Шоколад

Глава 17. Она

Стук раздражал, пробивался под закрытые веки, отзывался болью в голове. С усилием открыла глаза и поняла, что лежу на носилках в проходе вертушки с перевязанной грудью. Рядом сидел Витька, отвернувшись к окну. Он, видимо, обязан был сопровождать…. Я жива, меня везут в город. Вертушка рычала так громко, хотелось попросить избавить меня от этого звука, хоть чем-нибудь заткнуть уши.

Док, словно почувствовав, что я открыла глаза, взглянул на меня с каким-то тревожно — напряжённым ожиданием. На скуле дока расплылся синяк. Сейчас даже не вспомню, задела я кого-либо или нет, жаль волчару не задавила. Док поднялся и, слегка пошатываясь, исчез. От слабости снова прикрыла веки. Чьи-то пальцы коснулись руки, погладили её. От кого такие нежности? Надо мной склонился полковник.

Мы как давние любовники уставились друг на друга. Ему больно? Он привёз меня в колонию, чтобы уничтожить, и ему больно? Всё-таки я переиграла Пасечника. Триумфа не чувствовала, глядя в его осунувшееся лицо. Странно, конечно, почему он здесь? Или меня везут в тюремную больницу? От этой мысли тяжесть в груди усилилась. Хватит мучать себя, я устала бороться, всё равно будет так, как решит этот человек. Лучше опять в тишину.

Следующий раз я очнулась в просторной больничной палате с катетером в руке. Моя кровать была единственной в светлой комнате с персиковыми стенами и большим трёхстворчатым окном с жалюзи. Сбоку послышался шорох и на стул, стоящий рядом с кроватью, сел полковник в белом халате поверх формы. До сих пор не привыкла к его взгляду стальных глаз, сверлящих меня словно сканер, желающий проникнуть в самые потаённые уголки моих мыслей.

— Привет. Ждал, когда придёшь в себя после операции. Доктор сказал, что она прошла успешно.

Значит, прооперировали. Боль в грудной клетке и плече подсказала, так и есть — жить буду. Пасечник вдруг наклонился и прижался лбом к моей руке. От простого жеста в горле образовался ком. Зачем… так? Он переживал? Может всё, что я надумала про него — неправда? Что за морок вокруг меня?

Тяжело вздохнув, Пасечник распрямился.

— Извини, если напугал.

Посмотрел на меня, потом на мою руку, безвольно лежащую поверх одеяла, качнулся вперёд, остановился. Возникло ощущение, что он хочет прикоснуться ко мне и… не имеет права.

— Знаешь, это довольно трудно всё время говорить одному. Читать эмоции на твоём лице, сказать так, чтобы увидеть хотя бы «да» или «нет», понять, что стоит за ними. Понять, о чём ты думаешь. Ты потеряла голос после ямы?

Да

— Я долго принимал твоё молчание за месть. Меня это не то, что выводило из себя, меня корёжило, выворачивало наизнанку. Так часто бывает. Человек не виноват, но виноват. Я должен был отпустить тебя с теми женщинами. Нет. Гораздо раньше.

Когда узнал правду про аварию

— Когда увидел тебя утром после землетрясения. Именно тогда я должен был освободить тебя.

Я этого ждала

— Но, случилось это поганое но…Оно всегда случается, чтобы потом, ты как проклятый, минута за минутой прокручивал поступки в голове, пытаясь изменить то, что изменить невозможно. Ходишь по кругу, как привязанная лошадь, и когда тебя отпускают на свободу, продолжаешь ходить по тому же кругу. Когда принимаешь, как тебе кажется, обдуманное и верное решение, потом видишь, к чему оно привело…

Зря привёз в колонию

— Я знал, что Егор вернулся. Мне нужно было схватить его за руку, для этого я решил использовать тебя втёмную. Чтобы всё получилось, я не рассказал о своём плане, понял, что не согласишься. Как будто всё предусмотрел, подготовился, сделал так, чтобы ты была в безопасности, а потом… потом не раскрылся парашют. Несколько секунд свободного падения, и… удар о землю. Взрыв. И понимание. Я сам подготовил бракованный парашют.

Он наклонился ближе и всё-таки взял мою руку, погладил побелевший шрам на ладони, прижал к своей колючей щеке. По телу прокатилась чуть заметная тёплая волна. Прикосновения полковника не вызывали отторжения, напротив, были приятны.

В яме я пыталась звать на помощь. Крикнуть едва получилось, я сорвала горло. Позже подумала, что, видимо, из-за стресса на время охрипла и не могу говорить. Потом потеря голоса и молчание стало формой протеста, осознание, что всё гораздо серьёзнее, пришло не сразу, и оно не испугало. Слишком много было травмирующих событий, переживания о невозможности говорить ушли на задний план. Всё равно в колонии меня никто не слышал, мой голос ничего не значил, я бы ничего не изменила.

— На самом деле, я много что натворил и отдаю себе отчёт. Ты обязательно поправишься, встанешь на ноги и забудешь прошлый кошмар.

Медсестра, появившаяся в палате, поставила мне укол в плечо, заинтересовано взглянула на Пасечника и вышла. Тупая боль в груди стала уходить, сознание уплывать в дрёму. Полковник ещё что-то говорил, я не могла сосредоточиться. Смотрела на медленно покачивающийся потолок, вдыхала горячий воздух, уходя босыми ногами куда-то вдаль по раскалённому белому песку.

Прошла пара дней, мне стало хуже. Около моей кровати собрался консилиум врачей, меня возили на обследования, лечащий врач, хирург, анестезиолог друг за другом приходили в палату, смотрели анализы, читали мою карту, меряли давление, подключили какие-то приборы.

Всё время рядом находился Пасечник, лишь изредка на время куда-то исчезая. Я находилась в сознании, но часто спала под обезболивающими препаратами.

Меня разбудили негромкие голоса за дверью, словно внутри прозвенел тревожный звонок. Пасечника рядом не было. Я узнала знакомую интонацию. Мужчина убеждал женщину мягко и настойчиво. Через пару минут женский возмущённо-строгий голос неожиданно перешёл в другой регистр, конфликт был улажен, хлопнула дверь палаты, прозвучали шаги, мужчина опустился на стул рядом с кроватью.

— Майя! Привет.

Зачем она его пустила

— Нам надо поговорить!

С трудом открыла глаза. Около меня сидел биологический отец моего ребёнка в отглаженной рубашке, костюме и галстуке — представительный мужчина, окутанный запахом одеколона Hugo Boss, перед ароматом которого не смог устоять даже могущественный бог грома, что уж говорить про дежурную медсестру.

Почему я тогда не прошла мимо?

— Майя! Прошу тебя, забери своё заявление. Ты не можешь поступить так со мной и сыном.

Трусливое существо, которое сравнивало себя с одним из самых сильных героев киновселенной, опять уговаривало меня пожертвовать собой во имя его блага. Хотелось развидеть, расслышать, отключиться от его голоса, очутится в другой галактике. Сейчас я была беззащитна перед ним как новорожденный младенец.

— Я был не прав, когда продал квартиру. Я куплю тебе двухкомнатную, оформлю в твою собственность.

Вернёшь моё

— Заберу заявление о лишении родительских прав. Прямо сейчас пойду и заберу. Я поверил этим ублюдкам, которые оговорили тебя. Ты хорошая мать, я знаю. Сын будет жить с тобой. Я буду платить алименты. На вас двоих.

Меня охватил панический страх. Неподвижная, слабая, я не могла ему противостоять. Этот человек не уйдёт, пока не добьётся своего. Всегда добивался.

— Майя, родная. Я принёс заявление от твоего имени, надо только поставить подпись. Черканёшь ручкой и всё. Дата сегодняшняя.

Перед глазами возникла бумага с шапкой и убористым текстом посередине, прикрепленная на планшет. В негнущиеся пальцы он вложил ручку.

— Только расписаться. Вот здесь, — его рука больно сжала мои пальцы, — я сделаю всё, что обещал.

Во мне не было ни дерзости, ни злости, остался только страх, что он опять победит. Не было сил вырвать руку, в груди возникла резкая боль, я стала задыхаться от недостатка воздуха, пытаясь втянуть его открытым ртом.

Голос Пасечника стал спасительным кислородом.

— Отошёл от неё. Живо!

Бортников вскочил, ручка покатилась по полу. Полковник в несколько шагов оказался около супруга, схватил его за грудки, отпихнул в сторону.

— Пошёл вон!

— Я пришёл поговорить о нашем сыне.

— В суде расскажешь, тварь.

Бортников попятился, остановился около двери.

— Данила заберут в интернат. Когда она…

Сдохнет

Муж сбежал, на прощанье, хлопнув дверью. Следом появилась испуганная медсестра.

— Кислородную подушку! Ей плохо!

Вокруг меня поднялась суета, подключили кислород, в катетер влили лекарство, следом поставили капельницу. Пасечник вышел из палаты, как только мне стало легче, из коридора я услышала его сдавленный голос с угрожающей интонацией. Не стал устраивать разборки при мне.

После посещения бывшего мужа моё состояние стало стремительно ухудшаться. На следующий день около кровати появился Назар — «неадекватный» психолог. Он бережно взял меня за руку, заглянул в глаза.

— Можно я посмотрю?

Конечно

— Не сопротивляйся, Майя, расслабься.

Если бы я могла, то горько рассмеялась. В полном расслаблении я лежала уже который день, почти не двигаясь. Пасечник стоял у окна, терпеливо дожидаясь окончания сеанса. Теперь он постоянно находился в палате. По-видимому, он и вызвал странного доктора. Назар, закрыв глаза, долго сидел около меня. Ладонь, которую он держал двумя руками, начало покалывать маленькими иголочками, потом я уснула. Голос Назара, прозвучавший откуда-то издалека, произнёс.

— Она в каком-то сумраке. Не могу пробиться к ней. Что-то не пускает. Чувствую, это сильнее меня.

— Что мне делать?

В этой бесконечной паузе, кажется, сосредоточилась моя жизнь. Назар словно искал варианты в каком-то своём подпространстве.

— У меня ощущение, что ты можешь ей помочь. Чем? Не знаю. Это твоё решение.

Назар ушёл, в палату закатили ещё одну кровать, принесли подушку и одеяло. Дежурная медсестра застелила её.

— Отдыхайте, Пётр Григорьевич.

Он хочет остаться

На следующий день около меня собрался очередной консилиум. По обрывкам разговоров я поняла, вызвали профессора — научное светило из столицы. Снова по кругу вопросы — ответы, предположения, научные термины, на которые я реагировала как на посторонний, негромкий шум. Просто разговоры, просто люди вокруг, просто больничные будни.

Закончится рабочий день, они уедут к своим семьям, поужинают, проверят уроки у

детей, кто-то пойдёт на тренировку, кто-то решит посмотреть новости. Круговорот жизней не остановиться, не заметит, когда из него выпадет маленькая пчёлка. Улей будет гудеть, собирать нектар с цветов, заполнять соты, размножаться.

Все разошлись, Пасечник в белом халате занял свой пост на стуле рядом со мной. Сумерки за окном погрузили палату в темноту. Бежал по экрану затухающий ритм моего сердца. Тонкая нить, чуть дрожащая внутри, истончилась до предела. Скоро она распадётся на фрагменты, потеряется связь. Закончится время.

Пасечник, кажется, уснул, застыл без движения, склонив голову на грудь. Бедняга устал от круглосуточного дежурства. Скоро он отдохнёт нормально. Следя за тенями в комнате от проезжающих машин, вспоминала сына. Я отказалась от свидания с ним, не захотела пугать ребёнка. Сейчас подумала, что зря. Он бы выдержал. Завтра, если доживу, попрошу его привезти. Пасечник обещал, что сможет это сделать.

Образы, лица, события не задерживались в голове, словно скользили по поверхности, не доставляя боли. Я освобождалась от всего ненужного, но и нужное, за что можно бы зацепиться, не осталось в моих отрывочных видениях. Наверное, иссякли силы страдать, бороться, надеяться. Я смирилась. Словно со стороны смотрела на свои трепыхания в прошлом, на надежды и мечты, которые никогда не исполнятся, на мир, который останется без меня. Дышалось спокойней, сердце не разгонялось в груди от безысходности, пульс становился всё реже.

Мужчина неожиданно поднял голову, глубоко вздохнул, посмотрел на меня осмысленным взглядом, будто и не спал, перевёл взгляд на монитор. Меня всегда поражала его способность мгновенно просыпаться и сразу быть готовым к бою.

Я вдруг отчётливо поняла, до утра не доживу, и Пасечник это знает. Он поднялся, отключил от меня приборы, закутал в одеяло, взял на руки и понёс. Медсестры на посту не было, нас никто не остановил. Мы миновали коридор, спустились на лифте, поплутали по безлюдным больничным коридорам и через чёрный вход вышли на улицу, где обычно курил персонал.

Ночной промозглый ветер бросился в лицо. Я не успела замёрзнуть, как мужчина дошёл до больничной автостоянки, разблокировал черный внедорожник, открыл дверь и бережно уложил меня на заднее сиденье, подложил под голову небольшую плоскую подушку.

Он ничего не говорил, только иногда смотрел на меня. Он кому-то позвонил, сухо отдал распоряжение, и мы двинулись по пустому ночному городу. Через время исчезли столбы освещения, за окнами машины стало совсем темно, видимо, выехали на трассу. Пасечник увеличил скорость. Дальний свет разгонял темноту на дороге. Урчал мотор, шуршали шины, поскрипывало сиденье, ветер бился в стёкла, иногда салон освещали фары встречных машин. От монотонного движения меня укачало.

В этот раз я отключилась надолго, потому что очнулась, когда меня стало трясти на неровной дороге.

Куда он торопится?

Мы ехали в плотном густом непрозрачном мареве. Автомобиль двигался достаточно быстро, объезжая рытвины, и я поняла, что лежу накрытая больничным одеялом в другом автомобиле, пропитанном запахами курева. Что-то мелькнуло в памяти и исчезло.

Пространство медленно очищалось от ночной мути, когда я снова очнулась на руках Пасечника. Увидев серое низкое небо над головой, узнала его, вздохнула полной грудью сырой, холодный воздух. Пасечник двигался медленно, словно груз, который он нёс в руках, становился тяжелее с каждым шагом. Я же наоборот, пригрелась, ощутила, как непонятный морок спадает с меня, смертельный капкан ослабляет хватку, давая возможность дышать.

Пасечник остановился, огляделся и сел на землю. На краю колонии были уже другие запахи, чувствовался густой аромат смолы, хвои и даже мяты. Закрыв глаза, погрузившись в гипнотический транс, Пасечник молча баюкал меня как маленького ребёнка. Зачем всё это? О чём он думал, притащив меня сюда? Его обвинят в моей смерти. Дурак!

В колонии началось моё схождение в ад, я не могла этого забыть. Мне стоило помнить и другое. Очутившись на дне, я стала карабкаться вверх и выбралась. Просто потом моей воли не хватило, чтобы противостоять. Если бы не волчара, возможно, у меня был бы шанс остаться в живых.

— Сними бронежилет, прошу тебя, — у Пасечника, кажется, начался бред, — сними бронежилет, почувствуй её. Ты сильная. Ты сможешь.

Человек, травмированный войной, уходил от меня куда-то по военной дороге, видел что-то недоступное мне. На лицо упали мелкие капли дождя. В колонии у меня было ощущение, что я не просыхаю от слёз. Может быть, я путала дождь и слёзы, или плакала под дождём, или вместе с дождём. Дождь здесь плакал без остановки, не считая трёх дней после ямы. О чём он печалился?

— Майя, слышишь? Открой глаза, посмотри на меня. Пожалуйста. Смерть нельзя исправить. Смерть — это навсегда. За ней ничего нет. Не умирай, прошу тебя.

Я подняла тяжёлые веки, разлепила мокрые ресницы.

— Здесь раньше была яма. Мы прямо над ней. Это… место твоей силы, ты не зря приходила сюда. Ты пережила здесь страшные дни, не сломалась, не попросила пощады. Я много видел разных людей и всегда только один путь, чтобы узнать чего стоит человек. Испытание, которое ставит его на грань жизни и смерти. Ты прошла своё испытание. Твоя сила здесь Майя, — он положил руку на грудь. Ты познала свою мощь, выиграла своё сражение. Выиграй его ещё раз.

Взгляд Пасечника обрёл прежнюю жесткость. Он чуть встряхнул меня, посмотрел будто в самую сердцевину меня, сжал в объятьях.

— Не смей умирать, Майя. Сними бронежилет, впусти её, она поможет!

Тонкая нить, звеневшая в груди, завибрировала сильней, и вдруг в меня, словно ударила молния, тело выгнуло дугой. Спазм был такой силы, что я встала на мостик. Приступ длился и длился, мне казалось, я больше не выдержу, не выдержу внутреннего напряжения. Сознание моргнуло, и сразу же закрутило в черную воронку, потащило, завертело. Кажется, я оглушительно кричала, срывая голос. Сквозь грохот, крик и шум пробились слова.

— Я держу. Держу. Не отпущу.

Когда-то среди лесов и болот охотники устроили заимку, потом в этом месте появилось небольшое селение. Охотники били зверя, на то и кормились. Однажды приехавшие скупщики пушнины обнаружили в селении лишь полуразложившиеся трупы. Что случилось с охотниками, никто так и не узнал, хотя версий было несколько. Некоторые считали, что в убийстве охотников замешана бабка — шаманка и её красавица дочка, которые жили неподалёку и внезапно исчезли.

В этом проклятом месте, как назвали его люди, стали происходить странные явления. Начались подземные толчки, бесконечно лил дождь, ночью наползал туман, всё вокруг чахло и вымирало. Зона вокруг этого вроде бы локального места стала расширяться и расти.

Вызвали учёных. Те искали выход ядовитого газа на поверхность — не обнаружили. Сейсмологи подтвердили, что внутри земной коры что-то происходит, но как это устранить, они не знали. Измерить приборами и определить суть явления, как и выявить причину не получилось. Зона разрасталась, захватывая пространство.

Один старый профессор, известный своими безумными идеями, предположил, что в этом месте должны жить люди, кормить подземного монстра, чтобы катаклизм не разворотил половину страны. Власть, ответственная за анти чудо, покрутила у виска, но положение ухудшалось.

Что делать никто не знал, поэтому решили проверить бредовую гипотезу профессора. Недолго думая, власти обустроили на этом месте колонию для осуждённых, построили корпуса, организовали производство по пошиву одежды, забросили людей, чтобы платить своеобразную дань неизученному явлению, ничего им не объяснив.

Выдержать не мог никто, но аномалия, действительно, стабилизировалась. Мужики бились смертным боем, устраивали побеги, сходили с ума. Охранники тоже были подвержены психозу и суициду. Естественный отбор показал, какой тип людей здесь мог существовать. Мужскую зону общего режима заменили на женскую колонию-поселение, для категории, совершивших преступление по неосторожности или для впервые совершивших преступления небольшой или средней тяжести. Срок наказания уменьшили до одного — двух месяцев.

Аномалию требовалось кормить человеческой энергией, чью величину и силу никто не измерял. Зона, как гнойная рана постоянно вскрывалась, напоминая о себе подземными толчками, дождём и туманом.

Неразгаданное Нечто, регулярно принимающее свой корм, пришло в подобие равновесия. Попытки изучить аномалию глубже не принесли результата, и всё осталось по-прежнему. Сюда забрасывали отряд женщин, который охраняли люди с отклонениями в психике, я же, как жестокий и проницательный диктатор, держал всех в узде. Я понял, чем Она кормилась. Тварь обожала тоску, безысходность, страх, ненависть, злобу, похоть, и я высокомерно полагал, что контролирую и регулирую всё это на приемлемом уровне.

Чокнутый Профессор был прав. Чёрная дыра поглощала свет, желала владеть им полностью и безвозвратно, подчиняла, подавляла, ломала. Своим же адептам она давала силу, питая их тёмную сущность.

Разобравшись в сути явления, я считал себя неким посредником, руководил сборищем неадекватов, которые внешне походили на вполне вменяемых людей. Уверенный в своей силе, в дальновидности и расчёте, я обманулся собственной значимостью, за что был жестоко наказан. С вершины меня сбросило в бездну без предупреждения и жалости.

Паскудное чувство самонадеянности выжигало изнутри, когда я сидел около Майи, не зная, куда бежать и кого умолять о помощи. И только Назар — единственный подтвердил мою догадку. Я чувствовал гораздо больше, чем говорил. Мне казалось, я понял Её, вёл с Ней взаимовыгодный обмен. Она контролировала человеческий ресурс, как более сильная энерго — информационная структура, накладывала на людей свои поля и питалась ими. Меня бы назвали сумасшедшим, поделись я с кем-либо своим предположением.

Пчёлка для Неё стала багом, ошибкой в программе. Майя должна была сломаться, стать марионеткой в руках кукловодов, разорвать связь с собой, потерять границы и подчиниться. Но Пчёлка сохранила себя в этом аду, не перешла на тёмную сторону

Майя умирала. Я сделал всё, чтобы это случилось. Каждое моё решение толкало её к пропасти, и сейчас мне осталась только одна ночь — последний шаг и единственный шанс.