Шум/2025: Незавершенность

Глава 1: Исчезновение

В воздухе стоял запах остывшего дерева и пыли. Он оседал тонким, серым слоем на стопке книг, на выключенном экране, на подоконнике. Мир замер.

Только в углу, под одинокой лампой, верстак был чист. Свежая стружка закручивалась в светлые спирали вокруг незаконченных фигурок. Олень, вскинувший голову. Птица с одним, почти готовым крылом. Рядом, в идеальном порядке, лежали резцы. Их стальные лезвия поблёскивали, как инструменты в операционной. Мир, который он строил своими руками.

Хавьер сидел на краю кровати. Спина — прямая, жёсткая линия. Он не смотрел на верстак. Взгляд был прикован к телефону в руке.

Палец без колебаний коснулся экрана.

Снова.

Голос Люсии ворвался в тишину. Живой, немного запыхавшийся, полный того самого азарта, который Хавьер одновременно любил и ненавидел.

«Хави, я почти у цели. Ты не поверишь, что я нашла. Это не просто история, это… это может всё изменить. Я…»

Резкий, сдавленный вздох. Звук, будто телефон ударился о что-то твёрдое, покатился по полу. А потом — ничего.

Не тишина.

Хуже. Шипение пустого канала. Цифровой шум, который сверлил мозг, вызывая тошноту.

Хавьер нажал «стоп».

Он смотрел на свои руки. Утром эти пальцы с ювелирной точностью выводили изгиб птичьего крыла. Сейчас они сжимали телефон так, что пластиковый корпус издал сухой, напряжённый скрип. Ладони стали влажными. Он медленно разжал кулак. Костяшки побелели.

Руки, что выводили изгиб птичьего крыла, помнили другое. Помнили хруст кости.

Он поднялся. Движение вышло резким, механическим. Прошёл мимо верстака, не взглянув. Словно этого угла, этого островка порядка, больше не существовало. В спальне он отодвинул старый комод от стены. За ним, в выдолбленной нише, лежал пыльный рюкзак из грубого брезента.

Он вытащил его. В нос ударил запах оружейной смазки и старой кожи. Запах той, другой жизни.

Он не чувствовал ни сожаления, ни страха. Только холодная, плотная тяжесть в животе. Будто проглотил кусок бетона.

Он уже был там. В той жизни.

Возвращение началось.

Глава 2: Две стороны доски

Сорок восьмой этаж.

Свет лондонского утра был серым и жидким. Он не пробивался сквозь панорамное стекло, а сочился, заполняя конференц-зал холодным, безжизненным сиянием. Воздух здесь не пах ничем. Абсолютная стерильность, нарушаемая лишь тихим, почти подсознательным гулом систем очистки.

Хелен Рихтер сидела за столом из чёрного вулканического стекла.

Её спина была натянута, как струна, не касаясь спинки кресла. Руки спокойно лежали на тёмной, холодной поверхности. Ни блокнота, ни стакана с водой. Только она и её отражение в столе, на фоне которого размытым пятном лежал город.

Напротив сидел Дэвис. Начальник отдела управления рисками.

Его костюм стоил как автомобиль, но сидел так, словно Дэвис в нём спал. Лысеющий лоб блестел от пота. Он теребил в пальцах дорогую перьевую ручку, и её тихий щелчок был единственным звуком в этом аквариуме.

Щёлк. Щёлк.

— Хелен, спасибо, что так оперативно, — начал Дэвис. Голос его стал выше, потерял глубину. — Возникла… ситуация. Информационная уязвимость.

Хелен не двинулась.

— Уточните. Уязвимость — это утечка или потенциальная утечка?

Дэвис сглотнул. Он явно предпочитал обтекаемые формулировки, а не эту хирургическую точность.

— Потенциальная. С высоким риском реализации. Журналистка. Некто Люсия Рейес. Она… подобралась слишком близко к «Левиафану».

Хелен смотрела на него так, будто оценивала неисправный механизм. Слабый, потеющий, шумный.

— Насколько близко?

— Вышла на старые архивы. На… списки. Мы не знаем, что именно она…

— Что с ней сейчас?

Она не повысила голос. Просто сделала его плотнее. Этого хватило. Дэвис замолчал, оборвав фразу.

— Наши турецкие подрядчики… её забрали. Для оценки масштаба ущерба. Но что-то пошло не так. Она была не одна.

Хелен молчала. Она ждала. Слабость всегда находит выход.

Дэвис прокашлялся, отводя взгляд. Он уставился на панораму города, будто искал там спасения от её глаз.

— И ещё. Наш стамбульский актив, братья Йылмаз… скомпрометированы. Час назад. Неизвестный. Очень… агрессивный. Они перестали выходить на связь. Последнее, что от них было, — название нашей подставной логистической конторы.

Лицо Хелен оставалось маской. Ни один мускул не дрогнул.

Но внутри, в той холодной части сознания, где обитали инстинкты, что-то щёлкнуло. Укол ледяного раздражения. Хаос. Непрофессионализм. Беспорядочные переменные, загрязняющие чистое уравнение.

На долю секунды — вспышка.

Лагос. Крики по рации, искажённые помехами. Запах горящего пластика и меди. Чужая ошибка, ставшая её ответственностью. Фантомная боль на безымянном пальце.

Она отсекла воспоминание с той же безжалостной эффективностью, с какой система вентиляции удаляла из воздуха углекислый газ. Эмоции — это шум. Помехи. Их нужно отфильтровывать.

Хаос — всего лишь ещё одна переменная. Её нужно учесть и обнулить.

— Директива? — спросила она, возвращая разговор в русло протокола.

Дэвис наконец посмотрел ей в глаза. В его взгляде проступило отчётливое облегчение. Он перекладывал груз.

— Актив… журналистку… нейтрализовать. Всех причастных, включая наших горе-подрядчиков, — зачистить. Полностью. Следов быть не должно.

Он помолчал, набирая воздуха.

— Совет директоров требует хирургической точности.

Хелен молча кивнула. Констатация факта. Не вопрос.

Она встала. Дэвис остался сидеть — маленький, вспотевший человек за огромным столом, наедине со своим страхом.

— Допустимый уровень сопутствующего ущерба? — спросила она, уже у двери.

Её единственный вопрос. Не «почему». Не «зачем».

Только «как».

— Максимальная эффективность, — выдавил Дэвис. — Минимальный резонанс.

— Принято.

Тяжёлая стеклянная дверь закрылась за ней с тихим шипением доводчика. Щелчок магнитного замка отсёк её от запаха чужого страха. Здесь, в коридоре, царила почти абсолютная тишина, подчёркнутая ровным гулом жизнеобеспечения здания.

Она прошла мимо стола своей ассистентки. Молодая женщина, Сара, торопливо свернула окно на мониторе, но Хелен успела заметить угол экрана. Не рабочие графики. Яркие, аляповатые картинки. Сайт по продаже детских игрушек.

На краю стола Сары стояла маленькая цифровая фоторамка. На ней сменялись фотографии улыбающегося мальчика с дыркой вместо переднего зуба.

Хелен не замедлила шаг.

Эмоциональная привязанность.

Мысль была холодной и точной. Как разрез.

Уязвимость. Расходный материал.

Она остановилась у двери своего кабинета, такого же стерильного и безликого. Не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Забронируйте рейс в Стамбул. Сегодня. Подготовьте протокол «Омега». Полный комплект.

— Да, мэм.

Хелен вошла внутрь. Дверь закрылась с таким же финальным, отсекающим звуком. Ни фотографий, ни личных вещей. Только стол, стул и вид на город.

Теперь он не казался серым.

Он казался операционной, готовой к работе.

Кабинет майора Дмитрия Воронова был другим.

Он находился в старом, неприметном здании на берегу Яузы, и время здесь, казалось, остановилось. Или просто двигалось по своим, внутренним законам. Тёмные дубовые панели на стенах впитывали свет. Тяжёлые портьеры скрывали суету набережной. В воздухе висел запах крепкого чёрного чая, лимона и старой бумаги — сотни книг в шкафах от пола до потолка.

Это была берлога. Крепость.

На стене, прямо над головой Воронова, висел единственный портрет. Строгий, аскетичный лик Андропова.

Воронов сидел за массивным столом, на котором царил идеальный порядок. Перед ним — стакан в серебряном подстаканнике. Он не пил чай. Он смотрел на янтарный кружок лимона, плавающий в почти чёрной жидкости.

Дверь тихо открылась.

Вошёл капитан Лебедев. Его правая рука. Молодой, подтянутый, с короткой стрижкой и хищным, нетерпеливым блеском в глазах. Он двигался бесшумно, как хорошо смазанный механизм. Положил на стол тонкую папку.

Воронов неторопливо допил чай, поставил стакан. Только потом открыл папку. Его движения были плавными, академическими.

Внутри лежал один лист.

Донесение из Стамбула. Американская журналистка Люсия Рейес. Расследование деятельности корпорации Aethelred. Пропала два дня назад. Последние контакты — криминальные элементы, связанные с Aethelred.

Воронов читал, и уголки его губ едва заметно дрогнули. Он пропустил слова. Его интересовала пустота между ними. Aethelred. Пропажа журналиста. Идеальный шторм. Факты мгновенно сложились в единственную картину, которая его интересовала, — глухие, почти мифические слухи о «Протоколе Левиафан».

Он поднял глаза на Лебедева.

— Они играют в свои игры и думают, что мир — это их совет директоров, – голос Воронова был мягким, почти отеческим. – Они потеряли фигуру, капитан. И теперь вся доска перед нами.

Лебедев стоял неподвижно, лицо непроницаемо.

— Доложить наверх?

Воронов медленно покачал головой. Взял со стола нераспечатанную пачку «Беломорканала», повертел в пальцах. Не открыл.

— Наши… кураторы в высоких кабинетах увидят в этом лишь мелкий инцидент. Угрозу инвестициям. Они слишком заняты подсчётом денег на счетах в тех же банках, что и эти дельцы. Нет.

Он положил папиросы на стол.

— Это наш шанс, Лебедев. Шанс получить то, что заставит их всех — и наших, и чужих — вспомнить, что такое настоящее величие. А не блеск позолоты на ворованных часах.

В его голосе не было злости. Была глубокая, выстраданная усталость и ледяная решимость.

— Собирайте группу. Вылет в Стамбул немедленно. Снаряжение — по протоколу для работы в недружественной городской среде.

— Цель?

— Цель не журналистка, – отрезал Воронов. – Она, голубчик, уже не человек. Она — информация. Ключ. Нам нужен этот ключ. Живой или мёртвый. Найдите всё, что она знала. Всех, с кем говорила. Всё, что от неё осталось.

Лебедев коротко кивнул.

— Будет сделано, товарищ майор.

Развернулся и вышел. Так же бесшумно, как и вошёл.

Дверь закрылась. Воронов остался один. Он снова посмотрел на портрет Андропова, потом на свой нетронутый чай. Тихо, почти беззвучно, он начал постукивать подушечками пальцев по столешнице.

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли…»

Его личная, безмолвная молитва.

Лебедев шёл по тусклому коридору, пахнущему пылью и воском для паркета. Лицо спокойное, сосредоточенное. Он достал служебный терминал, отдал первые распоряжения группе. Голос чёткий, деловой.

Завернув за угол, он убедился, что один.

Остановился на секунду.

Убрал служебный терминал. Достал свой личный смартфон. Плоский, чёрный, анонимный. Разблокировал отпечатком пальца. Открыл не мессенджер. Зашифрованное приложение для трейдинга.

На экране светились графики. Котировки акций частных военных компаний. Курсы криптовалют, подскочившие после очередного конфликта где-то в Африке.

Одна из его позиций была в жирном плюсе.

На его лице мелькнула быстрая, довольная ухмылка. Он провёл пальцем по экрану, закрывая сделку. Убрал телефон.

Риторика майора стихла, сменившись единственным реальным звуком — тихим шелестом зачисленных на счёт денег, который он почти слышал физически. Он уважал Воронова как стратега, как динозавра уходящей эпохи. Но не разделял его веры.

Эта война, как и любая другая, была рынком. Набором возможностей.

Его верность принадлежала не идее.

Она принадлежала зелёной линии на графике, устремлённой вверх.

Хитроу.

Гладкий, безликий Airbus прорезает низкие дождевые тучи. Взмывает в серое небо. На его борту, в стерильной тишине бизнес-класса, сидит женщина с непроницаемым лицом. Она смотрит на облака внизу, но видит лишь логистические схемы и векторы угроз.

Чкаловский.

Тяжёлый, натужный рёв турбин. Транспортный Ил-76 отрывается от бетонной полосы. Его брюхо набито вооружёнными людьми в форме без опознавательных знаков. В воздухе пахнет потом, металлом и керосином. Их командир в последний раз проверяет свой личный счёт, прежде чем перевести телефон в авиарежим.

Две силы.

Два мира.

Не зная о существовании друг друга, они устремляются в одну точку на карте.

В Стамбул.

В центр невидимой конструкции, где в дешёвом отеле с видом на грязный двор бывший наёмник по имени Хавьер Рейес, ведомый лишь виной и призрачным голосом из телефона, только что закончил чистить пистолет.

Он дёрнул за первую нить.

И почувствовал, как вся конструкция вокруг него задрожала в ответ.

Глава 3: Точка пересечения

Красный огонёк на крыше «Орион Плаза» мигал с методичностью кардиомонитора. Раз в секунду. Точка замершего пульса над спящим городом. Взгляд Хавьера вцепился не в него, а в стальную решётку вентиляции на соседнем здании, этажами ниже.

Ветер, налетевший с Босфора, дёрнул ворот его куртки. Принёс с собой город: горелое мясо, дизель и соль.

Он работал. Молча.

Отвёртка, купленная в круглосуточной лавке, повернулась в первом винте с сухим металлическим скрежетом. Руки, привыкшие к податливой липе, двигались с той же выверенной точностью по холодной стали.

Второй винт.

Третий.

Четвёртый щёлкнул, сдаваясь. Решётка отошла, открывая провал в гудящую темноту.

Спуск по кабельной шахте был знакомым ритуалом. Запах остывшей пыли и нагретого пластика. Скрежет подошв о скобы лестницы отдавался гулким эхом. Он считал этажи, как ступени в ад.

Четырнадцатый.

Тонкая сервисная дверь. Набор отмычек в руке ощущался до отвращения привычно.

Первый штифт. Второй. Третий поддался с тихим, покорным щелчком.

Дверь приоткрылась на пару сантиметров. Он замер, сам превратившись в слух.

Тишина. Не мёртвая, а офисная. Гудение невидимых серверов. Треск кулера где-то в глубине коридора. Шум вентиляции, похожий на далёкий выдох.

Он проскользнул внутрь.

Ковролин съел звук его шагов. Воздух в коридоре был тяжёлым, с привкусом вчерашнего дешёвого кофе. И чего-то ещё. Едва уловимого.

Электричества.

Он прижался к стене. Камера под потолком смотрела в другую сторону. Датчик движения над аркой в главный зал…

Тонкая полоска скотча.

Что-то холодное и острое шевельнулось под лопатками, не имея ничего общего с ночным сквозняком. Кто-то был здесь до него.

Или всё ещё здесь.

Хавьер заглянул за угол. Огромный зал, поделённый на отсеки стеклянными перегородками. Десятки пустых столов. Спящие экраны мониторов. На полу разбросаны бумаги. Дверца шкафа сорвана с петель, висит на одном креплении.

И тут донеслось.

Приглушённый разговор на русском. Спокойный. Деловой.

Он отступил в тень, и тело само вспомнило, как превращаться в камень. Пистолет в руке стал продолжением воли. Холодный, тяжёлый. Он снова выглянул, медленнее, ниже.

Их было трое.

Двое в одинаковых тёмных куртках возились у серверной стойки. Движения слаженные, экономичные. Подключали что-то к панели.

Третий стоял у панорамного окна. Спиной к нему. Высокий, в дорогом пальто, он смотрел на огни ночного города. Внезапно он достал смартфон. Холодный свет экрана на секунду выхватил из темноты его лицо: резкие черты, короткая стрижка, брезгливая складка у губ. Он провёл пальцем по экрану с коротким, раздражённым движением. Словно смахивал дохлую муху. Убрал телефон. Снова уставился в темноту.

Русские. Здесь.

Вопрос «зачем?» испарился, не успев оформиться. Неважно. Важно то, что он опоздал. Снова.

Это была чужая операция.

Нужно уходить.

Он начал отступать. Шаг. Ещё шаг. Не сводя глаз с тёмных фигур. Его нога задела что-то мягкое.

Офисное кресло. На колёсиках.

Он замер, но мир уже качнулся. Кресло с тихим, почти непристойным скрипом откатилось на полметра.

Звук взорвал тишину.

Человек у окна обернулся. Не по-человечески. Движение слитное, мгновенное, как срабатывание нажимной мины. Его глаза впились прямо в тень, где замер Хавьер. В них не было ни страха, ни удивления. Только холодная оценка.

— Взять его, — бросил он по-русски. Коротко. Как удар хлыста.

Двое у стойки развернулись как по команде. В руках застыли пистолеты с глушителями.

Времени не было.

Хавьер выкатился из-за угла, открывая огонь. Громкий, неприличный треск его «Макарова» разорвал стерильную тишину. Пуля выбила сноп искр из металла рядом с головой одного из русских. Тот нырнул за стойку.

Второй ответил. Тихие, деловитые хлопки. Штукатурка взорвалась у щеки Хавьера, осыпав его гипсовой пылью. Он откатился за угол, тяжело дыша.

Профессионалы.

Он снова выглянул, ниже. Один перебегал от стола к столу, сокращая дистанцию. Хавьер выстрелил дважды. Мужчина дёрнулся, его тело на миг застыло в нелепой, сломанной позе. Выронил пистолет. Молча рухнул на пол. На ковролине под ним начало расплываться тёмное пятно.

Хавьер не почувствовал ничего. Пустота. Выжженная, знакомая.

Он снова был этим.

Второй русский и тот, в пальто, открыли шквальный огонь. Гипсокартонная стена, его единственное укрытие, превращалась в решето. Он вжался в неё спиной. Двое против одного.

Хреновый расклад.

И тут раздался звук, которого здесь быть не могло. Не хлопок. Не выстрел. Резкий, как щелчок бича, треск.

И сразу за ним — тихое шипение.

Панорамное окно рядом с командиром русских не разлетелось. Оно пошло тонкой паутиной от маленького, аккуратного отверстия в центре.

Снайпер.

Русский командир, Лебедев, отпрыгнул от окна, на его лице ярость смешалась с мгновенным анализом.

— Снайпер! В пол! — заорал он.

Поздно.

Ещё один треск.

Второй русский, целившийся в Хавьера из-за стеклянной перегородки, дёрнулся. Его голова неестественно мотнулась вбок. Он осел на пол, как марионетка с обрезанными нитками.

Хаос.

Это не была операция по захвату данных. Это была грёбаная зачистка. И он, Хавьер, был таким же расходным материалом в этой игре, как и эти русские.

Люсии здесь никогда не было.

Его использовали.

Лебедев, матерясь сквозь зубы, укрылся за массивным серверным блоком, отстреливаясь в сторону окон. Бесполезно. Снайпер сидел где-то там, в темноте соседнего небоскрёба, и методично отстреливал всё, что двигалось внутри.

Выжить.

Единственное слово, стучавшее в висках.

Он огляделся. Выход через коридор простреливался. Смерть. У стены стоял огромный пучок силовых кабелей, идущих вниз по фасаду.

Он рванулся к окну, выходившему на другую сторону здания. Всадил две пули в стеклопакет. Стекло взорвалось тысячей осколков. Вой сирен, до этого далёкий, ворвался в офис.

Не раздумывая, Хавьер выскользнул в проём. Обхватив руками и ногами толстые, жёсткие кабели, он заскользил вниз. Оболочка обжигала ладони. Он почти не контролировал скорость, просто тормозил, как мог, рискуя сорваться каждую секунду.

Он рухнул на узкий технический балкон этажом ниже, ноги подкосились от удара. Руки мёртвой хваткой вцепились в ледяной металл ограждения, ладони горели.

Он не оглядывался. Карабкаясь по внешним конструкциям, с выступа на выступ, он спускался вниз, в темноту улиц.

За спиной остались трупы, вой сирен и разбитый офис.

Комната в отеле «Paradise» пахла хлоркой, въевшимся табачным дымом и сыростью старого ковролина. Красно-зелёная неоновая вывеска за окном заливала обшарпанные стены то больничным, то трупным светом.

Хавьер сидел на краю кровати. Голый по пояс. От лопатки до предплечья тянулась рваная царапина от стекла. Кровь уже запеклась чёрной коркой.

Он открыл аптечку от «Аптекаря». Флакон с антисептиком. Марля.

Жидкость обожгла рану. Он стиснул зубы. Чистая, острая боль помогала. Она перебивала гул в голове, мысли, кружившие, как стервятники.

Русские. Снайпер.

Ловушка.

Люсия.

Она вляпалась во что-то огромное. Что-то, где жизни оперативников и снайперские зачистки — просто расходный материал.

Он не был охотником. Он был приманкой.

Тяжесть в груди мешала дышать. Он один. Против них. Он не справится.

Эта мысль была холоднее пистолета.

Он опустил голову, посмотрел на свои руки. Пару дней назад они вырезали из дерева сову. Теперь они пахли порохом.

В рюкзаке лежал старый спутниковый телефон Iridium. Реликт прошлого. Тяжёлый, как кирпич. Он включил его. Тусклый зелёный свет экрана.

Один контакт.

«Эхо».

Он не связывался с «Эхо» два года. С тех пор, как решил, что всё кончено. «Эхо» был последним средством. Информационный брокер без лица и пола. Говорили, «Эхо» знает всё. И что цена за это знание — часть души.

Он набрал короткое сообщение.

Отправить.

Ждать.

Минута. Две. Мигающий неон за окном красил стены в красный, потом в зелёный. Левый кулак непроизвольно сжался.

Телефон вибрировал.

Пальцы быстро застучали по кнопкам.

Он отправил. И замер. Выложил всё, что у него было.

Пауза затянулась. Он почти решил, что ответа не будет.

Вибрация.

Кровь отхлынула от лица.

Пол качнулся. Каждый выстрел, каждый риск — бессмысленны. Он был марионеткой.

Это был не вопрос. Ультиматум.

Соединение прервалось.

Хавьер сидел в полумраке, глядя на погасший экран. Мюнхен. Кросс. Два слова. Единственная нить.

Он медленно поднялся. Рана на плече горела. Усталость навалилась всем весом. Но теперь у него было направление.

Он подошёл к рюкзаку и начал молча, методично собирать вещи. Мир разросся до чудовищных размеров. А он сам сжался до точки на его карте.

Но он всё ещё был на этой карте.

Глава 4. Мюнхенская приманка

Воздух в мюнхенском хостеле был мёртвым. Въевшийся в ковролин запах сырости пытались убить лимонным чистящим средством, но химия лишь царапала горло, делая затхлость ещё гуще.

Хавьер сидел на краю узкой кровати, прогибающейся под его весом. На коленях лежал раскрытый ноутбук. Экран был единственным источником света в комнате. Хавьер ощущал лишь слабое тепло от его корпуса, давившего на колени.

В окне зашифрованного мессенджера мигнуло сообщение. «Эхо».

Никаких приветствий. Никаких лишних слов.

Только файл.

Он открыл его. Досье на Клауса Бауманна, сорок семь лет. Бывший вице-президент по аудиту в «Aethelred Logistics». Официальная причина увольнения — финансовые махинации. Неофициальная, как следовало из короткого примечания «Эхо», — попытка продать на сторону архивы проекта «Левиафан».

Хавьер медленно пролистывал фотографии. Мужчина со скользящим, неуверенным взглядом и влажным лбом, закутанный в слишком дорогое для него пальто. Расписание дня, выверенное до минуты. Адрес временного проживания в респектабельном Богенхаузене.

Всё выглядело слишком правильно. Слишком профессионально.

Как хорошо подготовленная наживка.

Он захлопнул крышку ноутбука. Комната снова погрузилась в полумрак. Хавьер подошёл к своему рюкзаку и вытряхнул содержимое на серое покрывало. Смена одежды. Бинокль. Компактный фотоаппарат.

И пистолет.

Холодный, тяжёлый «Макаров». Руки двигались сами, с механической точностью. Проверить патронник. Щелчок предохранителя. Уложить в кобуру. Он делал это сотни раз.

Эти же руки так и не научились вырезать из дерева идеальную птицу. Его фигурки всегда оставались чуть-чуть неровными, с заусенцами, словно сомневались в собственном праве на существование.

Незавершённые.

Он поймал себя на том, что сжимает левый кулак. Костяшки побелели. Вот оно. Знакомое, ненавистное напряжение в мышцах. Ледяная ясность в голове. Прилив энергии. Он не хотел быть охотником.

Но тело помнило.

Слежка началась на следующий день. Хавьер не шёл за Бауманном, он двигался параллельными улицами, опережал его, ждал в ключевых точках, сливаясь с толпой. Он читал маршрут цели в отражениях витрин, в стёклах припаркованных машин, в окнах проезжающих трамваев.

Никогда не смотрел прямо.

Бауманн был идеальной жертвой. Он вёл себя в точности как человек, укравший смертельно опасный секрет. Постоянно озирался. Вздрагивал от резких звуков. Его рука то и дело ныряла во внутренний карман пальто, проверяя что-то.

Хавьер наблюдал за ним через объектив с другой стороны улицы. Бауманн сидел в кафе, его чашка с кофе заметно дрожала. Он быстро говорил в телефон, потом резко обрывал разговор.

Всё сходилось. Каждая деталь работала на легенду.

Азарт, который Хавьер презирал в себе, начал брать верх. Холодный, чистый азарт охотника. Он загонял дичь. И дичь была почти в капкане.

Нужно было лишь выбрать правильное место.

Внутри фургона, замаскированного под транспорт строительной компании «Schmidt & Söhne», пахло новым пластиком и остывшим кофе. Хелен Рихтер сидела в кресле перед стеной из мониторов. Её лицо было неподвижным. Ни один мускул не дрогнул, когда она смотрела на экран, где разворачивалась чужая, ещё не случившаяся смерть.

На левом мониторе — тепловая карта центра Мюнхена. Несколько красных точек — группа Воронова — двигались слаженно, занимая позиции вокруг Олимпийского парка. Дилетанты. Оставили такой цифровой след, что его заметил бы и стажёр.

На центральном экране — трансляция с беспилотника. Бауманн, дешёвый актёр, играющий роль приманки.

И он. Хавьер Рейес. «Дикая карта».

Он двигался профессионально, почти безупречно. Но он шёл прямо в ловушку.

— Все на местах, — доложил молодой аналитик с напряжённым лицом. — Воронов использует Рейеса, чтобы выманить нас. Классическая схема.

Хелен не ответила. Она коснулась экрана, увеличивая изображение Хавьера. Он был не человеком. Он был переменной в уравнении. Неконтролируемым фактором, который нарушал чистоту операции. Её цель была не в том, чтобы его спасти. Её цель была в том, чтобы использовать хаос, который он создаст. Воронов, высунувший голову из своей норы, был гораздо более ценной мишенью.

— Снайперам — готовность, — её голос был ровным, без интонаций. — Цель — не Рейес. Цели — все, кто попытается его захватить. Ждём моего сигнала. Мы не вмешиваемся.

Она сделала паузу.

— Мы… проводим санацию.

Откинувшись в кресле, Хелен посмотрела на свою левую руку. Палец медленно, почти бессознательно, погладил то место на безымянном пальце, где никогда не было кольца.

Олимпийский парк встретил Хавьера простором и неуютной тишиной. Бауманн шёл впереди, направляясь к почти пустому стадиону. Его фигура казалась маленькой и хрупкой под гигантскими, футуристическими конструкциями из бетона и стекла.

Хавьер держался в тени опор, перебегая от укрытия к укрытию. Он искал место для захвата. Место без свидетелей, с несколькими путями отхода.

Они прошли под огромной стеклянной крышей, похожей на застывшую паутину. И здесь Хавьер впервые почувствовал укол тревоги. Звук их шагов по брусчатке начал странно отражаться от изогнутых поверхностей. Эхо было множественным, искажённым.

Акустический обман.

Он заставил себя успокоиться. Это просто архитектура.

Бауманн замедлил шаг. Хавьер приготовился. Ещё пятьдесят метров, за поворотом, где начиналась безлюдная аллея…

И тут он понял.

Он понял это не глазами. Он понял это кожей. Инстинктом.

Пара на скамейке слева. Мужчина и женщина. Они сидели слишком прямо. Их взгляды были устремлены не друг на друга, а в секторы перед собой.

Уборщик в униформе справа. Он держал метлу, но не мёл. Он просто стоял, опираясь на неё, как солдат на винтовку.

Их было ещё как минимум двое. Один изображал туриста с картой, другой — бегуна, делающего растяжку.

Они не следили за Бауманном. Они контролировали периметр.

Ловушка.

Цель не Бауманн. Цель — он.

В тот же миг Бауманн остановился и, как бы случайно, уронил газету. Условный сигнал.

«Туристы», «уборщик» и «бегун» одновременно перестали играть свои роли. Они начали двигаться. Спокойно, без суеты, отрезая Хавьеру пути к отступлению.

— Блин, — выдохнул он сквозь зубы.

Он бросился бежать. Не назад. Вперёд, в единственном направлении, которое они ещё не перекрыли.

В сторону стадиона.

Тишину прошил сухой, резкий щелчок, похожий на удар кнута.

Один из преследователей, тот, что изображал туриста, дёрнулся, будто наткнулся на невидимую стену. Его голова взорвалась красным туманом. Он рухнул на брусчатку — тело обмякло, будто из него вынули стержень.

В следующую секунду воздух взорвался ответными очередями. Брусчатка заискрилась от попаданий. Мир превратился в грохот, эхо выстрелов и запах пороха.

Хавьер нырнул за широкую бетонную опору. Рядом с ним, привалившись к бетону, хрипел один из людей Воронова. Молодой парень, раненный в плечо. Из его уха выпал наушник, и теперь из маленького динамика доносились обрывки панического русского диалога.

— …снайпер! Позиция?! Откуда, блядь?!

— …это не его люди! Третья группа! Лебедев, доклад!

— Майор, нас рвут на части! Объект уходит! Приказ?!

— …держать! Взять его живым, любой ценой!.. — голос срывался в визг статики.

Хавьер выглянул из-за укрытия. Бой шёл уже на три стороны. Люди Воронова, попавшие под снайперский огонь, отстреливались вслепую, пытаясь одновременно не упустить его.

В этом хаосе он увидел её. Женщина, забившаяся в нишу между двумя конструкциями, закрыв голову руками. На её шее был ярко-красный шарф.

Почти такой же, какой он подарил Люсии на последнее Рождество.

Всё вокруг исчезло. Разум кричал: «Беги!», но взгляд зацепился за красное пятно, и тело замерло. Он инстинктивно сделал шаг в её сторону. Глупый, иррациональный порыв защитить призрак.

Этого хватило.

Рваный, обжигающий удар в бок, под рёбрами. Дыхание перехватило, мир на мгновение сузился до слепящей белой вспышки боли. Он упал на одно колено, чувствуя, как по рубашке под курткой стремительно расползается липкое, горячее пятно.

Боль отрезвила.

Он перестал думать. Он стал действием.

Он вскочил на ноги, превозмогая тошноту. Не целясь, выпустил три пули в сторону ближайших преследователей, заставляя их пригнуться. Левой рукой выдернул из кармана дымовую шашку, которую ему всучил «Аптекарь». Выдернул чеку. Швырнул её перед собой.

Густой серый дым окутал пространство.

Под его прикрытием, зажимая рану ладонью, он рванулся к выходу из парка. Он не бежал — он нёсся, хромая и спотыкаясь. Каждый шаг отдавался тупой, пульсирующей болью в боку.

Ближайшая станция U-Bahn. Запах пыли и металла. Он перепрыгнул через турникет. Сзади раздались крики.

Двери вагона перед ним начали закрываться с тихим шипением. Он бросился вперёд, протиснулся в щель за секунду до того, как они захлопнулись. На платформе остались двое его преследователей. Он видел их лица — рты, открытые в беззвучном крике, глаза, сузившиеся от ярости.

Поезд тронулся.

Хавьер сполз по стене вагона на пол. Пассажиры испуганно жались от него подальше. Он прижимал ладонь к боку. Кровь просачивалась сквозь пальцы, густая и тёплая.

Он поднял глаза и посмотрел на своё отражение в тёмном стекле окна.

На него смотрел загнанный, раненый зверь. Грязное лицо, безумные глаза, кровь на одежде.

Его не просто обманули. Его использовали как кусок мяса, который бросают в клетку, чтобы стравить двух тигров.

И тут он понял. Холодно, без эмоций, как факт из отчёта.

«Эхо».

Она привела его сюда. Она.

Намеренно.

Глава 5: Тишина и шум

Спёртый воздух.

Комната в дешевом мюнхенском отеле пахла пылью, въевшейся в ковролин, и хлоркой, которой тщетно пытались вывести чужие грехи. Безликое пространство, не дом и не убежище. Пауза. Кома.

Хавьер сидел на краю кровати, прогнувшейся под его весом. На обнажённом по пояс торсе — сетка старых шрамов, карта давно оконченных войн. Новый росчерк на этой карте, рваный и красный, багровел на левом боку. Пуля прошла по касательной, но вырвала кусок плоти.

Повезло.

Он ненавидел это слово. Везение было непостоянной сукой, которая сегодня улыбалась, а завтра уходила к другому, оставив на прощание нож под ребром.

Оторвал кусок ваты, смочил антисептиком из флакона с надписью на незнакомом языке. Резкий, химический запах ударил в нос. Прижал к ране. Зашипел, скривив рот не столько от боли, сколько от тупой, злой ярости на самого себя. На женщину с шарфом. На инстинкт, который оказался сильнее опыта.

Боль была якорем. Острой, настоящей. Она возвращала его сюда, в эту убогую комнату, прочь от футуристических конструкций Олимпийского парка и размытого отражения в окне поезда метро.

Он вытащил из стерильного пакета изогнутую хирургическую иглу и катушку с чёрной нитью. Вещи из аптечки «Аптекаря». Долг, который только что вырос.

Игла вошла в кожу с тихим, влажным звуком, преодолевая сопротивление плоти. Он стиснул зубы, на лбу выступил пот. Каждый стежок отзывался вспышкой боли, заставляя мышцы живота каменеть. Движения были лишены суеты, но пальцы дрожали от напряжения. Он зашивал себя так же методично, как чинил бы лямку рюкзака, но этот материал был живым и протестовал.

Закончив, он отрезал нить ножом и заклеил свою грубую работу широким пластырем. Тело ныло тупой, пульсирующей болью. Он проигнорировал её. Подошёл к столу, на котором лежали две вещи, определявшие его настоящее: пистолет Макарова и сломанный плёночный фотоаппарат «Зенит».

Он сел и разобрал пистолет. Руки двигались иначе — грубая сила, зашивавшая плоть, сменилась отточенной, почти нежной точностью. Пружина, затвор, ствол — каждая деталь ложилась на промасленную тряпку в строго определённом порядке.

Он ненавидел это оружие. Ненавидел то, что оно делало с людьми. Ненавидел то, во что оно превращало его самого.

Но этот ритуал… Эта механика, это предсказуемое действие было единственным, что приносило порядок в хаос его мыслей. Сборка-разборка. Простое, понятное действие с предсказуемым результатом. Полная противоположность его жизни.

Он чистил каждую деталь, пальцы двигались на автомате. Шум в голове стихал. И в этой тишине он потянулся к упаковке обезболивающего. Пусто. Последняя таблетка была принята час назад.

Он собрал пистолет. Щелчок затвора прозвучал в комнате оглушительно. Взял защищённый телефон, пролистал контакты до единственной записи без имени, обозначенной символом ступки и пестика. Нажал вызов.

Долгие гудки. Он уже думал, что никто не ответит.

— Это я, — сказал Хавьер, когда на том конце раздался шорох.

— Знаю, — голос «Аптекаря» был усталым, полным статики, будто он говорил из подвала. — Судя по новостям… ты решил устроить в Мюнхене фестиваль фейерверков. Ты теперь в каждом дерьмовом списке, парень. Красным цветом.

— Мне нужно… эм… пополнение. И информация. Что за «Эхо»?

«Аптекарь» рассмеялся. Смех был коротким и безрадостным, как кашель.

— «Эхо»? Забудь. Сейчас не об этом. Ты, кажется, не понял, Хавьер. После твоего… выступления цена на всё выросла. На молчание, на проезд, на бинты. Сеть легла на дно. Ты теперь токсичный актив. Понимаешь? За информацию о тебе заплатят больше, чем я заработаю на твоём лечении за год.

Хавьер молчал. Смотрел на стену с выцветшими обоями в цветочек.

— Так ты поможешь? — его голос был тихим и жёстким.

Пауза на том конце затянулась. Хавьер слышал только треск помех.

— …Ладно. Сброшу адрес закладки. Но это последний раз. Бесплатно. По старой дружбе. В следующий раз — двойной тариф. Если доживёшь.

Связь прервалась.

Хавьер медленно опустил телефон. Он не просто был ранен и обманут. Он был отрезан. Изолирован. Абсолютно один в чужой стране, где за его голову назначена цена.

Его взгляд упал на «Зенит». На трещину в объективе. Ответственность. Она не исчезла. Она стала тяжелее, будто к его старому долгу приварили ещё одну ржавую цепь.

В Лондоне не было слышно ни выстрелов, ни сирен. Только ровный, почти неслышный гул системы климат-контроля и тихий шелест шин по мокрому асфальту где-то далеко внизу. Квартира Хелен Рихтер была антиподом мюнхенского хаоса. Стерильное пространство из белых стен, стекла и полированной стали. Ничего лишнего. Ни одной случайной вещи.

Кроме стола в углу гостиной.

Под светом узконаправленной лампы на чёрной бархатной подложке лежали осколки. Фрагменты старой японской чаши раку, которую она купила на закрытом аукционе. Разбила она её сама. Намеренно.

Хелен сидела за столом, спина идеально прямая. Движения её рук были точны и выверены. Она смешивала в маленькой фарфоровой пиале чёрный лак уруси с порошком чистого золота. Паста приобрела густой, тёплый оттенок.

Её работа — поиск и устранение изъянов. В людях, в системах, в операциях. Утилизировать. Зачистить. Списать. Здесь же, в тишине своей квартиры, она не скрывала изъян. Она делала его главным. Превращала шрам в произведение искусства.

Кинцуги. Философия принятия несовершенства.

Она взяла два самых крупных осколка. Нанесла тонкую золотую линию на края изломов. Соединила их. Пальцы держали их неподвижно несколько минут, пока лак не начал схватываться. Идеальное совпадение. На долю секунды напряжение в её плечах ослабло.

Вот он. Контроль. Полный, абсолютный, предсказуемый. Тот, которого ей так не хватило несколько часов назад, когда дикая карта по имени Рейес прорвался сквозь её безупречный план.

Она чувствовала себя не столько проигравшей, сколько… неэффективной. Это было хуже.

На планшете, лежавшем на краю стола, вспыхнул индикатор уведомления. Зашифрованный канал. Дэвис.

Хелен взяла планшет. Текст был сухим, лишённым эмоций, будто выдержка из квартального отчёта.

«Предварительный анализ мюнхенской операции выявил превышение допустимых амортизационных издержек на 37%. Требуется детальный отчёт по оптимизации протоколов во избежание рецидивов. Срок — 24 часа».

Её рука, державшая следующий осколок, замерла. Пальцы побелели. Она перечитала сообщение ещё раз. Потом ещё раз. Это был не приказ. Не выговор. Это было сомнение в её компетентности, выраженное на языке бухгалтерии. Угроза, обёрнутая в корпоративный жаргон.

Амортизационные издержки.

Потерянные оперативники Воронова, упущенный Рейес, скомпрометированная операция. Всё это теперь было записано в её личный пассив. Её собственная ценность в глазах корпорации пересчитывалась в графе «убытки».

И она знала, что Aethelred делает с убыточными активами.

Она медленно положила осколок на стол. Золотой шов, который она только что создала, казался теперь насмешкой.

Номер люкс в мюнхенском отеле «Четыре сезона» был похож на поле боя после отступления. На персидском ковре валялись кабели, на мраморном столике рядом с пустыми бутылками из мини-бара стояли ноутбуки. Воздух был тяжёлым от невысказанного.

Майор Дмитрий Воронов стоял у огромного окна, глядя на огни ночного города. В стекле отражалась его фигура — напряжённая, неподвижная.

За его спиной, за столом, сидел капитан Лебедев. Он не отрываясь смотрел в экран ноутбука, его пальцы бесшумно скользили по клавиатуре. Он не анализировал данные проваленной операции. Он проверял котировки своих акций. Зелёная линия на графике ползла вверх. Хороший день.

Воронов резко повернулся. На его лице не было эмоций, но глаза были пусты и холодны. Он подошёл к проигрывателю на антикварной консоли. На бархатной подушке покоилось его сокровище — редкая английская пластинка с записью виолончельного концерта Шостаковича. Ростропович. 1967 год. Запись, которую слушал его отец.

Он взял пластинку двумя руками. Лебедев краем глаза заметил это движение, но не придал ему значения. Майор часто слушал музыку после операций.

Воронов занёс пластинку над острым краем консоли. На мгновение он замер. А потом с силой опустил руки.

Глухой, резкий треск ломающегося пластика стал единственным звуком в номере.

Пластинка разломилась в его руках на два неровных полумесяца, которые беззвучно упали на ковёр.

Лебедев замер, его пальцы застыли над клавиатурой. Он медленно поднял голову.

Наступила тишина. Та самая, которую Воронов, казалось, так ценил. Но сейчас она была другой. Рваной. Больной.

— Хаос… — голос Воронова был тихим, почти шипением. — Безродный наёмник. Дикарь. Они привели на шахматную доску… обезьяну с гранатой. И она смела все фигуры. Мои фигуры.

Лебедев молча закрыл ноутбук. Движение было спокойным, выверенным.

— Мы потеряли Бауманна, — сказал он ровным голосом, будто зачитывал сводку. — И троих наших людей. Наш мюнхенский контакт не выходит на связь. Предположительно, его забрали люди Рихтер. План провалился. Эмоциональная оценка ситуации непродуктивна.

Воронов медленно повернулся к нему. Взгляд сузился, и в его глубине проступило ледяное презрение.

— Непродуктивна? Капитан, вы говорите как бухгалтер. Мы сражаемся за душу страны, за её будущее, а вы… вы сводите дебет с кредитом.

— Я свожу потери и ресурсы, майор, — Лебедев наконец посмотрел ему в глаза. Его взгляд был холодным, как полированная сталь. Ни капли страха или подобострастия. — Потому что душа страны не поможет нам, если у нас не останется оперативников, чтобы за неё сражаться. Ваша приманка не сработала. Её просчитали. Каков следующий шаг?

Воронов смотрел на своего подчинённого. И в этот момент он увидел не верного солдата, не ученика, а нечто другое. Хищника новой формации. Человека, для которого его, Воронова, идеология, его Пушкин и Шостакович были лишь досадным шумом, архаичным программным обеспечением.

Он увидел в глазах Лебедева не уважение.

А оценку.

Оценку его, Воронова, как устаревшего, неэффективного актива.

И этот безразличный, расчётливый взгляд напугал его больше, чем провал всей мюнхенской операции. Он понял, что враг сидит не только в лондонском офисе Aethelred. Возможно, самый опасный из них сидит прямо здесь, в его номере.

И ждёт.

Ждёт его следующей ошибки.

Глава 6. Перезапись правды

Пистолет лежал на столе, разобранный до последнего винтика. Затвор, рамка, пружина, магазин. Холодные куски воронёной стали на липкой поверхности, пахнущей пролитым пивом. Хавьер смотрел на них, но видел лишь части себя. Сломанные, бесполезные поодиночке.

Комната была вакуумом. Она пахла пылью, въевшимся в жёлтые обои табаком и лимонным чистящим средством, которое только подчёркивало запустение. Теперь к этой смеси добавился слабый, железистый запах его крови.

Боль в боку была якорем. Тупая, назойливая пульсация в такт сердцу. Час назад он силой заставил пальцы не дрожать и стянул края раны грубой ниткой. Теперь каждый вдох был напоминанием.

Он был идиотом.

Не пуля, не боль, не провал. Именно это слово вбивалось в череп.

Идиотский красный шарф.

Память резанула осколком: женщина в мюнхенской толпе. Шарф не того оттенка, не той ткани, но в ту секунду это не имело значения. Инстинкт рванулся вперёд, срывая с поводка тактику, логику, опыт. Иррациональный порыв защитить призрак сестры.

За это он и получил пулю.

Его использовали. Как камень, брошенный в стаю псов, чтобы посмотреть, который из них самый злой. Он чувствовал себя не раненым. Он чувствовал себя глупым.

А это было хуже.

Он ненавидел этот мир, но ещё сильнее ненавидел то, что по-прежнему был его частью. Инстинкт, который он пытался похоронить под слоями строительной пыли, оказался живее, чем он думал. И этот инстинкт его предал.

На экране старого ноутбука — купленного за мятые купюры у барыги на вокзале — мигнуло окно. Зашифрованный мессенджер. Единственный контакт.

Пустое поле диалога. И одно слово.

ПОЧТА

Хавьер сжал левый кулак. Костяшки хрустнули. Боль в ране отозвалась острее, отрезвляя. Он хотел разбить ноутбук о стену. Стереть это имя, этот контакт, эту паутину, в которой он запутался.

Но он не сделал этого.

Выбора не было.

Он медленно поднялся, морщась от боли. Каждый мускул протестовал. Надел куртку, сунул в карман несколько купюр и ключ. Дверь в коридор открылась с сухим скрипом. Пахло кислой капустой.

Мюнхен снаружи встретил его сырым холодом. Фонари лили на мокрый асфальт больной, аптечный свет. Хавьер шёл, прижимаясь к стенам, скользя от одной тени к другой. Он не просто шёл. Он охотился и одновременно ждал, что охотятся на него. Каждое отражение в витрине, каждый звук шагов за спиной, каждая машина, замедлившая ход. Паранойя была не чувством. Она была инструментом.

Почтовое отделение у вокзала. Круглосуточное. Безликое здание, гудящее от ламп дневного света. Сонный клерк за стойкой.

Хавьер назвал номер ячейки. Протянул фальшивое удостоверение. Клерк мельком взглянул на фото, зевнул и протянул маленький, плотный пакет. Без обратного адреса. Без вопросов.

Вернувшись в номер, он запер дверь на все замки. Цепочка. Засов.

Внутри пакета лежал криптофон. Чёрный, тяжёлый, безликий брусок пластика. Никаких логотипов. Оружие другого рода.

Он сел на кровать. Включил.

Экран ожил. Зелёные строки текста на чёрном фоне.

Ты жив. Это хорошо.

По затылку расползся холод. Медленная, ледяная ярость. Пальцы застучали по экрану.

Ты. Знала. Ты отправила меня на убой.

Пауза. Три мигающие точки курсора. Секунда. Две.

Я отправила тебя туда, чтобы ты поднял шум. Мне нужно было увидеть, какие крысы сбегутся. Корпорация. Русские. Теперь я знаю их всех.

Ещё пауза.

Мюнхен был диагностическим инструментом. Ты был скальпелем. Да, это был риск. Извини за рану. Но не за результат.

Хавьер смотрел на текст. Утилитарная, безжалостная логика. Он ненавидел её, но он её понимал. Это был язык, на котором он сам говорил много лет. Наречие, где люди — лишь переменные в уравнении.

— Кросс. Люсия. Где?

Он не стал набирать вопросительный знак. Это было требование.

Ты ищешь не то.

— Что это значит.

Ты думаешь, «Левиафан» — это оружие. Это не так.

«Левиафан» — это провал.

И в этот момент что-то изменилось. Трещина в цифровой стене. Из динамика, который должен был молчать, на долю секунды прорвался звук. Не статика. Не помехи.

Короткий, искажённый, едва различимый женский вздох.

Бесконечно усталый. Бесконечно печальный. Призрак в машине.

Звук тут же оборвался, но он застрял в ушах Хавьера. Этот вздох был человечнее, чем все слова, которые он прочёл.

— Что это, — набрал он.

Сбой сети.

Ответ пришёл мгновенно. Слишком быстро.

Продолжим.

Протокол создавался не для убийц. Он создавался для лечения ПТСР. Перезапись травматических воспоминаний. Благая цель.

Но он сжигал личность. Вытирал её. Оставлял пустую оболочку. Или бомбу с чужими приказами в голове. «Шум» — это не программа. Это побочный эффект. Ошибка. Призрак стёртой души, который кричит внутри пустой комнаты.

Хавьер замер. Телефон в руке налился тяжестью.

Призрак стёртой души.

Он вспомнил их последнюю ссору. Крики на кухне, запах горелого кофе. Люсия, с глазами полными слёз, кричала, что он вернулся «сломленным», «пустым внутри». А он, раненый её словами в самое больное место, в ту пустоту, которую сам чувствовал, огрызнулся с жестокостью, на которую способен только близкий.

«Лучше быть пустым, чем наивной дурой, которая ищет правду там, где её нет!»

Теперь он понял.

Она искала не сенсацию. Она искала лекарство.

Для таких, как он. Для него.

Внутри будто оборвался трос. Пустота. Больнее, чем пуля. Вся его миссия, вся его вина — всё было построено на лжи. Он считал себя защитником, а был слепцом, не видящим, что она пыталась спасти его.

Горечь обожгла глотку.

Он медленно набрал текст.

— Она… помогала им.

Да.

Она не искала компромат для газеты. Она искала способ обратить процесс. Она верила, что этих «выпускников» можно спасти. Поэтому её и забрали. Она знала слишком много об их главном провале. Угроза не для их безопасности. Для их репутации. И для их кошелька.

Информация улеглась в голове. Тяжёлая, как могильная плита. Его миссия не закончилась. Она стала бесконечно сложнее. И личнее.

— Где искать?

Корпорация не уничтожала все неудачные образцы. Дорого. Оставляет следы. Их ссылали в отстойник. Где они могли просто… раствориться. В хаосе третьего мира.

Джакарта. Северные районы, которые тонут. Там бывший сотрудник безопасности программы, некий Милош. Спился, осел там. Он может знать, куда Кросс увёз Люсию.

Хавьер уже прокладывал маршрут. Грузовые суда. Поддельные документы.

Следующее сообщение перечеркнуло всё.

Но есть проблема. После Мюнхена ты больше не призрак. Рихтер и Воронов знают, кто ты. Твоё старое армейское фото, биометрия — всё в системах пограничного контроля. Во всех их базах.

Ты больше не «дикая карта».

Ты — Хавьер Рейес.

Официальная цель.

Сообщение висело на экране. Неподвижное, как приговор.

Хавьер смотрел на своё отражение в тёмном дисплее. Уставший, раненый человек с именем и прошлым, которое он пытался замуровать в себе. Теперь это прошлое было его смертным приговором. Бежать через аэропорты и вокзалы было нельзя. Оставался только один путь — долгий, грязный и опасный. Тот, которым перевозят нелегальные грузы.

Телефон издал тихий щелчок и погас. Навсегда. Программа самоуничтожилась.

Он остался один. В давящей тишине комнаты. С именем, которое теперь было выгравировано на пуле, летящей в его сторону.

Этажом ниже, в точно такой же комнате, но без запаха крови и отчаяния, капитан Лебедев закрыл ноутбук.

На вспомогательном экране висела тактическая карта Мюнхена. Сухие строки отчёта. Проваленная операция. Потери. Он скользнул по ним безразличным взглядом. Неудовлетворительные цифры, не более.

На основном экране плясали зелёные и красные свечи криптовалютного рынка. График, который был ему понятнее любой карты военных действий.

Входящий вызов от майора он проигнорировал.

Пальцы быстро забегали по клавиатуре. Несколько кликов. Перевод крупной суммы с одного анонимного кошелька на другой. Он только что зафиксировал прибыль от короткой позиции, которую открыл на падении одного технологического токена. Падении, которое он сам спровоцировал, анонимно слив информацию о «провале европейской операции» нужному финансовому блогеру. За час до доклада Воронову.

Он смотрел на растущую шестизначную цифру на своём счету. Губы тронула лёгкая, почти незаметная улыбка.

Провал майора был не трагедией. Это была рыночная волатильность. Шум, на котором он умел зарабатывать.

Воронов и его империя, построенная на призраках…

Лебедев мысленно поставил отметку.

Продать.

Старый, неэффективный актив. Рынок не терпит таких. Он их корректирует.

Лебедев встал и подошёл к окну. Внизу город жил своей жизнью, не подозревая о графиках и котировках. Он посмотрел на своё отражение. И улыбнулся.

Он только начинал.

Глава 7. Гниль Джакарты

Две недели в душном, раскалённом трюме ржавого сухогруза, идущего из Роттердама. Фальшивый паспорт моряка, купленный у «Аптекаря» за последнюю пачку евро, и постоянный страх случайной проверки. Когда Хавьер наконец сошёл на берег, воздух Джакарты ударил первым.

Не просто влажный — он был тяжёлым, плотным, как мокрая шерсть, прижатая к лицу. Хавьер шагнул с качающейся лодки на скользкие, почерневшие от сырости доски, и этот воздух тут же полез внутрь — в нос, в рот, в поры. Он нёс в себе всю историю этого места: гниющую рыбу, въевшуюся в дерево, сладковатый душок разлагающегося мусора и резкий химический привкус дешёвого дизельного топлива.

Муара Ангке. Отстойник.

Он двинулся вперёд. Каждый шаг отдавался тупым, монотонным толчком в зажившем, но всё ещё ноющем боку. Боль стала фоном. Такой же константой, как этот воздух.

Лабиринт деревянных мостков над чёрной, непрозрачной водой. В ней медленно дрейфовал пластик, обрывки пакетов и что-то ещё, о чём не хотелось думать. Лачуги из ржавого профнастила и старых рекламных щитов цеплялись за хлипкие сваи, нависая над водой, как больные птицы над падалью.

Солнце не пекло. Оно давило. Белёсое, расплывчатое пятно в мутной пелене смога, оно превращало воздух в липкую, удушливую взвесь.

Инстинкты, натренированные выживать в аду, подали сигнал тревоги. Открытые пространства. Нестабильная опора под ногами. Отсутствие укрытий. Тактический кошмар. Место, где профессионал умирает первым.

Местные — худые, жилистые, с кожей цвета промасленной бумаги — провожали его взглядом без любопытства. Только оценка. Десятки окон-щелей, из которых на него были направлены тёмные, оценивающие взгляды. Они видели не человека. Видели ходячий кошелёк. Или угрозу.

Но где-то глубже, за пеленой инстинктов, жила картинка: пустое лицо Люсии на фотографии и голос «Эха», холодный и цифровой. «Призрак стёртой души».

Он заставил себя идти. Подавил животный ужас.

Он не спрашивал дорогу. Вопросы здесь были слабостью. Он просто шёл, впитывая ритм этого места. Скрип досок. Приглушённый говор на бахаса. Резкий смех. Тарахтение генератора за углом. Он искал не человека. Он искал аномалию. Тень европейца, пытающегося раствориться в этом хаосе.

Через десять минут он её нашёл.

Захудалый варунг — три скособоченных стола под навесом из пальмовых листьев. Хавьер сел в самый тёмный угол, спиной к хлипкой стене. Заказал кофе жестом. Ему принесли мутную, горькую жидкость в треснувшей чашке. Он сделал глоток. Вкус был таким же, как запах этого места.

Он сидел, сливаясь с грязной тенью от навеса. Не ждал. Слушал.

Высохший одноглазый старик, хозяин варунга, лениво переругивался с двумя рыбаками. Их быстрая, гортанная речь была для Хавьера просто фоном. Но он слушал не слова. Он слушал музыку. Искал фальшивую ноту.

Через полчаса она прозвучала.

К варунгу подошли четверо. Двигались не как местные. В их походке была ленивая, хищная уверенность тех, кто считает эту территорию своей. Они не смотрели на Хавьера. Это и было сигналом. В таком месте не смотреть на чужака — значит, уже всё про него знать.

Они сели за соседний стол. Самый крупный, с лицом, испещрённым шрамами, лениво кивнул хозяину. Тот подобострастно принёс им бутылку апельсиновой газировки.

Хавьер допил свой кофе. Поднялся, бросил на стол несколько мятых купюр. И пошёл вглубь лабиринта, подальше от воды.

Он не оглядывался. Он знал, что они пойдут за ним.

Шаги за спиной были тихими, но он их чувствовал. Не слухом. Кожей. Четыре тени, скользящие по гнилым доскам.

Он свернул в узкий проход между двумя лачугами. Здесь воняло мочой и протухшей рыбой. Впереди — тупик, заваленный мусором.

Ловушка. Идеально.

Он остановился и медленно повернулся.

Они перекрыли выход. В руках — не пистолеты. Мачете и ржавые ножи. Практичное оружие для места, где громкий звук — это самоубийство.

— Bule, — просипел лидер, обнажая гнилые зубы. Белый. Чужак. — Потерялся.

— Я ищу человека, — сказал Хавьер ровно. — Европейца. Старого. Пьёт много.

Лидер усмехнулся.

— Здесь много кто пьёт. Ты дашь нам деньги. Телефон. Часы. И уйдёшь. Если сможешь.

Хавьер знал эту расстановку. Разговоры — лишь ритуал перед насилием. Он шагнул не назад. Вперёд. Прямо на них. Каждый шаг отзывался тупым толчком боли в зашитом боку.

Это сбило их с толку. На долю секунды. Ему хватило.

Пистолет он не трогал. Он работал тем, что было.

Первый справа замахнулся ножом. Хавьер не блокировал — шагнул внутрь, под руку, и ударил основанием ладони в горло. Короткий, сухой удар. Мужчина захрипел, выронив нож. Не давая ему упасть, Хавьер схватил его за рубаху и швырнул на второго, с мачете.

Пока те двое пытались расцепиться, он развернулся к третьему. Тот был быстрее, полоснул ножом по воздуху. Хавьер отскочил, и резкое движение взорвалось огнём в раненом боку. На мгновение перед глазами потемнело, и противник, воспользовавшись заминкой, шагнул вперёд, чтобы закончить. Падая, Хавьер ударил его ногой в колено.

Хруст был отвратительным. Мокрым.

Взгляд лидера банды на мгновение утратил свою хищную уверенность. Он не ожидал этого. Он двинулся вперёд, его мачете описывало ленивую дугу. Хавьер откатился в сторону. Схватил с земли пустую бутылку.

Бой был грязным, быстрым и тихим. Только хрипы, звуки ударов и скрип досок. Хавьер двигался не грациозно. Эффективно. Он опрокинул на одного из бандитов шаткую бочку с дождевой водой. Сорвал кусок брезента со стены лачуги и накинул на лицо другому.

Он повалил лидера на мостки. Приставил к его горлу осколок бутылки.

Остальные трое были выведены из строя. Один барахтался в чёрной воде, двое корчились на досках.

— Я спрошу ещё раз, — выдохнул Хавьер, тяжело дыша. Рваная рана горела. — Где он?

Лидер хрипел. Его рубаха задралась, обнажив шею. И тут Хавьер увидел это.

Выцветшая, расплывшаяся татуировка у основания шеи. Стилизованная буква «А» в круге. Старый логотип службы безопасности Aethelred.

Чёрт.

Это не были просто бандиты. Это были бывшие подрядчики. Псы, которых корпорация натравливала на врагов, а потом бросила. Его бывшие «коллеги». Он дрался с призраками своей собственной прошлой жизни. Во рту снова появился вкус того горького кофе, но на этот раз его принесло не воспоминание, а волна отвращения.

— Он… он там, — прохрипел бандит, указывая подбородком на самую дальнюю, самую убогую лачугу, которая почти сползла в воду. — Оставь нас…

Шум драки, хоть и был тихим, нарушил хрупкое равновесие этого места. Из щели в той самой лачуге выглянуло лицо. Бледное, испуганное, заросшее седой щетиной. Европейское.

Милош.

Увидев Хавьера, он развернулся и бросился бежать вглубь своей конуры.

Хавьер отпустил бандита. Перешагнул через него и, прихрамывая, пошёл к лачуге.

Он вышиб хлипкую дверь плечом. Внутри воняло дешёвым самогоном, потом и страхом. Милош забился в угол, пытаясь спрятаться за грудой тряпья. Худой, как скелет. Руки тряслись.

— Я не из Aethelred, — сказал Хавьер, закрывая за собой дверь. Его голос был тихим, но в тесном пространстве лачуги он прозвучал как выстрел.

Милош поднял на него безумные, выцветшие глаза.

— Они… они всё равно придут, — забормотал он. — Всегда приходят. За… за всеми.

— Мне нужен Кросс. — Хавьер сделал шаг вперёд. Милош вжался в стену. — Где он?

— Кросс… сгинул… он проклят! — Милош истерически хихикнул. — Все мы прокляты, кто видел «Левиафана». Они всех найдут… как тех… несчастных…

Хавьер нахмурился.

— Каких несчастных?

— «Неудачные образцы»… — прошептал Милош, и в его глазах промелькнул настоящий ужас. — Тех, у кого «Шум» был слишком сильным. Их привозили сюда. На «утилизацию». Думаешь, их просто топили в этой воде? — он снова засмеялся, но смех оборвался всхлипом. — Нет… на них… на них тренировали новичков из службы безопасности. Устраивали сафари… грёбаное сафари в этих трущобах…

Хавьер почувствовал, как внутри всё заледенело. Он представил Люсию, которая искала правду об этих людях. Которая хотела им помочь.

— Люсия Рейес, — его голос стал твёрдым, как сталь. — Журналистка. Она была с ним?

При имени Люсии Милош затрясся ещё сильнее.

— Что — она? — Хавьер схватил его за воротник рваной рубахи. — Они её похитили?

Милош поднял на него взгляд, полный слёз. Он выдавил из себя шёпот.

— Нет… нет, ты не понимаешь… Она…

Он замолчал, задыхаясь.

— Что?!

— Она… она пришла к нему сама.

Слова упали в тишину лачуги, и звук от них был глухим, как от камней, брошенных в ил. Хватка Хавьера ослабла. Он смотрел на Милоша, и слова того не складывались в смысл.

— Что ты сказал?

— Добровольно, — всхлипнул Милош. — Она нашла его. Сказала… сказала, что хочет стать… лекарством. Что только так можно понять, как обратить «Шум». Она сама это устроила. Её исчезновение… это была приманка. Чтобы вытащить Кросса из тени. Чтобы заставить Aethelred и… и других… показать себя.

Вся его миссия — спасение сестры, искупление вины — рассыпалась в прах. Основание, на котором он стоял последние недели, оказалось ложью.

Люсия. Его маленькая сестра. Не жертва. Игрок. Фигура, которая сама двинула себя на доску. Его миссия по спасению превратилась в фарс.

— Где они? — его голос был глухим.

— Швейцария, — выдавил Милош. — У него там… убежище. Старый военный бункер… «Редюи». Переоборудован под частную клинику. Неприступная крепость… Я слышал, как он говорил ей… — Милош вдруг замолчал, его глаза расширились.

— Что говорил?

— Что он не может её вылечить… потому что он сам… он сам первый. Первый успешный «выпускник». Он не создатель. Он… продукт. Он пытался на ней понять, что с ним сделали…

Хавьер отпустил его. Милош мешком осел на пол, беззвучно рыдая.

Вся конструкция рухнула. Кросс — не ключ. Он — замок. Люсия — не заложница. Она — доброволец в самоубийственной миссии. А он, Хавьер, — всего лишь слепой бульдозер, которого использовали, чтобы расчистить дорогу.

Он вышел из лачуги. Снаружи ничего не изменилось. Тот же тяжёлый воздух, тот же запах гнили. Он смотрел на чёрную, маслянистую воду. Он нашёл то, что искал. Но правда оказалась грязнее и мутнее, чем эта вода.

Его вина не стала меньше. Она просто потеряла смысл.

Как спасти того, кто не хочет, чтобы его спасали? Как искупить вину перед тем, кто сам шагнул в огонь?

Он достал из кармана телефон. Открыл последнее сообщение от Люсии. Голос, оборванный на полуслове.

Теперь он слышал в нём не страх.

Он слышал в нём решимость.

И это было хуже всего.

Глава 8: Сбор у вершины

Дешёвый пансион в Гринденвальде.

Из щелей в рамах тянуло холодом, который пах хвоей и снегом. Этот влажный, пронизывающий холод заставлял старую рану в боку ныть без перерыва. За мутным стеклом — открытка, за которую люди платили состояния. Пик Эйгер царапал небо, как зазубренный осколок стекла. Ледники сползали по склонам застывшими, мёртвыми реками.

Хавьер не смотрел.

Его мир сжался до тусклого экрана старого ноутбука. Выцветшие схемы бункера «Редюи» — прощальный подарок от «Эха». Синие линии вентиляции, красные пометки аварийных выходов. Он смотрел на них, пока они не начали плыть перед глазами, отпечатываясь на сетчатке.

Он работал молча, методично.

Он выкладывал на застиранное покрывало предметы, один за другим. Тридцать метров чёрной альпинистской верёвки. Несколько лёгких карабинов. Старый ледоруб. Пистолет Макарова и одна запасная обойма.

Не арсенал. Инструменты.

Каждый затянутый узел, каждый щелчок карабина был шагом назад — возвращением в мир, который он ненавидел. Эти выверенные движения держали его на плаву, не давая утонуть в голосе охранника из джакартской лачуги. Голос, воняющий дешёвым алкоголем и потом.

Она пришла сама, парень. Сказала, хочет помочь.

Помочь. Блядь.

Он поднял ледоруб. Сталь вытягивала из ладони тепло. Ладонь, которая помнила гладкость рукояти резца. Когда-то давно он вырезал для Люсии маленькую птичку. Руки пахли стружкой. Руки, которые умели создавать.

Он взвесил ледоруб. Инструмент, чтобы цепляться за жизнь на ледяном склоне. В его руке он ощущался иначе.

Как ключ. Как лом. Как оружие.

Он подошёл к балкону, толкнул стеклянную дверь.

Воздух здесь был другим. Не тяжёлая, гнилостная влага Джакарты. А стерильный, разреженный холод, который царапал лёгкие при каждом вдохе. Он пах снегом и пустотой.

Внизу, на склоне, маячила клиника. Уродливый шрам из стекла и бетона на теле горы.

Хавьер вернулся в комнату.

Молча натянул чёрную одежду. Проверил, как сидит пистолет в кобуре под курткой. В потемневшем зеркале на дверце шкафа отразился силуэт. Он не стал вглядываться. Не хотел знать, кто это.

Его война закончилась. То, что он делал сейчас, было не спасением.

Это было исполнение приговора.

Чьего — он и сам уже не знал.

Глава 9: Внутри Редюи

Ночь в горах не имела ничего общего с городом. Никакого натриевого света, разбавленного облаками. Только первобытная, почти осязаемая чернота, в которой ветер, срываясь со скал, звучал как низкий, утробный рык.

Хавьер висел на верёвке, вжимаясь в ледяную скалу. Каждый выдох — белое облачко, которое тут же рвал и уносил ветер. Сотней метров ниже огни клиники «Альпенруэ» мерцали на дне долины, будто на дно ущелья высыпали горсть холодных, острых осколков света.

Красиво. И лживо.

Он нашёл её. Аварийный воздуховод номер семь. Старая, забытая лазейка, отмеченная на выцветших военных схемах полувековой давности. Архивы Штази. Подарок от «Эха».

Ржавая решётка поддалась не сразу. Скрежет металла о камень — резкий, вибрирующий. В этой густой тишине звук показался оглушительным, будто по стеклу тишины провели алмазом. Хавьер замер, вслушиваясь. Ждал криков, света прожекторов.

Ничего. Только вой ветра.

Протиснувшись внутрь, он замер. Лаз был узким, как могила. Пахло ржавчиной и мёртвой, стоялой водой. Металл цеплялся за куртку, царапал ткань. Зашитые мышцы в боку отозвались тупой, знакомой болью. Привычный фон. Белый шум, который он давно научился не замечать.

Первое, что его ударило, — это не тишина. Это было её давление. Густое, плотное, оно давило на барабанные перепонки, как вода на глубине. Второе — воздух. Холодный, сухой, неподвижный. Он пах бетонной пылью, антисептиком и чем-то ещё. Тонкий, едва уловимый органический подтон. Запах больничных отходов, въевшийся в стены.

Технический коридор нижнего уровня. Голый бетон, отполированный тысячами шагов. Под потолком — лотки с толстыми, похожими на удавов кабелями. Тусклые лампы в проволочных клетках отбрасывали длинные, уродливые тени.

Хавьер двинулся вперёд. Не думая. Тело помнило.

Шаг бесшумный, вес на носке. Спина прямая. Голова в постоянном движении, сканирует пространство. Пистолет в руке — привычная, холодная тяжесть. Он не был солдатом. Он был инструментом, который снова достали из ящика.

Первый перекрёсток. На стене — купол камеры. Объектив смотрел в другую сторону. Стандартный сектор обзора, слепая зона на несколько секунд. Он вжался в стену, дожидаясь, пока механизм начнёт поворот. Из-за угла показались двое. Чёрная тактическая форма, нашивки «Aethelred Security». Сытые сторожевые псы. Лениво переговаривались о футболе.

Хавьер отступил глубже в тень. Он мог их убрать. Два быстрых, тихих движения. Но это оставит след.

Он пришёл сюда не убивать.

Пока что.

Он пошёл дальше, ориентируясь на низкочастотный гул, который шёл из самого сердца бункера. Он не смотрел на схему. Он чувствовал планировку. Логика военного объекта была выжжена в его подсознании. Центральный узел всегда в центре. В самом защищённом месте.

На одной из дверей — выцветшая табличка. Реликт Холодной войны. Надпись на немецком и русском.

«УБЕЖИЩЕ 12-Б. ВМЕСТИМОСТЬ: 50 ЧЕЛОВЕК».

Хавьер замер.

Всего на секунду. Он представил это место полвека назад. Вой сирен. Люди, бегущие по этим коридорам. Место, построенное, чтобы спасать жизни, теперь их стирало.

Левый кулак сжался сам по себе, суставы хрустнули.

Прочь. Он прогнал мысль. Какая разница? Это просто работа. Он двинулся дальше, оставляя табличку в тени.

Гул становился громче. Хавьер шёл на него, как на маяк. Коридор упирался в массивную стальную дверь с электронным замком. Рядом — небольшое окно из толстого, армированного стекла.

Смотровое окно.

Он заглянул внутрь.

И мир сузился до этого холодного прямоугольника.

Лаборатория. Залита ровным, белым светом, который убивал тени. Стены и пол из матового, бесшовного материала. Стерильность была абсолютной, почти агрессивной. Вдоль стен — стойки с мигающими серверами.

В центре, в анатомическом кресле, похожем на трон из будущего, сидела она.

Люсия.

Её волосы, каштановые, вечно растрёпанные, были острижены почти под ноль. На обритой голове виднелась сетка тонких датчиков. Провода уходили в спинку кресла. Простая серая туника, такие же штаны.

Но не это было главным.

Её лицо. Оно было пустым. Не грустным, не испуганным. Словно лицо, с которого стёрли все эмоции, оставив лишь базовую геометрию. Её глаза, которые он помнил живыми, смеющимися, злыми, теперь смотрели прямо перед собой. Не видя. Не фокусируясь.

Он понял, что не дышит, только когда лёгкие обожгло огнём.

Рядом с ней стоял мужчина в идеально белом халате. Аккуратная седая бородка, очки в тонкой оправе. Доктор Кросс. Не похож на монстра. Похож на университетского профессора. В руках — планшет.

Хавьер прижался к толстому стеклу. Приложил к нему диск контактного микрофона. В наушнике — тихий, гулкий голос Кросса, искажённый вибрацией бетона.

— Хорошо, Люсия. Ещё один тест. Простая ассоциативная связка. Посмотри на экран.

На стене перед ней ожил монитор. Горный пейзаж.

— Альпы, — сказал Кросс. — Что ты чувствуешь?

Люсия молчала.

— Пульс — шестьдесят два. Кортизол в норме. Реакции нет, — продиктовал он в пустоту, глядя на свой планшет.

Картинка сменилась. Лицо незнакомца. Потом кошка. Ничего.

Её взгляд скользил по изображениям, не задерживаясь.

А потом Кросс вывел на экран другую фотографию.

Где-то под рёбрами тугой, холодный узел перехватил движение крови. Он знал это фото. Старое, выцветшее. Ему шестнадцать, ей — четырнадцать. Пляж. Он, нелепый, тощий, обнимает её за плечи. Оба щурятся от солнца. Хохочут. Её смех был таким громким, что чайки разлетались.

Он вжался в стекло, стараясь не издать ни звука, даже дыханием.

Сейчас. Она должна что-то почувствовать. Вспомнить. Хоть что-то. Движение брови. Вздох.

Ничего.

Она смотрела на двух смеющихся подростков с тем же пустым безразличием, с каким смотрела на кошку. Она смотрела на своё собственное счастье, как на пустую стену.

Кросс сделал пометку.

— Любопытно. Эмоциональная привязанность к ключевым фигурам прошлого стёрта полностью. Никакого всплеска активности в миндалевидном теле. — Он повернулся к ней. — Люсия, посмотри. Видишь мальчика? Это Хавьер. Твой… брат. Помнишь этот день?

Пауза. Кросс смотрел на монитор с её жизненными показателями.

— Никакой эмоциональной реакции. Пульс — шестьдесят два удара в минуту. Стабильно.

Он смахнул фотографию с экрана.

— Очень хорошо. Протокол Кассиана… он почти безупречен. Но где же погрешность? Он всегда оставлял лазейку.

И в этот момент Хавьер всё понял.

Он пришёл сюда, ведомый виной. Думал, спасает сестру из лап чудовища.

Он опоздал.

Той Люсии, которую он искал, в этой комнате не было. В кресле сидела женщина, которая носила её лицо.

Его рука лежала на рукоятке пистолета. Палец нашёл спусковой крючок. Инстинкты кричали. Ворвись. Убей его. Забери её.

Но он не мог.

Он смотрел на её мёртвые глаза. Что он будет делать, если ворвётся? Убьёт Кросса? И что? Уведёт за руку эту женщину с чужим, пустым взглядом? Скажет, что он её брат?

Она его не узнает.

Энергия, которая толкала его через полмира, просто кончилась. Провода выдернули из сети. Осталась только тишина. Такая же, как в её глазах.

Он был заперт снаружи, по ту сторону стекла. Он смотрел на призрак своей сестры, и впервые за всю свою жизнь, полную жестоких и простых решений, он не знал, что делать.

Его палец застыл на спусковом крючке.

Не нажимая.

Не отпуская.

Глава 10. Правда доктора Кросса

Палец на спуске не дрожал. Он замер. Как и дыхание в груди.

Стекло. Толстое, холодное, с зеленоватым торцом. Оно не искажало, оно просто отделяло. Создавало дистанцию. Там, за ним, был аквариум. Стерильный, залитый ровным белым светом. А в нём — экспонат.

Хавьер смотрел, и топливо, что гнало его через полмира — ярость, замешанная на вине — просто выгорело. Словно кто-то выдернул силовой кабель прямо из его позвоночника.

Люсия.

Её волосы, остриженные грубо и коротко, открывали незнакомую, беззащитную линию черепа. Кожа казалась тонкой, почти прозрачной, под ней не было крови — только синеватые нити вен. И глаза.

Её глаза смотрели вперёд, сквозь мониторы, сквозь человека в белом халате, сквозь стену. Они были пусты. Не просто пусты — в них не было даже отражения света. Два объектива, в которых выгорела матрица.

Человек — Кросс — что-то говорил ей. Тихо, размеренно. Голос не проникал сквозь стекло, но Хавьер видел, как движутся его губы, как он показывает ей картинки на планшете. Лес. Улица большого города. Старая, выцветшая фотография: они у озера, Люсии лет семнадцать, она смеётся, щурясь от солнца.

Ничего. Ни единого движения.

Рядом с ней зелёная линия кардиомонитора вычерчивала ровный, безразличный ритм. Хавьер не слышал звука, но этот монотонный рисунок уже вгрызался в мозг, как сверло.

Пистолет в его руке стал тяжелым, бессмысленным куском металла. Хавьер опустил его. Убивать Кросса сейчас — всё равно что стрелять в экран телевизора, по которому показывают плохие новости.

Он не знал, что делать.

Вся его жизнь была построена на простых, жестоких командах: цель, огонь, отход. И впервые он не знал следующего шага.

Пальцы сами нашли панель доступа. Код, который он полчаса назад срисовал у охранника. Шесть цифр. Сенсорные кнопки поддались под пальцами без щелчка.

Дверь в лабораторию разошлась с тихим, вежливым шипением.

Воздух внутри был другим. Холодный, с привкусом антисептика и ещё чего-то — слабого, сладковатого запаха остывающего пластика.

Доктор Кросс обернулся. В его глазах не было ни страха, ни удивления. Только спокойный, почти академический интерес. Худой, подтянутый, лет пятидесяти. Дорогой костюм под белым халатом. Очки в тонкой оправе. Он походил на университетского профессора, а не на монстра.

— Мистер Рейес, — сказал он. Голос был ровным, безэмоциональным, именно таким, каким Хавьер его и представлял. — Я вас ждал.

Хавьер не ответил. Он прошёл мимо, к креслу, где сидела Люсия. Его мир сузился до этого кресла. На столике рядом, как улики на месте преступления, лежали её вещи. Блокнот. Ручка. И старый плёночный «Зенит» с треснувшим объективом. Его фотоаппарат. Тот, что он отдал ей много лет назад.

— Люсия?

Собственный голос прозвучал хрипло, чужеродно. Он разорвал тишину, которую нарушал лишь беззвучный писк монитора в его голове.

Она не моргнула. Не повернула головы. Грудь ровно вздымалась и опускалась. Она дышала.

И это было всё.

Холодное, тяжёлое нечто начало снова заполнять пустоту внутри. Ярость. Хавьер медленно повернулся к Кроссу. Рука сама легла на рукоять пистолета.

— Что. Ты. С ней. Сделал?

Каждое слово — отдельный камень, брошенный в тишину.

— Я? — Кросс снял очки и принялся протирать их белоснежным платком. Жест был медленным, выверенным, почти ленивым. — Я лишь предоставил ей условия для работы. Безопасное место. Вы исходите из ложных предпосылок, мистер Рейес.

— Я исхожу из того, что ты сейчас сдохнешь, — Хавьер шагнул вперёд, сокращая дистанцию.

— Остановитесь, — Кросс поднял руку, и в его голосе впервые прозвучала сталь. — Вы думаете, что пришли сюда спасти жертву. Но это не так. Ваша сестра — самый смелый и самый безрассудный человек из всех, кого я встречал.

Хавьер замер.

— Она пришла ко мне сама, — продолжил Кросс, надевая очки. — Её похищение — инсценировка. Тщательно продуманный ею сигнал, чтобы вытащить из тени всех. Aethelred. Русских. Она знала, что они клюнут. Знала, что им нужен я. Она хотела, чтобы они все пришли сюда. В одно место, в одно время.

Он сделал паузу, давая словам впитаться в стерильный воздух.

— Она — приманка. А вы, мистер Рейес… вы были тараном, который должен был проломить для них дорогу.

Слова ударили. Не в лицо — в солнечное сплетение, вышибая воздух. Вся его миссия. Вся его вина, которую он тащил на себе, как мешок с камнями. Все бессонные ночи, когда он прокручивал в голове её последнее, оборвавшееся сообщение.

Всё это было… частью её плана.

Он не спаситель. Он — инструмент. Тупой, силовой инструмент в руках собственной сестры.

Он снова посмотрел на её пустое лицо. Та Люсия, что кричала на него в их последнюю ссору, что называла его сломленным, сама шагнула в этот огонь. Добровольно.

— Зачем? — выдохнул он.

— Затем, что она, в отличие от вас, верила, что «Шум» можно понять. И обратить, — Кросс указал на мониторы. — Она предложила себя в качестве идеального подопытного. Чистый лист. Она хотела, чтобы я изучил процесс на ней. Нашёл лекарство. Для таких, как вы.

Для таких, как он.

Этот ровный, бездушный ритм на мониторе стал саундтреком его рухнувшего мира. Он был не просто инструментом. Он был причиной.

В этот момент пол под ногами дрогнул.

Глухой, утробный гул прошёл по бетону, заставив вибрировать стеклянные колбы на полках. Где-то далеко, очень далеко, со стороны главного входа, что-то взорвалось.

Свет в лаборатории моргнул, погас на секунду и снова зажёгся, но уже другим — тревожным, кроваво-красным. Включилась сирена. Не оглушительная, а настойчивая, пульсирующая, как мигрень.

Взрыв, раскатившийся по бетону, был не просто звуком. Он был сигналом.

Кросс отреагировал мгновенно. Ни тени паники. Он метнулся к терминалу у стены, схватил заранее подготовленный ударопрочный кейс.

— Они здесь, — бросил он через плечо. — Рихтер. Она никогда не приходит договариваться.

Его взгляд метнулся к большому цифровому дисплею на стене, который только что загорелся красными цифрами обратного отсчёта.

90… 89… 88…

— Протокол «Цитадель», — объяснил Кросс, его голос стал быстрым и чётким. — При несанкционированном проникновении лаборатория герметизируется через девяносто секунд. Эта дверь, — он кивнул на выход, — превратится в монолитную титановую стену. Мы окажемся в ловушке. Будем ждать, пока они прожгут её… или просто откачают воздух.

Он посмотрел прямо на Хавьера. В его глазах не было мольбы. Только холодный расчёт.

— Они убьют нас всех. Её — в первую очередь. Как неудачный эксперимент, который нужно списать. Хочешь спасти то, что от неё осталось? Тогда помоги мне выбраться.

81… 80… 79…

Сотней метров выше, в тесном командном фургоне, замаскированном под машину службы доставки, капитан Лебедев смотрел на экран ноутбука. На одной половине — тактическая карта бункера, красная вспышка в секторе «Альфа». Группа Рихтер начала «хирургическое вмешательство». Глупцы. Громко и неэффективно.

На второй половине был открыт трейдинговый терминал. График акций «Aethelred Corp.» дрогнул и пополз вниз. Лента финансовых новостей уже пестрела: «Неподтверждённые сообщения об инциденте на европейском объекте Aethelred».

Лебедев холодно улыбнулся. Пока Воронов в соседнем отсеке слушал помехи в эфире и рассуждал о судьбах родины, он видел реальность. Война была рынком. А хаос — лучшим временем для инвестиций. Он передвинул курсор и нажал кнопку «Купить».

Тихий щелчок мыши был единственным звуком, который он издал.

72… 71… 70…

Решение пришло само. Инстинкт, который Хавьер ненавидел, но который спасал ему жизнь десятки раз. Он рванулся к Люсии. Пальцы грубо, но точно сорвали с неё датчики. Кожа была холодной. Он поднял её на руки. Лёгкая, почти невесомая. Пустая оболочка.

Кросс уже бежал к неприметной двери в дальней стене. Служебный выход.

— Сюда!

Они выскочили в узкий, голый бетонный коридор. Вой сирены здесь был громче. Где-то впереди послышались глухие хлопки выстрелов.

— Ты сможешь её вылечить? — прокричал Хавьер, перехватывая сестру поудобнее. Её голова безвольно качнулась у него на плече. — Вернуть её?!

Это был последний, отчаянный вопрос. Последняя крупица надежды.

Кросс резко остановился. На секунду. Он повернулся, и аварийный красный свет выхватил его лицо из полумрака, превратив в трагическую маску.

— Нет.

Слово ударило сильнее любого взрыва.

— Я не могу, — сказал Кросс.

— Почему?! — ярость и отчаяние смешались в одном хриплом крике.

В голосе Кросса больше не было академического спокойствия. В нём звучала бесконечная, вселенская усталость.

— Потому что я не её создатель. Я её предшественник. Я — первый успешный продукт «Протокола Левиафан». Мой наставник, гений по имени Кассиан, применил его на мне много лет назад. Всё, что я делаю… все эти эксперименты… это отчаянная попытка понять, что он сделал со мной. Я использую её, чтобы попытаться вылечить нас обоих.

45… 44… 43…

Хавьер замер, стоя посреди бетонного туннеля.

Человек, которого он считал ключом, оказался таким же замком. Монстр, на которого он охотился, был такой же жертвой. Просто он научился выживать в своей клетке.

Надежды не было. Вообще.

Впереди — километры коридоров, набитых солдатами, которые убьют их, не моргнув. Позади — герметично запечатывающаяся ловушка. В его руках — пустое тело сестры.

Он посмотрел на её лицо, освещённое красными вспышками сирены. И впервые за всё это время он почувствовал не ярость. Не вину.

Ничего. Только холод бетона под ногами и вес пустого тела сестры в руках.

Они побежали.

Глава 11. Трёхсторонняя война

Рёв.

Он не слышал его ушами. Он чувствовал его рёбрами. Низкая, всепроникающая вибрация, которая проходила сквозь бетонный пол, поднималась по ногам и заставляла мелко дрожать зубы.

А потом — красный.

Пульсирующий свет аварийного протокола «Цитадель» залил лабораторию, вымывая все остальные цвета. Лицо Кросса стало маской из запекшейся крови. Приборы на панелях превратились в багровые пятна. Мир сузился до рёва и красного.

Бронированное стекло, отделявшее их от коридора, пошло тонкой паутиной трещин. Звук удара долетел с опозданием, глухой, как удар кувалдой по мясу. Стекло выдержало.

Пока.

Мысль не успела оформиться, тело уже действовало. Рывок вперёд, почти падение. Рука мёртвой хваткой вцепилась в предплечье Люсии. Безвольное. Чужое. Он дёрнул её на себя, срывая с кресла. Датчики с сухим, пластиковым треском отлетали от её кожи, оставляя красные круги.

Рядом Кросс со щелчком захлопнул крышку бронированного кейса. В его лице не было паники. Только холодная, выверенная сосредоточенность. Словно он всю жизнь репетировал этот момент.

— Сюда! — крикнул он, его голос едва пробивался сквозь вой сирен. — Технический коридор! B-7!

Они вывалились из лаборатории прямо в ад.

Коридор превратился в тир. Длинный, узкий, пульсирующий красным. С одной стороны, из-за поворота, методично продвигались тени. Чёрные, безликие фигуры в полной тактической экипировке. Команда Рихтер. Их движения были слаженными, экономными, как у стаи волков, загоняющих добычу.

С другой — беспорядочный, яростный огонь. Люди Воронова. Они стреляли чаще, не жалея патронов, их крики на русском тонули в грохоте.

Пули высекали снопы бетонных искр. Воздух стал густым, тяжёлым. Пахло горелым пластиком и озоном от коротких замыканий. Стерильный запах антисептика, въевшийся в стены, смешался с этим в тошнотворный коктейль. Запах ада, построенного по чертежам.

— Лифт?! — проорал Хавьер, оттаскивая Люсию за угол. Он вскинул старенький «Макаров», который казался игрушкой на фоне оружия штурмовиков. Два коротких выстрела в сторону людей Воронова. Один из них вскрикнул, прижимаясь к стене.

— Отключён! — крикнул Кросс, пригибаясь, когда над головой с сухим треском что-то пронеслось. Бетонная крошка посыпалась на плечи. — Они всегда отключают основную шахту! Этот… на автономном питании. Реликт.

Новая очередь заставила его рухнуть на пол. Хавьер рывком поднял его за воротник, почти впечатывая в стену.

— Просто говори, куда бежать. Говори!

Глаза Кросса были расширены, но в них всё ещё тлел тот же нечеловеческий расчёт. Он ткнул пальцем вглубь коридора. Прямо через перекрёсток, который сейчас прошивало с двух сторон.

Самоубийство.

Хавьер тащил Люсию за собой. Она не сопротивлялась. Просто переставляла ноги с механической, пугающей покорностью. Её пустые глаза отражали всполохи выстрелов. В них не было ничего. Ни страха, ни понимания. Просто два объектива, в которых выгорела матрица.

Они добежали до развилки. На секунду огонь стих. Обе стороны перезаряжались.

Всего несколько секунд.

— Щит! — выдохнул Кросс, указывая на серый металлический ящик на стене. — Руби его! Весь сектор B! Их оптика сдохнет без ИК-подсветки!

Хавьер не стал спрашивать. Он ударил по замку щита рукояткой пистолета. Металл согнулся. Дверца распахнулась. Внутри — массивный чёрный рубильник, похожий на рычаг гильотины.

На мгновение, прежде чем опустить его, свет от аварийной лампы снова упал на лицо Люсии. Абсолютно пустое, безразличное.

Он спасал оболочку. Весь этот ад, эта бойня, эти трупы, которые сейчас появятся — ради тела, в котором больше никого нет.

Зачем?

Вопрос возник из ниоткуда, холодный, острый. Рука замерла над рубильником.

Но инстинкт был старше. Сильнее. Тот самый инстинкт, что заставлял его в детстве отгонять от неё дворовых хулиганов. Тот, что он давно проклял, но от которого так и не смог избавиться.

Он с силой опустил рычаг.

Мир исчез.

Тьма была абсолютной. Плотной. Физической. Красные лампы погасли. Тишина после рёва сирен давила на уши. Из-за угла донеслись растерянные крики на русском, короткая команда на английском. Они ослепли.

— Пошли, — прошипел Хавьер.

Он схватил Люсию за руку, Кросса — за плечо, и потащил их вперёд, наощупь. Темнота была его союзником. В ней не было иллюзий. Только угрозы и цели.

Оглушительный скрежет металла заставил его замереть. Звук шёл отовсюду. Из стен, с потолка.

— Что это? — голос Кросса впервые дрогнул.

— Протокол, — выдохнул Хавьер, хотя не знал наверняка. Он просто чувствовал. — Они отсекают сектора.

С грохотом, от которого задрожал пол, в нескольких метрах перед ними начала опускаться тяжёлая стальная плита. Гермозатвор. За ним, в дальнем конце коридора, опускалась ещё одна. Перестрелка потеряла смысл. Теперь нужно было бежать, чтобы не оказаться заживо погребённым.

На ржавой поверхности опускающейся плиты Хавьер разглядел трафаретную надпись, выведенную белым.

СЕКТОР УТИЛИЗАЦИИ НЕУДАЧНЫХ ОБРАЗЦОВ.

Надпись заставила его на миг забыть, как дышать. Его сестра. Добровольно. Вошла в место, которое было просто скотобойней.

Он рванул вперёд, почти волоча за собой остальных.

Капитан Лебедев и двое его бойцов были прижаты огнём в боковом техническом коридоре. Тьма и опускающиеся гермозатворы превратили чёткий план штурма в хаотичную свалку.

— Майор отрезан, — безэмоционально сообщил один из бойцов, выглядывая из-за угла. — Приказ?

Лебедев молчал. Он смотрел не в темноту коридора. Он смотрел на свой тактический планшет. На его экране была не карта. Ярко-зелёная линия на чёрном фоне уверенно ползла вверх. Акции «Aethelred Logistics» рухнули после новостей о «террористической атаке» на их швейцарский объект. Его короткая позиция приносила баснословную прибыль.

Он поднял глаза в сторону, где в стальной ловушке остался Воронов. Никаких эмоций. Просто цифры.

— Приказ — выполнить задачу, — сказал Лебедев. Его голос был ровным и холодным, как стекло планшета. — Захватить данные. Майор — приемлемый расход.

Он переключил экран с графика на тактическую карту. И начал отдавать короткие, чёткие приказы.

Как будто майора Воронова никогда и не существовало.

Гермозатвор почти закрылся. У самого пола осталась узкая щель, не больше полуметра.

— Быстрее! — прохрипел Хавьер.

Кросс, не раздумывая, швырнул кейс вперёд и сам проскользнул следом, как ящерица. Хавьер грубо подтолкнул Люсию. Она неуклюже упала на колени, проползла под опускающейся плитой.

Он прикрывал их. Ещё два коротких выстрела в темноту, в сторону приближающихся шагов. Развернулся, чтобы нырнуть следом.

В этот момент из темноты на него налетела тень.

Тяжёлое тело сбило его с ног. Они кубарем покатились по бетонному полу, и в ту же секунду гермозатвор с оглушительным, финальным грохотом ударился о пол.

Они остались вдвоём.

В полной тишине, нарушаемой только их сбитым дыханием.

Хавьер узнал его. Майор Воронов.

Он был старше, но в его движениях была выверенная, грязная сила. Он не бил наугад. Он целился в уязвимые точки — в кадык, в солнечное сплетение. Хавьер отвечал чистой, животной яростью.

Это был не бой с его чистой тактикой и расчётом. Это была грязная возня двух зверей в тесной клетке. Глухие удары тел о бетон. Хрипы. Скрежет ботинок.

Хавьеру удалось перехватить руку Воронова, заломить её. Он сел сверху, прижимая майора к полу, чувствуя, как под ним напрягаются и рвутся мышцы. Он занёс кулак.

Лицо Воронова в полумраке, едва освещённом далёкой искоркой повреждённой проводки, было маской ярости и искреннего, фанатичного недоумения.

— Ты… — прохрипел Воронов. Из уголка его рта надулся и лопнул кровавый пузырь. — Ты просто… дикий зверь. Слепая сила… мешающая творить историю!

Кулак Хавьера замер в дюйме от его лица.

Он смотрел на этого человека. На его горящие безумием глаза. На презрительно искривлённый рот. И видел не монстра. Не идеолога. А просто ещё одного одержимого, сломленного ублюдка в этом проклятом мире.

Того, кто гнался за призраком.

Как и он сам.

Напряжение, гнавшее его через полмира, вышло с хриплым выдохом, оставив после себя гулкую пустоту.

— Я просто… — голос сорвался, стал тихим. — Пытаюсь забрать сестру. Домой.

Он опустил кулак.

Потом схватил Воронова за волосы и с размаху ударил его головой о бетонный пол.

Один раз.

Резко. Коротко.

Звук был влажным и глухим.

Тело под ним обмякло.

Хавьер, тяжело дыша, поднялся на ноги. Он не знал, жив ли майор. Ему было всё равно. Он повернулся к панели ручного управления гермозатвором. У него было всего несколько минут, пока сюда не нагрянет кто-нибудь ещё.

— Блядь, — тихо сказал он в пустоту.

Просто констатация факта.

Глава 12: Цена колебания

Лязг гермозатвора оборвался, и с ним умер рёв сирен.

Воздух в коридоре загустел от запаха раскалённого металла и горелой проводки. Наступившая тишина была не просто пустотой. Она сжимала грудную клетку, превращая каждый вдох в осознанное усилие.

Хавьер слышал только два звука: хриплый свист собственного дыхания и глухой, частый стук крови в ушах.

Он стоял над телом.

Воронов лежал на боку, неестественно подвернув руку. Голова откинута, глаза полуоткрыты, смотрят в бетонный потолок с выражением усталого удивления. Из уголка разбитого рта на серый пол медленно растекалась тёмная, почти чёрная лужица.

Секунду назад Хавьер видел в нём не цель. Не врага. Видел человека, одержимого призраком, и этот призрак сломал его задолго до того, как голова Воронова встретилась с бетоном.

И он замешкался. И этой доли секунды хватило.

Люсия. Она была там, за этой стеной. С Кроссом.

— Сука, — выдохнул он в пустоту.

Слово повисло в неподвижном воздухе. Злость была направлена не на русского. На себя. На ту долю секунды, когда инстинкт убийцы уступил место чему-то другому. Чему-то слабому.

Он опустился на одно колено. Движения стали резкими, механическими. Хлопок по карманам куртки Воронова. По разгрузке. Никакой спешки, просто работа. Стандартный ПМ, холодный и тяжёлый. Два запасных магазина. Рация, раздавленная в бою, кусок бесполезного пластика. Криптофон с паутиной трещин на экране и мёртвой батареей.

Ничего.

Ни ключа. Ни карты доступа. Ничего, что могло бы открыть эту стальную могилу.

Хавьер оттащил тело в угол, подальше от двери. От Воронова пахло. Не просто потом и кровью. Дорогой одеколон, выдохшийся, смешанный с кислым запахом страха. Он брезгливо вытер руки о штаны. Дышать этим не хотелось.

Он остался один. В запертом секторе.

Хаос в голове начал уступать место расчёту. Схемы. «Эхо» дала ему схемы. Он закрыл глаза, вызывая в памяти тонкие синие линии на экране криптофона. Вентиляция. Энергокабели. Водоснабжение. Всё перекрыто протоколом «Цитадель». Всё, кроме…

Да. Вот оно.

Тонкая пунктирная линия, идущая вдоль стены. Старый технический лаз для кабелей. В примечании стояло одно слово: «Законсервирован».

Он нашёл глазами место. Гладкая стеновая панель, ничем не отличающаяся от остальных. Провёл по ней кончиками пальцев. Едва заметный зазор, доля миллиметра. Он достал свой нож. Вставил тонкий кончик лезвия в щель и с усилием нажал. Лезвие опасно изогнулось, угрожая сломаться. Он налёг всем весом, упираясь ногой в стену.

— Давай же, тварь, — прошипел он.

С оглушительным визгом, от которого заломило зубы, металл поддался. Панель отошла на сантиметр.

Он работал молча, сосредоточенно. Тишину в бетонной коробке нарушали только два звука: его рваное дыхание и скрежет металла. Он не думал о Люсии. Не думал о Кроссе. Он думал только о следующем движении. О том, как не сломать лезвие. О том, где надавить, чтобы рычаг сработал.

Это была простая, понятная задача. В отличие от всего остального.

На главном мониторе в мобильном командном центре три зелёные точки ползли по схеме бункера. Хавьер Рейес. «Архитектор». И актив «Л». Они двигались по служебному коридору к запасному выходу «Гамма». К поверхности.

К спасению.

В наушнике Хелен Рихтер раздался голос. Чистый, ровный, несмотря на лёгкие помехи. Голос её лучшего снайпера.

— Центр, это Оракул-один. Вижу три цели. Два мужских, один женский. Женский совпадает с активом «Л». Мужской… соответствует Рейесу. Третий — предположительно «Архитектор».

Пауза. Щелчок.

— Дистанция четыреста двенадцать. Ветер три метра в секунду, поправка внесена. У меня чистый выстрел по всем трём. Жду команду.

Хелен молчала.

Её глаза были прикованы к экрану. Крупный план с тепловизора дрона. Качество было неидеальным, картинка слегка подрагивала, фигуры расплывались в белёсые силуэты. Мужчина — Рейес — практически тащил за собой женщину. Свою сестру. Её голова была опущена, волосы острижены. Она спотыкалась, её движения были вялыми, кукольными. Кросс бежал чуть впереди, постоянно оглядываясь.

Просто брат, спасающий сестру.

— Центр, повторите. Команду на нейтрализацию?

Голос Оракула-один был спокоен, но в нём уже слышалось нетерпение профессионала.

Молчание.

Её пальцы сами нашли безымянный палец левой руки. Начали медленно, методично поглаживать кожу там, где должен был быть едва заметный след.

Вспышка. Не воспоминание — ожог. Запах горящего пластика и железа. Крики вперемешку с арабским и английским. И его голос по рации, искажённый, но такой знакомый: «Хелен, уходи! Это приказ! Уходи!»

А она стояла, парализованная, глядя на экран тактического планшета, где иконки её людей гасли одна за другой. Она колебалась. И её колебание стоило им жизни.

— Босс? — Голос снайпера стал напряжённым. — Цели входят в мёртвую зону через… десять секунд. Мне нужна команда. Сейчас.

Она видела на экране не «активы». Она видела человека, который отчаянно пытался исправить свою ошибку. И она видела себя, стоящую на его пути со скальпелем в руке.

Хелен открыла рот. Слово «Нейтрализовать» было на языке. Простое, рабочее слово. Она произносила его сотни раз. Оно не имело веса.

Но сейчас оно застряло в горле. Как кусок стекла.

Прошла секунда.

Вторая.

— Цели ушли, — доложил Оракул-один. В его голосе не было упрёка. Только констатация факта. — Повторяю, цели скрылись за рельефом. Выстрел невозможен.

Хелен медленно закрыла рот. Она не отдала приказ. Никакого. Ни «да», ни «нет». Она просто не смогла. Впервые за тринадцать лет.

С тихим щелчком она выключила канал связи. Пустота внутри неё, обычно упорядоченная и контролируемая, превратилась в безвоздушный вакуум. Операция провалена.

Холодный, ясный вывод оформился в сознании: виновата только она.

Капитан Лебедев смотрел на свой тактический планшет. Иконка майора Воронова в секторе С-14 стала красной. Изолирован. Потерян.

Лебедев смахнул уведомление.

Приемлемый расход.

Он переключил канал связи на свою группу.

— Группа «Альфа», на мне. Задача — лаборатория. Захватить все носители. Сопротивление подавлять жёстко. Архитектор — вторичная цель. Живым или мёртвым — без разницы.

Его голос был ровным, деловым. Как у брокера, закрывающего сделку.

Четверо его бойцов, двигаясь слаженно, как единый механизм, вышибли дверь лаборатории. Внутри оказались двое. Оперативники в форме «Aethelred». Они открыли огонь.

Короткая, яростная перестрелка. Грохот в замкнутом пространстве оглушал. Воздух наполнился запахом пороха и звоном разбитого стекла. Пули выбивали куски из стен и оборудования. Один из людей Лебедева упал, захлёбываясь кровью. Второй оперативник «Aethelred» получил очередь в грудь и рухнул на пол. Последний, отступая, вёл огонь вслепую, прикрывая свой отход.

Одна из пуль ударилась в стальную стойку с оборудованием.

Звук рикошета — высокий, визжащий — отличался от глухих ударов по телу. Пуля изменила траекторию.

Доктор Кросс, поднимавший с пола кейс, дёрнулся всем телом, будто от удара тока. Его пальцы разжались. Взгляд расфокусировался. Он посмотрел на свою грудь, где на белом халате быстро расплывалось тёмное пятно. Потом его ноги подкосились, и он мешком рухнул на пол.

Лебедев увидел это. Главный приз. Утерян.

Он не почувствовал ничего. Ни злости, ни разочарования. Просто отметил факт.

Кросс, умирая, сделал последнее, почти бессознательное движение. Его пальцы сжались на ручке кейса. На торце корпуса, рядом с замком, загорелся крошечный красный светодиод. Лебедев заметил его краем глаза. Индикатор разряда батареи? Блокировка? Неважно. Главное — кейс у него. Он мысленно отмахнулся от детали, сосредоточившись на отходе.

Бой закончился. Оставшийся боец «Aethelred» был мёртв.

— Чисто, — доложил один из бойцов Лебедева.

Лебедев вошёл в лабораторию, перешагивая через тела. Подошёл к Кроссу. Пнул его носком ботинка. Никакой реакции. Он кивнул своим людям.

— Упакуйте носители. И тело. Уходим.

Один из бойцов поднял кейс. Другой начал возиться с телом доктора. Лебедев достал свой криптофон. На экране зелёная линия акций «Aethelred» продолжала падать.

Он улыбнулся. Хороший день.

«Оракул-один» опустил винтовку. Ствол ещё хранил тепло. Он сидел на своём наблюдательном пункте, скрытый маскировочной сеткой и альпийскими кустарниками.

Провал.

Худший вид провала — не по твоей вине. Приказ не поступил. Он сделал всё идеально. Подготовка. Расчёты. Позиция. Но приказ так и не пришёл.

Он выдохнул, выпуская облачко пара в холодный горный воздух. Злость, беспомощная и холодная, прошла и улеглась на дне желудка.

Он достал из нагрудного кармана криптофон. Не для звонка. Открыл трейдинговое приложение. Акции «Aethelred» падали отвесно. Он усмехнулся, продавая короткую позицию, которую открыл утром. Колебание начальства только что принесло ему три месячных оклада.

Это был его ритуал. Его способ вернуться. Из мира, где жизнь измерялась поправкой на ветер, в мир, где всё измерялось в деньгах.

Он заблокировал телефон, убрал его и начал методично, без суеты, разбирать свою винтовку. Каждое движение выверено. Каждая деталь ложилась в своё гнездо в кейсе из армированного пластика. Он был винтиком в огромной, сложной машине. Сегодня машина дала сбой. Но это не его дело. Его дело — смазывать, калибровать и быть смертоносным.

Он защёлкнул замки кейса. Встал, закинул его за спину.

И, не оглядываясь, начал спускаться по склону, растворяясь в вечерних сумерках.

Глава 13: Горькая победа

Тишина — не вакуум, а груз.

Она была физической, давила, вытесняя воздух. Пахла порохом, бетоном и чем-то тёплым, животным — кровью, потом, страхом.

Хавьер смотрел вниз. Воронов лежал на боку. Уголок рта приоткрыт, оттуда на серый пол стекала тонкая нить слюны, смешанной с кровью. Грудь майора медленно, почти незаметно поднималась и опадала. Дышал.

Хавьер не чувствовал ничего. Ни победы, ни злости, ни облегчения. Только гул в голове и тупую, ноющую боль в каждом суставе, в каждом мускуле. Будто из него вынули все кости, а потом вставили обратно, но не так, как было.

Пустота.

Он отшатнулся, прижался спиной к гермозатвору. Холодный металл впился в лопатки сквозь тонкую ткань куртки. В нескольких шагах валялся его пистолет, отброшенный во время схватки. Оружие казалось чужим, бесполезным предметом из другой жизни.

Всё. Он заперт. Проиграл.

Внезапно из динамика на стене раздался треск. Сухой, как ломающаяся кость.

— Рейес…

Голос Кросса. Рваный, искажённый помехами, но это был он.

— Терминал… разблокирую вручную. Тридцать секунд. Коридор три-гамма. Служебный лифт. Двигайся.

Щелчок. И снова тишина, тяжёлая, как свинец.

Хавьер не думал. Он просто действовал. Оттолкнулся от стены, игнорируя вспышку боли в рёбрах, и побежал. Ботинки гулко били по бетону, эхо отскакивало от стен, будто преследуя его. Три-гамма. Он завернул за угол, едва не поскользнувшись на рассыпанных гильзах. Мигающий красный свет сменился ровным, больничным сиянием аварийных ламп.

С тяжёлым скрежетом гермозатвор позади него начал медленно подниматься.

Он нашёл их у старого грузового лифта. Его двери были приоткрыты, в щели торчал ржавый лом. Кросс сидел на полу, привалившись к стене. Левый рукав его пиджака потемнел от крови, стал почти чёрным. Лицо — серое, как пыль на полу.

Рядом стояла Люсия.

Она смотрела прямо перед собой. На стену. Её руки висели вдоль тела, как у плохо собранного манекена. Она была здесь, но её не было.

— Ранен, — констатировал Хавьер.

— Царапина, — выдохнул Кросс. В правой руке он мёртвой хваткой сжимал кейс. — Гараж. Минус четвёртый. Помоги.

Хавьер шагнул к сестре. Встал так близко, что мог бы коснуться её, просто качнувшись вперёд. Заглянул в глаза. Пустота. Два выгоревших объектива.

— Люсия? — его собственный голос прозвучал чужим.

Ничего.

Он взял её за руку. Ледяная. Она позволила. Её пальцы остались безвольными в его ладони. Он повёл её к лифту, она пошла. Шаги механические, ровные, будто отмеряла их по метроному.

Внутри пахло старым железом и машинным маслом. Кросс с трудом поднялся, опёрся на плечо Хавьера. Пока кабина с лязгом и стонами ползла вниз, никто не проронил ни слова. Хавьер не отрывал взгляда от сестры. Она смотрела на цифры этажей, безразлично сменявшие друг друга над дверью.

Гараж встретил их гулкой пустотой. Единственная лампа под потолком выхватывала из мрака призрачные силуэты машин, покрытых толстым слоем пыли.

— «Штайр-Пух», — Кросс кивнул в дальний угол, на угловатый военный внедорожник. — Швейцарцы. Практичные. Ключи в замке.

Хавьер открыл заднюю дверь, помог Кроссу ввалиться внутрь. Обошёл машину, распахнул переднюю пассажирскую. Усадил Люсию. Она села, положила руки на колени и замерла. Будто ждала следующего приказа.

Он сел за руль. Повернул ключ. Двигатель закашлялся, чихнул и с натужным рёвом завёлся, разрывая сонную тишину.

— Люсия? — снова попытался он. Тихо. Умоляюще. — Слышишь? Это я. Хави. Мы уходим.

Она не шевельнулась.

— Я заберу тебя домой. Я обещал… я…

Голос сломался. Он протянул руку, коснулся её щеки. Гладкая, холодная. Ни один мускул не дрогнул. Он отдёрнул пальцы, будто коснулся неживого холода.

— Не трать силы, — прохрипел сзади Кросс. — Её здесь нет. Её дом теперь — «Шум».

Хавьер сжал руль так, что костяшки побелели. Включил передачу. Внедорожник медленно выкатился из темноты. Тяжёлые ворота гаража, покорёженные взрывом, не закрылись до конца. В узкую щель пробивался серый предрассветный свет.

Свобода.

Когда машина вырвалась наружу, в лицо ударил воздух. Ледяной, кристально чистый. Он обжёг лёгкие, заставил закашляться. Хавьер жадно глотнул его, потом ещё. Ждал облегчения, очищения.

Но ничего не произошло.

Он вёл машину по узкому серпантину. Внизу, в долине, как рассыпанные угли, мерцали огни городка. В свете приборной панели лицо Люсии было похоже на посмертную маску. Идеальные, знакомые черты. Но без жизни.

Всю дорогу сюда он был оружием. Тараном. Инструментом разрушения. Навыки, которые он ненавидел, — ломать, стрелять, убивать, — привели его к цели. Он победил. Он сидел рядом со своим трофеем.

И только сейчас, в этой тишине, он начал понимать.

Он посмотрел на свои руки на руле. Руки, которые могли сломать шею, выбить дверь, вырвать информацию. Руки, которые спасли её тело.

Он перевёл взгляд на её пустое, спокойное лицо.

Он мог защитить её от пули. Но не от тишины. Мог убить любого врага. Но не мог заставить её моргнуть.

Он смотрел на дорогу, но перед глазами был только бесконечный бетонный коридор. Он дошёл до конца. И упёрся в стену.

— Чисто!

Голос Лебедева ударил резко, по-военному. Он стоял на пороге лаборатории. Взгляд — быстрый, цепкий, оценивающий. Разорение. Гильзы на полу, как рассыпанные семечки. Разбитые мониторы. Перевёрнутые столы. Два трупа его людей. Три — охраны корпоратов.

Приемлемые издержки.

Его группа двигалась слаженно, без лишних слов, каждый знал свою задачу. Техник уже возился у серверного шкафа. Медик склонился над фигурой у дальней стены.

— Капитан! — позвал он. — Живой!

Лебедев подошёл. Доктор Кросс. Лежал в луже крови, которая быстро впитывалась в его дорогой пиджак. Глаза открыты, смотрят на Лебедева. Без страха. С каким-то странным, почти весёлым любопытством.

— Стабилизировать. Немедленно, — приказал Лебедев. — Главный актив. Нужен живым.

Медик разрезал рубашку, прижал к ране гемостатическую губку.

— Давление падает. Похоже, задето лёгкое…

Кросс вдруг улыбнулся. Едва заметно, уголком рта. Из горла вырвался тихий, булькающий звук. Не то стон, не то смешок. Лебедев расценил это как последнюю, бессильную насмешку.

И свет в его глазах погас.

— Блядь, — выдохнул медик. — Ушёл.

Лебедев смотрел на мёртвое тело. Не злость. Не разочарование. Просто сбой в плане. Неприятный, но не критический.

— Техник, доклад!

Парень в очках оторвался от планшета.

— Плохо, капитан. Протокол «Мёртвая рука».

— Человеческим языком.

— Архивы шифровались динамическим био-ключом. Проще говоря… ключ генерировался нейронной активностью его мозга. В реальном времени. Когда он умер… — техник беспомощно развёл руками, — ключ исчез. Всё это теперь — просто терабайты цифрового мусора.

Лебедев стиснул зубы. Сейф есть. Ключ испарился. Вся операция, все потери — ради груды бесполезного железа.

— Упаковать. Всё. Серверы, диски, бумаги, — бросил он. — Может, в Центре что-то вытащат. Группа два, найти майора Воронова. Последний раз — сектор дельта.

Пока Лебедев отдавал приказы, сержант Орлов присел на корточки рядом с телом Кросса. Угрюмый, немолодой мужик, прошедший две чеченские. Он методично обшаривал карманы убитого. Привычка.

В нагрудном кармане нашёлся потёртый бумажник. Орлов открыл. Кредитки, несколько сотен франков и старая, сложенная вчетверо фотография. Он осторожно развернул. На выцветшем снимке улыбалась женщина с уставшими глазами, обнимая девочку лет пяти с двумя смешными косичками. Парк аттракционов. Солнечный день из другой жизни.

Орлов посмотрел на фото, потом на восковое лицо гения-монстра. На секунду в его глазах промелькнуло что-то живое. Он аккуратно сложил фотографию и сунул бумажник обратно в карман Кросса.

Лебедев этого не заметил. Он смотрел в экран смартфона. Красная свеча на графике акций «Aethelred» сменилась робким зелёным ростком. Его короткая позиция принесла прибыль. Небольшую, но приятную.

— Нашли майора, — доложили по рации. — Дельта-четыре. Без сознания. ЧМТ. Живой.

Лебедев убрал телефон. Подошёл к гермозатвору, за которым нашли Воронова. Посмотрел на обездвиженное тело своего командира. Не жалость. Не уважение. Холодный анализ.

— Эвакуировать, — бросил он медикам. — Старый медведь слишком долго был вне берлоги. Пора на покой.

Он отвернулся. В голове уже складывались строчки отчёта для Москвы. О героических усилиях его группы. И о том, как устаревшие методы и недальновидность майора привели к потере ключевого актива.

Тишина.

Идеальная. Абсолютная. В мобильном командном центре не было слышно даже гула систем охлаждения.

Хелен Рихтер сидела в кресле, спина прямая, неподвижная. Смотрела на главный экран. Тактическая карта «Редюи» была почти пуста. Несколько синих иконок её оперативников двигались к точке эвакуации. Красные иконки противника застыли на месте.

Провал.

Слово было холодным и твёрдым, без вкуса и запаха.

Подошёл аналитик. Положил перед ней планшет, не решаясь встретиться с ней взглядом.

— Цель-один, Кросс, предположительно нейтрализован группой Воронова. Цель-два, Люсия Рейес, и «Дикая Карта» покинули объект. Наши потери: двое убитых, трое раненых. Периметр свёрнут.

Она не смотрела на него.

— Принято.

Он помялся и бесшумно исчез.

Она осталась одна. В голове снова и снова проигрывался один и тот же момент. Кадр с камеры снайпера. Две фигуры у выхода из гаража. Идеальная линия огня. Голос в наушнике: «Цели на мушке. Жду приказа».

Её приказ, который так и не сорвался с губ.

Она попыталась, как всегда, облечь это в формулу. «Задержка в принятии решения, вызванная нерелевантным эмоциональным фактором, привела к потере контроля над ситуацией…»

Ложь.

Это была не формула. Это был крик из прошлого. Лагос. Её наставник, умирающий у неё на руках. И на экране — брат, спасающий сестру. Образ, который она считала своей прививкой от человечности, своим источником силы, сработал наоборот. Он парализовал её.

Её величайшая травма. Её главный секрет. Фундамент её личности. Всё это предало её.

Она проявила слабость. Она проявила человечность.

Она протянула руку и медленно, одну за другой, отключила все системы. Мониторы погасли. Командный центр погрузился в полумрак, освещаемый лишь тусклыми светодиодами на панелях.

В наступившей тишине она бессознательно подняла левую руку. Начала медленно, методично поглаживать безымянный палец. Там, где когда-то должно было быть кольцо, но не было даже следа.

Ни злости. Ни сожаления. Ни вины.

Только ледяная, вязкая пустота провала. Она стала тем, чего всегда боялась. Неэффективным активом. Статьёй расходов, превысившей норму.

И скоро кто-то, сидящий в таком же стерильном кабинете, отдаст приказ о её собственной утилизации.

И этот приказ будет выполнен. Без колебаний.

Глава 14. Незавершённые дела

В доме пахло сосной и холодным камнем. Воздух, просачиваясь сквозь щели в старых рамах, приносил с собой оглушительную тишину альпийских склонов. Хавьер сидел за грубым столом, глядя в никуда. Пейзаж за окном — идеальный, открыточный, фальшивый — не имел к нему никакого отношения. Вся его реальность сжалась до пространства между ним и сестрой.

Люсия сидела напротив.

Её глаза, когда-то полные огня, насмешки и жизни, превратились в два тусклых объектива. Они отражали свет лампы и смотрели. Сквозь него. Сквозь стену. Сквозь горы.

В никуда.

На столе между ними лежали выцветшие фотографии. Потёртые, с закруглёнными от сотен прикосновений углами. Хавьер взял одну. Двое детей на пляже, щурятся от солнца. Он — худой, серьёзный, с ободранными коленками. Она — хохочет, размахивая пластиковым ведёрком.

Он медленно подвинул снимок к ней. Голос, давно не использованный, прозвучал хрипло.

— Смотри, Люси. Это… мы. Помнишь? Ты тогда наелась песка. Сказала, солёный, как чипсы.

Он ждал.

Вдох. Выдох.

Ничего. Взгляд не сфокусировался. Лицо — гладкая, безмятежная маска.

Он взял другую карточку. Неловкий семейный праздник. Он в дурацком свитере, она закатывает глаза.

— А это? Помнишь, с велика упала? Коленку в хлам, ревела на всю улицу… Я тебя на спине тащил. А ты меня колотила и кричала, что это я виноват.

Уголки его губ дёрнулись в подобии сухой усмешки.

— Я… я тебя неуклюжей назвал. Дурак был. Ты всегда была смелее меня. Слишком смелой… Люси?

Он осекся.

— Скажи что-нибудь. Сука, просто… выругай меня. Как тогда. Назови тупым солдафоном. Ну же…

Слова застряли в горле. Он, который мог заставить говорить камни, не мог вытянуть ни звука из собственной сестры.

Его убивала не тишина. Тишина была бы милосердием.

Его убивал звук.

Ровный, механический ритм её дыхания. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Звук идеально работающего организма, из которого выкачали душу. Этот метроном отбивал секунды его личного, бесконечного ада. Это и был «Шум». Самый громкий, самый невыносимый. Непрекращающееся доказательство того, что он спас только оболочку.

Он уже хотел сдаться, убрать фотографии, когда заметил движение.

Её правая рука. Она лежала на колене, и подушечка большого пальца медленно, ритмично постукивала по суставу указательного.

Раз. Два. Три. Пауза.

Раз. Два. Три. Пауза.

Надежда — глупая, иррациональная тварь — на миг кольнула в груди.

Проблеск? Возвращение?

Он вгляделся. Движение было слишком точным. Слишком выверенным. Нечеловеческим в своей безупречности. Это был не её жест. Он никогда не видел, чтобы она так делала. Это был не нервный тик.

Это был протокол.

Команда, зацикленная в глубине её нейронов. Призрак программы «Шум» смотрел на Хавьера её глазами и отбивал ритм на её пальцах.

Надежду не просто убили. Её вскрыли на его глазах, показав уродливый, тикающий механизм внутри.

Он, разрушитель, которого заставили стать хранителем. Хранителем пустоты.

Хавьер сдался. Медленно, словно двигаясь под водой, он собрал фотографии и убрал их в старую обувную коробку. Закрыл крышку. Прошлое было заархивировано.

Его взгляд упал на полку. Там лежал её старый «Зенит». Он привёз его с собой, сам не зная зачем. Трещина на стекле объектива пересекала линзу, как шрам.

Он встал, подошёл к сестре и опустился на стул рядом. Вместе они смотрели в окно на равнодушную красоту заката. Он не знал, сможет ли когда-нибудь починить этот фотоаппарат. Не знал, вернётся ли к нему Люсия.

Но он будет здесь.

Будет следить, чтобы она дышала. И ждать.

Это была его ответственность.

Квартира в Лондоне была безупречна. Воздух — отфильтрован. Температура — выверена до десятой доли градуса. На идеально пустом столе стояла чайная чаша династии Сун. Её разбитое тело скрепляли тонкие золотые швы. Шрамы, превращённые в искусство.

Хелен Рихтер смотрела на экран.

Три лица. Дэвис, её бывший начальник, избегал смотреть в камеру. Его слабость была почти осязаемой. Два других — безликие члены совета директоров, мужчины в костюмах, стоивших больше её годовой зарплаты.

— Хелен, — начал Дэвис. Его голос был пропитан сочувствием, которое не доходило до глаз. — Мы проанализировали отчёт по операции «Редюи». Потери… превысили допустимые лимиты.

— Цели были почти достигнуты, — её собственный голос был ровным, без единой интонационной трещины. — Кросс нейтрализован. Его исследования…

— Исследования скомпрометированы и захвачены третьей стороной, — перебил её один из костюмов. Не повышая голоса, он вставил реплику в паузу с точностью хирурга. — Ключевой актив утерян. Сопутствующий ущерб в виде огласки неприемлем. Вы стали… эмоциональны, Хелен.

Эмоциональны.

Слово повисло в отфильтрованном воздухе. Весь мир сузился до него.

— Мои действия были продиктованы тактической необходимостью, — отчеканила она.

— Ваши действия привели к провалу, — подхватил Дэвис, обретя силу чужого решения. — Совет директоров постановил: вы отстранены от всех операций. Ваша роль в компании будет… пересмотрена. Мы ценим вашу службу, но дальнейшие амортизационные издержки, связанные с вашим участием, слишком высоки.

Амортизационные издержки. Вот чем она стала.

Она молчала. Идеальная маска корпоративного солдата. Но внутри, под этой маской, кристаллизовалось чистое, холодное презрение. К этим трусливым, самодовольным мужчинам. К себе — за то, что служила им.

Всю жизнь она выжигала из себя человечность, считая её системной ошибкой. И теперь эта система списывала её за единственное проявление этой самой ошибки. За одну секунду колебания.

Дисциплина требовала молча принять приговор. Но какая-то тёмная часть души хотела дотянуться сквозь экран и сломать им шеи.

— Это всё? — спросила она. Голос не дрогнул.

— На данный момент, да. Отдел кадров свяжется с вами.

Экран погас, превратившись в чёрное зеркало.

Хелен долго смотрела на своё отражение. Она видела не себя. Она видела списанный актив.

Медленно, почти бессознательно, она начала поглаживать безымянный палец левой руки. Там, где был фантомный след от кольца. Она проиграла не русским. Не Хавьеру.

Она проиграла призраку из Лагоса. Себе.

В своём кабинете Дэвис закрыл ноутбук. Повернулся к молодому ассистенту.

— Закажите столик в «Savoy» на восемь.

Он поправил галстук.

— И подготовьте приказ о переводе Рихтер в архивный отдел. Сектор «Незавершённые проекты». Пусть разбирает старые бумаги.

Он сказал это с таким же выражением лица, с каким заказывал бы канцелярские скрепки.

Подземная лаборатория под Москвой гудела. Гудели серверные стойки, выла вентиляция, заливая всё холодным, мертвенным светом.

Дмитрий Воронов стоял перед огромным монитором. На нём бежали строки кода, вспыхивали диаграммы, переплетались графики. Вскрытый мозг «Левиафана».

Уродливый. Повреждённый. Бесполезный.

Рядом нервно переминался с ноги на ногу молодой аналитик в очках. В углу, прислонившись к стене, застыл капитан Лебедев. Он смотрел в свой телефон, и уголок его рта едва заметно дрогнул в усмешке.

— Майор… — голос аналитика дрожал. — Это… это не оружие. Это, блин, цифровой вирус, который атакует синаптические связи. Он не перепрограммирует. Он стирает. Безвозвратно.

— Нестабильность можно исправить, — тихо сказал Воронов, цепляясь за свою мечту, как еретик за единственную строку из запрещённой книги. — Найти ключ…

— Ключ был в биометрии самого Кросса. В его ДНК. Без него это просто… шум. Бессвязные, повреждённые фрагменты, которые вызывают каскадный некроз нейронов. Мы пытались воссоздать протокол на виртуальной модели…

Его прервал крик.

Глухой удар упавшего тела. Звон разбитой кружки. Техники в белых халатах с криками бросились к одному из терминалов.

Воронов обернулся. Молодой лейтенант, один из лучших шифровальщиков, лежал на полу. Его тело билось в конвульсиях, изо рта шла пена. Из наушников, валявшихся рядом, доносился скрежет. Звук, похожий на скрежет металла по кости.

— Он подключился напрямую к аудиофайлу! К исходнику «Шума»! — крикнул кто-то. — Медика! Срочно!

Воронов смотрел на это с холодным, парализующим ужасом. Он искал меч, способный перекроить мир. А нашёл чуму. Технологическую проказу, которая калечила его собственных солдат прямо у него на глазах.

Технология была не просто бесполезна. Она была враждебна.

Он медленно отвернулся от хаоса. Его взгляд нашёл Лебедева. Капитан даже не поднял головы от телефона. Лишь чуть заметно покачал ей, будто расстроенный неудачной ставкой. Он не видел трагедии. Он видел лишь ещё один списанный актив.

В этот момент Воронов понял.

Всё кончено. Его мечта мертва. Его вера в высокую цель, в реставрацию империи, в историческую справедливость — всё это оказалось таким же уродливым шумом, как и данные на экране.

Он проиграл не корпорации. Не американцам. Не этому выскочке Рейесу.

Он проиграл времени.

Молча, не сказав ни слова, он развернулся и пошёл к выходу. Проходя мимо тёмного экрана, он на секунду поймал своё отражение. Усталый, седой мужчина. Один из тех слабых, списанных людей, которых он презирал всю свою жизнь.

За его спиной оставался гул серверов и крики техников.

Глава 15. Ответственность

Воздух в горах был тонким и холодным, пах смолой и влажной землёй. Чистота, от которой першило в горле. Посреди этой стерильной тишины, в старой ржавой бочке, горел огонь.

Хавьер кормил его своим прошлым.

Он делал это методично, без злости или сожаления. Просто работа.

Первым в пламя полетел румынский паспорт. Чужое лицо на фотографии — уставший мужчина с пустыми глазами. Ламинат пошёл волдырями, потом почернел, скукожился, как обожжённая кожа. За ним — венгерское водительское удостоверение. Немецкое ID. Имена, легенды, чужие жизни, которые он носил, как одежду.

Едкий химический дым ударил в нос. Запах лжи.

Пачки наличных он бросал в огонь небрежно. Евро, доллары, франки. Бумага вспыхивала с сухим шелестом и оседала невесомым серым пеплом. Деньги, за которые он когда-то убивал. Ничего не стоили.

Последним остался пистолет.

Макаров.

Он держал его в руке. Знакомый, успокаивающий вес холодной стали. Вытащил магазин, проверил патронник. Привычным движением снял затвор. Пружина, боёк, рукоятка. Через минуту верный, смертоносный инструмент лежал на ладони грудой бесполезного металла.

Он начал бросать детали в огонь. По одной.

Рама. Затвор. Мелкие пружины исчезали в пламени беззвучно. Металл медленно раскалялся докрасна. Хавьер смотрел на это, и внутри нарастало холодное понимание. Он уничтожал инструменты, но навыки, отточенные ими, никуда не делись. Они сидели в его мышцах, в его рефлексах.

Солдат без войны. Поломка в механизме мира.

Когда от прошлого не осталось ничего, кроме пепла и раскалённого металла, он замер. Огонь медленно угасал. Тишина стала плотной, тяжёлой.

И в этой тишине из приоткрытого окна дома донёсся звук.

Тихий. Ровный. Бесконечный.

Тук. Тук. Тук.

Пальцы Люсии. По подлокотнику кресла.

Война закончилась. Шум — нет.

Квартира в пражском Жижкове была пустой. Не просто безликой — агрессивно пустой. Белые стены. Дешёвая мебель, собранная наспех. Ни фотографий, ни книг. Место, предназначенное для того, чтобы его покинули, не оставив следов.

Ева сидела перед ноутбуком. Холодный свет экрана выбеливал её лицо. Последняя строка кода. Скрипт очистки. Она нажала Enter.

Никакой драмы. Просто зелёные строки текста, с сухой, деловитой скоростью побежавшие по чёрному экрану. Цифровая гильотина, отсекающая прошлое. Чаты с Хавьером. Транзакции для «Аптекаря». Поддельные бронирования, которые вывели Рихтер на Воронова. Вся паутина, которую она плела месяцами, растворялась без следа.

[PROCESS COMPLETE. ALL TRACES ERASED.]

Она закрыла крышку ноутбука. Щелчок замка был единственным звуком в комнате — резким, окончательным.

Ева встала и подошла к столу. На нём, рядом с пустым стаканом воды, стояла единственная личная вещь. Выцветшая фотография в простой рамке. Мужчина лет сорока с добрыми, чуть усталыми глазами. Кассиан.

Её наставник. Создатель «Левиафана».

Она смотрела на его улыбку, и в её взгляде не было ничего. Ни триумфа, ни удовлетворения. Она отомстила. Она разрушила его наследие, стравив волков, которые должны были его защищать. Они пожрали друг друга.

Но цена… Хавьер, ставший сиделкой для пустой оболочки. Рихтер, списанная в утиль. Воронов, чья мечта оказалась построена на провальном эксперименте.

Её победа была такой же холодной и пустой, как эта квартира.

Ева взяла фотографию. Мгновение она смотрела на лицо человека, которого когда-то почти любила.

Потом медленно поставила её на стол.

Лицом вниз.

Закат окрасил снежные вершины в розовый. Хавьер сидел на ступенях крыльца и смотрел, как тени удлиняются в долине.

Рядом, укутанная в толстый плед, сидела Люсия. Её глаза, пустые и неподвижные, были устремлены куда-то за горы. Её пальцы отбивали свой тихий, бесконечный ритм. Тук. Тук. Тук.

По гравийной дорожке кто-то шёл.

Хавьер напрягся всем телом. Инстинкты, которые он только что пытался сжечь, взвыли. Он мгновенно оценил дистанцию, укрытия, пути отхода.

Мужчина был пожилой. В руках — буханка хлеба и кусок сыра.

Угрозы не было. Тело этого не знало.

— Добрый вечер, — сказал мужчина, остановившись в нескольких метрах. Мягкая улыбка. — Я Гюнтер. Живу через дорогу. Увидел свет, решил поздороваться.

Хавьер молчал. Сердце колотилось в груди, выбивая тяжёлый, тревожный ритм.

— Спасибо, — наконец выдавил он. Голос прозвучал хрипло.

— Надолго к нам? Места, эм, тихие. Для отдыха… — Гюнтер перевёл взгляд на Люсию. Его улыбка погасла. — Ваша сестра? Она… нехорошо себя чувствует?

Хавьер встал. Резко, почти агрессивно. Он встал так, чтобы загородить Люсию от взгляда незнакомца.

— Она устала.

— Ах, да, конечно… — заторопился Гюнтер, почувствовав холод, исходящий от Хавьера. — Я не хотел… Если что понадобится…

— Мы справимся.

Это прозвучало как приказ. Как угроза.

Сосед неловко кивнул, положил хлеб и сыр на перила и поспешно удалился. Хавьер смотрел ему вслед, пока его фигура не скрылась за поворотом. Напряжение медленно отпускало мышцы, оставляя после себя дрожь и холодный пот. Он выиграл войну против спецслужб, но теперь его врагом было простое человеческое любопытство.

Он снова сел рядом с сестрой.

Тишина.

Точнее, не тишина. Тук. Тук. Тук.

Хавьер сунул руку в карман куртки и достал старый «Зенит». Её фотоаппарат. Его пальцы нащупали трещину, рассекавшую стекло объектива. Такая же глубокая, как та, что прошла через её разум.

Он не знал, как починить ни то, ни другое.

Он смотрел на её пустое, прекрасное лицо.

И знал, что будет пытаться.

Это была его ответственность.

Рука, державшая фотоаппарат, безвольно упала ему на колени.