Шоколад

Глава 14. Обратно

Назар сделал невозможное, каким-то образом облегчил моё состояние, уменьшил груз вины, тоски, ненависти, гнева, что-то подправив в моих извилинах, освободил из плена бессилия и злости, вывел за руку на новую дорогу.

Я вышла из «тёмной комнаты» как после наркоза. Немного посидела на диванчике около администратора, пока Пасечник общался с Назаром. Убегать, прятаться, просить о помощи не пришло в голову. Я сидела на диване, ощущая себя в каком-то ином теле, словно, Назар пересобрал меня из моих же частей и получил другую, обновлённую версию. Вскоре хмурый Пасечник покинул кабинет, и мы вышли на улицу. По бокам лестницы был устроен цветник из алисума, бархатцев и петуний. Когда мы заходили сюда, я их даже не заметила! От наслаждения густым медовым запахом алисума я прикрыла глаза.

— Майя, пожалуйста, не делай глупости. Мы сейчас поедем в суд, где ты напишешь заявление о пересмотре дела. Тебе надо снять судимость, у меня есть доказательства.

Который раз Пасечник бомбанул по мне без предупреждения. Я чуть не свалилась на ступеньках лестницы, он подхватил меня, удержал. Неужели это возможно? Неужели это случится сегодня? Неужели случится? Ужасы колонии померкли после слов полковника, я была готова упасть перед ним на колени, обливаясь слезами благодарности. Поддерживая меня словно больную, он аккуратно повёл меня к машине.

Мы приехали к зданию суда, где мне вынесли обвинительный приговор. Следующие два часа я писала заявление, делала ошибки, комкала листы, пила воду, которую носил Пасечник из автомата, дрожащей рукой выводила слова, путалась, ошибалась и вновь писала: указала время и место аварии, имя двоюродной сестры и её жениха, время вылета самолёта, погодные условия, причину, по которой взбесился муж и другие обстоятельства. Также написала, почему оговорила себя. Домохозяйка, нахожусь на содержании мужа, сын идёт в первый класс, планировала побыть этот год с ним.

Когда все процедуры были сделаны, до закрытия суда осталось десять минут. Я вышла следом за мужчиной из здания обессиленная, взмокшая и выжатая как лимон. Духота, волнение, слёзы сделали своё дело.

— Ты не думала развестись с Бортником? — спросил полковник, когда мы подошли к чёрному джипу.

Записка мужа покинула мой внутренний карман и легла в ладонь Петра. Он развернул её и прочитал. Со стороны могло показаться, что он остался безучастным, но я увидела, как напряглись широкие плечи, губы сжались чуть сильнее, пальцы стиснули мятый листок. Я быстро научилась различать эмоции на этой бесстрастной маске.

Кто-то стучал на меня из колонии

Глаза Пасечника полыхнули яростью.

— Разберёмся, — процедил сквозь зубы. — Я, конечно, понимаю, что ты не можешь говорить. Но почему заблокирован твой номер? С тобой невозможно связаться. Могут ведь позвонить из…, да хоть откуда.

Из органов опеки, чего уж. Если муж захотел лишить меня родительских прав, то будут проверять. У меня судимость, только что вышла на свободу, без жилья и работы — мне опасно доверять ребёнка, не на что его содержать.

— Можно писать, если не можешь говорить.

Разлука с телефоном меньшее, о чём можно жалеть. Без телефона, конечно, сначала было что-то вроде ломки, потом потребность исчезла. Только вот сын — моё солнышко…, его бы единственного я хотела услышать, получить от него весточку, но, скорее всего, муж давно позаботился о том, чтобы этого не случилось.

Наедине с собою я тупо расковыривала бесчисленные раны, и никто, ни один человечек из внешнего мира не мешал мне страдать. Словно через увеличительное стекло я рассматривала свою никчемную жизнь, гоняя туда — сюда кадры кино, ища причины и ошибки. Лежать в тишине, крутить как в центрифуге бесконечные образы, понимать насколько жалкое существование я вела и что в итоге получила, стало нескончаемой, мазохистской пыткой. Телефон стал не нужен.

Последнее время Пасечник как будто читал мои мысли. Покрутив в руках мой телефон, который я ему передала, он посмотрел на меня.

— Зарядки нет?

Я кивнула. Вопрос с зарядкой Пасечник решил быстро. Добравшись до дома, подключив мой почти три месяца немой телефон, мы сели ужинать шашлыками и пиццей. Забота Пасечника заставила меня напрячься, эйфория ушла, я не понимала с его стороны причины помогать мне. Кроме одной…

Тишину, царившую на кухне, разорвал звонок моего телефона. Звонил муж. Показала Пасечнику экран.

— Разблокируй. Я отвечу.

Приложила средний палец к сканеру, подала мужчине. Он нажал громкую связь.

— Алло.

Трубка молчала.

— Я же сказал тебе не приближаться. Это означает, не звонить и не писать. Тебе какую руку сломать? — посмотрев на меня, громко спросил, — он левша или правша?

С чего он взял, что я одобряю его вмешательство. Я не хочу, чтобы он ломал мужу руку. Пасечник оценил мои сведённые брови, резко оборвал разговор.

— Жди.

Сбросил звонок, положил телефон на стол и вгрызся в шашлык. Мне показалось, что я уже слышу звук треснувшей кости. Муж скажет, что по моей указке сломали руку, и ему поверят. Я взяла телефон, Пасечник перехватил мою ладонь.

— Стоп. Про членовредительство забудь, я просто пугал. Контакт мужа не удаляй. Он может понадобиться. Я сам буду с ним говорить. Завтра я уеду на целый день. Ключи оставлю, но из квартиры постарайся не выходить, дверь никому не открывай. Кухня, телевизор и всё остальное в твоём распоряжении.

Этой ночью я спала крепко без сновидений и проснулась, когда хлопнула входная дверь. Находится в обычной квартире, пусть полупустой, но с санузлом и ванной для меня было сродни фантастике. Убогие условия, в которых я провела последние месяцы, казалось, навсегда останутся в моей жизни. За неделю я смирилась с квартирой, куда выселил меня муж, предполагая, что следующее жильё, возможно, будет на улице.

Телефон не беспокоил, я поставила его на вибрацию. В холодильнике нашлись масло, сыр и вчерашние шашлыки. Черный кофе я выпила без удовольствия, так как любила с молоком, а его не нашлось. После завтрака прошлась по квартире в поисках присутствия женщины. Ничего не говорило о том, что в этом доме она когда-то появлялась. Всё аскетично и просто. Видно, что и хозяин бывал здесь не часто. На открытых полках стояли немногочисленные книги, в основном классика. Скорее всего, библиотека, доставшаяся от родителей. Кто сейчас читает «Горе от ума» Грибоедова? Просто смешно.

Я набрала полную ванну горячей воды, периодически добавляя кипяток, долго лежала в ней пока не сморщилась кожа на ладонях. Когда ещё придётся помыться в человеческих условиях? Распаренная и разморённая я прилегла на кровать, положив рядом телефон. Экран засветился, пришло сообщение из банка: Пётр Григорьевич П. перевёл двести тысяч рублей. Зависнув, я тупо смотрела на экран. Двести тысяч от Пасечника? Двести тысяч? Как это понимать?

Муж переводил мне необходимые суммы для покупки продуктов, оплаты жилья, кружков и развлечений для сына. Это было тридцать — сорок тысяч ежемесячно. Но двести? Для меня это была заоблачная сумма. С деньгами мне будет проще решить вопрос о съёме жилья, легче забрать сына. Внутри всё затряслось от накатившей эйфории. Планы построения новой жизни захватили меня, я лихорадочно стала листать цены за аренду двухкомнатных квартир, прикидывая возможности.

Уже начала набирать смс риэлтору, когда дверь стукнула. Сердце подпрыгнуло с ней в такт. Через несколько минут появился Пётр. Он вымыл руки в раковине, повернулся ко мне, оценил моё сияющее лицо.

— Ты получила перевод и очень рада.

От волнения я чувствовала, как горят щёки, уши и даже шея. Согласно закивала головой.

— Не хочешь ничего спросить?

Улыбка слетела с моего лица. Восторг, благодарность, радость схлынули приливной волной, я поняла, откуда деньги. От мужа!

— Я никому не ломал руку и не требовал компенсации, если ты только что об этом подумала. Клянусь, я его даже не видел. Это мои деньги тебе.

Дыхание сбилось, сердце пустилось вскачь.

— Я хочу, чтобы мы стали мужем и женой. Подали заявление. Нам смогут всё быстро оформить.

Что? Зачем?

Меня разом прошиб холодный пот. Я не могла поверить в то, что он сказал. Какой-то бред! Чушь! Глупость!

— Для суда о лишении прав важно, что ты замужем. Замужнюю женщину не обвинят в развратном, неподобающем поведении. Во-вторых, если ты пока не сможешь работать, я способен обеспечить семью, это тоже обязательно смотрят. В-третьих, твой сын сейчас в кадетской школе, у руководства есть предписание насчёт тебя. Ты не сможешь с ним увидеться в ближайшее время. В-четвёртых, как жена ты будешь официально под моей защитой. И в-пятых. Мы спокойно возвратимся в колонию, где тебе будет безопасно.

На столешницу упала красная капля, из носа потекла тёплая жидкость. Подхватила рукой — кровотечение. Однажды после недельного прессинга и моего покорного самоуничтожения, у меня случилось настолько сильное кровотечение из носа, что пришлось вызывать скорую помощь. Муж тогда невольно сбавил обороты. Сегодня случился вполне лайтовый вариант. Справлюсь.

Пасечник поднялся, намочил полотенце в холодной воде и подал мне.

— Голову запрокинь.

Кровотечение продолжалось. Я не суетилась, не нервничала, не изображала конец света, хотя конец света с надписью «выход» засветился в моей голове. Окровавленные салфетки горкой копились передо мной на столе. Пасечник, прислонившись к кухонной тумбе, молча пил чёрный кофе. Я посмотрела на его каменное выражение лица.

В-пятых не будет. Хоть убей.

Чётким, размеренным движением он вымыл чашку, перевернул вверх дном и поставил на сушильный коврик. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Танк, который не заметил под гусеницами бабочку.

— Я не смогу остаться здесь и защитить тебя. Твой муж, как только получит повестку или ему позвонят из суда, примет меры. Ему светит реальный срок, я думаю, он будет в бешенстве. Есть ещё Стас. Я не хочу тебя пугать, но в колонии сейчас самое безопасное место. Как только назначат суд, мы вернёмся. Я нанял адвоката, он будет вести дело, в твоём присутствии сейчас нет необходимости.

Как у моего бывшего мужа: чётко, аргументировано и убедительно.

— Тебе придётся сидеть взаперти месяц или два. Но я, например, найду сто способов вытащить тебя на улицу или попасть в квартиру. Подумай. Ты будешь здесь одна и абсолютно беззащитна.

Кровотечение закончилось, я вставила в ноздрю трубочку, свёрнутую из кусочка салфетки, взяла паспорт, телефон и пошла за своим пакетом в спальню. Не говоря ни слова, вышла в коридор, обулась, немного повозившись с замком, открыла дверь. Пасечник, сложив руки на груди, стоял в коридоре, молча наблюдал за мной.

Дверь захлопнулась, я пошла пешком по лестнице. Пройдя несколько этажей, осела на пол, на площадке между этажами. Привалилась к стене и закрыла глаза.

Отдохну. Чуть-чуть

Деньги есть, найду на первое время хостел, сниму квартиру. Заберу Даню. Ему нельзя в интернате, у него энурез…. Мы будем вместе, всё получится,… нам никто не нужен,…пусть убираются…

Очнулась я на руках у Пасечника, когда он внёс меня в спальню и положил на кровать. Ощущение вялости, опустошения и ноющей головной боли отрезали путь к бегству. Мужчина снял с меня кроссовки, дотронулся до ступней.

— Ноги ледяные, опять заболеешь.

Аккуратно стянул носки, начал разминать стопу, я не отдёрнула ногу. Раньше меня раздражала близость мужчины, за любым прикосновением я видела только сексуальное желание. Сейчас я не чувствовала в спокойных, мягких поглаживаниях требование чего-то большего. Жесткие пальцы разминали ступню не очень умело, зато тщательно сантиметр за сантиметром. А потом он наклонился и поцеловал подъём к щиколотке, я дёрнулсь.

— Тихо, тихо… лежи.

Он снова принялся откровенно покрывать поцелуями каждый палец, край ступни и чувствительное местечко в середине подъёма, не прекращая гладить и растирать. Потом взялся за вторую ступню.

Я не ждала от мужа ничего, кроме боли. А сейчас мир рассыпался на осколки, поворачиваясь ко мне неведомой гранью. Меня било в ознобе. Или это был не озноб? По телу покатилась томная волна, лишающая сопротивления. Я должна оттолкнуть его, сбросить с себя его руки. Что меня мучает? Моя собственная память? Страх опять ощутить боль? Я устала бояться. Не победить, а проиграть вдруг показалось не страшно.

Он поднял голову, наши глаза встретились.

— Согрелась?

Он поднялся и сел рядом, глядя на меня с затаённой тоскливой жадностью.

— Расслабься.

Умом я понимала, что Пасечник опасен, меня должен пугать этот вожделеющий взгляд, но дурман, проникший в тело, заставлял желать большего. Мягкие губы накрыли мои лёгким и нежным поцелуем. Я приняла поцелуй добровольно, забыв обиды и ненависть, утонув в качающих неторопливых объятиях.

Ярко светило солнце, под ногами был травяной ковёр, место было знакомо. Я хотела вспомнить, но озарение, мелькнувшее в памяти, исчезло. Меня отвлекли поцелуи, мягкие скольжения рук по телу, шорох одежды и стальные глаза, завораживающие и опасные.

— Не надо вспоминать. Память — это больно.

Он ласкал меня губами и ладонями, безмолвно уговаривал отдаться в его власть, поверить и расслабиться. Боль уйдёт из памяти, раны души заживут, забудется стыд, вина, страх. Я словно раздвоилась. Смутно помня что-то ужасное, сливалась в нежном, страстном поцелуе, вступая на неизведанную, незнакомую тропу, начиная всё сначала.

— Прошу тебя…

Так просит воды одинокий путник, проведший в пустыне века без неё.

— Можно?

Тёплая гладкость кожи была знакомой, будто когда-то я знала эти изгибы, родинку на левой стороне груди, широкие напряжённые плечи. Его руки пропускали сквозь пальцы мои пряди с трепетной нежностью, я отвечала поцелуями, чувствуя на губах солёный вкус моих слёз. Неловкость первого узнавания растворилась между двумя обнажёнными телами. Хрупкость первого прикосновения перерастала во всепоглощающую страсть.

Всё случилось само собой, как и должно быть. Я не успела испугаться, как почувствовала проникновение, и застонала, раскрываясь сильнее, позволяя войти полностью. Это было как в первый раз. Правильный, настоящий первый раз моей испуганной, не верящей в сказки женской сущности. С упоением и отчаянием я принимала его, зная, что ничего никогда не будет между нами. Знать и сдаваться — было величайшей ошибкой и единственно верным выбором. Я доверилась ему, сдалась полностью и окончательно. Сдалась его настойчивым прикосновения, жадным поцелуям, нежным, бережным, иступлённым движениям.

Я взмыла вверх на небесных качелях, вылетела в открытый космос, оставляя во Вселенной яркий росчерк вспыхнувшей и погасшей кометы. Скрытый в вечности, благословенный момент близости вычеркнул прошлое, даровав забвение, оставив меня в счастливой беспамятной эйфории до утра.

Я проснулась, ощущая тяжесть руки на животе. Пётр лежал на боку, не прижимаясь ко мне. Повернув голову, я всмотрелась в его даже во сне строгое выражение лица. Спит настолько чутко, что проснуться может от любого шороха. Убаюканная ночью нежностью и какой-то странной обречённостью мужчины, я поняла, он тоже знает — наша близость только на одну ночь.

Прислушалась к себе. Болезненный бесконечный страх перед ним исчез. Нежный доктор наложил швы на незаживающую рану, и она затянулась подсыхающей, саднящей корочкой. Ночью я обнажила не только тело, но и душу. Доверилась ему, и всё случилось, как должно быть по-настоящему между мужчиной и женщиной.

Странно, сейчас я лежала голой, и не боялась его поползновений. Небесный часовщик сжалился над маленькой пчёлкой, и ей не пришлось ждать восьмидесяти лет, чтобы на исходе жизни позволить себе накрасить губы красной помадой.

Интересно, как он поведёт себя, когда проснётся? Я смотрела на чуть смуглую кожу, темные ресницы, на очертания скул и губ, на тёмные волосы, жесткость которых я проверила ночью. Он был моим палачом и спасителем — ужасная, бомбическая смесь. Нельзя привязываться к нему, нельзя возвращаться туда. Пасечник, как бездна внедрился в меня гораздо сильнее, чем я предполагала, просочился в кровь бесконечной тоской и неразгаданной тайной. Только сейчас, осознав глубину ловушки, я поняла, что сама себя в неё загнала.

Ночью всё произошло как в сладком дурмане, смягчило остроту воспоминаний, затуманило разум. Да, хотелось расслабиться, довериться и ни о чём не думать. Но возвращаться в колонию, из которой я еле вырвалась? Никогда, ни за что…, мне надо к сыну, прямо сейчас.

Мгновения уходили, исчезали, лишали меня смелости. Я чуть сдвинулась, перевела дух, выползла из-под руки полковника, оставшись лежать на самом краешке кровати.

— Доброе утро, — негромко произнёс он и открыл глаза. — Я сейчас приготовлю завтрак.

Было глупо вскакивать голышом, хватать одежду и убегать.

— Ты можешь не смотреть на меня так испуганно?

Нет. Ты начальник колонии

Пасечник не стал родным после ночной близости. Доверие — не оргазм, не вспышка на солнце, не двести тысяч, хотя они очень грели сердце. Я по-прежнему не знала этого человека. Сказав нестандартному психологу Назару, что полковник не опасен, я ошиблась. Его желание увезти меня в колонию было смертельно опасно. Колония не сломила меня физически, но моя психика была на пределе. Я сама не верила в то, что выдержала. Сейчас полковник, судя по его взгляду, хотел продолжить эксперимент.

— Я понял, — со знакомой ледяной интонацией ответил мужчина. Откинул одеяло, встал с кровати и вышел из комнаты.

Я не закрыла глаза, не смутилась, глядя на его атлетическую совершенную спину, на четкие проработанные мышцы. Достойный мужской экземпляр, подаривший мне незабываемую ночь нежности — единственную прекрасную ночь в моей жизни, которая больше не повторится.

События этой ночи лучше спрятать в дальний карман памяти. Возможно, когда-нибудь они согреют меня, как согревает тепло затухающего камина или тёплый толстый плед, или горячий душистый чай. Но не сейчас! Не сейчас, когда мужчина рядом. От него фонило опасностью, как от ядерного реактора. Страх, что этот человек сделает всё по-своему, сбивал все мои благие настройки. Я знала жесткого, сурового начальника, помнила все его поступки. Люди не меняются — это надо зарубить на носу.

Когда я пришла на кухню, на столе уже ждал завтрак: яичница и бутерброды. Полковник молча посмотрел на мои многострадальные серые спортивные штаны и оранжевую футболку. Вещами я так и не обзавелась.

— Что будешь? Чай, кофе?

Хотелось бы кофе, но я люблю с молоком. Об этом знать ему не обязательно.

Ответом стало моё неловкое пожатие плечами. Какая разница, что я буду пить?

— Чай?

Да

Я через силу улыбнулась и кивнула.

Надеюсь, что сейчас мы вместе за столом последний раз. Завтрак продолжился в полном молчании. Временами я исподтишка смотрела на полковника, надеясь прочитать ход его мыслей и дальнейшие действия. Он сосредоточено ел, полностью отстранившись от меня. Стало неуютно, как будто я не оправдала его ожиданий. Напряжение между нами стало почти осязаемым. Пора прощаться.

С трудом протолкнув в сжавшееся горло последний глоток жидкости, потерявшей для меня вкус, решила встать.

— Не торопись, Майя.

Встать не получалось, жалко улыбнулась своей неловкости, посмотрела на расплывающееся в глазах хмурое лицо полковника и… улетела.