Шоколад

Глава 5. Красная машинка

— Подъём! Встать! Живо!

В предрассветном мареве, едва мне удалось разлепить ресницы, колыхалась фигура охранника с собакой. Кирилл? Голос вроде бы его.

— Вставай!

Голова кружилась, но я оторвала её от лежанки и приподнялась. Тело от неудобной позы на одном боку, занемело, ноги замёрзли. Сквозь растрепавшую рогожку проглядывали носки с протёртыми пятками. Перед носом что-то шмякнулось. Протерев глаза, я разглядела свой кроссовок. По нему меня, видимо, искала овчарка.

В душе царили холод и пустота.

Посмотрев на мои ступни, Кирилл поморщился.

— В одном пойдёшь.

Этим сумрачным утром я ощущала себя молчаливой и послушной куклой, которую подвесили за верёвочки и дёргали за них, чтобы двигались руки и ноги. Руками и ногами я двигала сама под голосовые команды извне — новый тип взаимодействия для живых кукол.

— Шевелись!

Сдёрнула с правой ноги рогожу, принялась наматывать её поверх левой портянки.

— Быстрей! Из-за тебя всю ночь не спал. Хватит возиться.

Занемевшими пальцами кое-как замотала портянку на левую ногу, обвязала её тонкой полоской ткани, правую ногу втиснула в кроссовок, непроизвольно застонав от боли. Нога отекла, стопа была поранена. Кирилл толкнул меня в плечо. Что ж вы все такие звери…

— Живее!

Поднялась и, хромая на обе ноги, двинулась за Кириллом. Овчарку он спустил с поводка, она обнюхивала кусты, метила их, облаяла пару деревьев с белками, в одном месте принялась что-то ожесточённо рыть. Кирилл покрикивал на пса, не давая тому далеко удаляться. Рогожка на левой ноге размоталась, и волочилась по земле. Остановиться и подвязать её, у меня не было ни сил, не желания. Голова кружилась, иногда я опиралась на деревья, замирая на пару секунд, переводя дух. Раньше я не знала такой дикой слабости, от которой тянуло рухнуть в ближайшие кусты.

Кирилл, оглянувшись, что-то сказал. Его слова проплыли мимо сознания, а потом как сквозь мутную пелену дошло, что скоро начнётся дождь и надо торопиться. Каждый шаг отдавался глухой болью.

Странно, что я так далеко убежала. Мы, кажется, брели по лесу целую вечность. Когда достигли ворот лагеря, начался дождь. Он заплакал вместо меня, тёк по щекам, скатывался по подбородку, собирался в уголках глаз, намочил волосы, спину и штаны. Нас ждали, Кирилл по рации уже сообщил о нашем приближении. Он взял пса на поводок, мы прошли через КПП с незнакомым охранником и очутились на территории ненавистного лагеря. Кирилл грубо прошипел в спину.

— Поворачивай к медчасти.

Теперь он шёл позади, конвоировал меня как положено.

— Портянку подтяни и капюшон накинь.

И что-то добавил неразборчивое. Матерился, наверное.

На левой ноге, действительно, рогожка почти полностью размоталась, но я не могла наклониться и закрутить её. Пускай хоть свалиться, медпункт рядом, а в общежитии у меня есть запасная пара обуви. Похромала вперёд, пропустив мимо ушей, гневное ворчание Кирилла. На виду всей колонии он ведь не ударит? Вялые мысли в голове, в глазах размытая площадь и столовая. Ещё рано, столовая закрыта и любопытных женщин нет, меня никто не увидит. А если бы увидели? Раньше я бы страдала, ловила каждый косой взгляд и перешёптывания за спиной. Здесь и сейчас у меня выключились все эмоции.

На крыльцо вышел доктор, я, кажется, стала частой гостье в его владениях. Можно сказать, нынешняя фаворитка. Мы подошли к Виктору.

— Забирай, — коротко бросил Кирилл, развернулся и пошёл к калитке, разделяющей наши территории.

Док с красными глазами (не выспался бедняга) уже издалека рассмотрел мои ноги.

— Разувайся здесь. В кабинет грязь не тащи.

Я посмотрела на его почти мальчишеское лицо в мелких чуть заметных веснушках на носу и щеках. Наверное, немного старше меня или мой ровесник. Скрытый садист, который приехал в колонию воплощать в жизнь свою бессознательную программу. Такую инфу особенно про хирургов и стоматологов выдал на лекции преподаватель психологии, а в заключении сказал, что за спиной каждого хорошего специалиста приличное кладбище. Его откровения тогда меня сильно покоробили, но сейчас, глядя на Виктора, подумала, преподаватель был прав.

— В коридоре таз с водой и чистая тряпка на полу. Помоешь ноги и проходи в кабинет.

Покачнувшись, я села на ступеньку, сняла кроссовок, раскрутила рогожку, обнаружив на ней масляные пятна, сняла подранные носки, скомкала тряпьё в грязный ком и положила сбоку крыльца. Осторожно ступая голыми ступнями по деревянным ступеням, сбитым из рассохшихся досок, порадовалась, что под ногами тёплое дерево, а не мёртвый бетон. Поднялась к двери и вошла внутрь.

В тазике с тёплой водой обмыла грязные ноги, потопталась на тряпке, вытирая подошвы. Сойдёт. Вошла в кабинет и села на стул без приглашения.

— Ступни покажи.

Меня слегка качало, слабость и безразличие стали моим защитным куполом, под который мало, что проникало. Док, кажется, слегка психанул. Как он очутился рядом, я даже не заметила. Присел на корточки, поднял одну ногу, вторую.

— Сейчас обработаю…хлоргексдином.

Последнее слово произнёс ядовито, с нажимом, специально для меня.

— Пластырь не нужен, без него быстрей заживёт.

Кинул взгляд ниже пояса.

— У тебя месячные?

Спросил спокойно, как истинный доктор. Прикрыла глаза. Виктор понял, что я куда-то улетела…

— Майя, я с тобой говорю! — повысил голос.

— Нет.

Раздражённый тон дока меня не пугал, а причёска раздражала. Видела я таких парней, над каждой волосинкой трясутся, а потом бац… — залысины, и бегом волосы трансплантировать.

Шаги дока в сторону медицинского стола. Шуршание. Снова ко мне.

— Иди на кушетку. Здесь неудобно.

Меня покачивало. Если лягу на кушетку, потом не встану.

— Ладно.

Док за лодыжку поднял одну ногу, протёр ступню ватным диском. Защипало, я дёрнулась. Обработал вторую.

— До свадьбы заживёт

Снова отошёл. К Виктору я испытывала скорее дружеские чувства. С ним я могла бы учиться на одном потоке, пить сидр в общей компании, ныть друг другу про надоевшую учёбу, обсуждать преподов и умничать на медицинские темы.

— До вечера побудешь в стационаре.

Видя моё нерабочее состояние, док подхватил меня под мышки, встряхнул и поставил на ноги.

— Скоро завтрак принесут, — подтолкнул меня к двери. — Чего шатаешься? Голова кружиться?

Риторический вопрос остался без ответа.

Невыносимо скучный цвет стен качался перед глазами, пока я вместе с доком добралась до так называемого стационара — небольшой комнаты в конце коридора с двумя кроватями, двумя тумбочками и стулом.

— Эм…у тебя штаны наизнанку.

Битая буду

Виктор вышел, оставив меня в одиночестве. Я сняла ветровку, как попало бросила её на спинку стула — мокрая, надо просушить. Выбрала кровать у окна, откинула заправленное одеяло, села, а потом повалилась на подушку. Штаны… не стоит выворачивать, кровь я в комнате застираю. Лучше не думать, не жалеть себя. Жалость отнимает силы. Уже отняла. Мне надо восстановиться и поспать. Неизвестно, что меня ждёт. Док ни слова не сказал про Стаса, и я не спросила. Рыжий, наверное, уже стал одноглазым.

Повернулась лицом к стене, закрыла глаза, желая уснуть, отключиться от мучительных мыслей, потому что ничего не отыграть назад, ничего невозможно исправить.

Дверь открылась. В комнату вошел человек и вместе со сквозняком принёс запах горькой смолы и хвои. Я не шелохнулась, сделала вид, что сплю.

— Майя, — жёсткий, требовательный голос. Его обладатель, как хищник, настигший добычу, наверное, сразу унюхал мой страх. От меня, действительно пахло страхом и кровью. Приятный сладкий запах, манящий зверя.

— Давай поговорим.

Не хочу

Мне бы спрятаться под одеялом, как в детстве, когда думаешь, что если ты никого не видишь, то и сам стал невидимкой. Скрипнули по полу ножки стула, начальник сел рядом. Слишком близко, чтобы я смогла спокойно дышать.

— Чем ты ударила Стаса?

Тягучая пауза, от которой перехватило дыхание. Я сплю. Нельзя думать. Нельзя вспоминать.

— Карандашом?

Одеяло поползло вниз, открывая мою тощую шею. Шершавые пальцы сжались на ней. Я вздрогнула, стремительно развернулась и оттолкнула руку. Не надо прикасаться ко мне. Стиснула зубы, чтобы не выдать дрожь. В ледяных глазах начальника сверкнула серебряная сталь.

— Где карандаш?

Мой взгляд скользнул к торчащему из-за широкой спины полковника рукаву ветровки. Он повернул голову, небрежно стащил ветровку со стула, потряс ею, из правого кармана извлёк карандаш, тронул окровавленный грифель пальцем, приподнял бровь.

— Ты же понимаешь, я не могу проигнорировать происшествие…

Гул в ушах.

— Оставить тебя без…

Безнаказанной?

Голос полковника утонул в непрерывном шуме, а сам он раздвоился. Я сморгнула странную пелену, но ничего не изменилось. Он то сливался в одно лицо, то раздваивался, перетекая из одного в два. Два мира, два человека? Стало трудно дышать…

Я очутилась на грязной улице среди домов с разбитыми безглазыми окнами. И кто-то за ними тихонько, тоненько плакал. Этот плач мне был знаком, он разрывал сердце. Данилка? Запах крови и смрада заполнил ноздри. Там за разбитым окном мой мальчик, мой сынок. Темно, сыро, грязно, страшно. Черная земля, подвал, рваные тряпки, странные лужи. Дани-ил!

Под носом ватка с нашатырём. Открыла глаза, падая в реальность. Обморок? Надо мной склонился Виктор, полковник отодвинул стул, сел на безопасном расстоянии. Док убрал ватку.

— Всё нормально. Просто отключилась.

Есть ли в этой комнате засов? Я бы хотела остаться в одиночестве. На час, на два, на три. Без всепоглощающего надвигающего кошмара, против которого я бессильна. Притаиться, чтобы все забыли про меня.

Док вышел, я проводила его затравленным взглядом.

— Стаса сегодня бортом отправим в больницу, он сюда не вернётся. Тебе нужно успокоиться и забыть…

Да-да. Сию секунду. Слушаюсь и повинуюсь. Как это сделать? Кирпичом по голове?

Полковник поджал губы, потёр подбородок с отросшей щетиной, посмотрел в окно, словно там было что-то интересное, кроме унылой серой площади. Гнилое место вместе с гнилым яблоком, поразившим гнилью всю корзину. Почему он не уходит? Ещё немного и я потеряюсь в этой комнате, которая полчаса назад казалась безопасной. В колонии нет безопасных мест. Негде спрятаться.

— Лагерь находится в аномальной зоне. Здесь тяжело не только осуждённым, но и всем сотрудникам. Вы здесь временно, мы — постоянно. В такой обстановке иногда случаются инциденты. Некоторые срываются.

Полковник наклонился ко мне, прищурился. Во взгляде появилось затаённое раздражение.

— До твоего приезда, у нас не было подобных проблем.

С другими шло как по маслу…сссуу…

— Вы сказали, что не можете оставить меня безнаказанной.

Полковник выпрямился, на секунду опешил, удивлённый моими словами.

— Пошутили?

— Оставить тебя без присмотра. Ты можешь жить в гостевой комнате.

Это сейчас так называется? Под присмотром? Чтобы всегда быть под рукой, когда понадоблюсь? Или он уже всех перебрал? От этой мысли стало совсем мерзко. Уверен, что соглашусь. Играет как кот с мышью. Наблюдает за жертвой, которая должна добровольно отдать себя в руки палача.

Когда-нибудь я найду смелость сказать это в глаза мужу. Полковник — не муж, не когда-нибудь…, сейчас…

— Не…, — голос сорвался. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отдышаться, — нет. Я ни в чём не виновата. Вообще ни в чём…и не буду с вами спать.

Полковник стремительно поднялся, опрокинув стул, и вышел из комнаты.

После скудного завтрака — яичницы из одного яйца с пятью шкварками, которую принёс Виктор, мне удалось уснуть. Я провела в так называемом стационаре целый день. На обед док доставил обычный паёк — банку кильки в томате, галеты и шоколадку. Обещал чай, но не принёс, я довольствовалась водой из-под крана. Здесь она оказалась чистой — воды я напилась вдоволь.

Ближе к вечеру док поставил мне капельницу, продемонстрировав лекарства и своё оскорблённое лицо. Театральное представление Вити не заставило меня каяться и подлизываться. У меня выключились все эмоции, кроме недоверия и подозрительности я не испытывала ничего. Сотрудники колонии и даже девчонки, которые заманили к столовой, вели свою игру. Мой и так неидеальный мир потускнел, поблёк, осыпался красками, оставив только тёмное, низкое, дождливое небо снаружи и внутри.

Восемь дней я не слышала голос сына, не знала как он и всё ли в порядке. Об отсутствии связи нас предупредили заранее, но это ничего не меняло в моей системе координат, где раньше каждый день начинался с поцелуя в макушку сына. Сколько ни гнала я мрачные мысли, они всё равно возвращались. Разговор с Даней помог бы успокоиться, ощутить мимолётную радость, выползти из серого лагерного тумана, полностью поглотившего мою душу.

Мысли о предательстве девчонок, о двуличности полковника, об опасности на каждом углу, кормили внутренних демонов, явившихся попировать на моих страхах, ненависти, отчаяния и беспомощности. Меня заточили не в колонию, а в саму себя, заставив почувствовать мимолётность жизни, и то, как я ею распорядилась.

Посмотрев на себя со стороны, я ужаснулась. Ужаснулась от понимания, что сама выбрала эту дорогу, принимала решения, сворачивала на развилках, руководствуясь разумом и чужими убеждениями, заставляла себе доводами, уговорами и пинками брести по выбранному пути.

— Как себя чувствуешь? — Витя явился после ужина с явным намерением отправить меня в общежитие.

— Не очень. Можно переночевать здесь?

— В стационаре остаются только те, за кем требуется наблюдение. У тебя ничего серьёзного. Царапины я обработал.

— Пожалуйста.

— Не положено. Собирайся.

Почему-то было стойкое ощущение, что он врал. Кем не положено? Док здесь хозяин, он и командует. Виктору не хотелось оставлять меня ночевать по какой-то личной причине. Собственный интерес был на первом месте.

— Там туман…

— Я провожу, — прорычал док.

Откинув одеяло, я встала голыми ногами на деревянный пол. Виктор, видимо, вспомнив, в чём я пришла, чуть поморщился, но ничего не сказал. Без сомнения он когда-нибудь станет хорошим специалистом…

Около крыльца я нашла кроссовок, носки и рогожку. Не торопясь обулась, вторую ногу упаковала в носок и две портянки. Док стоял, нетерпеливо притоптывая, засунув руки в карманы.

— У тебя в углу костыль видела.

— Бортникова!

— Ступни травмированы, одна нога без обуви короче другой. Мне нужен костыль с упором под локоть.

— Блять!

Виктор, громко хлопнув ни в чём не повинной дверью, провалился в темноту коридора.

— Сам блять.

Док появился с костылём через пару минут.

— На!

Я осторожно встала.

— Высоту сделай ниже, чтобы удобней опираться. Здесь телескопическая регулировка.

Док дышал как разъярённый бык, которому в ноздри ткнули горящей головёшкой, но длину костыля уменьшил и подал его мне. Подобный костыль я отвезла бабушке в деревню, она им постоянно пользовалась и каждый раз пока была жива, благодарила меня.

Локоть удобно уместился в широком упоре, рука легла на мягкую ручку.

— Теперь пойдём.

Туман сегодня был словно разреженный. Идти в нём, когда видишь чуть дальше чем на два метра, оказалось не так страшно, тем более в сопровождении Виктора. До общежития мы добрались достаточно быстро, я торопилась, как могла, бетон холодил ногу, в ступню впивались мелкие камушки. В голове крутилась зловещая композиция из двух музыкальных фраз, которая когда-то осела в памяти. Иногда просыпаясь ночью, в голове звучали какие-нибудь треки, чьи названия я не помнила.

Под мысленный аккомпанемент идти было легче и тяжелее, потому что навязчивая мелодия не сулила ничего хорошего. В беседке курили женщины, тлели огоньки на кончиках сигарет. Кто-то быстрым шагом направилась к нам, догнал у входа в общежитие, где я замешкалась, передавая Виктору костыль.

— Майя, — шепот Романы показался слишком неестественным. — Что случилось?

Влажные губы Романы шевелились, произнося слова, смысл которых ускользал от меня. Я представила, как эти губы — жирные пиявки скользят по мужскому члену, присасываются к нему, впиваются и заглатывают. Прилипчивый образ заместил словесный поток Романы. Наконец, она поймала мой взгляд и вывела из-под гипноза своих надутых влажных губ.

— Майя, ты слышишь? С кем ты сегодня ночевала?

Пусть лучше будут её жирные губы, чем блевотные слова. Меня мгновенно выкинуло в ночь к двум озверевшим охранникам. Почувствовав чужое присутствие за спиной, резко развернулась. Оля! Подкралась незаметно, тварь. И на лице выражение невинно — испуганное, бровки домиком.

— Привет.

В груди словно разорвалась петарда. Ударить бы тебя наотмашь, свалить с ног, пнуть, чтобы захлебнулась кровью вместе с приветом.

— С-с-с-у…

Оля отшатнулась, взглянула на мои ноги, отступила назад. Отодвинув Роману, я открыла дверь, сглотнула горький ком в горле, хромая, вошла внутрь. Уже в темноте коридора, лицо сморщилось от рыданий, которые, наконец-то, прорвали плотину сдерживаемой боли.

Слёзы текли без остановки, перед глазами плыло, губы шептали о мести, о том, как я их всех ненавижу. В комнате я, не раздеваясь, схватила рюкзак. Мне срочно требовалась сбежать из этого чудовищного, дикого мира. Пошарив рукой по дну рюкзака, я не обнаружила модельку. Одним махом вытряхнула всё содержимое на кровать. Разбрасывая вещи в стороны, я принялась тихо подвывать, не находя красную машинку.

Любимая моделька сына была каналом связи между нами. Я верила, что две частички когда-то одного целого в разлуке могут чувствовать друг друга на любом расстоянии. Мой сын любил меня просто за то, что я есть.

Раскидав вещи, как бешеная кошка, проверив все карманы рюкзака, я нашла машинку в одном из них, прежде проверенным дважды. Измученная, зарёванная, несчастная — я начала успокаиваться лишь, когда машинка очутилась в руках. Затолкав комом вещи в рюкзак, не переодеваясь, легла на кровать лицом к стене, катая машинку по матрасу. В маленьком пространстве я установила свои правила — здесь будет мир и тихое счастье. Данилке может повредить истерика мамы, для сына у меня есть незатейливая колыбельная. Красная машинка вернула меня на планету любви и милосердия.

Колыбельная усыпила не только Данилку.

Голова мотнулась в сторону, следом пришла обжигающая боль. Из губы на подбородок потекла тёплая струйка. Распахнула глаза, чтобы встретиться с чёрными бешеными провалами зрачков. Волчара!

Он схватил меня за запястье, до хруста вывернул его, хищно всматриваясь в моё обезумевшее от страха лицо.

— Откроешь рот, выбью зубы, — потряс моими трусами, — и запихаю тебе в глотку.

Удар в челюсть последовал без предупреждения, моя голова с глухим стуком въехала в стену. Схватив за волосы, он сбросил меня с кровати на колени. Ещё один удар в голову, и я повалилась на пол, оставив клок волос у него руке.

— Вставай, сука.

Волчара пнул ботинком в живот, моё тело подпрыгнуло, но встать я не смогла. Шершавые пальцы, сомкнулись на шее, потащили вверх, я заскребла ногами по полу, ухватившись за его руки, захрипела, пытаясь глотнуть воздуха. Он разжал пальцы, толкнул меня, я полетела вперёд, удар пришелся головой о батарею. По ногам побежала тёплое, впитываясь в штаны. От боли и страха я обмочилась, но из стиснутого спазмом горла не вырвалось ни звука, сознание не покинуло ни на секунду. Зверь схватил меня за ноги, оттащил от батареи, схватился за мои штаны. Послышался звериный рык. Увидел и побрезговал.

— Чего разлеглась? Вставай.

Ещё один удар ботинком в живот, и я перевернулась на бок. Он толкнул в плечо, развернул на спину, наклонился надо мной, ударил по лицу.

— Буду пиз@ить тебя каждую ночь.

Я не могла пошевелиться, но глаза не закрывала — убьёт, если отключусь. Охранником владело безумие, ему нужно было совершить что-то ужасное, довести дело до конца. Ненависть сжигала его душу, диким взглядом он обвёл мою убогую комнату. Его рука резко дёрнулась к кровати, он поднял над моей головой модельку сына.

Судорожный шепот.

— Нет…

Он услышал. Глядя мне в глаза, упиваясь моим отчаянием, бросил машинку на пол, поднял ногу и с хрустом раздавил её, прыгнул двумя ногами на осколки. Пол подо мной закачался. Кажется, я забилась в судорогах, и только тогда запоздалая тьма взяла меня в свои чертоги.