Шоколад

Глава 20. На своём месте

На вертолётной площадке меня ждал всё тот же ведомственный джип с затемнёнными стёклами. Конечно же, я пригласила Светочку, и мы довезли её до метро. Знакомство завершилось улыбками и «пока, пока» без обмена контактами. Между нами было несколько дней болтовни на кухне, которые сблизили нас как пассажиров купе в поезде дальнего следования. Оставив позади колонию, мы с лёгкостью и даже каким-то облегчением простились и пошли каждая в свою сторону.

Я попросила шофёра остановиться у ближайшего торгового центра. Зайдя в первый попавшийся сетевой магазин, я без примерки набрала необходимый минимум вещей на первое время, заплатила и вышла к машине. Прошлый образ жизни, кажется, канул в вечность навсегда. Вещи оказались простой необходимостью, функционалом, без которого нельзя обойтись. Даже отсутствие белья давно перестало меня волновать. Я словно рождалась для новой жизни, оставив далеко за спиной прежние привычки и желания.

Свобода — вот то, от чего сильнее разгонялось сердце, то — что имело истинную ценность. Щебечущие девочки в очереди около примерочных кабинок, дама в куртке перед зеркалом, мужчина с ворохом тряпок в руках и его бойкая спутница — все они казались актёрами в театральной постановке, в которой когда-то играла и я. Ненастоящие, картонные персонажи, не сознающие быстротечность жизни, тратящие время на суету и бег по кругу.

Следующим пунктом посещения стала кадетская школа. В форме сотрудницы службы исправления и наказания, меня, глянув паспорт, сразу пропустили к директору. К этому моменту я уже с трудом держала себя в руках, настолько сумасшедшее желание увидеть сына разрывало изнутри.

Войдя в кабинет директора, представительного мужчины лет пятидесяти в белой рубашке с галстуком, я тут же озвучила цель своего визита.

— Я мать кадета Бортникова Данила, хочу забрать его из школы. Сейчас.

— Минутку, ваше имя.

Мой паспорт очутился в руках директора.

— К чему такая срочность? Дети на занятиях.

— Я не видела сына больше трёх месяцев. Он был зачислен в школу без моего согласия. У ребёнка серьёзные проблемы со здоровьем.

— Какие именно?

— По медицинским показаниям ему нельзя жить в интернате, у него энурез. — Моя жесткая интонация, заставила директора насторожиться. — Дайте форму заявления, которое требуется для отчисления, и я уйду без скандала.

Надеюсь, мой намёк он понял.

— Кстати, отец, который записал к вам сына, осуждён на три года.

Директор поправил галстук, наклонил голову, собираясь, видимо, что-то уточнить, но я не дала ему сказать.

— Быстрей, пожалуйста, меня ждёт машина.

Директор в молчании выдал мне бланк учреждения и ручку. По его блуждающему взгляду стало понятно, он никак не мог сложить два плюс два — мою форму и сообщение о том, что бывшего мужа отправили в колонию.

— Пишите в свободной форме. Укажите причину, по которой забираете сына.

Пока я писала подрагивающей рукой заявление, он сделал несколько звонков. Строчки раздваивались в глазах, сердце выпрыгивало из груди, я беспрестанно прислушивалась к шагам в коридоре, поминутно оглядывалась на дверь. Беспричинный страх лавиной накатывал на меня. Чудилось, что опять произойдёт что-нибудь ужасное, и я не увижу сына. Когда дверь кабинета отворилась, и на пороге возник Данилка в форме кадета в сопровождении воспитательницы, я с трудом поднялась на подгибающиеся ноги.

— Даня…

— Мама!

В его голосе прозвучала такая дикая тоска вперемешку со жгучей радостью, что я чуть не свалилась на пол. Мы сцепились, как два человека, потерявшиеся в открытом океане, в смертельном круговороте бури, наконец-то, нашедшие друг друга.

— Ты больше не уедешь?

Чтобы не пугать ребёнка, я как могла, сдерживала подступившие слёзы, гладя его коротко остриженные волосы.

— Нет. Теперь буду с тобой. Ты собрал вещи? Я забираю тебя из школы.

— Навсегда?

— Конечно. Мы переезжаем. Сюда ты не вернёшься.

Воспитательница подала мне рюкзак.

— Здесь всё имущество кадета Данилы Бортникова. Будете проверять?

— Нет.

Директор выдал документы Дани. У меня не было ни пакета, ни сумки, я засунула их в школьный ранец ребёнка. Воспитательница неодобрительно поджала губы, переглянувшись с директором, но такие мелочи меня давно не волновали.

— У тебя всё нормально? — смотрела в глаза сына, боясь увидеть в них что-то затаённо незнакомое и страшное. Мои страхи бежали впереди меня.

— Учебники и тетради я сдал.

— Хорошо. Пойдём быстрее.

Сын уцепился за мою руку, и моё счастье стало полным.

Связавшись с юристом, у которого были все нужные координаты, документы и ключи, я поселилась в квартиру Бортникова, решив, что Дане привычней находиться в знакомой обстановке, да и с продажей квартиры я хотела поторопиться. Жажда деятельности била ключом. Сына я сразу же перевела в школу по месту жительства, в которую записала ещё в феврале, потому что новая квартира находилась в том же районе, что и прежняя.

Все мои личные вещи исчезли, Бортников, видимо, выбросил. Оставил только мой столовый сервиз, раритетную кружечку из антикварного Кузнецовского фарфора и серебряные ложечки от бабушки — матери отца. Самое ужасное, не осталось альбомов из родительского дома и моих фотографий с сыном, даже из роддома на выписке. Обыскав всю квартиру, и не найдя фотографий, я прорыдала пол ночи.

То, что он выбросил снимки нашей свадьбы, меня не волновало, я бы сама это сделала, но исчезли фото мамы, папы, бабушки и мои фотографии с сыном. Бортников заранее похоронил меня и стёр все упоминания обо мне из жизни сына. Этого я ему простить не могла

Я поговорила с юристом, потом с Даней. Сын сразу же согласился с моим предложением, и юрист начал мероприятия по смене фамилии ребёнка. Себе я вернула девичью фамилию, осталось получить согласие отца, чтобы упростить процедуру для сына. Я была настроена решительно, мысленно готовилась к суду, если папаша откажется дать согласие, но всё решилось довольно быстро. Не знаю, почему Бортников не стал ерепениться и торговаться, возможно, кто-то помог ему определиться, но никаких отступных не потребовалось.

Вскоре позвонила свекровь, до этого ни разу не интересовавшаяся мною. Думаю, раньше сын преподносил ей информацию обо мне в таком виде, что они со свёкром кляли меня на все лады. Скорее всего, свекровь была на суде и много нового узнала о своём единственном любимом чадушке.

— Майя, здравствуй.

Соблюдать этикет желания не возникло.

— Что хотели?

Софья Андреевна, похоже, была удивлена моей интонацией, так как последующая пауза с её стороны несколько затянулась. Я уже собиралась отбить вызов.

— Я являюсь законным представителем сына.

— И…

— Ты же будешь продавать квартиру?

Я молча слушала, ожидая, что она хочет предложить.

— Э…мы хотим выплатить твою долю, а квартиру оставить себе.

— Я подумаю. Дела с вами будет вести мой юрист.

— Майечка, мы с дедушкой хотели бы взять внука на выходные.

— Нет.

— У вас планы?

— Нет. Он с вами никуда не пойдёт.

— Что ты говоришь, мы очень любим Данечку.

— Мне нет дела до ваших чувств.

Я отключилась и без зазрения совести заблокировала её и следом свёкра. У них есть о ком заботиться — собирать сыночке передачи, ездить к нему на свидания, писать слезливые послания. Эти люди умерли для меня. Придёт время, я расскажу сыну правду. Когда он подрастёт, то может общаться с ними, если захочет.

Двести тысяч я решила не возвращать, хотя такие мысли поначалу мелькали в моей головушке. Потом я решила, что буду выглядеть дурой в роли нищей, но гордой героини. Пасечник дал деньги без обязательств, в «счёт ущерба», как цинично я объяснила себе. Он знал, что делал. Мой ущерб был гораздо больше двухсот тысяч, и дыру в груди не так просто было залатать.

И всё же иногда становилось одиноко. Как могла я давила воспоминания о Пасечнике, хотя мой мозг подводил, выдавая воспоминания из категории восемнадцать плюс. Наверное, так работал защитный механизм психики. Постоянный стресс, выживание на грани «бей или беги» закончилось, пришло время восстанавливаться.

Знакомый мастер эпиляции, которую я регулярно посещала, узнав, что я училась в медицинской академии, предложила пройти у неё курс шугаринга и стать помощницей. Недолго думая, я согласилась и через неделю обучения стала работать. Клиентов было немного, и всё свободное время я проводила с сыном.

Небольшой собственный заработок придал мне уверенности, маленькие крылышки пчёлки стали расправляться, и я, наконец, взлетела в потоке осеннего ветра.

Однажды в торговом центре я нос к носу столкнулась с Кариной. От неожиданности мы остановились, хотя пройти мимо было для меня лучшим вариантом. Карина выглядела сногсшибательно: коричневое натуральное замшевое пальто, сапоги с узкими носами на шпильке — леди секси при макияже в ароматах дорогого парфюма. Её глаза цепко оценили мой бюджетный прикид, тут же составив калькуляцию.

— Привет, Майя.

— Привет.

— О, ты стала говорить! Круто. Читала про суд. Это ведь про тебя там писали?

Хмуро уставившись на неё, пожала плечами. Что писали, какой суд, я не собиралась уточнять. Карина скривилась.

— Всегда думала, что он в тебе нашёл?

Сучка! До сих пор мучается вопросом, чем я лучше неё. Ни пошевелив пальцем, я уронила самооценку мисс «модельная внешность». Ну, хоть какая-то сатисфакция.

— Ты ведь из-за него осталась, не полетела с нами?

Она сверлила меня взглядом. В ответ надо было выдавить победную улыбку, но я не смогла, слишком живы были воспоминания о тех днях. Карина судила людей со своей колокольни, даже узнай правду, она всё равно бы извратила её на свой лад.

— Хорошо потрахались?

Не было предела наглости и цинизма у этой особы. Спазм сковал горло, я не могла, да и не хотела разговаривать с ней. Почему она не прошла мимо?

— Ладно, бывай. Дорогуша.

Встреча выбила меня из колеи надолго. Спасибо, Карине. После нечаянной встречи я отчётливо поняла, надо переезжать в другой город. Это желание посещало меня уже не раз, и стоя у могил родителей, я всё — таки решилась. Как говорила моя бабушка, живые думают о живых. Моё душевное спокойствие было на первом месте.

Да, мне придётся оставить родной город, но я не первая и не последняя в списке тех, кто кардинально меняет свою жизнь. Земля не разверзлась под ногами, когда я столкнулась с Кариной. Но скоро в этом городе появятся гораздо более мерзкие персонажи. Я буду опасаться людей унизивших меня, глумившихся надо мной, пытавших меня. Я, не они, буду бояться встречи с ними.

Справедливость восторжествовала. Но срок, на который преступников изолировали от общества, закончится. С ужасающей чёткостью я осознала, что помнить об извергах, держать даты их освобождения в памяти, есть продолжение моей ментальной пытки. Я не хочу больше этих мучений.

Моя жизнь стала спокойной, но кошмары не исчезли. На резкий сигнал скорой помощи или вой пожарной машины я почти всегда замирала от страха. Терпеть не могла, когда кто-то шёл за мной, всегда останавливалась и пережидала, чтобы меня обогнали. От звука пистонов, которые любили бить пацаны, сердце подпрыгивало к горлу. Конечно, я старалась избегать опасных ситуаций: не ходить в потёмках, обегать злачные места десятой дорогой, не посещать многолюдных мероприятий. У меня много было всяких «не», которые стали моей защитной бронёй. Но они всё равно не могли оградить меня от того, что, так или иначе, проникало в жизнь.

Однажды позвонил мужчина и спросил про эпиляцию интимной зоны. Я до того перепугалась, представив его голым наедине в небольшой закрытой студии, что стала заикаться. Тут же посоветовала обратиться к моей напарнице. Лена со смехом объяснила, что к ней, действительно, ходят мужчины, и для них подходит плотный сахар для жёстких волос. Для себя я в тот момент решила, что мужчинами я никогда и ни при каких условиях заниматься не буду.

Почти не заметила прихода зимы, столько было дел по поиску квартиры. Юрист связался с мадам Бортниковой, которая приехала на встречу в офис с поджатыми губами и выражением презрения на ухоженном лице.

Пришлось утрясти все финансовые и юридические моменты, вытерпеть взгляды и высокомерный тон свекрови, подписать документы и с неимоверным облегчением сбежать, надеясь, никогда больше не увидеть её лица. Не будучи мстительной натурой, я, тем не менее, злорадно наслаждалась победой над этой семейкой, не озвучивала своих планов и готовилась к переезду в другой город. Шиш вам Бортниковы, а не диктат над двумя пчёлками. Вас больше не будет в нашей жизни.

Эту страницу я собиралась закрыть полностью, чтобы ничего не напоминало о ней. В конце декабря состоялся переезд, Даня как раз закончил вторую четверть. Я согласна была перевести его даже на домашнее обучение, лишь бы быстрей уехать из города.

Под новый год, ещё не разобрав полностью коробки, сын нарядил маленькую искуственную ёлочку, я приготовила в духовке курицу с картошкой, нарезала пару салатов и мы сели за стол, включив телевизор в ожидании боя курантов. В дверь позвонили, от неожиданности я вздрогнула и уронила на пол нож, который взяла в руки, чтобы порезать курицу.

Посмотрев в глазок, распахнула дверь. Там стоял Пасечник с букетом цветов в прозрачной упаковке и бутылкой шампанского. В тёмном пальто, без шапки, серьёзный и красивый до невозможности.

— Пригласишь?

Еле выговорила ломким голосом.

— Входи.

Он перешагнул порог, вручил подарки, разделся, повернулся ко мне и улыбнулся.

— Вкусно пахнет.

Качнулся ко мне, обнял за плечи, я не могла поднять руки, занятые подарками, заглянул в мои растерянные глаза и поцеловал холодными от мороза губами.

— С наступающим, Пчёлка.

Скомкано познакомила сына с полковником.

— Пётр Григорьевич, э… начальник…

— Строительной фирмы. А ты Данил, я знаю.

Маленькая детская ладонь утонула в широкой мужской, Даня смутился. Чтобы не тянуть неловкую сцену, я засуетилась, поставила тарелку, вытащила дополнительные приборы.

— Садись. Скоро двенадцать.

Хлопок шампанского, шипучий напиток на языке, курица на тарелке Пасечника, фейерверки за окном, Данилка с криком «ура», — всё расплывалось перед глазами как в тумане. В ушах стоял гул, сердце выпрыгивало из груди, а прикосновение к руке Пасечника оказалось сродни удару тока, когда мы стояли у окна. Ноги подкосились, я стала оседать на пол. Он подхватил меня на руки.

— Данил, где спальня?

— Маме плохо?

— Голова закружилась, ей надо полежать.

Под руководством испуганного Дани Пасечник принёс меня в спальню и уложил на кровать. Тапочки слетели где-то на полпути, платье исчезло, когда за Даней закрылась дверь, бельё очутилось на полу спустя десять секунд, и я призналась себе, что неимоверно соскучилась. И как только я произнесла кодовое слово «Пасечник», оно взорвало все барьеры и ознаменовало начало безумной новогодней ночи.

Меня затрясло в оргазме, как только он накрыл мои губы поцелуем и прикоснулся руками к груди. Грудь раньше была перевязана, я понятия не имела, насколько она у меня чувствительная. Мир перед глазами кувыркнулся, ноги ослабели настолько, что не скрестились бы сейчас на мужских бёдрах ни при каких условиях.

— Какая стремительная пчёлка.

Его лицо озарила настоящая, искренняя улыбка, сталь в глазах превратилась в бездонный манящий омут. Медленный поцелуй осел на языке сладкой медовой истомой. Осторожные движения губ рождали в моём теле новый вулкан, разгорающийся от невесомых касаний. Сердце затопило от странного щемящего чувства. Его горячие ладони блуждали по плечам, груди, скользили по бокам, спускаясь ниже, усиливая томление и трепет.

Глубокий голос проник в подсознание, отозвался в теле волнующей истомой, прикосновения к обнажённому телу запустили огненный кровоток, и меня накрыло жаркой волной.

— Да-а-а…

Я умиротворённо лежала на груди Пасечника, он неторопливо перебирал мои прядки волос. Молчание между нами не беспокоило, на душе было светло, в теле царила невероятная лёгкость. За окном отгрохотали фейерверки, новогодняя ночь устало кружилась за окном, успокаиваясь и затихая, насылая на всех хорошо отпраздновавших предутренний сон.

Мой кошмар ожил. Я неслась по ночному лесу, перепрыгивая через корни, падала, вскакивала, бежала дальше, в голые ступни впивались колкие иголки, грудь раздирал ужас, за мной кто-то гнался. От грозного рыка за спиной, я запнулась, кубарем полетела на землю, тотчас меня придавило огромное мохнатое тело. Над головой раздался торжествующий вой, когти рвали нежную кожу плеч. Сейчас волк вопьётся клыками в шею, перекусит её. Мышцы ноги свело в ужасающей судороге, стон разорвал горло.

Я ещё не проснулась, как почувстовала руки, трясущие меня за плечи.

— Что?

— Судорога…

Он понял, откинул одеяло, сжал мою спазмированную мышцу, начал её растирать и растягивать. Я умела убирать спазм. Техника задержки дыхания всегда выручала меня. Боль в сведённых мышцах уходила на выдохе, я зажала нос, стараясь как можно дольше продержаться, не вдохнуть.

— Тяни стопу на себя.

Пасечник ловил реакцию на моём лице, сгибал стопу, разминал мышцу. Боль, действительно, затихла, хотя минуту назад мне хотелось выть от ужасного спазма. Ощущение бескорыстной заботы, его встревоженное лицо, сильные руки на моём теле породили в сердце такую волну благодарности, что на глазах выступили слёзы.

— Ты стонала во сне. Приснился кошмар?

— Я бежала по лесу. За мной кто-то… гнался.

Спазм закончился, но Пасечник продолжал растирать мышцу, озабоченно глядя на меня.

— Хочешь ещё поспать?

— Не усну. Ты приехал на зимние каникулы?

— Нет, совсем. Колонию закрыли. Дождя нет, туман исчез, землю не трясёт.

Уставилась на Пасечника, села, прикрыв одеялом грудь.

— Не может быть!

Он посмотрел на меня каким-то долгим задумчивым взглядом.

— Должно же это когда-нибудь закончиться.

— Столько лет продолжалось? А если снова начнётся?

Пасечник вдруг уткнулся лицом мне в живот, обхватил руками, придушенно заговорил.

— После твоего отъезда ничего не было. Вообще ничего.

Волосы Пасечника, в которые я вплела пальцы, отросли, стали не такими жёсткими. Он глубоко вздохнул от этой безыскусной ласки, замолчал, наслаждаясь ею.

— Кое в чём я не смог тебе признаться. Не хочу, чтобы эта ложь стояла между нами. Я… намеренно оставил тебя в лагере, потому что почувствовал, ты повлияла на это грёбанное Нечто. Те солнечные дни после землетрясения были не случайны.

— Майя на своём месте, так ты сказал Виктору?

— Да. Правда, док ничего не понял.

Он поднял голову, посмотрел мне в глаза.

— Эгоистичный и самоуверенный начальник смертельно устал от этой колонии. И всегда задавал вопрос. Что сделать, чтобы тварь исчезла? А потом появилась ты — лучшее, что случилось в моей жизни. Прости, я наломал дров. Выйдешь за меня?

— Ты не исправим.

— В этом вопросе да.