Шоколад

Глава 18. Пасечник

За спиной шумел лес, я стояла на краю огромной поляны, сплошь заросшей разнотравьем и цветами. На лазурном небе застыли пушистые облака, словно вата растереблённая детскими пальчиками, под ногами мягко стелился цветочный ковёр полевых трав, воздух благоухал нежными ароматами.

Ромашки, желтые лютики, лиловые колокольчики, розовый клевер, синие васильки в изумрудной траве — цветущая душистая поляна из сладкого, волшебного сна. Воздух звенел от гула маленьких тружеников. Над поляной порхали бабочки, гудели шмели, жужжали деловитые пчёлы, окружая каждый цветок, высасывая нектар длинными хоботками, словно коктейль через соломинку. Они пробирались за капелькой нектара, марая брюшко, лапки и спинку мельчайшими частицами пыльцы.

Солнце ласкало поляну теплом уходящего лета, делилась щедрыми дарами земли. Глубоко вдыхая дурманящий аромат, я шагнула в этот волшебный круг и села среди цветочного великолепия. Моя поляна — потерянный рай, материнское лоно.

Давно я не просыпалась в таком блаженном состоянии: без тревоги, слабости, без чёрной пустоты, притаившейся внутри. Хмурый день за окном приветствовал моё пробуждение. Гостевая комната полковника показалась знакомо-родной, будто я заняла её на законных основаниях. Странное ощущение не соответствовало действительности. Я вообще чувствовала себя странно. В эту комнату к Пасечнику приходили другие, яркие женщины, как Карина, но сейчас я была на своём месте.

Подвигала пальцами, подняла руку, чуть пошевелила ногами, медленно сдвинула одеяло. На мне вместо одежды был только широкая повязка на плече и груди. Нынче я вернулась в лагерь вообще без вещей, словно заново родилась здесь. Рождение оказалось травмирующим, но это не меняло сути. Страх, что меня не выпустят, отступил, Борьбы в моей короткой жизни оказалось так много, что больше не осталось сил думать о ней.

Мышцы ослабли, но я жива, могу двигаться, значит, пора сделать первый шаг. Медленно села, спустив ноги на деревянный пол, придерживаясь рукой за прикроватный столик, встала на дрожащие ноги. В таком полусобранном состоянии вряд ли смогу дойти до туалета. Снова опустилась на кровать. В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, на пороге возник Витька.

— Упс!

Он отвернулся, мой вид его якобы смутил. Медики не стесняются обнажённых тел, Витя просто сделал неуклюжий реверанс в мою сторону. Я подтащила одеяло и закрылась.

— Как себя чувствуешь? Вижу нормально, раз встала!

Витя подошёл ближе, его распирало от радости, а я не могла понять причину.

— Хо-хо! Недавно хотел отсюда сделать ноги. Но передумал. Представляешь, я передумал! Смотрю, ты тоже передумала. Заколдованное место! Не находишь?

Шутник.

Витька плюхнулся на кровать рядом со мной.

— Знаешь, какая группа крови у Петра Григорьевича. Нет? Та, которая подходит всем. Ну-ка, медик, скажи?

Я улыбнулась, показав большой палец.

— Правильно. Первая отрицательная. Кстати, в тебе его кровь, я переливал после аварии. Хотел операцию делать, потом испугался. Подумал, а вдруг зарежу? Конечно, потренироваться можно было, — Виктор шутливо толкнул меня плечом, — но Пётр тогда закопал бы рядом с тобой. Хорошо, спасатели прибыли. Мы тебя в вертушку и вперёд. И операция удачно прошла. Точно?

Я кивнула. Витька заразил меня своим настроением и болтовнёй. Взяла его за футболку, а потом указала на себя.

— А! Да! — Док хлопнул себя по лбу. — Вот же!

Из пакета, стоявшего на полу, док выудил безразмерную женскую сорочку в миленький голубой цветочек.

— Давай помогу.

Он ловко просунув мои голову и руки в нужные отверстия и одёрнул вниз.

— Готова. Хоть на бал.

Он помог мне подняться и, поддерживая, повёл в туалет. Естественные потребности никто не отменял. Двигаться самостоятельно, было приятно до слёз, ноги дрожали, но каждый последующий шаг давался чуть легче. Справившись в туалете без Виктора, я по стеночке выползла обратно. Он водил меня по комнате до тех пор, пока я не устала и не показала на кровать. Виктор помог лечь, дал в руки небольшой эспандер и велел разрабатывать руки, особенно левую. Через час он принёс ужин, потом второй ужин. Ближе к ночи он притащил чай с молоком и шоколад.

Откуда Витька узнал про молоко, для меня осталось загадкой. С большим удовольствием мы почаёвничали. Около меня на прикроватном столике он оставил телефон и рацию, научив меня, как ими пользоваться.

— Не стесняйся, зови по любой надобности. Приставлен к тебе адъютантом круглосуточно.

Реабилитация шла полным ходом. Прошло несколько дней, Пасечник так и не появился. Произошедшее той ночью стало казаться последствием моей разгулявшейся фантазии, мистикой, сдвигом сознания. Он каждый день был со мной в больнице, а теперь моё здоровье перестало его волновать? Пусть о моём самочувствии ему докладывал Витька, но повидаться ведь можно?

Среди голосов в коридоре я пыталась вычленить его голос, определить настроение по интонации. Раздражён? Зол? Отдаёт какие-то приказы? Говорила себе стоп, но всё равно прислушивалась к шагам, к обрывкам разговоров в коридоре, подходила к окну. Оно выходило на тренировочную площадку, на которой почему-то никто не отжимался, не выпендривался друг перед другом подъёмом с переворотом, не таскал покрышки. Раньше по утрам там всегда было многолюдно.

Спросить Виктора о том, что происходит, я не решалась, боясь услышать неутешительный ответ. Но судя по этому разгильдяю, нельзя было сказать, что он чем-то озабочен. Док находился в приподнятом настроении, из чего я сделала вывод, что в колонии порядок, Витька беззаботно тусит с очередной подружкой, а я в силу постоянной тревожности снова надумала плохое.

Однажды утром я проснулась от оглушающей тишины. Сердце сжалось в испуге. Почему так тихо? Что случилось? В колонии я жила в постоянном напряжении, и сменившийся фон за окном, тишина в коридоре, всколыхнули все мои страхи. Лучше бы всё шло без изменений — так намного легче существовать.

Постучавшись в дверь, сияющий как начищенный самовар Витя притащил завтрак и пакет с мужской формой сотрудника ФСИН небольшого размера.

— Ешь быстрей, пойдём на улицу.

Витькино возбуждение передалось и мне. Я была заперта в четырёх стенах ещё со времён больницы, и, действительно, уже не могла оставаться здесь. Пусть под дождём среди унылых корпусов, но всё-таки свобода.

Переодевшись в серую рубашку, синие брюки и подпоясавшись ремнём, я преобразилась. Синяя куртка завершила образ. Виктор, подшучивая про симпатичного мальчика, сопроводил меня на улицу.

С замиранием сердца я шла по коридору, около двери начальника остановилась, хотелось постучаться, войти, увидеть его хоть на секунду, но Витька потянул меня дальше. Мы вышли на крыльцо, и я вздохнула полной грудью.

Тёмная туча низко нависла над колонией, накрапывал нудный, мелкий дождик, вокруг не было ни души. Куда все делись? Мне вдруг стало не хватать голоса, так хотелось поговорить, а Витька, как нарочно, ничего не объяснял, только радостно лыбился, чуть не подпрыгивая на месте.

Не смотря ни на что, мне было хорошо, это невозможно отрицать. В колонии, где я раньше ненавидела всех и вся, я неожиданно ощутила мощный прилив сил и душевный подъём. Лёгкое головокружение от притока воздуха и эмоций не испортило ощущений. Переждав минутку, я поглядела вокруг удивлённым взглядом. Словно в моей памяти ожили слои другой картинки, сквозь асфальт проросла трава и деревья, на площади появились какие-то землянки.

Мимолётные видения растаяли, в ту же секунду я вернулась в реальность. Следов моего вторжения не было видно, кроме железной сетки, которую убрали. Пикап стоял в отдалении в том же виде, как и до моего варварского угона. Синяя четвёрка поваров отсутствовала. Интересно, кто нам готовит?

Мы прошли через безлюдную площадь, Витька неожиданно засуетился, посмотрев в сторону мед части.

— Ты нормально? Одна сможешь погулять? Забегу к себе, надо кое-что сделать.

Док глянул на видеокамеру на столбе и двинулся к своему дому.

Без него сразу стало неуютно, я собралась развернуться и уйти под защиту комнаты, но въевшийся в подкорку страх понемногу отпустил. Сейчас утро, все заняты своими делами, хватит себя накручивать. Трудно в одночасье избавится от паники, потому что каждый раз, когда ко мне кто-то подходил, я ждала удара.

Внимательно осмотрев территорию, я двинулась в нужную сторону. Сегодня колония напоминала утро после землетрясения. Так же тихо, пустынно, словно опять всех эвакуировали. Отбросив странное ощущение, я, не торопясь, прошла мимо общежития (в беседке никто не курил), мимо заброшенного корпуса, мимо бани, мимо здания с карцером, шаг за шагом с нарастающим волнением приближаясь к яме, точнее сказать, к месту, где раньше была яма. Меня до сих пор будоражили воспоминания о том туманном утре, когда Пасечник принёс меня к ней.

Запах леса стал насыщенней, чем ближе я подходила к краю колонии. Кое-где сквозь глину пробилась зелёная травка. Земля заживляла раны. Возможно через год, через два или три никто и не вспомнит, что здесь была яма.

Ощутила светлую грусть без надрыва и истеричного желания понять что-то за пределами разума, которое всегда возникало здесь. Рубцы в моей душе останутся навсегда, но когда-нибудь зарастут, перестанут взрываться в голове, погружая в зыбкий кошмар, что я снова в яме по колено в воде. Боявшаяся боли, холода, голода, насилия, я выжила в собственном фильме ужасов, и словно желая получить ответ, как мне это удалось, опять пришла сюда.

Потерявшись во времени, я застыла над ямой, пытаясь осознать её мистическую глубину и её тайну. В этом пространстве — времени на меня вдруг накатило тихое, удивительное умиротворение, до состояния желе расслабившее тело, смывающее слезами прежнюю боль. Подставив лицо плачущему небу, подумала — стала плаксой как в детстве. Папа, успокаивая меня, проливающую слёзы по всяким пустякам, называл в шутку маленькой поливальной машинкой.

Папа, ты видишь, я стала гораздо сильнее, пусть и заплатила за это непомерную цену.

С затуманенным взглядом в потоке слёз, поплелась к одноэтажному зданию с карцером. Приближаясь к нему, возникло ощущение, что я иду к декорации, в которой прожила часть своей жизни, постигая тотальное одиночество. Всё, что там случилось, если не держаться за воспоминания, не жалеть себя, не увязать в прошлом — всего лишь миллисекунда, один взмах ресниц.

Поднялась на ступени, дверь была почему-то распахнута. На мои плечи опустились руки и мягко втолкнули меня в открытый проём. От неожиданности я вздрогнула, и тут же догадалась по горько-терпкому парфюму, кто за моей спиной. Он развернул меня к себе лицом, с глухим стоном прижал к себе.

Его язык скользнул по моим мокрым от слёз губам. А потом он, будто задыхаясь, поцеловал. На языке расцвёл солёный вкус моих губ. Он слизывал слёзы с моих щёк и снова целовал.

— Знаешь, как трудно сдерживаться, когда ты рядом? Наблюдать по камерам за тобой, пытаясь понять, о чём ты думаешь. Признаюсь, я хотел прикоснуться к тебе всегда. Ты чуть не прожгла меня взглядом, когда я дотронулся до тебя в комнате у Виктора. Нёс до туалета, и сходил с ума. Ты не представляешь, что я хотел с тобой сделать.

Он бережно слизал солёные капли с моей шеи, языком прикоснулся к губам, в моё тело словно попал разряд. Меня затрясло от желания. В этот момент я поняла, что значит хотеть мужчину. Сейчас он мог делать со мной, что угодно.

Сделай…

Сопротивления не было ни в одной клеточке моего тела, ни в одной мысли. Я хотела его так же сильно, как он хотел меня. Раньше я упорно не замечала, что от каждой нашей встречи летели искры, с каждым разом притяжение возрастало. Он отталкивал меня и притягивал — суровый каратель, преображавшийся в спасителя. Он пугал меня, наказывал, поступал несправедливо. Я ненавидела его и жаждала мести. Но сейчас я не смогла бы остановиться, потому что это было невозможно.

Магнитный замок пикнул, когда, не расцепляя объятий, он отворил изолятор и внёс меня внутрь. Было наплевать на жёсткую поверхность шконки, на которую он уложил меня. Его руки сдирали одежду, я пыталась освободить его от куртки. Было сложно разоблачаться на узкой откидной кровати, выкарабкиваться из слоёв одежды. Мои мозги отключились, остались лишь дикие инстинкты, желание слиться с другим телом, раствориться в нём, прижаться кожа к коже.

Когда-то мне казалось, что бывший муж лишил меня чувственности — я ошиблась. Считала себя бревном, тренажером для секса — это было до Пасечника. Каждым сантиметром тела я отзывалась на прикосновения шершавых ладоней, мягких губ, дразнящих пальцев, выгибалась навстречу ласкам, горела, сгорала как спичка под его мерцающими нежностью стальными глазами.

Мы торопились, сплетались телами, гладили друг друга как безумные.

Ещё, ещё…

Он целовал шею, грудь. Моя кожа горела под его губами, я вся горела словно факел. Оплела ногами его бёдра, вцепилась в жёсткие тёмные волосы. Сумасшедшая одержимость!

Хочу тебя…

Пасечник ответил голодным взглядом и впился в губы властным, умопомрачительным поцелуем.

— Моя…

Толчок, и полное соединение тел. Я застонала, ветер за окном подхватил мой грудной стон, ударил в окно. Мало, мало. Ещё, ещё. Хриплое дыхание в унисон, рывки, стоны, нас не разъединило бы в этот момент и небо, обрушившееся сверху. Старая ободранная комната изолятора стала райским местом, в котором я взлетала, падала, и снова взлетала, умирая от нежности, а он не останавливался. Первобытная женщина рождалась в моём теле. Я билась, беззвучно шептала его имя, в ответ получала своё, наполненное хриплым ликованием и жаждой. Он смотрел на меня, впитывая моё пламя и страсть. И когда я содрогнулась в конвульсиях, выгнулась под ним, прошептал чуть слышно.

— Скажи!

Прижалась к нему, переводя дыхание от ярких звёзд в глазах, от горячей волны, накрывшей с головой.

— Пасечник…

Он впился взглядом в моё лицо.

— Скажи ещё…

И мой еле слышный шепот.

— Тяжёлый…

Он повернулся на бок, развернув меня лицом к себе. На узкой полке мы могли лежать, только плотно прижавшись друг к другу. Пасечник прикоснулся рукой к стене, к которой прижал меня.

— Холодная.

Пасечник мягко перевернулся, теперь его спина была около стены.

— Так лучше?

Он разглядывал, целовал, пробовал на вкус мою кожу. Я не знала, что ответить. Как люди общаются после секса? Его жилистое мокрое тело, притиснутое к моему, счастливые глаза — уровень близости, который мне не был знаком. Моя скованность, сформированная годами супружеской жизни, никуда не исчезла. Голая, с распахнутой настежь душой, беззащитная, открытая любым ментальным вторжениям, я была уязвима как никогда. Любое слово, жест, взгляд могли сокрушить меня. Готовность к худшему, привычка глотать неприятные слова были основой моей сущности.

В карцере было слишком светло, мои морщинки, неидеальная кожа, искусанные губы отражались в его глазах.

Он почувствовал, что я вся сжалась.

— Тебе больно? Пойдём в комнату.

Опять этот взгляд, словно я самая большая его драгоценность. Боже! Неужели так бывает?

— Я надавил на рану?

— Да.

— Прости, моя боевая пчёлка.

Сумасшествие продолжилось. Пасечник натянул одежду за тридцать секунд, помог одеться мне, поднял на руки и понёс в корпус. От смущения я не знала, как себя вести, и уткнулась лицом в его куртку.

— Не бойся, в колонии никого нет.

— А где…?

— Женщины освобождены. Сотрудники…, — он прикрыл глаза, уткнулся носом в мои волосы, проговорил глухо, — кто где. Одни под следствием, часть уволена, некоторые в отпуске. Здесь только док и повариха из последнего отряда.

— А Федя?

Пасечник глубоко вздохнул, оторвался от моих волос.

— Федор Ткаченко направлен на повышение — ускоренные офицерские курсы. Уехал на шесть месяцев.

Он склонился надо мной и накрыл лёгким поцелуем. Как в трансе я приоткрыла губы, позволяя продолжить. Пальцы ощущали биение его пульса, сладкая истома разлилась по всему телу, я непроизвольно застонала. Пасечник оторвался от меня, прибавил шагу. От его едва заметной улыбки перехватило дыхание. Отрицать притяжение было бессмысленно. Кажется, я скоро буду молить о продолжении…

В комнате стало легче дышать. Даже если никто не видел, как он нёс меня на руках и целовал, всё равно я смущалась как пятнадцатилетняя девочка. На широкую кровать в гостевой комнате я упала, уже плохо ориентируясь в пространстве. Желанное тело накрыло меня, и мир сузился до него одного. Я хотела его так же сильно, как и он. И как только я произнесла:

— Пасечник…

У него сорвало все предохранители. Он затопил меня своими ласками, словно благодарил за то, что получил допуск к моему телу. Никакой требовательности, жесткости, принуждения не было ни в одном прикосновении, ни в одном поцелуе, только томительная, необыкновенная, щемящая, трепетная нежность. Пасечник не оставил ни одного сантиметра на моём теле, чтобы не обласкать его. Он словно просил прощения за всё то, что случилось в колонии, стирал воспоминания касаниями, поцелуями, толчками, доводя меня до вершины снова и снова.

Мы разделили одно дыхание на двоих. Я задыхалась, плавилась от его губ, пальцев, вспотевшего тела, скользившего по мне. Выгибалась навстречу, захлёбывалась стонами. Иногда воздух исчезал, и меня выбрасывало в невесомость в потоке солнечных искр. Мои ладони скользили по жесткому телу, по буграм мышц, по небольшой поросли на груди. С ним всё было ярко, горячо, остро. Мир кружил меня в калейдоскопе эмоций, то бросая в мягкий омут блаженства, то выкидывая в открытый космос. Моему телу было до боли правильно в его объятиях.

Усилившийся звук дождя по стеклу превратился в гремящий оркестр, аккомпанирующий нам, восхваляющий мужчину и женщину в их прекрасном чувственном танце.

Полковник оказался марафонцем. Неутомимыми ласками он знакомил меня с головокружительными ощущениями, стирал из моей памяти прошлые годы, записывал на подкорку себя, своё тело, свои губы. Он хотел полностью вытеснить чужого человека из моей памяти, и под вечер, кажется, ему это удалось. Обессиленная, на грани засыпания, чувствуя в теле затухающие волны оргазма, я попыталась отстраниться.

Не могу

Он понял, отпустив меня, лёг рядом, прижав к своему боку. За окном стемнело.

— Спи. У меня дела.

Ты шутишь?

Чуть приоткрыла глаза.

— Много дел, Пчёлка.

С блаженной улыбкой я заснула, ощутив на прощание его мягкий поцелуй вместе с такой же улыбкой. Не в состоянии открыть глаза, протянула руку. Он прижался к ней щетинистой щекой на прощанье.

— Скоро буду.

Он ещё немного постоял рядом, поправил одеяло, подул на мой лоб прохладой, пальцами коснулся щеки, обвёл брови. Я шевельнулась.

Хочу спать

— Всё. Ухожу.