Синица в руках или Змей Горыныч в небе

"Десятка" резво бежала по горячей трассе, пожиная лысыми шинами километры широких российских просторов. Солнце грело, но не жарило, ярко светило, но не слепило глаза. И хотя кондиционера в машине не было, открытое окно компенсировало отсутствие искусственного холодного воздуха живым, настоящим ветром. Ветер пах прелой травой и нагретым асфальтом, пылью, поднимаемой пролетающими по встречке машинами, бензином, когда "десятка" обгоняла дребезжащие междугородние автобусы, и еще немного — Волгой. Нет, не Волгой, а густой зеленью, которой щедро зацвела река в заводях.

Быстрой ездой и погожим летним днем можно было бы наслаждаться. В иной ситуации Игорь свернул бы к Волге, выбрал местечко покрасивее — хотя что там выбирать, куда не глянь, везде хорошо! — полежал бы на песочке да поплавал в теплой водичке. А что цветет она — не беда, цвет-то весь у берега, а что подальше — чисто. Но Игорь ехал по делам. Срочным делам. И, собственно, очень спешил.

Справа промелькнула ярко-синяя табличка. Лихо промахнувший мимо нее Игорь притормозил, а потом, оглянувшись назад и убедившись, что дорога пуста, дал задний ход. Остановился у указателя, новенького, блестящего, еще не запаршивевшего ржавчиной и птичьим пометом, и некоторое время внимательно изучал надпись.

"Камышинск — 50 км

Приволжск — 148 км

Волгоград — 212 км"

Час назад до Приволжска было сто семьдесят километров. А до Камышинска — почти двести.

Зазвонил сотовый.

— Алло, Алексей Сергеевич? Да, я. Нет, еще не приехал. Да, уже давно должен был… Да, уверен, что образуется воронка… Да, перезвоню.

Раздраженно засунув телефон в карман, Игорь погнал по нагретой солнцем трассе, внимательно глядя на дорогу — на такой скорости можно было запросто промахнуть мимо очередного указателя, либо не успеть рассмотреть, что на нем написано.

Через четверть часа Игорь пришел к выводу, что дороги Поволжья указателями не изобилуют… Он продолжал сосредоточенно давить на педаль газа. Сто сорок восемь километров. Часа за полтора должен добраться.

Следующий указатель появился где-то через час.

"Волжск — 89 км

Волгоград — 108 км

Приволжск — 140 км"

Беда… Игорь вылез из машины, постоял около синей таблички, почесал затылок. Потом сел за руль и решительно рванул вперед. Хотя и понимал, что вот теперь уже можно и не торопиться…

Балваныча, как обычно по утрам, мучило похмелье. Ну, не то, чтобы мучило. Когда такое состояние бывает ежедневно на протяжении вот уже двадцати лет, к нему привыкаешь, держишь наготове рассол, минералку и заначку на опохмел. В алка-зельтцеры Балваныч не верил… Ну, может, и поверил бы, если б хоть раз попробовал. Только разве станет он платить чуть не сто рублей за пачку? Это, считай, червонец за таблетку! А на червонец у Валентины Семеновны, что в соседнем подъезде, можно чекушку та-акой самопалки прикупить!

Иногда головная боль донимала Балваныча особенно сильно, и в такие дни он нерешительно мялся у прилавка аптеки, поглядывая то на боярышниковую, на спирту, настойку, то на маленькую коробочку с заморскими таблетками. В эти моменты в воображении Балваныча представали весы. Не настольные, как на рынке, а другие, с цепями и чашами. Такие держала баба в простыне на вывеске адвокатской конторы. На одной чаше весов стояла чекушка, на другую невидимая рука клала гирю, на которой с трудом просматривалось слово "похмелье". Чаши качались, но чекушка неизменно перевешивала.

В то утро Балваныча головная боль почти не донимала, и потому недостойные сомнения его не терзали. Но жажда мучила, а минералки в доме не было. Водой же из-под крана можно было отравиться вернее, чем даже самопалкой неизвестного производителя. Значит, надо идти в магазин.

Придя к такому выводу, Балваныч вздохнул. В свое время завод ему предлагал квартиру на выбор — на втором этаже и на пятом. Молодой он был, глупый, взял на пятом. "Ты посмотри, какой вид из окна!" — говорил он недовольной Катьке, показывая рукой на разворачивающуюся под ними синюю ширь Волги. Что такое сто ступенек для здорового тридцатилетнего мужика? Ерунда! Разве думал он о том, что сотня ступенек станет тыщей, когда ему стукнет шестьдесят?

Спустившись ко двору, Балваныч отдышаться не успел — расчихался. Да как! Громко, смачно, раз-другой-третий! Сидевшие на лавочке у подъезда соседки-пенсионерки единодушно поставили диагноз — "похмельный синдром", и принялись судачить о пьяницах вообще, и о Балваныче в частности.

Прочихавшийся Балваныч, разумеется, обиделся. Во-первых, никакой это не похмельный синдром — пух в нос попал, вот он и расчихался. Кругом одни тополя; как наступает июнь, спасу нет — сколько пуха. А во-вторых, никакой он не пьяница. Да у него ни разу белой горячки не было! И в запои он не уходит уже давно, не то, что Вениамин Петрович с третьего этажа. Тот месяц-другой не пьет, зато потом — неделями, и без просвета. Что ж оно, так лучше, что ли? И потом, выпить он имеет полное право — не чужое же пропивает и не из дома несет. Правда, нечего оттуда нести, из дома-то. Как Катька от него ушла, он уж все, что можно, давно вынес.

Ничего этого Балваныч соседкам, конечно, не сказал. Что с них возьмешь? Им бы лишь языками почесать, дай только повод. И он медленно, с достоинством вытерев нос ладонью, а ладонь — о засаленный пиджачок, прошествовал мимо кумушек. Не спеша миновал темно-рыжий, с проглядывающими кое-где остатками зеленой краски короб — когда-то там располагался пункт приема стеклотары, и в короткие приемные часы у него всегда собиралась длинная очередь нетерпеливых мужиков с авоськами. Вот уже лет пятнадцать как не приезжают к нему ЗИЛы, и не таскают грузчики в грязных темно-синих халатах позвякивающие ящики, а железный короб все стоит, пустует.

В кирпичном доме сразу за коробом и находился магазин. Просторный, с блестящими стеклянными стенами, он занимал весь первый этаж. В советское время магазин назывался "Волжанкой", и продавали в нем хозтовары. Потом он растерял часть букв, простояв почти все девяностые под надписью "Вол…к…", а внутрь него набились гордо именующие себя "бутиками" лотки и прилавки расплодившихся коммерсантов. Купить в "Вол…к…е" можно было всё — от норковой шубы и резиновой надувной лодки до пластиковых зубочисток и сникерсов. А год назад магазин выкупил Раис Ильдарович Бахтеяров, и стал "Вол…к…" гипермаркетом "Парадиз". Цены там водились довольно зубастые — не кусали, но прикусывали. Однако бизнес от этого не загнивал, потому как достойных конкурентов у гипермаркета не было.

Впрочем, все равно Балваныч, кроме минералки, там почти ничего и не покупал. А она-то стоила терпимо. Правда, в магазинчике на углу ее можно было купить дешевле на два рубля, но тут уже в процесс принятия решения вмешивались силы куда более грозные, чем похмелье и чекушка. А именно — принципы.

За свою жизнь Балваныч где только не побывал, чего только не переделал. За многое брался, только нигде толком не задерживался. Помимо прочего, довелось ему повидать и Афган, откуда Балваныч вынес с собой не только шрам на плече, ноющий в сырую погоду, но и важный жизненный принцип — никогда в жизни с душманами дела не иметь. И как ни старались переубедить Балваныча приятели в ошибочности его мнения, и армяне, и казахи, и осетины — на лицо все они казались Балванычу "духами". Вот и владелец ларька, похожего на перевернутую коробку из-под обуви, родом был откуда-то с Кавказа, и даже два рубля экономии на минералке не могли заставить Балваныча поступиться своим принципом — за минералкой он ходил в "Парадиз", а красочную надпись "Мини-супермаркет Радость" демонстративно игнорировал.

Балваныч уже повернул за угол дома, где дожидались его стеклянные двери "Парадиза" — да так и замер на месте. Сразу за углом, рядом с исписанной матерными словами железной телефонной будкой появился Он. Голубой. Металлический.

Рассматривал его Балваныч пристально и недоверчиво. Все честь по чести: прорезь для монет, выемка для сдачи, квадратики с надписью "с газом — 1 коп." и "с сиропом — 3 коп.", окошко с носиком крана слева и перевернутым вверх дном граненым стаканом справа. И крупными печатными буквами надпись наверху — "Газированная вода".

Нерешительно протянув руку, Балваныч надавил на донышко стакана. Граненые края послушно утонули в резиновом дне, и оттуда прыснули струи воды. Балваныч ошарашенно покачала головой. Надо же, автомат с газировкой. Самый настоящий, советский. Рабочий. А ведь они все перевелись, почитай, еще с конца перестройки.

При мысли о холодной шипучей газировке пересохшее горло спазматически сжалось. Позабыв о минералке, Балваныч зашарил в карманах. Интересно, откуда этот автомат здесь взялся? И сколько денег опускать? Не три же копейки, в самом-то деле? Да и нет теперь таких монет, в три копейки.

После ряда манипуляций выяснилось, что автомат не берет ни рубль, ни два, ни пять и ни десять. Пятьдесят, десять и пять копеек тоже не берет. Российскую копейку держит некоторое время внутри, но потом, распознав подделку, сердито выплевывает наружу. Ну что ж, оставался последний способ, самое безотказное средство, а именно — крепкий удар кулаком по автомату.

Кулак противно заныл, зато в окошечке для возврата монет послышался редкий звон. Балваныч торопливо зашарил в крошечной нише. Выудил добычу: две монеты по три копейки и несколько однокопеечных с гордыми буквами СССР. Надо ж, он и забыл, какие махонькие были тогда монеты. Бросил копейку, нажал на кнопку. Автомат тихо фыркнул, и шипучая газировка вмиг наполнила запотевший стакан. Балваныч выпил ее одним махом. Эх, хороша! И жажда вмиг прошла, и голова прояснилась. И вроде как сил сразу прибавилось. Даже поясница ныть перестала.

Балваныч довольно крякнул. Перебрал монетки, выудил трехкопеечную, задумчиво повертел в руках. Пить больше не хотелось, но очень хотелось узнать, какой в автомате сироп. Хорошо бы, апельсиновый…

Он почти чувствовал сочный цитрусовый вкус во рту. Ему было двадцать, и он первый раз оказался в Москве, на всесоюзном концерте комсомольской самодеятельности. На сцене в Сокольниках шли представления, ребята волновались перед выступлением, а он тогда впервые встретил Катю… Они гуляли вдвоем по аллеям парка, украдкой беря друг друга за руку. Зелень деревьев была яркой, музыка с танцплощадок — зажигательной, жизнь — прекрасной. А газировка — апельсиновой.

"Не стану сейчас", — решил Балваныч. — "Какая нужда, я одним стаканом напился. Да и копеек-то всего ничего, надо с убережью тратить".

— Дяденька, дай попить, — дернул тут его кто-то за рукав пиджачка.

Балваныч обернулся. За спиной стоял чумазый цыганенок лет десяти; живые темные глаза из-под черных кудрей смотрели не просительно, как у других побирушек, а задорно. Видать, не так давно еще на улице ошивается…

— У-у, развелось вас тут, — отмахнулся Балваныч от цыганенка и пошел домой.

До квартиры поднялся — и не заметил, только у двери спохватился, что одолел лестничные пролеты одним махом, без остановок, и за сердце не хватался.

Дома Балваныч обыскал все закутки в квартире и стал счастливым обладателем восьми копеечных и четырех трехкопеечных советских монет. Ссыпав их в карман пиджачка, он решил немедленно проведать, на месте ли еще автомат и узнать, какой же в нем сироп. Но на самом деле Балваныча подгоняло воспоминание о том, как хорошо подействовала на него газировка в первый раз. Он снова хотел испытать давно позабытое ощущение, которое так не ценил по молодости — когда ничего не болит.

Голубоватый автомат никуда не делся. И граненый стакан, как ни удивительно, тоже не сперли. Балваныч опустил три копейки в прорезь и нетерпеливо уставился на зашипевшую струю. Принюхался. Ну, точно, апельсиновый!

Пил Балваныч не спеша, смакуя каждый глоток. Крякнул с удовольствием, сполоснул стаканчик, шаг сделал — и тут его как скрутило! В поясницу вступило, сердце зашлось, перед глазами круги. Ослабевший Балваныч согнулся в три погибели и, тяжело дыша, привалился к автомату.

Мимо, хромая, прошаркал дядя Коля — в мятой дачной панамке и грязной майке, завязанной на загорелом пузе узлом.

— Эге, Балваныч, как тебя скрутило! Может, похмелиться надо? — Достал из кармана вытянутых трико початую чекушку: — Глотни-ка.

В горле обожгло, внутри загорелось — но не полегчало. Только сильнее желудок скрутило. И мысль о "Парадизе" с минералкой показалась вдруг не просто заманчивой, а спасительной. Хотя зачем же в "Парадиз"…

Трясущимися руками Балваныч бросил в автомат копейку, дождался, когда наполнится стакан, и насилу сделал глоток, другой. А едва допил — как рукой все сняло. Чудеса!

Дядя Коля, тем временем с любопытством наблюдал за Балванычем.

— Отпустило, что ли?

— Отпустило, — рассеянно ответил Балваныч и, нахмурившись, задумался.

Надумав, решительно выдохнул и бросил в автомат еще три копейки. Недрогнувшей рукой взял полный стакан и выпил до дна.

Снова скрутило, да так, что свет не мил.

Балваныч, задыхаясь, кинул копейку.

— Ну и сушняк у тебя, — сочувственно покачал головой дядя Коля.

Простая газировка в горло уже не лезла — это ж четвертый стакан! Но эксперимент важнее — и Балваныч мужественно, глоток за глотком, влил в себя все до дна. И снова с последним глотком вмиг отпустило; и такая ясность в голове и легкость в ногах — ну будто заново родился.

Интересно… От газировки с сиропом ему делается плохо, а от простой газировки — напротив, очень даже хорошо.

— Колян, — немедленно решил проверить свои подозрения Балваныч, — Ты, вроде, жаловался, ноги у тебя болят.

— Болят, — буркнул в ответ дядя Коля и рассеянно почесал выглядывающее из-под узла майки пузо. — А тебе-то что?

— Да так, ничего, — Балваныч бросил в прорезь копейку и протянул дяде Коле полный стакан. — На-ка, выпей.

Дядя Коля поначалу отнекивался, не хочу, мол, но, уступив настойчивости Балваныча, все-таки тяпнул стакан.

— Ну, как? — поинтересовался Балваныч, принимая пустой стакан.

— Как-как — нормально, — пожал плечами дядя Коля. — Ладно, пошел я.

Балваныч провожал его внимательным взглядом. Правда, что ли, дядя Коля быстрее идет, или ему только кажется?

От размышлений его отвлек организм. Четыре полных стакана газировки — это вам не шутка. И очень хорошо, что как раз для решения этих проблем через дорогу удобно располагалась застопорившаяся лет семь назад на третьем этаже стройка. Чудеса чудесами, а вот в туалет прямо сейчас надо.

Под вечер Игорь понял, что вот-вот заснет прямо за рулем и остановился в первом же населенном пункте. Им оказалось зажатое между асфальтовым и железнодорожным полотном село.

Сочная, свежая зелень лугов, среди которых живописно раскинулись высушенные горячим летним солнцем домушки, приятно контрастировала с четырьмя грязно-желтыми, забытыми в железнодорожном тупике вагонами. Под густым налетом копоти на железных боках еще можно было разглядеть три буквы — РЖД, а предупредительная надпись "С горок не спускать" была на диво хорошо видна. Вытоптанная в траве песочная проплешина у самых рельс знаменовала собой местную станцию. Здесь на пару минут останавливались некоторые проходящие составы, и местные предпринимательницы-пенсионерки немедленно подлетали к пассажирам, делая им привлекательные бизнес-предложения: копченая рыба, вареная картошка, соленые огурцы и пиво.

За проплешиной проглядывала почти погрузившаяся в почву асфальтовая клякса, а следом за ней стояло одноэтажное здание из некогда белого, но уже давно уныло посеревшего кирпича. В трех больших окнах можно было разглядеть засиженные мухами занавески позапрошлогодней стирки, а над ними — запыленную, с белесыми следами частого птичьего пребывания вывеску "Элит-бистро" и логотипом Пепси. Повертев головой, Игорь, за неимением альтернатив, направился туда.

В элит-бистро было два стола, горшок с тощей алоэ-вера, пластмассовый магнитофон, откуда, слегка шипя, неслись звуки Русского Радио, похрипывающий настольный вентилятор и дородная продавщица в белом переднике в нарядный, крупный красный горошек. Посетителям здесь предлагали на выбор баночки теплого Пепси и прохладные сосиски, чай, кофе и беляши в налете побелевшего жира. Несмотря на куцее меню, Игорь мучительно долго размышлял, что бы ему заказать — по грозному виду продавщицы он понял, что сидеть просто так здесь ему не позволят. В итоге он остановился на чае, решив, что кипяток и пакетик заварки — это относительно безопасно.

За проведенный в элит-бистро час Игорь прочитал "Краснопартизанские провинциальные ведомости" четырехдневной давности, из коих узнал, что в Подшибаловке прошел районный фестиваль симфонической самодеятельности, а глава местной администрации Римско-Корсаковки, Залётный Ярополк Олимпиадович, решил выдвинуть свою кандидатуру на пост Президента России. До мельчайших деталей изучил вид из окна — на ухабистую улицу, покосившиеся сараюшки, облупленную церковь, шустрых куриц, ленивых коров и деловито копошащихся на грядках баб. За все это время он так и не увидел ни одного мужика, не считая двух чумазых пятилетних пацанов в огромных семейных трусах, заменяющих летние комбинезончики, и дрыхнущего в теньке под забором старика.

А потом, когда ночь окончательно сменила длинный летний день, Игорь устроился поудобнее на заднем сидении своей десятки, опустил стекла и долго смотрел в высокое темное небо, усыпанное звездами, так редко посещающими ночные просторы густо электрифицированной столицы. Над железнодорожным тупиком искрил одинокий фонарь и особенно ярко горела какая-то звезда. Может, Полярная, Игорь наверняка не знал. Откуда-то издалека время от времени доносился протяжный гудок пересекающего бескрайние просторы страны поезда, и звук этот казался единственным признаком жизни на всю округу — с наступлением темноты село замерло и затихло какой-то неуютной, неживой тишиной. И Игорю на миг даже показалось, что воронка народилась именно здесь, что в наступившей ночи она затягивает, поглощает село в себя, и что село исчезает, вымирает прямо у него на глазах.

Может, так оно и было на самом деле. Может, и нет…

Несмотря на то, что шел ему уже седьмой десяток, дядя Коля был пенсионером работающим. И не сторожем, а самым что ни на есть начальником. Единственной в городе спасательной станции.

Больные ноги мешали работать. Ну, если честно — мешали не столько работать, сколько рыбачить. Какая уж теперь работа! Пусто на берегу. Это раньше, лет двадцать назад, когда еще работало оборонное предприятие, в Приволжске летом за городскими пляжами нужен был глаз да глаз. Вот уж лет десять как закрылся завод, инженеры и проектировщики со своими семьями поразъехались в поисках лучшей доли. И спасать из воды стало некого.

А "спасалка", как ласково называл станцию дядя Коля, пока стоит. Он подозревал, что ее все еще не закрыли просто потому, что в мэрии про станцию забыли — ведь расходов-то на нее почти нет. В штате всего трое, не считая приблудной дворняги: начальник, то есть он, дядя Коля, с окладом с тыщу двести, моторист Василий, военный пенсионер с окладом в восемьсот рублей, и спасатель-водолаз Серега, Василию двоюродный племянник, с судимостью за хулиганство и окладом в пятьсот рублей. Итого — две пятьсот. У мэра, небось, в кармане на мелкие расходы больше валяется.

Дядя Коля только радовался, что спасалку не закрыли — ведь, как ни крути, почти четвертак он на ней проработал. Знавала станция и лучшие времена — ну да что ж теперь? Главное, пока она есть, дядя Коля вроде как при деле, и деньжат ему маленько перепадает. Рыбёшка, опять же. И, что особенно важно, спасалка дает законный повод из дому уходить — дома, в четырех стенах, он бы давно уже с ума сошел от скуки и от ворчания жены.

Вот и пропадал дядя Коля на Волге — и в будни, и в праздники, и зимой, и летом. Раньше, пока ноги не болели, на велосипеде ездил, теперь больше пешком. Косточки и объедки из дома в стеклянных банках носил, приблудную дворнягу прикармливал. Рыбачил помаленьку, помаленьку рыбку коптил.

Спасать из воды давно уже некого, но Волга-то в кровь въелась, так и манит. Про Кулигина дядя Коля, если и слышал когда, то давно позабыл. Иначе удивился бы, что, глядя на реку, возле которой провел всю жизнь, думает он ну слово в слово как герой Островской "Грозы": "Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу". Правда, так ладно сказать он бы в жизни не смог. И только когда уж совсем переполняли его чувства, дядя Коля мог только выдохнуть тихонько: "Эх, твою мать, вот ведь!.." и зачем-то оттянуть воротник рукой.

Из пяти судов, что когда-то были на спасалке, два катера и одна моторная лодка долго лежали на берегу, умирая от рака железа — ржавчины, пока однажды ночью не утащили их куда-то современные искатели сокровищ — собиратели металлолома. Правда, еще остались одна моторка и одна вёселка. Дядя Коля из своей заначки покупал бензин, заправлял лодку и ездил рыбачить. Вот где больные ноги ему досаждали! Спустить лодку на воду, забраться в моторку, сети вытянуть, перебрать и закинуть обратно… А хуже всего то, что станция, приземистая деревянная изба с широченной верандой, стояла на самом верху берега, а берег здесь был крутой! Длинная деревянная лестница от избы до пляжа спускалась вниз почти отвесно, и подъем со спуском по ней казались дяде Коле штурмом Эвереста.

В этот же раз отвесную деревянную лестницу дядя Коля преодолел с давно позабытой легкостью. Он настолько этому удивился, что даже обернулся и внимательно рассмотрел крутые ступени. Да нет, все тот же "Эверест". А ноги не болят. Будто молодой силой налились. Чудеса!

Дядя Коля рассеянно, по привычке, почесал загорелое пузо. Осторожно, с опаской порадовался. Отмахнулся от мыслей, надолго ли ему такое счастье. А что гадать? Лучше просто наслаждаться давно позабытым ощущением, которое по молодости он совсем не ценил — когда ничего не болит.

Летом моторка стояла на якоре метрах в ста от берега, подальше от охотников за металлоломом. В прошлом году у дяди Коли на даче даже бак для поливки уперли. Здоровый бак, литров на пятьсот. Наверное, кран подогнали — иначе разве утащишь? Ну, а если уж такую махину свистнули, то и моторку заберут, не задумаются. Вот и держал ее дядя Коля на воде, а сам до моторки на вёселке добирался.

Подойдя к вёселке, дядя Коля увидел, что внутри, свернувшись клубком, спит какой-то чернявый пацаненок лет десяти.

— Эй! — потряс он его за плечо. — Вставай.

Мальчишка пугливо выскочил из лодки на песок и уставился на дядю Колю блестящими цыганскими глазами.

— Дяденька, угости рыбкой!

Дядь Коля аж крякнул от такой наглости.

— Ишь, рыбки ему… Нету рыбки! Сам вот только за ней собираюсь.

— Дяденька, а можно с тобой?

— Вот еще, — отмахнулся дядя Коля. — Вали-ка ты отседа, — посмотрел на вихрастого пацаненка и добавил: — Ну, или подожди меня, я через пару часиков вернусь, может, чем и поделюсь.

Мальчишка просиял. Дядя Коля отвернулся и потащил вёселку на воду. Уже взялся было за весла и увидел, что у самого берега плавает мятая оранжевая строительная каска. "Вот те на, откуда это?" — удивился он про себя, достав находку. Неужто со стройки прибило? Лет двадцать назад, аккурат на заре перестройки, затеяли в Волжске строить через реку мост. Да не мост — мостище: двухуровневый, железнодорожное и автомобильное полотно внизу, а наверху — скоростные трамваи. Нагнали кранов, раскурочили ковшами экскаваторов весь берег, загадили заводь, распугали пляжников, на подъеме финансов и амбиций поставили первый пролет, и…

За двадцать лет принимались за мост неоднократно. Как власть менялась, так прибавлялось к мосту по одному пролету. Один поставил председатель горкома. Затем, когда он же стал первым мэром, построили второй пролет. Третий — при нем же на перевыборах. Четвертый выстроил другой мэр, отставной генерал, ветеран войн в Приднестровье. Потом, перед перевыборами, дал маху и за мост почему-то не взялся. Народ, привыкший к тому, что кандидаты первым делом обещают достроить мост, за генерала не проголосовал, на второй срок не оставил. Мэр-демократ, пришедший на смену мэру-генералу, тоже за мост схватился, итого возводили сейчас шестой пролет. Оставалось еще пятнадцать… Мэра выбирали каждые четыре года, значит, лет так через шестьдесят мост должны были закончить. И начать ремонтировать первые пролеты.

В общем, каску наверняка кто-то из строителей потерял, рассудил дядя Коля, повертел в руках да и бросил в лодку — сгодится в хозяйстве.

Дядя Коля проверил две сети и только вытянул третью, как вдруг нахмурилось небо, откуда ни возьмись налетел ветер, а вслед за ним послышался гром. На такие случаи у дяди Коли был припасен хороший кусок брезента, чтобы, если что, от дождя спрятаться. Только сейчас брезента в лодке не было — дядя Коля всю лодку обшарил.

Тем временем, гроза разошлась, реку взволновала — на легонькой моторке до берега сейчас не добраться. Дядя Коля скорчился на корме и, вздохнув, с досадой водрузил на голову оранжевую каску. Вот и сгодилась находка. От дождя она, конечно, не спасет, но зато хоть голова сухой останется.

Гроза прошла так же внезапно, как и налетела. Нерешительно выглянуло солнце, огляделось и, приободрившись, принялось деловито сушить рыбака. А дядя Коля осмотрелся, увидел, что от сети его, оказывается, почти не отнесло, и принялся деловито ее тащить. Пара лещиков, судак, еще один судак, покрупнее. А что это там такое из-под воды показалось? Ба, никак сом! Вот это улов так улов. Царский! Дядя Коля нетерпеливо потащил тяжелую мокрую сеть на себя. Да так увлекся созерцанием идущей к нему в руки солидной усатой рыбины, что шум мотора приближающегося катера услышал только когда тот подошел совсем близко.

Рыбнадзор. Эх, вот невезенье!

Дядя Коля бросил сеть обратно за борт и прищурился — не Петр ли Лексеич там? С Петром Лексеичем у него давно все улажено — дядя Коля с ним уловом делился, лещей копченых передавал, на уху приглашал.

Нет, не Петр Лексеич. Серега со своими парнями. Плохо дело. Эти рыбинспектора — из молодых, да наглых. Рыбу конфискуют (чтоб потом самим слопать), а штраф все равно выпишут.

Дядя Коля, усевшись на корму, с горя нахлобучил каску поглубже и угрюмо уставился под ноги — поджидать вымогателей. Когда те подъехали к моторке, он даже головы не поднял.

— Лодка со спасалки. Похоже, грозой сорвало. Вернуть, что ли? Забрать ее сами они не смогут — рабочих моторок у них больше нет.

— Оно тебе надо?.. Слушай, а мне казалось, в ней был кто-то… А сейчас никого.

— Ветер сильный — может, за борт свалился?

— Ха, свалился — значит, сам дурак.

Ну точно, Серега: если дядя Коля еще сомневался, то слова эти сомнения развеяли.

— А если утонул?

— Старый пердун со спасалки, что ли? Утонул — ну, и черт с ним. Поехали.

Дядя Коля, раскрыв рот, глядел вслед удаляющимся рыбинспекторам. Не бывает, чтобы с двух шагов среди бела дня — и не увидели…

Игорь успел уже дать хорошего кругаля — утром до самого Волгограда добрался, развернулся и поехал обратно. Городище и Дубовка остались позади, а синие таблички раз за разом показывали, что до неуловимого Приволжска больше ста километров. Нет, прогресс был — со ста сорока расстояние сократилось до ста девяти. А Игорь, между прочим, уже вторые сутки ехал.

Миновав Быково, Игорь решил ехать помедленнее. Ясно же, что скорость тут не помогает, надо искать другие способы.

Было гораздо интереснее неторопливо двигаться по пустынной трассе и рассматривать пейзажи: заброшенные, почти поглощенные лесами и лугами деревни, развалины каменных часовенок, железнодорожные тупики, поросшие высокой, по пояс, полынью, и ржавые скелеты, да такие обглоданные, что и не сразу определить, что это было — трактор ли, запорожец или тарелка пришельцев.

А какие поселки, какие названия! Сколько в них народного духа, сколько фольклорной поэтики! Антиповка, Поповка и Сестренки; за Камышинском — ботанические Липовка, Терновка, Дубовка, за которыми пустились вскачь Галка и Бутновка, Верхняя Добринка и Нижняя Добринка, Щербатовна, Щербаковна, ну и, конечно, село Воднобуерачное. За селом лежала граница между творчеством народным и творчеством советским — впереди ждали Гвардейское, Красноармейск, Чкаловское и Октябрьское, Красный Текстильщик, и, наконец, два местных города, Энгельс и Маркс.

Четырежды за всю дорогу возникали перед Игорем надписи "Приволжское — 1 км", и он преждевременно радовался.

К вечеру у четвертого Приволжского внезапно ожил сотовый.

— Алексей Сергеевич? Ну, наконец-то! Да, воронка полностью сформировалась, — тарабанил Игорь. — Вторые сутки добраться не могу… Точно говорю — я доехал до самого Волгограда, и теперь повторяю обратный маршрут… Да куда уж дальше — до Ульяновска, что ли?.. Я где? У Приволжского. Да нет, нет. Не у Приволжска. У поселка Приволжское. Который между Марксом и Энгельсом… Ха-ха, да, я помню, что между ними никого не было, Ленина справа изображали… Алексей Сергеевич, в общем, придется мне задействовать технику, чтобы дорогу открыть… Справлюсь, конечно, не переживайте.

Сенька аккуратно завернул пластиковый шприц в газету и, невзирая на остатки ленивого блаженства, вышел на улицу и поплелся к мусорным бакам.

Три мусорных контейнера стояли у дальнего угла дома, прямо у веранды, надстроенной деловыми жильцами, недовольными тем, что планировка хрущевок не предусматривала для первых этажей балконов. Рядом темно-зелеными, разукрашенными затейливыми снежинками ржавчины мусорными баками, на протянутой к дереву веревке сушилось и пропитывалось ароматом помойки мокрое белье.

Сенька едва не задел розовую наволочку и, воровато оглянувшись, выбросил сверток. Однажды его за этим делом чуть не застукала баба Маруся с четвертого этажа. Любознательная пенсионерка цеплялась клещом к любому мало-мальски подозрительному событию и не успокаивалась, пока не узнавала всю подноготную. Не хватало только, чтобы она до правды докопалась и Сенькиной матери рассказала. А мать знать не должна — это было Сенькиным железным правилом. Сеньке было двенадцать, когда их бросил отец. Тогда, глядя на плачущую мать, Сенька пообещал себе со всей яростью подростка, который уже все понимает, но еще ничего не может изменить, что из-за него мать плакать не будет… Именно поэтому он старательно скрывал от нее, что недавно подсел на героин — как раньше скрывал, что покуривал травку.

Правда, скрывать становилось все сложнее. Во всем Приволжске герыч продавал только Фитиль, и, выражаясь экономическим языком, был, по сути, монополистом, устанавливая на наркотики такие цены, какие ему хочется. Те, кто мог, ездили в другие города и покупали товар там, за более умеренную цену, но у Сеньки подобной возможности не было — своей машины нет, а на рейсовых автобусах не наездеешься. Так что приходилось раз за разом возвращаться к Фитилю.

Уже дважды Сеньку поджидали шестерки драгдилера, уже дважды он крепко получал по зубам. Проблема "чем платить", а точнее — "чем покрыть долг", становилась все острее.

Сенька уже давно вытащил из-под плинтуса в прихожей завернутые в отрезанную колготку две пластмассовые коробочки, в которых хранились "фамильные драгоценности" — золотая цепочка с крестиком, серьги с поддельной бирюзой и два массивных перстня с крупными искусственными камнями, на которые была мода во времена юности его родителей. Драгоценности Сенька отдал в счет покрытия набежавшего долга, и совесть его почти не мучила: мать не скоро обнаружит пропажу. Она работала дворником и не наряжалась вот уж лет пять, и, пожалуй, столько же не заглядывала в тайник под плинтусом в прихожей.

За что его совесть мучила, так это за утащенный из дома пыльный бархатный футляр с медалями деда. За что именно они были получены, Сенька не знал — он был слишком мал, чтобы запомнить военные рассказы ветерана. Зато знал, что воинские награды Великой Отечественной ценятся. Фитиль оценил их в шесть доз.

Сегодня, перед тем, как использовать последнюю заначку, Сенька еще раз обыскал квартиру на предмет чего-нибудь ценного и не используемого регулярно в хозяйстве. Чего-нибудь такого, чем можно было бы погасить часть долга — и получить еще одну дозу. В долг. Обыскал, хотя знал, что ничего не найдет.

Голова гудела, как-будто внутри разожгли газовую колонку. Доковыляв до третьего этажа, Сенька остановился перевести дух и прижался лбом к стеклу окна в подъезде. Что делать? Фитиль ему герыча не даст, пока он не покроет хотя бы часть долга. А чем его, спрашивается, крыть?

Бессмысленно блуждавший взгляд Сеньки зацепился за крышу над подъездом. Среди прибитой недавно прошедшим дождем пыли, использованных презервативов, осколков пивных бутылок и птичьего помета, покрывавших козырек, сверкала какая-то железка.

Сенька немедленно спустился на второй этаж, с трудом приподнял рассохшуюся раму окна и протиснулся на козырек. Проведя последние дни в раздумьях, где бы раздобыть что-нибудь ценное для покрытия долга, он бросался на все, что блестело.

Миг спустя Сенька уже вертел в руках в руках раскаленный солнцем тяжелый кастет, прикидывая его ценность. Разочарованно вздохнул — выручки находка не сулила. Сенька уже собрался было его выкинуть, но в последнюю секунду передумал. Мало ли, вдруг сгодится. Сенька даже примерил кастет на руку, сжал кулак, размахнулся, представив, как должен ужаснуть его грозный вид воображаемого противника — и тут вдруг начались галлюцинации. Этого Сенька не ожидал — обычно с герыча у него такого не случалось. Да и кайф уже почти прошел. Тем не менее, Сеньке отчетливо мерещилось, будто он превратился в волка. Стены лестничной площадки стали гораздо выше, многообразие цветов растворилось в черно-белой гамме, а нос сходил с ума от бомбой взорвавшегося запаха мочи и щей из кислой капусты.

"Вот меня плющит… Ну, Фитиль, наверное, впарил мне что-то новенькое", — восхищенно подумал Сенька, пружинисто вскочил на все четыре лапы и перемахнул через лестничный пролет. Задержался у стекла окна, с любопытством глядя на свое отображение. Поджарый, мускулистый, морда суровая, мех благородного серого оттенка со стальным отливом, глаза золотистые и холодные. Сенька довольно улыбнулся, и зверь в стекле жутко ощерился клыкастой пастью ему в ответ.

"Вот бы меня сейчас Фитиль увидел. Он бы вмиг в штаны наложил со страху" — подумалось Сеньке. И картина побелевшего от страха Фитиля так захватила его, что он решил немедленно разыскать своего кредитора.

Сенька выскочил во двор и рванул к Фитилю. Бродячие псы поспешно убирались с его пути, бездомные кошки улепетывали в подвалы и ныряли в мусорные баки, играющие во дворах дети испуганно жались к родителям. Только какой-то чернявый цыганенок не испугался его и даже протянул руку со словами:

— Хорошая собачка! — но Сенька попросту оттолкнул его и понесся дальше.

У двери квартиры, до боли знакомой всем местным наркоманам, Сенька притормозил, столкнувшись в неразрешимой проблемой — кнопка звонка оказалась непривычно высоко, а попытки постучать окончились полным провалом. Тут, на его счастье, дверь открылась сама — ровно настолько, чтобы выпустить очередного покупателя галлюциногенного счастья. Сенька прошмыгнул в узкий проход прежде, чем его смогли остановить, и уже миг спустя стоял перед замершим от неожиданности Фитилем.

Умом Сенька понимал, что перед ним Фитиль, но в этот раз он видел его как-то по другому. Фитиль, которого он знал, был стильно одетым и надменным, с высокомерным взглядом, от которого Сеньку бросало в дрожь. Сейчас же глаза волка видели перед собой просто гладколицего, отглаженного парня с прищуренными глазами. Фитиль сидел за массивным письменным столом; перед ним лежали аккуратные газетные свертки, несколько замусоленных купюр, калькулятор и прозрачные кулечки с порошком внутри, на которые — вот что странно! — Сенька смотрел совершенно равнодушно.

Фитиль вздрогнул всем телом. Сенька прижал уши к голове и раскрыл рот, собираясь торжествующе спросить: "Ну, что, испугался?". Вместо этого у него вырвалось тихое, угрожающее рычание.

— Хорошая собачка, — неестественно-спокойным голосом проговорил Фитиль и, не шевелясь и не меняя интонации, спросил у кого-то из своих подручных: — Чей это кабысдох?

— Ничей, — отозвался приглушенный голос из коридора. — Забежал с площадки, когда Тюлька уходил.

— Ну, так выведите его кто-нибудь отсюда. Может, он бешеный.

— Не похоже. Уж больно он для беспризорного чистый, — поощренный молчанием Фитиля, голос из коридора окреп и продолжил уже увереннее: — И не отощавший. И, гля, у него на лапе какая-то хреновина, типа ошейник.

Сенька опустил глаза и с удивлением обнаружил, что правую лапу и впрямь плотно обхватывает какое-то кольцо из блестящего металла. Фитиль, тем временем, осторожно привстал. Это движение немедленно привлекло Сенькино внимание — он вскинул голову и зарычал.

— Хорошая собачка, — пробормотал Фитиль, плюхаясь обратно на стул.

Так прошло несколько минут — бледный Фитиль, застывший у стола, и Сенька напротив него, оскалившийся клыкастой пастью.

Наконец, Сеньке надоело. Попугал — и ладно. Сенька уже решил уходить, но тут его взгляд скользнул по широкому подоконнику… Среди окурков и пустых пивных банок валялся пыльный бархатный футляр, в котором несколько недель назад он принес дедовы медали.

Не успев даже толком подумать, Сенька рванул к подоконнику и попытался схватить футляр. Когти лап бестолково царапнули пластиковую поверхность, но находку не захватили.

"Прикольно, конечно, быть собакой, но сейчас мне нужны нормальные руки", — рассердился про себя Сенька.

Стоило только об этом подумать, как позади раздался громкий "ах" вперемешку с матом. Сенька обернулся — и голова пошла кругом: потолок спускался вниз, пол удалялся. А когда круговерть перед глазами прошла, Сенька встретился взглядом с порядком испуганным, но при этом здорово разозленным Фитилем.

— Ты?! — выдохнул тот. — Да я тебя…

Не дожидаясь окончания фразы, явно не обещающей ничего хорошего, Сенька выскочил в коридор, легко оттолкнул все еще не пришедшего в себя от изумления помощника Фитиля и бросился вон из квартиры, крепко сжимая бархатный футля. Серебристый кастет больно впивался в кожу.

В том, что за ним побегут, Сенька не сомневался. В том, что догонят — тоже. Но он продолжал нестись со всех ног, краем сознания отмечая, что на четырех лапах бежать было куда удобнее, чем на двух ногах.

Впереди, в прорехах густой зелени тополей, показались блестящие стены зеркального "Парадиза", и Сенька запаниковал не на шутку. Да, он почти добежал до дома — а дальше что? За хлипкой дверью их с матерью квартиры от Фитиля не спрячешься…

Нельзя было отвлекаться! Споткнувшись, Сенька полетел на землю и больно ударился головой о какую-то голубоватую металлическую махину, вспугнув прислонившегося к ней и вроде бы дремавшего алкаша.

— Гад! Тварь! — посыпались на Сеньку ругательства нагнавшего его Фитиля.

Пинки и удары не замедлили последовать. Сенька скорчился на земле, пытаясь таким образом уменьшить поверхность тела, которой достаются побои, и крепко прижимал к животу бархатный футляр. Мысли о сопротивлении, возникшие на миг от больно вонзившегося в руку кастета, почти сразу же исчезли.

Увлекшийся Фитиль остановился, только полностью выдохнувшись. Сенька, не шевелясь, лежал на земле.

Чуть отдышавшись, Фитиль вновь пнул Сеньку ногой.

— Ну, урод, говори, как ты это сделал? — приподнял его с земли кредитор, схватив за отворот футболки.

— Что сделал? — просипел Сенька, повиснув кулем.

— Сам знаешь что. Как ты в собаку превратился?

"А я реально в собаку превратился?" — удивился Сенька, сплевывая идущую носом кровь.

Спасение явилось неожиданно.

— Упарился? — раздался чей-то голос, и Сенька увидел, как позади Фитиля нарисовался тот самый алкаш, которого он спугнул, влетев в металлическую махину.

— Чего тебе, дед? — нелюбезно поинтересовался Фитиль, отпуская Сеньку. Белая отглаженная рубашка прилипала к спине, светлые ботиночки заляпаны бурыми пятнами…

— Говорю, никак упарился? — участливо осведомился дед и, не дожидаясь ответа, продолжил, протягивая Фитилю запотевший снаружи граненый стакан с шипучей желтой жидкостью: — Глотни лимонадику холодненького, полегчает.

Гладкого лица Фитиля Сенька не видел, но легко мог себе представить, как на нем появляется выражение брезгливости. Но Фитиль, видимо, и правда упарился, потому что, поколебавшись, взял-таки протянутый стакан и осушил его до дна. Алкаш выжидательно наблюдал за ним.

Фитиль бросил стакан обратно, алкаш на удивление проворно его поймал.

— Ну как? — осведомился он, и Сеньке почудилось легкое ехидство в голосе алкаша.

— Отвали, дед, — огрызнулся Фитиль. Впрочем, огрызнулся вяло. Постоял, покачиваясь, а потом согнулся едва не пополам, сделал пару неверных шагов в сторону и тяжело облокотился о стеклянную стену "Парадиза", натужно втягивая в себя воздух. Дрожащими руками достал сотовый, что-то коротко просипел в трубку, и вскоре подъехавший джип увез его прочь от ошалевшего Сеньки.

Балваныч, дождавшись, когда отъедет джип, подхватил избитого парня подмышки и волоком протащил пару шагов, в тенек металлической бандурины. Отошел, позвенел монетами. Махина заурчала, послышался звук льющейся газировки. Через несколько мгновений, присев около парня, он уже подносил к его губам стакан с прозрачной шипучей жидкостью.

— Ты пей, пей, — приговаривал Балваныч, поддерживая пареньку голову.

Тот был слишком измучен, чтобы сопротивляться, и потому осушил стакан до дна и бессильно откинулся на землю. Однако, уже через пару минут осторожно, с опаской поднялся на ноги, удивленно ощупал себя и затем уставился на Балваныча круглыми глазами.

— Эй, Балваныч, — прокричал кто-то издалека. Это был дядя Коля; в одной руке он нес пакет с рыбой, распространяющий крепкий копченый аромат, в другой — мятую оранжевую каску, — Слышь, прошли ноги. Вообще не болят!

Балваныч только кивнул в ответ. Дядя Коля же, подойдя, поставил пакет на горячий асфальт, подозрительно посмотрел на взъерошенного Сеньку и опять повернулся к Балванычу:

— А чего это ты у меня давеча про ноги выпытывал?

— Проверить кое-что хотел.

— Чего?

— Теорию одну, — важно надул щеки Балваныч.

— Ты не темни, Балваныч, говори как есть.

— Значит, такое тут дело, Колян. Видишь газировку? Вот от нее все болячки и проходят.

— Да ну тебя, — сердито плюнул дядя Коля.

— Не хочешь — не верь. Только вот парень этот, — и Балваныч, не глядя, махнул рукой на Сеньку, — совсем недавно избитый был, да так, что рукой не шевельнуть. Зато после газировки — как новенький. А тот, кто бил его, хлебнул апельсиновой, и его тут же скрутило.

Дядя Коля собрался было открыть рот и во всеуслышанье заявить, что таких чудес на свете не бывает, да так и застыл с раскрытым ртом, глядя на что-то позади Балваныча. Балваныч обернулся — и тоже разинул рот. Спасенный парень вертел что-то блестящее в руке и через каждые несколько секунд пропадал, а на его месте появлялась здоровая псина.

— Во дела, — пробормотал дядя Коля. — Тогда и мне удивляться нечего… ну-ка, Балваныч, посмотри!

С этими словами дядя Коля водрузил поверх своей дачной панамки оранжевую каску — и исчез. Потом появился — уже с каской в руках.

— Ничего не понимаю, — заявил дядя Коля.

— Зато я понимаю, — послышался тут чей-то голос.

Все трое разом обернулись. Из стеклянных дверей супермаркета в сопровождении дюжего охранника появился сам хозяин "Парадиза" Раис Ильдарович Бахтеяров.

— Это волшебные вещи, — уверенно заявил Раис Ильдарович, внимательно наблюдавший за происходившим последние полчаса из окна своего офиса в "Парадизе".

"Брехня", — собрался уже заявить Балваныч, но промолчал. Он же своими глазами видел, как исчезал дядя Коля и как превращался в собаку парень. Сам пил газировку, и от той, что с сиропом, едва концы не отдал, а от простой у него все болячки пропадали.

— Ну, и что мы с этими вещами делать будем? — продолжил, не дождавшись ответа, владелец "Парадиза".

Сенька, услышав его слова, покрепче сжал кастет в руке, дядя Коля спрятал каску за спину, а Балваныч взъярился не на шутку:

— Не, вы слыхали? "Мы"! Это каким же макаром ты к нам примазался? Тебе никаких волшебных вещей не досталось.

— Неправда, — спокойно возразил Раис Ильдарович, — Автомат с газированной водой находится на арендованной мной земле.

— И что с того? Как им пользоваться я первый узнал. Так что ты лапы-то свои загребущие подбери.

— Я ведь по-хорошему предлагаю договорится, — по-прежнему ровно ответил хозяин "Пардиза". — Вместе решить, что с этими вещами делать.

— Что делать, что делать… Использовать, — пробурчал себе под нос Сенька.

— Вот именно, — обрадовался Раис Ильдарович, — Надо продумать, как сделать так, чтобы это было наиболее выгодно.

— Да уж, какой ты у нас по выгоде специалист, все знают, — сделал тут шаг вперед дядя Коля. Белая дачная панамка воинственно съехала набекрень, а голос звенел от язвительности. — С той самой поры знают, как стало известно, на какие деньги ты свой первый ларек открыл, чтоб пацанам мелким водку с сигаретами продавать. Он же мать свою в дом престарелых отдал, квартиру ее продал, а вырученные деньги в бизнес вложил, — сообщил он присутствующим.

Странно, но Раис Ильдарович промолчал, стиснув зубы и отрешенно глядя в сторону.

— Словом, обойдемся как-нибудь без твоих советов, — подытожил дядя Коля.

— Да, без тебя как-нибудь справимся, — подхватил Балваныч. Повернулся к дяде Коле и добавил уже тише: — У Анны Кузьминишны внучек от астмы задыхается, и я тут думал как раз снести им стаканчик газировки.

Тут откуда ни возьмись около Раиса Ильдаровича нарисовался черноглазый пацаненок и бесцеремонно дернул хозяина "Парадиза" за рукав, привлекая внимание:

— Дяденька, дай денюжку, — бойко воскликнул он.

Увидев цыганенка, дядя Коля отвлекся от беседы с Балванычем. Вспомнил, что, вернувшись с Волги, мальчишку на берегу он уже не застал.

Кряхтя, дядя Коля наклонился к пакету, достать пацаненку копченой рыбешки, и пробурчал:

— Ой, не у того ты попрошайничать взялся, малый.

Он бы и еще кое-чего добавил, но слова застряли в горле, когда Раис Ильдарович безо всякого раздражения достал бумажник и протянул мальчишке довольно крупную купюру. Цыганенок испарился, а хозяин "Парадиза", заметив обращенные на него взгляды, взорвался неожиданной яростью:

— Конечно, я — злодей, а вы хорошие, так?.. Что, жалко мальчишке десятку дать? Лучше чекушку купить, да? — обратился он в Балванычу, — Или дозу? — к Сеньке, — Или бензин, чтобы побраконьерствовать на реке? — к дяде Коле. Потом ярость сдулась, как проткнутый воздушный шарик, и Раис Ильдарович продолжил — уже совсем тихо и с горечью: — А вы хоть иногда думали, каково ему, этому мальчишке? Думали, что ему тоже каждый день хочется кушать, что дома, скорее всего, отца нет, а мать пропивает все до копейки? И что, может быть, попрошайничает он на улице, чтобы покормить младших сестер?..

Повисла тишина, которую нарушал только тихий гул автомата с газировкой и скрип тормозов пыльной "десятки", подъехавшей к обочине.

Раис Ильдарович встряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания, и снова перешел на свой обычный деловой тон.

— Ладно, к делу… Так как распоряжаться чудесами будем?

— Вы ими распоряжаться не будете, — раздался тут новый голос.

Голос принадлежал водителю "десятки", молодому мужчине лет тридцати с каким-то прибором в руке, смахивающим то ли на громоздкий айпод, то ли на компактный дозиметр.

— А ты еще кто такой будешь? — хмуро осведомился дядя Коля.

— Скребцов Игорь Дмитриевич, отдел по мониторингу уровня чудоизлучения и предотвращению чудовсплесков, — новоприбывший оглядел вытянутые лица, бросил короткий взгляд на тихо попискивающий прибор, пожал плечами и продолжил: — В соответствии с пунктом шестым, подпунктом "г" постановления спецкомитета по чу-делам, гражданские лица, в непосредственном владении которых оказались волшебные предметы, обязаны оказывать полное содействие сотруднику отдела в изъятии этих предметов.

— Чего? — отозвался Балваныч.

Игорь оглядел присутствующих и перешел на тон, на порядок менее официальный.

— Отдел, на который я работаю, следит за появлением волшебных предметов в нашем мире, отыскивает и отправляет их обратно в мир, из которого они к нам просачиваются, — сделал короткую паузу и, убедившись, что его внимательно слушают, продолжил: — Ничего сложного, но есть один нюанс. Волшебные вещи, оказавшись у нас, притягиваются друг к другу. Когда два и более предмета оказываются совсем рядом, их поля взаимодействуют между собой таким образом, что возникает так называемая воронка в тот мир, откуда эти вещи появились, и в нее засасывает всю округу. Чем большей вещей, чем они ближе друг к другу, тем быстрее засасывает, — заметив растерянное выражение лиц Балваныча с дядей Колей, он перешел на еще более простой язык. — Вы ведь слышали легенду о Китеж-граде? Это не сказки. Город действительно исчез. Только не под воду ушел, а в другой мир. Князь решил хранить все волшебные вещи, которые были на Руси, в Китеж-граде. Ему привезли туда и меч-кладенец, и скатерть-самобранку, и алатырь-камень, и сапоги-скороходы, и молодильные яблоки, словом, все, что нашли. Потому Китеж-град и исчез… А у вас здесь шапка-невидимка, кольцо-оборотень и живая и мертва вода. Вполне достаточно для того, чтобы открыть воронку в другой мир.

— Да неужели? — скептически приподнял бровь Раис Ильдарович.

— Можете мне не верить, но вы уже сейчас не сможете выехать за пределы Приволжска. А я смог въехать в город только благодаря техническим возможностям нашего отдела. И, судя по показаниям моего чу-датчика, — приподнял Игорь прибор, который пищал все громче, — воронка поглотит Приволжск в ближайший час.

— Ну, тогда чего ж ты стоишь? Ты ведь не смотреть приехал — давай, действуй, — вполошился дядя Коля, — Отправляй их обратно, или что вы там делаете!

Раис Ильдарович с выводами не торопился, молча смотрел на Игоря и что-то прикидывал про себя. Балваныч насупился, а Сенька только крепче сжал кастет и отступил еще на шаг, всем своим видом показывая — не отдам!

Игорь, тем временем, деловито вытащил из багажника какой-то ящик, опутанный проводами и усеянный кнопками, открыл крышку и сделал приглашающий жест — складывайте, мол, сюда.

— Подожди-ка, — удержал шагнувшего было вперед дядю Колю Раис Ильдарович и подозрительно прищурился, глядя на Игоря. — Что-то не нравится мне все это. Какой-то здесь подвох.

— По себе, что ли, судишь? — скривился дядя Коля.

— Да нет, просто я думаю — зачем ему так нужно волшебные вещи все вместе собрать в этот ящик? Можно ведь их просто по-отдельности разбить — и не будет никакой воронки…

На скулах Игоря заиграли желваки, но он постарался ответить ровно:

— Вещи надо собрать, чтобы отправить их обратно. Чтобы вас в воронку не засосало.

Дядя Коля тоже заметил, как изменился в лице Игорь, и смекнул, что владелец "Парадиза", похоже, не так уж и неправ.

— Хочешь сказать, что если я сейчас сломаю свою каску-невидимку, это не поможет? — спросил он.

— Ее так просто не сломаешь.

— Проверим? — предложил дядя Коля, занося каску над асфальтом.

— Не надо! — воскликнул Игорь, рванув к дяде Коле. Остановился, увидел на его лице торжествующую ухмылку, нахмурился, а потом, уже тише, повторил: — Не надо… Да, ее можно сломать, запросто… Она в том мире все равно потом появится, целехонькая, и когда-нибудь снова вернется в наш мир…

— Тогда зачем же тебе непременно надо собрать волшебные вещи у себя? — наклонил голову дядя Коля.

Игорь отвечать не торопился. На самом деле он не хотел предотвращать появление воронки. Наоборот, Игорь хотел оказаться в ней, хотел, чтобы его затянуло в другой мир. Но практика показывала, что воронки зачастую действуют избирательно, засасывая только жителей того города, где собираются волшебные вещи. Он же горожанином Приволжска не являлся, так что был шанс, что воронка его не заберет. Другое дело, если владельцем всех волшебных вещей станет он сам — тогда путь в другой мир ему обеспечен. Но для этого необходимо уговорить нынешних владельцев. "Обманом" не получилось, но в запасе есть еще два плана — "по-хорошему" и "по-плохому".

Начать решил с первого.

— Когда несколько вещей оказываются в одних руках, воронка обязательно забирает того, кто этими вещами владеет…

Несказанные слова повисли в жаркой тишине, нарушаемой только слабым гулом автомата с живой и мертвой водой.

— Зачем же тебе туда так надо? — спросил, наконец, Балваныч.

— Зачем? — рассеянно переспросил Игорь, а затем взорвался внезапной яростью: — Да затем, что мне надоело пахать на работе с утра до ночи, терпеть зануду начальника и копить на квартиру до морковкиного заговония!.. Нет уж, я хочу попасть в сказку.

— Ну, ты-то, положим, хочешь. А Приволжск? Или тебе все равно, что весь город сгинет? — процедил Балваныч.

Не то, чтобы ему не нравилась идея попасть в сказку. Нет. Ему не нравилось то, что решение приняли за него.

— Да вы что! — воскликнул Игорь. — Чего, скажите на милость, такого хорошего в этом мире, чего бы вы не хотели оставить ради сказки, ради самых настоящих чудес? Да всем приволжанам только лучше будет!

— Ну, мне, положим, много чего будет не хватать, — скупо оборонил хозяин "Парадиза", покосившись на новый, недавно приобретенный роскошный "Линкольн" и наверняка припомнив о том, что ни в одной народной сказке бензин не упоминался.

— Всем, говоришь, лучше будет? А вот у Анны Кузьминишны, к примеру, внучек астмой болеет. Где ты ему там, в сказке своей, врачей и лекарства возьмешь? — воинственно упер руки в бока Балваныч.

— А вода живая на что?

— Что-то не припомню я, чтобы в сказках простой люд так запросто волшебными вещами пользовался. Всё больше царевичи да королевичи всякие. По блату, как и у нас.

— Но ты же этого не знаешь наверняка!

— И ты не знаешь, — парировал Балваныч. — А дитём рисковать — разве дело? Правильно я говорю? — обратился он за поддержкой к дяде Коле, Сеньке и Раису Ильдаровичу.

Хозяин "Парадиза" отвечать не торопился; Сенька молчал, сжимая кастет в руке.

А дядя Коля вздохнул, будто решаясь на что-то, и ответил:

— Правильно. Лучше синица в руках, чем… э-э… Змей Горыныч в небе… Мы и сами справимся.

И, прежде чем Игорь сообразил, что у того на уме, дядя Коля с размаху грохнул оранжевую каску об асфальт. Каска треснула, развалилась на части, и обломки, упав на горячий асфальт, стали словно бы таять, делаясь все более прозрачными, пока вовсе не исчезли.

— Ты что наделал, придурок! — воскликнул Игорь. Увидел, что Балваныч уже взвешивал в руке увесистый булыжник, метя в автомат с живой и мертвой водой, и понял — осталось только "по-плохому". Выхватил из кармана пистолет и крикнул: — Только попробуй!

— Дяденька, дай пистолетиком поиграться, — вдруг резко потянул Игоря за рукав вновь будто из воздуха взявшийся цыганенок.

И так внезапно он появился, так неожиданно дернул Игоря за рукав, что рука у того в дрогнула, и пистолет ушел вниз и вбок. Пальцы, дернувшись, будто боясь упустить, крепко сжали рукоять — и на миг сомкнулись на курке… Раздался хлопок, по указанию Раиса Ильдаровича охранник набросился на Игоря, чу-датчик, грохнувшись на землю, загудел еще громче… а маленький цыганенок рухнул на горячий асфальт.

— Ты это, малец, прям секундочку погоди, — бросился Балваныч к автомату с газировкой и яростно зашарил по карманам. — Сейчас, только копейку найду, выпьешь газировочки — и все как рукой снимет, — шептал он побелевшими губами.

— Не надо… Все равно не поможет, — тихо отозвался мальчишка, глядя на Балваныча снизу вверх яркими темными глазами.

— Как это не поможет — всем людям помогает.

— Вот именно — людям, — еще тише отозвался цыганенок, улыбнулся и вдруг стал делаться все более и более прозрачным, пока не растворился в нагретом воздухе.

— Вот те на, — просипел потерявший от изумления голос Балваныч — это сколько же чудес в Приволжск успело просочиться! Потом тряхнул головой, приходя в себя, медленно подобрал брошенный в суете булыжник, покосился на громко вопящий чу-датчик, вздохнул: — Жалко, внучку Анны Кузьминишны не успею водички снести, — и запустил булыжником прямо в нишу автомата, где торчали два носика и стоял граненый стакан.

Булыжник с грохотом ударил прямо по стакану, осколки которого исчезли, не долетев до земли; сам же автомат заурчал, будто собираясь разродиться порцией газировки, и как-бы схлопнулся в воздухе. Раз — и нет.

— Вот и Приволжск наш, наверное, так же бы… — крестясь, пробормотал дядя Коля.

Тем временем Сенька с сожалением вертел кастет в руках. С ним он чувствовал себя защищенным от Фитиля и его дружков; избавляться от кастета ужас как не хотелось.

— Надо, Сеня, надо, — положил ему руку на плечо Раис Ильдарович.

— Знаю, — вздохнул тот.

Только ведь металлический кастет не разобьешь об землю и не расколешь булыжником… Сенька зажмурился, решаясь… и вздрогнул от неожиданности — прямо перед ним появился крупный мохнатый волк. Зверь грустно посмотрел на Сеньку ярко-зелеными глазами, развернулся и потрусил прочь, не касаясь лапами заплеванного асфальта. Сенька смотрел ему вслед до тех пор, пока волк не исчез… А потом открыл открыл глаза и разжал руку. В ладони лежал разломленный пополам кастет — и таял, таял… пока не исчез без следа.

И Балваныч с дядей Колей, и Сенька, и Раис Ильдарович ожидали чего-то… Ожидали чего-то. Раската грома, яркой вспышки, сотрясения земли. Но не случилось ровным счетом ничего.

— Всё, что ли? — немного разочарованно спросил Балваныч неизвестно у кого.

— Похоже на то, — отозвался хозяин "Парадиза".

— Жалко, — оборонил Сенька, безуспешно попытался отряхнуть заляпанные штаны и подобрал вывалянный в пыли бархатный футляр с медалями.

— Чего тебе жалко? — спросил Балваныч, перебирая в ладони бесполезные советские монетки.

— Ну, что чудес больше не будет…

Раис Ильдарович обернулся к своему охраннику и велел отпустить, наконец, скрученного Игоря:

— Пусть едет на все четыре стороны.

Игорь сердито одернул выбившуюся рубашку, зло пнул замолчавший чу-датчик, молча сел в "десятку", мотор тихо заурчал…

Когда клубы бензина рассеялись, дядя Коля поправил дачную панамку и спросил:

— Ну что, Балваныч, пошли, что-ли, выпьем? — Приподнял пакет, от которого распространялся смачный копченый дух, — Рыбкой закусим.

— Пойдем, — согласился Балваныч, замер, словно прислушиваясь к себе, и добавил: — Только я водки не буду.

Дядя Коля рассеянно почесал выглядывающее из-под скрученной узлом майки загорелое пузо и зачем-то уточнил:

— Не будешь?

— Не буду. Неохота что-то.

— Водки неохота? — не поверил дядя Коля.

— Неохота, — подтвердил Балваныч.

— Ну, значит, минералку, — предложил дядя Коля, и они направились к стеклянным дверям "Парадиза", даже не взглянув ни разу на минисупермаркет "Радость", где бутылка газировки, как известно, стоила на два рубля дешевле.

Сенька глянул вслед удаляющимся дяде Коле с Балванычем, и еще раз пожалел об исчезнувшем кастете. Потом, будто кто-то подтолкнул его под руку, открыл бархатный футляр. Долго, словно впервые, рассматривал дедовы медали, затем бережно закрыл и направился к дому.

А Раис Ильдарович еще долго стоял в стеклянных дверях своего супермаркета, глядя на то место на заплеванном асфальте, где растаял черноглазый цыганенок, и вспоминал то, о чем давно запретил себе вспоминать. Вспоминал детство. Вспоминал, как смотрели на него сестренки, когда он возвращался с улицы домой с пустыми руками. Вспоминал лица прохожих. Впрочем, почти у всех прохожих тогда было одно и то же лицо. Лицо равнодушия.

"Десятка" мчалась по трассе, пожиная километры широких российских просторов лысыми шинами. Игорь возвращался в столицу, выжимая педаль газа до упора, так, будто за ним гналась стая чертей.

На горизонте появился бледный, будто призрачный месяц. Пахло прелой травой, остывающей пылью, резиной и цветущей Волгой. Прохладный вечерний ветер яростно полоскал салон машины.

Недалеко от села Приволжского, того самого, что после Маркса и перед Энгельсом, он остановился. Вышел из машины. Вдохнул полной грудью свежий ночной воздух… Говорите, лучше синица в руках, чем Змей Горыныч?… Дураки! Какие же дураки!..

Встряхнулся, беря себя в руки. Криво улыбнулся. Ничего, в другой раз больше повезет.

В том, что у него будет еще один шанс, Игорь не сомневался. Воронка в Приволжске у него не первая.

И не последняя.