Шпоры на босу ногу

Сергей Булыга

Шпоры на босу ногу

Как-то заглянул ко мне сосед мой, отставной майор Иван Петрович Скрига, и говорит: "Сергей Кириллыч, голубчик, помоги!" Оказалось, что пожелал Иван Петрович записать одну слышанную им историю, да вот никак не получается. Тогда, прослышав про мои юношеские опыты в поэзии и знакомство с г. Марлинским, решил он обратиться ко мне. И надо вам сказать, что соседи посещают меня редко, а уж с подобной просьбой, связанной с писанием бумаг - увольте! Дело в том, что ваш покорный слуга оказался причастным к известным событиям первых дней царствования и поныне еще здравствующего императора, и был отправлен из гвардии поначалу в туркестанские линейные батальоны, а затем на Кавказ. Итак, сосед приехал ко мне, и я выслушал его рассказ. Что ж! Иван Петрович весьма уважаемый мною человек, Георгиевский кавалер, да и время, о коем он хотел поведать - славный Двенадцатый год,- дорого сердцу каждого истинного сына Отечества. И я согласился помочь. Иван Петрович рассказывал, я записывал. Затем, по окончании труда, сосед мой увез рукопись к себе в имение, две недели не казался, а потом приехал, положил бумаги на стол и сказал: "Прочел, весьма благодарен вам за труд, Сергей Кириллыч. И копию сняли-с... Только не обессудьте, вы же сами прекрасно знаете об отношении к вам со стороны начальства. Для вашего же блага позволил я себе некоторые примечания. Думаю, рукопись от этого не сильно пострадала",- и, смутившись, он поспешно откланялся и вышел. Оставшись один, я перечитал бумаги и решил оставить повествование в том виде, в коем вернул мне его мой сосед: с предисловием и послесловием, примечаниями и разбивкой текста на главы. Кстати сказать, сосед мой являет собой весьма распространенный тип: помещик средней руки, в прошлом офицер, повидавший свет и беспокойные окраины Империи, строгий муж и добрый малый; он бесконечно предан государю и в то же время не чурается и нас, "заблудших по простоте своей",- а именно так он любит выражаться. Итак, я перечитал повесть и отложил ее до лучших времен; появляться в столицах мне запрещено, придется ждать оказии, дабы ознакомить с рукописью моих - увы, уже немногочисленных - московских и петербургских друзей. Но если учесть, что гости у меня случаются редко, то кто знает, сколько еще придется ждать. А теперь, любезный читатель, пора нам и обратиться к повести, предваряемой предисловием самого Ивана Петровича. Предуведомление (писано Иваном Скригой) Вот ведь как порой бывает: выслушаешь историю, да только головой покачаешь - лихо! А рассказчик и глазом не моргнет, знай себе божится, что все именно так оно и было. Будто я ничего кругом не понимаю, будто вчера только на этот свет появился. Ну а что ты с гостем делать будешь? Опять же покачаешь головой и поддакнешь глубокомысленно - все так, так. А уедет гость, так ты все ходишь взад-вперед и серчаешь: вот прохвост! Вот шельмец! И осмелится же выдумать такое! Но только оглянуться не успеешь, как сам в такую историю попадешь, что куда там рассказывать?! - вспоминать и то неловко; самому себе не веришь. Вот тут-то и вспомнишь гостя и небылицы его. И ловишь себя на том, что верить ему начинаешь! А веду я все это к тому, что в бытность мою баталионным командиром в Бобруйской крепости слыхивал я от вдовой соседки нашей, Настасьи Петровны, весьма любопытную историю. В те годы я, конечно же, мало чему поверил. И только сейчас, на склоне лет, начинаю понимать, что правды в той истории куда как больше, нежели вымысла. Я бы, конечно, мог и большее утверждать, будто все там истинно, как на духу. Но только слишком уж хорошо знавал я Настасью Петровну, а потому последнего утверждать не посмею. Однако повесть, ею рассказанную, считаю своим долгом на бумаге запечатлеть. И если не сам, так стараниями моего любезного соседа, Сергея Кириллыча Коржавского. И пусть читатель прочтет сии записки и сам рассудит, что здесь правда, а что и вызывает сомнения. Я же, в свою очередь, постараюсь излагать события беспристрастно и ничего не утаивать. Мало того, насколько мне позволит память, я постараюсь в точности передать рассказ Настасьи Петровны. А надо вам сказать, что вдова была весьма легка на язык. Какие истории она разыгрывала в лицах!.. Однако пора и за дело! И да поверит мне читатель, что пером Сергей Кириллыча двигало единственное желание поведать о событиях достославной памяти Двенадцатого года. Признаюсь, мы оба - я и мой любезный сосед - мы оба по младости лет в той победоносной кампании не участвовали, а посему пусть не будет к нам строг досужий читатель, коий обнаружит в повести некоторое несоответствие с Историею. Был и остаюсь вашим покорным слугою,

Георгиевский кавалер, майор в отставке Иван Скрига 2-й.

Артикул первый

Двунадесять язык

10/22 июня неприятель перешел Неман, и началась, как они говорили, вторая польская война. Жара стояла такая, что ветераны утешали новобранцев только тем, что в Египте было еще несносней. Да и здесь, к тому же, отменные, невиданные доселе дороги: прямые, ровные, обсаженные двумя, а то и четырьмя рядами берез. И хлебосольная шляхта, и молчаливый, привыкший к повиновению народ. Великая Армия растекалась по стране, не давала русским объединиться и била их по частям. Азиаты бежали, Европа рукоплескала победителям. Победоносная кампания близилась к концу. Оставалось наголову разгромить противника в генеральном сражении, продиктовать условия мира и расположить армию на зимние квартиры. Но время шло, пылились дороги, и уже начинало казаться, что здешним просторам не будет конца. Новобранцы вздыхали и ждали, когда же наконец дойдет до настоящего дела, когда же русские устанут отступать, и все гадали - а далеко ли Индия? Но Индии не было, Было сражение. Ветераны ухмылялись в усы, наблюдая за тем, как новобранцы рвутся в бой, под ядра. Однако ни пехота, ни даже тяжелая кавалерия не смогли решить исход дела, и тогда на помощь Мюрату подошел вице-король Евгений. Русские едва было не потеряли всю свою артиллерию, но положение спас Черниговский, впоследствии печально известный полк. И тем не менее французы ликовали. А русские ночью на военном совете решили сдать город без боя. Но дабы армия смогла беспрепятственно отойти, графу Палену приказано было задержать неприятеля. Пален, имея при себе несколько баталионов пехоты и казаков, держался два дня. И две ночи горели над рекой многочисленные огни, убеждавшие Наполеона в том, что русская армия стоит на месте и готовится к решающей битве. Но когда на третий день противник, собрав все свои силы, двинулся на город, оказалось, что русская армия бесследно исчезла, и только лейб-казаки разрушают мосты. А потом и они ушли. Истомленная жарой и недостатком провианта, Великая Армия поспешно форсировала реку, и уже через какой-нибудь час эскадрон мамелюков первым ворвался в город. Пустой город - население еще ночью ушло на север. Бесконечные обозы тянулись по дороге на Невель, а Витебск был пуст. Здесь я не могу не отметить, что Витебск был первым российским городом, жители которого не пожелали встречать Освободителя Европы. Далее. Ровно в семь часов утра Наполеон въехал в Витебск и проскакал по Смоленской улице. Войска приветствовали его. Войдя в отведенный ему дом, император отстегнул шпагу, бросил ее на стол, покрытый картой России, и сказал: "Военные действия кампании двенадцатого года кончены, будущий год закончит остальное". Сказано это было 16-го июля. И в тот же день в городе начались грабежи и пожары. Но, к чести победителей, город дотла не сгорел. Так что по вполне еще сохранившейся Заручевской улице возвращался от приятеля сержант Шарль Дюваль - уроженец Бордо и ветеран шестнадцати славных кампаний. Тридцать пять лет для гусара- глубокая старость, однако сержант был весел. Еще бы! Кампания закончена, еще неделя-другая, и заключат достойный мир, перекроят границы, ну а он... он похлопочет об отставке. Он не тщеславный, пусть другие отправляются в Москву, шагают в Индию - куда угодно. С него довольно, он устал. Вернется к матушке, подправит запустевший виноградник, зайдет к соседу, его начнут расспрашивать, он станет отвечать, а дочь соседа... Когда он уходил, она еще не родилась, зато сейчас - верней, тогда, когда он вернется... Итак, сержанту было хорошо. Он шел, насвистывал любимую песенку, и казалось, что все происходящее вокруг ему безразлично. Но нет! Он вдруг остановился и недовольно покачал головой: патрульные - судя по форме, вестфальцы из корпуса Жерома Бонапарта,- патрульные остановили проходившую мимо них стройную даму в вуали и, путая немецкие и французские слова, стали допытываться, кто она такая и что здесь делает. Дама гордо молчала. За долгие годы службы сержант так и не привык к союзникам, он их не любил. Более того, он им не верил, но терпел - ведь как-никак, а пригласил их император... Но когда один из солдат грубо схватил даму за руку и попытался приподнять вуаль, сержант не замедлил вмешаться. - Эй, приятели! - сказал он, подходя к вестфальцам.- А ну-ка, полегче! Император не воюет с дамами,- и он так посмотрел на офицера, старшего в патруле, что тот посчитал за лучшее не перечить. Оно и неудивительно, пехота всегда- отступает перед кавалерией. Дюваль между тем продолжал: - Мадемуазель! - И он галантно поклонился незнакомке.- Простите, что я заставил вас ждать. Служба! Дама согласно кивнула, взяла сержанта под руку, и они удалились, оставив союзников в растерянном недоумении. Когда сержант и незнакомка уже достаточно отошли от патрульных, дама приподняла вуаль и тихо сказала: - Благодарю вас, сержант! - на чистейшем французском, с едва заметным южным акцентом. - Дюваль! - поспешно подсказал сержант.- Шарль Дюваль, мадемуазель, к вашим услугам,- тут .он вполне пристойно поклонился и подумал: "Да она еще и красавица! Вот так удача! Правда, ей далеко не семнадцать, но и я..." - Вы так любезны, сержант,- продолжала дама,- что мне просто неловко просить вас еще об одном одолжении. - О, что вы, я... Мы перед вами виноваты. Но что поделать, война! А тут еще эти...- Но тут сержант осекся, не пожелав бросать тень на Великую Армию и, косвенно, на императора. - Тогда,- и незнакомка мило улыбнулась,- проводите меня. Это недалеко, всего в двух шагах отсюда. Сержант, конечно, сразу согласился. Они шли по улице, и встречные - ну до чего же мало было среди них знакомых! - с любопытством и завистью глазели на спутницу сержанта. Того самого сержанта, ибо Дюваля неплохо знали по армии. Однако армия, придавая человеку мужество, лишает его чего-то другого, тоже весьма немаловажного. Наверное, в силу этого дама никак не желала вступать в непринужденную беседу, а большею частью отвечала односложно и все смотрела по сторонам. И хоть сержанту было обидно, что его спутницу вовсе не интересуют рассказы про походы, про родной Бордо и прочие интересные места, он внутренне с ней соглашался: и действительно, варварский город представлял собою любопытное зрелище, и потому сержант уж сколько знал, столько и рассказывал даме о местных достопримечательностях. Так, проходя мимо дома дворянского собрания, он сделал широкий жест и объяснил: - Пекарня. А вон там, дальше, видите купола? Это святой Николай, там мы установили орудия. А в Успенском у нас госпиталь. Они спускались к реке. - Ну вот, мы почти и пришли,- сказала незнакомка.- Я здесь неподалеку. Сержант осмотрелся по сторонам и нахмурился. - Советую вам переменить квартиру,- строго сказал он.- Видите эту церквушку? - Бориса и Глеба? - Не знаю. Но знаю, что здесь хранятся пороховые запасы армии. А мало ли какой лазутчик... - Ну что вы, разве это возможно?! - испуганно воскликнула дама и... глянув в сторону, вдруг успокоилась и вежливо сказала: - Весьма и весьма благодарна, сержант. Прощайте! И не успел сержант опомниться, как дама, помахав ему рукой,, поспешно подошла к стоящему поодаль кирасирскому офицеру. Офицер, мельком глянув на Дюваля, что-то спросил. Дама ответила. Офицер еще раз покорился на сержанта, обнял даму за талию... Э, да это похлеще пощечины! Догнать офицера? сказать ему все, что он думает о... Нет, ни к чему. Ему нужна отставка и больше ничего. А славных девушек довольно и в Бордо. Но тем не менее... Дюваль стоял на месте и смотрел вслед удалявшейся паре. Сержант и раньше был невысокого мнения о тяжелой кавалерии, а теперь лишний раз убеждался в своей правоте. Ни легкости, ни натиска; он держится за даму, как за стальную кирасу - позор! (Мало того, в тяжелой кавалерии запрещено носить усы, но только баки, майор Ив. Скрига). Кирасир и дама уходили все дальше и дальше. И вдруг Дювалю почудилось нечто знакомое: так неуклюже брал женщину за талию только... Нет, ни за что не вспомнить! И все же несомненно, что сержант уже где-то встречался с этим человеком. Когда-то? Ах, когда-то! И сержант постарался как можно скорее выбросить из головы и этого кирасира и воспоминания вообще. Дюваль не любил думать о прошлом - у него были на то весьма веские причины. Бравый гусар резко развернулся и, досадливо бряцая шпорами, поспешил домой - ведь там его ждала Мари, красотка Мари с ясными глазами и белой челкой; тонконогая, гнедая и в подпалинах, идущая под ядрами без всяких шенкелей. Ну а потом... Что было потом, вы все прекрасно знаете. Неприятель пробыл в Витебске шестнадцать дней, затем оставил его и двинулся на Москву. Отправляясь в поход, император единым росчерком пера объединил захваченные западные губернии во вновь образованное Великое Княжество Литовское. Председателем временного правительства новой европейской державы был определен голландский генерал граф Гогендорп. В Варшаве недоумевали, вспоминали границы семьдесят второго года, обещания, посулы... а кое-кто и возмущенно восклицал: "Где ж возрожденная Речь Посполитая?!" Но император спешил. "Обращайтесь с Белоруссией как с союзной страной, а не как с подданной,- напутствовал он генерала.- В общем поступайте с ней как можно лучше". А лето тем временем было в разгаре. Французские солдаты по старой памяти стали возбуждать крестьян против помещиков, и загорелись шляхетские имения, однако долгожданного указа об отмене крепостного права в княжестве не последовало. Ну а погода тем временем стояла отменная, ожидался небывалый урожай. В Великом Княжестве издавались указы, рассылались воззвания, праздновались победы, а Великая Армия шагала вглубь России. Смоленск, Бородино, занятие Москвы, пожар... И был сентябрь. Первопрестольная лежала в развалинах. Наполеон требовал себе бумаги касательно Пугачева, делал наброски манифеста к крестьянам, да после бросил, решив, что с новым Емельяном он ни о чем не сговорится. А русский император тем временем собирался удалиться в Сибирь, отрастить себе бороду и питаться картофелем и черным хлебом... (Здесь я позволю себе вмешаться и вымарать несколько строк, ибо мы не Вальтер Скотты и к августейшим особам не станем обращаться. Скажу только, что наш возлюбленный монарх не ошибся, ожидая найти в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына и в каждом гражданине Минина. А посему неприятель, пришедший к нам с лукавством в сердце и с лестию в устах, вынужден был бежать из белокаменной по старой смоленской дороге.-майор Ив. Скрига 2-й, кавалер орденов св. Георгия 4 класса, св. Владимира 3 степени, бриллиантового знака св. Анны 2 класса и золотой сабли с надписью за храбрость. Имею также знак отличия беспорочной службы за XV лет).

Артикул второй

Девица Ланорман приговорена к расстрелу

Смеркалось. По разоренной виленской дороге отступали те, кого еще недавно именовали Великой Армией. Строй был сбит, смешались мундиры, смешались языки двунадесяти народов. Никто не соблюдал субординации. К чему? Знамена зачехлены, пушки брошены под Красным во время поспешной переправы через Днепр. Однако же еще торчат из солдатских ранцев витые канделябры и связки серебряных ложек, уцелевшие лошади идут под княжескими чепраками, а вместо шинелей кое-кто одет в дорогие шубы. Да это что! Ноябрь. А вот в сентябре, по выходе из Москвы, солдаты отправлялись в путь в золоченых экипажах. Обоз Великой Армии растянулся тогда на тридцать пять верст. Однако на смену удивительно теплой осени ударили казаки, а за ними и морозы. Великая Армия пришла в беспокойство, а после в уныние и затянула потуже ремни. Солдаты голодали, а лошади и вовсе дохли от бескормицы, и кавалерия мало-помалу спешилась. Пушки, лишенные конной тяги, сталкивались в придорожные канавы. Но по-прежнему тянулся за армией огромный обоз, влекомый сотнями лошадей. Несметные сокровища Москвы, столицы дикой Азии, теснились на подводах. Церковная утварь и фамильное серебро, золотые монеты и лисьи хвосты, тончайшая парча и даже украшения кремлевских стен - десятки и сотни пудов баснословной добычи... А лошади падали все чаще и чаще, мела метель, наседали казаки, и дороге в Европу не было видно конца. Колонны роптали, о дисциплине не было и речи, и те, что посмелее, бежали в лес, а кто оставался, затевали драки. Случалось, убивали офицеров. Тогда, чтобы хоть как-то поднять моральный дух армии, Наполеон, выступая из Дубровны, пошел пешком. Он приказал сжечь обозы с награбленным, а лошадей передать в артиллерию, дабы спасти оставшиеся пушки. Правда, приказ так и остался на бумаге. А тут еще стало известно, что Дунайская армия адмирала Чичагова вышла к Березине и тем самым отрезала отступающим дорогу в Европу. Стали всерьез поговаривать о возможном пленении Великой Армии во главе с императором и всеми его маршалами. (И еще рассказывали, будто атаман граф Платов обещал отдать свою дочь замуж за того, кто приведет ему живого Наполеона.- майор Ив. Скрига). А чтобы этого не случилось, Великая Армия должна была вновь стать подвижной и боеспособной. Наполеон воскликнул, что лучше будет есть руками, нежели русским достанется хотя бы одна вилка с его монограммой - и запылали подводы с добычей императора, а вслед за ними сгорел и весь обоз с награбленными сокровищами. Зрелище было ужасное - горели не только богатства, горела последняя память недавних побед... Но, как говорили знающие люди, сгорели только рухлядь да тряпки - меха, шелка и прочее. Главная же добыча - золото и драгоценности - были спрятаны надежными людьми в надежном месте. А будущей весной... Но как бы там ни было, а из Бобра император выступил без обременительного обоза. И впереди его ждала Березина. Широкая, лучшая в Европе дорога уже не вызывала восторгов. От самой Орши вдоль нее тянулся бесконечный сосновый лес. Чтобы хоть как-то согреться, солдаты на привалах поджигали деревья прямо на корню. Лес отступил от дороги, и на многие и многие версты тянулись теперь лишь обгорелые стволы, навевавшие невеселые мысли. Но старые солдаты живут, пока идут. И вот брела по разоренной дороге одна из отступавших колонн. Угрюмые ветераны шли, стараясь не смотреть по сторонам. А на ноги им наступали... Лошади, тащившие одинокий экипаж. Рыжеволосый маршал, прославленный храбрец, молча задернул занавеску, откинулся к стене и сделал вид, как будто задремал. Кроме маршала в карете находились еще двое: генерал Оливье, ведавший при штабе делами определенного свойства, и дама, в которой без труда можно было узнать витебскую знакомую сержанта Дюваля. Маршал молчал, молчали и его спутники. Ну, что касается генерала, то именно благодаря молчанию он и дослужился до высоких чинов. А вот дама, ехавшая вместе с ними,- та была не прочь побеседовать, однако не знала, с чего бы ей лучше начать. Оттого и получилось, что маршал заговорил первым. - Итак,- вдруг сказал он, едва приоткрыв веки,- мои гусары задерживают в лагере даму, которая именует себя девицей Ланорман. Девица Ланорман, как известно, является особой приближенной к императору. Так вы по-прежнему настаиваете, что все, сказанное вами, правда? - Нет, конечно,- с улыбкой ответила дама. - А почему? - Да потому, что я, во-первых, не девица, а вдова. А во-вторых, госпожа Ланорман старше меня лет на пятьдесят и примерно столько же безвыездно живет в Париже. Быть личной гадалкой императора, конечно, лестно, но... - Ваше имя? - Зовите меня просто: мадам. - Как вам угодно, Мадам. Мадам улыбнулась, достала из рукава шубы колоду карт и начала ловко их тасовать. - Тогда скажите, где вы были...- начал было маршал, однако Мадам перебила его: - Но это еще не все,- продолжала она, раскладывая карты.- Известно, что накануне похода девица Ланорман предсказала императору, будто его мудрость превратит бесконечные снега России в китайский шелк, в бриллианты Голконды и что зима застанет нас на Волге, покорный Александр пришлет послов из Тобольска, а богдыхан будет жаждать нашего покровительства... - Мадам... - Прошу вас, не перебивайте меня. Девица Ланорман обещала одно, а у меня же получается совсем другое.- Мадам провела ладонью по картам и сказала:Я вижу, что снежные пустыни окажутся губительней пустынь египетских... - Довольно! - не выдержал маршал.- У нас не балаган! Оливье, зачитайте! Генерал достал лист бумаги и развернул его. - Так, так... титулы... как всегда... а это не о вас... Ага! - Генерал откашлялся, мельком глянул на беспечное лицо Мадам и принялся читать:Задержанная шпионка, именующая себя девицей Ланорман, по законам военного времени, согласно... так, так... и, кроме того, обвиненная в распускании заведомо ложных слухов и вовлечении в необдуманные действия... приговаривается к расстрелу. Мадам, пожав плечами, ничего не ответила. Ее холеные руки в перстнях метали карты, и те послушно раскладывались у нее на коленях. Генерал вопросительно посмотрел на маршала. Тот нахмурился и спросил: - Послушайте, вы полька или русская? - Я француженка,- ответила Мадам, разглядывая карты. - Что вы говорите? - наигранно удивился генерал. - Да, француженка. И, смею вас уверить, весьма знатной фамилии. Видимо, благодаря этому отец мой и потерял голову на гильотине или, как вы говорите, под национальной бритвой. - А ваши братья воевали в Вандее и были заодно с Кадудалем,- подсказал ей генерал.- Однако довольно, я слышу подобные росказни от каждого второго шпиона. Скажите лучше, о чем шел разговор у костра, когда мои люди схватили вас? - Я говорила солдатам правду. - И какую именно? - Я говорила о том, что генерал Малле бежал из тюрьмы к с помощью парижского гарнизона провозгласил себя консулом французской республики. А император низложен. И Мадам посмотрела, какое же впечатление произведут ее слова. Однако маршал лишь устало улыбнулся и нехотя заметил: - Заговор продолжался всего лишь три часа, после чего Малле был расстрелян. Старые новости, Мадам. - Тогда послушайте еще. Русские перехватили в Несвиже сокровища Кремля. - Как в Несвиже? - удивился маршал. - Жемчуг, бриллианты,- пояснил Оливье. Мадам продолжала: - Армии адмирала Чичагова и графа Витгенштейна соединились у Березины и ждут злодея. Приметы злодея оглашены следующие: росту малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, волосы черные. Для вящей надежности ловить и приводить к адмиралу всех малорослых. Известные щедроты... - Довольно! - перебил ее маршал.- Генерал, а что там говорилось насчет колдовства? - Задержанная особа утверждает, будто в здешних местах объявилась Белая Дама. Появляется она обычно в метель, зазывает смехом, а после убивает ледяными вилами. Кое-кто уже видел ее, и солдаты отказываются ходить за дровами. Маршал пожал плечами, и генерал продолжал допрос: - Мадам, а что вы делали в Полоцке в ночь с 6 на 7 октября? - Полоцк, - задумчиво повторила Мадам.- А что это: город, селение? - Дерзость вам не поможет. У нас есть показания свидетелей, в коих сказано, что именно вы виновны в пожаре, в результате которого город перешел в руки неприятеля. Мадам молчала. Генерал хотел еще что-то спросить, но маршал остановил его жестом и сказал, обращаясь к Мадам: - Подумайте хорошенько. И вспомните не только пожар, но и тех, кто ему способствовал. В рядах Великой Армии. А мы с генералом пока прогуляемся по морозцу. И господа военные покинули карету. Оставшись одна, Мадам задумчиво подобрала губы и сложила карты в колоду. Маршал и генерал шли рядом с каретой и молчали. Проходившие мимо солдаты искоса поглядывали на них и нехотя, через одного, приветствовали. И вновь - по субординации - первым нарушил молчание маршал. - Никто не знает, что ждет нас завтра,- сказал он.- Мы должны немедля избавиться от груза. - Избавиться нетрудно. Трудно хорошо избавиться. - Что нам для этого нужно? - Мне нужно вдвое более того, чем я просил ранее. Десять лошадей. Маршал вздохнул, но возражать не стал. - И еще, - сказал Оливье, - нужно избавиться от женщины. Солдаты верят, что она колдунья. А может, и сама Белая Дама. - Избавиться от Белой Дамы? - спросил маршал. Оливье промолчал. Он знал, что маршал рассуждает сам с собой, и не стал вмешиваться в чужой разговор. - А нужно ли это нашим солдатам? - вновь сам у себя спросил маршал, подумал и сказал: - Генерал, мне кажется, что вы хотите расстрелять красивую легенду. Пусть Белая Дама будет свободной, пусть бродит по лесу... и пугает наших дезертиров. - Она шпионка и приговорена к расстрелу! - Оливье не выдержал и даже повысил голос, что с ним случалось крайне редко. Маршал с удивлением посмотрел на генерала и сказал: - Прежде всего, она женщина, а я воюю с мужчинами. - Простите, но у меня есть неопровержимые доказательства причастности задержанной к пожару в Полоцке. Когда в расположении дивизии Леграна вспыхнули бараки... - Ну хорошо, я подумаю,- нахмурился маршал. И опять наступило молчание. Но что это? Звонко застучали подковы по замерзшей грязи, кто-то насвистывал бодрую песенку. Маршал и генерал обернулись - по другую сторону колонны, обгоняя и не замечая их, проехал сержант Дюваль. Солдаты, которых обгонял гусар, смотрели на него кто с завистью, а кто и с неприязнью. Рыжеволосый маршал улыбнулся и грустно сказал: - Ну вот, наконец-то я вижу человека, не потерявшего бодрость духа. - Это сержант Дюваль,- хмуро пояснил Оливье, явно недовольный увиденным. Известен своей храбростью и, к сожалению, простотой. Если вы помните... - Да,- согласился маршал и на некоторое время задумался. - Но завтра утром, Оливье, мне понадобится именно Такой человек. И десять лошадей... Нет, пять достаточно. Генерал пожал плечами и сказал: - Как вам будет угодно. А тем временем на одном из ближайших холмов показались казаки. Колонна взяла ружья на курок, а бородачи разъезжали на виду у отступавших и кричали им что-то обидное. У одного из казаков на пику был поддет жареный поросенок. Голодная колонна сбилась с шага, солдаты в смущении отворачивались и вспоминали приказ: "Из строя не выходить!" Ведь сколько уж горячих голов было порублено в сугробах! Заметив казаков, Дюваль, не переставая насвистывать, ослабил поводья, и лошадь сама свернула с дороги, к казакам. - За мной! - воскликнул сержант.- Проучим мохнатых варваров! - и поскакал к холму. Ветераны отвернулись. А казаки, не переставая зубоскалить, начали поспешно отступать к лесу. Дюваль мчался за ними по снежной целине. - Ваша светлость,- сказал Оливье,- если сержанту наскучила жизнь, то это его дело. Но ведь он загубит и лошадь! - Оставьте, Оливье,- поморщился маршал. Казаки же тем временем скрылись за холмом. Сержант остановился и посмотрел по сторонам - он был совсем один, никто за ним не последовал. Снег на вершине холма был притоптан казачьими лошадьми, да еще неподалеку валялся оставленный азиатами поросенок. Сержант посмотрел туда, где скрылись казаки, и крикнул: - Гринка! - подождал немного и снова: - Гринка! Никто не отозвался. Тогда сержант подхватил поросенка за ногу и повернул к дороге. Когда он подъехал к колонне, смущенные солдаты старались не смотреть на Дюваля. А тот, воскликнув: - Сокровища Кремля! - подбросил над строем поросенка. Жерди голодных рук потянулись к добыче, и поросенок тут же бесследно исчез. Сержант пришпорил лошадь и поскакал дальше. - Дюваль! - окликнули гусара.- Его светлость желает видеть тебя! Сержант не заставил повторять дважды - он резко развернулся и направил лошадь прямо на колонну, та расступилась. Дюваль пересек дорогу, подъехал к карете, спешился и отдал честь поджидавшему маршалу. На генерала сержант даже не глянул. Маршал потрепал сержанта по плечу, прицепил ему на грудь медаль и отвернулся. Сержант, замявшись, вернулся в седло и тронул лошадь. Когда он отъехал, Оливье наклонился к маршалу и тихо сказал: - Ваша светлость, казаки хотели заманить его в ловушку, какая ж тут храбрость... Но маршал не пожелал отвечать генералу, а развернулся и пошел к карете. Мадам, наблюдавшая за происходившим через окно, с улыбкой встретила его: - Я вижу, жив еще задорный галльский дух! - Да, конечно,- сухо ответил маршал, уселся поудобнее и вновь как будто задремал. Тогда Мадам повернулась к Оливье. - Генерал, - любезно сказала она, - а что будет со мной? Оливье растерялся, не зная, что и ответить. Тогда ответил маршал: - Мы не воюем с дамами,- сказал он, не открывая глаз. - Так я свободна? - осторожно спросила Мадам. - Н-не совсем. Вы поедете с нами. Конечно, не в этой карете... но ваша безопасность будет обеспечена. - Я. одинокая вдова,- тут голос у Мадам впервые дрогнул.- Я думала, что все уже позади, что мне наконец поверят, но... - Так сидели бы дома! - отрезал генерал и отвернулся. А маршал Франции... Пройдет еще три года, и он, не расстрелявший женщину, сам будет приговорен к расстрелу за верность присяге и своему императору. Его выведут на площадь Обсерватории, там он раздаст милостыню, а после скомандует своим бывшим солдатам: "Пли!"

Артикул третий

Сержанту доверяют государственную тайну

Весело светило утреннее солнце. Бравый сержант неторопливо ехал рядом с пехотной колонной. Из-под небрежно расстегнутого доломана как бы невзначай сверкала медаль. Проходившие мимо солдаты почтительно перешептывались, глядя на награду. Отличиться в славной баталии немудрено, а вот поди прославься в отступлении! Такая слава почетней вдвойне... Однако же сержант был мрачен, медаль не согревала душу. С чем возвращался он из похода? С едва затянувшейся раной и разбитой надеждой. За день до генерального сражения Дюваль был ранен картечью при взятии Шевардинского редута, лишился лошади, а после почитай два месяца провалялся в лазарете Полоцкого монастыря. Поначалу раненых обещали отправить в Смоленск, а затем далее, во Францию. Потом... Сержант лежал в просторной келье, смотрел на образа неведомых святых и думал о всяком. Сначала он думал о том, что будет делать, вернувшись в родной Бордо. Потом он живо представлял себе, сколько же будет радости у тех, кто доживет, когда их отправят в Смоленск. Потом, устав мечтать, он просто смотрел на голую серую стену и очень жалел, что не умеет рисовать. Ведь если б умел, так взял бы уголь и нарисовал матушку, дом, виноградник и, наверное, ту, которую еще не встретил. Потом... Семнадцатого сентября из окон монастыря увидели, как неподалеку, по старой смоленской дороге, потянулись на запад первые отступающие полки Великой Армии. Колонны проходили мимо, они возвращались на родину, они пока что были целы и невредимы, о раненых никто не вспоминал. Тогда все те из забытых, у кого достало хоть немного сил, выползали на дорогу и умоляли забрать их с собой. Однако никто не хотел потесниться в повозке. Раненые плакали, кричали, умоляли, ругались. А некоторые, и среди них Дюваль, просто молчали. Армия проходила мимо, раненые оставались. Донесли императору, и был оглашен приказ, чтоб в каждую повозку брали по одному раненому. Раненых брали, но при первой же возможности от них избавлялись. Вот так и сержант вновь оказался на обочине, не проехав во Францию и десяти верст. Повязки у него ослабли, рана открылась и начала кровоточить. Темнело, сержант лежал ничком, слышал, как скрипели неподалеку колеса, и думал о том, что хорошо бы написать домой, чтоб не ждали... И вдруг он услышал знакомый голос. Это Мари звала его! Та самая Мари, что с ясными глазами и белой челкой, тонконогая, гнедая в подпалинах, ходившая под ядрами без всяких шенкелей. И точно: колонна продолжала ползти на запад, и только одна повозка остановилась - оттого, что в нее была впряжена Мари. Лошадь стояла у обочины, смотрела на сержанта добрыми и преданными глазами и тихо звала хозяина. Сидевшая на облучке женщина в офицерской шинели бросила поводья, чертыхнулась, сошла на землю и, низко наклонившись, посмотрела на лежавшего. Глаза у этой женщины были неравнодушные, и, наверное, поэтому она показалась ему красивой. А еще сержант подумал, что именно такую незнакомку он хотел нарисовать углем на серой стене заброшенной кельи. Сержанту стало стыдно за себя, небритого и жалкого. Чтобы хоть как-то скрасить впечатление, он приподнялся на локте, через силу улыбнулся и сказал: - Добрый вечер,- а потом добавил: - Ну до чего вы сегодня очаровательны! - Да? - нахмурилась женщина.- А что вы здесь делаете? - Я жду вас. - Вы ранены? - Слегка. И тут Мари вновь подала голос. Женщина обернулась к лошади. - Не удивляйтесь,- сказал сержант.- Мы знакомы с ней вот уже шесть лет. Скажите, где вы нашли ее? Женщина на некоторое время задумалась, а потом сказала: - Ну, в таком случае потрудитесь подняться. И женщина, ее звали Люлю, помогла сержанту забраться в повозку. А потом перевязала ему рану. А в воскресенье сержант Шарль Дюваль и маркитантка Люсьен Варле поженились. Полковой капеллан обвенчал их в наполовину сгоревшем православном храме. Наверное, это было немножко неправильно, но зато очень красиво: поднимешь голову - и в проломе купола видишь звезды. Такие же яркие и далекие, как в родном. Бордо. Если, конечно, не изменяет память. Но ничего, он вспомнит! Кончится поход, старый сержант получит отставку, и они вернутся домой. Матушка благословит их, и они будут жить в мире и согласии. Там, где не бросают раненых. А император наберет себе новых, молодых солдат. И уж с ними-то он наверняка дойдет до Индии. Но это будет потом, а пока сержант и маркитантка ехали во Францию в любви и согласии. Одиннадцать дней. И одиннадцать вечеров сержант выпрягал Мари из повозки и ездил за провиантом. Но с каждым разом делать это становилось все труднее и труднее, ибо, усаживаясь за карты, сержант выигрывал все, что было поставлено на кон. Так что каждый вечер ему приходилось искать новых партнеров. Так было и в одиннадцатый вечер. Выиграв полтора десятка яиц, кролика и полштофа вина, сержант вернулся к себе... И увидел, что Люлю убита, а повозка разграблена. Никто не знал, когда и кем это было сделано, и тем не менее сержант вызвал на дуэль всех, кто был в ту ночь на бивуаке. Не теряя выдержки, он говорил им самые обидные слова... Никто не принял вызова. Тогда сержант ушел из колонны и вскоре прибился к подошедшей с севера 31-й бригаде легкой кавалерии генерала Делебра. В карты Дюваль уже не садился, а потому изрядно голодал, но лошадь его по-прежнему была в холе, однако никто не смел и думать пустить его в общий котел. А еще, невзирая на мороз, Дюваль не позволял себе нарушать форму одежды, брился по два раза на день и, отнюдь не бравируя этим, искал смерти. В бою. Но смерть не была к нему благосклонна, и сержант получил медаль. А вот теперь он ехал, возможно, за второй медалью - не успел Дюваль проснуться, как прибежавший посыльный сообщил, что сержант вызывается к маршалу. И когда Дюваль вошел в штаб,- просторную крестьянскую, избу, из которой вынесли все, кроме стен,- то он увидел там уже знакомого нам генерала Оливье. Генерал сидел за импровизированным столом - дверцей кареты, уложенной на козлы для пилки дров. Генерал изучал карту, но, увидев Дюваля, тут же поднялся и пошел ему навстречу. - О мой храбрый друг! - воскликнул он любезно. - Ладно тебе, Оливье, - отмахнулся сержант. - Ведь ты давно уже не новобранец, а я не эскадронный командир. - Да-да, ты прав, - вздохнул генерал. - Увы, но юность невозвратна! - Тут он увлек сержанта к окну и продолжал: - А ты все такой же, Шарль! Храбрейший из храбрых растроган твоим поступком. Ведь этот поросенок сколько в нем благородства! Какая щедрость в столь тяжкий час, когда даже маршалы вынуждены есть конину! Шарль, хочешь водки? Настоящей русской водки. Клянусь, нигде в армии ты не сыщешь и капли... Сержант молча отказался. Присев на подоконник, он терпеливо ждал, когда же генерал заговорит о деле. Но генерал не спешил. Он насупился и сказал: . - Я наслышан о вашем несчастии, сержант. - Ты? Знаешь?! - Сержант прекрасно понимал, что Оливье ему не собеседник, и в то же время... - Ну ладно, к делу! - веско сказал генерал.- Ведь я пригласил тебя для важного, - тут он поднял длинный и холеный указательный палец, - для важного и секретного разговора! Для пущей значимости Оливье оглянулся по сторонам - нет ли поблизости кого постороннего. Посторонних не было, и генерал продолжал: - Я не забыл нашей прежней дружбы, клянусь! Когда ты вчера нарушил приказ и вышел из строя, я заступился за тебя, и вот результат! - И генерал тронул медаль на груди сержанта. - Спасибо! - сухо ответил сержант. Он был послушным сыном, и по совету матушки был вежлив со всеми без исключения. - Шарль! - Генерал перешел на доверительный полушепот: - Тебе поручается доставить одну из карет маршала лично императору. Лично, а? Сержант пожал плечами: приказ есть приказ, кто их обсуждает? А генерал добавил: - И Маленький Капрал восстановит тебя в прежнем звании. Сержант помолчал, а потом - он сам того не ожидал - вдруг спросил: - А кто же восстановит мою честь?! - Да, печальная вышла история, - и генерал сочувственно вздохнул. - Но мне кажется, что лишь только ты справишься с сегодняшним поручением, как все это останется далеко позади... Ты слышишь меня? Сержант не ответил. Он пристально смотрел на Оливье и не улыбался. Оливье отвел глаза, откашлялся... и вдруг спохватился... - Ну-ка, глянем по местности! Сержант не спорил, они подошли к столу, и генерал заскользил пальцем по карте. - Вот здесь пройдешь казачьи пикеты,- начал рассказывать он. - Местность просматривается плохо; холмы, кустарник. Потом двадцать верст лесом. А вот здесь, в Пышачах, ставка императора. И, главное, чем я хочу тебя обрадовать, ты совсем не встретишь партизан. - И это почему же? - Все дело в том, что Россия осталась позади и мы вступили в коронные польские земли, лишь недавно захваченные Москвой. Так что здешние жители принимают нас как освободителей. - Да? Ну а Белая Дама? Генерал снисходительно улыбнулся и сказал: - Неужели и ты веришь в эти досужие россказни? Белая Дама не более чем плод воображения законченных трусов. Но вот что я тебе скажу: избегай героев Великой Армии! Вот их-то и нужно действительно опасаться. Но это не беда, под твое начало я передаю храбрейших кавалеристов. Пойдем, я познакомлю тебя с ними. Дюваль просветлел и впервые за много лет с улыбкой посмотрел на Оливье. Нет, он не думал, что старый знакомый желает ему добра; просто он лишний раз убедился в том, что когда доходит до настоящего дела, то забывают про личную неприязнь и поручают достойному... Ну а Оливье - тот расценил радость Дюваля по-своему и, усмехнувшись, подтолкнул солдата к выходу. Сержанту неймется кровью смыть былой позор - что ж, пусть его! Когда же они вышли во двор, то увидели, что у самого крыльца стоит маршальская карета с наскоро закрашенными вензелями. - Эта? - спросил Дювалье. - Нет-нет! - поспешно отмахнулся Оливье.- Эта так, на дрова. Твоя карета за углом. Сам понимаешь, груз секретный, и не ставить же его на виду у всех. За углом дома действительно стояла еще одна карета. Была она вся черная, без окон, запряженная парой вороных. Сидевший на козлах кучер-солдат с опаской поглядывал на выстроившихся неподалеку от него пятерых кавалеристов. Но, вместо обещанных генералом героев, Дюваль увидел пятерых молодцов, сильно смахивавших на мародеров. Сержант озабоченно покачал головой, но генерала вид отряда, казалось, вовсе не смутил. - Цвет Великой Армии,- сказал он доверительно.- Не веришь? А я считаю, что только герои смогли уберечь лошадей в этом ужасном походе. Дюваль с сомнением посмотрел на вверенных ему солдат: кто в чем и кто откуда, один даже в мундире мамелюка и в чалме. Ну что за напасть! Ведь когда генерал отдавал ему поручение, Дюваль подумал, что во главе пусть маленького, но надежного отряда он сможет многое. Сказать по чести, он уже живо представил, как в лесу их непременно настигнут казаки, будет жаркое дело, погоня, стрельба. Пуля косит мгновенно, а голод - неделями, и это значит, что пуля куда предпочтительней. Ну а теперь? На что способен этот сброд?! Да они разбегутся при первом же выстреле... Сержант обернулся к Оливье и мрачно спросил: - А что, французов в армии не нашлось? Генерал вздохнул. - Понимаешь ли, Шарль... Наши союзники тоже храбрые и верные ребята. А Францию будешь представлять ты, мой друг. С такими молодцами, - Оливье широким жестом окинул отряд,- не боязно выступать и в понедельник. Сержант пожал плечами, он не верил в приметы. Да и не только в приметы. С возрастом вообще во многое перестаешь верить: сначала в победу, потом в перемирие, а после в отставку. А когда кто-то из твоих же товарищей убивает твою любимую женщину... Тогда хочется поверить даже в то, что генерал Оливье говорит чистую правду. И тем не менее сержант еще раз посмотрел на карету, на солдат. Отрешенный вид мамелюка вновь смутил его. - Слушай, а они понимают по-французски? - Несомненно,- заверил Оливье. Дюваль с подозрением посмотрел на генерала. Тот улыбнулся, но это только усилило подозрение Дюваля. Вне всякого сомнения, что этот прохвост опять что-то задумал. Убить сержанта? Вряд ли. Унизить? Вполне возможно. Вот он стоит, сверкает эполетами и ждет отказа - дело ведь безнадежное, и это совершенно ясно. Он ждет, когда же сержант не выдержит и сошлется на незнание языка, нездоровье, истертые подковы Мари и мало ли на что еще... - Не торопись, еще не поздно передумать,- вкрадчиво сказал Оливье. Сержант не ответил. Он просто сел в седло и подъехал к отряду. Пусть будет что будет. Тем более после того, что уже было. Солдаты выжидающе смотрели на сержанта. На их лицах не угадывалось даже малейшего намека на рвение по службе. И все же... - Приятно оказаться во главе таких молодцов, каких я вижу перед собой! бодро начал Дюваль.- Тем более, что нам предстоит сущий пустяк: пройти неприятельские пикеты, потом верст двадцать лесом, и мы в ставке. Пустяк, не так ли? Солдаты молчали. Сержант оглянулся на Оливье, вздохнул и спросил. - Кто понимает по-французски? Никто не ответил. Сержант беззвучно выругался и обернулся к генералу. - Все в порядке, Оливье, мы выступаем. Генерал напутственно помахал рукой и ушел в избу. - Ну вот что, молодцы, хватит шутить,- невозмутимо продолжал сержант, обращаясь к солдатам. - Я понимаю, вы не хотите разговаривать с генералом. Генералы в эту зиму не в чести. Но причем здесь сержант?! Мы с вами тянем одну лямку. Давайте лучше знакомиться. Меня зовут Шарль. Шарль Дюваль,тут он для наглядности ударил себя кулаком в грудь.- А тебя как? - и указал на малыша с живыми черными глазами. . Солдат оказался смышленным и охотно ответил: - Чико, синьор, Чико! Напполи. Волкано. Везувио! - И для пущей понятности солдат раздул щеки и зарычал, пытаясь воспроизвести рокот пламени, а после добавил: - Огон! Сержант согласно кивнул, прекрасно понимая, что над ним насмехаются. Ну что ж, любезность за любезность! Обернувшись ко второму солдату, испанцу по лицу и по мундиру, Дюваль сказал: -. А вот тебя я уже видел. В тот день, когда мы ворвались в Сарагосу, ты упал на колени и крикнул... - Неправда! - воскликнул испанец.- Я родом из-под Бургоса! Приятели солдата засмеялись: ведь он заговорил на вполне сносном французском. Отсмеявшись, солдаты смутились, ожидая, как же поведет себя их новый командир. Однако сержант сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и даже более того - он сказал: - Прошу прощения, я обознался... - Меня зовут Хосе, - подсказал испанец. - Прошу прощения, Хосе. Испанцы - храбрые ребята, я был там дважды ранен. Зато...- он повернулся к третьему солдату, - зато как нас встречала Вена! - Сержант и не подумал скрывать своего пренебрежения.- Столики с вином стояли прямо ни улицах, женщины дарили нам цветы. Не так ли, Франц? - Франц, Франц,- согласно закивал добродушный толстяк, достал флейту и заиграл грустный мотивчик. Австриец нещадно фальшивил, однако мелодия была настолько минорной, что сержанту уже не хотелось говорить что-либо обидное. Он отвернулся... И увидел худощавого драгуна с пшеничными усами. - Курт, - представился драгун и добавил: - Брандербург. Сержант кивнул. - Сайд, господин,- сказал мамелюк. Дюваль нахмурился. Тогда, в битве у Пирамид, армия египтян была рассеяна, и всем казалось, что еще неделя, и генерал Бонапарт двинется дальше, в сказочно богатую Индию. Однако очень скоро Дюваль каким-то чудом оказался в том малом числе счастливчиков, которым удалось уйти из восставшего Каира и даже вернуться во Францию. Дюваль вздохнул, отвернулся - и заметил кучера, притихшего на козлах. Тщедушный и веснушчатый, он живо напомнил детство, мальчишку с соседней улицы, сына рыбной торговки. Сержант невольно улыбнулся и сказал: - Ну а ты, приятель, лишь по мундиру не француз. - Я родом из Женевы, сержант, - виновато ответил кучер.- Мой папа, аптекарь, нарек меня Распаром в честь дедушки, тоже аптекаря. Ну что ж, знакомство состоялось, пора приниматься за дело. Сержант откашлялся и заговорил не очень складно, но достаточно веско: - Итак, повторяю еще раз: кто вместе со мной доставит эту черную карету в ставку императора, тот будет отпущен в отставку. Слово чести! - Дюваль посмотрел на постные лица солдат и на всякий случай добавил: - Есть такое слово. - А зачем нам отставка? - удивился Чико. - Вас отпустят домой. И, может быть, даже наградят вот такими медалями... -- Отпустят домой! - не унимался Чико.- Но мы и так идем туда. Зачем же нам рисковать и покидать колонну? Дюваль вздохнул, понимая, что без обмана здесь не обойтись, нахмурился и мрачно сказал: -_ Вы. хотите домой, я вас понимаю. Однако генералом сказано, что тот, кто не пойдет со мной, останется здесь навсегда. Вот прямо у этой стены,- и он указал на бревенчатый сруб овина.- Нас расстреляют как дезертиров. И в это время за спинами солдат послышались голоса. Все дружно обернулись и увидели, что у крыльца штабной избы, рядом с каретой маршала, замаскированной под возок, Оливье отдавал какие-то приказания полувзводу солдат в синих шинелях и высоких медвежьих шапках. В руках у солдат поблескивали ружья. Проклятая гвардия!.. - Мы, кажется, замешкались,- сказал сержант.- Как бы не вышло ошибки. Солдаты подобрались в седлах, забренчали уздечками. - Вот это другой разговор,- Дюваль тронул поводья, выхватил из ножен саблю и, махнув ею в сторону леса, не без насмешки воскликнул: - Вперед, верные сыны Франции! И отряд съехал в сугроб, начинавшийся сразу же за дворовыми постройками.

Артикул четвертый

Сержант теряет армию

И вот уже давно скрылась из виду дорога. По снежной целине двигался маленький отряд: впереди карета, за нею Дюваль, а позади солдаты. Неплохая компания, черт подери! Не ропщут, не жмутся к сержанту и не донимают, а скоро ли привал. Так что вполне возможно, что с такими молодцами он и впрямь... Однако нет на войне ничего опаснее иллюзий. Кругом казаки и партизаны - сержант не верил Оливье и не сомневался, что партизаны еще явятся, и к тому же в достаточном числе. А шестеро солдат... Сержант умрет за Францию, за императора, ну а солдаты... Уж он-то видел, как набирали союзных рекрутов, как строптивых неделями держали в ножных кандалах. Так что нечего витать в облаках, а нужно приготовиться к худшему и надеяться лишь на то, что они не разбегутся за двадцать предстоящих верст. Но если все - тьфу, тьфу! - закончится благополучно, он будет хлопотать за них как только сможет, ведь, как-никак, он обещал и даже слово чести дал. Сержант еще раз оглянулся... Ну а солдаты о сержанте вовсе не думали; солдаты думали - и говорили только о черной карете. В ней чувствовалась тайна, а тайна всегда привлекательна. Когда над ней ломаешь голову, то напрочь забываешь о собственных страхах. Не нужно гадать, вернешься ли домой и близко ли казаки, не ожидаешь пулю в спину, не... Куда способней сбиться поближе друг к другу и наперебой судачить о содержимом кареты, перемежая беседу немудрящей солдатской иронией. Вот почему Курт огладил усы и важно сказал: - Сокровища Кремля, господа. Золото, бриллианты. И, конечно, турецкий табак... - Золото, тут я согласен,- поддержал его Франц.- Хотя... будь я императором, так приказал бы подбросить в карету полбочонка икры. - Да, неплохо,- согласился Хосе, поежился от холода и добавил: -А еще соболиную шубу! Заячью шапку... - Нет, - покачал головой Сайд.- Теплей всего песок моей пустыни. - Не спорьте, господа,- печально улыбнулся Чико. - Вы все неправы. В карете женщина. Однако никто не оценил его шутку, все пожали плечами. Неаполитанец повторил: - В карете женщина. Я говорю совершенно серьезно. Солдаты с недоумением посмотрели на Чико. Тот некоторое время молчал, потом вполголоса сказал: - Вы посмотрите под ноги. Все посмотрели, но ничего такого не увидели. - Следы! - настаивал Чико.- Вы видите, какие они?! Ну что ж, следы как следы. Следы упряжных, Мари и кареты. А больше ничего. Сайд наигранно важно сказал: - Женщина здесь не ходил. Солдаты дружно рассмеялись, но Чико только презрительно покачал головой, а потом объяснил, как объясняют бестолковым подмастерьям: - Карета почти не проваливается в снег. Она пустая! Все еще раз посмотрели на следы, и теперь уже никто не стал перечить неаполитанцу. А тот продолжал: - А раз карета пустая, значит, в ней женщина. И не просто женщина... А Белая Дама! И опять все промолчали. О Белой Даме не любили разговаривать, так уж оно повелось. А ветер гнал в лицо поземку. И черная карета, усыпанная белым снегом, резво катилась по бездорожью. Некоторое время все молчали, а потом Курт мрачно сказал: - Зря ты об этом сказал. Нам и без того не слишком весело. - Ха! - нервно рассмеялся Хосе.- Да кто б это ее поймал да еще засадил под замок?! Сержант, что ли? Или тот генерал? - Белая Женщина не станет сидеть в черной карете, - задумчиво сказал мамелюк. - Она б давно уже вышла оттуда и увела нас с собою. Нам бы стало тепло... И он замолчал, а больше уже никто не хотел говорить. Лошади сами собой пошли еще медленней и медленней. Когда солдаты отстали шагов на сорок, сержант не выдержал: он приказал кучеру остановиться, а сам вернулся к отряду, строго - по одному рассмотрел подчиненных, а потом сказал: - Я долго слушал вашу болтовню, она мне надоела. Нам нужно спешить, кругом казаки, а вы едва плететесь. Куда это годится?! - Никуда, - ответил Чико. - Но, сержант... Должны ж мы знать, за что умираем, - и солдат красноречиво посмотрел на карету. Вместо ответа сержант рассмеялся. Нет, ему было отнюдь не смешно, он просто выигрывал время, собираясь с мыслями. Собравшись, он сразу стал серьезным и сказал: - Не беспокойтесь, в карете ценные бумаги и секретный архив. За мной! - И с этими словами сержант круто развернул Мари. Отряд прибавил шагу, солдаты удовлетворенно молчали, и все же нет-нет да и поглядывали на карету. Однако окон в карете не было, и оставалось только гадать, кто же прав - сержант или Чико... А еще лучше, если правым окажется Курт. Драгун своими глазами видел, как в Кремле грузили на подводу крест с колокольни Большого Ивана; чистое русское золото, сорок пудов! Один лишь сержант держался еще одного, четвертого мнения. Чем дальше, тем больше он уверялся в том, что в карете обман, а точнее пустота, ничего. А что? Негодяй Оливье способен и не на такое... Ну и пусть! Сержант обещал, и он доставит карету куда приказано. И там, в толпе дежурных генералов, сержант широким жестом распахнет дверцу проклятой кареты, а там - ничего! Дюваля спросят: "Чья эта глупая шутка?!" А он ответит, уж он-то ответит! Он все припомнит, он не забудет ничего! Однако был ли прав сержант, считая карету пустой, мы пока что не знаем. А вот зато кучер Гаспар, дождавшись, когда сержант успокоится и заведет с солдатами беседу о фураже и командирах, отложил вожжи, обернулся, приоткрыл небольшую отдушину в передней стенке кареты, внимательно послушал... и вновь взялся за вожжи. Но что услышал Гаспар, осталось тайной. И если бы даже солдаты взялись его пытать, они все равно ничего не дознались бы: аптекари - крепкий народ. Со смертью они, как правило, накоротке, так что поди такого запугай! И потому, кто знает, быть может, не зря... Как грянул выстрел! Гаспар испуганно вскочил, осмотрелся - нет никого. И снова выстрел! - Казаки! - закричал Гаспар и схватился за вожжи... Но, заслышав за собою смех, немного успокоился и еще раз посмотрел по сторонам. ...Так вот оно что! Страх его был напрасен - это деревья трещали от мороза. Дорога делала крутой поворот и уходила в лес. Лес был густой, еловые ветви сгибались под снегом и нависали над самыми головами. В таком густом лесу запросто можно за каждым деревом поставить по партизану, и ты ничего не заметишь. А если заметишь и крикнешь, то крик твой вмиг заблудится в непроходимой чаще. Солдатам было явно не по себе, и лошади, чувствуя это, прибавили шагу. Один сержант не унывал. - Еще немного, и мы в ставке,- бодро сказал он и встал в стременах.Веселее, ребята, мы никого не встретим; в такой мороз даже Белая Дама сидит на печи! Да только никто ему не ответил. Один лишь отставший Сайд поежился на ветру и повторил: - Мы никого не встретим. Никого! - и с грустью вздохнул. Однако лес вскоре стал понемногу редеть, и Франц, покосившись на сержанта, вновь достал флейту, отер ее рукавом... Как вдруг впереди послышался хриплый и злобный собачий лай. - Деревня! - воскликнул Дюваль.- Прибавьте шагу, мы едем -домой! Солдаты оживились. А сержант, как в добрые старые годы,- сержант откинул голову, расправив грудь, и закричал некогда привычные, а теперь давно уже чужие обер-офицерские команды: - Мундштучь! Садись! Фланкеры! Осмотреть пистолеты! Сабли вон! По три налево заезжай! Рысью! Арш! И, не выдержав, выхватил саблю и выкрикнул здравицу в честь императора. Солдаты подхватили. Отряд подтянулся, пошел на рысях - и через полсотни шагов за поворотом открылась деревня. Деревня была маленькая, дворов на двадцать, стоявших по обе стороны узкой и кривой улицы. С распахнутыми воротами на белом конце, высоким крестом и белой березой. А если не спешить и присмотреться, то вдалеке, на кургане, можно было увидеть кладбище, а еще дальше, почти у горизонта, ветряк. В самой же деревне, достаточно бедной даже по местным понятиям, не было видно ни души. Вот разве что... Из-под ближайшей подворотни выскочил кудлатый карнаухий пес, хотел было облаять незваных гостей, да оробел, трусливо поджал хвост и бросился обратно. Дюваль посмотрел на солдат, на деревню... и от расстройства даже присвистнул. Еще бы: нищая деревня имела тем не менее чистый и опрятный вид. Совсем не такою она должна была выглядеть, пройди через нее отступающая армия. - А где наш славный император? - с притворной скромностью поинтересовался Чико. - Император сражается,- уклончиво ответил Дюваль, достал карту и стал сверяться по местности. Так, шестнадцать домов, дорога, справа лес, там мельница, река; все правильно. Только вот армии нет. Сержант посмотрел на солдат-те выжидающе молчали. Сержант посмотрел на солнце, повертел карту и так и сяк, нахмурился... и мрачно сказал: - Мы отклонились к югу, ошиблись на два лье. Но ничего, отдохнем и двинемся дальше,- и с этими словами он первым тронул лошадь дальше. Нет-нет, ни в коем случае нельзя признаваться, что карта здесь ни при чем. Ведь самое страшное из всего, что можно услышать на войне, так это истошный крик: "Нас предали!" А потому, въезжая в деревню, сержант сказал: - Занимайте двор побогаче, задайте корму лошадям. А к вечеру я приведу вас в ставку. Солдаты двинулись дальше, и шагов через сорок свернули к самому большому дому, крытому, к тому же, самой свежей соломой. Сержант же, остановившись посреди улицы, вновь принялся изучать карту. Однако сомнения быть не могло - он не ошибся и привел отряд в те самые Пышачи, в которых, по словам Оливье, должна быть ставка императора. Одно из двух: или же Оливье ошибся, или... Нет, скорее первое, ведь генерал вовек не разбирался в картах - ни в своих, ни в чужих. Успокоив себя, Дюваль еще раз сверился по карте - излучина реки, сосновый лес, ветряк... И только тут сержант заметил, что крылья мельницы как-то неестественно развернуты на северо-запад, туда, где, судя по карте... Да, несомненно, ветряк указывал на переправу через Бе... Березину. Дюваль нахмурился. Он понимал, что вряд ли этот знак предназначен ему, сержанту вражеской армии. А если так, то самое время ждать неприятностей. Дюваль поспешно спрятал карту, осмотрелся... И увидел, как из крайней избы вышел старик; из-за спины у него выглядывала девочка. Старик был без шапки и в драном кожухе. Он стоял и ждал, склонив голову набок. Дюваль ничего не подумал - мыслей в голове не было, была одна лишь растерянность, - а просто спешился и подошел к старику. У старика была подвязана щека, говорить ему было трудно, но и молчать он не хотел. Старик сказал что-то злое и обидное, не дождался ответа и опять повторил. Сержант улыбнулся - уж очень смешно было слушать чужую речь, знать, что от этих непонятных слов, возможно, зависит твоя жизнь, и все равно ровным счетом ничего не соображать. Старик обиделся и заговорил быстро и рассерженно, повторяя через слово "игорка, игорка". Когда же старик замолчал и взялся ладонью за подвязанную щеку - зубы, видно, болели,- сержант еще раз улыбнулся и повторил: - Игорка. Старик удивился, оглянулся на девочку, вновь посмотрел на сержанта - на сей раз не столько со злом, сколько с ожиданием: может, еще чего скажет? Однако сержант не знал по-русски ни слова, а потому, чтоб не молчать, заговорил по-французски: - Добрый вечер, месье. Поверьте, я не желаю вам ничего дурного. Я солдат и воюю только с солдатами. Сержант думал, что старик ничего не поймет, но, возможно, поверит интонации - ведь сержант говорил как можно приветливей. На старика, однако, слова сержанта не произвели желаемого впечатления. Напротив, он вновь со злом заговорил, перемежая свою речь знакомым словом "игорка", а потом, указывая рукой за спину сержанта, выкрикнул что-то совсем обидное и замолчал. Сержант оглянулся - его солдаты хозяйничали в соседнем дворе. Ну, тут он понял и без переводчика. - В это трудно поверить, месье, но мы не мародеры. Тяготы войны! Однако мы готовы заплатить вам за фураж.- И сержант с готовностью протянул старику пачку, русских ассигнаций Старик возмущенно замахал руками. - Я вас прошу,- настаивал сержант.- Будьте любезны! - Игорка!.. Сержант пожал плечами и пошел к своим солдатам. (И вновь я осмелюсь отвлечь читателя. В бытность свою в Москве, французы на Преображенском кладбище поставили типографию для печатания фальшивых российских ассигнаций и выпустили их несметное число. Вот отчего столь щедр наш бравый сержант.- майор Ив. Скрига). Солдаты же тем временем вкатили карету в хлев, а сами, раздобыв где-то залежалое сено, кормили им голодных лошадей. Гаспар дождался, когда последний солдат выйдет из хлева, и торопливо закрылся там изнутри. Задавая корм лошадям, солдаты старались не смотреть один на другого. От их недавней бодрости не осталось и следа. Они ушли от маршала и не нашли императора, кругом одни сугробы и рыщут казаки, сержант божится, что он ошибся на два лье - а правда ли это? Кто в нынешнюю осень поверит командиру, пусть даже если этот командир почти такой же солдат, как и ты?! Солдаты молчали, пока... - Вы как хотите, но я устал,- первым нарушил молчание Франц. - Я голоден и в то же время сыт по горло. - И что ты предлагаешь? - спросил вечно хмурый Хосе. - Ничего. Я просто сыт по горло. - Я б тоже съел чего-нибудь. Хоть крысу,- признался Курт.- Смешно сказать: с нами карета, полная золота, а мы умираем с голоду. - Война, - глубокомысленно заметил Франц, склонный к большим обобщениям.Одно лишь утешение: мы возвращаемся домой. - Нищие,- напомнил Хосе. - К тому же заблудились,- добавил Чико и мрачно вздохнул. Все посмотрели на него, помолчали. - Пустяк! - сказал наконец Курт.- Сержант сказал: два лье... - А ты ему веришь? - спросил Чико. Курт смутился и ничего не ответил. - Вот то-то и оно! - оживился Чико. - Я никогда и никому не верил, а уж про этот поход и говорить нечего. Тут император обманывает маршалов, маршалы генералов, генералы сержантов, сержанты... А мы кого обманем? Белую Даму, да? - Тут и обманывать не нужно,- сказал Курт.- И это даже хорошо, что мы заблудились. Карета с нами, а в карете...- -и он замолчал. И все молчали. Тогда Курт сказал еще тише: - Нас, пятеро. И все мы ничего не получили на этой проклятой войне. Быть может... И все опять промолчали. Только Франц печально усомнился: - Да нас за это расстреляют как дезертиров! Нет, как мародеров!.. - Да, расстреляют,- согласился Курт.- Если, конечно, нам посчастливится добраться до своих. И тут уж никто не решился ему .возразить. Один лишь Сайд гордо поправил чалму и сказал: - Я честный солдат, и я говорю: мы не тронем карету, пока не вернется господин сержант. - А это еще почему?! - нахмурился Курт, - Господин сержант настоящий паша. Он разделит всем поровну. Курт отвернулся, скрывая усмешку. А Чико сказал: - А лучше и вовсе не трогать карету. - Конечно, конечно! - воскликнул Курт, притворно задрожал и сказал: - Вы чуете, как от кареты так и тянет морозом? Там прячется Белая Дама! Она нас всех заморозит и отправит в Сибирь! Солдаты невесело рассмеялись. - Ну, ладно,- обиделся Чико.- Вы у меня попляшете. Сейчас, сейчас,- и он стал шарить по карманам. - А ну посмотрите, где там сержант! Хосе осторожно выглянул на улицу. - Деньги считает,- сообщил испанец.- Давай!.. А сержант, привалившись спиной к забору, вертел в руках пачку так и не пригодившихся ему ассигнаций. Проклятая деревня! Ни императора, ни армии здесь и в помине не было. Что делать дальше, куда вести солдат? Здесь оставаться нельзя - того и гляди нагрянут партизаны, ведь не зря же ветряк был развернут... И тут сержанта осенило: переправа! Уж там-то он наверняка застанет императора. А чтобы не было погони... Сержант оглянулся - старик по-прежнему стоял посреди улицы и хмуро смотрел на француза. Дюваль подошел к старику и с улыбкой протянул ему деньги. Старик оттолкнул руку. Сержант вновь предложил деньги - старик еще решительнее отказался. Дюваль хотел было... И только тут он заметил, что девочка исчезла! Забыв про д|ньги, сержант торопливо осмотрелся по сторонам... и все-таки Заметил то, чего он больше всего боялся - свежий след пересекал огороды и тянулся к лесу. А в лесу... Партизаны! Сержант поспешно сунул деньги старику, но тот опять не взял, и ассигнации рассыпались по снегу... Однако сержант уже не видел этого, он торопливо, почти бегом спешил к своим солдатам. А те обступили неаполитанца и с любопытством следили за его действиями. - Нет такого замка, который не открыли бы умелые руки,- и с этими словами Чико достал из кармана связку отмычек.- Мы вскроем карету так, ч.то не то что сержант - Белая Дама, и та не заметит! - И Чико рванул дверь хлева на себя... но дверь оказалась закрытой.- Эй, Гаспар! - забеспокоился Чико.Ты что там делаешь? Гаспар не отзывался. - О! - глубокомысленно изрек Франц.- Государственная тайна. Белая Дама оседлала несчастного кучера. - Гаспар! - Чико рванул дверь посильнее. Кованая клямка загремела, но не подалась. Солдаты переглянулись. Всем сразу стало как-то не по себе. Но перепуганный кучер уже выглядывал из двери. - Ты что?! - крикнул Курт.- Все под себя загребаешь! Ах ты лавочник проклятый! - Я не лавочник, я аптекарь,- не к месту уточнил Гаспар и боком-боком попятился прочь. И только уже Чико собрался войти в хлев, как подбежавший сержант торопливо воскликнул: - В седла, ребята! Уходим! Чико спрятал отмычки в карман и спросил: - А что случились? - Скоро здесь будут казаки. Всем ясно?! Солдаты хоть и насторожились, однако в седла явно не спешили. Один лишь кучер... - А куда ж теперь ехать? - спросил он растерянно. - Как куда?! К императору! Солдаты молчали. - А где он, паша над пашами? - спросил за всех Сайд. - Господа, я считаю...- начал было Курт, но посмотрел на сержанта, смутился и замолчал. А сержант понимал, что еще немного - и они перестанут ему подчиняться. Он обещал, что приведет их в ставку, и не привел, он говорил, что все они вернутся по домам живыми и невредимыми... И тут где-то далеко, за лесом, раздался пушечный выстрел, за ним второй. Лицо Дюваля просветлело. - Император! - воскликнул он.- Вы слышите пушки Великой Армии!? Солдаты стали нехотя садиться в седла, ну а сержант, воодушевившись, продолжал: Мы идем к переправам, там наше спасение! Отряд выехал со двора и направился в поле, а там сверну.' с дороги* все время забирая влево, на грохот пушечной пальбы Ну вот, похоже, они спасены, карета будет доставлена г ставку, он сдержит слово чести. Прощай, проклятая деревня1 И, обернувшись напоследок... Сержант увидел старика, который вышел за околицу и, раз махивая руками, кричал что-то обидное, а потом, вконец распалясь, он повернулся к отряду спиной и, развязывая портки, готовился показать то место, на котором сидят. Дюваль смущенно отвернулся и пришпорил Мари.

Артикул пятый

Тайна черной кареты

Вскоре дорога вывела отряд к широкой реке, которая, судя по карте, именовалась Березиной. Быть может, еще вчера вот этот санный след пересекал реку по льду, однако сегодня льда уже не было, и дорога обрывалась на берегу. Дюваль обогнал остановившуюся карету, осадил лошадь, и встав в стременах, огляделся по сторонам... но переправы он, конечно, не увидел. Да и пушек - увы! -давно уже не было слышно. Дюваль, был озадачен. Да и не только сержант император тоже надеялся перевести армию по льду. Ему доносили, что по причине ранней зимы Березина стала, и лед достаточно крепок. Но потом вдруг наступила оттепель, река открылась. А так как в силу затянувшейся войны мосты давно уже были разрушены, то маршал Удино стал спешно наводить переправы. Так поступил император. Но у сержанта не было маршалов, а потому он нахмурился и повернулся к отряду - всадники нерешительно топтались возле кареты. Ни в коем случае нельзя им дать расслабиться и усомниться в успехе! На войне чуть какая заминка, так сразу же личным примером - вперед и только вперед. Подумав так, Дюваль уверенно тронул лошадь, спустился к реке и попытался искать брод, однако Мари не пожелала идти в ледяную воду. Дюваль пожал плечами и бросил поводья, предоставив право выбора Мари - ведь лошади порой догадливее людей. Однако же Мари прислушалась, запрядала ушами... И не двинулась с места. Сержант насторожился: Мари - отважная лошадка, и уж если она .сомневается... Сержант оглянулся через плечо... И увидел... Как пока что еще далеко, на опушке леса, показались темные точки, и этих точек становилось все больше и больше. - Казаки! - испуганно выкрикнул Франц. Однако это были не казаки и даже не регулярная пехота, а скорей всего, окрестные крестьяне, не знавшие уставного пешего строя. Они бежали, растянувшись цепью, словно загонщики на волчьей охоте. Сержант с досадой посмотрел на сбившихся вокруг него солдат, хотел было напомнить им про воинскую честь, да передумал и сказал: - Ну вот, настал и наш черед умирать. Сабли...- и вытащил саблю. Сержант немного волновался - ведь, как-никак, последний бой. Обидно, правда, что не с регулярными частями, да все же в поле, а не в лазарете. Дюваль прищурился, уперся в стременах... Однако же солдаты и не думали следовать его примеру. Все как один молчали, отводили глаза. А Чико... - Нет, - сказал неаполитанец и покосился на реку.- Я лучше утону. - Я тоже, - согласился Франц.- Давайте вплавь, пока не поздно,- и первым спрыгнул на землю. За ним последовали остальные. Сержант недобро усмехнулся - ну вот, он снова остается один! Хотя на сей раз не так уж обидно; солдаты - не французы. Что им война, что император! Они ведь не рвались в поход, их гнали силой... Сержант устало опустил руку и с лязгом бросил саблю в ножны. Солдаты же тем временем уже спустились к реке, ведя за собой упиравшихся лошадей. - А я?! - крикнул Гаспар.- Что мне делать с каретой? Кучер, покинутый всеми, сгорбившись стоял на козлах и растерянно поглаживал непокрытую голову. Солдаты оглянулись. Далеко, еще возле леса, виднелись плохо различимые фигуры партизан, а рядом - всего в нескольких шагах - стояла большая черная карета. Из-за нее они оказались в этой глуши, из-за нее на них сейчас набросятся партизаны и переколят вилами... Солдаты переглянулись между собой, затем Курт нерешительно выступил вперед и сказал: - Сержант, в карете ценные трофеи. Нельзя, чтобы они достались неприятелю. - Так! - И сержант многозначительно кашлянул.- Что будем делать? - Карету нам не переправить. Но если каждый возьмет с собой ровно столько, сколько он сможет... - Унести? - Да. Унести домой,- тут Курт не выдержал и едва ли не крикнул: - Мы заслужили это кровью! Сержант сдержался и не вынул саблю. Чтоб успокоиться, он оглянулся партизаны были еще далеко; они бежали через поле, утопая по пояс в снегу. Смешно! Его солдаты все как один боятся смерти и тем не менее стоят, не убегают. Их держит золото, которым, по их мнению, полна карета. Что ж... - Ну хорошо,- сказал сержант и сошел с лошади.- Трофеи не достанутся врагу,- тут он похлопал ладонью по дверце кареты и объяснил: - Я столкну ее в воду. Гаспар! Выпрягай лошадей. Солдаты замерли, не зная, что и делать. - Сержант...- растерялся Гаспар. - Что? - нахмурился сержант. - Там... - Я слушаю тебя, мой друг,- и с этими словами сержант потянулся за саблей. - Там женщина,- с усилием признался кучер. - Конечно, конечно! - Сержант побагровел от гнева.- Женщина, Белая Дама! Смотрите! - Он выхватил саблю и с силой рубанул ею по дверце кареты, та разлетелась вдребезги, упала... Тут все невольно отступили... Однако никто не вышел из кареты. Сержант обернулся к солдатам. Сайд и Хосе выглядели вполне невозмутимо, Франц мелко-мелко крестился, а Курт поддерживал за плечи побледневшего Чико и с любопытством заглядывал в карету... В которой ничего и никого не было видно. Сержант важно огладил усы и сказал: - Ну а теперь каждый может убедиться в том, что карета пустая. Прошу! Да только никто не принял его предложение. Ибо вдруг лица солдат замерли от ужаса! Сержант обер нулся... В дверях кареты стояла женщина. Она была одета в шубу невиданного белого меха, густые белокурые волосы ее разметались по плечам. Голубые глаза, холодная улыбка... - Белая Дама! - сорвавшимся голосом сказал Чико.- О простите,- и сник. Молчание затягивалось. Никто, даже сержант, не смел тронуться с места. Тогда к карете подскочил Гаспар, поклонился, подал руку: - Мадам! Но Мадам - а это была именно она - оттолкнула его и сказала: - О, какие бравые герои несут меня к славе! И храбрый сержант! - и протянула ему руку. Чико зажмурился, сержант не шелохнулся... А Мадам продолжала: - Вы помните меня? И только тогда Дюваль вспомнил Витебск, незнакомку... - Сержант! - Мадам протягивала руку. - О, тысячу извинений! - Дюваль подхватил Мадам, и та сошла на землю. - Сержант! - улыбнулась Мадам.- И, если память мне не изменяет, Дюваль. - Дюваль, Шарль Дюваль, совершенно верно, - согласился сержант и тут же обратился к солдатам: - Ребята, спасенная нами дама - моя давняя и хорошая знакомая, и не имеет никакого касательства ни к Белой Даме, ни к колдовству! Так что все ваши страхи напрасны. Солдаты с недоверием смотрели на Мадам и молчали. Сержант пожал плечами, обернулся к Мадам и вежливо ей поклонился: - Всецело к вашим услугам,- в душе нещадно проклиная тот день, когда судьба свела его с Оливье. - Сержант! - не переставала улыбаться Мадам.- Я столько слышала о вас и столько говорила... И неизвестно, что бы еще она сказала, но тут подбежавшие партизаны окружили маленький отряд. Солдаты сникли, и лишь один Дюваль схватился за саблю... Как вдруг Мадам испуганно охнула, упала... Нет, сержант успел подхватить ее... Но тут схватили и его, связали. Как, впрочем, и остальных. Сержант вздохнул и подумал, что как все же смешно и глупо кончается служба, жизнь, война... Но думать было трудно - мешал чей-то радостный смех. Сержант оглянулся... - Эти! Эти! Я запомнила! - взахлеб кричала девочка. Та самая, что сбежала из деревни предупредить о неприятеле. И вот уже по лесной дороге шел плененный отряд, ведя лошадей на поводу. В распахнутой карете лежало отобранное оружие. Мужики, конвоировавшие пленных, молчали. Поначалу они, правда, то и дело поглядывали на Мадам и оживленно переговаривались, да теперь, видно, уже привыкли. Что же касается пленных, так те никак не могли успокоиться. - Ну вот, мы и вышли в отставку,- сказал Франц и сокрушенно покачал головой.- Но, говорят, русские кормят пленных. - Накормят, а как же! - зло согласился Курт. - На соляных копях. - И правильно сделают,- сказал Хосе.- Особенно с тобой. - Со мной?! - А то с кем еще! Ведь это вы, прусаки, убивали русских пленных. Сначала морили их голодом, а потом убивали. - Неправда, это не мы, а баденские гренадеры. - Все вы хороши. - Что?! - И Курт схватился за саблю. То есть, хотел схватиться, но сабля была не у пояса, а в карете, и потому драгун лишь чертыхнулся и замолчал. И тогда Франц, чтобы хоть как-то скрасить мрачную беседу, сказал: - А Чико молодец! Я думал, что в карете хоть немного осетринки, а там и вправду женщина. - Это не женщина, а Белая Дама,- напомнил Чико.- Наш глупый сержант уцепился за ее талию, а к ночи его рука будет звенеть как сосулька. Солдаты недоверчиво засмеялись, но Чико не обратил на это внимания. Он был уверен в своей правоте, но до поры до времени не решался сказать всю правду. Разговор прекратился. По обеим сторонам дороги шли партизаны и тоже молчали. Одна лишь злополучная девочка бежала впереди всех, катила снежный ком и весело - совсем не к месту - распевала русскую солдатскую песню. А где-то вдалеке вновь послышалась беспорядочная пушечная пальба, которая становилась все громче и громче. Сержант, косясь на победителей, долго - и успешно - пытался ни о чем не думать, однако не выдержал, подумал и горько усмехнулся. Еще бы! Пять лет судьба его хранила, а на шее той он вновь оказался причастным к большой игре. Ведь это же вне всякого сомнения, что Мадам - особа весьма непростая, иначе Оливье не стал бы собирать отряд и выделять карету, но вот прохвост! - ни словом не обмолвился о женщине. Она, конечно же, шпионка или что-то в этом роде. Люлю была куда красивее, Люлю зарезали, а эту... О, эта как ни в чем не бывало шагает рядом с ним, а что у нее на уме, никто не знает. Сержант украдкой глянул на Мадам... И увидел, что та внимательно его разглядывает. Лицо у Мадам было спокойно и даже безмятежно, а вот утверждать, что-либо подобное о себе сержант не решился бы. И потому он подчеркнуто бодро сказал: - Не падайте духом, Мадам. Я родился в седле, и я доставлю вас императору. Пусть думает, что он самоуверенный служака, шпионы любят иметь дело с глупыми людьми. Она сейчас, конечно, удивится, спросит... Однако же Мадам с улыбкой промолчала. Тогда сержант, решив играть свою роль до конца, продолжал: - В моих словах нет и тени бахвальства. Да, здешний народ фанатичен. Царь превратил всю державу в бесправных рабов, и эти же рабы его боготворят и защищают. Но в августе... Да, в августе мы взяли пленного, спросили... (Тут, как мне кажется, разговор уходит несколько в сторону от событий, прямо нас интересующий, а посему я позволю себе вымарать несколько строк.майор Ив. Скрига). - ...Вот нами, кстати, повелевает лучший из лучших, который возведен на престол по достоинству, а не по праву наследования, как здесь у вас... простите, как у них, в России. И тут сержант вдруг замолчал. Да, перед ним шпионка, но только чья? Мадам была отправлена в ставку в закрытой карете. О господи, да неужели его, боевого сержанта, определили в тюремщики?! Дюваль внимательно посмотрел на Мадам и осторожно, опасаясь ответа, спросил: - Кстати, а вас как зовут? Мадам промолчала. - Ваше имя, Мадам! - потребовал сержант/Черт подери, она же русская шпионка, час от часу не легче. Мадам нахмурилась. - Простите,- сказала она.- Но генерал просил меня хранить инкогнито. Зовите меня просто: Мадам. - Но...- растерялся сержант. - Без всяких "но",- тут в голосе Мадам послышались властные нотки.- Вы всего лишь сержант, и если вас не посвятили, то вам же и на пользу. Не так ли? Сержант отвернулся. Не так ли? Конечно же, так! Будь проклят тот день, когда он впервые попался в большую игру! Ведь не случись той встречи, так он бы сейчас... Нет, сейчас бы он с большим удовольствием споткнулся и упал; пусть все проходят мимо, а он бы остался и лежал здесь в ожидании Белой Дамы. Она, говорят, всех жалеет и всех забирает с собой. - Скажите, неужели вы и вправду сейчас намереваетесь доставить меня в ставку? - после некоторого молчания спросила Мадам. Дюваль усмехнулся, он не поверил ее доброжелательному тону. Скорей всего проклятая шпионка желала потешиться над глупым сержантом. Пусть так, однако он ей скажет все как есть. И он сказал: - Да, представьте себе. Я понимаю, это глупо при нынешнем положении дел. Однако я человек привычки и служу по старинке - так, как будто мы все еще побеждаем...- Тут Дюваль немного помолчал, а потом добавил: - А может, все дело в упрямстве; мне приказали доставит вас императору, и я доставлю,- и сержант замолчал. Он мог бы, конечно, сказать, что терпеть не может Оливье, а посему ни за что не отступится. Он мог бы признаться... Однако Дюваль раньше и вовсе не позволял себе откровенничать, да, видимо, Полоцкий монастырь оказал ему не лучшую услугу. И, чтобы сменить тему разговора, сержант сказал: - Хотел бы я знать, что будет с нами через час! На что Мадам ответила: - Нес приведут в партизанский вертеп, а там их командир, его зовут Егорка, скажет, что с нами делать: расстрелять на месте или же отправить дальше. - Как?! - удивился сержант.- Откуда вы знаете?! - По долгу службы я в совершенстве владею местным наречием, - скромно призналась Мадам. Сержант нахмурился. Будь Мадам русской шпионкой, она б не стала в этом признаваться. Да и мало того: свою лазутчицу партизаны сейчас, наверное, несли бы на руках. Нет, дело здесь куда сложнее... Но тут вокруг зашумели, сержант поднял голову и увидел, что отряд подошел к просторной поляне, на которой располагался лагерь партизан. Смеркалось.

Артикул шестой

Вероотступник

На поляне горели костры, у костров сидели мужики. Чуть поодаль виднелись землянки. При виде пленных кое-кто из мужиков поднялся посмотреть. Тогда старший в отряде - его звали Тит - строго оглянулся на солдат, расправил плечи и приказал: - Ну, веселей! Однако пленные от этой команды смешались еще больше и вконец сломали строй. А зря: за ними внимательно наблюдал человек, во власти которого было решать - казнить или миловать. Таковым всесильным человеком был деревенский староста Игорка или, что будет точнее, Егорка Бухматый. Староста, костистый и не Старый еще мужик, сидел на трофейном барабане и постукивал кнутовищем по валенку. На плечах у него был накинут щегольский, расшитый узорами кожушок. За спиной у Егорки стояли двое мужиков с короткими кирасирскими ружьями наперевес. Пленных остановили поодаль. Увели лошадей, укатили карету. Пленные молчали. Тогда Егорка важно почесал за ухом, подмигнул Мадам и спросил: - Откудова, Тит? - Из Пышач. - Ну и как там? Вместо ответа Тит неопределенно пожал плечами. - Дядька Егор, я видела! - выбежала вперед злополучная девочка. - Как наскочили, как наскочили! Забор повалили, сено растащили. Потом... - И девочка замолчала, вспоминая. - Горит деревня? - спросил Бухматый. Партизаны посмотрели в сторону деревни - не видать ли зарева? Но нет, горизонт был спокоен. Только где-то далеко не смолкала кононада. - Мельчает француз, торопится, - заключил староста.- Так сено, говоришь, растащили? - обратился он к Дювалю, нисколько не заботясь о том, поймет тот его или нет. Сержант молчал, и староста все так же беззлобно продолжил: - Нам такие гости не нужны. Нам и без вас мало радости. Веревку! Подали веревку. И Тит, тут же, перед старостой, принялся вязать удавку. Мужики, разглядывая пленных, вполголоса о чем-то переговаривались. Сержант оглянулся на Мадам. - Простите,- сказал Дюваль, - но я не думал, что все решится так быстро. Мадам не отвечала. Она как завороженная наблюдала за тем, как Тит пробовал петлю на крепость. Убедившись, что веревка не подведет, Тит шагнул к сержанту и хотел было примериться... но тут Дюваль резко оттолкнул его руку и возмущенно воскликнул: - Нет, нет! Я протестую! - И, взяв себя в руки, спокойно Добавил: - Я требую справедливости. Насмешливо щурясь, Егорка слушал сержанта и словно понимал его. Сержант, ободренный этим, продолжал: - Вешают только разбойников и дезертиров,- и он опять оттолкнул от себя веревку.- А честные солдаты достойны расстрела. Егорка добродушно рассмеялся. - Егор Апанасыч! - напомнил Тит, распрямляя петлю поудобнее. Егор отмахнулся - мол, подождешь - и с интересом посмотрел на сержанта. Егору было любопытно: обычно пленный падал на колени, умолял, иные ползали, кричали - а этот явно оскорблен! Выкрикивает что-то, машет руками и - глянь ты! - как будто нажимает на невидимый курок. Грозит, наверное. А если так... Егор потянулся к поясу и вытащил трофейный седельный пистолет. Мадам тихо вскрикнула, а сержант успокоился и улыбнувшись сказал: - Благодарю вас, месье. Егор благосклонно кивнул и аккуратно взвел курок. Дюваль, чтобы не думать о близкой смерти, стал с интересом рассматривать пистолет. Прекрасный пистолет, он стрелял из такого... Однако только думать - этого мало, тут нужно говорить, говорить без умолку! Бухматый поднял пистолет, а сержант торопливо сказал: - Отменная игрушка! Я, помнится, точно такой же подарил одному славному малому, его звали Матес Шилян. Бухматый растерялся. - Шилян? - переспросил он недоверчиво. - Шилян, Матес,- подтвердил Дюваль. Староста невольно опустил пистолет и оглянулся на мужиков. Тит выступил вперед. Сержант, увидев в руках у него веревку, брезгливо отвернулся - да, видно, судьба!.. Но в это-время Бухматый строго спросил: - Где Трахимка? Среди партизан прошло движение, ]л к командиру вытолкнули Трахимку худого и белобрысого мальчишку в длинном не по росту армяке. Трахимка нерешительно потоптался на месте, а потом сказал: - Говорите, я слушаю вас, господин сержант. Сержант от неожиданности вздрогнул и не сразу спросил: - Мальчик, откуда ты знаешь французский? - От французских солдат. Говорите. Сержант сказал: - Веревка - это нечестно. Вы нарушаете законы -войны. Меня, как солдата, должны расстрелять. Я готов. Трахимка перевел. Бухматый нахмурился и ничего не сказал. Тогда Трахимка спросил: - Откуда ты знаешь Мацея Шиляна? - Мы вместе воевали,- сухо пояснил Дюваль и напомнил: - Я требую справедливости. Трахимка перевел, и Бухматый надолго задумался. История Шиляна была ему хорошо знакома. Когда пришли французы, и крестьянам надоело ждать обещанной воли, тогда дьяков сын Мацейка Шилян сказал: указ-де написан, да шляхта его придержала, бей шляхту! И били долго, и сгорело много маентков. Было это в июле, крестьяне штурмовали помещичьи усадьбы вместе с французами - не то добровольцами, не то мародерами. Но вскоре Великая Армия ушла на восток, белорусские губернии были заняты прусаками генерала Граверта, и жандармские команды Великого Княжества Литовского начали карательные выступления против непокорных. Мацей Шилян был схвачен, осужден "до горла" и повешен. По деревням читали указ, требовавший, как и впредь, "отправлять предписанные дворовые повинности". Бухматого тогда не взяли; Бухматый до нашествия был мельником, а потому знался с нечистой силой... И вот теперь Бухматый сидел и думал. Придумав, он поднял .голову и сказал: - Да, сено они растащили. Но ведь скотину кормить нужно? Мужики согласно закивали. - Солдатский конь, он тоже скотиной является,- вслух рассуждал Бухматый.И если дальше глядеть, так солдаты те же мужики, над ними тоже своя шляхта есть. Партизаны и с этим согласились. Тогда Егорка решил окончательно: - Мацейка Шилян хорошим человеком был. А этот, - Бухматый посмотрел на сержанта. - Этот... коня кормил, а сам, небось, голодный. Думайте, мужики, думайте! А если что, так и завтра повесить не поздно. Мужики не стали спорить - согласно молчали. А высокий и сутулый как коса партизан подошел к пленным и пригласил: - Филес, филес! Проходи! Каша! Тепло - вот как! - Водка? - оживился Курт и первым пошел к огню. За ним потянулись и остальные. У костра Егорки остались лишь Дюваль да Мадам. Когда им подали по котелку с кашей, то особого приглашения не потребовалось. Мужики смотрели на голодных пленников и качали головами - да, голод дело невеселое. (Далее Иван Петрович без каких-либо объяснений вымарал едва ли не страницу, однако я позволю себе восстановить написанное.- С. К.) А Бухматый, ни к кому не обращаясь, вдруг сказал: - Твое счастье, коза, что царь в силу вошел. А не то висеть бы тебе на осине. Ей-бо! Вот сидишь себе, кашу мою глящешь, а помнишь? Мадам мельком глянула на Егорку, но ничего не сказала. А тот недобро улыбнулся и продолжал: - Всех бы вас повесить, да руки мои коротки. Вот, плохо живем, в лесу, голодно, холодно. Зато вольные! Кончается воля... Ты думаешь, одни французы мерзнут! А мы что, медведи, что ли?! Обманул Наполеон, и Алексашка обманет. Дураки мужики, выслуживаются! Думают, волю им выпишут... Нет, врет государь и не краснеет. Но не все дураки, нет, не все! Мне бы для начала хоть два уезда поднять, а там никакой Кутузов, никакой Наполеон не остановит! Что, скажешь, отечество продал? А у меня свое отечество; без вас, панов, и без французов! Мадам перестала есть и посмотрела на Бухматого. Тот добродушно улыбнулся и сказал: - А я тебя с прошлого года запомнил. Ты у наших панов на троицу гостевала. А теперь негде будет плясать: Егор Апанасыч все начисто сжег! И снова Мадам ничего не ответила. (Далее наш любезный майор оставил текст в сохранности.- С. К.) Бухматый недобро прищурился и добавил: - Ладно, пока что...- подумал и спросил: - Что он там про Мацея? Спроси, интересно мне. Мадам хотела сделать вид, что ничего не понимает, однако не решилась и перевела вопрос, добавив: - Быть может, ваш ответ принесет нам свободу. Сержант нахмурился. Он понимал, что попал в глупейшее положение. Вот сидит перед ним бородатый дикарь и ждет, что пленник начнет лебезить и выставлять себя в лучшем свете, лишь бы остаться в живых. Дикарь небось считает, что Дюваль кривил душой, требуя расстрела, и вспомнил про Шиляна единственно ради спасения собственной шкуры. Эх, был бы он здесь один, а то ведь с ним солдаты да еще и Мадам - хоть шпионка, а все же... Но ничего, он попробует. И сержант заговорил: - К моему величайшему сожалению, я с ним не знаком. Про Шиляна мне рассказывали мои солдаты, так как именно они сражались под его началом, а я здесь ни при чем. Мадам внимательно посмотрела сержанту прямо в глаза - тот даже не моргнул,- потом покосилась, нет ли рядом Трахимки, и перевела: - Сержант говорит, что они вместе сожгли два поместья неподалеку от Орши, а потом войска двинулись дальше, и они больше не виделись. - Это что, пана Синькевича, что ли? - спросил Бухматый. Мадам перевела: - Вам не верят, сержант. Вас видели при взятии маентка пана Синькевича. Сержант вздохнул. Ну что ж, видели так видели. И он сказал: - Да, это правда. Однако же теперь я очень сожалею о содеянном. Шилян был подданным русского царя, так что, помогая ему, я невольно потворствовал неприятелю. Сержанту было обидно, что его уличили во лжи. Ложь - последнее дело. Ему хотелось, чтоб разговор скорей закончился, чтоб все решилось скорее пусть отведут, расстреляют... Нервы, нервы ни к черту! - подумал Дюваль, а может, даже и высказал вслух... Мадам перевела: - Да вы правы. При взятии маентка сержант был ранен в руку, но пуля, не задев кости, прошла навылет, и рана быстро зажила. Бухматый недоверчиво посмотрел на сержанта и сказал: - А ты не врешь? - Он говорит, что вы храбрый солдат,- перевела Мадам. Сержант улыбнулся. Дикарь ему определенно нравился. Дикарь его понимает! Знает, что нельзя сержанту иначе, нельзя! Тут лучше пулю в лоб, нежели вилять и выпрашивать. А что было, то было. Горели .поместья, стреляли из окон, однажды даже зацепили, но легко, навылет... Зачем он это делал? Он сражался! У них в Бордо тоже было такое - жгли, стреляли, волокли на фонарь - давно это было, забылось, а матушка помнит. Отца - того не зацепило, а прямо в грудь... И сержант признался: - Да, я сражался вместе с Матео, он был веселый человек, а я... Мне приказали, я ушел. Только не думайте, будто я ищу снисхождения; нет ничего хуже снисхождения к солдату. По вашим законам меня должны расстрелять, и я готов, а Матео здесь ни при чем. Мадам смешалась, не зная, как перевести. - Давайте я, - послышалось у нее за спиной. Мадам обернулась - позади нее стоял Трахимка. Мадам покачала головой. Трахимка угрюмо сказал: - У вас не так получается,- помолчал немного и перевел слово в слово. Выслушав Трахимку, Бухматый некоторое время молчал, а потом, так ничего и не сказав, встал и ушел в темноту. - Строгий у нас Егорий,-- задумчиво сказал Тит. - Не приведи господь, если в силу войдет. Всех перешерстит. И у костра надолго замолчали. У соседнего костра тоже молчали. Там все давно уже поели и теперь ждали маленького щуплого мужичонку, который все никак не мог справиться с кашей. Но вот и мужичонка отставил котелок, достал из-под себя бутыль и взялся разливать по кружкам. Мужики принимали, глотали и согревались. Дойдя до себя, мужичонка налил до краев... однако сам пить не стал, а протянул угощение Сайду. Тот молча отказался. Сидел на снегу, дрожал от холода... и не брал! Мужики пораженно молчали. - Ну, что я говорил?! - обрадовался щуплый.- Гля еще! - И вновь предложил. И вновь - на этот раз куда решительней - мамелюк отказался от водки. Мужики с интересом посмотрели на щуплого - что скажет, чем объяснит. - Вера! - сказал им щуплый.- Нельзя по закону. Мужики сомневались, пожимали плечами. А щуплый не унимался: - Я и сам раньше не верил, думал, неправда. А после раз, второй глянул... И точно! Вера такая,- подумал, признался: - Вот бы мне такую же веру сыскать! - И, поморщившись, выпил до дна. Вокруг засмеялись. А солнце тем временем уже опускалось за деревья. Отставив пустой котелок, Сайд жестом поблагодарил щуплого за угощение, отошел от костра и, повернувшись лицом к Мекке, пал на колени и зашептал: - Бисмоллую Рахману Рахим, Авзу Биллаю шайтану раджим... И красная куртка согбенного мамелюка горела на белом снегу. А Франц как ни в чем не бывало сидел у третьего костра и наигрывал грустный, очень многим знакомый мотивчик. Ему было тепло и сытно, отчего глаза сами собою слипались, а флейта фальшивила пуще обычного. Рядом с Францем сидел Чико и вторил флейте на донышке пустого котелка. Стучать по котелку и в то же время не моргая смотреть на огонь - воз можно, глупое занятие, однако... - Самого Наполеона барабанщик,- глубокомысленно заметил Тит, стоявший неподалеку с удавкой через плечо. В удавке темнела вязанка дров. А еще дальше, у самых землянок, Гаспар, подвязав себе холстинку наподобие салфетки, подбирался "козьей ножкой" к больному зубу того самого старика, который днем наотрез отказался от фальшивых ассигнаций. Пришел-таки дед, хотел на врагов посмотреть, и на тебе - попал на лекаря. - Полегше, полегше! --просился старик.- Куда-а-а?! - и попытался вырваться... Да только Курт и Хосе не пустили. Старик рассерженно сплюнул, недобро покосился на солдат... А Гаспар уже показывал вырванный зуб обступившим его любопытным. - Ловок, черт! - было их общее мнение. Да только аптекарь не слушал похвал. Истосковавшись по привычной работе, он тщательно вытирал "козью ножку" не очень-то чистым носовым платком и объяснял стоявшему рядом Трахимке: - И еще скажи ему: пусть возьмет гвоздь из старой подковы, сделает из него кольцо и носит; если болит правый зуб, то на правой, а левый - на левой руке. Ну а чтоб зубы совсем не болели, нужно всегда обуваться и разуваться с левой ноги. Запомнил? - Запомнил. - Ну, смотри, не перепутай,- и Гаспар убрал "козью ножку" за пазуху. И в это время на поляне показался верховой. И хоть был он в потертом кожухе, но выправка у него была отменная; Дюваль это сразу отметил. И не ошибся: когда незнакомец спрыгнул с лошади, кожух распахнулся, и под ним показался офицерский мундир. Единственно, что смутило сержанта, так это то, что поверх мундира на груди у приехавшего поблескивало несколько не то иконок, не то амулетов. Уж не капеллан ли? Заметив недоумение сержанта, Мадам шепотом пояснила: - Это русский ротмистр. А образа у него на груди для того, чтоб не приняли за неприятеля. Партизаны не очень-то разбираются в мундирах. Ротмистр мельком глянул на пленных и подошел к старосте. - Егор Афанасьевич, срочное дело, надо помочь... И они отошли в темноту. - Сержант! -окликнула Мадам. Сержант не слышал. Он как гончая, почуявшая дичь, следил за ротмистром и командиром партизан, которые ходили по лагерю и отдавали приказания. - Сержант! - повторила Мадам. - Молчите! Сержант, конечно же, был крайне невежлив, однако... Он видел, как партизаны вдруг стали спешно собираться в дорогу, а два их отряда, примерно по взводу каждый, уже выходили из лагеря и направлялись туда, откуда днем доносилась стрельба. Так партизаны уходят, Пленных... с пленными много мороки, так что нужно решаться - да или нет... Конечно, да! Сержант поднялся, отряхнул с мундира снег и посмотрел по сторонам. До лошадей было шагов пятьдесят. Лошадей уже не охраняют. Конечно, будет много пальбы и мало надежды, однако... Сержант, завидев Чико, сделал ему знак, и тот поспешно подошел к командиру. - Где наше оружие? - спросил сержант. - В карете. Я...- тут Чико замолчал и красноречиво посмотрел сержанту за спину. Дюваль обернулся - к ним подходили Тит, Трахимка и ещё с десяток вооруженных мужиков. Сержант беззвучно чертыхнулся и опустил глаза - эх, не успели!..

...Сержант нахмурился, открыл глаза и вновь зажмурился. Лежал, не открывая глаз, и думал - открыть, не открыть? Открыл. Увидел над собою настил из неошкуренных сосновых бревен. Ну что ж, могло быть и хуже, а так... Надежда еще есть. Сержант медленно повернул голову и посмотрел на Мадам. Мадам сидела тут же рядом и внимательно смотрела на лучину, воткнутую прямо в стену. Нельзя сказать, чтобы в землянке было тепло, однако Мадам давно уже сняла с себя шубу и оставалась в одном платье - в красивом белом платье. Да и сама Мадам, напомним еще раз, была весьма привлекательной особой. Вот только что белое платье... словно Белая Дама. Смешно, конечно, никто этому не верит, однако... Когда Трахимка передал приказ Бухматого и пленных привели в эту землянку, то солдаты предпочли устроиться подальше от Мадам. Вот и сейчас они сидят почти у самого входа - благо, что землянка длинная, на полуэскадрон, не менее,- сидят у входа и шепчутся. Ну а сержант - сержант лежал на жестких нарах, считал сучья на потолке и время от времени поглядывал на Мадам. Мадам молчала. Сержант прекрасно понимал, что он как мужчина должен хоть что-то сказать, успокоить шпионку... и тем не менее уже в который раз молча отворачивался от Мадам и вновь смотрел в потолок. Смотрел и ни о чем не думал. Его ничто не волновало, все было безразлично: расстреляют так расстреляют, отпустят так отпустят. Когда их заперли в землянке и Курт спросил, как быть дальше, сержант пожал плечами... но тут же спохватился и строго приказал: - Отставить! Солдаты ничего не поняли, переглянулись... А сержант тем временем ушел в дальний угол землянки, лег на нары и вот уже не первый час смотрел на неошкуренные бревна и молчал. Поначалу он еще пытался разобраться в себе и понять, а что же с ним случилось, откуда такая усталость, такое раздражение на самого себя непонятно за что... однако вскоре и это стало ему безразлично. Сержант еще раз посмотрел на Мадам и опять отвернулся к неошкуренным бревнам. Хотелось спать, но сон не приходил, и глаза сами собой открывались. Солдатам тоже не спалось. Они сидели на полу землянки и тихо переговаривались. - ...Быть этого не может! - сказал Курт и строго посмотрел на товарищей. Не стали бы они нас перед этим кормить. Не так ли, Франц? - Да, наверное,- безо всякой охоты отозвался австриец, - Накормить, а после повесить... - Но почему же именно повесить?! - поддельно удивился Чико. - Сержант хлопотал, чтоб тебя расстреляли. - Ты ошибаешься, он попросил за всех! - Нет, с веревками меньше хлопот, - вмешался Хосе.- Порох они берегут для наших маршалов. Никто не стал с ним спорить. И вдруг... Вдруг кто-то тихо засмеялся. Солдаты дружно оглянулись... Однако Сайд уже успокоился - сидел, медленно поглаживая бороду и едва заметно улыбаясь. Потом заговорил: - Это было в Сирийском походе, я сам видел своими глазами. Четыре тысячи арнаутов заперлись в крепости и потребовали, чтобы им даровали жизнь, иначе они обещали стоять до последнего. И взять их не было никакой возможности. Франки дали честное слово, и арнауты сложили оружие. Но когда паша над пашами узнал об этом, он ужасно разгневался: "Что мне с ними делать?!" - кричал он и топал ногами.- Где у меня припасы, чтоб их кормить?!" А потом успокоился и приказал вывести арнаутов на берег моря. Потом... они не пожалели пороха. Сайд опустил голову, и никто не решился нарушить молчание. Однако вскоре Чико не выдержал и мрачно спросил: - Что, так и будем сидеть? - и посмотрел на товарищей. Никто ему не ответил. - А! Заячьи души... Тогда Хосе осторожно поднялся, крадучись подошел к выходу и выглянул из землянки. - Ну, что там? - нетерпеливо спросил Чико. - Погасили костры. - А часовые? Хосе долго всматривался в темноту и не отвечал. - Ну?! - Н-не знаю,- и Хосе также крадучись вернулся к товарищам. - Да,- насупился Чико.- А ведь кому-то все равно придется брать часовых на себя. Все молчали. - Я вижу, никто из вас не хочет домой,- продолжал неаполитанец. - Вы все так и рветесь на соляные копи. - Но ведь тот, кто выйдет к кострам, домой уж точно не вернется, - сказал Франц. Опять помолчали. - Тогда останусь я,- сказал Хосе.- Меня никто не ждет. - Нет,- покачал головою Чико,- ты не подходишь. Ты горный человек. И я, и Гаспар. Франц труслив, а Курт исполняет приказы только сержанта и выше. Я над ним не властен. Все посмотрели на Сайда. Сайд молчал, лицо его ровным счетом ничего не выражало. Тогда Чико сказал: - Нет, Сайд не сможет. Тут нужен человек, привычный к морозам и, кроме того, отчаянной храбрости. Сайд поднял руку, и Чико умолк. А мамелюк тем временем неторопливо поднялся, поправил чалму, подкрался к выходу - и исчез в темноте. Солдаты некоторое время молчали, а потом Франц не выдержал и сказал: - -Хороший был человек. - Хороший,- со вздохом согласился Гаспар. - Да уж лучше тебя! - воскликнул Чико.- И тебя! И тебя! И... - Тебя,- подсказал Курт. - Возможно,- согласился Чико и насупился.- Если честно признаться, так я паршивый человек. Я ведь специально сказал про мороз и про храбрость. Я знал, Сайд не выдержит...- Тут Чико замолчал и отвернулся. И все молчали. Всем было холодно и стыдно. Ну а сержант тем временем лежал, смотрел в потолок и, чтоб поскорее уснуть, считал сучья на бревнах. Сучьев было много, как солдат в эскадроне, а сон все не шел. Зато Мадам - Мадам не умела подолгу оставаться задумчивой. Она давно уже поглядывала на Дюваля и все ждала, когда же он к ней обернется. Дюваль не оборачивался, и тогда Мадам спросила: - Сержант, о чем .вы думаете? Сержант нехотя повернул голову, посмотрел на Мадам, но ничего не ответил. Глаза его были пусты, ибо сержанту непреодолимо хотелось уснуть, провалиться, не видеть, не слышать, забыть, откреститься - все что угодно, лишь бы не возвращаться сюда. Он чувствовал, что запутался в чем-то простом, но очень важном, быть может, в самом важном в жизни... Вот только кто бы сказал, а что же это такое - самое простое и самое важное? Что? - Сержант, вы женаты? Сержант опять не ответил. Женщины - удивительные создания. Порой они необыкновенно чутки, но нередко являют собой... - Я вас обидела? Ну вот, опять! Нарочно, что ли? Сержант вздохнул и сел на нарах. Недобро посмотрел на Мадам и сказал: - У вас красивое платье. Мадам улыбнулась, не скрывая в своей улыбке обиды. Сержант был вынужден ответить: - Да, у меня была жена,- потом он немного подумал и прибавил: Одиннадцать дней. Мадам хотела промолчать, но не сдержалась и спросила: - Она ушла от вас? - Ушла. Ее убили. Мадам прекрасно понимала, что спрашивать нельзя... однако не из любопытства, а... - За что? - Не знаю. Недавно, под Смоленском, был голод, а она маркитантка. Вот... Сержант лег навзничь и стал смотреть в потолок. - Одиннадцать дней,- прошептала Мадам... И сержант догадался - считает. Одиннадцать дней под Смоленском - это значит, что уже не отступали, а бежали. Голод, холод - и вдруг маркитантка, вино и горячая похлебка. Понятно, чего он хотел... Хотя женщины мыслят иначе, они все это могут представить и так: кругом отступление, паника, предательства... и вдруг венчание! - Сержант!!! Сержант от неожиданности вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стоял растерянный Чико. - Что случилось? - Партизаны ушли... - Как?! - Не знаю. В лагере пусто. Сайд исчез... Но сержант уже не слушал его. Он торопливо вышел из землянки и подбежал к ближайшему погасшему костру. Ни огонька кругом, ни души! Только возле самого леса чернеет под лунным светом карета, а рядом стоят оседланные лошади. Так, значит, ушли партизаны, бросили, но увезли с собой, не расстреляли, а просто оставили за полной ненадобностью. - Что будем делать, сержант? Дюваль оглянулся - к нему подходили солдаты: Чико, Курт, Франц, Хосе, Гаспар... - Где Сайд? Солдаты молчали, поглядывая на Чико. Тот нехотя признался: - Он вызвался... Нет, я послал его... узнать про караульных. Мы долго ждали, а потом... Мне стало стыдно. Вышел - нет никого. Сержант посмотрел на Мадам - та пожала плечами. - Ну хорошо,- сказал Дюваль,- к карете. Пока Гаспар запрягал лошадей, сержант развернул карету, пытаясь определить, где они находятся... Как вдруг послышался пушечный выстрел, второй, третий! - Это на переправе! - уверенно сказал сержант.- Нам туда! И отряд медленно двинулся по узкой лесной дороге.

...А Сайд посмотрел на огонь, взял кружку, поморщился, выпил до дна и зашептал: - Бисмоллую Рахману Рахим... - Замаливает, значит,- шепнул один караульный другому. Тот согласно кивнул и протянул солдату огурец. - На, закуси. Этот фрукт никем не возбраняется. Сайд взял угощение и улыбнулся. Караульные улыбнулись ему в ответ и посмотрели туда, откуда слышалась канонада. Сайд отряхнул с мундира снег и вздохнул. Когда он выполз из землянки, в лагере никого не было видно. Военная хитрость, подумал Сайд, и пополз к ближайшему костру... Никого! Ко второму - и там никого. В сугробах было холодно, но Сайд не сдавался; он полз и полз, и полз... пока не наткнулся на костер в непроходимой чаще, на караульных. Завидев его, они отставили ружья и замахали руками, приглашая к теплу. Сайд поверил, а теперь... - Успеют? - спросил первый караульный. - Должны,- ответил другой.- До этой Студянки верст пятнадцать, не больше. - А эти, пленные, тоже ушли? - Только что. Один вот и остался. Должно, понравилось у нас. Караульные вновь повернулись к Сайду. И тот заговорил: сначала тихо, а потом все громче и громче, нимало не беспокоясь о том, что партизаны не знали арабского языка: - Теперь я знаю, отчего цветущая страна становится пустыней - в страну приходит саранча: желтая, красная, черная и голубая, конная, с пушками, всепожирающая! Поля затоптаны, селенья сожжены... Но теперь, когда нечего есть, мы перегрызем сами себя. Мне очень стыдно, что я, сам житель пустыни, пришел в вашу страну как саранча! Караульные не понимали, что говорит им странный человек в чалме, но им казалось, что он более не желает им зла.

Артикул седьмой

Крушение блестящей карьеры

Уже начинало светать. Отряд беглецов спешил по лесной дороге: впереди солдаты, а чуть позади карета и сержант. Мадам, сидевшая на козлах рядом с кучером, окликнула Дюваля: - Шарль! - Сержант не шелохнулся.- Шарль! - Она привстала, заглянула ему в лицо и, опускаясь рядом с Гаспаром, сказала: - Спит. И действительно, Дюваль спал в седле, а его верная Мари, дабы не разбудить хозяина, старалась ступать как можно мягче. Тогда Мадам повернулась к кучеру и тихо сказала: - Благодарю вас, Гаспар, ведь вы спасли мне жизнь. - О, пустяки, - отмахнулся тот, явно не расположенный к беседе. - Не нужно скрытничать,- улыбнулась Мадам.- Стоило вам промолчать, и я утонула бы в реке. Вместе с каретой. - Не стоит благодарностей, Мадам. - Ну отчего же! Не думаю, что в вашем ведомстве в чести великодушные порывы. Кучер понял, что от разговора ему не уйти, и потому решил не оставаться в долгу. Он тоже улыбнулся и спросил: - А в вашем ведомстве? - Не понимаю, о чем вы говорите. - Я тоже вас не понимаю. - И все-таки спасибо. Гаспар долгое время молчал, а после чуть слышно признался: - А я ведь и вправду из Женевы, Мадам. Мой папа аптекарь и дедушка тоже. Аптекарей не учат убивать. Так что какие тут благодарности! - И Гаспар отвернулся. Мадам еще некоторое время смотрела на кучера, а потом поплотнее запахнула шубу, намереваясь заснуть. Гаспар - тот не спал. Во-первых, он правил лошадьми, а во-вторых... признаться в том, что в карете женщина, ему и действительно было непросто. Сержант мог догадаться, кто он такой, и даже узнать в лицо, и тогда - на войне, вдали от генерала - могло случиться самое неприятное в жизни смерть. Гаспар поежился и безо всякой надобности хлестнул по лошадям. Ну а солдаты, ехавшие впереди кареты, продолжали разговаривать. - ...Ну а дальше что? - нетерпеливо спросил Курт. - А потом мы построили плот,- Чико, по всей видимости, вел давно уже начатый рассказ,- погрузили на него сокровища и поплыли на середину. Озеро было такое огромное, что мы все плыли и плыли, берег давно уже скрылся из виду, а генерал никак не мог выбрать подходящее место. Мы гребли уже часа три, все выбились из сил... - Довольно! - не выдержал Хосе.- Надоело мне слушать твою болтовню. Неаполитанец понял, что увлекся, но признаваться не хотел. - А вы что, думали, будто я вот так возьму и выложу все, как было? Да я поклялся на Библии, что буду нем как рыба. Тайна сокровищ Кремля не для ваших ушей. Ну кто вы такие? Колбасники! Сказав такое, Чико сам испугался и.с опаской посмотрел на Курта. Но тот сдержался и только процедил сквозь зубы: - Я штурмовал Смоленск! - Смоленск!..- как эхо отозвался Франц,. - Да, Смоленск,- повторил Курт.- А ты его защищал. Вместе с гвардейцами! - Я...- начал было Франц. - Молчи! - оборвал его Курт.- Мы были голодны и обморожены. Мы шли и думали: еще немного, и Смоленск накормит и обогреет нас. Глупцы! Император заперся в крепости, и весь провиант достался старой гвардии. Нам было холодно, мы голодали. И мы пошли на приступ. Вот этими руками! - Курт потряс кулаками.- Вот этими руками мы вынесли смоленские ворота! Курт некоторое время молчал, а потом добавил: - Мы опоздали, нам досталось только вино, очень много вина. И еще гвардейцы! Но мне их не жаль; ни вина, ни гвардейцев. А что?! Я воюю вот уже двадцать лет, я привык убивать, это мое ремесло...- Тут Курт вдруг ссутулился и продолжал уже вполголоса: - Только однажды, там же, под Смоленском, я убил женщину. Красивую женщину! Фургон был распряжен, а мы уже три дня не ели, и голод сделал меня негодяем... Курт замолчал. И все молчали. И никто из солдат не заметил, что Мадам долго и внимательно смотрела на Курта, но так ничего и не сказала. Сержант Шарль Дюваль тоже молчал. Сержант крепко спал. И снились ему события пятилетней давности... ...В огромном зале расхаживали, переговариваясь, генералы, сановники, флигель-адъютанты и дамы с обнаженными плечами. Среди собравшихся легко скользили лакеи в ливреях с вензелями императоров Наполеона и Александра. Взоры всех присутствующих были обращены на балкон, где спиной к собравшимся стояли двое: один невысокого роста в сером сюртуке, и второй, высокий, в белом кавалергардском мундире. О чем говорили стоявшие на балконе, мы никогда не узнаем. Правда, один, заочный разговор, переданный через князя Волконского, нам известен. Тот, что пониже ростом, передавал "государю, брату моему": - Мир - яблоко; мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получит половину. - Да, мир - яблоко,- передавал высокий.--Но человек таков: сначала он удовлетворяется одной половиной яблока, а затем потянется и к другой. Но слова эти будут сказаны несколько дней спустя, а пока что человек в сюртуке пожал плечами и громко, дабы все слышали, сказал: - Швеция и Турция у ваших ног. Сбываются мечты великой Екатерины. Брат мой, пока нас одолевают сомнения, наши подданные уже решили судьбы империй! - И он указал вниз, на улицу. И действительно, по мостовой в обнимку шагали два офицера: гусарский полковник Шарль Дюваль и казачий хорунжий... Тут мы допускаем неточность, но все же пусть будет хорунжий, а не подпоручик Григорий Дементьев. А происходило это в Тильзите, куда летом 1807 года съехались два неуживчивых соседа: коварный узурпатор и лукавый византиец. (Здесь я позволю себе несколько сократить весьма пространные и не относящиеся к нашей истории рассуждения - майор Ив. Скрига). Встреча их была отчасти случайной, отчасти закономерной - обоих мирная грусть свела в гостеприимном винном погребке. Сын варварского Дона туда явился первым. Он сел за свободный столик, спросил французского вина казак готовился к Парижу - и закурил трубку, набитую домашней самосейкой. Григорий Дементьев в Новочеркасске числился хорунжим, да прошлым летом по протекции - был переведен в лейб-гвардии Казачий полк, где .был переименован в подпоручики. Гвардия Григорию пришлась по душе, а вот новое звание, как он говаривал, отдавало чем-то холопским: мол-де и на поручения не гож, а так - под-поручик. Григорий как донскую воду пил нервное, чуть горьковатое бордо и, упираясь локтем в желтый кожаный портфель... Однако сей портфель стоит того, чтоб я описал его вам как можно подробнее: кожа на нем была гладкая, мягкая, отменной выделки, застежка раскрывалась с мелодичным звоном, в портфеле было восемь отделений явных и четыре скрытых, и - главное - на самом видном месте золотом горел витиеватый вензель государя императора. Так вот, упираясь левым локтем в этот самый портфель, хорунжий осматривал посетителей: по большей части офицеров ныне дружественных армий - и прикидывал, а что, если... - Простите, вы позволите? Возле его столика стоял французский офицер - невысокого роста, плечистый, чернявый... Григорий кивнул - да, прошу вас. - Лабуле, лейтенант интендантской службы,- представился француз, сел напротив и бросил скользкий взгляд на портфель, лежавший под локтем казака. Но тот не обратил на это внимания. - Григорий, лейб-гвардии казак,- ответил Дементьев, наливая себе и французу. Вино было старое, цвета топаза; оно неспешно растекалось по жилам и влекло к размышлениям. Но... Интендант скучающим взглядом окинул кабачок и словно между прочим спросил: - Играете? Хорунжий развел руками - чего, мол, спрашивать, коли вся жизнь игра?! Тогда лейтенант достал колоду, распечатал, и карты замелькали над столом. Хорунжий, глядя на виртуозное мастерство соперника, тоскливо задымил. Однако, взяв карты в руки, Григорий встрепенулся, и игра пошла. Поначалу игра складывалась как нельзя лучше, и хорунжий даже успел подумать, что его удача хоть как-то омрачит не приятелю его недавнюю победу под Фридландом... Однако очень скоро рядом с лейтенантом выросла горка денег, цепочек медальончиков, образков... А больше с Тихого Дона брать было нечего. Хорунжий почесал затылок, наполовину вытащил из ножен именную дядину саблю, но, не посмев, с лязгом бросил се обратно. И поставил на кон... Портфель императора Александра. Лабуле сдержал улыбку и принялся метать колоду куда скорее прежнего. Хорунжий в тоске отвернулся, посмотрел по сторонам... И увидел, что от соседнего столика к нему идет гусарский полковник - подполковник Дюваль! Дюваль давно уже наблюдал за игрой и наконец не выдержал. Как всякий строевой офицер он весьма не любил интендантов, считая их врагами куда более опасными, нежели неприятель. (Верно! - майор Ив. Скрига) Вот почему Дюваль положил казаку руку на плечо и сказал: - Приятель, у тебя сегодня стеклянный глаз. Позволь-ка я! Григорий схватился было за саблю, но полковник вовремя спросил: - А вы что, тоже служите в обозе? И подпоручик уступил. Потом он никогда и никому об этом не рассказывал... но ведь было же такое - было! Хорунжий молча подвинулся, давая место Дювалю... Зато лейтенант перестал сдавать карты и резко воскликнул: - Полковник! Дюваль недоуменно посмотрел на младшего по званию. Что хочет от него этот нестроевой мальчишка?! - Полковник, положите карты! - приказал интендант. Дюваль мрачно посмотрел на Лабуле и сказал: - Если бы вы были... офицером... Да-да, офицером, а не интендантом, вот тогда бы я проучил вас как следует. А так я просто кликну прислугу, и вас мигом выставят из приличного заведения. Лабуле молчал. Дюваль откашлялся и строго добавил: - Молодой человек препятствует франко-русскому сближению. И Лабуле не оставалось ничего другого, как смириться. Мало того, он был вынужден играть и проигрывать до тех пор, пока Дюваль не посчитал, что рука его устала. Сгребая выигрыш в расстеленный на столе доломан, сержант... простите, тогда еще полковник сказал, обращаясь к казаку: - Здесь не вино, мой друг, а интендантские слезы. Если не против, то я покажу тебе одно заведение... - А уж теперь позвольте командовать мне! - перебил его хорунжий. - К цыганам и только к цыганам! Ляля встретит нас как родных. Полковник из любопытства спорить не стал, и новые приятели едва ли не в обнимку покинули гостеприимный погребок. Потом они браво шагали по улицам и оживленно беседовали, не обращая внимания на рослых и коренастых господ, глазевших на них из окон, а то и с дворцовых балконов. Офицерам легкой кавалерии было хорошо и весело, что и привело приятелей к цыганам, где веселья оказалось даже с избытком, ну а потом... На рассвете, едва лишь расставшись с хорунжим, Дюваль задумал было... Но нагрянувший патруль арестовал его и как последнего злодея препроводил в штаб. И вот уже Дюваль стоял перед начальником армейской разведки, известным нам Оливье, тогда еще полковником. Но - всесильным полковником! - ...И смеялись мне в лицо! - докладывал вчерашний лейтенант. - Довольно, Лабуле, довольно. Я все понял! - прервал его Оливье и повернулся другим боком. Ординарец, в котором Дюваль даже во сне так и не признал Гаспара, продолжал чистить мундир своего командира. А тот говорил: - Негодяй! Ты вырвал из наших рук секретный русский портфель! - Оливье оттолкнул Гаспара и вплотную подошел к Дювалю.- Моли бога, чтоб тебе даровали жизнь! - И он рванул с Дюваля эполеты. Полковничьи, махровые! Вначале один, потом второй. Эполет не поддавался. Тогда Оливье рванул посильнее...