Шпионка Гарриет

Глава первая

Гарриет пыталась объяснить Спорти, как играть в Город:

— Пойми, сначала придумываешь название Города. Потом записываешь имена всех жителей. Только не слишком много имен, а то будет трудно играть. Ну, скажем, двадцать пять.

— Угу, — Спорти подбрасывал футбольный мяч. Дети стояли во дворе дома, где жила Гарриет, на Восточной Восемьдесят Седьмой улице Манхеттена[1].

— Теперь, когда ты знаешь, кто там живет, надо придумать, чем они занимаются. Мистер Чарльз Хенли, к примеру, владелец автозаправки на углу, — задумчиво продолжала Гарриет, притулившись спиной к большому дереву. Она так низко склонилась над блокнотом, что ее прямые волосы касались страниц.

— А как насчет погонять мяч? — спросил Спорти.

— Слушай, Спорти, в такую игру ты еще не играл, это очень здорово. Вот тут, у подножья горы, автозаправка. Ну, если там что-нибудь произойдет, ты знаешь, где она находится.

Спорти взял мяч под мышку и придвинулся к девочке.

— Так тут же ничего нет, кроме дерева и корней. Откуда ты взяла гору?

— Вот тут гора. Отныне и навеки это гора. Усек? — Гарриет уставилась на мальчика.

Спорти шагнул назад.

— По мне, так вылитый корень дерева, — пробормотал он.

Гарриет откинула волосы и серьезно взглянула на него:

— Слушай, Спорти, ты кем собираешься быть, когда вырастешь?

— Ну как, кем? Сама знаешь — футболистом.

— Ну да, а я писательницей. И если я говорю, тут гора, значит, тут гора, — весьма довольная собой, она снова уткнулась в блокнот и занялась своим Городом.

Спорти опустил мяч на траву, присел на корточки и заглянул Гарриет через плечо, пытаясь увидеть, что та с бешеной скоростью писала.

— Ну вот, как только у тебя есть имена всех мужей, жен и детей, пора заняться профессиями. Нам нужен доктор, и адвокат, и…

— И вождь индейцев, — вставил Спорти.

— Ну нет. Кто-нибудь, кто на телевидении работает.

— А с чего ты взяла, что у них есть телевизоры?

— Я сказала есть, значит, есть. Кроме того, нужно, чтобы там был мой отец.

— Тогда вставь и моего. Пусть там будет писатель.

— Хорошо, пусть будет мистер Джонатан Фишбейн, писатель.

— И пусть у него будет сын, который всегда для него готовит, — Спорти раскачивался, сидя на корточках и продолжая нараспев. — Пусть ему будет одиннадцать, как мне, и пусть его мама их бросила и забрала все деньги, и пусть он, когда вырастет, станет футболистом.

— Не-е-е-е, — с отвращением произнесла Гарриет. — Тогда это не придуманное, понимаешь?

— Нет, — помедлив, ответил мальчик.

— Послушай, Спорти. Теперь, когда мы все записали, я тебе объясню, как это здорово, — по-деловому начала Гарриет. Она было выпрямилась, но тут же опустилась на коленки в мягкую сентябрьскую пыль и привалилась животом к огромному корню дерева. Она то и дело заглядывала в блокнот, но чаще говорила, уставившись на поросшую мхом впадину между корнями, туда, где находился ее Город. — Ну вот, однажды вечером, очень поздно, мистер Чарльз Хенли был на автозаправке. Он совсем было собрался выключить везде свет и отправиться домой, потому что уже пробило девять вечера и пора было идти спать.

— Но он же взрослый, — возразил Спорти, уставившись на то место, где предполагалось быть автозаправке.

— В этом Городе все ложатся спать в девять тридцать, — решительно объявила Гарриет.

— Ну-ну, — Спорти продолжал раскачиваться на пятках. — Мой отец идет спать в девять утра. Я с ним иногда сталкиваюсь, когда встаю.

— А в больнице доктор Джонс занимается миссис Харрисон, она собирается родить ребеночка. Вот тут Катервильская больница, — показала девочка. Спорти уставился на другой корень дерева.

— А что делает мистер Фишбейн, писатель?

Гарриет ткнула пальцем в центр города.

— Сидит в городском баре, вот тут, — Гарриет, как завороженная, глядела на Город. — И вот что случилось. Когда мистер Хенли уже почти закрылся, к заправке подкатил длинный старый кадиллак, а в нем мужчины с ружьями. На бешеной скорости подъехали, и мистер Хенли ужасно испугался. Выпрыгнули из машины, ворвались на автозаправку и взяли все деньги. Мистер Хенли не мог даже пошевельнуться. Потом заправились бензином, конечно же, не заплатили и исчезли в ночи, оставив мистера Хенли связанного и с кляпом во рту.

— А что потом? — Спорти даже рот открыл от волнения.

— А ту самую минуту миссис Харрисон родила ребеночка, и доктор Джонс сказал: «Замечательная девочка, миссис Харрисон, ну, просто великолепная, ха-ха-ха».

— Пусть это будет мальчик.

— Нет, девочка. У нее уже есть мальчик.

— А как она выглядит, эта девочка?

— Ужасно страшненькая. А теперь, в эту самую минуту, совсем в другой части Города, вот тут, за заправкой, где начинается гора, грабители остановились у фермы. Ее хозяин — старый фермер Додж. Они вошли и видят, что он ест овсянку, потому что у него зубов давно нет. Они бросили кастрюльку с овсянкой на пол и потребовали другой еды. Но у него ничего не было, только овсянка, так что они его побили. И решили переночевать там. Так вот, в эту самую минуту начальник полиции Катервиля, сержант Герберт, решил прогуляться по главной улице. Он почувствовал, что происходит что-то не то, и решил проверить…

— Гарриет! Не сиди в пыли, — послышался резкий голос из окна третьего этажа.

Гарриет посмотрела вверх. На лице ее промелькнула тревога.

— Ой, Оле-Голли, я вовсе не сижу в пыли.

Лицо няни, показавшееся в окне, никто бы не назвал красивым, но как бы оно ни хмурилось, через все его острые углы и складки проступала доброта.

— Гарриет Велш, а ну, поднимись с колен.

Гарриет немедленно встала на ноги.

— Послушай, нам тогда придется играть в Город стоя, — жалобно произнесла она.

— Ну, и отлично, — донесся резкий голос, и голова исчезла.

Спорти тоже встал с колен.

— Почему бы нам тогда не сыграть в футбол?

— Смотри, если я сяду вот так, я не буду в пыли, — она примостилась на корточках рядом с Городом. — Ну вот, он почувствовал, что происходит что-то не то…

— Как он почувствовал? Он же ничего не видел, это же совсем в другом месте.

— Ну, просто почувствовал. Он хороший начальник полиции.

— Ну-ну, — с сомнением пробормотал Спорти.

— Поскольку он единственный полицейский в городе, он пошел с обходом и всех, кого встретил, позвал на помощь, говоря: «Что-то подозрительное происходит в городе. Я это нутром чую». И все пошли за ним и оседлали коней…

— Коней? — закричал мальчик.

— Ну, влезли в большую машину и поехали по городу, пока…

— Гарриет, — хлопнула задняя дверь дома, и Оле-Голли решительно направилась к детям. Большие черные ботинки резко постукивали по брусчатке двора.

— Эй, куда это ты? — спросила Гарриет, вскакивая. Оле-Голли была одета как для улицы. У Оле-Голли всегда была одна одежда для дома и другая для улицы, хотя нельзя было догадаться, что на ней надето — юбка, свитер или жакет. Сейчас это было нечто вроде старого одеяла, бесконечный кусок материи, в который она завернулась, как в кокон. Она называла свое одеяние просто — ВЕЩИ.

— Я собираюсь кое-куда тебя отвести. Надо тебе повидать свет. Тебе уже одиннадцать, пора на что-нибудь посмотреть, — она встала рядом с детьми, такая высокая, что взглянув на нее, они увидели за ее спиной голубое небо.

Гарриет кольнуло чувство вины. Она уже повидала куда больше, чем Оле-Голли догадывалась. Но она ничего не сказала, только «Ага!», и от восторга пару раз подпрыгнула.

— Возьми куртку. И поторапливайся. Мы прямо сейчас уходим, — Оле-Голли все делала прямо сейчас. — Пойдешь с нами, Спорти, тебе тоже не повредит взглянуть на мир.

— Я должен быть домой к семи, чтобы ужин приготовить, — вскочил на ноги Спорти.

— Мы вернемся задолго до того. Мы с Гарриет ужинаем в шесть. А вы почему едите так поздно?

— Он сначала пьет коктейль. А я ем оливки и орешки.

— Хорошо. Ну, давайте, надевайте куртки.

Дети ринулись в дом, с шумом хлопнув дверьми.

— Это что за грохот? — прошипела кухарка, едва успев повернуться, чтобы заметить, как они стрелой пролетели по кухне и понеслись наверх. Комната Гарриет была на самом верху, так что им пришлось пробежать три пролета лестницы. Они совсем запыхались, пока добрались туда.

— А куда мы идем? — прокричал Спорти вслед бегущей девочке.

— Не имею понятия, — врываясь в комнату, пропыхтела в ответ Гарриет, — но у Оле-Голли всегда в запасе что-нибудь интересненькое.

Спорти схватил куртку и уже рванулся вниз, но тут Гарриет спохватилась:

— Подожди, я не могу найти блокнот.

— А на что он тебе? — закричал Спорти с полдороги.

— Я без него никуда не хожу, — раздался полузадушенный голос.

— Да пошли уже, Гарриет.

Тут из комнаты послышался звук, будто упало что-то тяжелое.

— Гарриет? Ты что, свалилась?

Еле слышный голос с облегчением произнес:

— Я его нашла. Завалился за кровать, — тут девочка появилась, крепко держа зеленый блокнот.

— У тебя их, наверно, сотни, — сказал Спорти, пока они бежали вниз.

— Нет, только четырнадцать. Это номер четырнадцатый. Откуда у меня возьмутся сотни? Я начала работать, когда мне исполнилось восемь, а сейчас только одиннадцать. У меня бы даже не было так много, если бы поначалу я столько всего не писала, так что один мой ежедневный маршрут занял целый блокнот.

— Ты каждый день следишь за одними и теми же людьми?

— Ага. В этом году у меня там семья Дей Санти, Малыш Джо Карри, семья Робинсонов, Гаррисон Витерс и еще один новый человек, миссис Пламбер. С миссис Пламбер труднее всего, поскольку приходится подглядывать через щелку в подъемнике для посуды.

— Можно мне как-нибудь пойти с тобой?

— Да нет, дурачок. Шпионы не ходят с друзьями. Если нас будет двое, нас смогут застукать. Почему бы тебе не завести свой собственный маршрут?

— Иногда я гляжу в окно и наблюдаю, что происходит в окне напротив.

— И что там происходит?

— Да ничего. Мужчина возвращается домой и опускает занавески.

— Не слишком интересно.

— Да уж, не слишком.

Оле-Голли ждала их у двери, постукивая каблуком по брусчатке. Они отправились по Восемьдесят Шестой улице, сели в автобус, затем вошли в метро. Они уселись в вагоне рядком, Оле-Голли, Гарриет, а за ней Спорти. Оле-Голли смотрела прямо перед собой, Гарриет с бешеной скоростью записывала что-то в блокнот.

— Что ты там пишешь? — спросил Спорти.

— Описываю людей, которые сидят напротив.

— А зачем?

— Ну, Спорти, — Гарриет просто из себя вышла, — пойми, я их увидела и хочу запомнить. — Она снова уставилась в блокнот и продолжала писать:

ЧЕЛОВЕК В БЕЛЫХ НОСКАХ, НОГИ ТОЛСТЫЕ. ЖЕНЩИНА С КОСЫМ ГЛАЗОМ И ДЛИННЫМ НОСОМ. ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК С ТОЛСТОЙ МАМАШЕЙ. У НЕЕ СВЕТЛЫЕ ВОЛОСЫ, И ОНА ВСЕ ВРЕМЯ ВЫТИРАЕТ ЕМУ НОС. СМЕШНАЯ ДАМА, ПОХОЖА НА УЧИТЕЛЬНИЦУ И ЧИТАЕТ. НЕ ДУМАЮ, ЧТОБЫ МНЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ ЖИТЬ ТАМ, ГДЕ ВСЕ ОНИ ЖИВУТ, И ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ОНИ ДЕЛАЮТ. ГОТОВА ПОКЛЯСТЬСЯ, ЧТО МАЛЬЧИШКА ВСЕ ВРЕМЯ РЕВЕТ, А ЖЕНЩИНА С КОСЫМ ГЛАЗОМ СТРАШНО НЕ ЛЮБИТ ГЛЯДЕТЬ НА СЕБЯ В ЗЕРКАЛО.

Оле-Голли повернулась к ним и сказала:

— Мы едем в Фар-Рокавей[2]. Это еще три остановки. Я хочу, чтобы ты, Гарриет, увидела как живет моя семья.

Гарриет прямо остолбенела от удивления. Она взглянула на Оле-Голли, но та уже снова смотрела в окно. Девочка продолжала писать.

ЭТО ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО. У ОЛЕ-ГОЛЛИ ЕСТЬ СЕМЬЯ? Я НИКОГДА ОБ ЭТОМ НЕ ДУМАЛА. У ОЛЕ-ГОЛЛИ ЕСТЬ МАМА И ПАПА? ОНА ДЛЯ ЭТОГО СЛИШКОМ СТАРАЯ. ОНА НИКОГДА О НИХ РАНЬШЕ НЕ ГОВОРИЛА. А Я С НЕЙ ЗНАКОМА С ТЕХ ПОР, КАК РОДИЛАСЬ. ОНА НЕ ПОЛУЧАЕТ НИКАКИХ ПИСЕМ. ПОДУМАЙ ОБ ЭТОМ. ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ВАЖНО.

Они доехали до нужной остановки, и Оле-Голли вывела их из метро.

— Похоже, мы рядом с океаном, — сказал Спорти, идя по тротуару. Легкий, быстро стихнувший ветерок донес до них соленый морской запах.

— Несомненно, — быстро ответила Оле-Голли. Гарриет чувствовала, что в няне что-то переменилось. Она и двигалась быстрее, и голову выше держала.

Они шли по улице, ведущей к океану. Дома, выстроенные из желтоватого кирпича с кое-где разбросанными вкраплениями коричневого, отступали вглубь от тротуара. Перед каждым была небольшая зеленая лужайка. Не слишком красиво, подумала Гарриет, но, может, им так нравится. Все лучше, чем эти сплошные коричневые дома на Манхеттене.

Оле-Голли шла все быстрее и глядела суровей обычного, будто сомневалась, стоило ли приходить сюда. Внезапно она свернула к какому-то большому многоквартирному дому. Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она направилась прямо к двери. Спорти и Гарриет последовали за ней вверх по ступенькам к входной двери, а потом через широкий коридор прямо к черному ходу.

«Она с ума сошла», — подумала Гарриет. Девочка и мальчик молча переглянулись. Тут они внезапно поняли, куда Оле-Голли направляется — к маленькому домику, окруженному крошечным садиком, разбитым во дворе большого дома. Дети остановились, не зная, что делать. Маленький домик был похож на деревенский, вроде тех, какие Гарриет видела, когда они летом жили на даче. Некрашеные стены были сероватого цвета сплавной древесины, крыша — темно-серая.

— Входите, цыплятки, пора выпить чашку чая, — замахала им с обветшалого крылечка вдруг развеселившаяся Оле-Голли.

Гарриет и Спорти побежали было к домику, но вдруг опять замерли на месте. Дверь внезапно отворилась, и на крыльце показалась огромная женщина, больше всех, кого Гарриет доводилось видеть раньше.

— Ну, смотри-тка, кто пришел, — наклонилась она, — смотри-тка на этих пострельцов. — Толстое лицо задвигалось в приветливой улыбке, обнажив беззубые десны, и она разразилась пронзительным раскатистым смехом.

Гарриет и Спорти так и стояли, разинув рты от изумления. Толстая дама возвышалась горой, руки в боки, цветастое ситцевое платье и огромная мешковатая кофта. Наверно, самая большая кофта в мире, пришло в голову Гарриет, и башмаки, наверно, самые здоровые. Удивительные башмаки. Длиннющие, черные, разношенные башмаки на шнурках, высокие, до середины икры, они с трудом сходились на толстых лодыжках, где из-под переплетенных шнурков виднелись белые носки. У Гарриет просто руки зачесались описать все это в блокноте.

— Откуда-тка ты взяла таких мальцов? — могучий голос разнесся по всему двору. — Это что, девчонка Велшей? А это ее братишка?

Спорти хихикнул.

— Нет, он мой муж, — прокричала в ответ Гарриет.

Оле-Голли повернулась к ней и мрачно сказала:

— Не воображай о себе слишком много, девочка, не так уж это остроумно.

Толстуха засмеялась, лицо ее снова задвигалось. Гарриет подумалось, что оно похоже на тесто, из которого сейчас испекут большой круглый каравай. Ей хотелось поделиться своими наблюдениями со Спорти, но Оле-Голли уже вела всех в дом. Им пришлось протискиваться мимо толстого живота хозяйки, которая довольно-таки глупо продолжала стоять в дверях.

Оле-Голли направилась прямо к плите и зажгла конфорку под чайником. Потом повернулась к детям и очень по-деловому представила:

— Это моя мать, миссис Голли. Мама — можешь уже закрыть дверь, мама. Это Гарриет Велш.

— Гарриет М. Велш, — поправила девочка.

— Ты прекрасно знаешь, что у тебя нет второго имени, но если тебе так угодно, Гарриет М. Велш. А это Спорти. Как твоя фамилия, Спорти?

— Рок. Саймон Рок.

— Саймон, Саймон, ха-ха-ха, — пропела Гарриет, которой вдруг захотелось сказать какую-нибудь гадость.

— Нечего над чужим именем насмехаться, — повернулась к девочке Оле-Голли. В такие минуты Гарриет всегда знала, что та имеет в виду.

— Я больше не буду, — быстро сказала она.

— Так-то лучше, — Оле-Голли снова улыбнулась. — Теперь пора попить чайку.

— Ну до чего же она миленькая! — Гарриет поняла, что миссис Голли еще не переварила знакомство. Она по-прежнему возвышалась горой, руки-окорока опущены по бокам огромного тела.

— Садись, мама, — мягко сказала Оле-Голли, и миссис Голли села.

Гарриет и Спорти переглянулись. Одна и та же мысль пришла им в голову одновременно. Эта толстая леди не слишком сообразительна.

Миссис Голли села слева от Гарриет. Она склонилась над девочкой и заглянула ей прямо в лицо. Гарриет показалось, что она в зоопарке.

— Ну, Гарриет, оглядись кругом, — сурово сказала Оле-Голли, разливая чай. — Я тебя сюда привела, потому что ты никогда еще не видела такого жилья. Видела ли ты когда-нибудь дом, где только одна кровать, один стол, четыре стула и ванна на кухне?

Гарриет пришлось отодвинуть стул в надежде что-нибудь увидеть. Загораживая полкомнаты, миссис Голли склонялась над девочкой, продолжая ее разглядывать. Комната и впрямь была очень странная. Маленький обветшалый коврик лежал у плиты. «У Гаррисона Витерса тоже только одна комната», — подумала про себя Гарриет. Но промолчала, поскольку ей не хотелось, чтобы Оле-Голли знала, что она подглядывает за Гаррисоном Витерсом через чердачное окошко.

— Не думаю, что ты такое видела, — продолжала Оле-Голли. — Хорошенько оглядись вокруг. И пейте чай, дети. Можете добавить молока и сахара, если я мало положила.

— Я не пью чая, — застенчиво пробормотал Спорти.

— Что ты такое говоришь? — Оле-Голли уставилась на мальчика.

— Я говорю, что никогда не пью чая.

— Ты хочешь сказать, что никогда не пробовал чая?

— Нет, — слегка испуганно пробормотал Спорти.

Гарриет взглянула на Оле-Голли. На лице у няни появилось то особое выражение, которое означало, что сейчас последует цитата.

— «При известных обстоятельствах нет ничего приятнее часа, посвященного церемонии, именуемой английским вечерним чаепитием», — твердо и вместе с тем раздумчиво произнесла Оле-Голли, а затем, удовлетворенно откинувшись на спинку стула, снова взглянула на Спорти. Тот ответил ей непонимающим взглядом.

— Генри Джеймс, 1843-1916, — сказала она. — «Женский портрет».[3]

— А что это? — мальчик повернулся к Гарриет.

— Роман, дурачок, — ответила девочка.

— А, такие, как папа пишет, — Спорти полностью потерял интерес к сказанному.

— Дочурка-то моя страсть какая умная, — пробормотала миссис Голли, продолжая разглядывать Гарриет.

— Смотри, Гарриет, — начала Оле-Голли, — вот женщина, которая в жизни никем и ничем не интересовалась, ни одной книгой, ни учебой, ничем другим. Всю жизнь живет в этой комнате, ест, спит и ждет смерти.

Гарриет в ужасе уставилась на миссис Голли. Что это Оле-Голли такое говорит? Сейчас миссис Голли рассердится. Но миссис Голли продолжала с весьма довольным видом разглядывать девочку. «Наверно, — подумала Гарриет, — она забывает даже голову повернуть, пока ей про это не напомнят».

— Попробуй, Спорти, это вкусно, — быстро начала Гарриет в попытке сменить тему.

— Неплохо, — тихо пробормотал Спорти, глотнув чай.

— Все надо попробовать, Спорти, по крайней мере, один раз, — произнесла Оле-Голли, но было видно, что ее мысли заняты чем-то другим. Гарриет с любопытством взглянула на нее. Оле-Голли ведет себя так странно. Она… она что, сердится? Нет, не сердится. Похоже, она расстроена. Гарриет сообразила, что первый раз в жизни видит Оле-Голли расстроенной. Она даже не знала, что та умеет расстраиваться.

Как будто подумав о том же самом, Оле-Голли внезапно покачала головой и выпрямилась на стуле.

— Ну, что, — весело сказала она, — думаю, с вас достаточно чая и впечатлений на один день. Похоже, нам пора отправляться домой.

Тут случилось что-то совершенно необыкновенное. Миссис Голли тяжело встала и швырнула чашку на пол.

— Опять уходишь! Опять уходишь, — завопила она.

— Ну-ну, мама, — успокаивающе произнесла Оле-Голли.

Миссис Голли топала по комнате, как огромная кукла. Она напоминала Гарриет громадный воздушный шар в форме человеческой фигуры, дергающийся на веревке. Спорти хихикал. Гарриет тоже хотелось расхохотаться, но она не была уверена, что стоит.

Миссис Голли рванулась куда-то.

— Всегда приходишь, только чтобы снова уйти. Опять уходишь. Думала, на этот раз ты навсегда пришла!

— Ну-ну, мама, — повторила Оле-Голли, встала, подошла к матери, крепко нажала на трясущееся плечо и мягким голосом сказала: — Мама, ты же знаешь, что я снова приду на следующей неделе.

— Ну да, конечно, — миссис Голли немедленно перестала дергаться и широко улыбнулась детям.

— Ну и дела, — прошептал Спорти.

Гарриет глядела, как завороженная. Тут Оле-Голли скомандовала надевать куртки, и вот они снова на улице, машут на прощанье развеселившейся миссис Голли.

— Ну и дела, — вот и все, что Спорти мог сказать.

Гарриет не могла дождаться, когда вернется домой и начнет все записывать в блокнот.

Оле-Голли сурово глядела прямо перед собой. Лицо ее ничегошеньки не выражало.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Перед тем, как лечь спать, Гарриет достала блокнот. Ей надо было о многом подумать. Завтра начинаются занятия в школе. Завтра придется кучу всего записывать — все, что случилось с друзьями за лето. Значит, сейчас надо подумать о миссис Голли.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОЛЕ-ГОЛЛИ РАССТРАИВАЕТСЯ, КОГДА ВИДИТ МИССИС ГОЛЛИ. МОЯ МАМА НЕ ТАКАЯ УМНАЯ, КАК ОЛЕ-ГОЛЛИ, НО ОНА КУДА УМНЕЙ, ЧЕМ МИССИС ГОЛЛИ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ, ЧТОБЫ МОЯ МАМА БЫЛА ТАКАЯ ЖЕ ИДИОТКА. НЕ ДУМАЮ, ЧТО КО МНЕ БУДУТ ХОРОШО ОТНОСИТЬСЯ, ЕСЛИ У МЕНЯ МАМА ТАКАЯ ИДИОТКА. НАВЕРНО, СТОИТ НАПИСАТЬ РАССКАЗ О ТОМ, КАК МИССИС ГОЛЛИ ПОПАЛА ПОД ГРУЗОВИК. НО ОНА ТАКАЯ ТОЛСТАЯ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, НЕ СЛУЧИТСЯ ЛИ ЧТО С ГРУЗОВИКОМ. ЭТО НАДО ЕЩЕ ОБДУМАТЬ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ БЫТЬ ТАКОЙ, КАК МИССИС ГОЛЛИ, НО УЖАСНО ИНТЕРЕСНО, ЧТО У НЕЕ В ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ.

Гарриет положила блокнот и побежала в комнату к Оле-Голли, чтобы поцеловать ее на ночь. Оле-Голли сидела в кресле-качалке и читала при свете настольной лампы. Гарриет влетела в комнату и бросилась прямо на узкую кровать, покрытую огромным желтым пледом. Все в этой комнате было желтым, начиная со стен и кончая хризантемами в вазе. Оле-Голли, как она сама говорила, была без ума от желтого.

— Убери ноги с кровати, — скомандовала, даже не глядя, Оле-Голли.

— О чем твоя мама думает? — спросила девочка.

— Не знаю, — задумчиво ответила няня, продолжая глядеть в книгу. — Год за годом задаю себе этот вопрос.

— Что ты читаешь?

— Достоевского.

— А это что? — нарочито противным тоном спросила Гарриет.

— А ну, послушай, — на лице няни появилось знакомое выражение, обещавшее цитату. — «Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку, каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью»[4].

— А что это значит, — после минутного молчания задала вопрос Гарриет. — Как ты думаешь, что это значит?

— Ну, если ты любишь все, тогда… тогда — наверно, ты тогда знаешь все, тогда… это как… ну, ты любишь все еще больше. Я не знаю. Ну, это такое вот… — Оле-Голли с нежностью посмотрела на девочку, если только представить себе, что лицо, словно вырезанное из дуба, может выражать нежность.

— Хочу знать все, все на свете, — вдруг завопила Гарриет, откидываясь на спину и раскачиваясь на пружинном матрасе. — Все на свете, все на свете, все на свете. Хочу быть шпионкой и все знать.

— Что проку знать все на свете, если ты не знаешь, что с этим делать. А ну, убирайся с моей кровати. Пора спать, мисс Гарриет, шпионка, — с этими словами Оле-Голли встала и потянула Гарриет за ухо.

— Ой-ой-ой, — вопила Гарриет, пока ее таким образом выдворяли из комнаты, хотя на самом деле ей нисколечко не было больно.

— А ну, марш в постель.

— А мама с папой скоро придут? Успеют меня перед сном поцеловать?

— Нет, они пошли в гости, — ответила Оле-Голли, укладывая девочку в постель. — Ты их увидишь утром за завтраком. А теперь спать, чтоб в одно мгновение…

— Ха-ха-ха, — расхохоталась Гарриет, — мгновенный сон.

— Еще одно слово… Ты же завтра в школу идешь, — Оле-Голли наклонилась и крепко щелкнула Гарриет по лбу. Она никогда не целовала девочку, что Гарриет вполне устраивало, потому что она ненавидела все эти поцелуи. Няня выключила свет. Гарриет было слышно, как она вернулась в комнату, взяла книгу и снова уселась в кресло-качалку. Тогда девочка приступила к тому, что всегда делала, когда предполагалось, что она спит, — достала карманный фонарик, книгу и уютно устроилась читать под одеялом, пока Оле-Голли, тоже как всегда, не пришла и не забрала фонарик.

Наутро миссис Велш спросила:

— Хочешь попробовать бутерброд с ветчиной? Или с сырным салатом? С ореховой пастой? — Мама глядела на Гарриет вопросительно, а стоящая рядом кухарка с большим неудовольствием.

— С помидором, — не отрываясь от книги, которую читала за завтраком, ответила девочка.

— Перестань читать за столом, — Гарриет положила книгу. — Послушай, Гарриет, ты носишь бутерброды с помидором в школу каждый день, вот уже пять лет. Тебе не надоело?

— Нисколечко.

— Как насчет сыра с оливками?

Гарриет подняла голову. Кухарка в отчаянье всплеснула руками:

— С колбасой? С холодным мясом? С огурцом?

— С помидором.

Миссис Велш пожала плечами и безнадежно глянула на кухарку.

— Ну, прямо как пьяница — все одно, — ухмыльнулась та.

Миссис Велш потянулась к чашке кофе.

— Рада, что снова в школу?

— Не то, чтобы очень.

Мистер Велш отложил газету и поглядел на дочь.

— Любишь школу?

— Нет, — ответила Гарриет.

— Я свою всегда ненавидел, — мистер Велш снова скрылся за газетой.

— Дорогой, ты не должен так говорить. Я свою более или менее любила, по крайней мере, когда мне было одиннадцать, — миссис Велш взглянула, словно ожидая ответа, на дочь.

Гарриет не знала, что ответить, поскольку не была уверена, нравится ей школа или нет.

— Пей молоко, — сказала миссис Велш. Девочка всегда ждала того момента, когда мама произнесет эти слова. Как бы ей ни хотелось пить, было как-то приятнее, если мама напоминала о молоке. Она выпила молоко, задумчиво вытерла рот и встала из-за стола. Оле-Голли вошла в столовую.

— Что нужно сказать, когда встаешь из-за стола? — рассеянно напомнила миссис Велш.

— Спасибо, — ответила девочка.

— Хорошие манеры весьма важны, особенно по утрам, — пробормотала Оле-Голли, направляясь на кухню.

Гарриет помчалась в свою комнату. — Я иду в шестой класс, — закричала она, просто чтобы не было скучно одной в комнате, потом схватила блокнот, хлопнула дверью и помчалась вниз. — Пока, пока, — завопила она, будто собираясь в Африку, и громко хлопнула входной дверью.

Школа имени Элеонор Грегори была названа в честь некой мисс Элеонор Грегори, потому что та основала ее еще в начале века. Находилась школа на Ист-Эндском проспекте, всего в нескольких кварталах от дома, наискосок от небольшого парка. Гарриет весело бежала по улице, прижимая блокнот к животу.

Прямо перед школьным крыльцом толпилась небольшая группка детей. Часть школьников стояла поблизости на тротуаре. Дети были всех возрастов и размеров, преимущественно девочки, потому что это была школа для девочек. Мальчики могли там учиться только до седьмого класса, а потом им нужно было переходить в другую школу. Гарриет подумала, что это последний год, когда они ходят в школу вместе со Спорти. Остальные мальчики ее не волновали. Меньше всего ее волновал Пинки Уайтхед — она думала, что он самое тупое создание на свете. В их классе был еще только один мальчик. Гарриет называла его «Мальчик в малиновых носках», он был такой скучный, даже имя его запоминать не хотелось. Он перешел в эту школу всего год назад, а все остальные учились вместе с первого класса. Гарриет помнила, как он впервые появился в школе в малиновых носках. Кому в голову придет носить малиновые носки? Большая удача, что он носит малиновые носки, иначе бы его вообще никто не заметил. Он за весь год и слова не произнес.

Когда она прислонилась к стене и открыла блокнот, к ней подошел Спорти:

— Привет.

— Привет.

— Кто-нибудь еще пришел?

— Только этот тупица в малиновых носках.

Гарриет быстро записала в блокноте:

ИНОГДА КАЖЕТСЯ, БУДТО СПОРТИ ВСЮ НОЧЬ НЕ СПАЛ. У НЕГО ТАКИЕ СМЕШНЫЕ ТЕНИ ПОД ГЛАЗАМИ. Я ЗА НЕГО БЕСПОКОЮСЬ.

— Ты сегодня умывался, Спорти?

— Не… я забыл.

Гарриет неодобрительно покачала головой, и Спорти отвернулся. На самом деле Гарриет тоже забыла умыться, но это было не так заметно.

— Смотри, Джени идет, — ткнула пальцем Гарриет.

Джени Гиббс была самым близким другом Гарриет, ну, конечно, после Спорти. У нее был химический набор, и она мечтала в один прекрасный день взорвать весь мир. И Гарриет, и Спорти весьма уважали эксперименты Джени, но ни слова не понимали, когда та пыталась объяснить им, что делает.

Джени медленно приближалась, глядя на дерево в парке через дорогу. Она ходила очень странным манером, голова повернута вправо, как у солдата на параде. Гарриет и Спорти знали, что это от застенчивости — она никого не хочет видеть и боится лишних вопросов.

Джени чуть не врезалась в них.

— Привет.

— Привет.

— Привет.

Теперь они стояли все вместе.

— Подумать только, еще один год, — сказала Джени. — На год старше, а к цели еще не приблизилась.

Гарриет и Спорти с серьезным видом кивнули. Они глядели на длинный черный лимузин с шофером. Машина остановилась прямо напротив школы. Оттуда вышла маленькая светлоголовая девочка.

— Ну вот, эта противная Эллин Хансен, — фыркнула Джени. Эллин была самая хорошенькая девочка в классе, поэтому ее все презирали, особенно Джени, которая была вся в веснушках.

Гарриет записала в блокнот:

ДЖЕНИ С КАЖДЫМ ГОДОМ СТАНОВИТСЯ ВСЕ БОЛЕЕ СТРАННОЙ. ДУМАЮ, ОНА КОГДА-НИБУДЬ ВЗОРВЕТ ВЕСЬ МИР. ЭЛЛИН ВЫГЛЯДИТ ТАК, БУДТО ВОТ-ВОТ ЗАПЛАЧЕТ.

Рэчел Хеннесси и Мэрион Хоторн подошли вдвоем. Они неприменно ходили парой.

— Доброе утро, Гарриет, Саймон, Джени, — вежливо произнесла Мэрион Хоторн.

Она всегда держалась, будто учительница, которая через минуту усядется за учительский стол. Рэчел во всем копировала Мэрион, так что и она посмотрела на них сверху вниз и приветствовала их небрежным кивком головы. Обе направились в школу.

— Ну, это уже немножко слишком, — презрительно глянула им вслед Джени.

Карри Андрюс вылезла из автобуса. Гарриет записала:

КАРРИ АНДРЮС СТАЛА ЕЩЕ ТОЛЩЕ С ПРОШЛОГО ГОДА.

Лаура Петерс вылезла из машины. Гарриет записала:

А ЛАУРА ПЕТЕРС СТАЛА ЕЩЕ ТОНЬШЕ И ПРОТИВНЕЕ. МНЕ КАЖЕТСЯ, ЕЙ ПОРА ПОСТАВИТЬ ПЛАСТИНКУ НА ЗУБЫ.

— Ну и ну, — сказал Спорти.

К ним подходил Пинки Уайтхед. Пинки был бледный, тощий и слабый, он напоминал стакан молока, такой высокий и узкий стакан молока. Спорти просто не мог на него смотреть. Гарриет по привычке тоже отвела глаза, а потом все-таки повернулась, чтобы поглядеть, не изменился ли он за лето. И записала:

ПИНКИ УАЙТХЕД НИСКОЛЬКО НЕ ИЗМЕНИЛСЯ. ПИНКИ УАЙТХЕД НИКОГДА НЕ МЕНЯЕТСЯ.

Гарриет мысленно припомнила все, что знает о Пинки. Он живет на Восемьдесят Восьмой улице. У него очень красивая мама, а отец работает в магазине. Еще у него есть сестра, ей три годика. Гарриет записала:

МОЯ МАМА ВСЕГДА ГОВОРИТ, ЧТО ВСЯ ПРОБЛЕМА ПИНКИ УАЙТХЕДА В ЕГО МАТЕРИ. НАДО БЫ СПРОСИТЬ, ЧТО ОНА ИМЕЕТ В ВИДУ. МОЖЕТ БЫТЬ, МАТЬ ЕГО НЕНАВИДИТ? ЕСЛИ БЫ Я БЫЛА ЕЙ, Я БЫ ЕГО НЕНАВИДЕЛА.

— Пора идти туда, — усталым голосом произнес Спорти.

— Да, давайте уж покончим с этим, — подхватила Джени и направилась к двери.

Гарриет закрыла блокнот, и они вошли в школу. На первом уроке было общее собрание всей школы в актовом зале.

Мисс Анджела Уайт, директор школы, стояла на сцене. Усевшись, Гарриет, нацарапала в блокноте:

НОГИ МИСС УАЙТ СТАЛИ ЕЩЕ БОЛЬШЕ В ЭТОМ ГОДУ. У НЕЕ ТОРЧАТ ЗУБЫ, ВОЛОСЫ РЕДКИЕ, А НОГИ, КАК ЛЫЖИ, И ЖИВОТ ВЫПИРАЕТ. ОЛЕ-ГОЛЛИ СКАЗАЛА, ЧТО ОПИСАНИЕ ПОЛЕЗНО ДЛЯ ДУШИ И ПРОЧИЩАЕТ МОЗГИ, КАК СЛАБИТЕЛЬНОЕ. ДУМАЮ, ЭТОГО БУДЕТ ДОВОЛЬНО ДЛЯ МИСС УАЙТ.

— Доброе утро, дети, — мисс Уайт склонилась, словно плакучая ива. Школьники с шумом поднялись с мест.

— Доброе утро, мисс Уайт, — начали одни нараспев, и тут же, наподобие подводного течения, поднялась вторая волна бормотания. Мисс Уайт произнесла короткую речь о жевательной резинке и фантиках от конфет, разбросанных по всей школе. Она отметила, что не видит никакого смысла в подобном поведении. Потом началось чтение, обычно две-три старших девочки читали отрывки из книг, чаще всего из Библии. Гарриет никогда не слушала. Ей вполне хватало Оле-Голли с ее цитатами. Она воспользовалась моментом, чтобы записать в блокнот:

ОЛЕ-ГОЛЛИ СКАЗАЛА, ЧТО ЕСТЬ СТОЛЬКО ЖЕ СПОСОБОВ ПРОЖИТЬ ЖИЗНЬ, СКОЛЬКО ЛЮДЕЙ НА ЗЕМЛЕ. И Я НЕ ДОЛЖНА ДЕРЖАТЬ ГЛАЗА ЗАКРЫТЫМИ. МНЕ НУЖНО УВИДЕТЬ ВСЕ, ЧТО МОЖНО, ТОГДА Я СМОГУ РЕШИТЬ, КАК МНЕ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ, А НЕ ПРОСТО СЛЕДОВАТЬ ТОМУ, КАК ЖИВЕТ МОЯ СЕМЬЯ.

МОГУ СРАЗУ СКАЗАТЬ, НЕ ХОЧУ ЖИТЬ, КАК МИСС УАЙТ. ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД Я ЕЕ ВИДЕЛА В МАГАЗИНЕ, ОНА КУПИЛА МАЛЕНЬКУЮ БАНОЧКУ РЫБНЫХ КОНСЕРВОВ, БАНКУ КОКА-КОЛЫ И ПАЧКУ СИГАРЕТ. ОНА НЕ КУПИЛА НИ ОДНОГО ПОМИДОРА. ЭТО, ДОЛЖНО БЫТЬ, УЖАСНАЯ ЖИЗНЬ. СТРАШНО ХОЧЕТСЯ СНОВА НАЧАТЬ ПОСЛЕ ШКОЛЫ МОЙ ОБЫЧНЫЙ ШПИОНСКИЙ МАРШРУТ. МЕНЯ НЕ БЫЛО В ГОРОДЕ ВСЕ ЛЕТО, А В ДЕРЕВНЕ ДОМА СТОЯТ СЛИШКОМ ДАЛЕКО ДРУГ ОТ ДРУГА, И, ЧТОБЫ БЫТЬ ХОРОШИМ ШПИОНОМ, НАДО ВОДИТЬ МАШИНУ.

Собрание в актовом зале закончилось. Их класс поднялся и направился в комнату, предназначенную для шестиклассников. Гарриет немедленно заняла парту посередине, так чтобы Спорти был с одной стороны, а Джени, — с другой.

— Ура! — обрадовался Спорти. Если бы им не удалось занять эти парты, было бы труднее перебрасываться записочками.

Мисс Элсон стояла около учительского стола. Она была их классная руководительница. Гарриет с любопытством посмотрела на нее и записала:

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО МИСС ЭЛСОН — ОДНА ИЗ ТЕХ, НА КОГО, УВИДЕВ, ВРЯД ЛИ ОБРАТИШЬ ВНИМАНИЕ.

Она захлопнула блокнот, как будто посадила мисс Элсон в коробку и закрыла крышку. Учительница скрипучим голосом читала список учащихся — Андрюс, Велш, Гиббс, Мэтьюс, Петерс, Рок, Уайтхед, Хансен, Хеннесси, Хоторн.

Все быстро отвечали: «Здесь».

— А теперь, дети, давайте выберем старосту класса. Кого вы предлагаете?

Спорти вскочил:

— Я предлагаю Гарриет Велш.

Джени закричала:

— Я поддерживаю.

Они это делали каждый год, потому что староста класса командовал всем. Когда учителю надо было выйти из класса, староста мог написать на доске имя любого, кто плохо себя вел. Еще староста редактировал страницу класса в школьной газете.

Рэчел Хеннесси вскочила и голосом примерной ученицы произнесла:

— Предлагаю Мэрион Хоторн.

Мэрион Хоторн бросила на Эллин Хансен взгляд, от которого у Гарриет волосы на голове зашевелились. Повинуясь взгляду, Эллин робко поднялась и испуганно пискнула:

— Поддерживаю.

Все было подстроено, как и каждый год. Никто больше никого не предложил, и после голосования Мэрион Хоторн стала старостой. Каждый год либо Мэрион Хоторн, либо Рэчел Хеннесси выбирались в старосты. Гарриет записала в блокноте:

МОЖНО БЫ ПОДУМАТЬ, ЧТО УЧИТЕЛЬНИЦЕ СЛЕДУЕТ ЧТО-ТО ЗАПОДОЗРИТЬ, ЕСЛИ ПЯТЬ ЛЕТ ПОДРЯД НИ Я, НИ СПОРТИ, НИ ДЖЕНИ ТАК НИ РАЗУ И НЕ БЫЛИ ИЗБРАНЫ.

Мэрион Хоторн прямо сияла от радости. Спорти, Джени и Гарриет переглянулись.

Джени прошептала:

— Наш день еще придет. Подождите.

Гарриет решила, что, когда они взорвут весь мир, Мэрион Хоторн увидит, кто они такие — Джени это имела в виду. А может, она намеревалась сначала взорвать Мэрион, что тоже было неплохой мыслью.

В конце концов в полчетвертого уроки закончились. Спорти подошел к Гарриет:

— Эй, придешь сегодня?

— Как закончу со шпионским маршрутом, и если время останется.

— Ну, а Джени собирается работать в лаборатории. Вечно вы обе работаете.

— Почему бы тебе не потренироваться? Ты же собираешься стать футболистом?

— Не могу. Надо дома убрать. Заходи, если время останется.

— Ага, — сказала Гарриет, а потом добавила «пока» и побежала к дому.

Приближалось время молока и печенья. Каждый день без двадцати четыре она получала молоко и печенье. Гарриет нравилось каждый день делать все в одно то же время.

— Время для печенья и для молока, время для печенья, печенья с молоком, — она вбежала в дом, пробежала через переднюю, столовую и гостиную прямо на кухню и налетела на кухарку.

— Ну, ты прямо как ракета, запущенная из школы, — вскрикнула кухарка.

— Привет, привет, тебе привет, привет тебе, тебе привет, — распевала Гарриет. Потом открыла блокнот и записала:

ДА-ДА-ДА. МЕНЯ ВСЕГДА ПРЕКРАСНО СЛЫШНО. ОДНАЖДЫ ОЛЕ-ГОЛЛИ СКАЗАЛА: «ТЕБЯ НЕЛЬЗЯ ПОТЕРЯТЬ В ТОЛПЕ, ТЕБЯ ВСЕГДА МОЖНО ОБНАРУЖИТЬ ПО ГОЛОСУ».

Она с такой силой захлопнула блокнот, что кухарка даже вздрогнула. Гарриет рассмеялась.

Кухарка поставила на стол печенье и налила девочке молока.

— Зачем ты всегда пишешь в своем треклятом блокноте? — с кислым выражением лица спросила она.

— Потому что я шпионка.

— Шпионка, ну и ну. Тоже мне, шпионка.

— Я шпионка, и притом преотличная. Меня еще ни разу не поймали.

Кухарка налила себе чашечку кофе.

— А сколько времени ты шпионка?

— С тех пор, как научилась писать. Оле-Голли сказала, что, если я хочу стать писателем, я должна все записывать. Так что я стала шпионкой и все записываю.

— Гм-гм, — Гарриет знала, что если кухарка производит эти звуки, ей больше нечего сказать.

— Я о тебе все знаю.

— Прямо смешно, — похоже, что кухарка слегка испугалась.

— Мне тоже смешно. Я знаю, что ты живешь с сестрой в Бруклине, и она собирается замуж. А еще ты мечтаешь о машине, и у тебя есть сын, он выпивает, и у него полно неприятностей.

— Что же это такое? Под дверьми подслушиваешь?

— Да, — призналась Гарриет.

— Ну, а я никогда не подслушиваю. Я считаю, что это плохие манеры.

— А Оле-Голли так не считает. Она сказала, надо узнавать все, потому что жизнь трудна, даже если ты много знаешь.

— Спорю, она не знает, что ты шныряешь по дому и подслушиваешь.

— Ну, а как я еще могу обо всем узнать?

— Не знаю, — покачала головой кухарка. — И эта самая Оле-Голли, уж не знаю…

— Что такое? — забеспокоилась Гарриет.

— Не знаю, ну, просто не знаю. Я вот думаю, что она…

— Что это вы такое не знаете? — вошла в комнату Оле-Голли.

Кухарка готова была сквозь землю провалиться. Она встала и робко спросила:

— Не хотите ли чашечку чая, мисс Голли?

— С превеликим удовольствием, — Оле-Голли уселась за стол.

Гарриет открыла блокнот:

ИНТЕРЕСНО, ЧТО ВСЕ ЭТО ЗНАЧИТ? МОЖЕТ БЫТЬ, ОЛЕ-ГОЛЛИ ЗНАЕТ ЧТО-ТО ТАКОЕ КУХАРКЕ, ЧТО КУХАРКА СКРЫВАЕТ. ПРОВЕРИТЬ.

— Какие предметы в этом году в школе, Гарриет? — спросила Оле-Голли.

— Английский, история, география, французский, математика, уф, природоведение, уф, история искусств, уф-уф-уф, — унылой скороговоркой пробормотала Гарриет.

— А какая история?

— Греки и Рим.

— Они очень интересны.

— Что?

— Да-да, очень интересны. Кстати о шпионах, их боги все время друг за другом шпионили.

— Ага?

— Да, Гарриет, а не ага.

— По мне, так я бы лучше о них век не слышала.

— Тогда вот тебе мысль из Эзопа: «Мы бы часто сожалели, если бы наши желания всегда исполнялись», — разразившись цитатой, Оле-Голли даже хмыкнула от удовольствия.

— Ну, мне пора, — сказала Гарриет.

— Да-да, — подхватила кухарка, — иди, погуляй, поиграй.

— Я иду не ИГРАТЬ, я иду РАБОТАТЬ, — Гарриет поднялась и с важностью вышла из кухни, но тут же помчалась галопом с первого этажа через гостиную и столовую, наверх мимо спальни родителей и библиотеки к себе на третий этаж.

Гарриет любила свою комнату. Она была маленькая и уютная, с крохотной ванной рядом, в которой было окошко с видом на парк через дорогу. В самой комнате было окно побольше. Девочка оглядела свое хозяйство, довольная порядком. Она никогда ничего не разбрасывала, не потому, что ей кто-то об этом напоминал — напоминать не приходилось — а потому, что это была ее комната, и ей самой нравилось, чтобы все было именно в таком порядке. Гарриет вообще любила определенный порядок. Комната была такая милая. Небольшая кровать у окна, полка с книгами, ящик, в котором когда-то были игрушки, а теперь ее блокноты — ящик был хорош тем, что запирался, — письменный стол, чтобы делать домашние задания. Казалось, все предметы в комнате тоже смотрят на нее с любовью. Гарриет положила школьную сумку и поспешно стала переодеваться в шпионскую одежду.

Шпионская одежда состояла из старой-престарой пары джинсов, такой старой, что мама запретила их носить. Гарриет любила эти джинсы, потому что у них был ремень со специальными крючками для шпионских инструментов: фонарика, на случай если придется выйти ночью (пока еще ни разу не приходилось), кожаного планшета для блокнота, еще одного — для запасных ручек, фляжки с водой и перочинного ножа, у которого в дополнение к разным лезвиям были штопор и поломанная вилка. Гарриет пока не случалось есть во время своих походов, но вдруг еще придется.

Она прикрепила инструменты к ремню, и все бы хорошо, только они слегка позвякивали при ходьбе. Потом она влезла в старый темно-синий свитер с капюшоном, который часто носила этим летом у океана, так что он все еще весьма приятно пах морским соленым воздухом. Потом надела старые кроссовки с дырками на носках. Мама вообще-то уже выбросила их, но Гарриет извлекла кроссовки из помойки, когда кухарка отвернулась.

Под конец она нацепила старые очки без стекол. Она нашла их в папином письменном столе и иногда даже носила в школу, думая, что в очках выглядит как-то солиднее.

Гарриет встала и осмотрела себя в большом зеркале, висевшем на двери ванной. Потом помчалась вниз и громко хлопнула входной дверью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Она была ужасно довольна, потому что обнаружила еще одно добавление к обычному шпионскому маршруту. Она нашла способ пробраться в один из соседских домов. Это был небольшой частный дом, а в такие дома было куда трудней забраться, чем в большие многоквартирные здания. Гарриет впервые удалось пробраться в такой дом. Он принадлежал миссис Агате К. Пламбер, весьма странной даме с театральными манерами. Когда-то она вышла замуж за довольно богатого человека, но потом с ним развелась и теперь жила одна и целыми днями болтала по телефону. Гарриет узнала все эти подробности, подслушав разговор служанки миссис Пламбер и весьма дружелюбно настроенного мусорщика. Гарриет успешно делала вид, что играет в мяч.

Гарриет обнаружила, что в доме есть специальное устройство — подъемник для подачи блюд из кухни на первом этаже в комнату на втором. Если правильно рассчитать время, то его как раз хватит на то, чтобы прыгнуть в подъемник и закрыть за собой дверцу, пока служанка совершает одно из непрерывных путешествий с первого этажа на второй и обратно. Этим подъемником давно никто не пользовался, но его еще не забили наглухо. В дверце была небольшая щелка, через которую девочке все было видно и слышно.

Подойдя к дому, она заглянула в кухонное окно и обнаружила, что служанка как раз ставит еду на поднос. Она знала, что сейчас та понесет поднос на второй этаж. Нельзя терять ни мгновенья. Служанка направилась в кладовку. Гарриет шмыгнула в кухню и одним прыжком забралась в подъемник. Только она успела захлопнуть за собой дверцу, как служанка вернулась в кухню, весьма немузыкально напевая себе под нос.

Наконец, все было поставлено на поднос. Служанка взяла его и вышла из комнаты. В ту же секунду Гарриет принялась тянуть веревки, приводившие в движение механизм подъемника. Раздавшийся скрип привел девочку в ужас, но делать было нечего. В следующий раз надо захватить немножко масла.

Она добралась до второго этажа. От страха сердце билось так быстро, что было трудно дышать. Она поглядела в щелку. Первым делом девочка заметила огромную кровать с балдахином, в ней, прислоняясь к бесчисленным подушкам, сидела миссис Пламбер с телефонной трубкой в руке, окруженная ворохами журналов, книг, конфетных коробок и еще большего числа крохотных розовых подушечек.

— Понимаешь, — решительно говорила миссис Пламбер в телефонную трубку, — я открыла секрет жизни.

«Ну и ну», — подумала Гарриет.

— Дорогая моя, это так просто, остаешься в постели, вот и все. Просто никогда не встаешь — ни для кого и ни для чего.

«Подумаешь, секрет, — сказала сама себе Гарриет, — никогда не слышала такой глупости». Гарриет ненавидела время, проведенное в кровати. У нее был девиз — лечь-встать, и чем меньше времени это займет, тем лучше.

— Конечно, дорогая, я знаю. Нельзя убежать от жизни, совершенно с тобой согласна. Ненавижу тех, кто пытается убежать от жизни. Но я-то не бегу от жизни. Лежа в постели, я на самом деле работаю, понимаешь, это и есть божественный миг, я решаю, что мне делать.

«У нее, наверно, температура поднялась, — подумала Гарриет, — ей пора лечиться».

Тут вошла служанка с подносом.

— Поставь сюда, — довольно сердито сказала миссис Пламбер и продолжала болтать по телефону.

Гарриет записала в блокнот:

ОЛЕ-ГОЛЛИ МНЕ ГОВОРИЛА, ЧТО БОГАТЫЕ УЖАСНО СКУЧНЫЕ. ОНА СКАЗАЛА, ЧТО ТЕ, КТО НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЮТ, НИ О ЧЕМ И НЕ ДУМАЮТ. А ЕСЛИ ОНИ НИ О ЧЕМ НЕ ДУМАЮТ, ТО И О НИХ ДУМАТЬ НЕЧЕГО. ЕСЛИ БЫ У МЕНЯ БЫЛ ПОДЪЕМНИК, Я БЫ ТУДА ВСЕ ВРЕМЯ ЗАГЛЯДЫВАЛА, ПРОСТО ПРОВЕРИТЬ, НЕ СИДИТ ЛИ ТАМ КТО.

Словно читая ее мысли, миссис Пламбер сказала служанке:

— Слышала, как вдруг старый подъемник заскрипел?

— Нет, мэм.

— Наверно, почудилось, — она вернулась к телефонному разговору. — Дорогая, у меня просто неограниченные возможности. Не кажется тебе, что я бы могла стать замечательной актрисой? А как насчет картин — я могу писать картины. Что ты об этом думаешь? Мне всего сорок, дорогая, подумай о Гогене…

Гарриет медленно, затаив дыхание, потянула за веревку, чтобы спуститься вниз. Она решила, что безопаснее исчезнуть, пока миссис Пламбер болтает, а не то она опять услышит скрип. Подъемник тихонечко скрипнул всего один раз, но она была уверена, что на это никто не обратил внимания. Ну вот и первый этаж.

Девочка сквозь щелку оглядела кухню. Никого. Пора. Она выскочила из подъемника и пустилась бежать.

«Никогда еще так быстро не бегала», — подумала она, скрываясь за углом. Запыхавшись, она присела на ступени какого-то дома и принялась писать:

МНЕ КАЖЕТСЯ, ЭТО БЫЛО СЛИШКОМ ОПАСНОЕ ЗАДАНИЕ. ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ ЗНАТЬ, КЕМ ОНА БУДЕТ РАБОТАТЬ. НО КАК РАБОТАТЬ, КОГДА ТЫ ВСЕ ВРЕМЯ ЛЕЖИШЬ? НАВЕРНО, ОНА ЖИВЕТ НА ДЕНЬГИ МУЖА. А МОЯ МАМА СИДИТ НА ШЕЕ У ОТЦА? Я НИКОГДА НЕ БУДУ СИДЕТЬ НИ У КОГО НА ШЕЕ. ВОЗЬМИ БЕДНОГО СПОРТИ. У НЕГО И ТАК ДЕЛ ВЫШЕ ГОЛОВЫ, НЕ ХВАТАЛО ЕЩЕ, ЧТОБЫ И Я ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ ВАЛЯЛАСЬ В ПОСТЕЛИ И ТОЛЬКО И ЗНАЛА, ЧТО ЕЛА.

Гарриет запланировала на сегодняшний день еще три вылазки, но решила, прежде чем приняться за дело, повидать Спорти. Тут ей захотелось пить, и она остановилась, чтобы выпить молочный коктейль в любимом маленьком кафе. Это кафе было замечательно тем, что именно здесь она впервые начала прислушиваться к разговорам, которые люди вели между собой. Она любила потягивать молочный коктейль, сидя за стойкой, где ей хорошо было слышно, о чем говорят сидящие за столиками. Она всегда прислушивалась к нескольким разговорам сразу. Иногда она играла в игру, условием которой было не оглядываться и не смотреть на говорящих, пока не решишь, на кого они похожи. Тогда можно обернуться и проверить, попала ли в точку.

— Шоколадный молочный коктейль, пожалуйста.

— Хорошо, Гарриет, как поживаешь?

— Нормально, — довольная, что ее узнали, устроилась поудобнее Гарриет. Она положила на стойку двенадцать центов и принялась прислушиваться.

— Мой отец — просто крыса.

— Ну, должен признаться, я прекрасно провел это дело, просто прекрасно. Я сказал судье…

— Он — крыса, а думает, что просто совершенство.

— Послушай, Джейн, надо поехать на Садовую и купить эту материю. Не могу больше жить в доме без занавесок. Каждый может заглянуть в окно.

Гарриет постаралась удержаться от того, чтобы включить в свой шпионский маршрут еще один дом. Если каждый может заглянуть…

— Знаешь, я могу сказать, что проиграл в своей жизни всего несколько дел.

— Он такая крыса, что не дает матери даже пасть раскрыть.

«Крысиную пасть», — хмыкнула про себя Гарриет.

— Ты не представляешь себе, как это — прятаться все время. Я не могу даже ходить по дому в комбинашке.

Молочный коктейль кончился. Гарриет подытожила догадки. Парень, называвший отца крысой, должен быть тощим, с черными волосами и кучей прыщей. Адвокат, выигравший все дела, будет плотненьким коротышкой, немножко опухшим, все время при разговоре наклоняющимся вперед. Она не могла представить себе девушку, мечтающую о занавесках, но решила, что та должна быть толстушкой. Гарриет обернулась.

Сначала она не могла разобрать, кто есть кто. Потом увидела паренька с черными волосами и прыщами. Она была в восторге от собственной проницательности. Гарриет принялась разглядывать того, кто, похоже, был адвокатом, одного из двух сидящих за столиком мужчин. Ей пришлось дожидаться, пока он снова заговорит, чтобы решить, который из них адвокат. Нет, адвокатом оказался второй. Он не был ни толстым, ни коротышкой, наоборот, оказался высоким, тощим, с весьма привлекательным лицом. Девочку немножко утешили только припухшие мешки под глазами.

«Неудивительно, что она не может разгуливать в одной комбинации», — подумала Гарриет, глядя на девушку. Такой толстухи она сроду не видывала.

Неплохо, два из трех. Иногда получается лучше. Иногда хуже. Она соскользнула с высокого табурета и направилась к дому, где жил Спорти. Гарриет взобралась на четвертый этаж. Спорти открыл дверь в фартуке, с кухонным полотенцем в руках.

— Привет, Гарриет, входи, я тут мою посуду.

— А что потом будешь делать?

— Подметать.

— У тебя слишком много дел, Спорти.

— Ага, но что делать? Кому-то надо этим заниматься. Однажды я целую неделю ничего не делал, так в гостиную зайти было нельзя.

Они прошли на кухню, и Спорти вернулся к мытью посуды. Гарриет ткнула пальцем в закрытую дверь:

— А он здесь?

— Да, всю ночь работал, теперь спит. Мне еще надо сходить в магазин и вернуться вовремя, чтобы успеть сготовить ему ужин.

— Я бы не смогла сготовить ужин, даже для папы. Как у тебя получается?

— Ну, чаще всего, сама знаешь, это яичница.

— А ему все равно, что есть?

— Писатели не заботятся о том, что едят. Им куда важнее, что ты о них думаешь. Подержи-ка, Гарриет.

— Мне куда важнее, что я ем, — она услышала громкий стон из спальни и чуть не уронила тарелку. — Что с ним?

Спорти ничуть не взволновался.

— Ничего, просто дурной сон. У него все время дурные сны. У писателей вообще часто бывают дурные сны.

— Не хочешь быть писателем, Спорти? Твой отец мог бы тебе помочь.

Спорти от смеха согнулся над мойкой пополам:

— Шутишь? Ты же знаешь, я хочу быть футболистом. А если из меня не получится хорошего футболиста, тогда, скажу тебе, стану Д.Б.

— А это что такое?

— Не знаешь, что такое Д.Б.? — Спорти чуть не потерял дар речи.

— Нет, — призналась Гарриет. Она никогда не боялась признаться в своем незнании. И что такого, думала она, всегда можно спросить и узнать.

— Пошли, я тебе покажу. Пошли, — Спорти положил полотенце, взял Гарриет за руку и повел в свою комнату. Можно было сразу догадаться, чья это комната, поскольку в ней не было ни соринки. Там стояла койка типа армейской, стул и маленький стол. На столе абсолютно ничего не было. Спорти достал из кармана связку ключей и принялся отпирать ящики стола. — Видишь книги, это мои книги, — сделав шаг назад, гордо заявил он. Гарриет поглядела, ящики были полны огромных счетных книг. В одном ящике лежала шкатулка, тоже запертая на замок.

— Ну и ну, — только и могла пробормотать девочка.

— Чтобы ты знала, Д.Б. — это дипломированный бухгалтер, — торжественно заявил Спорти, хватая Гарриет за руку, потому что она сразу же потянулась к счетным книгам.

— А там внутри? — спросила Гарриет, подозревая, что все эти счетные книги пустые.

— Наши ФИНАНСЫ. А ты думала, что? — уже раздраженно ответил мальчик.

— Ненавижу деньги.

— Можешь распрекрасно их ненавидеть, если тебе не надо о них беспокоиться, — высокомерно произнес Спорти. Гарриет задумалась. Это была правда. Ей никогда не приходилось думать о деньгах.

— А тебе нравится, Спорти? Это же куча математики.

— Ну, математика — не самая большая проблема, не в том дело. Я не могу объяснить. Понимаешь, о чем я? Когда ты знаешь, где все находится.

— Ага, — отозвалась девочка, хотя не вполне поняла, что он имеет в виду.

— Знаешь, отец получает чек, и если я его сразу не заберу, на следующий день от него ничего не останется, и он просто разведет руками и запрется у себя в комнате. И тогда нам нечего будет есть.

— Правда?

— Правда. Поэтому я забираю чек и несу его в банк и планирую, как расходовать все эти деньги день за днем. Тогда у нас есть еда. Понимаешь?

— Да, это очень разумно.

— Ну, если бы я не начал этим заниматься, не знаю, что бы с нами было.

— Я об этом и не догадывалась, Спорти.

Мальчик постукивал ногой по полу. Оба были слегка смущены, и Спорти направился обратно на кухню, а Гарриет пошла в гостиную и, воспользовавшись случаем, заглянула через замочную скважину в комнату отца. Она ничего не увидела, только старый носок, лежащий на полу. Спорти вошел в гостиную, Гарриет поспешно отпрыгнула от двери и сказала:

— Ну, я пойду обратно на шпионский маршрут. Завтра увидимся.

— Пока, до завтра.

Закрыв за собой дверь, Гарриет на минутку остановилось, чтобы подумать. Потом понеслась вниз по ступенькам. Выйдя из подъезда, она уселась на крыльцо и записала:

В ДОМЕ, ГДЕ ЖИВЕТ СПОРТИ, ПАХНЕТ, КАК В СТАРОЙ ПРАЧЕЧНОЙ, ТУТ ШУМНО И КАК-ТО БЕДНО. МОЙ ДОМ НЕ ПАХНЕТ, ТАМ ТИХО, КАК У МИССИС ПЛАМБЕР. ЗНАЧИТ, МЫ БОГАТЫЕ? ОТЧЕГО ОДНИ ЛЮДИ БОГАТЫЕ, А ДРУГИЕ БЕДНЫЕ?

Она немного прошлась, и тут ей пришла в голову еще одна мысль.

МОГУТ ЛИ БОГАТЫЕ, КОГДА ВЫРАСТУТ, СТАТЬ ПИСАТЕЛЯМИ, ИЛИ У ПИСАТЕЛЕЙ, КАК У МИСТЕРА РОКА, НИКОГДА НЕТ ДЕНЕГ? МОЙ ОТЕЦ ВСЕГДА ГОВОРИТ БЕДНЫЙ АКТЕР ИЛИ БЕДНЫЙ ПИСАТЕЛЬ. МОЖЕТ, МНЕ ЛУЧШЕ НЕ СТОИТ СТАНОВИТЬСЯ ПИСАТЕЛЕМ?

Гарриет направилась к магазинчику, принадлежащему семье Дей Санти, первой остановке ее регулярного шпионского маршрута. Магазин был на Йоркском проспекте, и за ним находился маленький проулок с тремя наблюдательными пунктами. Первым было окно, выходящее в проулок, сквозь него виднелась та сторона прилавка, где стоял Папа Дей Санти. Через другое окошко просматривалась комната за магазином, в которой вся семья собиралась на обед. Еще одно окно выходило на задний двор, и, заглянув в него, можно было наблюдать за работавшим в кладовой за магазином Малышом Джо Карри.

Девочка кралась по проулку. В первом окне ничего не происходило. Она чуть не на четвереньках пробралась ко второму окну. Тут она увидела все семейство. Ей пришлось быстро наклониться, чтобы ее не заметили. К счастью, окошко было слегка приоткрыто и она слышала каждое слово.

Говорила Мама Дей Санти:

— Несчастный случай! Он берет грузовик, он убивается.

Гарриет знала, что она имеет в виду Фабио. Он всегда хотел взять грузовик. Она заглянула через подоконник.

Фабио сидел, прислонясь к большому мешку, между губами тлел окурок. Он был высокий, тощий и неулыбчивый. Замечание матери привело его в раздражение. Мать угадала его настроение и всплеснула руками.

— Что я сделала Богу, чтобы заслужить эту жизнь? Приехать в страну, как эта, только для того, чтобы воспитывать такого сына?

— Ну, мама! — это была Мария Елена, она целыми днями смотрела в зеркало и говорила глупости. Ей уже стукнуло семнадцать, и она была красавица.

— Ты мне не мамкай. Посмотри на Бруно, весь день, всю ночь, все время в магазине. Вот это сын, — Мама Дей Санти чуть не шипела.

Гарриет снова заглянула в окно. Франка, четырнадцатилетняя девочка, не представляющая из себя ничего интересного, застыла у стены, как будто ее там кто-то прислонил. Дино, шести лет, возил игрушечную машинку по полке. Папа Дей Санти медленно повернулся к Фабио.

— Mio figlio[5], — начал он голосом усталого родителя, — я отдал вам всю жизнь. Я приехал сюда с пустыми руками. Сначала я продавал овощи с тележки. Знаешь, сколько можно заработать на продаже овощей с тележки?

Фабио нахмурился и процедил сквозь зубы так, что сигарета во рту почти не пошевелилась:

— Теперь у тебя магазин, папа. Теперь у тебя грузовик. Могу я взять грузовик ненадолго?

— Нехорошо, нехорошо, — во всю мочь прокричал отец.

В полном молчании сын и отец стояли друг против друга. Тяжело ступая, в комнату вошел Бруно. Он был тяжеловесный, медленно передвигающийся мужчина с такими же тяжеловесными мыслями в голове. Он говорил медленно, как будто мыслям нужно было много времени, чтобы прийти откуда-то издалека.

— Дай ему машину, папа. Пусть немного развлечется. Ему восемнадцать лет. Ему хочется немного поразвлечься.

— Развлечения, развлечения. В восемнадцать пора вырасти из развлечений. Какие у тебя развлечения, Бруно?

— Мы совсем разные, папа. Не запрещай ему развлекаться. Если ты ему будешь все запрещать, он станет совсем плохим.

— Плохим? Плохим?! Он уже и так плохой. Вылетел из школы. Целыми днями слоняется тут, лентяй. Это что, я его таким сделал?

— Ну, папа, — прошептала Мария Елена, наклоняясь к зеркалу.

— З-з-з-з-з-з, — тихонько гудел Дино, превратив машинку в самолет.

Прозвенел дверной колокольчик, прервав мучительный разговор. Папа Дей Санти бросился из комнаты, прошептав на ходу:

— Покупатель. Никаких разговоров, все за работу.

— Папа, — одно только слово, но каких усилий Фабио стоило выдавить его из себя.

— Никаких машин, — слова просвистели как пули, Папа Дей Санти даже не обернулся.

Фабио с размаху сел на стул и глубоко затянулся сигаретой. Мария Елена перед зеркалом пробовала новую прическу. Мама Дей Санти вслед за Бруно, тяжело ступая, направилась в магазин. Никто даже не взглянул на Фабио. Гарриет примостилась под окном и записала в блокнот:

ЭТОТ ФАБИО, МОЖЕТ, И ПЛОХОЙ, НО Я ЕГО НЕ ОСУЖДАЮ. Я БЫ НЕ ХОТЕЛА БЫТЬ ТАКОЙ, КАК БРУНО. БРУНО ПОХОЖ НА ЗДОРОВОГО ТУПОВАТОГО МЕДВЕДЯ.

КОГДА-ТО Я ДУМАЛА, ЧТО ХОЧУ БЫТЬ ФРАНКОЙ И ЖИТЬ В ЭТОЙ СЕМЬЕ. НО ФРАНКА СЛИШКОМ ТУПАЯ. ЕСЛИ БЫ Я БЫЛА ФРАНКОЙ, МНЕ БЫ БЫЛО СКУЧНО С САМОЙ СОБОЙ. НЕ ДУМАЮ, ЧТО ДЕНЬГИ ДЕЛАЮТ ЛЮДЕЙ ТАКИМИ ТУПЫМИ. ПРАВДА, Я НЕ СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЮ О ТОМ, ПОЧЕМУ ЛЮДИ ТУПЫЕ. НАДО БЫ ПРО ЭТО УЗНАТЬ, А ТО ВДРУГ Я ТОЖЕ ТУПАЯ?

НА ЧТО ЭТО ПОХОЖЕ, КОГДА У ТЕБЯ ЕСТЬ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ? С ОДНОЙ СТОРОНЫ, ЕСЛИ РОДИТЕЛИ СЕРДЯТСЯ, ТО НЕ ВСЕГДА НА ТЕБЯ. ИНОГДА ОНИ СЕРДЯТСЯ НА БРАТА, ТОГДА МОЖНО ПОСМЕЯТЬСЯ.

А КОГДА ВЫРАСТАЕШЬ ИЗ РАЗВЛЕЧЕНИЙ? НЕЛЬЗЯ ВЫРАСТИ ИЗ ТОГО, ЧТОБЫ БЫТЬ ШПИОНОМ. ХОТЯ, ЕСЛИ ТЕБЕ ПЯТЬДЕСЯТ, МОЖНО СВАЛИТЬСЯ С ПОЖАРНОЙ ЛЕСТНИЦЫ. ВПРОЧЕМ, МОЖНО ШПИОНИТЬ, НИКУДА НЕ ЗАЛЕЗАЯ.

Гарриет закрыла блокнот и на четвереньках поползла на задний двор, чтобы посмотреть, что делает Малыш Джо Карри. Он был разносчиком у Дей Санти и всегда делал одно и тоже. Он всегда ел. Не похоже было, чтобы у Дей Санти оставалась хоть какая-то прибыль, если посмотреть, как Джо ел.

Гарриет заглянула в окошко. Вместо того, чтобы работать, Джо сидел и уплетал огромный кусок сыра. Рядом с ним, готовые к употреблению, лежали два огурца, три помидора, буханка хлеба, пирог со сладкой начинкой, бутылка молока, громадный бутерброд с мясом, две банки — одна с солеными огурцами, другая с майонезом, четыре яблока и небольшой кусок копченой колбасы. Вытаращив глаза от изумления, Гарриет записала:

КОГДА Я СМОТРЮ НА НЕГО, Я ГОТОВА СЪЕСТЬ ТЫСЯЧУ БУТЕРБРОДОВ С ПОМИДОРАМИ.

Гарриет услышала тихие звуки, доносящиеся из проулка. Даже не глядя в ту сторону, она знала, что это такое, ведь она каждый день наблюдала одно и то же. Четверо тощих мальчишек на цыпочках пробрались к двери и тихонько постучали. Это были бедные дети в рваной и грязной одежде, с замызганными, будто ни разу в жизни не мытыми физиономиями. Старшему было лет семь, остальным четыре или пять.

Малыш Джо открыл дверь. Не произнося ни слова, он сунул им помидор, бутылку молока, кусок сыра, буханку хлеба, половинку копченой колбасы, половинку пирога и два яблока. Дети рассовали еду по карманам и, так и не произнеся ни слова, пустились бежать.

Малыш Джо вернулся к поглощению пищи. Гарриет, наблюдая эту сцену, чувствовала себя как-то странно. Она тихонько вздохнула, потом выбралась обратно на улицу и направилась к следующей цели.

Вечером перед ужином Гарриет лежала в ванне. Она была счастлива. Она сегодня на славу поработала. Гарриет прислушалась к звукам, доносившимся из комнаты. Оле-Голли разбирала ее одежду и насвистывала. Это был бодрый, весьма немелодичный свист, но Гарриет он нравился. Желтая краска на стенах ванной смотрелась чисто и весело. В ванной было тепло, и Гарриет чуть не уснула в горячей воде.

Внизу громко хлопнула входная дверь, и девочка услышала отцовский голос.

— Прохвосты, гады, первостатейные вонючки, — доносились сердитые крики. Судя по звукам, отец стремительно влетел в библиотеку. — Ты не поверишь, какая гнусность… ты не поверишь, когда я расскажу тебе об их невообразимом негодяйстве!

Тут раздался мягкий, успокаивающий голос матери, которая, ясное дело, усаживала его в кресло.

— Что случилось, дорогой? В чем дело?

— Та-та-та, они просто самые ужасные та-та-та. Я просто не мог поверить…

— Дорогой, вот, я приготовила тебе выпить.

Гарриет даже встала в ванной, стараясь получше расслышать, что происходит.

— Чем ты сегодня занималась, Гарриет?

Как некстати. Оле-Голли решила именно сейчас поговорить с ней. Гарриет сделала вид, будто не слышит вопроса.

— Этот та-та-та, он абсолютно законченный прохвост, вот что он такое, настоящая вонючка, я тебе скажу. Никогда не видел такого гада, как этот.

— Много записей сделала сегодня?

Гарриет пыталась сквозь голос Оле-Голли расслышать, что происходит внизу. Не может она хоть на минуточку замолчать?

— Дорогой, это так ужасно, просто невообразимо.

— Не знаю, что и делать. Они полностью профукали все. Похоже, это будет худшая программа сезона. Законченные прохвосты, вот они кто.

— Чем ты занята, Гарриет М. Велш, и почему ты стоишь в ванне? — Оле-Голли явно сердилась. — Садись сию минуту, и дай я тебе спину намылю. Посмотри на эти уши. Ты что, чернила в них лила?

— Нет, но они ужасно чешутся.

— Не обращай внимания на весь этот шум внизу, он ровным счетом ничего не значит.

— Но мне хочется знать, в чем дело.

— Ничего не случилось, просто у твоего отца очень напряженная работа.

— А что значит — напряженная работа?

— Ему не позволяют делать то, что хочется, а на то, что разрешают, не дают достаточно времени.

— Ага, — Гарриет пыталась осмыслить сказанное. Как это понять? — А у шпионов напряженная работа?

— О да, если их ловят.

— Меня еще никто не поймал.

— Пока не поймал.

— Оле-Голли, а ты когда-нибудь от нас уйдешь?

— Да. Когда ты будешь большая и перестанешь во мне нуждаться. Но не сию минуту. Хотя ты уже довольно-таки большая, — Оле-Голли критически осмотрела девочку.

После недолгого молчания Гарриет спросила:

— А у тебя есть друг, Оле-Голли?

— Есть, — ответила Оле-Голли и отвернулась.

— ЕСТЬ! — От этих слов Гарриет чуть не свалилась в обморок прямо в ванне.

— Да, есть, — с достоинством повторила Оле-Голли. — А теперь пора ужинать.

Еще немного помолчав, Гарриет опять задала вопрос:

— Правда, это антисанитарно, когда в доме куча кошек?

Оле-Голли посмотрела на нее с недоумением:

— Ну, я всегда думала, что кошки довольно чистые животные, но конечно, если их куча… А сколько их?

— Штук двадцать пять, кажется, но я не уверена. Они все время перебегают с места на место.

— Двадцать пять? Вот твое полотенце. А кто это с двадцатью пятью кошками?

— Так, один человек, — Гарриет обожала быть таинственной.

— Кто же?

— Так, один человек, — девочка загадочно улыбнулась.

Оле-Голли не стала настаивать. Она всегда говорила, что уважение к частной жизни очень важно, особенно для шпионов.

Кончив ужинать и забравшись в постель, Гарриет принялась думать о Гаррисоне Витерсе и его кошках. Гаррисон Витерс жил на Восемьдесят Второй улице на чердачном этаже ветхого домика из нескольких квартир. У него было две комнаты, одна для него, другая для кошек. В его комнате стояли кровать, кресло и большой стол, на котором он мастерил птичьи клетки. Целая стена комнаты была увешана инструментами. В другой комнате не было ничего, только кошки. На кухне — один стакан, чашка и двадцать шесть мисок.

Гарриет пришло в голову, что она не знает, ест ли он вместе с кошками или покупает себе другую еду? Завтра можно выяснить. Она за ним проследит, когда он пойдет за покупками. Постепенно она стала засыпать. Прямо перед тем, как заснуть, она стала размышлять о таинственном друге Оле-Голли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На следующий день, расправившись с печеньем и молоком, Гарриет направилась прямо к дому миссис Пламбер. Она знала, об опасности, но ее так разбирало любопытство, что она не могла отказаться от этой части маршрута. Подходя к нужному дому, она увидела Малыша Джо Карри, который разговаривал со служанкой. Девочка бочком подобралась прямо к ним, вынула мячик, который специально для таких случаев носила в кармане, и с невинным видом принялась стучать им об стенку.

Малыш Джо прислонился к двери. Он всегда казался усталым, когда не ел. Служанка была чем-то ужасно рассержена.

— У меня совершенно нет мелочи. Она ушла и ни копейки мне не оставила.

— Ну, а скоро она вернется? Я могу зайти еще раз.

— Кто знает. Если она идет в косметический салон, то может пропасть на весь день. Сам понимаешь, им там есть что с ней делать.

— Ну да, получила всю эту кучу денег и не платит. Все они такие — чем больше у них денег, тем меньше они платят, — заявив это, Джо отправился назад в магазин, чтобы хорошенечко подкрепиться.

Пока он проходил мимо, Гарриет невинно смотрела в другую сторону. Служанка вошла в дом. Гарриет прислонилась к пожарному гидранту и записала:

ИНТЕРЕСНО, ЧТО ОНИ ТАМ С НЕЙ ДЕЛАЮТ? ОДНАЖДЫ Я ВИДЕЛА ТАМ МАМУ С ГРЯЗЕВОЙ МАСКОЙ НА ЛИЦЕ. НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛЮ ИМ ДЕЛАТЬ МНЕ ГРЯЗЕВУЮ МАСКУ.

Она захлопнула блокнот и направилась к Дей Санти. В магазине было полно народу. Все носились туда и сюда, даже Франка, которая обычно просто подпирала стенку. Малыш Джо еще не вернулся. «Похоже, — подумала Гарриет, — сегодня неподходящий для шпионства день». Она вычеркнула миссис Пламбер и Дей Санти из списка и направилась к Робинсонам, следующему пункту ее маршрута.

Мистер и миссис Робинсон жили в небольшом двухэтажном доме на Восемьдесят Восьмой улице. Оставаясь дома вдвоем, они никогда друг с другом не разговаривали. Гарриет любила наблюдать, как они принимают гостей. Ей становилось смешно всякий раз, когда они начинали расхваливать свой дом. Дело в том, что у мистера и миссис Робинсон была только одна проблема. Они считали себя совершенством.

Их гостиная, к счастью, находилась на первом этаже. Гарриет обычно пробиралась вокруг дома в садик и там, спрятавшись за ящиком, где хранились садовые инструменты, могла, никем не замеченная, вести наблюдение.

Мистер и миссис Робинсон, как обычно, сидели, уставившись в пространство. Они никогда не работали и, что еще хуже, никогда не читали. Они покупали всякие вещи, приносили их домой и звали гостей посмотреть на покупки. Кроме этого, они ровным счетом ничегошеньки не делали.

Прозвенел дверной звонок.

— Это они, — сказала миссис Робинсон.

Она медленно и раздумчиво встала, хотя было ясно, что она только и ждала этого звонка в дверь. Она критически посмотрела на мистера Робинсона, который одергивал жилет, и направилась к двери.

— Добро пожаловать, Джек, Марта, я так рада вас видеть. Сколько лет, сколько зим. Вы давно в городе?

— Ну, мы…

— Пока вы еще не прошли дальше, посмотри, Марта, какой прекрасный линолеум я недавно положила. Правда, превосходный?

— Да, он…

— А этот комодик в углу, только посмотри — просто находка.

— Да, он…

Мистер Робинсон встал:

— Привет, Джек.

— А, привет, старина. Долгонько…

— Да, Джек, хочу тебе показать коллекцию пистолетов. Ты еще не видел двух моих последних приобретений. Вот здесь… — и они исчезли из виду.

— Марта, пойди сюда, ты должна посмотреть… Положи пальто и сумочку сюда, это самое подходящее место, багажный сундук восемнадцатого века. Правда, божественный?

— Ну да…

— Смотри, смотри, правда, этот сад — само совершенство, лучше не бывает?

— О да, ах…

— Знаешь, Марта, наша жизнь — просто совершенство…

— Но у вас же нет детей, Грейс.

— Ну нет, но, честно говоря, все просто великолепно…

Гарриет, которой пришлось скрючиться, когда они выглянули из окна, теперь согнулась пополам от смеха. Успокоившись, она вытащила блокнот.

ОЛЕ-ГОЛЛИ КАК-ТО РАЗ СКАЗАЛА, ЧТО НЕКОТОРЫЕ ДУМАЮТ, БУДТО ОНИ САМО СОВЕРШЕНСТВО. ПОСМОТРЕЛА БЫ ОНА НА ЭТИХ ДВУХ. ЕСЛИ БЫ У НИХ БЫЛ РЕБЕНОЧЕК, ОН БЫ И ТО НАД НИМИ СМЕЯЛСЯ. ТАК ЧТО ХОРОШО, ЧТО У НИХ НЕТ ДЕТЕЙ. КРОМЕ ТОГО, ЕСЛИ РЕБЕНОК БЫЛ БЫ НЕ САМО СОВЕРШЕНСТВО, ОНИ БЫ МОГЛИ ЕГО УБИТЬ. Я РАДА, ЧТО Я НЕ САМО СОВЕРШЕНСТВО, — ЭТО БЫЛО БЫ СМЕРТЕЛЬНО СКУЧНО. КРОМЕ ТОГО, ЕСЛИ ОНИ ТАК ХОРОШИ, ТО ЧЕГО ОНИ СИДЯТ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ, УСТАВИВШИСЬ В ОДНУ ТОЧКУ? МОЖЕТ БЫТЬ, ОНИ СУМАСШЕДШИЕ И ДАЖЕ САМИ ЭТОГО НЕ ЗНАЮТ.

Она направилась к дому Гаррисона Витерса. Ей нравилось наблюдать, как он мастерит птичьи клетки, но еще больше ей хотелось оказаться на наблюдательном пункте, когда его поймают. Поскольку у него было слишком много кошек, городской отдел здравоохранения все время пытался его поймать, но он очень умело избегал всех ловушек. Когда кто-то звонил в дверь, он смотрел в окно и проверял, и если на звонившем была шляпа, никогда не открывал. Все, работавшие в отделе здравоохранения, носили шляпы, а никто из знакомых Гаррисона Витерса шляп не носил.

Гарриет забралась на последний этаж, оттуда по лестнице на крышу дома. Теперь она могла подглядывать через чердачное окошко, там, где краска облупилась. Она была уверена, что ее невозможно заметить изнутри.

Она взглянула вниз и тут вспомнила, что собиралась подглядеть за ним в магазине, чтобы проверить, питается ли он кошачьей едой.

Кошки так и кишели кругом. Она перешла к другому окну. Комнату заливал солнечный свет, играя на лезвиях инструментов и тоненьких минаретах на верхушках птичьих клеток. Гарриет очень нравилась эта комната. Клетки были прекрасны, и когда Гаррисон Витерс входил в эту комнату, он казался самым счастливым человеком.

Гарриет любила наблюдать, как он работает, восхищаясь терпением, с которым он часами склонялся над витками перекрученной тоненькой проволоки и крохотными металлическими деталями.

Какая удача! Гаррисон Витерс только пришел из магазина с большой сумкой. Теперь она узнает, что он ест. Кошки проследовали за ним на кухню, где он стал вынимать покупки из сумки. Они принялись мяукать и тереться о его ноги, когда он достал из сумки сырые почки.

— Это вам, детки, — тихо бормотал он. Гаррисон всегда говорил очень тихо. — Ну вот, теперь мы поедим. Привет, привет. Привет, Давид, привет, Распутин, привет тебе, Гёте, Алекс, Сандра, Томас Вулф, Пат, Пак, Фолкнер, Кассандра, Глория, Цирцея, Кофакс, Мэри Джейн, Вилли Мейс, Франциск, Кокошка, Донна, Фред, Сван, Микки Мантль, Себастьян, Ивонна, Иерусалим, Достоевский, Варнава[6]. Привет, привет, привет.

На это раз Гарриет считала. Двадцать шесть. Значит, двадцать шесть мисок предназначены для кошек. А откуда он сам ест? Она увидела, как он выудил со дна сумки маленькую баночку йогурта. Кошки йогурт не едят. Так вот что он ест.

Она наблюдала, как он покормил кошек, а потом сам съел пару ложек йогурта. Он взял баночку с остатками йогурта в рабочую комнату и плотно закрыл дверь — кошкам туда вход запрещался. Он уселся за стол, где стояла удивительно красивая клетка — копия викторианского летнего домика.

В комнате царила тишина, Гаррисон глядел на клетку. Его рука, как во сне, двинулась, чтобы поставить йогурт на стол. Глаза затуманились. Он любовно смотрел на еще не законченный уголок клетки. Медленно-медленно он подвинул какую-то железку на полдюйма влево, потом сел и долго смотрел на свое творение. Затем опять подвинул железку назад.

Гарриет записала в блокнот:

ОН ЛЮБИТ РАБОТАТЬ. НАВЕРНО, ЭТО ОЛЕ-ГОЛЛИ ИМЕЛА В ВИДУ. ОНА СКАЗАЛА, ЧТО ТЕ, КТО ЛЮБЯТ СВОЮ РАБОТУ, ЛЮБЯТ ЖИЗНЬ. А РАЗВЕ КТО-ТО НЕНАВИДИТ ЖИЗНЬ? Я БЫ НЕ ПРОЧЬ ЖИТЬ, КАК ГАРРИСОН ВИТЕРС, ПОТОМУ ЧТО ОН КАЖЕТСЯ СЧАСТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. ТОЛЬКО Я НЕ ХОЧУ ВСЕХ ЭТИХ КОШЕК. Я БЫ, ПОЖАЛУЙ, ХОТЕЛА СОБАКУ.

Она взглянула напоследок на Гаррисона Витерса, который любовно обвивал две резные деревяшки тоненькой проволочкой. Потом спустилась на улицу и, стоя перед домом, записала:

ТОЛЬКО ОДИН ЙОГУРТ. КАКОВО ЭТО, ЕСТЬ ВСЕ ВРЕМЯ ТОЛЬКО ЙОГУРТ? НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЛУЧШЕ БУТЕРБРОДА С ПОМИДОРОМ.

Она решила, прежде чем закончить маршрут, навестить Джени. Джени жила в двухэтажной квартирке с садом в небольшом, недавно отремонтированном доме на углу Ист-Эндского проспекта и Восемьдесят Четвертой улицы. Гарриет позвонила в домофон и, услышав ответное жужжание, толкнула дверь. Джени, в прескверном настроении, стояла на пороге квартиры. Едва глянув на нее, Гарриет сразу догадалась, что у нее на душе. Когда Джени была страшно сердита, она всегда выглядела очень веселой. В нормальном состоянии у Джени было довольно свирепое лицо. Сегодня она весело улыбалась и даже запела приветственно:

— Привет, привет, Гарриет Велш. — Значит, настроение — хуже не придумаешь.

Гарриет осторожно приблизилась, как будто это была не ее подруга, а бешеный пес. Она попыталась заглянуть Джени в глаза, но та уже повернулась и вошла в квартиру. Гарриет последовала за ней.

— Что случилось? — прошептала Гарриет. Девочки стояли в маленьком коридоре, ведущем в гостиную.

— Они меня преследуют, — прошептала в ответ Джени, все еще широко улыбаясь.

— Кто?

— Крысиная Стая, — так Джени называла мать, отца, брата и бабушку, которая жила с ними.

— Почему?

— Мама сказала, будто я собираюсь взорвать их всех, и еще мне нужно пойти в школу танцев. Давай сюда, здесь они нас не увидят, — с широчайшей улыбкой прошипела она и повела Гарриет в комнату, которую называла лабораторией, хотя это просто была ее комната.

В одном углу пол не был ничем покрыт. На отогнутом ковре было видно место, где Джени попыталась отрезать кусок, чтобы не мешался. Ее остановило только то, что у матери при виде разрезанного ковра случился истерический припадок. Произошла большая ссора, во время которой Джени продолжала широко улыбаться, а мать ясно дала понять, что ее ни малой мере не волнует отсутствие ковров в лабораториях. («Они могут загореться», — заявила девочка, чем снова вызвала у матери истерику.) В результате ковер остался, и единственное, чего Джени удалось добиться, это разрешения завернуть немного один угол.

Сама лаборатория выглядела ужасно загадочно и всегда пугала Гарриет, стоило ей только поглядеть в ту сторону. Она, однако, ни за что не призналась бы в этом Джени. Там были ряды полок с бутылочками, наполненными подозрительными жидкостями, каждая из которых выглядела так, будто выпив ее, ты мог сразу же превратиться из доктора Джекиля в мистера Хайда[7].

Только Джени понимала, что в этих бутылочках, но она никогда ничего не объясняла, а если ее спрашивали, обзывалась кретинкой. Служанка боялась даже близко подойти к ее комнате, поэтому Джени давным-давно пришлось научиться убирать самой.

Гарриет продолжала разглядывать оборудование, а Джени стремительно бросилась к чему-то, яростно кипевшему на горелке Бунзена. Она подкрутила что-то и уменьшила пламя, а потом повернулась к подруге.

— Теперь это действительно может случиться, — задумчиво произнесла она и хлопнулась на кровать.

— Ты имеешь в виду…

— Да, они могут все забрать.

— Ну, нет же.

— И до меня были люди, которых никто не понимал. Они могут это сделать, — тут Джени перестала улыбаться, и от ее взгляда у Гарриет по спине побежали мурашки.

— А ты что будешь делать?

— Уйду, конечно.

«Что бы там ни было, — подумала Гарриет, — а у Джени всегда на все готов ответ».

— А как насчет школы танцев?

— Погоди, дружище, они и тебя достанут. Я слышала, как моя мама разговаривала с твоей. Кто это слыхивал, чтобы Пастер ходил в школу танцев? Или Мария Кюри? Или Эйнштейн? — девочка выплевывала имена одно за другим.

Гарриет не приходил в голову ни один шпион, который ходил бы в школу танцев. Это не сулило ничего хорошего.

— Я туда не пойду, с их разрешения или без него, — твердо заявила она.

— Они меня никогда не заставят, — громко воскликнула Джени и совсем другим тоном добавила: — Ну, Гарриет, я собираюсь закончить этот эксперимент.

— Пожалуйста, пожалуйста. Мне надо кое-что записать в блокнот.

Джени вскочила и направилась к лабораторному столу.

— Если я сразу не закончу, все испортится.

— А что ты делаешь?

Ответа не последовало. Джени никогда не отвечала, если ее спрашивали, чем она занимается, но Гарриет из вежливости изредка все равно спрашивала. Очевидно, это было что-то взрывчатое. Гарриет немножко понаблюдала за Джени, глядя на ее спину, старательно склоненную над столом, на солнечный свет, пробивающийся сквозь окно. К вечеру солнце выглядело одновременно грустным и приятным и внезапно напомнило ей о кануне Нового Года. Не то чтобы этот день был особенный, просто когда девочка взглянула в тот день на солнце, оно выглядело точно так же. Она откинулась на кровать. Приятно быть в таком месте.

МОЖЕТ БЫТЬ, КОГДА Я ВЫРАСТУ, У МЕНЯ БУДЕТ КАБИНЕТ. НА ДВЕРИ Я ПОВЕШУ НАПИСАННУЮ ЗОЛОТЫМИ БУКВАМИ ТАБЛИЧКУ «ШПИОНКА ГАРРИЕТ». ЕЩЕ НА ДВЕРИ БУДУТ МОИ ПРИЕМНЫЕ ЧАСЫ, КАК У ЗУБНОГО, И ЕЩЕ ОДНА ТАБЛИЧКА — «ВСЕВОЗМОЖНЫЕ ШПИОНСКИЕ УСЛУГИ». Я НЕ БУДУ УКАЗЫВАТЬ РАСЦЕНКИ ПРЯМО НА ДВЕРИ, ОНИ ВСЕГДА МОГУТ ВОЙТИ И СПРОСИТЬ, СКОЛЬКО ЭТО СТОИТ. Я БУДУ СИДЕТЬ В КАБИНЕТЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ С ОДИННАДЦАТИ ДО ЧЕТЫРЕХ И ДЕЛАТЬ ЗАПИСИ В БЛОКНОТЕ. И ПУСТЬ ЛЮДИ ПРИХОДЯТ И ПРОСЯТ МЕНЯ ЗА КЕМ-НИБУДЬ ПОСЛЕДИТЬ. Я МОГУ ЭТИМ ЗАНИМАТЬСЯ В ТО ВРЕМЯ, ПОКА Я НЕ СИЖУ В КАБИНЕТЕ. ИНТЕРЕСНО, БУДУТ ЛИ У МЕНЯ КАКИЕ-НИБУДЬ СЛУЧАИ С УБИЙСТВОМ. ТОГДА МНЕ НЕПРЕМЕННО ПРИДЕТСЯ НОСИТЬ ПИСТОЛЕТ И СЛЕДИТЬ ЗА ЛЮДЬМИ. ТОЛЬКО ЭТО НАВЕРНЯКА БУДЕТ ПО НОЧАМ, А МНЕ ПО НОЧАМ НЕ РАЗРЕШАЮТ ВЫХОДИТЬ.

— Эй, Джени, если бы ты задумала перерезать кому-нибудь глотку, ты бы это ночью сделала?

— Я бы их отравила, — ответила та, не повернув головы.

«Ну, это уж точно», — подумала Гарриет.

— Но, Джени, они всегда могут найти следы яда.

— Не моего изготовления.

— Ты сделала новый?

— Да.

Гарриет вернулась к блокноту. НУ, МОЖЕТ, И ВПРЯМЬ В ХИМИИ ЧТО-ТО ЕСТЬ. Я БЫ МОГЛА ОТРАВИТЬ ПИНКИ, И НИКТО БЫ НЕ УЗНАЛ. НАВЕРНО, ИМ НЕ ПОВРЕДЯТ НОВЫЕ ЯДЫ. НО ОЛЕ-ГОЛЛИ СКАЗАЛА, У НИХ В ВАШИНГТОНЕ УЖЕ ЕСТЬ МАЛЕНЬКАЯ ПРОБИРОЧКА С ЧЕМ-ТО, ЛОЖКИ ЧЕГО ДОВОЛЬНО, ЧТОБЫ ВЗОРВАТЬ ВСЮ ЗЕМЛЮ ИЛИ ДАЖЕ ВСЮ ВСЕЛЕННУЮ. ЧТО ТОГДА СЛУЧИТСЯ? МЫ ВСЕ ВЗЛЕТИМ НА ВОЗДУХ? В КОСМОСЕ ТЫ ПРОСТО ЛЕТАЕШЬ И ВСЕ. ТОЛЬКО МНЕ ТАМ БУДЕТ ОДИНОКО.

— Меня это с ума сведет, — Джени отскочила от лабораторного стола и уселась со сложенными на груди руками.

— В чем дело? — взглянула на нее Гарриет.

— Дурака сваляла. Если бы все правильно смешала, сейчас был бы ужасный грохот.

— А что бы твоя мама тогда сделала?

— Так для нее грохот и предназначался. Если они думают, что я хоть ногой ступлю в их школу танцев, они совсем с ума спятили.

— Почему бы тебе не взорвать школу танцев? — раздумчиво предложила Гарриет.

— Нет, они тогда просто найдут другое место, я знаю. Если они себе какую-то идею в голову вобьют, это все. Помогает единственное — просто отказываться категорически. Мама ненавидит тратить деньги. Если маме удастся вдоволь посмеяться над моим отказом туда идти, тогда все в порядке, потому что она сможет сэкономить деньги.

Гарриет знала, о чем Джени говорит. Миссис Гиббс высмеивала все и всех. Миссис Велш всегда называла маму Джени «эта всезнайка, Мэйбл Гиббс». Гарриет думала, что есть только один тип людей, который она совершенно не переносит, — тех, кто считает себя остряками, а на самом деле совершенно не остроумные.

— Понимаешь, если она сумеет убедить своих подруг в моей необычайной оригинальности, тогда это не ее вина, что я не хожу в школу танцев, — продолжала Джени. — А меня ничуть не заботит, научусь я танцевать или нет. Представляешь себе такую картину — Ньютон учится танцевать чарльстон.

У Джени был удивительно четкий ум. Этого никто не мог отрицать. Гарриет страшно нравилась ее манера рассуждать.

В дверь постучали.

— А, брат, — Джени пошла к двери, чтобы впустить его.

За дверью оказалась мама. Войдя в комнату, она одарила девочек широкой улыбкой.

— Ну, как поживает наш доктор Килдар?[8] — воскликнула она и разразилась бурным хохотом.

«Хорошо, хоть она смеется, — подумала Гарриет, — потому что никому другому не смешно». Джени поглядела на мать с каменным выражением на лице. Гарриет сделала то же самое.

— Ну вот, это моя дочка, такая смешливая, — с этими словами миссис Гиббс хлопнула Джени по спине, да так, что та чуть не грохнулась. Снова утвердившись на ногах, девочка взглянула на мать, и на лице ее появилась кривая усмешка.

— Вот моя дочурка, вот моя красотка, — весело запела миссис Гиббс, а девочкам стало так неудобно, что они от смущения уставились в пол. Заметив в конце концов отсутствие аудитории, миссис Гиббс остановилась и прокричала: — Давно тебя не видела, Гарриет, как лето прошло? — Миссис Гиббс никогда не ждала ответа от детей, считая их всех слишком застенчивыми (да и кто бы не был застенчив с ней?), но продолжала выстреливать вопросы. — Говорила недавно с твоей мамой. Джени уже сказала тебе про школу танцев? Твоя мама согласна, и я тоже. Вам, девочки, нужно немножко грациозности, чтобы превратиться в молодых женщин. Вы же не захотите неуклюже танцевать, ничего нет хуже, чем стенку подпирать во время танцев. Твою маму беспокоит, как ты двигаешься, Гарриет. — Она внезапно сосредоточила свое внимание на Гарриет, и это вывело девочку из задумчивости.

— Быстро, — сказала Гарриет, — я двигаюсь быстро. Что тут неправильного?

Миссис Гиббс уставилась на девочку. Джени уже опять была у лабораторного стола. Миссис Гиббс не знала, как реагировать на замечание Гарриет, и решив, как всегда, обратить все в шутку, закатилась громким хохотом. Девочки недоуменно пожали плечами.

— Ну, ты и штучка! Надо пересказать это Гарри. Ты еще похлеще Джени будешь, — она снова расхохоталась. — Ну, мы посмотрим. Вам, девочки, надо кое-чему подучиться. Я думаю, вам стоит вспомнить, что вы девочки. Похоже, нам, матерям, надо собраться и немножко почистить вам мозги, — она положила руку на ручку двери, — но, конечно, доктор Джекиль, не с помощью химии.

Она уже почти открыла дверь, когда раздался ужасающий грохот. Что-то на лабораторном столе взметнулось прямо в воздух, и миссис Гиббс стремительно вылетела из комнаты.

Джени повернулась, и обе девочки взглянули на дверь, из-за которой доносились громкие крики и стук каблуков — миссис Гиббс неслась вниз по лестнице, вопя:

— Гарри Гиббс, она это сделала! Гарри, иди сюда, Гарри, эта маньячка убьет нас всех. Гарри Гиббс, скорее сюда, она взорвала дом!

Они попытались расслышать шепот в гостиной, куда примчался Гарри, крича:

— ЧТО! ЧТО? Что случилось?

Шепот затих, воцарилось зловещее молчание, шепчущие осознали, что дом все еще стоит на месте. Потом раздался голос Гарри:

— Пойду поговорю с ней, — и девочки услышали, как он идет вверх по лестнице.

У Гарриет не было ни малейшего желания наблюдать маленькое потное лицо мистера Гиббса, пытающегося разобраться с дочерью. К тому же ее присутствие все только осложнит.

— Пожалуй, спущусь по черной лестнице, — мягко сказала она, направляясь к двери.

— Да, ты уж лучше иди, — усталым голосом ответила Джени.

— Не сдавайся, — прошептала, выходя, Гарриет.

— Никогда, — прошептала в ответ Джени.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вечером за ужином все было как обычно, то есть мистер и миссис Велш то и дело перекидывались замечаниями о всяких пустяках, а Гарриет наблюдала за их разговором, как будто это был теннисный матч. Неожиданно Гарриет вскочила и заорала:

— Будь я проклята, если пойду в школу танцев!

— Гарриет! — пришла в ужас миссис Велш. — Как ты смеешь произносить такие слова за столом?

— И в любом другом месте, — добавил мистер Велш.

— Хорошо, РАЗРАЗИ МЕНЯ ГРОМ, если я пойду в школу танцев, — Гарриет стояла и продолжала кричать. Она решила закатить истерику. Она приберегала истерики на самый крайний случай, но даже в разгар истерики где-то в глубине души уже знала, о своем проигрыше. Однако никто не скажет, что она сдается без борьбы.

— Где ты научилась таким словам? — высоко подняла брови миссис Велш.

— Это даже и не слова, они ничего не значат, — сказал мистер Велш. Оба с любопытством смотрели на Гарриет, как на развлекательную передачу по телевидению.

— Не буду, не буду, не буду, — орала девочка. Никто не откликался — тут был какой-то подвох.

— Будешь, дорогая, — спокойно ответила миссис Велш. — Там совсем не так плохо. Просто ты не знакома с этим.

— Я ненавидел танцы, — мистер Велш снова принялся за еду.

— Я знакома, — Гарриет устала стоять и орать. Ей хотелось сесть, но садиться было нельзя. Это походило бы на то, что она сдается. — Я однажды ходила с Эллин, когда у нее ночевала. Там нужно надевать парадное платье, а все мальчишки такие коротышки, и ты чувствуешь себя сущим гиппопотамом, — выпалила она залпом, а слово «гиппопотам» даже прокричала. Мистер Велш рассмеялся:

— Должен признать, весьма верное определение.

— Дорогая, ты растешь, и мальчики тоже растут.

— Я просто не хочу, — каким-то образом Гарриет чувствовала, что теряет почву под ногами.

— Там совсем не так плохо, — повторила миссис Велш и вернулась к своей тарелке.

Это уже было слишком. Ничего не получалось. Они глубоко погрязли в своем самодовольстве. Гарриет набрала в легкие побольше воздуха и снова, как можно громче, заорала:

— Будь я проклята, если пойду туда!

— Хорошо, уже достаточно, — встала миссис Велш. Она была ужасно сердита. — Пойди прополощи рот мылом. Мисс Голли, мисс Голли, можно вас на минутку? — Ответа не последовало, и миссис Велш позвонила в колокольчик, стоящий на столе. Появилась кухарка.

Гарриет окаменела от ужаса. Мылом!

— Позовите сюда мисс Голли, — когда кухарка вышла, мать брезгливо взглянула на Гарриет. — Иди в свою комнату. Мисс Голли скоро к тебе поднимется.

— Но…

— В комнату, — твердо повторила миссис Велш, указывая на дверь.

Чувствуя себя последней идиоткой, Гарриет вышла из столовой. Она поколебалась секунду, не остаться ли внизу и не попытаться ли подслушать под дверью, но это казалось слишком опасным.

Она пошла в свою комнату и стала ждать. Оле-Голли появилась через несколько минут.

— Ну, что там такое со школой танцев? — дружелюбно начала она.

— Я туда не пойду, — кротко проговорила Гарриет. Кричать на Оле-Голли глупо — это она всегда чувствовала. С Оле-Голли у нее никогда не возникало, как с родителями, ощущения, что ее просто не слушают.

— А почему? — с интересом спросила Оле-Голли.

Гарриет на минутку задумалась. Все, пришедшее на ум, было не так уж важно. Дело в том, что мысль о школе танцев почему-то задевала ее чувство собственного достоинства. В конце концов она, торжествуя, выразила свою мысль:

— Шпионы не ходят в школу танцев.

— Совсем наоборот, — возразила Оле-Голли.

— Конечно, не ходят, — грубо ответила девочка.

— Гарриет, — Оле-Голли набрала в легкие побольше воздуха и села, — ты когда-нибудь задумывалась о том, как шпионы учатся?

— Да, они учатся языкам и партизанской войне и всему-всему о стране, если их схватят, они будут знать названия всех старых футбольных команд и все такое прочее.

— Это мальчики, Гарриет. Ты не подумала хорошенько.

Больше всего на свете Гарриет ненавидела, когда Оле-Голли говорила, что она не подумала хорошенько. Хуже мыла во рту.

— О чем ты говоришь? — тихо спросила она.

— Как насчет девочек? Чему они учатся?

— Тому же самому.

— Тому же самому и кое-чему другому. Помнишь телефильм о шпионке, которую звали Мата Хари[9]?

— Да…

— Ну, подумай. Где она шпионила? Там не было никакой партизанской войны, правда? Она ходила на приемы, да? Помнишь ту сцену с генералом — или кто он там был? Она ведь танцевала с ним, помнишь? Как же ты собираешься быть шпионкой, если не умеешь танцевать?

«Должен же быть на это какой-то ответ», — молча размышляла Гарриет, но ничего не могла придумать. Она только громко сказала:

— Гм-гм. — И тут ей пришло в голову: — Мне придется надевать эти дурацкие платья? Я что, не смогу носить шпионскую одежду? В ней куда удобней учиться танцевать. Мы, когда учимся танцевать в школе, надеваем гимнастические костюмы.

— Конечно, нет. Можешь ты себе представить, чтобы Мата Хари танцевала на балу в гимнастическом костюме? Прежде всего, если ты носишь шпионскую одежду, всякий догадается, что ты шпионка, и чего ты добьешься? Нет, ты должна одеваться, как все остальные, тогда у тебя все получится и никто ни о чем не догадается.

— Да, это правда, — Гарриет была ужасно несчастна. Она и впрямь не могла представить себе Мату Хари в гимнастическом костюме.

— Теперь, — Оле-Голли встала, — ты бы лучше спустилась вниз и сказала родителям, что передумала.

— Как мне сказать? — смутилась Гарриет.

— Просто скажи — передумала.

Гарриет решительно встала и промаршировала вниз в столовую. Родители пили кофе. Она встала в дверях и громко провозгласила:

— Я передумала.

Оба недоуменно уставились на нее. Она повернулась и вышла из комнаты. Больше говорить было не о чем. Поднимаясь по ступенькам, она услышала, как отец произнес:

— Ну и дела, мисс Голли просто волшебница. Что бы мы без нее делали?

Гарриет не знала, как сказать Джени о своем поражении, но твердо решила это сделать. Во время завтрака Спорти и Джени сидели и смеялись над новым изданием школьной газеты. У каждого класса средней школы и у старшеклассниц там была своя страница. Ученики младших классов считались еще настолько глупыми, что им своей страницы не полагалось.

— Посмотри, ну просто смешно, — Джени показала на статью Мэрион Хоторн о валяющихся повсюду фантиках от конфет.

— Она это написала, потому что мисс Уайт говорила о фантиках на общем собрании в первый день, — фыркнула Гарриет.

— А о чем еще? У нее не хватит сообразительности придумать свое, — Спорти откусил кусок сваренного вкрутую яйца. Спорти сам готовил свой завтрак и чаще всего ограничивался яйцами.

— Глупо и скучно, — отозвалась Гарриет. — Вот послушайте: "Мы не должны бросать обертки от конфет на землю. Их надо класть в мусорные корзинки, которые приготовлены для этой цели ". Хоть бы придумала чего-нибудь новенькое. Мы это слышим практически каждый день.

— Я бы ее саму положила в мусорную корзинку, — злорадно произнесла Джени.

— Мой отец говорит, что нужно сразу же зацепить внимание читателя, а потом удержать его, — сказал Спорти.

— Ну, она его уже потеряла, — вставила Гарриет.

— Ты должна писать, Гарриет, ты же писатель, — предложил Спорти.

— Я этого делать не стану, даже если бы они мне приплатили. Пусть сами пишут для своей дурацкой газеты, — нахмурилась Гарриет, дожевывая бутерброд.

— Их всех надо взорвать, — сказала Джени.

Они жевали в молчании.

— Джени… — последовала такая пауза, что двое других удивленно взглянули на Гарриет. — Похоже, они меня достали, — грустно проговорила она.

— Бутерброд отравлен? — вскочила Джени.

У Спорти кусок яйца выпал изо рта.

— Нет, — быстро сказала Гарриет. Самое трудное было позади. Она добавила угрюмо: — Я имею в виду школу танцев.

Джени села и так посмотрела на Гарриет, как будто та сказала что-то ужасно невежливое.

— Школа танцев? — расхохотался Спорти, подбирая крошки с колен.

— Да, — грустно кивнула Гарриет.

— Как же я рад, мой отец слыхом не слыхивал о таком, — Спорти продолжал хихикать.

— Похоже, — грустно продолжила Гарриет, — я должна это сделать, если хочу быть шпионкой.

— Кто когда слышал о танцующих шпионках? — Джени так рассердилась, что даже не смотрела на подругу.

— Мата Хари, — тихо сказала Гарриет, но поскольку Джени не повернулась, добавила погромче. — Ничего не поделаешь, Джени.

Джени взглянула на нее.

— Я знаю, — сказала она грустно, — я тоже иду.

Теперь все было в порядке, и счастливая Гарриет принялась за второй бутерброд с помидором.

После школы, вернувшись домой, чтобы пополдничать молоком с печеньем, Гарриет вспомнила, что сегодня четверг и, значит, вечером Оле-Голли выходная. Пока она бежала вниз на кухню, ее осенила интересная мысль, и она остановилась, как вкопанная. Если у Оле-Голли есть друг, а Оле-Голли сегодня вечером выходная, может быть, она пойдет встречаться со своим другом. И… если она пойдет встречаться с другом, то Гарриет может проследить за ней и взглянуть на него. Потрясающая идея. Придется быть особенно осторожной и необычайно искусной, чтобы узнать, когда, где и с кем Оле-Голли проводит вечер. Если Оле-Голли отправится куда-нибудь в ночной клуб, как ее родители, тогда Гарриет не удастся за ней проследить. Это никак невозможно, придется подождать, пока она станет, как Мата Хари.

Но ЕСЛИ, например, друг Оле-Голли зайдет за ней, ТОГДА Гарриет по крайней мере сумеет на него посмотреть. Грохоча каблуками по лестнице, Гарриет продолжала обдумывать свой план. Оле-Голли пила чай. Гарриет уселась за стол, кухарка поставила перед ней печенье и молоко.

— Ну, — ласково произнесла Оле-Голли.

— Ну? — отозвалась Гарриет. Она теперь по-новому смотрела на Оле-Голли. Как Оле-Голли относится к своему другу? Так же, как Гарриет к Спорти?

— Ну, если дождь не польет, будет продолжительная засуха, — тихо сказала Оле-Голли и улыбнулась в чашку.

Гарриет с любопытством взглянула на нее. Как хорошо, что Оле-Голли никогда не задает дурацких вопросов типа «Как сегодня было в школе?», «Как у тебя с арифметикой?» или «Собираешься пойти погулять?» На подобные вопросы нельзя было ответить, и Гарриет казалось, что Оле-Голли была единственным взрослым человеком, который это знал.

— Куда ты идешь сегодня вечером? — внезапно спросила Гарриет. Она не могла придумать, как бы узнать по-хитрому, чтобы Оле-Голли не догадалась. Иногда спросить напрямую лучше всего.

— Ну, это в сущности не твое дело, — отозвалась Оле-Голли, — но я тебе отвечу. Я собираюсь встретиться кое с кем и ухожу в пять часов, а когда вернусь, ты должна уже крепко спать.

«Я бы не была в этом так уверена», — подумала про себя Гарриет и спросила:

— Родители тоже уходят вечером?

— Да, ты со мной остаешься, — проворчала кухарка.

Такие вечера Гарриет не любила. Кухарка не хотела ничем заниматься, только читала свой журнал, а потом шла спать. Гарриет ненавидела тишину в доме, пустоту, которая обнимала ее, как только дверь за родителями захлопывалась, после их веселого напоследок «Будь хорошей девочкой и ложись вовремя». Она не возражала, если они уходили в те вечера, когда Оле-Голли была дома, потому что они вдвоем играли в шашки или вместе смотрели телевизор.

— А как там погода? — неожиданно спросила Оле-Голли.

— Неплохая, — отозвалась кухарка. «Ага, — подумала Гарриет, — похоже, она собирается встретиться с кем-то на улице». Девочка встала из-за стола.

— Ну, — сказала Оле-Голли, — я тебя только завтра увижу?

— Почему?

— Ты ведь собираешься пойти погулять?

— Нет.

— Нет? — недоуменно переспросила Оле-Голли.

— Нет, — с оттенком торжества в голосе ответила Гарриет, — я собираюсь побыть у себя в комнате.

— Ну, тогда я тебя увижу перед тем, как уйду. Я ухожу около пяти, — Оле-Голли налила себе еще одну чашку чая. Гарриет вышла из комнаты. Пять часов. Наверно, стоит около пяти затаиться где-нибудь, откуда видна входная дверь. Это очень интересно. Добравшись до своей комнаты, она записала в блокнот:

КУДА ЛЮДИ ХОДЯТ В ПЯТЬ ЧАСОВ? ЧАЙ ОНА УЖЕ ПИЛА. НЕ ПОЙДЕТ ЖЕ ОНА СНОВА ПИТЬ ЧАЙ. КИНО? ОЛЕ-ГОЛЛИ НЕ ЛЮБИТ КИНО. ОНА ГОВОРИТ, КИНО ОТРАВЛЯЕТ МОЗГИ. ЦИРК СЕЙЧАС В ГОРОДЕ, ЕСЛИ БЫ Я С КЕМ-НИБУДЬ ВСТРЕЧАЛАСЬ, Я БЫ ПРЕДЛОЖИЛА ПОЙТИ В ЦИРК. Я ЛЮБЛЮ ВСЯКИХ УРОДЦЕВ. МОЖНО ПЕРЕЙТИ ЧЕРЕЗ ДОРОГУ, И СПРЯТАТЬСЯ ЗА ДЕРЕВОМ В ПАРКЕ, И ОТТУДА СЛЕДИТЬ ЗА ВХОДНОЙ ДВЕРЬЮ.

Без четверти пять она прокралась мимо комнаты Оле-Голли. Гарриет слышала, как Оле-Голли одевается и насвистывает. Похоже, она в хорошем настроении, если свистит.

Девочка нашла подходящее дерево и затаилась. Она ждала и ждала, каждые две минуты поглядывая на часы. Полицейский прошел мимо и поглядел на нее. Она постаралась принять самый обыкновенный вид, будто просто на минутку прислонилась к дереву. Такси проезжали мимо. Женщина припарковала машину. Разносчик прикатил на велосипеде, у которого сзади был большой ящик, и остановился перед домом. Она посмотрела, не Малыш ли это Джо Карри, но разносчик оказался гораздо старше и носил маленькие черные усики. Он подошел к двери. Внезапно Гарриет осенило. Может быть, он и есть друг Оле-Голли? Девочка следила за тем, как он нажимает на звонок. Должно быть, это он. Миссис Велш все покупала у Дей Санти, а на его куртке было название другого магазина. Тут дверь открылась, и вышла Оле-Голли. Так и есть, это ее друг. Гарриет внимательно оглядела его с головы до ног, пока они, смеясь и болтая, стояли на пороге дома.

Он был довольно полный, но крепко сбитый и приятный на вид. Голова круглая. Зубы очень белые. Усики ровно подстриженные. Кожа довольно смуглая, черты лица приятные и какие-то веселые. На нем, естественно, была куртка разносчика, но при этом он был одет в красивые серые фланелевые брюки, а коричневые ботинки были так начищены, что просто сверкали.

Он взял Оле-Голли под руку, они вместе спустились с крыльца, болтая, смеясь и не спуская друг с друга глаз.

Пока они спускались, друг Оле-Голли, казалось, смущенно улыбаясь, за что-то извинялся. Потом он мгновенно снял куртку разносчика, достал из ящика серый фланелевый пиджак и надел его. На нем был яркий синий галстук, и все вместе произвело на Гарриет самое благоприятное впечатление. Они с Оле-Голли улыбнулись друг другу и направились к парку, оставив велосипед около дома.

Гарриет совсем скрючилась, чтобы спрятаться, и из-за куста наблюдала, как эти двое вошли в парк. Они, несомненно, собирались погулять у реки. Они выбрали тропинку неподалеку от Гарриет, и она просто подождала, пока они отойдут подальше, а затем побежала параллельно тропинке вслед за ними. Таким образом, если они шли по тропинке, а она пробиралась по кустам, ее совершенно нельзя было заметить за густой листвой, а она при этом могла слышать все, что говорилось.

— Мистер Вальденштейн, — Оле-Голли говорила ужасно правильно, тщательно выговаривая каждое слово, — заметили ли вы, как аккуратно пострижена трава?

— Да, мисс Голли. Этот парк очень хорошо содержится. Куда лучше, чем парк на площади Вашингтона, где вся эта молодежь лежит на траве. От них ужасная грязища остается, — голос у мистера Вальденштейна был очень приятный, хотя в нем слышалась какая-то хрипотца.

— Да, я всегда нахожу удовольствие в подобной прогулке вдоль реки. Особенно я люблю наблюдать за буксирами, — Оле-Голли была совсем не такая, как обычно, даже голос казался куда выше, будто она немножко взлетала над землей.

— Прогулка вдоль реки в компании такой приятной молодой особы, как вы, мисс Голли, всегда удовольствие, — с этими словами мистер Вальденштейн слегка наклонился в ее сторону.

Гарриет в ужасе наблюдала, как Оле-Голли от подбородка до корней волос залилась багровой краской. «Ну и ну, — подумала девочка, — ну и дела!»

— Что вы, мистер Вальденштейн, — только и могла вымолвить Оле-Голли и тут же постаралась сменить тему разговора. — Посмотрите-ка на этот пароход. Разве он не велик для Ист-Ривер[10]?

— Не имел в виду вас обидеть, мисс Голли, — обеспокоено произнес мистер Вальденштейн, — просто хотел сказать, что мне очень приятно проводить четверги в вашей компании.

Алая краска снова залила лицо Оле-Голли, сделав ее страшно похожей на краснокожего индейца с ястребиным носом.

«Вождь краснокожих Голли, — подумала Гарриет, — что с тобой происходит?»

Действительно, с Оле-Голли что-то происходило. Она сегодня была совсем не похожа на себя. Всегда такая строгая, сильная, все держащая под контролем, она, казалось, готова была в обморок упасть. Гарриет задумалась об этом, наблюдая, как они сворачивают на широкую аллею над рекой. Теперь невозможно было следовать за ними незаметно, поэтому девочка решила оставаться за кустами и наблюдать, пока они не повернут обратно. Она по-прежнему могла их видеть, но ей ничего не было слышно. Она остановилась, чтобы записать в блокнот:

ЖИЗНЬ — ЭТО ВЕЛИКАЯ ТАЙНА. НЕУЖЕЛИ ВСЕ СТАНОВЯТСЯ СОВСЕМ ДРУГИМИ, КОГДА ОНИ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ? ОЛЕ-ГОЛЛИ НИКОГДА ТАК СЕБЯ НЕ ВЕЛА. НЕУЖЕЛИ ЛЮДИ ТАК СЕБЯ ВЕДУТ, КОГДА СОБИРАЮТСЯ ЗАМУЖ? КАК ЖЕ ОНА МОЖЕТ ВЫЙТИ ЗАМУЖ? ЧТО ТОГДА, МИСТЕР ВАЛЬДЕНШТЕЙН ТОЖЕ БУДЕТ ЖИТЬ С НАМИ? ЕСЛИ ХОТЯТ, ПУСТЬ ПОМЕСТЯТ РЕБЕНОЧКА В МОЕЙ КОМНАТЕ. Я НЕ ВОЗРАЖАЮ. ДА, Я НЕ ПРОТИВ, ЕСЛИ ЭТО ТОЛЬКО НЕ ТАКОЙ РЕБЕНОК, КОТОРЫЙ ПОВСЮДУ СУЕТ СВОЙ НОС И НОРОВИТ ЧИТАТЬ МОИ ЗАПИСИ. ТОГДА Я ЕГО ПОБЬЮ.

Мистер Вальденштейн и Оле-Голли были так далеко, что казались на расстоянии маленькими фигурками. Гарриет закрыла блокнот и побежала через парк, вверх и вниз по холмикам, до тех пор, пока чуть ли не вплотную приблизилась к прогуливающейся парочке. Тут они свернули с широкой аллеи на небольшую тропинку, прямо у особняка мэра города. Гарриет по-прежнему кралась вслед за ними. Теперь она снова могла слышать каждое слово.

— Не доставит ли вам удовольствие сходить со мной сегодня в кино, мисс Голли?

— Конечно, просто замечательная идея.

Гарриет так и раскрыла рот от удивления. Оле-Голли никогда не ходила в кино, а сейчас она улыбалась, как будто пойти в кино — самое большое для нее удовольствие. Ну и ну! Гарриет снова схватилась за блокнот.

ЕСЛИ ЕЙ ТАК НРАВИТСЯ КИНО, ПОЧЕМУ БЫ ЕЙ НЕ СВОДИТЬ МЕНЯ НА КАКУЮ-НИБУДЬ КАРТИНУ?

— А что сейчас интересного идет? — голос Оле-Голли становился все выше и выше, все тоньше и тоньше.

— Мне кажется, какой-то хороший фильм идет в кинотеатре на Восемьдесят Шестой улице, такой, как вы любите. Но если не захотите пойти на этот, там поблизости еще три кинотеатра, будет из чего выбрать. Думаю, мы могли бы сначала поужинать в ресторане «Бахус», если не возражаете. А если не в этом, то поблизости много других ресторанов, — мистер Вальденштейн проговорил все это весьма нежным тоном, все время поглядывая на Оле-Голли, чтобы проверить, как ей нравятся его планы.

— О, это все просто прекрасно. Что за чудесный вечер!

НУ, ЭТО УЖЕ СЛИШКОМ. Я ТОЧНО ЗНАЮ, ЧТО ОЛЕ-ГОЛЛИ ТЕРПЕТЬ НЕ МОЖЕТ НЕМЕЦКОЙ ЕДЫ. ОНА МНЕ ОДНАЖДЫ СКАЗАЛА, ЧТО ЕСЛИ ЕЩЕ РАЗ УВИДИТ ВЕНСКИЕ СОСИСКИ НА ТАРЕЛКЕ, ЕЕ СРАЗУ СТОШНИТ. ЭТО КОГДА У НАС БЫЛА НЕМЕЦКАЯ КУХАРКА, ДО ТОГО, КАК ПОЯВИЛАСЬ ТЕПЕРЕШНЯЯ. СПОРИМ, КОГДА ОЛЕ-ГОЛЛИ ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ, ОНА БУДЕТ ВМЕСТЕ СО МНОЙ СМЕЯТЬСЯ НАД УЖАСНЫМ ВЕЧЕРОМ С ГЛУПЫМ И ТОЛСТЫМ КОРОТЫШКОЙ.

Тут они снова вышли на Ист-Эндский проспект, и Гарриет больше не могла подслушивать. Она притаилась за деревом и наблюдала, как они направились к дому. Дальше было невероятно смешно. Мистер Вальденштейн взял велосипед, Гарриет решила, что он еще не закончил доставку. Но не тут-то было, она застыла от ужаса, наблюдая, как Оле-Голли весьма уверенно и весело вспрыгнула на ящик, укрепленный на велосипеде. И пока мистер Вальденштейн, слегка пыхтя, катил вниз по склону, она, прямо держа спину, сидела там, полная достоинства. Гарриет с открытым ртом наблюдала за ними, пока они не скрылись за углом Восемьдесят Шестой улицы. Она была так изумлена, что села прямо на землю и записала:

НУ-НУ, Я БЫ ТАКОГО НИКОГДА НЕ СДЕЛАЛА. Я ВСЕ ВИДЕЛА. СПОРИМ, ОЛЕ-ГОЛЛИ ДО СМЕРТИ СМУЩЕНА. ОНА И ВПРЯМЬ БУДЕТ ГРОМКО СМЕЯТЬСЯ, КОГДА ВЕРНЕТСЯ ВЕЧЕРОМ ДОМОЙ.

Гарриет повернула к дому. Она немножко поделала уроки, немножко почитала, а затем стала сама с собой играть в Город. Когда родители пришли, она немножко посидела с ними, затем поднялась наверх побыть с мамой, пока та переодевается, чтобы идти на ужин. Гарриет было смертельно скучно. Ей казалось, что голова у нее устала и как будто ватная. Пытаясь развеселиться, она начала задавать матери вопросы.

— А как ты встретилась с папой?

— На пароходе, плывущем в Европу, — сражаясь с волосами, ответила миссис Велш.

— Это я ЗНАЮ.

— Ну, что еще ты хочешь услышать?

— Я имею в виду, как ты с ним познакомилась. Как это было?

— О чем ты говоришь? Ты хочешь знать, как именно мы познакомились? Я выходила из столовой и столкнулась с ним. Был ужасный шторм, и его вырвало.

— Вырвало прямо на тебя?

— Ну, не то чтобы прямо на меня. Просто немножко на ноги попало, — засмеялась миссис Велш. — Не слишком было приятно. Он страшно покраснел, долго-долго извинялся, а потом ушел. Он просто застыл от ужаса, когда увидел меня в следующий раз.

— А что, все всегда краснеют, когда встретят кого-то, на ком собираются жениться?

— Ну нет, дорогая, сомневаюсь. Понимаешь, его вырвало, поэтому он и покраснел.

— Я понимаю, но я имею в виду…

— Что?

— Не знаю, — угрюмо начала Гарриет. Она не могла придумать, как задать вопрос. — Я имею в виду… а что ты при этом чувствовала?

— Когда его на меня вырвало? Не очень-то было приятно, — похоже, миссис Велш не слишком прислушивалась к разговору.

— НЕТ, — прямо завопила Гарриет, — я имею в виду, что ты чувствовала, когда встретила человека, за которого собралась замуж?

— Ну, дорогая, я же ведь не знала этого заранее… ну, я имею в виду…

— Ну… ну, а когда ты уже знаешь?

Миссис Велш медленно повернулась и посмотрела на дочь. Ее глаза потеплели, она улыбнулась и с любопытством посмотрела на Гарриет.

— А ты уже планируешь?

— Что?

— Замужество.

— Я? — возмутилась Гарриет. Взрослые становятся все глупее и глупее год от года. — Мне только одиннадцать.

— Я просто спросила, — слегка растерянно проговорила мама. — Ты так волнуешься.

— Я вовсе не волнуюсь, — вертясь на месте, ответила Гарриет. «А что же я тогда задаю все эти вопросы? — подумала она. — Мне просто любопытно». — Я интересуюсь, как это бывает, — слегка надулась она.

— Ну, — миссис Велш перестала краситься и оценивающе взглянула на свое отражение в зеркале, — я думаю, это у всех по-разному. Я чувствовала… я чувствовала… твой отец — самый красивый человек на свете. И то, что его вырвало, меня насмешило, а не разозлило, как случилось бы, будь это любой другой человек. На следующей вечер, когда он не появился в столовой, я решила, будто ему совсем плохо, и стала носиться с мыслью узнать, что случилось. — Тут она очень по-деловому вернулась к подкрашиванию глаз. — Я совершенно не имею понятия, какие могут быть у кого-то еще чувства.

«Мама вообще не слишком часто думает о других людях», — заметила про себя Гарриет, а вслух весело заявила:

— Если бы Спорти на меня вырвало, я бы ему зубы повыбивала.

— Ну нет, не стала бы.

— А вот и стала.

— Ну нет, ты не стала бы, — расхохоталась миссис Велш и, повернувшись, принялась щекотать дочь. Гарриет захихикала и свалилась со стула. Миссис Велш встала и пошла к шкафу. Надевая платье через голову, она произнесла сквозь материю:

— Нам еще долго ждать, пока ты начнешь думать о таких вещах, как замужество, — тут ее голова вынырнула из ворота платья. — Ну, это и хорошо, — добавила она, оправляя подол.

— Я, может, вообще замуж не выйду, — лежа на полу и широко раскинув руки и ноги, мечтательно произнесла Гарриет. — Может, я поеду в Европу, чтобы там встречаться с разными генералами.

— Что-что? — рассеянно переспросила мама.

— А, ничего.

В дверях появился мистер Велш.

— Ты еще не готова, — раздраженно начал он, вставляя запонки в манжеты.

Гарриет посмотрела на отца, одетого во фрак. Он красивый? «Никогда не видела, чтобы его вырвало, — подумала она, — не знаю, как он при этом выглядит, но может, все выглядят одинаково». Она однажды видела, как Джени вырвало, когда они пошли смотреть фильм про гориллу и Джени съела четыре шоколадки и три пакетика воздушной кукурузы. Это было ужасно.

— Почему бы тебе не спуститься и не вывести машину, дорогой? Я уже практически готова, — миссис Велш носилась по комнате в поисках нужных вещей.

Мистер Велш весьма неодобрительно хмыкнул и раздраженно ответил: «Хорошо», потом обернулся к дочери и произнес положенные слова:

— Спокойной ночи, Гарриет. Ложись вовремя. Будь хорошей девочкой. Не устраивай никаких проблем мисс Голли.

— Ее сегодня нет, — Гарриет села.

— Нет, дорогой, сегодня она с кухаркой, это четверг. Иди, выведи машину.

— ХОРОШО, — громовым голосом произнес мистер Велш и выскочил из комнаты.

— Ну, — сказала Гарриет. Она уже чувствовала, как наступающая в доме тишина обволакивает уши.

Она елозила ногами, вычерчивая на ковре какие-то узоры, пока мама не кончила собираться и не прошла мимо нее к двери, оставляя после себя аромат духов. Она спустилась вслед за матерью вниз и заставила себя перетерпеть поцелуй у входной двери.

— Будь хорошей девочкой…

— Знаю, знаю, никому не создавай проблем, иди в постель вовремя и не читай под одеялом, — противным голосом закончила Гарриет.

Миссис Велш рассмеялась, снова поцеловала дочь и ущипнула ее за щеку.

— Хорошо, дорогая, желаю приятно провести время, — с этими словами она выплыла за дверь.

«Это что-то новенькое», — подумала Гарриет. Она захватила книгу и спустилась на кухню, где кухарка читала журнал.

— Ну и дела, — Гарриет уселась за стол.

— Хочешь ужинать? — пробормотала кухарка.

— ДА! — изо всех сил заорала девочка. Молчание в доме было оглушающим.

Гарриет пыталась не заснуть, дожидаясь Оле-Голли, но не смогла.

На следующий день, после школы, она, прежде чем идти на кухню, зашла в комнату к няне. Гарриет так разбирало любопытство, что она даже была готова нарушить привычный распорядок дня. Она как бы невзначай встала в дверях, отрезая Оле-Голли путь к чашке чая.

— Что такое? Как ты быстро справилась с печеньем! — улыбнулась та.

— Нет, я еще не начинала. Ты хорошо провела время? — Гарриет попыталась произнести вопрос как можно равнодушнее.

— Что? А, вчера? Просто замечательно, — еще шире расплылась в улыбке Оле-Голли.

— ДА? — изумилась Гарриет.

— Конечно, а почему бы и нет? Я посмотрела великолепный фильм, а перед тем прекрасно поужинала… — Оле-Голли направилась вниз.

— А что ты ела? — перегнулась через перила девочка.

— Какие-то такие венские сосиски, которых раньше никогда не пробовала, очень вкусные, с картошкой. Просто замечательный был вечер, — с этими слова Оле-Голли исчезла внизу.

Гарриет постояла минуту, напряженно думая. Потом медленно пошла в свою комнату. Ей было необходимо немедленно сделать несколько записей в блокнот.

В ЭТОЙ ШТУКЕ, КОТОРАЯ НАЗЫВАЕТСЯ «ЛЮБОВЬ», ЧТО-ТО ЕСТЬ. ПРИДЕТСЯ ОБ ЭТОМ ХОРОШЕНЬКО ПОДУМАТЬ, НО НЕПОНЯТНО, ДО ЧЕГО Я ДОДУМАЮСЬ. МОЖЕТ, ОНИ ВСЕ ПРАВЫ, ГОВОРЯ, ЧТО ТУТ ЕСТЬ ТО, ЧЕГО Я ВСЕ РАВНО НЕ ПОЙМУ, ПОКА НЕ СТАНУ СТАРШЕ. НО ЕСЛИ ПРИ ЭТОМ НУЖНО ЛЮБИТЬ ВЕНСКИЕ СОСИСКИ, НЕ УВЕРЕНА, ЧТО МНЕ ЭТО ПОНРАВИТСЯ.

Она захлопнула блокнот и побежала вниз.

Вечером, когда они с Оле-Голли смотрели кино по телевизору и одновременно играли в шашки, Гарриет заявила, думая о Гаррисоне Витерсе:

— Когда люди все время одни, мне их жалко.

— «И думы одинокий час блаженством наполняет нас», — спокойно произнесла Оле-Голли.

— Кто это?

— Вордсворт, «Одиноким облаком брожу».

— Ну а ты?

— Что я?

— Тебе их жалко?

— «Как сладко, как мимолетно сладко одиночество».

— А это?

— Уильям Купер, «Отдохновение».

— Оле-Голли, — повысила голос Гарриет, — ты пытаешься мне что-то сказать?

— Да.

— Тогда объясни.

— «Одиночество — страж посредственности и суровый друг гениальности».

— ЧТО ЭТО? — Гарриет уже почти кричала.

— Эмерсон, «Нравственная философия».

— ОЛЕ-ГОЛЛИ, — Гарриет встала. Она действительно страшно рассердилась. — Так тебе жалко или не жалко тех людей, которые одиноки?

— Нет, — ответила та, вопросительно глядя на девочку, — нет, мне не жалко.

— А мне жалко, — сказала Гарриет и снова села, а няня продекламировала:

Всего превыше: верен будь себе.

Тогда, как утро следует за ночью,

Последует за этим верность всем.[11]

«Иногда мне хочется, чтобы она просто заткнулась», — подумала девочка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В субботу вечером мистер и миссис Велш собрались на большой прием. Разговоры об этом шли уже несколько дней, и теперь, когда они были почти готовы к выходу, все пришло в полный беспорядок. Мистер Велш сердился, потому что собирался надеть белый галстук и фрак и не мог ничего найти — запонок и тому подобного. Из чистки не успели вовремя принести платье миссис Велш, поэтому все находилось в полном расстройстве. Когда они наконец уехали в совершенно раздрызганном состоянии, Гарриет уже была рада, что их нет. Обычно в такие вечера Оле-Голли развлекала саму себя приготовлением новых невиданных блюд типа «Омара по-королевски» или «Солянки по-креольски», такого, чего ни она, ни Гарриет еще не пробовали. Сегодня она, однако, была в странном настроении.

Гарриет сунулась в кухню спросить, что будет сегодня новенького, но Оле-Голли посмотрела на нее, как будто в жизни не готовила новых блюд.

— Я сделала отбивные, спаржу и печеный картофель. Ты ведь любишь спаржу? — проговорила она, как будто не слыша саму себя.

Все это было очень странно. Гарриет заволновалась. Оле-Голли прекрасно знала, что Гарриет любит, а что нет. Впрочем, спаржу она любила. Она села за стол и уставилась на Оле-Голли, даже не ответив на вопрос о спарже, отвечать не было нужды. Оле-Голли проверяла, испекся ли картофель в духовке.

— Что мы сегодня будем делать? — осторожно спросила она.

— А? — отозвалась Оле-Голли.

— Оле-Голли, что с тобой происходит? Я спросила, чем мы сегодня займемся?

— Прости, Гарриет, не расслышала. Думала о другом.

Гарриет видела, как Оле-Голли нарочно весело улыбается, чтобы ее не спросили, в чем дело.

— Давай посидим на кухне и поиграем в шашки.

— На кухне? Но мы всегда смотрим телевизор, когда играем в шашки. Ты говорила, что оба эти занятия сами по себе довольно скучные, но если их совместить, они могут слегка занять ум.

— Да, — отозвалась Оле-Голли, вынимая спаржу из холодильника.

— Что ты тогда имеешь в виду под «посидим здесь и поиграем в шашки»? Тут же нет телевизора, — Гарриет начало казаться, будто она разговаривает с маленьким ребенком.

— Я просто подумала, — мы можем посидеть здесь ради разнообразия, — Оле-Голли повернулась к девочке спиной.

Вдруг в заднюю дверь позвонили.

— Кто бы это мог быть? — спросила Оле-Голли странным высоким голосом и, заторопившись к двери, чуть не опрокинула стул.

Гарриет с изумлением увидела, как Оле-Голли отворяет дверь и впускает мистера Вальденштейна, в добротном костюме, с букетом роз в руках.

— Ну, мистер Вальденштейн, — сказала Оле-Голли.

«Она знала, — подумала Гарриет, — с самого начала знала».

— Добрый вечер, мисс Голли, так мило с вашей стороны пригласить меня поужинать с вами и… — он взглянул на Гарриет, которая пронзила его возмущенным взором, — и с вашей очаровательной питомицей. — Он явно собирался сказать больше, но умолк и смешался под градом гневных взглядов, которые бросала на него Гарриет.

Оле-Голли взяла его под руку и подвела к столу.

— Гарриет, — начала она тем же напряженным голосом, — это мистер Джордж Вальденштейн. Мистер Вальденштейн, это мисс Гарриет М. Велш.

«Ну хорошо, наконец она запомнила М.», — подумала Гарриет. Девочка автоматически встала и подала руку мистеру Вальденштейну, который просто сиял от радости. Лицо его было невероятно чистое, усики поблескивали, а воротник рубашки светился такой белизной, что прямо ослеплял.

— Пора садиться, — объявила Оле-Голли.

Гарриет и мистер Вальденштейн сели. Никто не знал, что делать. Гарриет смотрела в потолок. Мистер Вальденштейн улыбался Оле-Голли, а та нервно суетилась у плиты.

— Мистер Вальденштейн, — начала Оле-Голли, но тот протестующе поднял руку:

— Джордж, пожалуйста.

— Ну хорошо, — хихикнула Оле-Голли. Гарриет никогда раньше не слышала, чтобы она так хихикала, и сразу же возненавидела эту манеру. — Джордж, хотите что-нибудь выпить?

— Нет, я никогда не пью. Тем не менее, большое спасибо, Катерина.

Похоже, Оле-Голли понравился его ответ. Гарриет перестала пялиться в потолок и посмотрела на няню. «Интересно, — подумала она, — почему эта старая толстая миссис Голли назвала ее Катериной? Никогда не думала о том, что ее зовут Катериной и она была маленькой девочкой и ходила в школу. Интересно, как она выглядела, когда была маленькой?» Сколько Гарриет ни пыталась, она не могла вообразить этот огромный нос на лице маленькой девочки.

Гарриет внезапно обнаружила, что мистер Вальденштейн уже давно неотступно глядит на нее. Ну хорошо, решила она, сыграем в гляделки, посмотрим, кто кого. Но его взгляд выражал невинное удовольствие, и она была разочарована. Казалось, он действительно думает о ней. Как ни сопротивлялась Гарриет этой мысли, ей пришлось признать, что в глазах его светится недюжинный ум. Он наклонился к девочке:

— Знаешь, Гарриет, у нас с тобой есть общий друг.

«Ну вот, — подумала Гарриет, — хочет со мной подружиться».

— Кто это? — как бы совершенно между прочим спросила она.

— Малыш Джо Карри, — просто ответил мистер Вальденштейн и весь просиял, как будто подвиг совершил.

— Правда? — Гарриет несказанно удивилась.

— Да, мы оба. Малыш Джо и я, заняты примерно тем же самым делом. Однажды мы разговорились и обнаружили, что знакомы с одной весьма симпатичной молодой особой.

«Если бы только взрослые знали, как глупо звучит то, что они говорят», — подумала девочка.

— Он сказал, что много раз видел тебя, когда развозил продукты, — продолжал мистер Вальденштейн.

— Он невероятно много ест.

— Неужели? Вполне возможно, он ведь еще растет.

— А ни в каком другом месте он меня не видел?

— Что ты имеешь в виду?

— Любое другое место, вот и все.

— Он всегда видит тебя, когда ты возвращаешься из школы.

— Ага, — с облегчением выдохнула Гарриет. Она уставилась в стол. Каким-то образом она теперь чувствовала себя ответственной за этот прихрамывающий разговор, и это ее весьма раздражало.

— Малыш Джо Карри — абсолютная загадка для меня, Катерина, — мистер Вальденштейн облегченно откинулся назад, чувствуя, что уже покорил врага и теперь может немножко расслабиться. — Он ничего от жизни не хочет — только быть разносчиком. Мне кажется, это не имеет ни малейшего смысла.

— Вы знали другую жизнь, — улыбнулась в ответ Оле-Голли.

Гарриет стало интересно, какую другую жизнь знал мистер Вальденштейн.

— Да, — сказал он, поворачиваясь к Гарриет, — одно дело — прийти к этому так, как я, чтобы дать себе время немножко подумать, а другое дело — быть разносчиком всю свою жизнь и ничего больше не хотеть. Знаешь, Гарриет, у меня было большое дело. Давным-давно у меня было свое дело, я был ювелиром. Зарабатывал немало денег. У меня были жена и сын. Жена ездила с сыном на курорт во Флориду каждый год. У меня была куча денег, и я был самым несчастным человеком на свете. — Он взглянул на Гарриет, как будто ожидал получить отпущение грехов. Она промолчала, только посмотрела ему в глаза. — У меня была ужасная язва, страшные боли каждый раз, как что-нибудь съем или выпью. Жизнь не стоила ни гроша. Все как будто пошло прахом. А затем… — Мистер Вальденштейн смотрел в пространство, словно забыв, о чем хотел сказать.

— Жизнь — странная штука, — мягко произнесла Оле-Голли. Это было одно из ее самых любимых выражений, и, услышав его, Гарриет как-то приободрилась.

— Да, — откликнулся мистер Вальденштейн и, собравшись с духом, продолжал. — Я видел, что жизнь полностью пойдет прахом, если все останется по-прежнему. Тогда я сказал жене, что оставляю ей все деньги и сына. Я сказал, если она хочет, она может остаться со мной и начать все сначала, но она не захотела. — В голосе его зазвучали жесткие нотки. — Она не захотела. Это был ее выбор. Мы все выбираем.

— Каждую минуту и каждый день, — вставила Оле-Голли.

— И я стал разносчиком. Тут жизнь внезапно исправилась, — мистер Вальденштейн тихонько рассмеялся, словно счастливый маленький мальчик.

— Ага, — произнесла Гарриет, потому что больше ей ничего не пришло в голову.

— Это, должно быть, потребовало немало мужества, — сказала Оле-Голли, склоняясь над плитой.

— Нет, — ответил мистер Вальденштейн, — отчаянья.

Тут Гарриет внезапно поняла, что он ей нравится. Она не знала почему, нравится — и все.

— И теперь… — на лице его появилась смешная застенчивая улыбка, — у меня хорошие новости. Я вот думаю о соединении двух в одно… У меня хорошие новости. Меня повысили, теперь я буду кассиром. Начинаю на следующей неделе.

— Как замечательно, — Оле-Голли расплылась в широкой улыбке, и Гарриет с удивлением заметила, что в уголках ее глаз блеснули слезы. — Правда, замечательно, Гарриет? Мы это должны отпраздновать.

— Мне кажется, куда интереснее раскатывать повсюду на велосипеде, чем заниматься всеми этими цифрами, — сказала Гарриет.

Мистер Вальденштейн откинул голову и расхохотался.

— Я тоже думал, как ты, Гарриет, все это время. Мне оно было нужно, — он на минутку задумался, — и у меня его уже было достаточно, чтобы подумать. Я знаю, что ничего больше не пойдет прахом. Никогда. Теперь я могу работать чуть-чуть больше и продвинуться чуть-чуть, — он показал рукой, насколько, — ненамного, только чуть-чуть, потому что я… я обрел себя. Я знаю цену… цену вещам, — он безнадежно махнул рукой, пытаясь выразить свою мысль.

— Ага, — снова повторила Гарриет.

— Как насчет ужина? — спросила Оле-Голли и принялась ставить тарелки на стол.

Мистер Вальденштейн наблюдал за ней с теплым, благодарным выражением на лице. Когда все было готово и они начали есть, он сказал:

— Я бы хотел предложить отпраздновать это событие. Я был бы счастлив пригласить двух прекрасных дам в кино, — и он мило улыбнулся им обеим.

— Нет, нет, это никак невозможно, — очень решительно возразила Оле-Голли.

— Почему? Почему бы и нет? Пойдем, Оле-Голли, давай пойдем, — Гарриет вдруг ужасно захотелось в кино. Она считала, что мистер Вальденштейн заслуживает чего-то такого, и к тому же ей никогда еще не удавалось сходить в кино.

— Нет, нет, — повторила Оле-Голли, — это просто невозможно.

— Почему бы и нет, Катерина? — спросил мистер Вальденштейн.

— Это же ясно. Я здесь работаю, мистер Ва… Джордж. Я отвечаю за этот дом и должна быть здесь. Иначе никак нельзя.

— Ну, конечно, но очень жаль, — отозвался мистер Вальденштейн.

— Они ведь поздно вернутся, Оле-Голли. Когда папа надевает белый галстук, они всегда возвращаются очень поздно. Ты сама мне говорила, — Гарриет чувствовала, что готова спорить хоть всю ночь.

— Кроме того, Катерина, разве это плохо? Только разок… — он нежно улыбнулся. — А мне доставит такое удовольствие.

Оле-Голли густо покраснела. Страшно сконфуженная, она быстро встала и пошла к холодильнику.

— Я забыла про твое молоко, Гарриет. А вы, Джордж, предпочитаете чай или кофе? Я совсем про все забыла.

— А мне можно кока-колу? — спросила Гарриет.

— Нет, тебе полагается молоко.

— Но в молоке нашли радиацию.

— Значит, ты ее тоже получишь. Тебе положено молоко, — это была наконец знакомая Оле-Голли — суровая и бескомпромиссная, и девочка почувствовала себя как-то уверенней.

— Я бы понимал, будь это опасно для ребенка, Катерина, но это… это просто кино, а потом, может быть, стаканчик газированной воды, никакого вреда для ребенка, — голос мистера Вальденштейна звучал умоляюще.

— Хорошо, я схожу за газетой, — вскочила Гарриет, — посмотрю, какие фильмы идут.

Она побежала наверх в библиотеку и зарылась в газеты, чтобы найти фильм, который ей хотелось бы посмотреть, пока они не придумают чего-нибудь еще. После тщательного изучения репертуара она выбрала два фильма — один страшный, про каких-то детей, и другой зрелищный, про греческих богов. Она решила, что разумнее предложить второй. Кроме того, он был цветной. Она побежала обратно в кухню, крича на ходу:

— Смотри, смотри, Оле-Голли, просто замечательно. Как раз то, что я прохожу в школе, и мне больше всех нравятся Афина и Аполлон, я смогу все про них узнать!

Вбежав в кухню, она заметила какую-то перемену. Мистер Вальденштейн и Оле-Голли неотрывно глядели друг на друга. Лица при этом у них были совершенно дурацкие. Казалось, они ее не слышали. Оле-Голли была словно во сне.

— Все решено, Гарриет, мы идем в кино.

— УРА! — прокричала Гарриет, села и стала быстро поглощать остатки ужина.

— Не торопись, — рассмеялся мистер Вальденштейн, — фильм никуда не убежит.

Гарриет заметила, что ест только она одна. Остальные, казалось, потеряли аппетит.

— Вот смотрите, тут время сеансов, — озабоченно показала она. Девочка чувствовала, что если не заставит их двигаться, они забудут обо всем.

— Наверно, лучше будет пойти на более ранний сеанс, — посмотрела в газету Оле-Голли.

— Идет, — согласилась Гарриет и, в мгновенье ока закончив ужин, рысью побежала наверх за курткой.

Когда она спустилась, оба уже были одеты. Все трое вышли в заднюю дверь, прошли вокруг дома до парадной двери и остановились, в недоумении глядя на велосипед мистера Вальденштейна.

Но он ничуть не волновался.

— Все очень просто, я сегодня тщательно вымыл ящик, и Гарриет как раз подходит по размеру. Катерина уже доказала свое умение сидеть на крышке.

— Мы могли бы просто поехать на автобусе, — неуверенно предложила Оле-Голли.

— Нет, нет, давай поедем так, ну, пожалуйста, Оле-Голли. Я ужасно хочу поехать в ящике, — Гарриет просто подпрыгивала от нетерпения.

Оле-Голли в конце концов сдалась и вернулась в дом, чтобы принести одеяло, которое она и постелила в ящике. Гарриет понравилось лежать в ящике — там было очень уютно. Когда крышка стала закрываться, она торопливо спросила: «А я смогу дышать?», на что мистер Вальденштейн показал ей дырки для вентиляции, и она успокоилась. Крышка закрылась, Гарриет услышала, что Оле-Голли села сверху. Мистер Вальденштейн взобрался на велосипед, и они поехали. Они покатили вниз с холма и повернули на Восемьдесят Шестую улицу. Это было ужасно интересно. Гарриет слышала уличный шум и разговор, который вели между собой Оле-Голли и мистер Вальденштейн, пытаясь перекричать этот шум.

— Я счастливейший человек на земле, — орал мистер Вальденштейн.

— Осторожней, там грузовик, — кричала в ответ Оле-Голли.

— Не волнуйся. Я везу драгоценную ношу, — вопил он.

— Вот там, впереди.

— Да-да, я вижу.

— Где мы оставим велосипед?

— Да где угодно, в этом преимущество подобного средства передвижения, — тут они замедлили ход и остановились. Гарриет моментально выскочила, как только услышала, что Оле-Голли слезла с крышки ящика. Они все время смеялись, всем было очень весело.

Гарриет сочла, что фильм был просто класс. Зевс все время гневался и разрушал храмы, когда ему что-то не нравилось. Пол Ньюман играл Аполлона, а Ширли Мак-Лейн была Афиной. Гарриет знала их по афишам фильмов, которые отец приносил для нее домой. Время от времени она поглядывала на Оле-Голли, чтобы проверить, как той нравится фильм, но Оле-Голли, казалось, вовсе не смотрела на экран. Гарриет пришло в голову, что, может быть, именно поэтому она и не возражает против походов в кино. Она все равно на фильм не смотрит, так какая ей разница, где быть?

После фильма они отправились выпить газировки в аптеке напротив, и мистер Вальденштейн сказал, что она может выбирать все, что хочет. Гарриет не очень любила газировку, поэтому она выбрала молочный коктейль, который ей страшно нравился. Они почему-то решили, что это ужасно смешно, но она даже не обиделась. Сами они взяли по огромному стакану газировки, которые никак не могли допить, и ей достался еще один молочный коктейль. Потом они пошли обратно к велосипеду, и Гарриет забралась в свой ящик. Ей было так хорошо и уютно, что она там чуть не уснула. Она знала, что они подъезжают к дому, потому что мистер Вальденштейн с огромный трудом крутил педали, взбираясь по идущему вверх на холм Ист-Эндскому проспекту. Потом велосипед внезапно остановился, и стало понятно, что они добрались до дома. Гарриет услышала, как Оле-Голли не своим голосом воскликнула: «О нет!» и быстро соскочила с крышки ящика. Девочка открыла крышку, высунула голову и с изумлением увидела, что из двери дома на крыльцо льется свет.

Все трое застыли, недоуменно глядя на дверь.

— Грабители? — прошептал мистер Вальденштейн и огляделся в надежде увидеть полицейского. Он еще сидел на велосипеде, Оле-Голли стояла рядом, а Гарриет выглядывала из ящика, когда внезапно раздался страшный крик и из дома выскочила миссис Велш. Ее блестящее платье так и сверкало.

— Что ТАКОЕ? Что это значит? ЧТО ПРОИСХОДИТ, МИСС ГОЛЛИ?

Оле-Голли двинулась к двери, разведя руки, как будто пыталась начать объяснение. Гарриет сразу поняла, что произошло. Родители вернулись домой раньше времени. «Ну, мы влипли», — подумала девочка.

— Где мой ребенок? — истерически вопила миссис Велш. — Гарриет, где Гарриет? — Оле-Голли попыталась открыть рот. — Это ты, Гарриет? Что ты там делаешь?

— Миссис Велш, — начала Оле-Голли, но дальше дело не продвинулось, поскольку миссис Велш рванулась в дом с криком:

— Сюда, скорее сюда, они куда-то возили Гарриет!

— Миссис Велш, — в испуге побежала за ней Оле-Голли. Она была уже на верхней ступеньке, когда из дома вылетел мистер Велш. Теперь все трое стояли на свету в дверном проеме, а Гарриет и мистер Вальденштейн с открытыми от изумления ртами глядели на них.

— В чем дело… — начал было мистер Велш, затем сбежал, перепрыгивая через две ступеньки, вниз и одним движением вытащил Гарриет из ящика. — Кто вы такой? — задыхаясь, проговорил он, глядя на мистера Вальденштейна.

— Я… я… мы пошли… ничего плохого, сэр. Мисс Голли и я… — мистер Вальденштейн был вне себя от ужаса.

— Мисс Голли… — страшным голосом произнес мистер Велш, неся Гарриет на руках. — Не смейте уходить. Идите сюда, — скомандовал он, обернувшись через плечо, и подождал, пока мистер Вальденштейн прислонит велосипед к тротуару и последует за ним. Он даже пропустил мистера Вальденштейна вперед, словно боясь, что тот убежит. Они пошли к двери, и миссис Велш с Оле-Голли вошли в дом первыми. Мистер Велш закрыл дверь, и все четверо стояли теперь в прихожей.

Мистер Велш спустил Гарриет на пол и встал перед ней, как бы защищая ее, а затем снова спросил:

— В чем дело? Кто этот человек, мисс Голли?

— Он… он… — Оле-Голли не могла произнести ни слова.

— Позвольте мне в таком случае самому представиться, сэр, — произнес мистер Вальденштейн с самой обворожительной улыбкой.

— Ну уж, давайте. Мне это все совсем не нравится, — сердито произнес мистер Велш.

— Я думаю, тут произошло некое недоразумение, — начал мистер Вальденштейн.

— Тут нет никакого недоразумения! Почему мы все стоим тут и разговариваем? — пронзительно закричала миссис Велш. — Кто этот человек? — Она повернулась к мужу. — Почему ты стоишь и болтаешь с ним?

— Миссис Велш, — голосом, полным достоинства, начала опять Оле-Голли. — Я хочу объяснить, что с Гарриет не произошло ничего плохого. Мы просто пошли… — но докончить ей не дали.

— Плохого? Плохого! — вопила миссис Велш. — А что произошло со мной, когда я пришла домой в двенадцать ночи?! Вы понимаете, сейчас двенадцать ночи, мисс Голли. Вы это ПОНИМАЕТЕ?

С истерикой миссис Велш было совершенно невозможно сладить. Всех как будто оглушило гигантской морской волной. Миссис Велш продолжала кричать, а все остальные застыли в полном молчании.

— Никогда такого УЖАСА не испытывала! Знать не хочу, что вы делали и где вы были. Такого больше не повторится! Я вам говорю, мисс Голли, вы УВОЛЕНЫ, — последнее слово прозвучало как упавший на пол тяжелый поднос.

Снова воцарилось полное молчание. Потом Гарриет расплакалась. Плача, она чувствовала, что это немножко смешно, когда все глядят только на нее. Но остановиться не могла. Привычный мир разваливался на куски.

— Ну вот! Видите, до чего вы довели ребенка, — голос миссис Велш звучал слишком патетично, даже для Гарриет. Мать пересекла прихожую и прижала девочку к себе. — С меня довольно. Вы уволены, и я хочу, чтобы вы убрались отсюда немедленно.

Оле-Голли ничего не отвечала. Лицо ее выражало полнейшее изумление.

— Но, дорогая, — начал было мистер Велш, повернувшись к жене.

Оле-Голли наконец собралась с духом. Голос ее звучал ровно, но Гарриет чувствовала глубоко скрытое волнение. Она даже плакать перестала, чтобы не пропустить ни слова.

— Мистер Велш, миссис Велш, я надеюсь, вы знаете меня достаточно хорошо для того, чтобы понимать — пока ребенок на моем попечении, с ним никогда не случится ничего дурного. Если кто-то попытался бы причинить ей какой-либо вред, ему пришлось бы это делать через мой труп.

Гарриет вытаращила глаза. Это звучало впечатляюще.

— Знать ничего не ХОЧУ. Поняли? Вы УВОЛЕНЫ, — стояла на своем миссис Велш.

— Дорогая, давай все разумно обсудим, — воззвал к жене мистер Велш.

— Я собираюсь уложить Гарриет в постель. С нее на сегодня уже довольно. Если ты хочешь что-либо обсуждать с этой женщиной и с этим странным человеком, которого ты никогда и в глаза не видел, — это твое дело, — с этими словами она потащила Гарриет вверх по лестнице. Гарриет разок попыталась вывернуться, но миссис Велш держала ее железной хваткой, девочка и головы не могла повернуть. Миссис Велш втащила ее в комнату, вынула пижаму и стала снимать с дочери одежду.

— Я могу сама раздеться, — раздраженно сказала Гарриет и попыталась вырвать пижаму из рук матери.

Но та была так потрясена всем происшедшим, что даже не обратила внимания на ее грубое поведение. Она ничего не сказала, только вышла из комнаты и стала спускаться вниз.

«Все, — подумала Гарриет, — окончательно сошли с ума. Что такое случилось с Оле-Голли?» Тут она сообразила, что может притаиться на ступеньках и послушать, о чем будут говорить. Это она немедленно и сделала.

Перегнувшись через перила, она наблюдала, как мать спускается вниз. «Никогда не видела ее в подобном состоянии», — подумала девочка. Тут она вспомнила, что слышала, как мать, говоря о других людях, часто употребляла выражение «чудное поведение». Может, это и было чудным поведением? С того места, где Гарриет устроилась, просунув голову между колонками перил, ей было видно, как Оле-Голли, мистер Вальденштейн и отец шепотом обсуждают ситуацию. Они немедленно замолчали, как только показалась миссис Велш.

— Ну, договорились до чего-нибудь? — голос миссис Велш как-то странно дрожал. — Только, надеюсь, ты ничего не хочешь сделать у меня за спиной? Я хочу, чтобы ты знал — это тебе с рук не сойдет. — Последнее было сказано мистеру Велшу, который смотрел на жену, будто ничего особенного не произошло.

— Миссис Велш, — мистер Вальденштейн улыбался самой заискивающей улыбкой.

— Я не знаю, кто вы такой, — грубо перебила его она.

— Дорогая, — мистер Велш наклонился к жене и обнял ее за плечи, — это мистер Вальденштейн, и они с мисс Голли хотят кое-что нам сказать.

И раньше, чем миссис Велш успела открыть рот, мистер Вальденштейн поднял руку, как бы призывая всех к вниманию. Затем он начал говорить так спокойно и солидно, что никто его уже не прерывал.

— Миссис Велш, я знаю, как такие вещи расстраивают. У меня самого есть ребенок… — голос его растекался как масло. — Я просто хочу сказать, несмотря на все беспокойство, это недоразумение не должно превращаться в трагедию. Если бы как раз сегодня вечером я не сделал мисс Голли предложение и она не согласилась по доброте своей выйти за меня замуж, потеря такого превосходного места работы, как это, была бы для нее не чем другим, как настоящей трагедией. Но я не считаю, что ей хоть на минуту стоит об этом беспокоиться. Она мне сказала, что в любом случае решила увольняться через месяц. Я только надеюсь и говорю от ее имени — расставание пройдет по-дружески с обеих сторон. — Он отступил назад и этим дал понять, что закончил свою речь.

Миссис Велш смотрела на него безо всякого выражения и даже слегка приоткрыла рот. Гарриет так далеко наклонилась, что чуть не свалилась на нижнюю площадку лестницы. Оле-Голли смотрела в пол. Мистер Велш еще ближе придвинулся к жене.

— Дорогая, они просто отправились в кино. Гарриет в полном порядке, ты же видишь, — проговорил он тихим спокойным голосом, и все они посмотрели на миссис Велш.

— Но, мисс Голли, как же вы можете уйти? Что мы без вас будем делать? — миссис Велш совершила полный поворот без малейшей тени смущения.

Оле-Голли подняла голову, и Гарриет заметила горделивое выражение ее лица.

— Благодарю вас, миссис Велш, — и, прежде чем снова заговорить, она взглянула на миссис Велш. — Я думаю, по многим причинам для этого пришло время. Не только для меня, но и для Гарриет.

Сидя на лестнице, Гарриет была совершенно потрясена. Но вместе с тем в ней поднималась тоненькая струнка восторга от мысли, что Оле-Голли, должно быть, считает, что она может сама о себе позаботиться. «Ну и как, могу я?» — спросила она саму себя. Ответа на этот вопрос у нее не было.

Теперь Оле-Голли была главной фигурой на сцене, и все остальные с удивлением смотрели на нее. Она выдержала паузу и сказала:

— "И молвил Морж: «Пришла пора…»[12]

— «Подумать о делах…» — Гарриет помнила наизусть и, не задумавшись ни на секунду, тут же встала на площадке лестницы и начала декламировать. Все головы повернулись к ней.

Оле-Голли продолжала:

— «О башмаках и сургуче…»

— «Капусте, королях…» — Гарриет смеялась, глядя в улыбающееся лицо Оле-Голли, пока они, чередуясь, читали строчку за строчкой.

— «И почему, как суп в котле…» — Оле-Голли выглядела очень странно, как будто она и плакала, и смеялась одновременно.

Гарриет с восторгом прокричала последнюю строчку:

— «Кипит вода в морях!» — ей всегда нравилась эта строчка, самая любимая.

Оле-Голли не ушла до следующего дня. Когда Гарриет вернулась из школы, Оле-Голли заканчивала собираться. Гарриет сломя голову ворвалась в комнату.

— Когда он сделал тебе предложение? Я все время была с вами. Когда он успел? — она целый день с нетерпением ждала возможности задать этот вопрос.

— Помнишь, когда мы пили газировку и ты рассматривала журналы на полках, вот тогда он и сделал мне предложение, — улыбнулась Оле-Голли.

— Ну… и что ты тогда почувствовала?

— О чем ты спрашиваешь?

— Я хочу сказать, на что это похоже, когда кто-то делает тебе предложение? — Гарриет уже начала терять терпение.

Продолжая складывать одежду, Оле-Голли взглянула в окно.

— Это похоже… похоже — будто у тебя внутри все подпрыгивает… и ты… как будто повсюду в мире открываются все двери… Он как будто становится больше, мир.

— Никакого смысла, — раздумчиво сказала Гарриет и плюхнулась на кровать.

— Тем не менее, ты это чувствуешь. Чувства вообще не имеют никакого смысла, Гарриет, тебе пора бы уже знать, — весело заметила Оле-Голли.

— Может быть… — Гарриет знала, что произносит слова, подходящие только для малышей, но не могла представить, что еще сказать, — может быть, я еще многого не знаю.

Оле-Голли даже не взглянула на нее, и почему-то девочка почувствовала себя уверенней:

— Глупости. Ты знаешь довольно много. Довольно много о себе самой и еще больше о других.

Гарриет повалилась на спину и поглядела в потолок.

— А мистер Вальденштейн будет работать прямо тут, неподалеку? — спросила она как бы между прочим.

— Нет, мы решили навестить его родителей в Монреале, и если нам понравится, там и осядем.

— МОН-РЕ-АЛЬ? — завопила Гарриет. — А это где?

— Гарриет, успокойся. Ты ведешь себя неподобающе. Кроме того, тебе прекрасно известно, что Монреаль находится в Канаде. Я помню, как ты это проходила в школе.

— Я знаю. Но я тогда не буду с тобой видеться, — Гарриет даже села.

— Тебе и не нужно со мной видеться. Тебе больше не нужна няня. Когда ты вырастешь и напечатаешь первую книгу, я приду в книжный магазин, где ты будешь подписывать экземпляры читателям. Договорились? — знакомо улыбнулась Оле-Голли.

— Здорово! Значит, ты попросишь мой автограф?

— Можно это так назвать. В любом случае, я тебя отыщу, когда ты уже совсем вырастешь, просто посмотрю, что из тебя вышло, мне будет любопытно. Поможешь снести все это вниз?

Гарриет вскочила и схватила пару сумок.

— А ты будешь счастлива с мистером Вальденштейном?

— Да. Очень. Не забудь маленькую сумку, — и Оле-Голли направилась вниз.

— А весело — быть замужем? — продолжала Гарриет, спускаясь.

— Откуда мне знать? Я еще никогда не была замужем. Однако я сомневаюсь, что это все время весело. Ничего не бывает все время весело.

— А вы собираетесь завести кучу детей?

— И любить их больше, чем тебя? Нет, конечно. Вероятно, я сначала еще немножко поработаю, пока мы не скопим побольше денег, еще кого-нибудь понянчу, но помни — на свете существует только одна Гарриет, — с этими словами Оле-Голли открыла дверь.

— Ну… ну, — Гарриет просто не знала, что сказать.

— Тебе пора идти работать, ты и так пропустила полдня и не сделала ни одной записи, — Оле-Голли выглядывала такси, казалось, она очень торопилась.

Гарриет бросилась няне на шею, обняла ее и крепко-крепко прижалась к ней.

— До свидания, шпионка Гарриет, — прошептала та ей на ухо. Девочка чувствовала, как к глазам подступают слезы. Оле-Голли сурово опустила ее на землю. — Никаких слез. Слезами меня не вернуть. Помни это. Слезы ничего не могут вернуть. Жизнь всегда борьба, и хороший шпион всегда готов сражаться. Помни это. И чтобы никакой такой чепухи. — Тут она взяла свои сумки и стала спускаться вниз по ступеням. Подъехало такси, и Оле-Голли исчезла прежде, чем Гарриет успела что-либо сказать. «Впрочем, — подумала девочка, — помнится, в тот момент, когда Оле-Голли наклонялась за сумками, я видела одну слезинку».

Вечером, сама укладываясь спать, после того как сама приняла ванну, она записала в блокнот:

Я ЧУВСТВУЮ ВСЕ ТО ЖЕ САМОЕ, КОГДА ВСЕ ДЕЛАЮ САМА, КАК И ТОГДА, КОГДА ОЛЕ-ГОЛЛИ БЫЛА ЗДЕСЬ. ВОДА В ВАННЕ ГОРЯЧАЯ, КРОВАТЬ МЯГКАЯ, НО ВНУТРИ МЕНЯ КАКАЯ-ТО СТРАННАЯ МАЛЕНЬКАЯ ДЫРКА, КОТОРОЙ РАНЬШЕ НЕ БЫЛО, КАК ЗАНОЗА В ПАЛЬЦЕ, НО ТОЛЬКО ГДЕ-ТО ЧУТЬ ПОВЫШЕ ЖИВОТА.

Потом она выключила свет и немедленно заснула, даже не пытаясь почитать.