Шоколад

Глава 4. Молоко с печеньем

Волчара, противно скалясь широкими зубами, отвел меня в небольшую чистую комнату с кроватью и столом. В смежном помещении стояли стиральная машина, душевая кабинка, умывальник и унитаз. Потрясение, сродни удару по голове. Простые человеческие удобства показались воплощением роскошества и особой милости богов. На машинке лежали чистые полотенца, на полочке над ней средства для стирки, в душевой кабинке мыло и шампунь. Гостевая комната была номером в пятизвёздочной гостинице по сравнению с моей ночлежкой в общежитии.

Упругие струи душа били по плечам, спине, голове. Душевую кабину заволокло паром, шампунь давно стёк с волос, мыло лежало на полу, кисло в воде, а я всё сидела, как сомнамбула, не в силах выползти из тропического рая. Ощущение воплощённой библейской сказки, материнского безопасного лона накрыло меня. Когда-то в мамином животе я познала вселенскую любовь и защиту. Они закончились с моим первым криком, первым шлепком по попе, первыми звуками внешнего мира. Мой безопасный космос исчез, оставив во мне маленькую искру надежды, что безмятежное счастье всё-таки где-то есть, оно существует.

Мучительный спазм скрутил внутренности от мысли, что скоро я покину этот призрачный рай. Почему я всегда думаю о плохом, не умея оставаться в прекрасном моменте. Он есть, и я в нём есть, что ещё надо?

Через час, когда я завёрнутая в полотенце, лежала на кровати, а мои вещи стирала машинка, в дверь постучали. В глазок я увидела полковника.

— Открой!

Команда прозвучала требовательно и сухо. Муж сбрасывал вызов, если за четыре сигнала, я не успевала взять трубку. Полковник у двери не выдержит и трёх секунд. Этот человек не повторял дважды.

Повернула защёлку и отошла от двери, сильнее стянув полотенце на груди.

В руках полковника был пакет со съестным, мой нос сразу уловил запах еды. Он вручил пакет мне.

— Ешь. Я подожду.

Ещё бы добавил «не торопись», и стал местной анестезией для измученного тела. Доедая гречку с тушенкой, я рассматривала напряжённую спину полковника. Он стоял у окна, отвернувшись от меня, видимо, решив не смущать полуголую барышню, хотя я сразу накрылась покрывалом.

— Я пошутил, когда сказал, что во время изоляции не кормят. Я разберусь, почему тебя не приносили еду и приму меры.

Оу! Ложка с гречкой остановилась на полпути ко рту, но потом продолжила свой маршрут. Муж в подобных случаях говорил, ты не так поняла, я не это хотел сказать. А тут новая фишка — полковник, оказывается, пошутил. Странно, а почему у меня ложка в руке трясётся и живот болит. Начальник решил переложить вину на исполнителей, задурить мне мозги. Тут и травинка без его команды не колышется. Кто бы поверил шутке? Это была его месть за испорченные ботинки, за мою дерзость и неповиновение.

Полковник развернулся, посмотрел на пустой контейнер, потом перевёл взгляд на меня. В его лице произошла метаморфоза, жесткий циничный взгляд изменился, я почувствовала, словно моих волос коснулась его рука, огладила спину, задержалась на талии. Неужели взгляд может быть таким осязаемым? Полковник медленно дышал, плавя взглядом мою испуганную сущность.

Охотник, которому не надо ставить ловушки, выслеживать добычу, догонять её, травить собаками. Жертва сама сдаётся на милость победителя, а он ещё и выбирает, нужна ли ему очередная дичь. Он получает очередную дозу адреналина, и охотничий азарт исчезает.

Женщин тянет к сильным мужчинам. Свидетельства силы они считывают мгновенно, за несколько секунд. Я, наверное, быстрей всех прочих ощутила эту животную магнетическую силу в стальном немигающем взгляде, губах без улыбки, командном голосе, потому что с подобным хищником я жила семь лет.

Рука, машинально потянувшаяся к бутылке минералки, остановилась. Покровительство начальника лагеря, возможно, давало женщинам некоторые преимущества. Им, скорее всего, разрешали посещать местный профилакторий с душем, стиралкой и нормальной едой, за что они платили сексуальной отработкой. А если после начальника могли пользоваться другие? Главное ведь, согласие.

Меня передёрнуло от отвращения. Близкое знакомство со Стасом показало, мы для здешних охотников свежее мясо, не более. В женских романах секс — космические оргазмы и пламя страсти. Верю, так бывает или лучше сказать, так должно быть. Но бывает и по-другому. Единственная мысль, которая грела и утешала, когда я собиралась в лагерь, это освобождение от секса на два месяца. Как сильно, оказывается, я ошибалась.

В колонии вокруг женщин бродили голодные хищники во главе с вожаком — полковником внутренней службы. Бесправных узниц могли поиметь любые мужские особи просто по праву сильнейшего. Но я ненавидела принуждение, его было слишком много в моей недолгой жизни. Ошибка проникла в мою безыскусную женскую программу, и я не знала, как её исправить, да и не хотела уже ничего исправлять.

— У ваших подчинённых проблема с юмором. Шутку они восприняли дословно.

У некоторых правды, что у змеи ног не найти

Полковник сменил «глубокий, пронизывающий» взгляд на непроницаемый, и молча вышел из комнаты. Бросившись к двери, я повернула защёлку. Сердце бухало в груди. Сегодня вроде бы повезло, я избежала расставленной ловушки, но как обойти их все. Мужчины вместе с главарём, который рассекретил свои желания, вышли на охоту. В их крови азарт, адреналин, похоть, в моей душе страх, желание спрятаться и ни одного решения, как это сделать.

День клонился к вечеру, когда в дверь постучали. Инстинктивно вздрогнула. Я всегда вздрагивала, когда муж открывал дверь своим ключом и входил. Код страха, кажется, навечно прописался в моей трусливой душе.

Голос за дверью лениво произнёс:

— Ужин.

На цыпочках бесшумно подкралась к двери. В глазке маячило лицо желтоглазого полуседого волчары.

— Как тебя зовут?

После минутного замешательства он ответил:

— Егор.

— Егор, — постаралась придать голосу вежливую твёрдость, — я сейчас не могу открыть. Пожалуйста, поставьте пакет на пол. Я позже заберу.

За дверью раздалось понятливое хмыканье, шорох, удаляющие шаги по коридору. Грохот сердца долбил в ушах, перекрывал звуки извне. Надо успокоиться, надеть влажные штаны и футболку, обдумать свои действия. За это время охраннику надоест ждать, если он собирался обмануть меня. На цыпочках дошла до ванны, оделась, осторожно вернулась к двери и ещё раз поглядела в глазок.

Никого. Протянула руку к защелке. Еда близко, только толкнуть дверь и протянуть руку. В ушах шумело. А если он там? Приоткрою, а в образовавшуюся щель протиснется черный высокий берц, волчара расплывётся в наглой улыбке, по-хозяйски вломится в комнату. Ударит по лицу? Повалит на пол? Швырнёт на кровать?

Страх как яд просочился в кровь, мешал дышать и думать.

Не стоит паниковать. Ужин можно и пропустить. Повернула защелку, не отрывая руки от неё, прислушалась. Тихо. Мне кажется, я отдала пять лет своей жизни, когда всё-таки приоткрыла дверь. Есть! Схватила пакет, захлопнула дверь, крутанула защёлку.

В пакете нашлись контейнер с небольшим куском омлета, посыпанного укропом, бутылка воды и шоколадка. Шоколад отправился в карман ветровки, омлет был съеден до крошки, вода выпита полностью.

Ночь я спала беспокойно, постоянно просыпаясь, прислушиваясь к звукам в коридоре в ожидании очередного Армагеддона. Ни нормальный матрас, ни приятная сытость в желудке не выключили мои тревожные колокольчики, они подрагивали и шелестели в глубине души, готовые вмиг включить бешеный трезвон. Не высыпаться каждую ночь стало постоянным болезненным состоянием.

Утром ни свет, ни заря я сидела в полной боевой готовности на заправленной кровати, ожидая появления охранника. Волчара прибыл в семь тридцать (круглые часы на стене указали точное время), хмуро оглядел меня и повёл в столовую. Время отпуска закончилось. Мой серый спортивный костюм неприятно холодил руки и ноги, не просох до конца, но зато был чист и пах кондиционером «Сирень». Хотелось нюхать рукав толстовки и закатывать глаза от невозможно приятного ощущения, хоть на секунду уносящего из постылой реальности.

Около столовой собрался почти весь женский отряд. Меня пристально оглядели с ног до головы, пока я шла к ним через площадь. В глазах товарок светилось всё, что угодно, только не сочувствие. Карина махнула мне рукой, и я подошла к ней. Одиночество среди себе подобных для меня было тяжким испытанием. Я хотела хоть с кем-то поговорить, узнать новости, развеять страхи. Карина сделала вид, что инцидента в столовой не было, и мы не дрались с ней на глазах у всей колонии. Она схватила меня за рукав куртки и потащила от толпы.

— Майя, ты ночевала…, у них? Что там было?

— Меня… два раза кормили.

— Не хочешь говорить?

— Это правда.

— Ольга уходила куда-то той ночью, когда тебе по голове прилетело. Она тоже шифруется.

Женщины косились на меня и молчали, охранники понимающе скалились. Наверное, обсудили от и до «пламя страсти» с которым я не справилась, заглотнув член Стаса. Тут никакая подвязанная челюсть не спасёт, только раззадорит мужиков на жгучие подробности. А теперь ещё и ночёвка в административном корпусе. Похоже, в глазах всего лагеря я стала привилегированной шлюхой. С таким-то темпераментом!

Да, пропади всё пропадом. Пусть Карина знает!

— Их босс ждал моей благодарности…

— Полковник?

Карина выпучила глаза, и я утверждающе кивнула. Бритый охранник со шрамом на правой щеке подошёл и встал рядом с нами, подгоняя идти внутрь. Дверь столовой открылась, и женщины гуськом последовали внутрь.

На завтрак была пшённая каша на воде, ничем не лучше овсянки. Вечный голод, поселившийся в моём теле, заставил съесть кашу без остатка и алчно взглянуть в тарелку Карины. Сегодня она не кочевряжилась, не ругалась и не оставила надежды на её порцию. Скажи мне неделю назад, что я буду доедать чужую кашу, я бы не поверила.

— Сейчас опять дождь начнётся, — бурчала Карина, прихлёбывая горячий бледный чай. — Видела, какое небо? Ненавижу. За черникой не пошлют по мокрой траве.

— Жаль.

Мысли о сборе ягоды будоражили меня с тех пор, как я услышала о них. Вырваться бы за стены лагеря, походить по лесу. На территории колонии только бурьян по углам, да жухлые кусты — ни деревца, ни птицы, ни цветочка. Всё испохабили: один бетон вокруг и старый потрескавшийся асфальт, да утоптанная до синевы земля.

Завтрак закончился, женщин окриком заставили встать из-за стола, убрать за собой посуду, взять на стойке паёк — одноразовую лапшу, галеты и шоколад. Построившись в пары, иногда на охранников нападала такая блажь, мы двинулись в общежитие. В строю не хватало Романы. Якобы нечаянно задев локтем Карину, я указала ей на девушку без пары. Карина поняла без слов.

— В семь прогулка. Выходи.

— В дождь?

— В беседке покурим.

На столе около швейной машинки ждала новая партия раскроенного материала темно-фиолетового цвета. Шитьё сегодня не шло, нитка в шпульке заматывалась и путалась, приходилось шпульку доставать и разбирать, благо на столе лежала потрёпанная инструкция к машинке и коробка с набором инструментов. Шитьё — процесс выматывающий, скучный, однообразный и отупляющий. Если просидеть несколько часов над ним, ночью я буду досматривать вторую серию с фиолетовыми наволочками в главной роли.

Время за работой тянулось неимоверно долго, хотелось биться головой о столешницу от желания спать. Ещё один день прошёл — мой девиз на следующие шесть недель. В семь часов прозвучала сирена, означающая конец рабочего дня, и у колонисток наступало свободное время, разрешалось гулять по территории. Женщины обычно толпились на площадке, где имелась беседка с урной для курения. В первые дни у меня не было сил выходить на прогулку, я ложилась на кровать, успокаивая боль в спине.

Сегодня я не смогла не ответить на приглашение Карины. Она уже ждала меня, сидя на лавочке под крышей беседки. В изящных пальцах тлела такая же изящная длинная сигарета.

После изматывающего дня недовольство так и бурлило в крови.

— Почему мы шьём в своих комнатах? Должен же быть швейный цех, мастер, который помогает. Нормальные условия.

— Мастера захотелось, — Карина скривила губы. — Не шей. Всё равно не заплатят. Лучше расскажи, что у полковника было.

Как говорится, с этого места поподробнее.

— Отправил в комнату отдыха. Там душ, полотенца, стиральная машина. Через некоторое время принёс еду — гречку с тушёнкой. Потом ушёл.

— И ты не расстелилась ковриком у его ног?

— А надо было?

— Вообще-то он тут самый влиятельный… и вообще.

С этим не поспоришь. Если выбирать из всей банды, то самый лучший образец — полковник, при условии, что тебе позволят выбирать. Карина затянулась сигаретой, недовольно поморщилась. Мне не составило труда понять, о чём она думает. Похоже, все мысли женщин здесь крутились вокруг мужиков и еды.

— У тебя кто-то появился из…охраны?

— Да так. Один клеится. Не мой типаж, но жрачку обещал подогнать, если мы с ним…

— Веришь ему?

— Нет, конечно. Видела, как они на нас смотрят. Словно голодные.

— Это мы вечно голодные, не находишь?

Карина посмотрела на меня и рассмеялась. Из-за угла общежития показалась Ольга и прямиком двинулась к беседке.

— Куда-то всё время на свиданки бегает. А с виду такой ангелочек у-тю-тю, — прокомментировала Карина, глядя, как Оля приближается к нам. — Не пойму, с кем она встречается. Молчит, как партизан на допросе.

Запыхавшаяся и взволнованная Оля вошла в беседку.

— Девочки, в столовой дают по пачке молока и печенья в одни руки. Надо идти быстрей, а то закончится.

Карина встала, я поднялась следом. Желание рвануть к столовой неожиданно разбилось о стену страха.

— Кто тебе сказал?

Оля смутилась.

— Источник верный, надо идти.

Карина затушила сигарету и бросила в урну.

— А почему раньше не давали?

— Кто их знает? Может борт прилетел. От их жратвы я с голоду пухну. Ну, идёмте.

Оля с надеждой смотрела на нас. Внутри меня зашелестели тревожные колокольчики, я оглянулась вокруг. Всё как обычно, мы одни, охранников не видно. Но ведь я дала себе слово не рисковать.

— Скоро туман накроет. Оль, я не пойду.

— Нам десяти минут хватит. Мы успеем.

Карина сунула руки в карманы джинсов, перекатилась с пятки на носок.

— Да, ладно тебе, мы же втроём пойдём, я хорошо ориентируюсь.

Молока с печеньем захотелось до рези в животе. Как давно у меня не было ничего молочного. Чаем с молоком меня поила мама, мы любили вечерние посиделки вдвоём, особенно после смерти отца. Как же мне не хватало этого ощущения дома, тепла, душевной беседы.

— На тебе вся одежда мешком болтается. Пойдём, Майя!

Карина из всей группы была самая бойкая и уверенная в себе, поэтому я тянулась к ней. На самом деле я всегда старалась держаться около лидеров, что в школе, что в академии. И в собственной семье получила такого мужа — командира, лишний раз боялась рот открыть, принимая его решения за истину в последней инстанции. Супруг прогнулся передо мной только один раз, когда уговаривал взять вину на себя.

Как же надоел этот бесконечный мысленный поток из прошлого. Моё полуголодное настоящее, действительно, требовало ринуться в столовую и ухватить дополнительный паёк.

— Молока сколько дадут?

— Одну упаковку.

— Литр?

— Конечно.

Целый литр. Мне кажется, я за один присест выпью его. Представив, как я отгрызаю зубами кончик мягкой упаковки и с наслаждением пью натуральное молоко, непроизвольно застонала.

— Пошли!

Быстрым шагом мы двинулись по направлению к столовой. Туман сегодня запаздывал, от этого мои страхи немного улеглись. До столовой мы дошли достаточно быстро и очутились перед закрытыми дверьми.

— Стучи сильнее, сейчас откроют.

Оля и Карина стали тарабанить в дверь. По мере того, как никто не открывал, они усилили напор.

— Мы, наверное, опоздали, — чуть не плача простонала Оля.

Под ногами начал расползаться туман. Тревога, недавно покинувшая меня, сдавила сердце. Хуже того, мне показалось, нас обманули, хитростью заманили сюда. Паранойя разрасталась с космической скоростью.

— Девочки, надо возвращаться.

Карина приложила ухо к двери.

— Тихо! Кто-то идёт.

Туман вроде бы лениво наползал на окрестности.

— Туман начался, вы не видите?

— Сейчас фонари включат, перестань паниковать, быстро вернёмся.

Фонари как назло не загорались, зато серая клочковатая вата поднималась из всех углов.

— Да, ну вас!

Быстрым шагом я направилась в сторону общежития. Пропади оно пропадом, и молоко, и печенье. Лучше голодная, чем ужасы, таящиеся в тумане. Девочки смелые, не пуганные, пускай ещё постучат. Я оглянулась, девчонки остались около двери. Идиотки. Одной страшно уходить, но оставаться с ними в тумане ещё страшнее.

Почему так происходит со мной, чем больше опасаюсь, тем сильнее меня преследуют? Вела себя тише воды, ниже травы, целыми днями горбатилась за машинкой, привлекла внимание охранника только однажды, на дороге, пытаясь отвлечь его от Романы. В итоге на меня напал Стас и прицепился, как клещ. Я, конечно, дура со стриптизом, но опять же от страха. А полковник? Ясно дал понять, что тоже не прочь со мной.

Зная всё это, я снова очутилась в тумане. Муж бы сказал, сама виновата.

Сидела бы тихо в комнате, шила, считала бы дни до освобождения, вспоминала сына. Ощущение, что я приближаюсь к общежитию, исчезло. Неужели сбилась? Сзади послышались шаги, тяжёлое дыхание, присутствие людей. Девчонки? Прижав руку к груди, остановилась, чтобы отдышаться. Это они догнали меня? Почему молчат? Окликнули бы.

Из темноты появились два мужских силуэта. Сердце подпрыгнуло к горлу. Мне конец! Как сумасшедшая, я бросилась бежать. Куда? Не имело смысла думать о направлении, я опять заблудилась. Животный ужас преследуемой охотниками жертвы гнал вперёд, то самое чувство, которое спасёт мне жизнь. Только не останавливаться. Не поддаваться отчаянию.

Стремительный удар в спину, и я упала на колени. Молниеносно развернулась, пятясь назад, сдирая ладони в кровь о бетонное покрытие. Боль осталась на периферии сознания.

— Куда торопишься?

Ненавистный свистящий шепот Стаса. А из тумана ещё один — желтоглазый волчара, приближённый полковника.

— Чё, прямо тут будем…?

В сердце словно вонзили иглу. Я вскочила на ноги, понимая, что за спиной никого нет, бросилась вперёд.

— А-а-а!

Стас в три шага настиг меня, сдавив локтем горло.

— Куда торопишься?

Он притянул к себе, другой рукой больно ухватив грудь, неожиданно развернулся и толкнул к Егору. Взмахнув рукой, я попала тому в лицо. Он мгновенно ударил меня кулаком в живот. От удара я сложилась пополам, не в состоянии сделать вдох.

— Сучка!

Мужская рука вцепилась мне в волосы, задрала голову, вывернув в сторону до хруста позвонков.

— Сосать не можешь.

В презрительном голосе сквозило неутолённая злоба. Ещё один любитель, у кого без минета встать не может.

Он оттолкнул меня в руки Стаса.

— Будем традиционно, — проговорил тот над ухом, спеленав мои руки одним захватом. — Лучше расслабься, и получи удовольствие.

Через ткань штанов я чувствовала, как он жаждет этого «традиционно». Дыхание со свистом вырвалось из моей груди, в глазах засверкали яркие точки, давление подпрыгнуло до двухсот, я знала это состояние. С трудом распрямилась, головой ударила назад, не думая, куда попаду. Коротко вскрикнув, Стас отпустил меня, но тут же подоспел Волчара. Он ударил по лицу, повалил на землю. Удар спиной и головой об асфальт повторно выбил из меня дух, я пыталась вдохнуть, только хрипя и открывая рот.

— Осторожно, ты.

Ещё один удар по щеке, вывел меня из ступора. Воздух проник в лёгкие, я захлебнулась им. Волчара одним махом стащил штаны с трусами. Кроссовки тоже улетели, сдёрнутые вместе со штанами. Стас оттолкнул Егора.

— Я первый! Уйди!

Растолкав коленом мои ноги, он навалился на меня. В нос ударил запах лука, мясной котлеты и перегара. Шершавая ладонь ухватила за сухую промежность. Боль привела меня в чувство, я знала, что не смогу расслабиться, будет не просто больно, будет невыносимо. Моя рука скользнула в карман ветровки, вцепилась в карандаш. Горячий твёрдый член резко вонзился в сухое лоно.

— Сука, не сжимай так. Пусти!

Стас качнул бёдрами, ещё раз словно резанул внутри ножом.

— Не сжима-а-а…

Карандаш с противным скрипом раздираемой плоти вонзился в глаз Стасу.

Звериный крик разорвал тишину. На вышке включился прожектор и закружился по сторонам, пытаясь разогнать туман. Завыла сирена, где-то далеко раздался собачий лай. В лагере поднялась тревога.

Волчара, матерясь, бросился к нам, обмякший член выскользнул из меня, карандаш так и остался в судорожно сжатых пальцах. Егор сдёрнул с меня Стаса, пнул в бок ногой. Из глаза охранника текла кровь, он выл в голос, вторя сирене.

Трясясь как в лихорадке, я протянула руку к своим штанам, которые валялись рядом. Давясь всхлипами и шатаясь, поднялась на ноги.

— Ты что сделала, сука? — Егор повернулся ко мне. — Я же тебя сейчас…

Его бешенный взгляд полоснул по нервам, и я, превозмогая боль, кинулась под прикрытие тумана. Туман теперь не казался зловещим, он был моим защитником, скрыл меня и дал возможность уйти.

Сделав десятка три шагов, я ощутила, что к омерзительной боли в промежности добавилось ощущение ледяных ног. Оказывается, я так и бежала в носках с голым задом, держа штаны в руке. Надеть штаны оказалось непросто. Меня трясло и шатало, мешал зажатый в ладони карандаш. Потрогав пальцем гриф, я истерически всхлипнула, и всхлип мгновенно перерос в икоту.

Мой спаситель — карандаш отправился в карман, я с трудом натянула штаны. Носки промокли и порвались на пятках, я ощущала ими ледяной холод мёртвого бетона. Ступни остывали очень быстро, если застужусь, меня скрутит не по-детски. Запнулась обо что-то. Борясь с икотой и шумом в ушах от надсадного дыхания, я посмотрела под ноги. Деревянная шпала, заросшая травой. Шагнула на неё, покачнулась. Дерево не жгло ноги, как бетон, оно хоть и было сырым, но всё-таки тёплым. Пройдя несколько шагов, я оступилась. Нога в изодранном носке резко коснулась земли, и я спрыгнула, сморщившись от боли, ощутив ступнёй какую-то ветошь.

Присев на шпалу, подтащила к себе изодранный кусок рогожки. Разорвав прогнившую ткань пополам, дрожащими руками неловко принялась закручивать ступни и лодыжки. Две длинные полоски послужили обвязками, которыми я закрепила грязные тряпки.

Я боялась всего: насилия, холода, болезней, начальства, мужа. У меня была огромная гора страхов. Непонятно, как я жила в этом стрессе: ходила, разговаривала, делала вид, что у меня всё нормально, пыталась подружиться с кем-нибудь, заглушить внутренний дискомфорт.

Отец умер после долгой продолжительной болезни, когда мне было четырнадцать лет, мама скоропостижно скончалась два года назад. Единственная бабушка, жившая в деревне, ушла вслед за мамой, своей дочерью. В завершении смертей муж похоронил мою самооценку, изваяв из меня покорную слугу. У меня остался единственный родной человечек — Данилка.

Муж для меня был чужой человек. Он ценил злость, ярость и силу, терпеть не мог слёзы сына. Ребёнок боялся плакать при отце. Муж, не узнав про условия в колонии, отправил меня сюда, лишь бы самому не очутиться за решеткой. Сердце кольнула ужасная мысль. А если он знал, что здесь творится?

Вдалеке послышались крики и лай собак, я подскочила со шпалы. Ноги худо-бедно защищены, могу двигаться быстрее.

Условный рефлекс хищников — догонять. Сидеть в ожидании толпы насильников — это сразу в гроб. Чем я хуже той лягушки? Она барахталась в молоке (в молоке!) до последнего, и мне повезёт. Кукиш вам, ублюдки!

Странно, что под ногами оказалась, заросшая травой земля. Значит, это край колонии, и где то близко огораживающая сетка, а в ней подкоп, сделанный руками узниц. Не верю, что никто не пытался отсюда бежать!

Почти с разбегу я налетела на сетку, помчалась вдоль неё, присела на миг, рассматривая землю под ней. Теперь туман мешал, не давал обзора. Я обязательно найду дыру в сетке, мне повезёт.

Бежать! Не останавливаться!

— Папа, помоги. Папа, помоги. Папочка, помоги, — шептала я как заведённая, скользя рукой по сетке.

Только с отцом я чувствовала себя в безопасности. Я была поздним, долгожданным ребёнком, отец любил и баловал меня. Мама тоже любила единственную дочь, но после похорон отца как-то осунулась, постарела, стала слабой и растерянной. Она сама нуждалась в поддержке и утешении, и я давала её настолько, насколько могла.

— Папочка, помоги.

Он был Богом для меня. Он же всё видит оттуда, он чувствует, как мне плохо, как я умираю без поддержки, рассыпаюсь на осколки, которые скоро не смогу собрать.

Рука провалилась внутрь сетки, поцарапав тыльную сторону ладони. Дырка в ограждении была небольшая, горизонтальная, словно взрезанная специальным инструментом. Повернувшись спиной к лесу, я просунула голову, потом плечи, вытащила руки, и, придерживаясь за сетку, стала вытягивать всё тело.

Ветровка трещала, цеплялась за колкие острые жала, но я терпеливо двигалась вперёд. Ноги вышли быстрей и легче, я даже не задела самодельные портянки, подтянувшись руками на сетке. Рухнула вниз, отдышалась. Захотелось расплакаться от облегчения. Через минуту я поняла, для слёз уже нет сил.

В лес я двинулась на автомате, не отдавая себе отчёта, куда бежать. Туман, оказывается, здесь был не таким густым и плотным в сосновом лесу. Ногам было больно. Иголки, сучки, шишки впивались в ступни, прокалывали полусгнившую ткань, резали подошвы.

Ноги совсем не держали, страх, боль, усталость накатили штормовой волной и обрушили меня на землю. Видимо отключившись ненадолго, я очнулась оттого, что бок застыл и занемел. Поднялась, опираясь на локоть, потом села, поджав ноги. Недалеко от меня лежала куча сухостоя, упавшее дерево, на которое время и ветер нанесли ветки.

Надеясь, что под деревом смогу как-нибудь смогу умоститься, поднялась и поплелась к нему. Как-нибудь получилось. Куча хвои стала мне подстилкой, сухие ветки впивались в бока. Вытащив из-под себя несколько самых колких, немного поёрзав, неуклюже устроилась на боку. Сюда бы любимую грелку — матрасик, согреться и забыться. Я смежила глаза и ухнула в чёрную бездну.