Сказка о добром короле

Во времена стародавние в стороне чужедальней, не то в Океании, не то в Мавритании жил-был король. Добрый король. Очень, очень добрый король. Бывают же и злые короли, не так ли?

А этот был добрый. Любил своих подданных и никогда их не казнил, даже не наказывал.

За всю свою долгую-долгую жизнь король, поверите ли, не только что человека, даже клопика не раздавил. А посему королевское ложе кишмя кишело насекомыми, и король страдал бессонницей. Он ловил при свете ночника клопов и блох, но не давил их, а бережно перекладывал в постель королевы. Не со зла, нет, он очень любил королеву, просто сон у нее был отменный, так что и целая армия насекомых не могла потревожить ее.

Во сне королева так громко храпела, что колонны хрустально-железобетонного королевского дворца-бункера ходили ходуном.

Бедный король! Стоило ему, переселив всех блох и клопов, на миг задремать, как его тотчас будил храп королевы.

Утром королева просыпалась свежая и румяная после крепкого сна, а король опять-таки не мог отдыхать — его ждали государственные дела. Это был несчастный король. Несчастный и добрый. Это был очень-очень добрый король.

Сказать по правде, ему смертельно наскучило быть королем. С превеликой радостью отказался бы он от трона. Но сделать это было никак невозможно. Потому что тогда королем стал бы первый министр. А этот — не только бы всех блох, клопов и воробьев в королевстве истребил, но и коллег своих — министров, а в первую очередь, самого короля. Король же, хоть и жаждал сна, но не вечного. Отнюдь.

Король не отказывался от трона, ибо отлично все понимал. Это был не только добрый и несчастный, но и очень мудрый король. Очень, очень мудрый,

Это был добрейший, несчастный и мудрейший король. К тому же это был и очень одинокий король. Все подданные в его королевстве были парными. При дворе было восемь поваров, восемь кучеров, восемь стражников, восемь министров и восемь поэтов. Повара ненавидели друг друга, ибо никак не могли сойтись во мнениях о конечной цели мироздания. Кучера дрались на кулачках, ибо никак не могли договориться, в чем смысл бытия.

Один поэт писал анонимку на другого, доказывая, что рифмы собрата грозят устоям королевства. Стражники и министры доносили друг на друга. Но никто из них не был одинок. Каждый был среди коллег — напарником. Один король был одинок, как перст. У королей, как известно, не бывает ни коллег, ни желаний!

Кучер желал стать поваром, повар — стражником, стражник — поэтом, поэт министром, а министр — королем. В конце концов королем мечтал стать каждый. Кроме самого короля, потому как он уже был им.

Все сплетничали и жаловались королю друг на друга. А король никому не мог пожаловаться. И посплетничать ему было не с кем. Разве что с королевой. Но королева покинула его. Она сбежала с первым министром.

И первый министр долго ждал своего часа, но однажды понял, что король никогда не умрет и не уступит ему власти. А ему страсть как хотелось стать королем, а пуще того, мужем королевы. Королева была так юна, нежна и тонкостанна, что, проглотив вишенку, казалась беременной.

У королевы была заветная мечта, и, пообещав исполнить ее, первый министр склонил ее сбежать с ним не то в Бенгалию, не то на остров Шпицберген. Там они основали свое королевство, и первый министр, то бишь новоявленный король, исполнил, что обещал: он записал храп спящей королевы и объявил его государственным гимном.

Каждую ночь радиостанции нового королевства передавали гимн-храп, и новый король с наслаждением слушал его. Он любил свою королеву, а коли любишь, так и храп — не храп, а дивная музыка.

Старый король, уязвленный изменой жены и коварством министра, запретил своим подданным слушать чужое радио. Но подданные тайно слушали храп бывшей королевы. Одни из любопытства, — прежде-то им никогда не доводилось слышать его, другие из злорадства, так, мол, и надо ему, нашему старому королю, что оставили его с носом. Остальные же слушали с искренним сожалением и недоумением, как же, мол, мудрый король наш упустил королеву с храпом-гимном.

Втайне от всех слушал радио и сам король.

В заветный час он удалялся с маленьким транзисторным приемником в королевский нужник, запирался там и вожделенно слушал храп, который так мешал ему когда-то спать, и по которому он так теперь тосковал.

Слушал и вспоминал, как в молодости познакомился на танцплощадке с прелестной королевой, как они ехали вместе в трамвае, как пахли ее волосы, когда он впервые поцеловал ее в темном подъезде своего хрустального королевского дворца. Слезы текли по щекам короля. Это был очень сентиментальный король.

Храп-гимн смолкал, и наступала ночь. Одинокая ночь одинокого короля в одинокой постели, в которой уже никогда не будет королевы. Даже клопы и блохи куда-то поисчезали.

Наступила зима, и совсем невесело стало королю. Зимние ночи были нескончаемы, и король лежал без сна, уставившись в высокий, как небо, потолок своей опочивальни. Лежал и думал, о том, как бы ему заснуть и увидеть во сне королеву. Как бы сделать так, чтобы она пришла в его сон, в его постель, в его дворец, в его страну… Никто бы просто не прознал про то, и никаких тебе сложностей, нот, деклараций, соглашений.

Но тут короля ожгла мысль, что ведь королева-то может присниться кому-то другому. Он представил себе это и совершенно расстроился. А что, если она снится кому-то из его подданных? Может статься, что его новому министру… Король в бешенстве вскочил со своего ложа. Он был добрый и мягкосердечный король, но такой измены не желал прощать ни королеве, ни первому министру, ни последнему кучеру. И король принял решение. Это был ко всему еще и очень решительный король.

По королевскому указу, все подданные, от министра и до цирюльника, отныне обязаны были письменно докладывать о своих сновидениях. Теперь король только и занимался тем, что читал длинно изложенные сновидения, как правило, путаные и бессмысленные. Королю это вскоре смертельно наскучило, и он решил ограничить поток, ввести его в строго отмеренное русло. Донесения о сновидениях не отменялись, они no-прежнему должны были быть подробными и точными. Но сами сновидения сокращались до одного в неделю. Видеть сны разрешалось только по воскресеньям. Но для особо важных лиц, министров и стражников, как водится в цивилизованных королевствах, предусматривалась надбавка — полсновидения по четвергам.

Никто ни разу не нарушил закона. Все видели сны, сколько им было положено, и писали о них, как то предписывалось королевским указом. И король радовался послушанию своих верноподданных.

Но тут возникла такая задача. Сны-то, хоть и основательно урезанные, оставались путаными, а порой и вовсе чудовищными. Королевству от них, прямо скажем, никакой корысти. И тогда король решил создать департамент снов, который направлял бы, определял и визировал сновидения. И никаких чтобы кошмаров, чудищ и запутанных символов! За ясные, чистые и здоровые сны!

Ознакомившись с недельной сводкой, король с удовлетворением убедился, что всем снился один и тот же сон. Но сон, хоть и один и тот же, у каждого был окрашен в ярко индивидуальные тона. Один видел короля на вершине высокой горы, другой — в цветущем саду, третий — на белом коне и т. д. и т. п.

Королю понравилось. Он любил разнообразие в однообразии и однообразие в разнообразии.

Но сам король никаких снов не видел, ибо никак не мог заснуть.

Счастливы ли мои подданные? — спрашивал король у бывшего второго министра, который после коварного бегства бывшего первого стал первым. — В мире ли живут они?

— О да, в мире и счастии, — отвечал бывший второй, а ныне первый министр. — С утра до ночи обнимаются и целуются.

— Это ложь! — сказал вдруг бывший третий министр, а ныне — второй.

Все застыли в ужасе.

— Вас дезинформируют, — бесстрашно заявил второй министр — Ваши подданные с утра до вечера спорят друг с другом.

— Спорят? — удивился король. — О чем же они спорят?

— О том, — ответил второй министр, — кто из них самый счастливый… Каждый ваш подданный готов поклясться, что самый счастливый человек — это он.

— А-а! — облегченно вздохнул король. — Это хорошо. Это полезный спор, пусть спорят.

Король пожелал отметить наградой второго министра за честность и правдивость и, не придумав ничего лучше, решил сделать его первым, а первого вторым.

Но пока король прикидывал да примеривался, вмешался третий министр.

— Ваши подданные не только спорят, ваше величество, — учтиво сказал он. Я осмелюсь уточнить сообщения моих коллег. Они даже избивают друг друга.

— Как? — сказал король, — избивают? Фи, как это грубо! За что же?

— Не далее как вчера я видел сам, как двое юношей едва не убили друг друга, — вкрадчиво продолжал третий министр. — Дракой они разрешили спор о том, кто из них больше любит ваше величество.

Король застенчиво улыбнулся.

Третий министр стал первым, первый третьим. А второй так и остался вторым.

Ночью король вспоминал слова лучшего министра и улыбался в темноте. Как сильно любят его подданные, если готовы даже убить друг друга из верноподданнических чувств. Теплая волна признательности захлестнула короля. Что бы еще придумать, чтобы осчастливить своих верноподданных, думал всю ночь напролет король. И к утру пришло гениальное решение. Подданные, рассуждал король, стали счастливы после того, как он запретил им видеть сны. Следовательно, чтобы сделать их еще счастливее, надобно ввести еще какие-либо запреты.

На следующий день король созвал своих министров.

— Жду ваших предложений, — заключил король свое краткое сообщение. — Я дал вам общую мысль, детали должны разработать вы.

Один из министров предложил вывести из алфавита букву «С». Он сильно шепелявил.

Другой министр предложил ввести единый цвет — коричневый. Он был дальтоник.

Третий министр предложил остричь всех женщин. Его жена была лысой.

А четвертый министр предложил вдруг запретить вопросительный знак.

Все предложения были приняты. И король особо подчеркнул, что все это делается для счастья подданных. Что и предписывалось в указе о запретах.

«Выполняется ли наш указ? Счастливы ли мои подданные?» — хотел спросить король министра. Но, вспомнив, что вопросительный знак отменен, сказал все это с утвердительной интонацией.

Но тут опять возникла незадача.

Король, как известно, должен прежде всего сам выполнять свои указы. И потому он выкрасил свои волосы, брови, бороду и глаза в коричневый цвет. Указ о букве «С», ну, той самой запретной… Так вот, указ тот соблюдался королем неукоснительно. Слов с этой буквы он не произносил. Хотя это было не так просто, ибо слов с этой буквой в их языке было великое множество. Но самым сложным оказался вопросительный знак. У короля было два камердинера, и он обычно справлялся у них, который час. Теперь, понятное дело, он не мог спрашивать. С одним все обстояло просто. Человек он был смышленный. «Сейчас девять часов». На что камердинер отвечал: «Прошу прощения, ваше величество, сейчас половина второго». И никаких хлопот. А другой ужасно был глуп, к тому же трус и льстец. Какое бы время король ни назвал, он отвечал: так точно, ваше величество. И когда он дежурил, король нипочем не мог узнать, который час…

Король снова стал думать.

Он лежал бессонными ночами и думал о том, как несправедливо устроен мир. Его запреты осчастливили страну, а что ему с того? Одни хлопоты.

Запомнить все, что запрещено — это ли не проблема для короля?!

А для министров?!

Однажды первый министр поставил перед королем туго набитый саквояж с разоблачающей документацией. Тут было все — и магнитофонная лента с голосом министра, который ночью, в разговоре с женой, дважды произнес слово с запрещенной буквой, и фотографии длинноволосой дочери другого министра, и ветка с зелеными, вместо коричневых, листьями с дерева, растущего во дворе второго министра, и, наконец, записанный особым устройством ночной бред и бормоток второго министра, из чего явствовало, что он видит сны, причем, — о ужас! — в среду.

Министры сами нарушали законы своей страны.

У короля дрожали губы. Это был очень впечатлительный король.

— Что же делать? С нарушителями? — спросил король, не заметив от волнения, что нарушает собственный указ о запрете вопросительного знака.

Первый министр, отметив про себя оплошность короля, спокойно отозвался:

— Ну для начала посадить!

— Куда? — еще раз нарушил закон король.

— В тюрьму, — тихо и нежно ответил министр.

— Но у нас нет тюрем! — воскликнул в волнении король.

— Построить бы надо, — еще тише и нежнее сказал министр. Король призадумался, а потом сказал:

— Так тому и быть. Но поручите это лучшим архитекторам. Чтобы было современно, уютно и удобно.

— Мы объявим конкурс на лучший проект, — пообещал министр;

— В архитектуре здания должна ощущаться монументальность, торжественность, вечность — повелел король. — Такие здания должны строиться на века. Для нынешнего и будущих поколений.

Первый министр молча поклонился.

И очень скоро было сооружено такое фешенебельное коричневое роскошное высотное здание тюрьмы, что многие подданные стали с умыслом нарушать законы, только бы переселиться туда. Дело в том, что в королевстве жилищные условия были неважными.

Вскоре тюрьма оказалась перенаселенной, и никакие нарушения, ни действительные, ни фиктивные, не могли помочь попасть туда. Редким везунам удавалось устроиться недельки на две где-нибудь на девяносто девятом этаже — и то за большую взятку.

Тысячный арестант — очаровательная невестка первого министра, схваченная из-за своих длинных, к тому же золотистых волос, была объявлена мисс Тюрьмой, и король самолично защелкнул на ее запястье позолоченный браслет-наручник.

К слову сказать, первый министр и сам отхватил себе в этом здании семь камер с видом не то на Красное, не то на Желтое море…

Королю очень нравилось тюремное здание, он бы и сам не прочь был переселиться туда из своего хрустально-железобетонного бункера, и если он не делал этого, то лишь из опасения, что это могут превратно истолковать в соседних королевствах.

А короля мучила бессонница. И ох как скучно жилось ему на этом свете. Все, что можно было отменить, запретить, искоренить, было отменено, запрещено, искоренено. Все думано-передумано, сделано-переделано. Все прочитано, все забыто.

Ночью во дворце ему было не только одиноко, но и безумно холодно. Король топил большую печь книгами из своей библиотеки. В четные дни — книгами современных авторов, в нечетные — книгами классиков. Королевская библиотека на глазах вылетала в печную трубу. И подданные, заботясь о добром здравии короля, приносили во дворец книги из своих библиотек.

Когда все книги в королевстве сожгли, начали топить печь дровами.

По ночам король обыкновенно думал. Однажды ночью он обнаружил, что думает сразу о двух вещах и что обе мысли рифмуются. Он удивился и пририфмовал к двум первым еще и третью мысль. Это так его увлекло, что он решил выражать отныне свои мысли в стихах. И король написал длинное-предлинное стихотворение. Когда он закончил его, то понял, что мысли — это совсем не главное, а главное рифмы. И еще король понял, что главное в его жизни — поэзия, а королевство, трон, корона — сущая ерунда! Король написал еще пятьдесят пять стихотворений и окончательно понял, что прежде всего он — поэт, а потом король. Он решил объявить об этом подданным. Но под утро спохватился, что всем, а тем более первому министру, знать это не обязательно, более того, не надо, и более того, попросту опасно. «Мои поэтические обязанности не должны мешать королевским, а королевские поэтическим», — твердо решил король. Это был трезвый король. Очень, очень трезвый.

Поэту, как и королю, нужна публика. Королю не хотелось читать стихи своим придворным поэтам. Он не забыл еще, как однажды чихнул, и все поэты хором сказали, что это к добру, а наутро сбежала королева.

— Приведите ко мне поэта, — велел король первому министру.

— Из какой камеры? — спросил министр. Теперь, когда он сам поселился в тюрьме, он мог сколько угодно нарушать законы.

— Приведите ко мне настоящего поэта, — распорядился король.

— В королевстве есть один настоящий поэт, — сказал первый министр, — он обитает не то в лесу, не то в пустыне.

— Разыщите его, — повелел король.

Поэта разыскали и привели. Это был красивый, статный и гордый молодой человек.

Король прочитал ему свои стихи.

— Ну как? — спросил он, нарушив от волнения закон.

— Что как? — спросил поэт, который слыхом не слыхал об этом законе. Первый министр тотчас хотел его арестовать, но король жестом остановил его.

— Стихи как?

— Какие стихи?

— Те, что я прочел.

— А разве это были стихи? — в третий раз нарушил закон поэт.

— Да, — ответил король.

— Но это были не стихи.

— Почему?

— Потому, что стихи — нечто совсем другое.

— Значит, мои стихи вам не понравились, — задумчиво сказал король.

— Какие стихи? — спросил поэт. Король грустно повернулся к министру:

— Этот человек четырежды нарушил закон, — сказал король. — Он без конца задает вопросы. — И тихо добавил: — Распорядитесь.

— Вы арестованы, — объявил министр поэту.

— А поэт, ничего не знавший о новых законах в королевстве, подумал, что его арестовали за неодобрение королевских стихов.

— Свободных мест в тюрьме нет, ваше величество, — доложил первый министр. — Дозвольте разместить его в хлеву.

— Не отвлекайте меня по мелочам, — с досадой сказал король. — Этот человек нарушил закон, и должен быть наказан. А где, как и сколько он будет сидеть, не имеет никакого значения.

А король ночью снова начал писать стихи. Целый год король писал по ночам стихи. Ровно через год он вызвал к себе первого министра и повелел:

— Приведите ко мне поэта.

К королю привели сгорбленного старика, в котором трудно было узнать прошлогоднего гордого юношу.

— Вы очень изменились, — ласково сказал король. — Наверное, много работаете. От нашей работы немудрено постареть. Я тоже писал весь этот год. Я хочу почитать вам, послушайте.

Король читал свои стихи. Поэт сидел молча. Король закончил и вопросительно посмотрел на него.

— Прикажите отправить меня в хлев, — взмолился поэт.

— Но почему, почему вам не нравятся мои стихи? — дрожащим от обиды голосом спросил король. Он готов был заплакать.

— Не расстраивайтесь, — сказал поэт. — Не каждый может стать королем. Не каждый может стать и поэтом.

— Нет, может! — властно сказал король. Это был очень упрямый король. — Я докажу вам, что любой и каждый может писать стихи. Все будут писать стихи… Все, все, все.

На следующий день был издан указ: всем, без исключения, подданным вменялось в обязанность писать стихи. Более того, все должны были разговаривать только стихами и более никак.

Все было зарифмовано — государственные законы, ресторанное меню, расписание движения поездов. Если рифма не совпадала, менялись закон или график движения. Правда, возникали некоторые казусы. В одном доме случился пожар, и пока хозяин вызывал по телефону пожарных, искал рифму к своему адресу, дом сгорел.

Но это были частности. В общем же и целом подданные успешно справлялись с новым указом короля.

И тогда король освободил поэта из хлева и так его напутствовал:

— Вы свободны, — сказал король, — Ступайте к людям. Будьте поближе к жизни. Вы убедитесь в роковом своем заблуждении. Все люди могут говорить стихами, должны говорить стихами и будут говорить стихами.

Поэт вышел на улицу. Ему захотелось напиться, и он попросил воды. Но он просил в прозе, и ему не дали. Ему хотелось поесть и найти себе ночлег. Но он упорно продолжал говорить в прозе. И не из упрямства, нет. Поэт умел писать стихи, но говорить стихами не умел. И ему вовсе не отвечали, или отвечали в стихах. Поэт за день наслышался столько рифм, не выдержал и к вечеру бросился с высокой скалы.

Об этом доложили королю.

— Поэт кинулся со скалы. Умер! — сказал первый министр.

— Поэт не может умереть, — ответил грозно король. Он умел быть и грозным, когда требовалось.

— Вы правы, ваше величество, — пробормотал министр. — Поэт не может умереть.

— А если не может, — продолжал король, — то значит, он не мертв, а жив.

— Вы правы, ваше величество, он не мертв, а жив.

— А если он жив, то следует воздать ему по заслугам, как положено в королевстве, где все поэты. Надо поставить ему большой памятник, дать ордер на большую квартиру-гробницу и выделить персональную машину-катафалк. Всем объявить, что он жив. И вообще, — задумчиво и грустно продолжал король, — кто выдумал смерть? Как можно умирать в столь счастливом королевстве. Это неблагодарно! Я запрещаю моим подданным умирать, — сказал король с металлом в голосе.

В душе же сильно обрадовался: он нашел нечто такое, что еще мог запретить!

Спустя некоторое время король вызвал к себе первого министра.

— Теперь, когда я запретил, наконец, саму смерть, — сказал король, — мои подданные, конечно, безмерно счастливы?

— О да, ваше величество, — ответил первый министр, — прежние короли, ваш дед и прадед, тоже любили запрещать, но вы перехлестнули всех.

— Мой отец, — задумчиво произнес король, запретил бога… В детстве мама что-то рассказывала мне о нем, но я смутно помню, что… А мой дед запретил зеркало. Я родился спустя много лет, после этого запрета.

— Зеркало! — повторил первый министр. — Я даже слова такого не слыхивал.

— Зеркало! Припоминаю, — сказал король, — мне рассказывала бабушка, что зеркало — это нечто такое, что убеждало моего деда, будто он урод. Поэтому он запретил зеркало и изгнал его за пределы нашего королевства.

— Запреты осчастливили нас, — признал первый министр. — Но, ваше величество, я осмелюсь просить вас еще об одном запрете. Сделайте великое одолжение, исполните мою личную просьбу.

— Проси! — повелел король. — Ты хороший министр, и я запрещу ради тебя все, что бы ты ни пожелал. Если осталось что-либо запрещать.

— Осталось, ваше величество, осталось! — горестно воскликнул

министр.

— Запретим! — пообещал король. — Говори.

— Любовь, — с болью сказал министр.

— Любовь, — повторил король, и сердце его сжалось. Он вспомнил сбежавшую королеву.

— Да, любовь. Пока она есть, люди будут страдать, ревновать и мучиться от одиночества.

Министр был тонким сердцеведом, он подбирал такие слова, которые буравили сердце королю.

— Мой мальчик, — сочувственно сказал король.

Он впервые так обращался к своему министру. — Ты так молод и красив. Ты познал счастливую любовь, но откуда тебе ведомы ревность, страдание, одиночество?

— О, я страдаю уже три часа подряд! — признался министр.

— Три часа подряд! Но почему? У тебя красивая жена. Она любит и верна тебе. Не так ли?

— И я так считал, ваше величество. Но сегодня в полдень жена отправилась за город, чтобы посмотреть развалины дворца вашего деда, того, кто запретил зеркало. Среди руин она нашла осколок разбитого стеклышка, как я разумею теперь, заколдованного, и вернулась домой совершенно неузнаваемой.

— Неузнаваемой?

— Именно так, ваше величество. У жены была сестра, умершая несколько лет тому назад. До указа о запрещении смерти, — поспешно добавил министр. — Они были близнецами.

— Так, — заинтересованно сказал король.

— Жена моя, вернувшись с этим стеклышком, все смотрелась и него и повторяла: «Милая моя сестричка, я вижу тебя! Спасибо, что ты явилась ко мне в этом стеклышке». Я решил было, что она рехнулась. Но потом, когда она на минутку выпустила из рук стеклышко, я схватил его и посмотрел. И что же я увидел!

— Не было там никакой сестры, и не с сестрой она, как оказалось, ворковала. В проклятом стеклышке я увидел молодого, красивого человека, моего счастливого соперника. Я взбесился — и он тотчас разгневался. Я нахмурился — и он в ответ. И тут я понял, что он так же ненавидит меня, как я его. Так вот кто являлся ей из колдовского стеклышка. Я умираю от ревности. Ваше величество! Вы дали мне все — власть, богатство, вашу милость. Умоляю вас, запретите любовь. Я разлюблю ее и снова буду счастлив.

— Дорогой мой, — растроганно сказал король, — я повелю это сегодня же. Но я хочу посмотреть на твоего счастливого соперника. Может быть, я знаю его? Если он из моих подданных, ему несдобровать. Дай мне стеклышко, я погляжу, кто он.

— Вот он, — сказал министр, вынул из кармана осколок зеркальца и протянул королю.

Король взял зеркальце и долго-долго смотрел в него. И вдруг расхохотался.

— Дурак ты, — сказал он, — хоть и первый министр. Расстраиваться из-за такого дряхлого урода!

Король был мудрым физиономистом, он обладал умением определить суть человека по чертам его лица. Он смотрел в зеркальце и говорил:

— Это же свиное рыло. Он туп и зол на весь мир. Прикидывается добрячком, а на деле всех ненавидит. Всех сделал несчастными, и оттого сам несчастен. Это конченный человек. Он скоро умрет. Стоит ли из-за него расстраиваться?

Король был прав. Стоит ли расстраиваться?