Синтез

Часть первая, или Легче начать, чем кончить

Робот-компьютер как бы перевёл дыхание и гаркнул тоном выше: «Что, наконец, ты помолчишь, жуя!»

— Франтишек, кто это тебя так глупо запрограммировал? — возмущённо завопила Эля, садясь в кровати и вырывая одеяло у робота, которое он стянул с неё металлическими клещами-руками.

— Спятить можно! — воскликнула девочка. — Нечего сказать, хорошее начало каникул! И отчего бы моему брату увлечься не программированием роботов, а чем-нибудь другим? Год назад он запрограммировал тебя так, что ты всё время говорил мне «сударыня», а маме «милостивая государыня». Потом ты называл меня «дочерью бледнолицых», а теперь вот — стихи. Кошмар! Ну разве не самая страшная вещь в Космосе иметь младшего брата?!

возразила машина, невозмутимо сверкая огнями.

— И как всегда, настроил его против меня, — буркнула Эля, а громко произнесла: — ну ладно, ладно, сейчас иду!

Робот отвернулся и поехал в кухню.

«Надо постараться не задавать глупых вопросов, — думала девочка, — иначе Франтишек на каждом шагу будет читать мне нравоучения в стихах. И как это я опять забыла о сроке программирования!»

Так продолжалось уже несколько лет. За недостатком времени отец поручил Петрусю несложные домашние работы. Петрусь регулировал головизор, включал очистительное и вентиляционное оборудование, а прежде всего, программировал Франтишека. Поначалу Петрусь закладывал типовую программу хозяйственного робота R-I, но потом мальчика стали обуревать разные идеи, которыми семья была уже сыта по горло. И хотя каждый раз все клялись себе, что проследят за следующим сроком и не позволят Петрусю самовольно вносить изменения, но, к сожалению, из-за уймы дел забывали о дате, и в какой-нибудь день Франтишек снова приветствовал их новым обращением: «Миледи, завтрак подан!» или «Привет тебе, отец семейства! Время завтракать!»

По техническим соображениям было нецелесообразно менять программу, и всё оставалось как есть на ужасно долгие сорок дней. Машина вела себя замечательно: готовила еду, была любезна, заботилась о порядке, выполняла любое непротиворечивое распоряжение — и только такой стиль!

В ответ на предъявляемые претензии Петрусь повторял:

— Стиль — это человек! Наш Франтишек свидетельствует о нас!

И только история с тёткой Флорой переполнила чашу.

Тётка влетела, как ракета, сразу же после завтрака.

— Чудесно! — крикнула она, бросаясь в кресло. — Ты чудесно выглядишь, моя дорогая! Для своих лет, конечно! — добавила тётка, окидывая маму Эли и Петруся критическим взглядом. — Почему дети ещё не в школе? Ах, да! Каникулы… Ну так о чём это я говорила? А где Аль? Уже поехал в Институт? Так это его я, наверно, видела на крыше… Он садился в какой-то шумный авиакоптер. Это ваш? Интересно, отчего Аль так поспешно стартовал? Не мог подождать, раз видел, что я высаживаюсь?! Ну да ладно… Сколько же это лет Эле? Четырнадцать или пятнадцать? Четырнадцать! Большая девочка! Я в её возрасте выглядела моложе…

— Бум, — громко произнёс Франтишек, который как раз внёс тарелку с фруктами.

— Что за вздор мелет эта машина! — удивилась тётя. — Сколько я к вам ни прихожу, этот робот ведёт себя ненормально. Вы должны отдать его в ремонт! А уж назвали его!! Робот может называться Макс, Рекс, Икс, — но Франтишек?! Я бы ничего подобного не допустила…

— Бум! — грохнула машина пуще прежнего.

— Ну, вот! — с триумфом заявила тётка. — Совершенно очевидно, что-то портится! Не понимаю, как ты можешь жить в таком доме. Бедная ты моя…

— Бум, тик, тик, тик! — радостно крикнул Франтишек. Он поставил на стол тарелку с фруктами и явно иронически заморгал огнями.

Мама была красная от стыда. Она смущённо произнесла:

— Это идеальная самоорганизующаяся машина. Только вчера Петрусь сменил программу и, видно, что-то перепутал. Франтишек, — обратилась она к роботу, — ликвидируй причину этих неполадок.

— Я не понимаю… — начала было тётка и хотела сказать: «я не понимаю, как можно ребёнку доверить столь ответственную работу», — но не докончила. Произошла страшная вещь. Франтишек схватил тётку за талию своими длиннющими грейферами, поднял в воздух, подъехал к двери, открыл её, выставил тётку на крышу, тщательно затворил дверь и встал около неё.

Во время этой операции тётка вопила:

— Свершилось! Это бунт! Бунт! Ох, до чего я дожила!

А мама и Эля, как парализованные, смотрели на ужасающую экзекуцию. Петрусь был в своей комнате. Услыхав крик, он прибежал и потребовал от робота, чтобы тот сейчас же впустил обратно тётку Флору.

Франтишек послушно выполнил требование, и тётка получила возможность войти в квартиру, но не переступила порога до тех пор, пока «этот безумный робот», как она говорила, не был, на всякий случай, закрыт в кухне.

Правду сказать, Петрусь не хотел признаться, что должны были означать эти таинственные «бумы», и достаточно туманно объяснял, какого рода программой он наградил бедного Франтишека. Но мама, бросив сыну один из тех суровых взглядов, которые говорят больше, чем самая длинная тирада, принялась развлекать тётку разговором. К счастью, тётку никогда не надо было принуждать к беседе. Едва оправившись от пережитого потрясения, она уже тараторила:

— Может, мне принять что-нибудь успокаивающее? Хотя, собственно говоря, я чувствую себя уже нормально. У меня идеальный характер, дорогая Эва: я никогда не волнуюсь и не люблю сплетен. Кто-нибудь другой моментально дал бы знать о случившемся в Управление Контроля Машин, но я предпочитаю, чтобы всё осталось между нами. В конце концов, Александр — превосходный специалист, и он наверняка справится сам…

Дети потихоньку выскользнули из гостиной.

— Увидишь, чем это кончится, — зловеще засмеялась Эля. — Вся близкая и дальняя родня будет знать, что мы натравили на тётку компьютер.

— Я пытаюсь понять, как это получилось, — в задумчивости ответил Петрусь.

— Хорошенько подумай, — язвительно сказала Эльжбета, — потому что папа наверняка тоже призадумается.

— Расскажи мне, как протекал этот разговор с начала до конца.

Отец вернулся из Института днём и начал настоящее расследование.

— Петрусь, — спросил он таким мягким голосом, что даже мурашки побежали по спине, — что это за программа?

Петрусь опустил голову. У него не было сил продолжать сопротивление.

— Детектор вранья, — признался он.

— Детектор чего?

— Вранья. Аппаратура, которая обнаруживает любое фальшивое заявление. О каждом вранье сигнализирует звук «бум!», а после третьего вранья раздаётся «бум, тик, тик, тик!» Я хотел сделать назло Эле, чтобы она не рассказывала разных небылиц. Вот я и раздобыл специальную аппаратуру, раскрывающую фальшь в голосе. Я считал, что только Эля будет… что только она иногда что-то…

— Понимаю, — отец испытующе пригляделся к сыну.

— Детектор лжи. Робот должен выставлять за дверь твою несчастную сестру за каждое неосторожно сказанное слово. Хорош братишка!

— Нет, нет! Приказание удалить тётю исходило от мамы, — горячо запротестовал Петрусь.

Мама была поражена.

— Я ничего подобного не говорила!

— Как это? — жалобно спросил Петрусь. — Ведь ты же сказала: «Ликвидируй причину этих неполадок». А причиной была тётя Флора. Если бы ты сказала «перестань» или «помолчи», а то — «причину неполадок»…

— Мы уже поняли, что ты называешь причиной неполадок, — прервал отец. — И мне кажется, что будет лучше всего, если мы с мамой ликвидируем причину наших неполадок. Иначе за эти два месяца каникул вы наломаете ещё столько дров! Я быстро всё устрою!

Петрусь и Эля в отчаянии посмотрели друг на друга.

— Я-то за что? — заныла Эля. — Ведь я же ничего не сделала!

— Воображение — это замечательный природный дар, — сказала мама. — Но если кто-нибудь рассказывает, что у родителей дома имеется настоящий телевизор…

Эля была изумлена.

— Разве я что-нибудь подобное рассказывала? Это невозможно!

— Бася, твоя лучшая школьная подружка, включила сегодня видеофон и со слезами на глазах умоляла меня показать ей наш телевизор.

Эля пожала плечами.

— Эта Баська страшно наивная. Всё принимает всерьёз. Ведь известно же, что телевизоры — только в музее. Что ты ей ответила?

— Что и наш мы как раз отослали в музей!

Девочка была явно растрогана.

— Спасибо тебе, мама, ты спасла мою честь!

Петрусь с возмущением смотрел на сестру.

— Постоянно врёт, — сказал он. — Это наверняка какое-то заболевание! Может, её надо обследовать? Ведь она выдумывает с такой лёгкостью, что даже детектор лжи способен ошибиться.

— Брат называется! — с обидой прошипела Эля. — Мать всегда защитит человека от людской зависти, но брат…

Да, да, в 2059 году отправить детей на каникулы — задача далеко не из простых. Некоторые полагают, что, учитывая ребячье пристрастие к приключениям, детей попросту следует закрыть в комнате с головизором — и делу конец. Ведь объёмное, головизионное изображение даёт полную иллюзию реальности: всё, что открывается взору зрителя, имеет абсолютно натуральные размеры и цвета. Он может с одинаковым успехом наблюдать заход солнца над морем — и заснеженные горы. Может загореть под лучами этого несуществующего солнца или замёрзнуть во время метели.

А можно также при помощи электронной машины запрограммировать кровавую схватку с индейцами, футбольный матч, прекрасный бал, на котором нас выбирают королём или королевой торжества, прогулку в низовья Нила с охотой на крокодилов, путешествие на какую-нибудь отдалённую и таинственную планету…

Правда, некоторые родители выступают противниками головидения, не без основания считая, что дети должны встречаться с реальными людьми, преодолевать настоящие трудности, а не воображаемые препятствия. Такие родители утверждают, что длительное пребывание детей в условиях, где любая опасность (индейские стрелы и томагавки, пасти крокодилов и удары шпаги) рассеивается в последнюю минуту, буквально в десяти сантиметрах от носа, сделает ребят незащищёнными перед лицом реальной и неумолимой повседневности. Случалось, что ребёнок, привыкший к головидению, не убегал от надвигающегося транспорта, думая, что явление должно испариться. Поэтому, несмотря на решительные протесты детей, им разрешалось включать головизор только в семейном кругу и довольствоваться передачами в разумных пределах.

Зато обучение разным наукам, особенно истории, значительно выгадало на этом открытии. Каждому намного легче запомнить, кто такие фараоны, если несколько часов провести на церемонии восшествия фараона на трон, воспроизведённой в соответствии с самыми новыми исследованиями.

Петрусь и Эля были слишком взрослые, чтобы, подобно малым детям, просиживать у головизора, но и они собирались во время каникул кое-что посмотреть. А тут пахло какой-то ссылкой!

— Явная, продуманная измена, — сказал Петрусь Эле, когда они вечером шли спать. — Родители хотят остаться одни, и потому запустят нас хоть бы даже на Луну.

— Не терплю Луны, — возмутилась Эля. — Когда три года назад я была там в харцерском лагере, то думала, что спячу. Мы носились по кратерам в тесных, душных комбинезонах, а инструктор хоть бы что — только пытался увлечь нас селенологией[1].

— Подумаешь, лунные приключения! — фыркнул Петрусь. — Вот полететь куда-нибудь дальше в Космос — это я могу, это пожалуйста! Но на Луну — тоска зелёная, Годится только для малышей.

— Ты сам во всём виноват, — ехидно засмеялась сестра и пошла спать.

Кандидат медицинских наук криобиолог Александр Зборовский работал в Институте криогеники одиннадцать лет. И годы эти не назовёшь лёгкими. В криогенных[2] исследованиях, проводимых учёными мира, было заинтересовано всё двадцатимиллиардное человечество, а польские специалисты уже давно лидировали в этой области знания. Заказы сыпались со всех сторон, поскольку низкие температуры использовались как превосходное средство для транспортировки фруктов, облегчения сложных операций, увеличения проводимости металлов и хранения произведений искусства.

Отец Эли и Петруся разрабатывал прежде всего методы перевозки скота на планеты, расположенные в нескольких световых годах от Земли, и достиг на этом поприще больших успехов. Маленькие телята и поросята проделывали весь путь в виде твёрдых брусков льда, с тем чтобы потом, пройдя через размораживающую установку O-24, гулять, радостно мычать и похрюкивать на лугах каких-нибудь далёких планет, где другие специалисты создали меж тем атмосферу, подобную земной.

Потом Александра Зборовского повысили в должности, и он стал руководителем научного коллектива, занимающегося замораживанием и размораживанием людей. По правде говоря, проблема в основном состояла в размораживании, поскольку замораживать научились уже давно.

Размораживание людей, замороженных после двухтысячного года, не представляло никакой трудности. Кроме того, специальный криогенный кодекс регулировал юридическую сторону вопроса: кто, когда и где имел право быть замороженным.

Гипотермии[3] подвергали, например, пилотов, летящих на далёкие расстояния, чтобы они не расходовали свою жизнь на пребывание в неудобных условиях космического корабля. Гипотермию применяли также к немногочисленным людям, чьи болезни пока ещё оставались неизлечимыми. Таких больных случалось двое или трое в год, и они, конечно, вызывали сенсацию среди всего человечества. У них брали интервью для головидения, публично обсуждали их заболевание, а врачи моментально принимались за исследования, чтобы через год, самое большее — через два разморозить и вылечить пациента.

К сожалению, до сих пор, а это был 2059 год, не удалось ещё разморозить людей, неумело гипотермированных между 1970 и 2000 годами. Учёные с огромным рвением и энергией пытались спасти хоть одного из этих пионеров, которые рисковали, не зная, что их ждёт. Но результаты были весьма скромные. Не удалось спасти нескольких американских миллионеров, не было шансов вернуть миру двух политиков, которые под конец плодотворной жизни предпочли холодильник достойным похоронам.

С трудом вернули жизнь одному пилоту, гипотермированному в 1997 году после взрыва термоядерных двигателей экспериментального авиакоптера, и это был единственный успех группы, руководимой Зборовским. Кроме не наилучших результатов исследовательских изысканий, его донимали и другие заботы. Пока Александр не стал шефом, он не мог себе даже представить, до чего неприятно им быть.

Зборовский как раз шёл по коридору, стараясь каким-то образом отделаться от ассистента Пацулы, который настойчиво его атаковал.

— Во-первых, — перечислял Пацула, — я уже двадцатипятилетний полноправный гражданин. Во-вторых, я добился больших успехов в работе. В-третьих, уже почти все в нашем Институте получили разрешения. В-четвёртых, местком дал мне наилучшую характеристику…

— Я понимаю вас, Кароль, отлично понимаю, — выкручивался Зборовский, — и целиком поддерживаю ваше заявление, но… к сожалению… вы сами знаете… если лимит исчерпан…

— Каким-то образом для вас лимит не оказался исчерпанным, — язвительно прошипел ассистент Пацула.

— Я своё разрешение получил пятнадцать лет назад, — в сердцах ответил отец Эли и Петруся. — И тогда мне было тридцать пять лет. А вы не можете подождать ещё год.

— И так уже три года меня водят за нос: то одно, то другое. Если бы вы как начальник присоединили своё мнение…

— А вы знаете, какой кромешный ад мне потом устраивают в Управлении? — рявкнул Зборовский. — Вызывает меня директор и начинает: «Так вам не известно, что у нас лимиты, что нужно придерживаться инструкций, что у нас превышения!»

— А мне жена дома каждый день одно и то же: «У всех соседей уже есть, а вон те напротив так уже и третье разрешение в течение пяти лет получили, только мой муж такой недотёпа. Авиакоптера добивался дольше всех в районе, лучшую квартиру мы ждали почти год…» — и так далее и тому подобное. Я не могу в таких условиях работать.

— Хорошо, зайдите потом в мой кабинет, я посмотрю, что удастся сделать, — произнёс подавленный Зборовский.

— Благодарю, от всей души благодарю! — вскричал ассистент Пацула и, будто на крыльях, помчался на своё рабочее место.

А Зборовский продолжал свой путь по коридору, в отчаянии размышляя о том, как это страшно быть шефом.

Никто не любит принимать решений, если, так или иначе, за это ждут его неприятности. Александр преохотно отдал бы все прелести власти, кабинет и автоматическую секретаршу, любезные приглашения на научные конгрессы, самый высокий оклад — за крупицу душевного спокойствия и возможность заниматься в тиши своими исследованиями.

К сожалению, в этот день ему не было суждено так просто дойти до лаборатории, которую острые на язык коллеги из других отделов называли «криптой»[4] или «катакомбами» из-за целого ряда стоящих там специальных ящиков с замороженными людьми.

Едва он прошёл несколько шагов, как на горизонте уже замаячила доцент Ирена из Управления.

— На следующей неделе летишь в Найроби, — сказала она. — Им нужна экспертиза.

Александр печально кивнул.

— Да, ещё вот: пятнадцать минут назад я отвела в твой кабинет Элю и Петруся. Они сказали, что подождут.

— Что? — изумился несчастный научный работник. — Каким образом они попали в Институт?

— Я их впустила, — невозмутимо ответила доцент Ирена. — Они сказали, что у них к тебе важное дело.

— Благодарю тебя, но, может, лучше было…

— Они выглядели очень смущёнными.

В голове Зборовского блеснула отчаянная мысль.

— Прекрасно, — сказал он. — Они здесь, мои ангелочки. Спасибо тебе, Ирена.

Александр нажал вмонтированный в верхний кармашек аппарат связи с сотрудниками и произнёс:

— Прошу ассистента Пацулу зайти ко мне, — после чего почти радостно вошёл в кабинет.

— Папа, — заявила Эльжбета, — произошла ужасная вещь.

— В чём дело?

— Мы не можем никуда выехать!

— Это почему же?

Эля перевела дыхание и сказала:

— Потому что тётка Флора на нас донесла.

— Что ты такое говоришь, дитя моё?

— Да, да, сегодня появился какой-то человек из Управления Контроля Машин и заявил, что ему сообщили о взбунтовавшейся машине в нашем доме. Он тщательно осмотрел Франтишека и затем потребовал, чтобы никто из нашей семьи не выезжал из города в течение двух месяцев!

— Ах, так, понимаю, — отец покивал головой.

— Ассистент Кароль Пацула, — доложила секретарша-автомат.

— Прошу, прошу, Кароль, — обрадовался отец. — Вы ведь знаете моих детей, правда? Эля, может быть, ты повторишь историю, которую рассказывала минуту назад?

Эля недоверчиво посмотрела на отца и на ассистента Пацулу, перевела дыхание и начала:

— Вчера наш робот Франтишек вышвырнул тётку Флору из квартиры, вернее выставил, поскольку Петрусь запрограммировал его так, что когда мама сказала «ликвидировать причину», то Франтишек тётю выставил, и тётка…

— Эта выставленная? — живо спросил ассистент.

— Ну да… видимо, дала знать в Управление Контроля Машин, и пришёл кто-то из Управления и запретил нам всем выезжать на кан… то есть на двухмесячный срок из города.

— А вы, — обратился Пацула к Зборовскому, — должны ехать через две недели на конгресс! Вот так удружили вам!

— Минутку, Кароль. А как выглядел этот человек, Петрусь?

Петрусь некоторое время молчал, опустив голову, потом произнёс:

— Ну… такой… обыкновенный.

— Высокий, интересный брюнет с голубыми глазами, — вставила Эля. — Жёлтая курточка, прошитая оранжевой строчкой, белые брюки, чёрные мягкие ботинки. Прилетел на фиолетовом авиакоптере.

— Так я его, пожалуй, знаю, — подтвердил Пацула. — Он как-то был у нас, когда испортился…

— Простите, — прервал его Зборовский. — Петрусь, повтори точно, что сказал этот брюнет.

Петрусь, не поднимавший глаз от носков ботинок, откашлялся:

— Ну… чтобы остаться и не выезжать.

— Однако, это ни на что не похоже: наложить запрет, не предупредив вас лично, — удивился Пацула. — Ведь такие запреты вводятся только в исключительных случаях: какая-нибудь опасная авария оборудования, что-то…

Александр иронически посмотрел на него.

— Прошу соединить меня с Главным Управлением Контроля Машин.

— Эта информация могла туда ещё не поступить, — торопливо проговорила Эля. — Он, этот брюнет, полетел куда-то дальше…

— Кончай, — прервал Петрусь. — Никого не было. Мы полетим на Луну.

— На какую ещё Луну? — поразился Кароль.

— Папочка, никого не было, — с раскаянием признала Эля. — Просто мы считали это нашим последним шансом, чтобы не лететь на Луну.

— Я вовсе не думал о Луне, — ответил отец. — Я имел в виду поездку к дедушке и бабушке.

— Правда? — крикнул Петрусь. — Папочка, ты чудесный, любимый, неповторимый!

— Папка! — взвизгнула Эля. — Это бесподобно.

— Но после такой страшной лжи я сам не знаю, что делать, — сказал Зборовский. — Ведь вы лжёте без зазрения совести.

— Ну разве я не говорил тебе, папа, что Франтишеку необходим детектор! — обрадовался Петрусь.

— Убирайтесь отсюда побыстрее, иначе я вас убью, — заявил отец. — А вечером поговорим!

— Ну и что, Кароль? Вы по-прежнему настаиваете на своей просьбе? — спросил Александр, когда Петрусь и Эля вышли.

Кароль Пацула был поражён.

— Значит, они всё это выдумали? — спросил он.

— Не всё. Робот действительно испорчен, — ответил Александр с иронией, как и подобает криогенику, холодной.

— Неслыханно…

— Да… Так поддерживать ваше заявление?

— Что? Ну да, да!

— После всего, что вы тут видели?

— Что в этом такого? Обычные детские шалости.

— Я должен это понимать так, что вы по-прежнему настаиваете?

— Конечно, конечно, это разрешение меня осчастливит…

Александр сочувственно покивал и продиктовал автоматической секретарше заключение в Управление:

— Поддерживаю просьбу гражданина Кароля Пацулы о предоставлении ему права на обзаведение двумя детьми. Несмотря на превышение нашим Учреждением установленных лимитов, вышеупомянутое разрешение должно быть выдано гражданину Каролю Пацуле, поскольку он является добросовестным работником и, полагаю, будет терпеливым отцом.

Руководитель исследовательской группы Института криогеники, кандидат медицинских наук Александр Зборовский.

Дедушка и бабушка обслуживали огромную плантацию водорослей. Они жили на красивом искусственном островке, полном цветов, деревьев и зверей. Организация Пенсионеров старалась находить для своих членов малоутомительные, но общественно полезные занятия. К ним-то и относилась прежде всего плантация. Те, кому перевалило за восемьдесят, не очень успевали за темпом исследовательских работ, поэтому им поручались более лёгкие дела. Разве трудно два-три раза в день нажать кнопку, чтобы выловить и перенести в глубь острова очередную порцию водорослей?

А потом раз в месяц к острову подходил супертанкер, который уже имеющиеся заготовки доставлял на базу. А дальше… из водорослей делалось всё: тефтельки и салатики, пряники и сосиски, шоколадки и булочки.

Дедушка с бабушкой любили свой остров и последовательно превращали его в дикую пущу, где обитали всевозможные звери. Дедушка не желал пускать на остров чужих, которые пугали животных и губили природу.

— Самое важное, чтобы всё было настоящим, — говорил дедушка. — Никаких там киношных деревьев, поддельных цветов, бутафорских пейзажиков. Камень — так камень, туча — так туча, земля — так земля.

И хотя у него всегда были точные метеорологические данные и он мог без труда заказать дождь или вёдро по договорённости с Главным Управлением Погоды, он никогда ни о чём не просил.

— Водорослям всё равно, а я люблю естественность, — объяснял он приятелям. — Знаете Робинзона Крузо?

— Все эти рисованные деревья, — вторила ему бабушка, — просто отвратительны! Иду я себе по городу, смотрю: цветёт красивая липа, пахнет, шумит… Подхожу ближе, дотрагиваюсь до коры, а рука моя проходит насквозь! Оказывается — головизионная проекция! Вроде бы действительно липа, ан — нет…

Самое удивительное, что дедушка и бабушка перед уходом на пенсию работали архитекторами и проектировали разные необычные по своей конфигурации дома и города.

— Пока ещё приходилось сажать единичные дома, всё шло замечательно, — сетовал дедушка, — но потом, когда настали времена огромных жилых массивов, тут уж мы были сыты по горло.

«Сажать дома» на языке архитекторов означало сыпать порошок, из которого после поливки специальной жидкостью вырастала двухметровая цветная стена. По заказу клиента проектант делал на ней эскиз дома, и если заказчик выражал согласие, автор начинал рассыпать порошок в соответствии с наброском. Потом всё поливал особым составом, и спустя четыре часа дом вырастал, будто гриб. Оставалось только покрыть его крышей, подождать часок, пока всё затвердеет, и вносить имущество. Такие дома, несмотря на красоту и лёгкость как их возведения, так и ликвидации (достаточно было опрыскать дома другими химическими препаратами, чтобы они съёжились и превратились снова в порошок), утратили популярность, когда численность всего земного населения превысила пятнадцать миллиардов.

Индивидуальных заказов было всё меньше, и только бабушка, которая консультировала по интерьеру стандартных квартир в жилых массивах, ещё чувствовала себя немного полезной.

Впрочем, что тут скрывать, и бабушка, и дедушка достаточно от всего устали и свои последующие восемьдесят лет (после уже прожитых восьмидесяти!) мечтали провести чуточку спокойней. Поэтому они с удовольствием согласились работать на острове, который постепенно превращали в заповедник и музей. Бабушка даже ткала вручную маленькие комнатные коврики, а в кабинете дедушки стояла деревянная мебель без единого кусочка пластмассы!

Внуки и старики очень любили друг друга, но во время учебного года не могло быть и разговору о встрече: их разделяло слишком большое расстояние. Однако и на каникулы Александр не всегда охотно отпускал своих детей на волшебный остров, поскольку считал, что с педагогической точки зрения им полезнее находиться в коллективе, среди своих ровесников.

— Это как с мороженым, — рассуждала Эля. — Оно потому вредно, что больше всего мне нравится.

— Мороженое вредно в количестве, превышающем полкило, — отвечала мама. — Даже для потомков криогеников. На этом острове вы страшно дичаете. Эля по возвращении скачет, как коза, а Петрусь крушит мебель.

— Во всём виновато тяготение, мамочка, — пытался объяснить Петрусь. — На острове немного другое притяжение…

Но мама только махнула рукой и заявила:

— Поговорим об этом дома. Разве вы не видите, что у меня уйма работы? — и выставила их из лаборатории.

— приветствовал их Франтишек.

— Отлично, Франтишек, мы очень голодные, — обрадовался Петрусь.

— Мне, пожалуйста, сразу большую порцию ванильного мороженого, можно с фруктами, — быстренько заказала Эля.

— Ой-ой-ой! Мама проследила даже за обедом, — жалобно воскликнула Эля. — Что ты натворил, Петрусь? Это всё из-за тебя! Ещё счастье, что я самая снисходительная и лучшая из всех старших сестёр, каких только видел Космос.

— Бум, — буркнул Франтишек.

— Какое же это враньё?! — вспылила Эля. — Хотя да, — спохватилась она. — Франтишек запрограммирован логично, а ведь, в конце концов, в Космосе наверняка найдётся ещё пара сестёр, благороднее меня… Впрочем, следовало бы договориться о понятии «благородство». Что благороднее: простить такого брата, как ты, или же силой вернуть его на стезю добродетели?

— Минуточку не двигайся! — попросил Петрусь. — Дай-ка я припомню.

— Что это ты хочешь припомнить, голубчик? — с наигранным удивлением произнесла Эля.

— Ага, понял! Ты корчишь из себя Глорию Лэмб, — заявил Петрусь.

Эля схватила подушку и запустила ею в Петруся.

— Я никого не корчу. Я сама по себе!

— Ну прямо! — издевательски хихикал Петрусь. — Думаешь, я не видел, какие гримасы ты строишь перед зеркалом?

И он действительно был прав. Глория Лэмб, героиня головизионного сериала под названием «Любовь приходит на рассвете», вскружила голову не только Эле, но и всем её подружкам.

В этом сериале на модной волне ностальгии всплывали семидесятые годы прошлого столетия. Глория Лэмб играла в нём простую служащую, то есть особу, занятую перекладыванием бумаг. Это были годы, когда люди, вместо компьютеров, производили ряд механических операций.

И вот эта простая служащая встретила такого же, как она, простого служащего, но на их жизненном пути появилась шайка преступников, именуемых хулиганами.

— Отвратительная мелодрама, — произнесла свой приговор мама Эли и Петруся. — Дети, спать!

Естественно, Эля уговорила маму и смотрела последующие серии.

— Ну да, мне нравится эта артистка. И что тут такого? — Эля обиженно фыркнула. — С какой грацией она садится в трамвай! Одной рукой придерживается за поручни, а другой свободно опирается о плечо спутника. Я тоже когда-нибудь проедусь на трамвае, вот увидишь!

— И у тебя дома есть настоящий телевизор, правда? — загоготал Петрусь.

Ассистент Пацула застыл: стрелка измерительного прибора сдвинулась с места! Возможно ли?! Неужели же наконец?! Ну да, сомнений нет… отклоняется всё дальше и дальше…

— Тревога! Тревога! — закричал Пацула. — Посмотрите, — сказал он дрожащим голосом подбегающему шефу, — указатель поднялся на пять делений.

Вся группа стояла сейчас, наклонившись над большим металлическим ящиком. Внутри был человек. Человек на грани жизни и смерти. А может, уже давно за этой гранью? Может, это какой-нибудь ложный сигнал, ещё одна ошибка?… Может…

Они с таким напряжением всматривались в стрелку аппарата, будто хотели подтолкнуть её своими взглядами вверх, к жизни! И стрелка послушно следовала всё выше и выше по шкале — до восьми, до десяти…

— Полная блокада, — распорядился шеф. — Приступаем к регенерации!

Сотрудники сразу же бросились по своим местам и как угорелые взялись за дело.

Спустя пять часов они обрели надежду, хоть и не очень большую. Нужно было подождать по меньшей мере неделю, чтобы надежда превратилась в стопроцентную уверенность, несущую либо успех, либо очередное разочарование. Для каждого сейчас нашлась работа: анализировать, сравнивать, искать позитивные реактивы, наконец, отгадывать, кто же тот замороженный далёкий человек, которого пытаются вырвать из небытия. Потому что сотрудники «катакомб» не знали, кого спасают. Таково было предписание, выданное Советом Наций много лет назад и обеспечивающее полную беспристрастность исследователей. Безымянные ящики разных видов и образцов не имели никаких опознавательных примет, и только после целой серии регенерационных мер, когда уже не оставалось сомнений в дальнейшей судьбе пациента, криогеники выясняли, кто он такой.

«Если это кто-нибудь из самоуверенных богачей, — думал ассистент Пацула, — то ему будет совсем нелегко. Всё изменилось. Никто ему не позволит иметь столько денег, помыкать людьми, вмешиваться в политику. Бедняга увидит, что такое холодный приём. Однако, с другой стороны, он станет очень популярным: сможет работать консультантом при подготовке сериалов типа «Любовь приходит на рассвете». Тьфу, такое не пожелаешь и самому злому врагу!»

«Может, это женщина, — думала доцент Ирена. — Вроде моей бабки Агаты — немного взбалмошная оригиналка, полная радужных идей, поборница женского равноправия».

«Учёный, настоящий учёный, — мечтал криобиолог Зборовский. — Коллега во цвете лет, которого жестокая болезнь вынудила к риску. Как он будет счастлив, когда убедится в триумфе своей науки, когда поймёт, что получил ещё пятьдесят или сто лет для дальнейших исследований! А уж когда мы покажем ему всё то, чего нам удалось добиться за восемьдесят лет!… Было бы даже справедливо, чтобы кто-нибудь из создателей этой области знания мог в награду увидеть её нынешние достижения».

Сейчас же ничего не известно. Кроме того, что необходимо использовать этот мизерный шанс на пробуждение человека, который давным-давно был охлаждён. Ведь основная человеческая истина гласит: «Жизнь — самая большая ценность. Жизнь — это и цветы, и ванильное мороженое, и стихи, и приключения, и запах липы, и даже пусть скверный, но любимый головизионный сериал. Жизнь — это страх и радость, ложь и правда, тётка Флора и селенология».

И поэтому, хоть на Земле и слишком тесно, хоть логика и велит иначе, ассистент Пацула добивался разрешения на две новых жизни. И поэтому движущаяся стрелка аппарата пробуждала во всех трепет.

Вовсе не было никакого скандала. Отец вернулся в возбуждённом, приподнятом настроении только к ужину.

— Мы на верном пути к полному успеху, — заявил он. — Поэтому прошу не мешать: я должен поспать несколько часов и сразу же возвращаться в Институт.

— А что с детьми?

— Поговорим с родителями, Эвуня. Закажи разговор!

— Привет, старина! — гаркнул дедушка с экрана видеофона как раз, когда они закончили ужинать. — Что-то ты у меня неважно выглядишь. Слишком много волнуешься или что?

— Добрый день, мама! Добрый день, папа! — поздоровался Александр.

— А где Эва? — поинтересовалась бабушка. — Где дети?

— Эва в соседней комнате берёт с обоих клятву, что если я позволю им приехать к вам…

— Ура! — закричал дедушка и даже подпрыгнул. — Наконец-то ты решился. Тебя нужно уговаривать, как упрямого робота. Ты читал такой рассказ Лема об упрямой машине?

— К сожалению, не читал.

— И очень плохо. Нужно интересоваться не только своей узкой специализацией, но и классической литературой.

— Олечек, — тревожилась бабушка, — у тебя какие-то тени под глазами. Береги себя, детка…

— Какая там детка, — возмутился дедушка. — Мужику пятьдесят лет. Взрослый мужчина.

— Для меня он всегда будет деткой, Артур. Ведь это же наш ребёнок… — бабушка растрогалась и вытерла нос платочком.

— Дорогие, — Александр протянул к ним руки. — Не сердитесь на меня. Мой долг — день и ночь быть сейчас в Институте. Я на пороге очень важного события. Можно ли послать к вам детей?

— Что за разговор! — возмутился дедушка. — Он ещё спрашивает!

— Ура! — завопили дети, выскакивая из соседней комнаты. — Мы всё слышали! Спасибо! Спасибо! — скандировали они.

— Будет, не кричите так! Я вполне хорошо вас слышу, — успокоил их дедушка. — Как ты думаешь, — спросил он Александра, — от кого из нас они унаследовали импульсивность?