Скальпель судьбы (СИ)

Часть 9

Три года назад. Ирина

Профессор Семён Маркович Лившиц отдыхал. Как он говорил сам — «имею полное право». Перед ним на низком столике, покрытом потрескавшимся в нескольких местах лаком, стояла чашка крепчайшего кофе, рядом горела ароматическая свеча.

— Семён Маркович, опять вы за своё! — Ирина Воронцова подошла ближе и одним движением затушила фитиль. — Ну как дитя малое, ей-богу! А потом кашель и одышка.

— Ирка, замолчи! Не то отберу ключи от кабинета, будешь ко мне через балкон бегать.

— Ну да, а кто проследит, чтобы вы таблетки принимали? Бог мой, вы хирург, перед которым все в благоговении замирают, как перед египетскими пирамидами, а на деле — мальчишка с хулиганскими замашками.

— Ирка, а вот это было хамство! Сравнивать меня, Семёна Лившица, с полуразрушенными саркофагами.

— Вот уж не скажите, профессор! Сторонники теории пришельцев считают пирамиды если не космическими станциями, то энергетическими установками, а саркофаги находят в Долине царей, это несколько южнее.

— И всё-то ты знаешь, и везде-то ты побывала!

— Увы, Семён Маркович. Нигде я не была, потому что училась, а вы меня никуда и не отпускаете.

— Ладно, какие твои годы, Воронцова! Ты в реанимации была?

— Да, пока ещё все на ИВЛ, но заведующий был, заверил, что всё по плану. Самый тяжёлый, конечно, этот парнишка с глиомой мозжечка. Как вы думаете, — Ирина быстро двигалась по кабинету, собирая разбросанные вещи и складывая книги на стол, — есть ли надежда у мальчика?

— Ирка, запомни! Надежда есть всегда и умирает она обычно последней. Хотя как врач я мозгами понимаю, что шансы у ребёнка невелики. А что твоя подружка? Как её сын?

Ира скривилась и махнула рукой:

— Ничего хорошего, Семён Маркович. Теперь, когда глубже обследовали мозг, стало ясно, что и непростые роды, и тяжёлая гемолитическая болезнь Алёшки привели к поражению не только двигательных центров, но и слуховых анализаторов. Но есть и ещё один нюанс — его умственное развитие намного ниже, не вписывается в возрастной диапазон. Не думаю, что он сможет когда-нибудь учиться в школе, тут речь может идти только о социальной адаптации.

— И что Катерина?

— Живёт, работает. Что ещё остаётся? Травматолог она от бога. Соседка помогает, няней у Алёшки, мама её иногда бывает, навещает внука. Да только её отец… — Ира замолчала и сжала кулаки. — Короче, Александр Михайлович сказал, что в его семье уродам не место.

— Поц! — припечатал Лившиц и поднялся. — Пошли ещё раз посмотрим завтрашнюю тётку. И учти, завтра ты её оперируешь, я вольным зрителем рядом стою. Но с корзиной гнилых помидоров! Если за ночь руки в корявые палки превратятся, получишь у меня!

— Но, Семён Маркович, она же легла к нам только из-за вашего имени! А вы мне такое предлагаете!

— А я от своего имени не отказываюсь! Я ж рядом стоять буду и по рукам бить. Ирка, у меня давно не было учеников твоего уровня. Ты робот, что ли? Всё на клеточном уровне чуешь, как собака носом. Это дорогого стоит! И будь добра поспать сегодня. Этот твой недожурналист ещё не убился об угол шкафчика?

— Семён Маркович, не надо. Просто жизнь… она же разная бывает.

— Жизнь, любовь, счастье… Что вы, молодые, в этом понимаете, — протянул он, надевая шапочку на сверкающую лысину. — Секрет счастья, Ирка, состоит во внимании друг к другу. Мы с моей Симочкой прожили столько лет, что сказать страшно, тебя ещё и в планах не было, когда я на ней женился. Всякое бывало… И сейчас, когда ты меня с седыми пирамидами сравниваешь, хоть я и лыс аки бильярдный шар, я понимаю, что счастье жизни составляется из отдельных минут, из маленьких, быстро забывающихся удовольствий от поцелуя, улыбки, доброго взгляда, сердечного комплимента и бесчисленных маленьких, но добрых мыслей и искренних чувств. Любви тоже нужен её ежедневный хлеб, Ирка. А у вас ты кормишь этого своего этим самым хлебом, а он жрёт и пьёт! А в ответ что?

С этими словами профессор Лившиц в сопровождении своей ученицы Ирины Николаевны Воронцовой покинул кабинет и бодрым шагом направился в отделение нейрохирургии.

***

Ира вошла в квартиру и поморщилась. Запах алкоголя, никотина и громкий мужской разговор резали слух. У мужа опять были гости. А она жутко устала, да и поесть не мешало бы.

— О, Ирина! — Её муж Роман Олегович Коробок, журналист городской газеты, пошатываясь встал из-за стола и гордо повернулся к своим гостям. — Знакомьтесь, коллеги, моя жена. Нейрохирург, между прочим. Ир, ты приготовь нам перекусон какой-нибудь, а то мы только недавно пришли, сегодня целый день в редакции провели, обсуждали кадровые перестановки в нашей мэрии. Ты в курсе, что отец твоей подруги Александр Михайлович Булавин получил должность вице-мэра? А на своё место продвигает своего приятеля Косоротова Эдуарда Иосифовича? Нам бы с Екатериной пообщаться, Ир, узнать подробности их семейной жизни…

— Рома, я очень устала, пожалуйста, позвони в службу доставки, пусть привезут ужин. А с Катей сами договаривайтесь, я не буду вмешиваться в её семью.

Коробок оглянулся на своих нетрезвых уже гостей, что активно продолжали что-то обсуждать, совершенно не обращая внимания на хозяйку квартиры, и вытолкал жену в коридор.

— Что значит «позвони»? У меня нет денег на службу заказов. Ты не забыла, что ты мне жена? А в обязанности жены входит кормить мужа пищей, а не отказами и предложениями.

— Роман, я уже несколько раз тебя просила — бросай пить! Тогда и деньги будут, и в семье у нас всё наладится. Но ты меня не слышишь или не хочешь слышать. И продолжаешь приводит к нам своих нетрезвых приятелей. Если так и дальше будет продолжаться, то нам лучше будет расстаться.

Роман вздёрнул брови и вдруг с улыбкой проговорил:

— Ну ты что? Что это «расстаться»? Если ты устала, так и скажи, только дай мне денег на ужин.

Ирина тяжело вздохнула, но открыла сумочку и вытащила несколько купюр. Через несколько минут её квартира опустела, а сама Ирина устало села на стул у кухонного стола, заваленного грязными чашками, тарелками, в которых были затушены окурки. Она потёрла глаза и начала убирать. Может, прав Семён Маркович? Их семейная жизнь была более-менее спокойной всего несколько месяцев, когда Роман не пил, не приводил в дом своих друзей и собутыльников, растрачивая на порой незнакомых людей все заработанные им деньги. Но Ира боролась за их семью, пытаясь уговорами, просьбами, а иногда и скандалами убедить мужа бросить пагубную привычку. Его обещаний хватало ненадолго, но Ира всё ещё надеялась, что их чувства смогут победить в этой неравной борьбе. И тут она с ужасом поняла, что впервые за эти два года мысленно поблагодарила нотариуса Хохловского, с которым познакомила Ирину Катя Булавина. Именно он посоветовал Ире прописать Романа в её квартире, что осталась ей после гибели родителей, без права собственности. Страшно подумать, что может прийти в голову человеку, что страдает какой-либо зависимостью! Так и на улице можно очутиться. Ира помотала головой. Нет! С ними такого не будет, она сумеет, она попробует ещё раз вытащить Рому из пьяного омута.

А ещё надо позвонить в столицу в Центр реабилитации детей с детским параличом, говорят, что там здорово помогают маленьким пациентам. Хотя состояние семилетнего Алёшки становится всё хуже и хуже. Но Катя борется за жизнь сына всеми доступными методами, а значит, надежду терять нельзя. Одно радует, что малышка Инночка Шанина растёт шустрой и смышлёной девочкой. Дети… они с Ромой женаты уже не первый год, а желанная беременность так и не наступила.

Уже поздно вечером она сквозь сон услышала звук брошенных ключей, грохот разбившейся тарелки и пьяный смех мужа вперемежку с матом. Как же хочется тишины, покоя и… счастья. Где же оно заблудилось?

Три года назад. Катя

Катя быстро шла по коридорам клиники, здороваясь с коллегами и пытаясь сдержать улыбку. Ирина только что сообщила ей, что в столичном Центре реабилитации детей с церебральными параличами готовы принять её с Алёшкой на целый курс! А это и кинезотерапия, и массаж, и занятия с нейропсихологами и логопедами. Говорить Алёша стал немного лучше, он даже произносит целые слова, но понимали его только близкие люди, что общались с мальчиком постоянно. А сейчас, когда появилась надежда на улучшение состояния её сына, ей хотелось поделиться этим с самым близким человеком. С Алексеем Петровичем Фадеевым. С Алёшей, что спас жизнь ей и сыну, в честь которого она и назвала своего малыша.

Катя оглянулась, чтобы убедиться, что коридор пуст, и на цыпочках свернула за угол. Дверь в кабинет Алексея была приоткрыта, Катя взялась за ручку и резко остановилась:

— Не могу я, понимаешь, Игорь! Смотрю на него, а у самого тот крендель перед глазами, папаша его настоящий. Я пытался. Долго пытался, но давно понял, не смогу я его принять, — голос Фадеева затих.

Раздался щелчок зажигалки и наступила напряжённая тишина.

— Катя знает? — Шанин говорил очень тихо, но Катя, что привыкла прислушиваться к малейшим звукам из комнаты сына, его услышала.

— Нет, я не могу ей этого сказать. Но думаю, что она и не думала об этом никогда. В Алёшке заключена вся её жизнь, вся её вселенная. А мне этого мало, понимаешь! Я не хочу редких встреч раз-два в месяц, я хочу, чтобы она была со мной постоянно. Но это просто невозможно, потому что есть он. Её сын.

Фадеев замолчал. Катя услышала звук льющейся воды.

— Вначале я думал, что подрастёт чуть пацан, и всё будет иначе, хотя меня ещё в роддоме неонатологи предупреждали, что у него мозг может быть повреждён. Когда потом стало ясно, что изменения необратимы, я помогал. Помогал как мог. И поездки в столицу, и программы разные искал, и консультации. Ты же знаешь, мы даже в Испанию летали в институт Гуттмана. Только всё это зря. Я это понимаю, я ж не мальчишка, врач всё-таки. Но Катя… она верит, что Алёшке можно помочь! А как? Как объяснить, как доказать ей, что всё зря! Что не поддаётся лечению поражение базальных структур мозга. Как ей это сказать, чтобы она не возненавидела меня? А я… я всё больше и больше убеждаюсь, что она со мной… из благодарности! И если бы меня не было, как мужика не было, она бы и не заметила. Будто повинность отбывает…

— Мне кажется, что ты сейчас ерунду говоришь. Катя чистая душа, если бы не хотела — не была бы с тобой.

— В том-то и дело, Шанин! Что чистая, вроде не от мира сего, к ней будто грязь не липнет. И пациенты на неё готовы молиться, а я… я дежурства себе дополнительные взял, чтобы оправдать моё нежелание её малого видеть, чтобы не встречаться с ним, чтобы с Катюшей видеться только у меня, потому что знаю, что она либо откажется, либо убежит сразу после… нашей близости. И мне легче от этой мысли, ты понимаешь?! И я изменяю ей, Игорь. Знаю, что это слабость, но не могу больше так! Я с новенькой из торакальной хирургии переспал.

— Вы не женаты, Алексей, чтобы говорить об измене.

— Всё равно, Игорь! И знаю, что это слабость, типа измена «потому что сама толкнула». Но всё это — ложь! Измена — это желание, влечение к другому человеку, понимаешь? К другому! И я сам себя ненавижу за это! Потому что понимаю, что не мужик я, слабак. Измена — это как вытереть ноги о персидский ковёр, Игорь. Только вместо ковра — душа любящего человека. Разве можно прощать, когда о твою душу вытирают грязную обувь? Да только любила ли Катя меня когда-нибудь? Да и вообще, любила ли она кого-то, кроме маленького Алёшки? Или она добровольно несёт свой крест, ни на что больше не надеясь в своей жизни? И знаешь, будь он моим сыном, я бы, наверное, смог бы смотреть на него другим взглядом, но так не могу! Понимаешь, не могу! Знаю, что мерзко всё это звучит, но я никогда не приму его как сына. Не смогу, Игорь.

Катя стояла у двери, замерев и уставившись на свои тапочки. Больно, как же больно это слышать. Но самое страшное — это понимать, что Алексей говорит… правду! Что никогда её сынишка не будет здоровым, что никогда она сама не будет счастлива, потому что зациклена на проблемах своего маленького Алёшки, что вся её дальнейшая жизнь — это одиночество, боль и страх за сына. Катя зажмурилась и вдруг услышала крик отца — «Я никогда не приму этого урода в качестве внука! Что это за баба, что даже здорового ребёнка не смогла родить! Я запрещаю даже упоминать его имя рядом со моим! Это существо не может принадлежать к моей семье! Всё это помешает моей работе и карьере!»

— Алексей, если ты уже понял, что не сможешь быть с Катей, я думаю, что тебе надо честно об этом ей сказать. Лучше так, чем причинять ей постоянную боль. Поверь мне, я очень уважаю и Катюшу, и тебя. Но унижать и обманывать её я не позволю.

— Я, Игорь, уеду скоро, — после недолгой паузы ответил Фадеев.

— Ты всё-таки принял предложение столичной клиники?

— Да, — тихо проговорил Фадеев. — Пусть я останусь в её памяти негодяем, что бросил её, чем она когда-нибудь поймёт, что в нашем разрыве есть и доля её вины. Я никогда не смогу сказать ей об этом, это будет для неё ударом.

— Знаешь, может ты и прав. Езжай, Алексей! Конечно, без тебя и твоей помощи Кате будет тяжело, но мы поможем. А ты езжай, возможно, ты встретишь свою женщину, сможешь сделать её счастливой и сам станешь счастливым. Ладно, Алёша, пойду я. Мне сегодня Анютку забрать надо с Инночкой, они у профессора на даче ночевали. Сдают мои тесть и тёща, как-то разом постарели.

Катя будто очнулась, услышав скрежет ножек отодвигаемого стула, резко развернулась и быстро спряталась за шкаф, стоящий у двери. Игорь вышел, привычным движением поправил чёлку и неторопливо двинулся по коридору. Булавина дождалась, когда он скроется в одной из палат, и тихо шагнула в сторону. Никто не должен её увидеть. Никто! Пусть всё услышанное останется тайной. Но она сделает кое-что. Она должна. Она сама поговорит с Алексеем, сама разорвёт их непростые отношения. И это будет её признательностью за всё, что сделал для неё этот человек. Пусть она будет виновата в их разрыве. А он… он пусть попытается стать счастливым.

***

Двери лифта медленно разошлись, Катя вышла на площадку и глубоко вдохнула. Надо сделать вид, что у неё всё хорошо, чтобы маленький Алёшка не нервничал, а Нина Глебовна не догадалась о том, что сил уже почти не осталось. Катя открыла дверь и услышала детский крик:

— Ма! Ма!

Она остановилась, прислонившись плечом к стене и улыбаясь. Нина Глебовна, их соседка и няня Алёшки, выглянула из комнаты и строго спросила:

— Ну, чего стоим? Давай живо переодевайся, ужин на плите. Слышь, Катя, тут курьер билеты какие-то принёс, ты в курсе?

— Да, Нина Глебовна, знаю. Иринка с помощью Семёна Марковича Лившица смогла организовать нашу поездку в Центр реабилитации на полный курс. Через две недели едем. Я отпуск взяла за свой счёт на месяц, так что вперёд.

— За свой счёт, — проворчала Блажевская. — А потом, Катя? Опять Алексей денег даст?

Катя грустно усмехнулась и отрицательно мотнула головой:

— Нет, Нина Глебовна, мы с Алексеем расстались. Я поняла, что не смогу больше быть с ним. Он заслужил простое человеческое счастье. А что мы с Алёшкой можем ему дать? Только проблемы и всё.

Блажевская прищурилась и вдруг цокнула языком:

— Не всю правду ты мне говоришь, да, Катя? Но это ваши дела. Учти только, сегодня судороги у Алёши опять были. И намного сильнее, чем раньше. Это надо будет учесть там, в клинике. Мама знает, что вы едете?

Катя кивнула и опустилась на корточки перед креслом, на котором сидел Алёша, сжала вывернутые запястья и поцеловала судорожно дрожащие пальчики. Сын откинулся назад и улыбнулся. Криво, обнажая зубки и мелко подёргивая головой. «Повреждение базальных структур… как доказать ей это… не смогу принять его…»

— Нина Глебовна, спасибо вам. Вы идите, отдыхайте, мы уже сами тут.

Блажевская тяжело поднялась и тихо сказала:

— Звони, Катюш, если что. И… держись.

Она медленно вышла, а Катя так и осталась сидеть перед креслом сына, аккуратно вытирая вытекающую на маленький острый подбородок слюну. Она покормила его, затем искупала, постоянно поддерживая голову, что Алёшка пытался закинуть назад, уложила сына в постель и присела рядом. Что бы ни случилось, она должна быть сильной. Ради сына. О себе ей думать некогда.

Катя дождалась, пока Алёшка заснёт, вышла из детской комнаты и медленно сползла по стене, закрывая себе рот ладошкой, стараясь удержать рыдания и крик. За что? За что жизнь так жестоко с ней обошлась? Что будет с ней через десять лет? Через двадцать? Катя судорожно вдохнула, вспомнив слова Фадеева: «я врач всё-таки», и вдруг чётко поняла — она тоже врач и тоже понимает всю правду его слов, только принять эту правду она никогда не сможет. И будет бороться!