Синее на золотом

Пролог

– Шагай!

Он получил такой толчок в спину, что едва не упал, но в последний момент удержался на ногах. Из раны надо лбом текла кровь, левое плечо, которое задел удар палаша, болезненно отзывалось на каждое движение.

– Пошевеливайся, ты!

Ступеньки, ступеньки – их было всего десять или двенадцать, но измученному сознанию казалось, что лестница никогда не кончится.

– Вперед!

Дверь протестующе взвизгнула, поворачиваясь на петлях, и на пленника наплыла мягкая волна жара. В камине полыхал огонь, бросая отсветы на настенные часы с маятником, стол, заваленный бумагами, и сидящего за ним человека, который запечатывал какое-то письмо. Возле стола вытянулся офицер в синей форме.

– В Париж, и как можно скорее, – сказал сидящий, протягивая письмо офицеру. Тот отдал честь и проследовал к выходу. Генерал перевел взгляд на конвоира.

– Вот, гражданин генерал… Привел, как вы велели. Это их командир.

Генерал зевнул и откинулся на спинку стула. Чувствовалось, что день был долгим, и даже этот человек, слишком молодой для своего звания, смертельно устал.

– Вам известно, что по закону каждый эмигрант, захваченный с оружием в руках, должен быть расстрелян на месте?

– Я не эмигрант, – холодно возразил пленник, вытирая кровь с лица. – Никогда не имел чести жить в вашей стране. И надеюсь, что не буду иметь, – глумливо прибавил он.

– Кто вы такой?

– Август-Станислав-Морис Браницкий. Польский дворянин.

…Он собрал все свои силы, чтобы не упасть, но потеря крови все же давала о себе знать, и он пошатнулся. Генерал вздохнул.

– Сядьте… Вы отлично говорите по-французски, польский дворянин.

– Я получил хорошее образование в отличие от некоторых, – задорно отозвался тот, опускаясь на ближайший стул.

– У вас есть какие-нибудь документы, подтверждающие вашу личность? – Похоже, француз решил игнорировать насмешки.

– Мое честное слово, – с готовностью ответил Браницкий.

Генерал пожал плечами.

– Для меня оно ничего не значит.

– О да, мне известно, что для сброда ничто не имеет значения, – уронил поляк.

Но собеседник, как оказалось, умел держать удар.

– Сколько раз я слышал эти слова: сброд, голоштанники, республиканская сволочь… Но если мы такие жалкие и никчемные, почему же мы все время бьем вас, высокородных и блестящих? А?

На это возразить было нечего. Поляк отвел глаза.

– Кроме того, – добавил генерал, – я не понимаю, что имеет против французов человек из страны, которую соседи раз за разом делят, как какой-нибудь огород. – Браницкий вспыхнул и стиснул челюсти. – Может, вам лучше было бы сражаться за вашу родину и с совсем другими врагами?

Пленник молчал. Дверь распахнулась, и, звеня шпорами, в комнату ввалился высокий адъютант в помятом мундире, который явно был ему маловат.

– В чем дело, Франсуа?

– Да, в общем-то, ни в чем, мой генерал[1], – усмехнулся адъютант. – Мы обыскали труп его денщика, думали, может, найдем какие бумаги, но…

Браницкий сорвался с места, но конвоир, не упускавший ни единого его движения, тотчас же оказался рядом и заставил сесть.

– Он мертв? – хрипло спросил пленник.

– Она, она, – адъютант ухмыльнулся еще шире. – Можно подумать, ты не знал, что это переодетая баба. Ни в жизнь не поверю!

Поляк глянул с ненавистью.

– Господин генерал, – с мольбой, неожиданной для гордеца, вдруг проговорил он, – заклинаю вас всем, что вам дорого… как офицер… как мужчина… – Он собирался сказать еще что-то, но генерал прервал его.

– Похороните тела, – велел он. – И женщину тоже.

– Слушаюсь, – сказал адъютант почтительно. – На сегодня еще будут распоряжения?

– Пока нет, – ответил генерал, и адъютант удалился, шаркая ногами. Вслед за ним комнату покинул конвоир, которого генерал отослал следить за погребением.

– Благодарю вас, – сказал Браницкий генералу. – Эта несчастная женщина заслужила гораздо больше, чем я мог ей дать. Она погибла из-за меня.

– Ваша жена?

– Нет. Моя жена далеко.

Генерал поморщился и потер пальцами веки. Часы нежно прозвенели половину и умолкли.

– Вы не эмигрант, не австриец, не пруссак. Зачем вы вообще пошли на войну? – внезапно спросил он.

– Чтобы оказаться от жены еще дальше, – со смешком ответил Браницкий. – К сожалению, поблизости была только одна армия, в которую я мог вступить. Если бы у меня был выбор, не исключено, что я предпочел бы вашу. Мне нравятся армии, где можно стать генералом в 20 лет.

– В 25, – поправил его собеседник.

– В самом деле? – притворно изумился пленник. – Можно узнать, что вы для этого сделали?

– Можно. Я бил врага везде, где его встречал.

Он был непрост, этот молодой человек с утомленным лицом; совсем непрост, подумал Браницкий, вытирая кровь с виска. Рана под волосами надсадно ныла.

– Значит, у республиканской армии большое будущее.

Он пытался говорить с сарказмом, но сам понимал, что этот сарказм выглядит нелепо. И все же ему не хотелось позволить какому-то выскочке, наверняка бывшему лейтенанту, если вообще не сапожнику, взять над собой верх.

– Похоже на то, – сказал генерал в ответ на его слова. – Можно узнать, зачем вы напали на моих людей? Чей приказ выполняли?

Браницкий улыбнулся.

– Ничей, – ответил он. – Я хотел… Впрочем, это уже неважно.

– Вы пытались отбить пленных, – напомнил генерал. – Восемь моих людей были убиты. Надеюсь, вы понимаете, что это значит… для вас.

Поляк вскинул голову.

– Меня расстреляют? Или вы возите с собой для таких случаев эту вашу омерзительную гильотину, чтобы не тратить пули? Лично я предпочел бы пулю.

– Можете не беспокоиться, гражданин, – усмехнулся генерал. – Вас расстреляют. – Он взял какую-то бумагу со своего стола и принялся просматривать ее. – Сегодня не день святого Ремакля, так что помилования не будет, гражданин Браницкий.

Пораженный его тоном, пленник уставился на француза во все глаза.

…Неожиданно Браницкий вспомнил, где раньше встречал своего собеседника. То-то, когда его втолкнули в комнату, ему показалось, что он уже где-то видел это лицо… косой шрам с правой стороны лба, задевающий переносицу…

Это было давно, и он, Браницкий, уже успел все забыть. Но его собеседник, судя по всему, не забыл, что и доказывали его слова о малоизвестном святом.

Август Браницкий не принадлежал к людям, которые склонны предаваться сожалениям. Но если бы он мог сейчас вернуться в тот осенний день, когда человек со шрамом впервые возник на его пути, можно не сомневаться, что Браницкий поступил бы с ним совсем иначе. Да, он бы обошелся с ним по всей строгости закона и уж точно не стал бы поддаваться на уговоры сердобольной кузины Амелии…

Ах, кузина Амелия, где же ты теперь?

Полено в камине ярко вспыхнуло и рассыпалось снопом оранжевых искр. Маятник невозмутимо постукивал, качаясь из стороны в сторону, и Браницкий с трудом заставил себя оторвать от него взгляд.

– Да, сегодня не день святого Ремакля, – сказал он.