил издали Иван.

— Постараюсь отвлечь его, — сказала Маруся и смело пошла к пристани, наскоро придумывая историю заблудившейся провинциалки. Даже прослезилась, демонстрируя городовому свою растерянность, чем окончательно разжалобила его и увела за собой.

Листовки звали:

Учащаяся молодежь тоже была захвачена волной революционных событий, связанных с выпуском царского манифеста. Уходили с занятий, то в одном, то в другом учебном заведении стихийно возникали собрания, на которых читали листовки партии социал-демократов, пели революционные песни. На городской ученической конференции приняли резолюцию:

— Полная свобода совести, слова, печати, союзов, собраний.

— Неприкосновенность личности.

— Всеобщее бесплатное обязательное начальное обучение.

— Уничтожение сословий и равенство всех перед законом.

— Охрана детского труда.

— Отмена закона божьего и пения царского гимна.

Иван, Володя, Маруся и другие ребята присутствовали на многих собраниях. Клава и Арсений принимали участие в составлении резолюций. Однажды Арсений протянул Ивану тоненькую брошюрку. На обложке стояло: «Тактика уличного боя».

— Мы с Толей Семченко на гектографе отпечатали. Будешь изучать?

— Спрашиваешь!

Несколько раз собирались ребята на занятия. Помогал им осваивать эту науку Алексей Христофорович Митрофанов, с которым они познакомились во время трагических событий на «вышке».

— Молодцы, — говорил он, вспоминая тот день, — не струсили.

Потом Арсений узнал, что в мастерских горнозаводского училища можно познакомиться с оружием. Мальчишки проникли и туда. Стрелять, правда, не пришлось, но обращаться с оружием научились.

Не прошли мимо Мотовилихи и декабрьские события. Ребята были постоянными участниками митингов. Во время вооруженных столкновений без страха врезались в конный строй казаков, и эта детская самоотверженность останавливала карателей. Мальчишки строили баррикады, были среди них раненые, были и убитые. Мотовилиха сражалась от мала до велика, не жалея жизни.

Дрогнуло пермское начальство. В шифрограмме на имя министра внутренних дел пермский управляющий Стрыжевский взывал о помощи: «…прошу посодействовать высылке Мотовилихе пехоты или казаков и разрешить теперь же организовать полицейскую стражу».

И только после того, как прибыло подкрепление, удалось подавить восстание мотовилихинских рабочих. Реакция победила. Начались аресты, погромы. Николай Иванович вынужден был уйти в подполье. За многими ребятами началась слежка, и потому Николай Иванович предложил встречи пока прекратить.

Возобновились занятия на Педагогических курсах, прерванные в дни декабрьских событий. Иван весь ушел в учебу. Незаметно закончилась зима. В один из ясных весенних дней с долгожданной весточкой забежала Маруся:

— Николай Иванович приглашает!

И снова начались регулярные нелегальные встречи. Одна из них запомнилась особо, на всю жизнь. То был день, когда в члены Российской социал-демократической рабочей партии приняли Арсения Зайко-ва и его, Ивана Малышева.

Товарищ Валерий предложил Малышеву рассказать о себе. Он, ограничившись несколькими датами, сказал, что в его жизни нет еще ничего существенного.

Однако Митрофанов не согласился с этим, рассказал об участии Ивана в июльских событиях на «вышке», в декабрьском вооруженном восстании на Мотовилихе.

Митрофанова поддержал и Николай Иванович, вспомнил об успешно выполненном задании — распространении нелегальной литературы среди учащихся. Товарищ Валерий внес предложение:

— Принять Ивана Малышева в члены РСДРП.

И это предложение поддержали все. Ни одного отвода!

Чрезвычайное известие о приезде из Екатеринбурга «Михайлыча»[1] сообщалось немногим, только самым проверенным. Иван уже не раз слышал это имя, и потому с волнением ожидал дня маевки. 1 мая, незаметно для обывателей, по одному стекались люди за Каму. Несколько раз проверяли пароль.

И вот — митинг. Собрались в тесный круг, чтобы не пропустить ни слова. Передние ряды присели, некоторые легли, давая возможность всем не только услышать, но и увидеть небольшую фигуру Михайлыча. Стояли только крайние и постовые. Докладчик подробно, доходчиво объяснял причину поражения Декабрьского вооруженного восстания.

— Сейчас, — говорил он, — перед нами стоит главная задача: техническое, военное обеспечение революции, большая, кропотливая агитационная работа среди солдат.

Митинг был коротким. Оберегали Михайлыча, о приезде которого как-то стало известно полиции. Уже разошлись многие рабочие, ушел и Михайлыч, а ребята не двигались с места. Молчали, словно бережно укладывая в свою память все, что узнали здесь.

Осведомители выследили самых активных участников митинга, и полицейская машина заработала. Арестована Клава Кирсанова, вслед за ней Арсений Зайков, Маруся Калугина… Ивана схватили на улице.

Когда его вызвали на допрос к следователю, он увидел Кирсанову, которая держалась спокойно и изучающе посмотрела на Ивана.

Один за другим следовали вопросы:

— Имя… Звание… Занятие…

Следователь, указывая на Кирсанову, спросил:

— Кто это?

— С этой девицей я не знаком.

— А вот я тебя видела, — все с той же усмешкой сказала она.

— Где? Когда? — насторожился следователь, и она подробно, скорее не для него, а для Ивана, чтобы подготовить его к начатой ей игре, рассказывала, как она не рез наблюдала за курсантами, которые часами простаивали у епархиального училища.

— Вот этот, — продолжала она, — и есть самый главный соблазнитель. Слышала, как он божился, что Вы-краст какую-то монашку.

И тогда он, входя в ее игру, спросил:

— Тебе, что, завидно?

— Я вас о деле спрашиваю! — стукнул по столу следователь. — Когда эта девица приходила к вам на курсы?

— Я ее не видел.

Вошел человек, что-то нашептал следователю и вышел. Следователь, перебирая бумаги, молчал. Иван потом узнал, что человек, который только что был здесь, вернулся с его квартиры, ничего не найдя там. Но и сейчас ему было ясно, что настоящих улик у следователя нет.

На другой день Ивана освободили. Он шел, не замечая улиц, невидящими глазами смотрел на прохожих. Долго бродил вдоль Камы, и, наконец, взглянув на часы, уверенно направился к дому.

— Наконец-то! — приветствовали его товарищи.

— Начальство меня потеряло? — спросил он.

— Начальство ничего не знает, — сказал Саша, — знаем только мы.

— Что же вы знаете?

— На другой день, после твоего исчезновения, — начал свой рассказ Саша, — пришел какой-то человек в потрепанной рабочей одежде, сказал, что видел, как тебя арестовали, и пришел узнать, не осталось ли у тебя каких-либо бумаг, которые могут тебе повредить. Мы показали твою тумбочку, и он быстро-быстро стал перебирать книги, записи. Тут я обратил внимание на его руки, нежные такие, как у барина. У рабочих такие не бывают. Шепнул Аркадию, чтобы он ничего лишнего не болтал. А человек этот и кровать твою обшаривал, потом про девушку спросил, описал ее: точь-в-точь ту, которая к тебе летом приходила.

— Что же ты ответил? — спросил Иван.

— Сказал, что не видел.

— А я, — начал Аркадий, — посмеяться решил. Говорю: к нему со всего города девчонки бегают, разве упомнишь. Он ни одной не упустит. У меня — тоже отбил. Вернется — я с ним рассчитаюсь.

Иван не выдержал, рассмеялся:

— Ты, Аркадий, я вижу, артист.

— Мы ничего про тебя не сказали, — завершил свой рассказ Саша.

— Что же вы про меня знаете?

— Думаешь, не догадываемся, с какими девушками ты встречаешься? Сам же нас на собрание приглашал.

— Чего ж не пошли?

— Ты нам дело настоящее дай, а то — собрание…

— Так на собраниях и говорят о настоящем деле Приближались экзамены, Ивана больше никто не беспокоил, но он мучительно переживал оторванность от всего, что было дорого ему, от тех, с кем был связан весь этот тревожный год. Наконец, он решился проверить известные ему адреса, но условные знаки предупреждали об опасности, и он вынужден был проходить мимо.

А там подошли экзамены. Иван сдал их успешно, получил звание: «Учитель начального училища» и направление — в село Фоминское Махневской волости.

До Махнево был долгий путь поездом, а до Фоминки нужно было еще брать лошадей.

— Из Фоминки мы, Лаптев Федор Васильевич, — представился возчик. — А вы, извините, кто будете?

— Учителем к вам еду, — ответил Иван, назвав себя.

В дороге возчик разговорился, даже советы Ивану давал:

— Вы перво-наперво явитесь к Павлу Ивановичу Реутову — он у нас главный воротила. Строг, всех непослушных в солдаты отправляет.

— Кто же он сам-то? — спросил Иван.

— Волостной писарь.

— Мне директор школы нужен, а не писарь.

— Да вы не серчайте, Иван Михайлович. Директор школы сейчас все одно в Екатеринбурге, а на квартиру определяет Павел Иванович.

Реутов Ивану не понравился: тучный мужик в огромных очках, с гусиным пером за ухом. Он не спеша посмотрел бумаги, для чего-то взял перо, потом снова водворил его на прежнее место и определил нового учителя на жительство к Таисии Васильевне Новоселовой.

В дверь постучали. Вошла немолодая, аккуратно одетая женщина, с подобранными в высокую прическу седеющими волосами. Представилась:

— Директор школы Агния Ивановна Золотавина.

Иван предложил ей стул.

— Расскажите мне о себе, — сказала она просто.

— Иван Михайлович Малышев, родился в 1889 году, окончил Пермские педагогические курсы…

— Хорошо, что приехали. Плохо у нас с учителями, не задерживаются. А вы-то, Иван Михайлович, надолго?

— Поживем — увидим.

— Ну что ж, завтра приходите в школу, там обо всем и поговорим.

На другой день Агния Ивановна рассказала о школе, созданной в 1876 году учителем Александром Ивановичем Мартыновым, о трудностях, которые пришлось ему преодолеть.

— Оттого и стал он самым уважаемым человеком на селе, — продолжала она, — возненавидел его Реутов, житья не давал. Пришлось ему уехать в Махнево, а через год и умер.

И начался первый школьный год. Дни летели быстро. Иногда Иван после уроков бродил с ребятами лесом, полем, рассказывал «Царя Салтана», «Бориса Годунова», читал Тургенева, Чехова. Называл ласково: Колюша, Дашутка. Всякое у них дома бывает: многие едят не досыта, у иных отцы пьяницы.

Долго приглядывался новый учитель к Агнии Ивановне, пока не пришла твердая уверенность: это свой человек. Так оно и оказалось. Но встречались не у нее. Жил наискосок от школы в ветхом домишке, почти на краю села, портной, по происхождению зырянин, Павел Савванеевич Кочев. Еще в молодые годы перебрался он с братом неведомо почему из Вологодской губернии, да так здесь и остался. Шитьем он почти не занимался, больше охотой на уток да рыбалкой, но по старинке называли его портным. Заказчиков к нему ходило немало: кто за рыбой, кто за утками, а кто и по портновскому делу уговорит. Для конспиративной квартиры место было удобное.

Жена Кочева Феодосия Федоровна, женщина грамотная, иногда и сама читала вслух.

Кружок Золотавиной посещали Лаптев, акушерка Фатима Степановна, брат Кочева Евгений — весельчак, сочинитель прибауток всяких, иногда и крамольных:

это он о грозном Реутове…

В один из воскресных дней Агния Ивановна пригласила Ивана в Махнево, где познакомила его с семьей Плюхиных. Хозяин был человеком подтянутым, носил выгоревшую, но всегда чисто выстиранную военную форму. Жена его — женщина образованная, из дворян. Познакомились они в Москве во время его службы в армии. Отслужив срок, выкрал Плюхин девушку из родительского дома. Жили они много лет в любви и согласии, были людьми общительными. Со всей волости приходили к ним жители послушать новости, почитать книги. Знакомство с Золотавиной дало определенное направление этим встречам — стала проникать к ним и нелегальная литература. И вот теперь эти сходки стал посещать и Малышев.

С наступлением весны возобновилось строительство моста через реку Тагил. Сходки устраивали в лесу. 1 мая организовали митинг, «а котором Иван сделал свой первый в жизни доклад о положении в России, о революции 1905 года, о причинах ее поражения.

Закончился учебный год. Иван стал чаще бывать в Махнево. Познакомился с местной молодежью, которая обычно устраивала вечеринки в доме купца Калинова. Здесь много говорили о Москве, Петербурге, читали стихи, пели. Скоро заметили, что у Ивана сильный и даже красивый голос, просили его петь. Случалось, что он исполнял это желание, но чаще предлагал петь вместе русские песни.

Возвращаясь из Махнево, Иван обычно заезжал к Павлу Савванеевичу, который был школьным кучером. По своим личным делам Иван чаще ездил один, и Павел Савванеевич, заслышав ездока, выходил на крыльцо. На этот раз его не оказалось на своем обычном месте. Иван зашел в дом и увидел Феодосию Федоровну всю в слезах.

— Не успела я убрать с дороги кур, — поведала она, — подавил окаянный всех начисто, и с меня же велел штраф взять.

Иван повернул лошадь и к земскому начальнику. Что произошло между нами — не рассказывал, да и самому вспоминать об этой встрече не хотелось. Одно только сказал:

— Не возьмет он с вас штрафа, Феодосия Федоровна. — А про себя подумал, что, наверное, не следовало бы так резко разговаривать, даром это не пройдет. И скоро убедился в этом, ловя на себе подозрительные взгляды Реутова.

Дождливой осенней ночью раздался оглушительный стук в дверь школы.

Сторожиха Анна Михайловна Белкина, вглядываясь в темноту, узнала Филата Реутова, сына волостного писаря.

— Отворяй, — кричали за дверью.

— Да кто вы?

— Отворяй скорее, а то плохо тебе будет.

Ничего не оставалось делать, как впустить непрошеных гостей. Вошли двое солдат с шашками, а Филат держал топор. Оттолкнув сторожиху, вошедшие ворвались в классы. Выворачивали половицы, выкидывали книги, тетради из шкафа.

— Зажги еще лампу, — потребовал Филат.

Спустились в подполье, рыли землю. Женщина в ужасе смотрела на все это, не смея молвить слова. Наконец, ничего не взяв с собой, они ушли.

Всю ночь Анна Михайловна приводила в порядок школу: убирала, мыла, скребла.

— Что-то скажет Агния Ивановна?

Но ни Золотавина, ни Малышев в школу в этот день не пришли. Не было их и назавтра. А скоро вся Фоминка узнала об их аресте.

Через несколько дней Феодосия Федоровна собрала денег, испекла буханку хлеба, и Павел Савванеевич пешком пошел за 110 верст в верхотурскую тюрьму. Вернулся он со страшной вестью:

— Заказывай, Федоровна, молебны. Нету их в живых…

Долго после этого печального известия с болью вспоминали дети своего доброго учителя, не подозревая, что жив Иван Михайлович — обманули их тюремщики. Пройдет несколько лет, и услышат фоминцы про него. А некоторым доведется и встретить: кому в Екатеринбурге, где будет он избран председателем городского комитета партии, кому в жарких боях против дутовщины и белочехов, расчищающих путь Колчаку, доведется узнать комиссара Малышева.