Сказаніе объ Эле́нди и его сыновьяхъ

Среди чукотскихъ сказокъ и преданій видное мѣсто занимаютъ сказанія изъ временъ борьбы чукотскаго племени съ таньнгами. Подъ общимъ именемъ та́ньнгытанъ чукотская этнографія подразумеваетъ не только близко родственныя племена коряковъ и чуванцевъ, но также и русскихъ, впервые выступившихъ на границахъ чукотской территоріи въ союзѣ съ братьями и въ то же время исконными врагами чукотскаго племени, таньнгами. Эти сказанія въ противуположность собственно сказкамъ выгодно отличаются отсутствіемъ фантастическаго элемента, и нѣкоторыя изъ нихъ живо обрисовываютъ обстановку чукотской жизни и даже умственныя и нравственныя понятія чукотскаго племени. Въ общемъ ряду сказаній чукотскаго народа эти разсказы составляютъ третье наслоеніе. Самое раннее наслоеніе представлено разсказами миѳологическаго и космогоническаго содержанія, которые сами чукчи опредѣляютъ общимъ именемъ тоттумва́ткин или тоттумватта́йнэкін т. е. первозданный (первозданно-временный).

Второе наслоеніе составляютъ разсказы о шаманахъ и о духахъ, съ которыми тѣсно переплетены преданія о борьбѣ съ какимъ то племенемъ, пришедшимъ изъ за моря, повидимому имѣвшимъ эскимосское происхожденіе, — впрочемъ значительно потускнѣвшія въ народной памяти и пронизанныя насквозь миѳическими элементами, что указываетъ конечно на древность ихъ (происхожденія).

Что касается разсказовъ о борьбѣ съ таньнгами, которые чукчи отличаютъ отъ другихъ подъ именемъ акалеле́ткин т. е. злоубійственный, происхожденіе ихъ относится къ болѣе недавнему времени. Нѣкоторыя изъ нихъ, напр., относятся къ борьбѣ съ русскими, т. е. къ событіямъ, имѣвшимъ мѣсто менѣе полутораста лѣтъ назадъ. Даже въ тѣхъ разсказахъ, гдѣ врагами чукочъ являются настоящіе таньги, видны многіе слѣды позднѣйшаго происхожденія. Вмѣсто древняго оружія изъ кости или китоваго уса, въ нихъ всегда является желѣзо, желѣзные ножи, копья, котлы. Даже табакъ, вмѣстѣ съ желѣзными издѣліями составляющій до сихъ поръ нервъ чукотско-русской торговли, нерѣдко занимаетъ видное мѣсто. Вообще воспоминанія о временахъ борьбы съ Таньнгами еще свѣжи въ народной памяти. Многіе изъ теперь живущихъ нымнымовъ ведутъ свой родъ отъ Айнга́урhна, Ьавтыlеhа́lына и другихъ витязей, высчитывая число поколѣній, смѣнившихся съ того времени (отъ 9 до 11) и даже опредѣляя происхожденіе по женской или по мужской линіи.

Что касается Айвановъ, эскимосскаго племени, живущаго по ту сторону Чукотскаго Носа, тамъ гдѣ океанъ возвращается вспять, т. е. по берегамъ Берингова моря (впрочемъ чукчи также называютъ айванами нѣкоторыя племена американскаго материка), то и въ настоящее время между ними и чукчами существуетъ племенная вражда, неоднократно разрѣшающаяся одиночными кровавыми столкновеніями, вродѣ двухъ единоборствъ, описанныхъ въ нижеслѣдующей повѣсти. Въ полной силѣ существуетъ также чукотско-айванская обмѣнная торговля, на которую имѣются намеки въ повѣсти.

Повѣсть объ Эле́нди разсказана мнѣ чукчей Айваномъ, по русски Иваномъ, зимою 1896 г. на урочищѣ Акона́йке (безштанная земля: такъ называется мѣстность, находящаяся къ востоку отъ Колымы внутри лѣсной границы. Названіе свое она получила отъ непроходимаго кустарника, безпощадно обдирающаго въ лѣтнее время мѣховые шаровары чукотскихъ пастуховъ). Она была записана мною по мѣрѣ разсказа, въ видѣ возможно болѣе точнаго перевода на русскій языкъ. Можетъ быть не безынтересно будетъ замѣтить, что этотъ Айванъ, одинъ изъ лучшихъ сказочниковъ въ области приколымскихъ чукочъ, рожденъ отъ русской матери, которая впрочемъ была отдана на тундру маленькой дѣвочкой и выросла среди чукочъ, обратилась въ настоящую чукчонку. Происхожденіе отъ русской матери, конечно, не придало Айвану — Ивану ни одной черты, способной отличить его отъ его сосѣдей. Какъ и всѣ прочія дѣти русскихъ женщинъ, вступившихъ въ супружество съ чукчами, онъ по русски не знаетъ ни слова, пасетъ свое стадо такъ же рачительно, какъ и другіе молодые пастухи, приноситъ жертвы чукотскимъ богамъ (дьяволя́мъ по русскому опредѣленію), лѣтомъ голодаетъ, питается падалью, гнилью и т. д.

Что скажу, съ чего начну? Были пять братьевъ, младшему имя Эле́нди. Всѣ братья были сильные, но Эле́нди былъ сильнѣе всѣхъ. Былъ Эле́нди крѣпокъ, и ловокъ, и быстръ. Владѣть копьемъ, стрѣлять изъ лука, состязаться въ пѣшемъ бѣгѣ, или въ ристаніи на оленяхъ, былъ Эле́нди весьма искусенъ. Были изначала богаты оленями. Стада ихъ, какъ валежникъ. У пяти братьевъ двѣ сестры. Пошли зачерпнуть воды пестро-раскрашеннымъ желѣзнымъ сосудомъ. Ихъ серьги звенятъ на ходу. Металлическіе браслеты отъ кисти до локтя. Не зачерпнувъ воды, стоятъ надъ обрывомъ, звенятъ серьгами и браслетами у воды, между собой пересмѣиваются. Толстыя косы висятъ по сторонамъ. Въ это время два коряцкихъ[1] молодца подкрадываются по надъ берегомъ рѣки. Выскочили, схватили ихъ, каждый схватилъ по одной. — «Пойдемъ съ нами»! — говорятъ. Тѣ отказываются. Взмахнули копьями надъ головой. Что же? Испугались и пошли. Говоритъ корякъ — «Вотъ пойдемъ по этой дорогѣ! Вы идите впереди! Убѣгать не пытайтесь»! Дѣвушки не въ силахъ идти пѣшкомъ, ибо весьма богаты, изстари привыкли ѣздить на оленяхъ[2]. Наконецъ достигли ночлега, сѣли на землю, улеглись спать, и коряки возлѣ нихъ. Старшая и младшая сестра, уставъ отъ ходьбы, не могутъ спать. Ноги ломятъ, духъ стремится домой. Крѣпко заснули коряцкіе парни. Дѣвушки отъ желанія къ дому не спятъ. Впереди по дорогѣ виднѣется снѣжная заростель[3]. Говоритъ старшая сестра младшей: — «Они спятъ, убѣжимъ хоть къ этому снѣгу и зароемся тамъ. Пусть они уйдутъ безъ насъ. Не то убьютъ насъ — мы ходить не въ силахъ!» — У соннаго старшая сестра вытащила ножъ изъ за пояса. Обѣ ушли къ заростели. Подошли, ударили ножомъ, пробили отверстія, разгребли внутри снѣгъ до черной земли, сдѣлали словно жилище. Старшая младшую протолкнула внутрь въ отверстіе, потомъ тщательно загребла и закрыла, какъ будто старый нетронутый (снѣгъ). Покончивъ, говоритъ: — «Я уйду, тебя покину! По крайней мѣрѣ ты хоть воротись домой. Тоску Эле́нди утѣшь!» Предъ уходомъ старшая говоритъ младшей: — «Пока мы будемъ здѣсь, ты ожидай, скучая! Когда уйдемъ и солнце подымется высоко, выйди наружу, иди домой!» Одинъ изъ коряковъ сильно меня желаетъ, пусть уведетъ меня! Ты одна хоть воротись домой! (Скажи Эле́нди!): «Меня любящій за мною придетъ»!.. Вернулась назадъ, положила ножъ на прежнее мѣсто, легла рядомъ съ парнями.

При подъемѣ солнца одинъ изъ нихъ пробудился, вскочилъ: — «Гдѣ-же другая! О, диво![4] Мы не замѣтили! Кажется ушла!» Та какъ будто не слышитъ, спитъ. Проснулся и другой. Разбудили и ее. А она все еще сонная. Притворяется. Наконецъ словно пробудилась. — «Гдѣ, гдѣ другая?» — «Да она вѣдь тутъ заснула!.. Вѣдь вы рядомъ спали! Гдѣ ее дѣли?..» — «Да вѣдь вы мужчины! Развѣ вы утомились отъ ходьбы? Я же и ходить то не могла!.. Вы отчего же такъ крѣпко заснули?..» Молчатъ коряки. Одинъ говоритъ: — «Должно быть она ушла домой, вернулась къ братьямъ! Бросимъ ее! Не нужно! По крайней мѣрѣ хоть эта!» Другой говоритъ (который остался безъ женщины). «Вотъ вотъ, въ этомъ снѣгу! Посмотримъ!» Сердце встрепенулось у сестры. Говоритъ, въ утробѣ своей: «О, должно быть убьютъ!» — «Пойдемъ, посмотримъ въ заростели»!.. направились къ заростели. Дѣвушка сестра послѣдовала за ними. Тайно плачетъ дѣвушка сзади вовремя пути. — «О, должно быть убьютъ!» Подошли къ окраинѣ скалы, къ снѣжной заростели близко. Отъ солнечной теплоты обтаяла снаружи, покрылась дырьями поверхность заростели. — Это что за дырья? — говоритъ другой корякъ, ткнулъ копьемъ внутрь, разъ, другой; чуть не колетъ спрятанную, а она каждый разъ увертывается, едва избавляется отъ удара. Снова и снова колетъ, наконецъ кольнулъ таки въ ягодицу. Дѣвушка закусила губу да крови, припала грудью къ землѣ, вкапывается въ землю ногтями, какъ лисица. Подруга сидитъ поодаль, глядитъ на ихъ дѣйствія, тайно плачетъ. Замѣтили, говорятъ: — Га! зачѣмъ ты плачешь? — Она отвѣчаетъ: «Ко!»[5] — Да, да! она тутъ! Почему эта плачетъ? Конечно тутъ спряталась! — «Лжешь! — говоритъ дѣвушка. — Или ты самъ ее туда спряталъ?… Чѣмъ же сдѣлаемъ мы отверстіе во льду? Развѣ ногтями? Или ты видѣлъ вчера у насъ ножи?» — О чемъ же ты плачешь? Скажи! — «Нѣтъ! Примкнуть къ твоей семьѣ мнѣ тоска, оттого я и плачу, въ твоемъ народу быть безсловесной при чужомъ языкѣ, для меня большая скука, ибо вѣдь въ первый разъ вижу я теперь твой народъ. Кромѣ того вчера я почти не могла идти. Вы меня принуждали силой. О томъ вспоминая, плачу. Да и думала я, что буду вмѣстѣ съ сестрой, на лицо подруги своей смотрѣть стану. Теперь осталась совсѣмъ одна. О томъ размышляя, плачу!» Другая слушаетъ въ тайномъ убѣжищѣ. Говорятъ между собою коряки: «Должно быть правда! Той нѣтъ здѣсь! Мы вѣдь копьемъ кололи… Ничего! Вѣроятно она давно скрылась, убѣжала домой! Уйдемъ! Зачѣмъ намъ медлить?». Ушли, ее покинули. Старшая говоритъ: «Я не пойду теперь впереди!» Идетъ сзади по ихъ слѣдамъ.

Стало солнце спускаться съ полудня, спрятанная не можетъ ждать больше. Говоритъ «навѣрное они уже ушли далеко!» Выползла изъ снѣга, направилась въ обратный путь! Хромая, вся въ крови! Дважды ночевала безъ крова. Домой пришла, Эле́нди нѣтъ дома, ходитъ по землѣ, ищетъ. Остальные братья стали ее обнимать и цѣловать «Гдѣ сестра?..» Молчитъ. Не показала раны. Пришелъ и младшій братъ: «Пришли ли сестры?» Какъ увидѣлъ, такъ и схватилъ сестру, цѣлуетъ ее, ласкаетъ, насытиться не можетъ. Потомъ говоритъ — «Гдѣ же подруга?» Только ему сказала. — «Увели ее! Предъ уходомъ говорила: „Меня любящій пусть за мной придетъ!“» У младшаго брата нѣтъ сна: «Гдѣ же моя сестра». Раненая говоритъ въ своей утробѣ: — «Пусть развѣ завтра скажу! Теперь ему испорчу душу! Пусть поспитъ хоть эту ночь!» Но у Эле́нди нѣтъ сна. Пробудилась дѣвушка поздно. Пробудившись, говоритъ младшему брату. «Я стыжусь сказать, но не могу ходить!» Говоритъ: Почему же стыдишься? Развѣ я тебѣ далъ причину бояться меня? Или говоришь себѣ: «Если стану говорить, то слушать не станетъ!? Почему же стыдишься?…» Тогда показала рану, дыру въ платьѣ! «Вотъ!» говоритъ — это! Увидѣвъ, Эле́нди только ахнулъ: — «О зачѣмъ же женщину ранили? Если бы былъ мужчина, пожалуй! Женщину ранить постыдно!» Говоритъ Эле́нди товарищамъ: «Ну, собирайтесь, пойдемъ! Погонимъ по ихъ слѣду!» Другіе отвѣчаютъ: — «Стало поздно! Переждемъ ночь!» — Нѣтъ, нѣтъ, пойдемъ! Я не могу спать! Худо! Какъ только увидѣлъ рану сестры, спать я не могу! Я вѣдь мужчина! Пусть же я пойду на бой! Тѣ ночуютъ, не хотятъ идти. Не спитъ Эле́нди, ходитъ взадъ и впередъ по окрестностямъ. До разсвѣта разбудивъ товарищей, говоритъ: «Пойдемъ, пойдемъ! Вы причина замедленія! Если еще будете спать, я уйду одинъ! Говорю вамъ — зову васъ на битву съ чужимъ народомъ! Пришелъ въ мое сердце великій гнѣвъ! При вашей помощи буду силенъ!» Наконецъ отправились, взявъ съ собой запасъ.

Пять разъ ночевали по дорогѣ, достигли. Шли, гоня дорогу сестеръ. По прежнему не спитъ младшій братъ. На пятомъ ночлегѣ не смыкаетъ очей. Было по первой заморози[6]. Достигли. Огромная скала. Обошли кругомъ. Со всѣхъ сторонъ ручьі сбѣгаютъ круто внизъ. По руслу одного взобрались на вершину для развѣдокъ. Перевалили на другую сторону, посмотрѣли. Большое стадо ходитъ взадъ и впередъ, собираясь въ груду изъ боязни овода[7]; олени коряцкіе[8]. Посмотрѣли снова. Немного подальше много жилищъ, селеніе. Передній бычачеогромный[9] шатеръ, громадное жилище, стоитъ впереди всѣхъ. Говоритъ Эле́нди. — «О! наша сестра въ томъ переднемъ жилищѣ! — Эwы! Должно быть такъ!» Говорятъ старшіе братья: «Какъ же будемъ?» — «Спустимся внизъ и пойдемъ возлѣ подошвы! Подойдемъ поближе!» А и такъ близко. Голоса хорошо слышатся. — «У подошвы пониже есть большое озеро. Туда пойдемъ. Жилища за озеромъ; черезъ озеро хорошо разсмотримъ!» Пошли, достигли. Эле́нди говоритъ: — «Попробуемъ позвать сестру!» — Настала ночь. Эле́нди говоритъ: «Запасы наши издержаны. Но теперь поздно. Дождемся зари, не ѣвши. Утромъ позовемъ сестру! Ибо придетъ! Пойметъ зовъ и придетъ къ намъ».

Когда пришла заря, сестра откинула дверь въ переднемъ домѣ[10]. Эле́нди проклиналъ: «Йоо-окъ! Йоо-окъ!», какъ гагара. Услышала, тайно заплакала. Ея мужъ изъ передняго жилища, э́рмэчэн[11]. Говоритъ коряцкій э́рмэчэн: «Что тамъ за птицы кричатъ? Откуда зовутъ?» Жена отвѣчаетъ: «Нѣтъ! Съ моей родной земли птички тамъ кричатъ, кличутъ съ озера!» Потомъ говоритъ мужу: — «Пойду, посмотрю я! Узнаю, что это за птицы?» — «Тебѣ что нужно? Зачѣмъ?» — «Отчего же такъ близко меня не пускаешь? Съ чужимъ народомъ жить и безъ того соскучилась. Развѣ не могу выйти скуку развѣять? держишь меня все время въ пологу[12]!» — «Правда! — говоритъ мужъ. — Зачѣмъ стану тебя такъ держать? Пойди, посмотри!» Она нарѣзала пять сушеныхъ боковъ[13] и взяла съ собою.

— «Это зачѣмъ?» говоритъ мужъ: «Нѣтъ! Пойду по землѣ, быть можетъ, горло захочетъ!» Ушла женщина изъ дома, встала на берегу озера и заплакала — «Гдѣ же они?» говоритъ: «Гоо-о́к! Гоо-о́к!» изъ-за озера. Тамъ, за озеромъ, въ ложбинѣ! Пришла туда. Схватилъ ее Эле́нди, обнимаетъ ее, цѣлуетъ, носитъ на рукахъ, какъ ребенка. Другіе братья нисколько, ибо они злонравны. Съѣли принесенное. Говоритъ младшій братъ: «При стадѣ сколько (пастуховъ)?» — «Четыре! Но вы зачѣмъ пришли? Вѣдь васъ убьютъ!» — «Пусть! пусть! Развѣ мы для жизни пришли? Пришли для смерти!» — «Весьма сильный взялъ меня въ жены!» — «Все равно!» Говоритъ сестрѣ Эле́нди: «Теперь вернись домой, но ѣды дома не ѣшь, не ѣвши, ложись спать! Будетъ мужъ приглашать тебя, не слушайся. На утро пробудишься, станутъ тебя приглашать къ ѣдѣ, ты не повинуйся имъ!» Такъ наказываетъ Эле́нди сестрѣ. — «Когда же въ третій разъ станутъ ѣсть, и станетъ мужъ приставать къ тебѣ, ударь его по лицу рукой, скажи: „Надоѣдливый ты! Почему пристаешь съ ѣдой!“ Ударь его рукою по лицу, скажи: „Зачѣмъ ты надоѣдаешь мнѣ? Когда я жила у братьевъ, они меня кормили морскимъ мясомъ, тюленьимъ жиромъ. Вѣчной своей олениной зачѣмъ мнѣ надоѣдаешь?…“»[14].

Такъ сказала, ударила мужа по лицу. Вскочилъ э́рмэчэнъ. — «Хорошо! — говоритъ — достану тебѣ иной ѣды!» Вскочилъ на ноги коряцкій э́рмэчэнъ. — «Сейчасъ, говоритъ, отправлюсь!» Привелъ сосѣдей[15]. Приходятъ сосѣдніе люди, собираются вмѣстѣ. Когда собрались, говоритъ: «пойдемъ!» — «Куда?» — «На море». — «Эhэ́й! А оленьи пастухи?» — «Пусть ихъ»! — «Зачѣмъ же на море?» — «Метать сѣти!»[16] Ушелъ весь народъ. Когда ушли они, она запасную обувь вскинула на плечи, пошла къ братьямъ. Говорятъ между собой: «Теперь пойдемъ къ стаду!» Въ пятеромъ отправились къ стаду, женщина шестая. Говорить Эле́нди братьямъ. «Вы идите впередъ, я навѣщу стадо, васъ скоро догоню!» Настала ночь. Навѣстилъ стадо; всѣхъ пастуховъ, людишекъ, перебилъ. Угналъ оленей, только стукъ несется отъ роговъ. Движется стадо, онъ гонитъ его со всѣхъ сторонъ одновременно, огромное стадо бѣжитъ впередъ, какъ небольшая кучка[17]. Скоро догналъ братьевъ. У бывшихъ при оленяхъ людей унесъ котелъ. На каждомъ ночлегѣ убиваютъ быка, всего варятъ и съѣдаютъ, также и кровь (съѣдаютъ), только моня́ло[18] выбрасываютъ вонь. Черезъ десять дней пришли домой, гоня съ собой стадо. Пригналъ Элэ́нди чужое стадо, привезъ и сестру домой, пребываетъ при оленяхъ, бѣгаетъ вокругъ стада такъ быстро, словно летаетъ, машетъ копьемъ, упражняется въ боевомъ искусствѣ.

Коряки ночевали на морѣ 20 ночей, убили только рыбу[19], тюленей не добыли, стали возвращаться, ночевали на пути 20 ночей, пришли домой, тамъ страшный голодъ. Оставшіеся въ жилищахъ сушатъ обрывки шкуръ и ѣдятъ ихъ, совершенно изсохли отъ истощенія. Пришелъ эрмэчэн въ свое жилище; дверь закрыта. Посмотрѣлъ внутри, никого нѣтъ. Пошелъ къ сосѣдямъ. «Гдѣ же женщина?» — «Не знаемъ! Она исчезла еще при вашемъ уходѣ. Должно быть ушла къ оленямъ!» — «А гдѣ олени?» — «Не знаемъ! вѣстей нѣтъ! Ушли далеко! Мы совсѣмъ изсохли!» — «Ну что-жъ? Поѣшьте! Мы отдохнемъ!» Два дня спали, отдыхали. На третье утро пошли къ стаду. Эрмэчэн ждетъ дома. Увидѣли убитыхъ людей (лежащихъ), словно оленьи трупы. Вернулись домой посланные. Говорятъ эрмэчэну: «Стада нѣтъ! Только людей нашли! Всѣ они перебиты!» Тогда только понялъ, что за птички кликали съ озера. — «Скорѣе погонимъ по слѣду!» Ушли всѣ мужчины. Когда были въ пути, окончилась течка дикихъ оленей, приведя вслѣдъ за собой обычную вьюгу[20]. Поднялся большой вѣтеръ и мятель, ничего не видно впереди. Остановились, издержали запасы. Непогода не прекращается. Иззябли и высохли, совершенно изнемогли, потомъ умерли. Оставшіеся въ домахъ тоже изсохли.

Прогналъ Эле́нди другихъ братьевъ, живетъ одинъ и сестры съ нимъ. Откочевалъ въ другую сторону, ибо братья ходили его убить. Бѣжалъ, спасаясь. Былъ по прежнему холостъ. Взялъ двѣ жены, сестеръ отдалъ въ замѣну[21]. Жены родили ему по одному сыну. Выросла сыновья, стали ходить у стада. Откочевалъ на лѣтовье къ морскому берегу[22]. Весьма богатъ сталъ Эле́нди, стадо его размножилось и разжирѣло; сдѣлался э́рмэчэномъ, пересталъ бѣгать[23].

Въ концѣ весны покочевалъ на лѣтнее стойбище. Говоритъ Эле́нди первой женѣ: — «Не станемъ дневать, станемъ торопясь, кочевать; только на ночлегѣ останавливаясь, станемъ свершать путь, чтобы рѣки не вскрылись и не задержали насъ!»[24] Идутъ къ морю, торопятся. Пришли на лѣтовье къ морскому берегу. Остановились на недвижномъ жилищѣ[25]. При первой дневкѣ говоритъ Эле́нди женѣ: — «Хочу изъ-за моря привезти себѣ въ рабы Айвана[26] эрмэчэна. Запрягайте оленей, двѣ мѣховыя рубахи набейте мхомъ! Тороплюсь ѣхать!» Первая жена говоритъ — «О не привезешь, ибо онъ весьма силенъ. Всѣхъ сосѣдей наполняетъ ѣдой, его жилища наполнены пищей, одинъ прокармливаетъ всѣхъ нымту́мhыновъ[27]. Ни за что! Онъ слишкомъ могучъ! Не привезешь!» — «Отлично привезу!» — «Вѣрно хочешь тамъ кости оставить!» — «Нѣтъ, нѣтъ! Я вернусь назадъ! Скорѣе набейте мхомъ одежду, запрягайте оленей! Я уѣду!» Увезъ съ собой двѣ запряжки, взялъ нарту съ рѣшетчатой грядкой[28], положилъ туда одежду, набитую мхомъ и дорожный запасъ. Уѣхалъ вмѣстѣ со второй женой. Когда уѣхали, лѣтняя вода еще не пришла на море. Вышли на открытое море, средина моря изломана. Вода свободна отъ льда. Остановились на закраинѣ. Вынули одежды съ мхомъ, вытрясли мохъ изъ одной на ледъ, поставили оленей, сами закусили, легли спать. Олени поѣли мху, немного осталось. Спустя немного временя, доѣли остатокъ, пріобрѣли прежнюю силу. Чуть-чуть доспали, пробудились. Очертилъ Эле́нди кругъ на льду своими узкими полозьями, разогналъ оленей; какъ птицы перенеслись черезъ открытое море, очутились на льду съ другой стороны. Покинули тутъ вторую одежду со мхомъ, помчались впередъ. Солнце восходило, когда отправились въ путь. Мчатся олени, не ослабляя быстроты, какъ на быстромъ бѣгу. Стало спускаться солнце, показалась земля за моремъ. Какъ разъ съ заходомъ солнца достигли земли, вышли на берегъ. Большое селеніе. Дошли до задняго жилища[29], отпустили оленей, ибо тамъ мху очень много. Всѣ жилища очень малы, но переднее жилище огромно; жилище Айвана Эрмэчэна; наружный шатеръ изъ моржовой кожи. Въ заднее жилище[30] вошли. У хозяевъ нѣтъ ни кусочка мяса. — «Чѣмъ же васъ кормить станемъ? У насъ ѣды нѣтъ. Пройдите лучше къ Айвану Эрмэчэну!» — «Нѣтъ, тутъ соснемъ и отдохнемъ! Принеси запасъ изъ саней! — говоритъ Эле́нди женѣ. — Тутъ будемъ спать! По пробужденіи извѣстимъ Эрмэчэна!» Принесла изъ саней два оленьихъ бо́ка[31]. Поѣвши заснули. Проснувшись, говоритъ Эле́нди хозяевамъ: «Ну, пойдемъ, пойдемъ!» Мимо кого проходятъ, всѣ присоединяются сзади. Стали, какъ кочевой поѣздъ. Эле́нди идетъ впереди. Женщина ведетъ (свиту). Вошли въ шатеръ. Сидитъ Эрмэчэнъ, поджавъ ноги, щупаетъ бабъ. Огромный великанъ. — «Ка-ка́! гости-и-и!»[32] — «Ы!»[33] «Ого! Торопитесь варить, бабы-ы-ы!» Сидитъ нагой, тѣло толстое, кости широкія. Сидитъ Эле́нди, осматриваетъ хозяина вокругъ. На спинѣ ложбина, какъ сухой ручей, на груди, какъ рѣчное русло. Вездѣ мясо, цѣлыя горы. Думаетъ Эле́нди самъ съ собой: — «О! Увезу-ли я его? Или не увезу совсѣмъ?» Говоритъ въ утробѣ своей: — «О, что такое я затѣялъ?» Отвергаетъ, говоритъ: «не нужно!», потомъ снова говоритъ себѣ: «Нѣтъ, отчего же? Пожалуй, можно! Кто знаетъ?». Подали ѣду, сосѣди хотятъ взять по куску, онъ ихъ колотитъ по рукамъ: «Пусть гости сперва! Вы пото-о-омъ!» Вышколилъ ихъ. Горло хочетъ, но смотрятъ только глазами. Что имъ дѣлать? Грѣхъ предъ божествомъ[34]. Говоритъ гость сосѣдямъ: «Ну, ну, берите!» Просовываютъ руки подъ руки гостей и хватаютъ куски. — Тѣхъ не бьетъ, кто же со стороны пытается схватить, того колотитъ по рукамъ. На особое корыто накрошилъ китоваго мяса, ѣстъ одинъ, другимъ не даетъ. Снова говоритъ гость: «Всѣ, всѣ ѣшьте!» Ударилъ тестя Айванъ: «Ты зачѣмъ распоряжаешься? Я эрмэчэнъ!» Гость схватилъ свой поясъ, лежавшій подлѣ, съ размаха хлестнулъ по нагому тѣлу. Опухло и покраснѣло. Вздулась полоса отъ удара. Жена Айвана, какъ держала пальцы во рту, такъ и застыла, вытаращивъ глаза. Въ первый разъ видѣла, чтобы его кто-либо ударилъ. Говоритъ Эле́нди женѣ: — «Вари ѣду. Пріятели еще не насытились!» Айванъ сидитъ, понуривъ голову, жена Айвана стоитъ, закусивъ пальцы, а жена гостя непрерывно варитъ ѣду. Въ чужомъ домѣ распоряжается, какъ въ своемъ. Говоритъ Айванъ-Эрмэчэнъ самъ съ собой — «Ужо, ужо! Немного погодимъ! Кто знаетъ, что можетъ выйти?» Потомъ говоритъ громко: «Это должно быть и есть чукотскій ви́тязь (эрмэчэнъ), Эле́нди стадо-отниматель!» — «Нѣтъ! — говоритъ Эле́нди. — Не я, а ты насильникъ (эрмэчэн)![35]. Ты наказываешь своихъ сосѣдей. Есть при тебѣ не смѣютъ. Куски изо рта вырываешь! Именно ты и есть отниматель! Я своихъ сосѣдей кормлю, самъ съѣмъ кусокъ, имъ отдамъ другой. Только ты и есть насильникъ!» Всѣ людишки наѣлись. Не переставая варить ѣду, крошитъ моржовый жиръ и китовое мясо. А въ жилищѣ Айвана запасовъ много. Вверху висятъ на ремняхъ всякія мяса. Тюленьи туши, полосы китовой кожи, моржовыя ребра, рыба. Пониже на одной сторонѣ шкуры лахтаковъ[36], на другой — свитки ремней, на третьей — связки чемодановъ[37]. Всѣ сидятъ молча. Айванъ размышляетъ. Спустя немного спрашиваетъ госта: «Что же ты? Развѣ безъ всякой цѣли сюда пріѣхалъ. Торгуй!» — «Двадцать лахтачныхъ шкуръ достань, двадцать свитковъ бѣлаго и чернаго ремня[38], двадцать тюленьихъ чемодановъ, всего, что есть у тебя по двадцати!» — «Что же привезли на обмѣнъ?» — «Ничего». — «Даромъ не дамъ!» — «Самъ возьму! Еще скажу: вдобавокъ и тебя увезу къ себѣ!» — «Прежде убьешь развѣ!» — «Что же? пожалуй и убью тебя! Развѣ кто-нибудь жалѣть станетъ!» Айванъ Эрмэчэнъ надѣваетъ обувь, только сопитъ отъ гнѣва. Быстро, проворно вышелъ Айванъ наружу и гость вмѣстѣ съ нимъ. Всѣ сосѣди выскочили сзади. Теперь только впервые эти людишки наѣлись до-сыта. Въ первый разъ схватилъ Айванъ Эле́нди[39]. Тотъ выскользнулъ у него изъ рукъ, какъ рыба. Весьма скользокъ, схватить его нельзя! Вокругъ стоятъ сосѣди съ женами и смотрятъ на бой. Наконецъ схватилъ морской оленнаго и швырнулъ его на отмашь. Тотъ пролетѣлъ по воздуху и падая, сталъ на ноги. «hычь!»[40] Погнался, бросился на него, пнулъ его ногой. Эле́нди подскочилъ кверху, увернулся отъ удара; Айванъ покатился, отлетѣлъ далеко, какъ мячъ, — «О, не могу я!» говоритъ. — «Теперь ты! Попробуй схватить меня!» Всталъ Айванъ на мѣстѣ. Чукотскій витязь схватилъ его. Хочетъ его сдвинуть съ мѣста, тотъ неподвиженъ, какъ дерево. Наконецъ схватилъ его за руку, дернулъ полной силой, пошатнулся Айванъ. Еще разъ дернулъ, обкружилъ его вокругъ себя, поволокъ за собой, сталъ волочить вокругъ да вокругъ, закружилъ совсѣмъ, тогда пнулъ ногой, тотъ покатился въ сторону. Еще катющагося догналъ и снова пнулъ. Отлетѣлъ еще дальше, какъ мячъ. Снова догналъ и придавилъ къ землѣ. Вьется, барахтается Айванъ, силится высвободиться, не можетъ. Сильно придавилъ его. Усталъ, утомился Айванъ, пересталъ биться. Говоритъ Эле́нди сидящимъ на землѣ между смотрящими: — «Вонъ, вонъ, это дерево подайте!» — «Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Не давайте! Къ чему? Что хочетъ дѣлать? Встань, встань! Пусти, пусти!» — «Ну, ну, подайте! Отчего ты одинъ привыкъ повелѣвать?» Развѣ не подадутъ сосѣди, если всѣ обижены Айваномъ? Смотрятъ всѣ, закусивъ губу, радуются, говорятъ: «вотъ такъ диво!» Подали ему толстую дубину. Ударилъ его дубиной по рукѣ, разъ, другой, не можетъ изломать кости, такъ крѣпка. Тогда всего избилъ дубиной по мягкимъ мѣстамъ. Гдѣ только было мясо, все истолокъ. Окончивъ битье, говоритъ: «Рай, рай![41] Гдѣ его платье? Принесите!» Принесли одежду, онъ его обернулъ одеждой. — «Самый плотный ремень изъ хранящихся въ жилищѣ принесите». Принесли новый моржовый ремень, толстый и плотный. — «Теперь подайте вонъ ту жердь!» Принесли толстую жердь. Привязалъ Айвана къ жерди ремнемъ, обвязалъ всего. Концы жерди обрубилъ. Пока онъ еще вяжетъ, старшая жена Айвана выскочила изъ шатра, кинулась на него съ крикомъ. Ударилъ ее дубиной по головѣ, убилъ передъ глазами мужа: «Почему ты тайно отъ мужа не кормила сосѣдей? Почему украдкой не давала людишкамъ ѣду?»[42] Окончивъ связываніе, говоритъ сосѣдямъ: — «Ну, у кого есть обида!..» Всѣ встали, стали подходить, каждый его пинаетъ ногой, ибо у всѣхъ гнѣвъ (даже у мыши есть гнѣвъ!). Тогда говоритъ Эле́нди. — «Га-га-га, помогайте снаряжаться. Вотъ, это жилище возьмите себѣ, все богатство — ваше! Но прежде заказанное принесите сюда!» Принесли по двадцати отъ ремней и отъ кожъ. Всѣ двадцать лахтаковъ взвалилъ на плечи, понесъ къ нартамъ, другіе люди донесли ремни. Пришли. Нарту съ рѣшетчатой грядкой нагрузили лахтаками. Сверху положили ремни. Потомъ положили въ полустоячемъ положеніи Айвана Эрмэчэна, привязаннаго къ дереву, увязали его ремнями. Кто только помогаетъ привязывать, такъ и хлещетъ его по лицу. Онъ молчитъ. Снарядились и отправились. Ночью прискакали на закраину льда, тутъ ночевали. Утромъ Эле́нди, разогнавъ оленей, перескочилъ черезъ открытое море. Поѣхали дальше. По дорогѣ кормятъ и поятъ его изъ собственныхъ рукъ. Онъ непрерывно вопитъ: «Жажду!» Иногда напоятъ водой изъ лужицы на льду, иногда и нѣтъ. Прискакали домой, вышли на берегъ, развязали Айвана. Ходитъ шатаясь, почти падаетъ. На утро говоритъ хозяинъ: «Ну теперь иди къ оленямъ!» Волей неволей пошелъ къ оленямъ. Бѣгаетъ стадо взадъ впередъ. Айванъ совершенно неподвиженъ, пребываетъ на одномъ и томъ же мѣстѣ. Въ комарное время пасется плохо стадо, сидитъ постоянно въ водѣ, совершенно изсохло[43]. При стадѣ мальчики, дѣти хозяина, ихъ непрерывно колотитъ. Говоритъ имъ. — «Принесите котелъ изъ дома, приносите котомки для лѣта, будемъ убивать на ѣду!» Пошли мальчики домой за котломъ и котомками[44]. Говорятъ: «Мы унесемъ котелъ, будемъ убивать на ѣду!» — «Хорошо, говоритъ отецъ — вотъ обрывокъ рэттема[45] Унесите и его!» Пришли къ стаду, сдѣлали изъ рэттэма шалашъ. Айванъ непрерывно спитъ въ шалашѣ, стадо не пасетъ, пастушковъ постоянно колотитъ. Пробудился, пришелъ къ оленямъ. — «Погонимъ стадо къ шалашу! Убьемъ оленей на ѣду-у-у!» Убили теленка и молодую важенку. — «Отнесите домашнимъ одну тушу! Тухлое мясо вѣрно имъ надоѣло-о-о!» Старшій унесъ телячью тушу. Отецъ сидитъ у входа въ шатеръ, мастеритъ что то. — «Ка ка! — говоритъ — вы убивали оленей?.. Ну ка, скорѣе разбейте тушу! Поѣдимъ свѣжаго!»

Во время ѣды отецъ не можетъ ѣсть. Мясо теленка слишкомъ сухое. — «Что за мясо? — говоритъ. — Олени значитъ не жирѣютъ!» — «Какъ же будутъ жирѣть? — отвѣчаетъ сынишка. — Айванъ Эрмэчэнъ очень злонравенъ. Зачѣмъ только привезли такого? За стадомъ не смотритъ, насъ постоянно бьетъ, всегда спитъ въ шалашѣ». Отецъ говоритъ «Завтра вмѣстѣ пойду къ оленямъ!» Отрѣзалъ кусокъ ремня отъ недавнихъ связей Айвана; вмѣсто ручки привязалъ кусокъ палки, толстый кнутъ спряталъ за пазуху. Ушли въ стадо вмѣстѣ съ сыномъ. Такъ и держитъ руки за пазухой. Пришли, заглянули въ шалашъ. По прежнему спитъ Айванъ, совершенно нагой. Говоритъ сыну — «Стой, стой! Потише!». Прокрался въ шалашъ безъ шума, схватилъ за руку, выволокъ на дворъ. Тотъ не бьется, не противится, повѣсилъ голову, словно мертвый. Сталъ его колотить нагого кнутомъ, онъ даже не крикнулъ ни разу. — «Зачѣмъ за оленями не смотришь ты? Зачѣмъ лѣнишься?» Пока колотилъ, пригнали стадо. Швырнулъ въ сторону, говоритъ сыну: «Пойдемъ въ стадо!» Ходятъ по стаду — «hук! Слишкомъ сухи олени! что за диво[46] этотъ Айванъ!» Айванъ всталъ, вошелъ въ шалашъ. Говоритъ Эле́нди дѣтямъ: «Если по прежнему будетъ Айванъ Эрмэчэнъ поступать, извѣстите меня!» Только скрылся хозяинъ, Айванъ вышелъ изъ шалаша, пошелъ къ стаду. Пуще прежняго колотить ребятъ, смотрѣть за стадомъ не хочетъ. Вновь говоритъ пастушкамъ: «Давно протухло мясо дома; нужно убить оленей, отнести домой на ѣду!» Снова убили важенку и теленка. Снова старшій мальчикъ понесъ домой телячью тушу. Снова во время ѣды говоритъ Эле́нди: «hук! Что за диво Айванъ! Ну какъ онъ теперь?» — «По прежнему! — говоритъ сынъ — прежняго еще хуже». — «Завтра опять пойду съ вами къ оленямъ!» Предъ уходомъ вытащилъ изъ мѣшка желѣзную веревку[47] съ толстой ручкой. Опять Айванъ спитъ въ шалашѣ, по прежнему совершенно нагой. Одинокого пастушка стадо совсѣмъ покидаетъ, убѣгая отъ комаровъ. Схватилъ за руку, выволокъ на дворъ, на дворѣ сталъ драть его желѣзной веревкой. Тотъ молчитъ, только плечами передергиваетъ, все тѣло опухло и вздулось. «Почему за стадомъ не смотришь. Хозяйскихъ сыновей колотишь? Почему величаешься, за оленями не ходишь?»… Отшвырнулъ его въ сторону, говоритъ сыну: «Пойдемъ къ оленямъ!» Какъ только покинули Айвана, онъ вошелъ въ шалашъ. Походивъ немного по стаду, Эле́нди говоритъ — «Пойду домой! по прежнему станетъ жить, извѣстите меня снова! Если же исправится, станетъ рачителенъ къ оленямъ, пусть при первомъ случаѣ онъ придетъ домой, (а не вы)!» Какъ только скрылся Эле́нди, вышелъ Айванъ изъ шалаша; идетъ болтая опущеннымъ рукавомъ кукашки[48], идетъ къ оленьему стаду. Дошелъ. Мальчики боятся, чтобы снова не побилъ, но что за диво! Айванъ потерялъ свой прежній голосъ. — «Пришелъ?» — «Да!»[49]. — «Вотъ! Говоритъ совсѣмъ инымъ кроткимъ голосомъ. — Мяса не стало: убьемъ оленя. Отверните табунъ[50] туда къ устью рѣчки! Я принесу котомки!» Потащилъ котомки на плечахъ. Табунъ быстро идетъ, а онъ пришелъ еще скорѣе. Убили. Говоритъ ребятамъ: «Ну вы спите!» Упали, умерли! Разбилъ тушу на части, сталъ варить ѣду, вынулъ готовое мясо, выложилъ на корыто, тогда разбудилъ дѣтей. — «Теперь ѣшьте!» Поѣвши, дѣти стали обуваться. «Нѣтъ, нѣтъ! — говоритъ — вы спите! Я опять пойду къ оленямъ!» Проснулись ребята, сидятъ въ шалашѣ, поютъ. Такъ и не даетъ имъ ходить въ стадо. Только поѣстъ, сейчасъ же убѣгаетъ самъ, такой сталъ рачительный. Табунъ съ каждымъ днемъ началъ жирѣть. Сдѣлался истинно усерденъ и искусенъ въ уходѣ за оленями.

Снова убили оленей. Телята покрыты слоемъ жира, округлились, какъ свѣча. Убили одну матку безъ теленка и одного пыжика[51]. Говорятъ: «Ты иди домой!» «Нѣтъ, лучше вы!» «Нѣтъ, нѣтъ, ты ступай домой!» Понесъ телячью тушу на плечахъ. Пришелъ домой. Эле́нди работаетъ у входа въ шатеръ! — «Кака! пришелъ?…» — «Ы!» — «Поскорѣе положи стельки въ сухую обувь. — кричитъ женѣ. — Пришелъ! пусть переобуется!» Развязали ношу. Телячья туша вся бѣлѣетъ жиромъ. У хозяина стало весело на душѣ, хорошо поѣли. По окончаніи ѣды уже переобувается, хочетъ уходитъ. — «Ты куда?» «Въ стадо!» «Нѣтъ, нѣтъ, ночуй! Пусть его! Васъ вѣдь трое!» — «Вышколилъ таки его!» — думаетъ про себя. Проснулись утромъ, уже его нѣтъ. Ушелъ въ стадо. Настало время принести домой котлы, началась голая убивка[52], Айванъ по прежнему запрещаетъ дѣтямъ, самъ ходитъ за оленями: ожирѣли, спины стали, какъ доски. Быки!.. Пока стадо на берегу моря, тайно дѣлаетъ челнокъ. Вернулись домой, а онъ плыветъ на челнокѣ. — «Что за диво? ты на челнокѣ[53]?!..» — «Ы!» Обрадовался хозяинъ. — «Вотъ, по крайней: мѣрѣ переправляться черезъ рѣки хорошо». Пригнали домой стадо. Тотъ говоритъ — «На морѣ видѣлъ островъ. Длинный, узкій. Какъ много дикихъ оленей!» — «Нука, нука! Завтра посмотримъ!» Надѣлъ Эле́нди одежду изъ выпороточьихъ[54] шкурокъ, закинулъ лукъ на плечи. Сѣли двое на челнокъ. Айванъ Эрмэчэнъ гребетъ, — отъѣзжаютъ по водѣ. Дѣйствительно — пристали къ острову. Пошли вмѣстѣ. Потомъ говоритъ Айванъ: — «Я пойду въ эту сторону: увижу, погоню тебѣ на встрѣчу!» — «Согласенъ!» Ушли въ разныя стороны. Вдругъ видитъ Эле́нди: бѣжитъ Айванъ въ челноку, бѣжитъ со всей быстротой. Видитъ Эле́нди, какъ достигаетъ челнока, зоветъ его; не слышитъ, не слушаетъ, гребетъ изо всѣхъ силъ. Выстрѣлить изъ лука далеко. Остался Эле́нди на островѣ. Вернулся Айванъ на матерую землю, вошелъ въ шатеръ. — «Гдѣ же товарищъ?» — «Незнаю! Я въ челнокѣ легъ спасть. Гдѣ же онъ? Онъ впередъ ушелъ! Гдѣ же онъ! Должно быть ушелъ въ стадо!»… Нѣтъ и въ стадѣ. Залегъ Айванъ въ пологу, ибо теперь дѣйствительно Эрмэчэнъ, всѣхъ сильнѣе. Даже испражняется въ пологу, не выходитъ наружу[55]. Снова раздался его прежній голосище. Тогда поняли жены. Думаютъ: вѣроятно убилъ. Съ зарею пришли пастухи. Уходящимъ обратно въ стадо говоритъ: «Завтра принесите мнѣ только что вылинявшаго теленочка! Отъ тухлаго мяса калъ худо пахнетъ. Стану питаться только язычками-и-и!». Боятся молодые пастухи. «Убьетъ» думаютъ. Принесли ему неполношерстнаго теленочка. Жены его не хотятъ принять, въ пологъ не входятъ, на морскомъ берегу плача неизмѣнно сидятъ. Дѣти въ стадѣ плачутъ объ отцѣ. Каждое утро приносятъ по теленочку. Каждое утро, принося теленочка, говорятъ между собой — «Ахъ, вѣдь изобьетъ! Чтоже сдѣлаемъ? Или быть можетъ и нѣтъ! Можетъ быть, хоты немножко выросли!»

Тамъ на островѣ совсѣмъ изсохъ Эле́нди съ голода, ослабѣлъ, собрался умирать. Взмолился старому Ворону[56]. Навѣстилъ его Воронъ. — Ого! — говоритъ — «Что съ тобой?» — «Сюда меня забросилъ Айванъ Эрмэчэнъ!..» — «Хороши же у тебя рабы! Зачѣмъ бралъ такого? Смотрите! онъ сохнетъ! Ну, ну, подожди немного меня! Я позову товарищей!» Собрались птицы со всѣхъ сторонъ, лебеди, гагары, чайки. Летятъ мимо острова долгой вереницей подъ предводительствомъ ворона. Подхватили Эле́нди на крылья, понесли черезъ море, положили на берегу вблизи жилища. — «Разлетайтесь теперь, говоритъ, чтобы мой народъ васъ не перебилъ, улетайте на чужія земли!» Не можетъ ходить, ползетъ на четверенькахъ къ шатру, легъ сзади украдкой, спрятался подъ полою. Внезапно увидѣла его вторая жена. Тайно заплакала вторая жена. Говоритъ: — «Не плачь! Лучше вари ѣду, приготовь закуску, да теплую воду приготовь! Я выпью». Привела первую жену, тайно извѣстила ее. Какъ и первая, она плачетъ. — «hук! Какъ же ты перешелъ?» — «Птицы перенесли меня!» — «По истинѣ много друзей у тебя!» Принесла вторая жена кусочекъ мяса и теплой воды. Съѣлъ кусочекъ величиной съ палецъ, выпилъ глотокъ. Желудокъ у него совершенно сморщился отъ голода. До вечера трижды закусывалъ и выпилъ три глотка воды, каждый разъ не больше ложки. Потомъ заснулъ. Съ утра много ѣлъ и каждый разъ пилъ теплую воду. Говоритъ женамъ. — «Теперь ободритесь! Я опять ожилъ, теперь ужъ васъ не покину!.. Дѣтей при стадѣ не извѣщайте! Пусть будутъ по прежнему!..» Какъ разъ пришли дѣти изъ стада. Айванъ опять заговорилъ грозно. Говоритъ имъ при уходѣ: «Принесите мнѣ теленочка-а-а!.. Худо пахнетъ калъ отъ тухлаго мяса-а-а!..» Эле́нди слушаетъ изъ за полы шатра, закусилъ руку отъ гнѣва, оставилъ на ней кровавый слѣдъ. Услышавъ голоса сыновей, прослезился въ тайникѣ.

Каждую ночь выходитъ и сталъ онъ поправляться силами. По берегу моря бѣгаетъ, старается прежнее пріобрѣсти. Вытащилъ корягу изъ песка, въ другую руку другую корягу, хочетъ бѣжать, но руки слабы, еще не оправился[57]. Постоянно ѣстъ, постоянно ѣстъ, наконецъ сталъ бѣгать по прежнему. Камни и коряги становятся легче и легче; потомъ какъ будто ихъ совсѣмъ не стало. Такъ стали легки. А Айванъ не выходитъ, лежитъ въ пологу, какъ бревно. Достигъ Эле́нди прежней силы, схватитъ большую сырую кокору, — какъ будто нѣтъ ея совсѣмъ, пріобрѣлъ вдвое болѣе прежняго. Говоритъ второй женѣ: — «hык! Ступай къ оленямъ». Скажи пастухамъ — «Если Айванъ снова станетъ кричать: „Принесите теленочка-а-а?“ прямо ему закричите: „Ты когда привыкъ ѣсть теляточекъ, питаться язычками?“» Застала дѣтей при стадѣ. Сидятъ понурившись, все еще плачутъ объ отцѣ. Говоритъ имъ: «Если Айванъ опять крикнетъ: „принесите теленочка!“, дайте отвѣть предъ самой дверью: „Ты гдѣ пріучился ѣсть теляточекъ, питаться язычками?“» — «Но вѣдь онъ насъ изобьетъ!..» — «Молчите! Вернулся!».. — «Вернулся!!.. Скажемъ, скажемъ!». Обрадовалась дѣти. Утромъ вернулись домой. Только услышалъ голосъ дѣтей, отецъ одѣлся въ самыя лучшія одежды, принесенныя женами. Стали уходить обратно къ оленямъ. — «Принесите мнѣ теленочка-а-а! Калъ худо пахнетъ отъ гнилаго мяса-а-а!» Отвѣчаютъ передъ самой дверью! — «Ты когда привыкъ откармливаться телятами? питаться только язычками?»… Отецъ присѣлъ на корточки за пологомъ, готовится. Зашумѣлъ Айванъ, выскочилъ совершенно нагой… Женщина кричитъ: «надѣнь хоть штаны!» Надѣлъ штаны, выскочилъ снова, схватилъ скобельное дерево[58]… Хозяинъ тоже выскочилъ, бросился на него, схватилъ его сзади. — «Мэй, Мэй, Мэй![59] Кто кто, кто?»… Поворачиваетъ голову, не можетъ увидѣть. Наконецъ увидѣлъ — «Ахъ, ахъ, ахъ! Мэй, мэй, мэй! Какъ пришелъ ты, кто привезъ тебя?»… — «Кто привезетъ? — я самъ!» отвѣчаетъ Эле́нди. Оттащилъ его отъ шатра, кричитъ женѣ: «Вай, вай! сними съ него штаны!»… Сняла штаны, раздѣла его. Очень гнѣвенъ Эле́нди. Кричитъ: «Вай, вай, полѣно принесите!» Тотъ даже не вырывается. Принесла женщина полѣно. Ножомъ откололъ кусокъ, дерево обрѣзываетъ, завастриваетъ конецъ. Покончивъ, поворотилъ Айвана навзничь, положилъ ладонь на землю, проткнулъ ножомъ, совсѣмъ пробилъ ладонь, пробивъ ладонь, вбилъ заостренный колышекъ. Потомъ другую руку. Тотъ даже и не бьется. Распялъ его руками по землѣ. Потомъ ноги тоже растянулъ и пробилъ кольями. Потомъ приткнулъ къ землѣ мясо боковъ; потомъ провертѣлъ кончикъ макушки и тоже приткнулъ къ землѣ. Губа до крови закушена отъ гнѣва. Покончивъ, ротъ у него распялилъ тоже колышкомъ. Говоритъ женамъ: «Вай, вай! Накладите ему въ ротъ! Онъ требуетъ молодыхъ телятъ, хочетъ питаться языками. Любитъ, чтобъ калъ хорошо пахнулъ… Пусть попробуетъ, хорошо ли пахнетъ!» Жены на……ему полонъ ротъ, также на…… весьма много. Утромъ пробудились. У него ротъ по прежнему наполненъ каломъ и мочей, но еще живъ. Еще разъ ночевали, по прежнему смотритъ. Нѣсколько дней такъ провели, ночевали, онъ все смотрѣлъ. Наконецъ издохъ, ибо было уже по заморози. Замерзъ. Такъ сдѣлалъ Эле́нди, ибо пришелъ ему великій гнѣвъ, а если бы Айванъ не сдѣлалъ такъ, то скоро отдалъ бы ему одну изъ женъ и жили бы равно, какъ братья.

Такъ жили. Дѣти выросли, пріобрѣли силу, стали мужчинами. Состарился Эле́нди. Но сыновья велики и сильны. Ихъ копья со связкой колецъ на тупомъ концѣ. На ходу звенятъ кольцами. Снова всѣ живутъ на берегу моря. Снова Айванъ Эрмэ́чэнъ, не прежній, иной, приблизившись къ нимъ, сталъ сосѣдомъ[60], — морской человѣкъ, питающійся морской ѣдой. Говорятъ сыновья отцу: «Айванъ, кажется, нашелъ мертваго кита, ибо пошелъ разрѣзывать его на части. Что, не дастъ ли онъ тебѣ[61]?» Пошелъ старикъ, предъ уходомъ говоритъ: «Не дастъ, должно быть! Не думаю, что дастъ! Прежде я не думалъ бы, что не дастъ, но теперь я состарился!.. Пусть невѣстка все же приготовитъ сумку, я ее унесу съ собой!» Пошелъ и сумку унесъ. На берегу моря нашелъ Айвана. Сидитъ вмѣстѣ съ женой на пескѣ. Китъ застрялъ на мели и остался далеко отъ берега среди мелкой воды. — «Ка-ка! Пришелъ ты?!» — «Ы!» — «Ну, ну, чего тебѣ?» — «Дѣти меня послали!» — «Ну давай, самъ накладу! Сюда, сюда! принесите сюда часть!» Принесли работавшіе, онъ отрѣзалъ кусокъ кожи съ жиромъ. — «Иди сюда! — говоритъ. — Наполнилъ твою сумку!» Подошелъ старикъ. — «Повернись задомъ, надѣну тебѣ!»… Сумку легкая, словно пустая. Вдругъ схватилъ его сзади за подгузье штановъ и напихалъ за поясъ жиру и кожи. — «Правда, вотъ тебѣ! теперь иди домой!» Ибо насмѣшливъ[62]. Жиръ потекъ по ногамъ и по животу. Не можетъ идти, едва доплелся домой. Штаны наполнены.

Сыновья говорятъ матери: «Ну ка, погляди ка! А что?» — «Еще нѣтъ!» Спустя немного опять. «Посмотри ка снова! Что же онъ такъ медлитъ?» Наконецъ говоритъ — «Вотъ, онъ идетъ, палку держитъ поперекъ согнутой спины!» — «О, о! должно быть ноша тяжела!» Вошелъ. Женщины схватились за сумку, говорятъ: «А что?» Ищутъ вездѣ, поворачиваютъ, ничего нѣтъ. Онъ стоитъ въ переднемъ шатрѣ, обернулся къ нимъ задомъ. «Гдѣ же?» «Да вотъ тутъ есть!» Сынъ поглядѣлъ изъ полога, высунувъ голову подъ полою входа[63]. Взяли сумку, трясутъ: ничего нѣтъ. — «Гдѣ же!» — «Да вотъ здѣсь!» — «Но гдѣ же наконецъ!» Вторая сноха бросила взглядъ на подгузье. — «О-о-о!» Сняла штаны со старика. Онъ весь перепачканъ жиромъ. — «Вотъ какъ! Вотъ какъ!» кричатъ сыновья. Тотчасъ же стали одѣваться. Старикъ говоритъ: — «сами мы теперь такъ пріучили Айвана! Или скажете, что я его пріучилъ! Но я когда то наказалъ такого. Теперь другой Айванъ насмѣхается только надъ вами!»…

Вышли сыновья, схватили копья, побѣжали отъ самой двери. На бѣгу подхватили арканы, перекинули свиткомъ черезъ плечо. Айванъ съ женою еще сидятъ на берегу. Миновавъ его, побѣжали по берегу, гдѣ суетятся работающіе; прыгнувъ съ берега, перебрели черезъ воду къ киту. — «Прочь, прочь! Уйдите отсюда!» Машутъ копьями во всѣ стороны, толкаютъ то тупымъ, то острымъ концомъ…

— «Перестаньте, перестаньте! Сперва убейте: заставьте уйти[64] потомъ отнимите кита!» кричитъ Айванъ съ берега — «Не буйствуйте съ людишками! Идите, идите сюда!» Они какъ будто глухи. — «Хорошо! — говоритъ, принесите нужное для борьбы!» Работники принесли изъ шатра моржовую шкуру и двѣ моржовыя голени. Разбилъ на острые осколки, въ разостланную шкуру набилъ осколки кости остріемъ вверхъ, воткнулъ полукругомъ; только мѣсто, гдѣ встать, свободно. Натеръ шкуру китовымъ жиромъ. Покончивъ всѣ приготовленія, всталъ на мѣсто… Братья, отталкивая копьями, остались одни у кита; иные попадали въ воду; бывшіе на челнокахъ чуть не утонули и поспѣшили вернуться на берегъ. Стоятъ на китѣ, рѣжутъ китовину. Отрѣзываютъ куски величиной съ моржа, перебрасываютъ прямо на берегъ. — «Идите, идите сюда!» Старшій братъ говоритъ: «Пойду-ка я!» — «Или я!» отвѣчаетъ младшій братъ. Старшій говоритъ: — «Нѣтъ ужъ, я!» Младшій возражаетъ. — «Нѣтъ ужъ, лучше я! Прошу тебя, послушайся! Пусть лучше я! Пусть ты будешь на этотъ разъ вмѣсто старика!»… — «Хорошо! — говоритъ старшій, — но можетъ и не удаться!..» — «Посмотримъ! — говорилъ младшій, — кто знаетъ?» — «Я говорю, быть можетъ, не будешь въ силахъ. Пусть, я посмотрю, ибо ты, какъ ребенокъ!..» А между тѣмъ, они словно близнецы, ибо родились въ одно и то же время. Разница нѣсколько дней. — «Все равно, настаиваетъ младшій, — пусть попробую! Ибо стыжусь отцовского погруженія подъ жиръ… Пусть я! Если ты схватишься съ нимъ, буду бояться вернуться домой…» «А что если скажетъ отецъ: „А этотъ какъ?..“ Пусть лучше я!..» — «Хорошо, хорошо! Я не спорю. Пусть ужъ ты!» Айванъ стоитъ на скользкой шкурѣ, словно вбитый въ землю. — «Эй, вы, пустословные![65]. Торопитесь! Покажите, какіе вы!» Прыгнулъ младшій братъ съ кита далеко на сухой берегъ, какъ будто полетѣлъ на крыльяхъ, попалъ ногами прямо на моржовую шкуру. Какъ будто прильнули къ ней (ноги). Айванъ говоритъ — «Кто? Ты? (начнешь…)» — «Нѣтъ, ты!» — «Пусть ты, если ты отниматель!» — «Ладно, согласенъ!» Всталъ Айванъ недвижно. Схватилъ ча́wчу[66] Айвана. Какъ ни напрягается, какъ ни усиливается, не можетъ, — недвиженъ, какъ пень. Неторопясь, ощупываетъ руками, откуда бы схватить, медленно примѣривается. Наконецъ наставилъ ладонь, какъ топоръ, ударилъ по шеѣ. Голова отскочила, какъ волчокъ, тѣло же стоитъ недвижно. Товарищи Айвана стоятъ вокругъ и смотрятъ. Все же убилъ, упало. Жена Айвана, — увидѣвъ, какъ покатилась голова, убѣжала, не глядя куда. Прыгнулъ обратно къ товарищу на китѣ. Окончивъ, понесли. Ну и ноша же. Принесли, бросили у входа на землю. Шатеръ затрясся отъ вѣтра. — «Кака! — говорилъ отецъ. — Принесли таки!» (ибо понялъ, что убили). Старшій братъ говоритъ — «Да, рукой ребенка…» Отецъ говоритъ: —«Э, э! Зачѣмъ же убили? Вы не привели вѣдь живьемъ! Очевидно, вы еще плохи!..» Старшій говоритъ — «Я вѣдь говорилъ: — пусть лучше я самъ!» Младшій говоритъ: — «Да, но я еще ребячески — неразуменъ!..»

На слѣдующій годъ богатыри проводили конецъ лѣта — на горныхъ пастбищахъ, далеко отъ моря. Отецъ говоритъ по первой заморози: — «Что за диво! Соскучились объ морской пищѣ. Ибо это наше старинное питаніе»[67]. — «Какъ же стадо? — говорятъ сыновья. — Но все равно! погонимъ его предъ собой!» — «Нѣтъ! отвѣчаетъ отецъ. — желая морского мяса, постерегу стадо одинъ, въ ожиданіи!..» Ушли сыновья на море. Какъ только ушли, ночью коряки угнали стадо. При старикѣ одна жена. Другая давно ушла. Старикъ и старуха въ сторону не убѣгаютъ, ходятъ среди стада. Наслѣдники тѣхъ самыхъ коряковъ, которыхъ когда-то ограбилъ Эле́нди, гонятъ его стадо обратно. Но старикъ и старуха ходятъ въ стадѣ. Быки все время хотятъ пребывать вмѣстѣ, не разбредаются въ стороны, тѣснятся вокругъ стариковъ. Пасутся-ли на моховищѣ, или лягутъ на отдыхъ, такъ плотно окружаютъ, что со стороны ничего не видно. Коряки не замѣчаютъ ихъ, поютъ, смѣются, гонятъ стадо. Отъ добычи имъ весело. 40 человѣкъ коряцкихъ воиновъ. Второй разъ ночуютъ безъ крова. Старикъ озябъ, чуть не замерзъ, ибо во время порозованія оленей[68]. Коряки разводятъ огонь, варятъ пищу. У старика ноги озноблены, отъ голода печень болитъ[69]. Старуха говоритъ — «О, мы не можемъ идти! Завтра упадемъ. Ноги у тебя отморожены. Голодъ, усталость, тоска… Умремъ завтра!..»[70]. — «Нѣтъ, нѣтъ, подбодрись! — говоритъ мужъ. Теперь дѣти вернулись домой, погонятъ за нами по слѣду!..»

Дѣйствительно вернулись домой. Только однажды ночевали на морѣ. Принесли огромныя ноши. Стада нѣтъ, родителей тоже. Младшій братъ говоритъ: — «Ну, погонимъ!» — «Темнѣетъ солнце заходить! — говоритъ старшій — Пусть завтра!» — «Да, вѣдь они зябнутъ!» — «Охъ, нѣтъ! Должно быть ихъ убили!» — «Ко!!..»

Все-таки ночевали. Младшій не спитъ, ходитъ по окрестностямъ. Еще до приближенія разсвѣта, говоритъ — «Ну, пойдемъ! Довольно. Разсвѣтаетъ!» — «Еще немножко!» — «Нѣтъ, нѣтъ! Довольно!» Пошли.

Старушка совсѣмъ не можетъ идти, на-силу плетется. Мужъ говоритъ — «Подбодрись, подбодрись! Не покинутъ насъ дѣти, погонятъ по слѣду!..»

Табунъ сталъ спускаться въ ложбину, тогда начали догонять. Взобравшись на скалу, посмотрѣли со скалы, увидѣли. Говоритъ младшій братъ: — «Скорѣй, скорѣй! Побѣжимъ къ проходу сквозь ложбину». Старушка оглянулась, увидѣла сыновей, идущихъ со скалы внизъ. Вздрогнула старуха, говоритъ старику: — «О, пришли наши дѣти!» Отъ радости сдѣлалась весьма быстрою.

Узкій проходъ ущелья, дорога весьма узка, но подъемъ впереди расширяется и уходитъ круто вверхъ. Братья обѣжали издали стадо и очутились впереди на самомъ верху и сверху загикали: «Го-о-о! Гокъ, гокъ, гокъ!» [71]. Стадо повернулась и побѣжало, а коряки уже вошли въ ущелье. Стадо ринулось, затоптало въ ущелья коряцкихъ воиновъ, смѣшало ихъ кровь съ пылью, втоптало лица въ землю. Только десять человѣкъ спаслась и бѣжали. Быки шли впереди стада. Когда скотъ побѣжалъ, они очутились сзади и медленно провели стариковъ вслѣдъ за стадомъ. Тогда подбѣжали сыновья, подхватили старика и старуху подъ мышку, какъ рукавицы, и погнали оленей обратно. Стадо идетъ домой, вытянулось въ долгую линію, какъ кочевой поѣздъ[72], идетъ, торопится на свою землю! 10 коряковъ прибѣжали домой, говорятъ: «Одѣвайтесь, вооружайтесь! погонимъ по слѣду!» Догнали. Когда догнали, братья выстрѣлили изъ лука, убили одного, подхватили за ноги тѣло и потрясли. — «Вотъ и вы такъ будете! Трусы вы, худые людишки!»

Опять догнали стадо, оно уже ушло далеко; подхватили по дорогѣ отца и мать и побѣжали въ слѣдъ. Ибо старикъ и старуха изсохли и стали легки. Пришли домой. Стадо уже на старомъ коповищѣ недвижно, отдыхаетъ. Говоритъ отецъ во время ѣды, а тюленій жиръ течетъ у него по подбородку: — «Сильно же зябли мы вчера. Значитъ, дѣйствительно у насъ есть дѣти».

Осенью укочевали на зимнія стойбища. На кочевкѣ братья раздѣлились. Младшій братъ отправился въ страну своихъ тетокъ, сестеръ отца, отданныхъ имъ въ замужество, пошелъ свататься, стеречь стадо за жену[73]. Остальные всѣ остались. У него по пути отъ дорожной спутницы родился ребенокъ. Быстро сталъ расти ребенокъ, Движутся они тихо годъ и другой, ребенокъ ростетъ. Половину отцовскаго стада гонитъ предъ собою. Отецъ водитъ ребенка за стадомъ, у шатра покидаетъ только женщину, не возвращается домой три и четыре дня. Говоритъ сыну: — «Ну, пожалуй пойдемъ! Отнесемъ домой котлы!» Ребенокъ, гдѣ только ни сядетъ, все играетъ въ стрѣльбу изъ лука. Даже спать никогда не захочетъ, все время стрѣляетъ изъ лука. Однажды отецъ шутя говоритъ: — «Ну-ка выстрѣли въ былинку:» Сдѣлалъ ему стрѣлку изъ обломки котельнаго желѣза, выстрѣлилъ (ребенокъ), разрѣзалъ былинку пополамъ! Отецъ закусилъ губу, говоритъ — «hыкъ! что за диво!» На завтра идутъ домой, несутъ котомки и котлы, стадо покинули въ полѣ. Ребенокъ посмотрѣлъ, говоритъ — «Вотъ тамъ что?» — «Гдѣ?» — «Та-а-амъ!» Далеко впереди поперекъ дороги движется коряцкій молодецъ, идетъ, словно летитъ на крыльяхъ. Вотъ такъ витязь! — «Охъ! — говорить отецъ, — ибо ребенокъ ты?» — «Ну такъ что же? Сердце крѣпко!» — «Если крѣпко, сдѣлаемъ такъ! Когда приблизится, посажу тебя подальше. Сразимся копьями! Если стану уставать, приближусь къ тебѣ. Если не стану, сиди на мѣстѣ! Не нужно тебя! Но на всякій случай, можетъ быть я устану: — Если приближусь къ тебѣ, выйдетъ такъ, попробуй, натяни лукъ! Когда я на тебя этакъ взгляну и подлѣ тебя поперекъ дороги перейду, попробуй выстрѣлить ему вдоль лба; только черкни, разрѣжь кожу?» Ребенокъ молчитъ, молча слушаетъ отца.

Ловокъ коряцкій витязь, дѣйствительно, сталъ уставать отецъ. Захотѣть къ ребенку, перешелъ дорогу, бросилъ взглядъ на ребенка. Мальчикъ выстрѣлилъ вдоль лба, прорѣзалъ кожу лба, лицо коряка залилось кровью. Сѣлъ на землѣ, говоритъ: «Ка́ко![74] Значитъ ты́ — стадо-отниматель, олене-возвратитель! Вотъ слабый ребенокъ въ помощникахъ. Мы такъ не бываемъ. Съ дѣтьми вмѣстѣ вы сильны!» Они сѣли вмѣстѣ. Раненый придерживаетъ лобъ ножомъ[75]. — «Ка́ко! — говоритъ отецъ, — снова насильника будущаго создалъ я, будущаго грабителя у всѣхъ людей создалъ, слѣдовательно, я хорошъ!»[76] — «Но вѣдь мы боролись! — говорить корякъ. — Вы ухо́дите. Торопитесь! Я васъ задерживаю. Ну же!..»[77].

Тотъ по его слову закололъ его копьемъ. — «Теперь перестанете драться, ибо только я одинъ былъ сильный человѣкъ!» — говоритъ предъ смертью корякъ. Ушли домой, пришли. Женщина сидитъ одна. На утро осмотрѣли стадо, совершили голую убивку. Опять откочевали, остановились близко. Окончивъ кочеваніе, стали ѣсть. Только-что поѣли, собачка стала взлаивать. Они раздѣты, разуты, одежда развѣшана; сидятъ нагіе. Свѣтло на дворѣ отъ мѣсяца, какъ днемъ. Схватилъ одежду, быстро одѣлся. Жена говоритъ: «Быстро посмотрю! ты сиди!» — «Нѣтъ, не нужно! — Я самъ!» — Она настаиваетъ. — «Нѣтъ, не нужно! Самъ!» Ребенокъ говоритъ: — «Или я!» — «Не нужно! Не нужно! Пусть я!» Пересталъ торопиться. Медленно выворачиваетъ обувь. Одѣлся, вышелъ. Съ дороги несется звонъ колокольчиковъ[78]. Кто-то ѣдетъ. Вошелъ въ пологъ, легъ. Говоритъ (жена). — «А что?» — «Да, правда, звонъ. Движется!..» — «Почему же легъ?» — «Еще далеко!» — Стадо пробѣжало, испуганное. Вышелъ. Одинъ ѣздокъ на оленяхъ уже пробѣгаетъ мимо шатра. Сильные олени, сильный коряцкій витязь.

Говоритъ (хозяинъ). — «А что?» — «Ы!» — «Ты одинъ?» — «Многіе движутся!» — «Что станемъ дѣлать?» — «Не знаю! Посмотримъ!»[79] — «Не будешь-ли ждать товарищей?» — «Пусть ихъ! Но только я безъ панцыря!»[80]. — «Ну, подожди лучше!» — «Нѣтъ, пусть и такъ!» — «Да, вѣдь ты съ голой кожей! Лучше ужъ подожди!» — «Зачѣмъ буду ждать? Плохіе то люди! Лучше не ожидая!.. Ну, поскорѣе!» — «Ну, что-жъ, согласенъ!» Досталъ лукъ изъ шатра, изъ потайнаго мѣста вынулъ. Жена смотритъ. Предъ дверью прямо виднѣется корякъ — отъ мѣсяца свѣтло, какъ днемъ. Густой лѣсъ. Побѣжалъ человѣкъ сквозь лѣсъ, добѣжалъ до края, нашелъ дуплистое дерево, сталь сзади. Дерево весьма толстое: тѣла его не видно изъ-за дерева. — «А что, — кричитъ ча́wчу. — Ты такъ будешь?» — «Ы!» — «Тебѣ такъ удобно?» — «Ы!» — Натянулъ ч́аwчу лукъ, выстрѣлилъ стрѣлою, пробилъ и дерево и коряка насквозь. Стали подъѣзжать задніе коряки. Жена говоритъ — «Вотъ шумятъ ѣдущіе!» — «Пусть ихъ!» — Даже не выходитъ изъ полога, возгордился духомъ, сталъ великоуменъ. Увидѣли подъѣхавшіе на оленяхъ пустыя санки и оленей, привязанныхъ у лиственницы. Одинъ пошелъ по слѣду, отыскалъ и дерево, и убитаго. — «Лучше уѣдемъ!» — «Отчего?» — «Пожалуй, худо будетъ!» — «А что?» — «Дерево въ щепы, человѣка насквозь!» — «Уѣдемъ, уѣдемъ!» — «Я говорилъ, что не нужно выходить! Посмотрятъ и сами уѣдутъ. Давай спать!..»

Пришелъ въ страну тетокъ, тамъ жилъ, много лѣтъ прошло. Состарился, а сынъ его выросъ и также сталъ э́рмэчэномъ. Говоритъ отцу: — «Нѣтъ лука!» Отецъ даетъ свой. — «Это ребячій лукъ! О, безъ лука!» Отцовскій лукъ дернулъ, переломилъ пополамъ. — «О, безъ лука!» Морской силачъ послалъ свой лукъ по оленнымъ жительствамъ. — «Хвастаютъ передъ нами ча́wчу силою. Пусть же натянутъ этотъ лукъ!» Послалъ также и рыпйо[81]: большую суму табаку[82]. Возятъ и лукъ, и суму отъ жительства къ жительству. Три человѣка несутъ, одинъ несетъ лукъ, другой несетъ тулъ, третій суму. Всѣ люди жаждутъ табаку, ибо это большое богатство, но тянутъ и не могутъ (натянуть). Слишкомъ великъ. Жаждутъ хоть одной жвачки[83], просятъ, — не даютъ; ибо только, когда натянутъ лукъ, тогда и вскроютъ суму съ табакомъ. Пять братьевъ, пять силачей, пять богатыхъ оленями народо-обидчиковъ, собрались вмѣстѣ, шестой шатеръ человѣка, не имѣющаго лукъ. Носители морского лука пришли, вошли въ передній бычаче огромный домъ къ старшему брату. Всѣ по-очереди хотятъ натягивать. Старшій упершись пятками, шевельнулъ тетиву. У безлукаго человѣка есть жена, отецъ его старъ. — «Какой силачъ!» говорятъ люди, (глядя на натягивающаго). Безлукаго человѣка нѣтъ дома. Старикъ со снохой стоятъ и смотрятъ. — «Вотъ онъ не смогъ!» говоритъ ему сноха — «Ну-ка ты! Или ты не сможешь?» — «Я старикъ! — говоритъ, — не нужно! Пусть молодые пробуютъ. Я зачѣмъ стану пытаться. Развѣ это орудіе прислали для меня? Я теперь состарился!..» Говоритъ женщина пяти братьямъ. — «Не можете?» — «Ы!» — «Вотъ бы моему мужу!» — «Не пустословь! — говоритъ эрмэчэнъ. — Развѣ онъ натянетъ? Негодяй!.. Не пустословь!!..» Женщина толкнула суму и покатила къ своему дому, ничего не отвѣчая. Всѣ молча смотрятъ. Безлукій былъ при оленяхъ. Было начало зимы, ибо осень миновала, пока лукъ странствовалъ между жителями и дошелъ сюда. Притащивъ домой суму, пошла снова, лукъ и сбрую принесла. Суму положила у стѣны, лукъ на крышу полога. Придя, вскрыла суму, дала свекру и свекрови по жвачкѣ, хотя лукъ еще не тянули. Носители лука молча смотрятъ. Спустя немного пришелъ пастухъ. Желѣзную стрѣлу достали, величиной стрѣла съ оленью палицу[84]. Лукъ же крѣпокъ и плотенъ. За крышу полога выдается подставка на рогахъ лука. Пастухъ вошелъ. — «А, говоритъ, — главные гости пріѣхали!» — «Ы». — Отецъ на дворѣ ходитъ взадъ и впередъ, во время хожденія вокругъ, говоритъ: — «Что за дитя! Диво!» Жена на встрѣчу мужу тоже достала жвачку. Ѣдятъ мясо, конецъ лука выглядываетъ надъ пологомъ. Ѣстъ, а самъ поглядываетъ на этотъ лукъ, радуется, почти смѣется. Утренняя заря. Поѣвши, не отдохнувши, говоритъ женѣ: — «Что же? Дай!» — Женщина отвѣчаетъ — «Что же, подамъ!» Отецъ ходитъ внѣ шатра взадъ, впередъ объ одномъ рукавѣ[85], говоритъ — «Диво, диво! Что за дитя?» Подала, взялъ. Смотритъ, разсматриваетъ, говоритъ: — «Какъ разъ по мнѣ!» Отецъ смотритъ издали, сквозь входъ. Говоритъ женѣ: — «Поди, позови сосѣдей!» Позвала, вернулась. — «Ну, что же они?» — «Торопятся! Придутъ!» Сынъ держитъ лукъ. Старикъ немного усмѣхается… Не отдаетъ, такъ и держитъ лукъ. — «Ну, что же? Будемъ торопиться!» Носители лука говорятъ: — «Ка́ко! Вотъ диво!» Отецъ говоритъ: — «Если торопишься, попробуй пока не взачетъ!» — «Но я хочу, чтобы они на меня посмотрѣли, ибо они называли меня безсильнымъ!» Старикъ говоритъ: — «Что же, и они успѣютъ посмотрѣть!» — «Ладно!» говоритъ. Сердце у него припрыгиваетъ. Взялъ, потянулъ тетиву двумя перстами, вытянулъ чуть не до конца. Взадъ и впередъ спинка (лука) гнется, словно сырое дерево. Отпустилъ. Тетива только брякнула: «Дэн!!..» Смотрящіе удивляются. Отецъ убѣжалъ на другой конецъ шатра, при уходѣ только и говоритъ: — «Что за дитя! Что за дитя!» Пришли сосѣди, старшій э́рмэчэнъ впереди. Безлукій сѣлъ поперекъ входа, держитъ лукъ въ рукахъ. — «Зачѣмъ же гостей передъ входомъ ты держишь?» — «Однако, по-видимому, вы не могли натянуть?» — «Какъ же мы сдѣлаемъ это? Зачѣмъ привезли такой лукъ?» — «Да!.. А я вотъ говорю: Это лукъ, такъ лукъ!» — «Ты потяни-ка! Какъ у тебя будетъ!..» — «Ну, что же!.. Попытаюсь!» Говоритъ женѣ: — «Достань желѣзную стрѣлу!» Она принесла стрѣлу, подобную оленьей палицѣ. Далеко-далеко впереди была мерзлая кочка, слишкомъ далеко впереди. Говоритъ безлукій носителю лука: — «Попробуемъ хоть въ ту кочку!» Другіе говорятъ — «Пожалуй! Только бы посмотрѣть, какъ далеко долетитъ стрѣла!» Луконосецъ говоритъ — «Твой умъ!» Всталъ на колѣно, выстрѣлилъ въ кочку. Вытянулъ тетиву во всю длину стрѣлы и перетянулъ еще дальше… Отецъ смотритъ, весь десны[86], по временамъ поглядываетъ и на зрителей. Кочка едва виднѣется, чуть возвышается надъ снѣгомъ — такъ далеко, однако, она очень велика вблизи. Наконецъ, витязь спустилъ стрѣлу. Дотянулъ тетиву до плеча, тогда спустилъ лукъ. Какъ только спустилъ, кочка тотчасъ же подскочила; ибо истинно быстро стрѣляющій лукъ привезенъ съ моря; далеко за кочкой (стрѣла) скользнула по снѣгу. Словно дымъ надъ слѣдомъ. Взбитый снѣгъ долго не садится. Держитъ лукъ, тетива звенитъ, какъ колоколъ, не хочетъ умолкнуть.

Спряталъ лукъ. Носители лука молча одѣлись, обулись, отправились домой, покинувъ все. Люди стали приходить, просить табаку. — «Не дамъ! — говоритъ старикъ. — Ни одного корешочка[87], не дамъ! Харэ́м!»[88] «Отчего же хоть корешковъ не даешь?» говоритъ сынъ отцу — «Пусть ихъ! Почему они не упражнялись, не пріобрѣтали крѣпости?» — «Если бы я, тогда, еще ребенкомъ, не прорѣзалъ коряцкаго лба, теперь какъ бы курили табакъ?..»

Замолчалъ старикъ. Сталъ раздавать корешки сосѣдямъ. — «Какъ нибудь проживемъ всѣ вмѣстѣ!» Но пять братьевъ, богатыхъ оленями, бѣжали въ ту же ночь, собравъ только упряжныхъ бѣгуновъ. Боятся новаго э́рмэчена. Собралъ ихъ стада, сталъ богатъ, укочевалъ со стадами.

Замедлили откочевать на лѣтнее стойбище. Поздней весной (на пути) воды пришли на встрѣчу этому Лучнику. Большая рѣка пробѣжала поперекъ дороги. Не слишкомъ широкая, но глубокая, быстрая, только-что вскрылась, еще несетъ ледъ. Погонщики оленей пришли къ берегу. — «Гук! говоритъ старикъ, — на узкой землѣ предъ текучей водой недвижны станемъ. Ибо брода нѣтъ, рѣка глубока, быстра; только на самомъ верховьи съ трудомъ перебредаютъ». — «Ко! говорить сынъ. — Отдохнемъ здѣсь. Простоимъ до завтра. Солнце подымется, тогда перекочуемъ!» — «О, нѣтъ! — говорить старикъ. — Куда перекочуемъ?» — «За рѣку!» — «Это какъ ты сдѣлаешь?» — «Ко! Завтра увидимъ!» На другомъ берегу широкая, низкая коса, ибо море близко. Пробудился, солнце еще не поднялось. Собралъ стадо близко къ шатру. Ну, разбирайте шатеръ. Отецъ ходитъ по берегу, говорить — «Что за диво!» Во время разборки шатра переобувается въ иную обувь, подвязываетъ короткіе торбаса́[89]. Отецъ говоритъ: — «Куда ты?» — «Попытаюсь!» — «О, нѣтъ!» — «Пусть попытаюсь!» — «Но вѣдь ты утонешь!» — «Развѣ мое тѣло не въ состояніи двигаться! Почему же жидкая вода убьетъ меня?» Досталъ копье изъ саней. Древко толстое, широкое, длинное; весьма крѣпко древко этого копья! Вытащилъ копье. Отецъ смотритъ. Взмахнулъ копьемъ разъ и другой, древко болтается взадъ и впередъ, какъ сырой ка́мусъ. Хотѣлъ испытать, гибко-ли, не высохло-ли, не можетъ-ли сломаться. Но оно совсѣмъ гибко. Взялъ копье за конецъ, поднялъ вверхъ. Бѣжитъ къ водѣ, держа обѣими руками. Очутившись на берегу, прыгнулъ на средину рѣки. Отецъ молча смотритъ. Громко плачетъ мать. Разбивательницы шатровъ думаютъ: «Должно быть утонетъ въ водѣ!» Сильно ткнулъ копьемъ въ дно рѣки, въ крѣпкую землю. Повисъ на вершинѣ ра́товья[90], скорчившись клубомъ. Пришелъ рѣчной ледъ, льдины задѣваютъ объ древко. Приходящія сверху тѣснятся у копейнаго дерева, но оно такъ крѣпко, что не могутъ сломать его. Еще стоитъ оно. Такъ что весь ледъ разошелся по берегамъ. Спереди копья сталъ собираться забо́й. Стѣснилась ледяная запруда. По льду можно ходить, какъ по твердой землѣ. Пригналъ стадо, спрыгнувъ на берегъ, выбралъ упряжныхъ оленей, загналъ ихъ въ изгородь[91]. Отправился за рѣку долгимъ поѣздомъ, перешелъ на другой берегъ и перегналъ оленей. Слабыхъ телятъ гонитъ вмѣстѣ съ му́улиномъ[92], стадо бредетъ поодаль. Самъ остался сзади всѣхъ, выдернулъ копье и перескочилъ на берегъ, льды разошлись, рѣка пробѣжала по прежнему. Когда кончился переходъ, отецъ говоритъ: — «Како! ловокъ ты! Я въ молодости не былъ такъ ловокъ».

На будущій годъ двинулся въ кочевой путь на ранней зарѣ. Старикъ со старухой пошли въ стадо. Витязь лежитъ вдоль изголовья[93], разбираетъ свой лукъ, тетиву снялъ и спряталъ въ мѣшокъ. Вышла жена изъ шатра и поспѣшно вбѣжала назадъ; говоритъ — «Собирайся! Опять пріѣхали!» Много коряцкихъ молодцовъ. Воины привязываютъ оленей. Домъ окруженъ со всѣхъ сторонъ. Одинъ изъ пріѣхавшихъ натянулъ лукъ, поставилъ поперекъ двери. — «Убью тебя!» говоритъ. — «Ну что же, убей!» Во время этихъ словъ выстрѣлилъ. Какъ только звякнула тетива, подскочилъ высоко вверхъ, у передней стѣны шатра опустился на ноги, побѣжалъ, подхватилъ стрѣлу, ударилъ стрѣлой по головѣ и убилъ, побѣжалъ къ другимъ, которые возились у саней, сталъ разбивать имъ головы. Всѣхъ перебилъ, только немногіе увидѣли издали и бѣжали. Собралъ упряжныхъ оленей, вошелъ въ шатеръ, говоритъ женѣ: —«Разбирай шатеръ! На коряцкихъ оленяхъ поѣдемъ къ своему стаду!» Пріѣхали къ стаду. Отецъ говорятъ — «Опять что-то (случилось)!» — «Пожалуй!» — «Не будь такъ беззаботенъ! Берегись, убьютъ тебя!» — «О, нѣтъ! Если нападутъ въ расплохъ, могу даже голыми руками. Весьма великоумнымъ я сдѣлался». Отецъ качаетъ головой. — «Пусть по твоему!» Увидѣлъ однажды у сосѣдей борющихся ребятишекъ. Играетъ съ ними, борется съ мальчишками, катается въ снѣгу съ ребятами… Пусть! Бродитъ въ снѣгу по поясъ… Пускай! Сталъ каждый день возиться съ дѣтьми. Куда пріѣдетъ, дѣти набѣгутъ гурьбой, свалять его въ снѣгъ и задавятъ! Пусть, пусть! Только снѣгъ отряхаетъ съ лица и изъ-за рукавовъ.

Много сосѣдей собрались къ Лучнику. Стали удлиняться дни. Пробудившись, отправился на зарѣ къ уединенной скалѣ, особо стоящей среди ровной земли. Большая круглая сопка высится надъ равниной. Съ нея спускается дорога къ сосѣднему стойбищу. Выше дороги густой темный лѣсъ, влѣво спускается русло горной рѣчки. Видитъ Лучникъ. Съ сопки спускается длинный рядъ ѣдущихъ на оленяхъ. Коряцкіе воины перебили сосѣдей и ѣдутъ къ этимъ стойбищамъ. Думаетъ умомъ: — «Отецъ правду говорилъ — не нужно быть беззаботнымъ. Теперь пожалуй убьютъ меня. Жилище далеко, враги близко, а у меня только посохъ[94] въ рукѣ!..» — «Что же, думаетъ, пусть спрячусь!..» Но развѣ я женщина? Зачѣмъ мнѣ прятаться? Если вернусь, какъ взгляну на отца? Да и безъ пользы. Если спрячусь, перебьютъ товарищей, а меня потомъ все же отыщутъ по слѣду. Побѣжалъ стрѣлою къ густому лѣсу, обогнулъ рѣчку, побѣжалъ прямо къ дорогѣ. Достигъ ихъ дороги, пересѣкавшей рѣку. Тепло на землѣ; весна![95] Пнулъ ногой дорогу, стала безснѣжной во всю длину. Покончивъ, побѣжалъ по надъ рѣкой. Прибѣжалъ въ укромное мѣсто, снялъ одежду, спряталъ въ тайникъ. Нагишомъ побѣжалъ навстрѣчу ѣдущимъ, ибо шумъ приближается. Легъ на безснѣжное мѣсто дороги, вытянулся во всю длину. Они выходятъ изъ лѣсу, передний увидѣлъ нѣчто лежащее: — «Что тамъ такое блеститъ, краснѣетъ?» — «Гдѣ!» — «Вонъ тамъ!» — «Ну-ка, пойдемъ посмотримъ!» На безснѣжномъ мѣстѣ привязали оленей къ санямъ[96], иныхъ опутали деревомъ. Всѣ говорятъ: — «Вмѣстѣ, вмѣстѣ пойдемъ!» Цѣлой грудой пошли къ нему, покинувъ оленей. Подошли. — «Мэй, это что? Силачъ издохъ!.. Эрмэчэнъ умеръ!.. Именно онъ и есть! Тотъ самый, кого мы такъ часто собирались навѣстить!»

Стали кругомъ на склонѣ скалы, дивуются. Вотъ вездѣ у него мясо. Мускулы самые желѣзные, толстые. Касается земли только икрами, задницей и плечами, ибо весьма толстомясъ. Ходятъ по краю скалистаго выступа. — «Умеръ таки онъ! Эрмэчэнъ умеръ!» Даже на членѣ у него мускулъ, толстое мясо. — «Ну, поѣдемъ! Мы и такъ позабавились. Поѣдемъ мы, замедлились здѣсь… Навѣстимъ скорѣе старика, его отчи́шку! Убьемъ всѣхъ! Увидимъ кровь маленькихъ дѣтей!» Они уходятъ къ санямъ. По узкой дорогѣ идутъ рядомъ толпой. Еще не дошли до саней. Онъ тайкомъ поглядѣлъ на нихъ. Передній приблизился къ санямъ. Онъ поднялся на четвереньки и съ ревомъ побѣжалъ за ними вслѣдъ. Быстро бѣгаетъ на четырехъ костяхъ тымйо́lкаl[97]. Испугавшись покойника[98], всѣ они убѣжали въ лѣсъ. Даже олени стали рваться. Гдѣ были ремни слабы, сорвались и убѣжали. Кричатъ повсюду люди, отъ страха плачутъ, убѣгаютъ домой пѣшкомъ. Санки изломаны, олени разбѣгаются въ разныя стороны. Проползъ на четверенькахъ до рѣчки, одѣлся, поймалъ пару оленей, поѣхалъ впередъ, заѣхалъ поперекъ дороги бѣгущимъ и сталъ ихъ избивать. Всѣхъ перебилъ поодиночкѣ. Окончивъ избіеніе, всѣхъ оленей собралъ, а было 60 коряцкихъ воиновъ. Собралъ оленей, какъ цѣлое стадо. Вытянулись санки очень длиннымъ поѣздомъ, ибо ихъ было такъ много, что дорога ихъ отъ передней до задней нарты протянулась черезъ всю рѣку и черезъ косу на рѣкѣ и ушла на гору и перевалила черезъ вершину… Пришелъ домой. Отецъ говоритъ: — «Что за диво? Опять?» — «Ы!» — «Како! Неужели даже ножа не было? Голыми руками убилъ?» — «Ы!» — «Теперь можетъ быть коряки перестанутъ нападать!» И дѣйствительно, перестали.

Сообщено В. Г. Богоразомъ.