Сказки Бернамского леса

1. Проклятье Блодвейт

Как вы представляете себе подземелья? Вам видятся темные, затхлые шахты со свисающей паутиной или причудливые гроты с влажными сталактитами? А может быть вы давным-давно в детстве, осмелившись, заглянули под собственную кровать и обнаружили там настоящую пещеру дракона, доверху наполненную сокровищами? Или вам не повезло заблудиться в лесу и попасть в чертоги самого Хозяина Холмов? О да! Скажу я, у сидов есть на что посмотреть, а главное, что послушать.

Взгляните, прямо сейчас молодой черноволосый правитель и его прекрасная супруга сидят на резных тронах и о чем-то разговаривают со сгорбленной старухой. Спакона Тэрлег – единственная неизменно старая сида. Ей открыто будущее, но она предпочитает о нем молчать, а вот старые сказки очень любит. Тем более за прожитые годы у нее их накопилось ой как много!

— Всеведающая, — Хозяин Холмов подпер подбородок кулаком и хитро взглянул на старуху. На безымянном пальце его блеснул алым светом рубин. — Мы с Айлин хотели поделиться с тобой радостной вестью. У нас будет ребенок. Прошу стать ему наставницей и хранительницей.

— Сеорикс, ты мечтаешь о наследнике? — Тэрлег подслеповато сощурилась, отчего ее и без того морщинистое лицо стало походить на старое яблоко.

— Нет, всеведающая. – Сид погладил супругу по запястью. — Айлин мне рассказала, что на ее роду лежит проклятье. Ойсин Кумал, предок со стороны матери, не в добрый час попал в Холмы. Там принцесса туатов обрекла его род не иметь собственного имени и полниться лишь девочками. Так что мы ждем дочь, а Лесному Царю придется возродиться в иной семье.

— Этот рогатый интриган, может подождать пару-сотню лет, справитесь и без него. — Сида недовольно передернула плечом. — А вот я вам, помнится, задолжала третий свадебный подарок. Прикажи принести, чем смочить горло. Так и быть, расскажу про Ойсина Кумала и принцессу туатов.

Трещат в очаге сухие ветки и не менее сух и скрипуч голос всеведающей. Даже тягучий эль, больше похожий на жидкое золото, чем на людской напиток, не способен смягчить его. Но утихла лира, смолкли разговоры внутри холма. Туаты от мала до велика стали подтягиваться в главный зал. Ведь среди немногих, кто знал эту историю, лишь спакона Тэрлег имела право рассказывать ее.

I

Это произошло в те далекие времена, когда Туат де Дананн только приплыли на Альбу. Король Нуад открыл проход в Холмы своей кровью и поклялся умирать на жертвенном камне раз в большой круг, дабы смертью своей давать жизнь магии леса. Вместе с остальными приплыла и дочь короля, прекрасная как весенний рассвет Блодвейт. Обладала туата силой любовной магии. Под ее взором из земли поднимались ростки. Птицы раскрашивали лес трелями, а животные создавали пары, дабы к концу светлой части года обзавестись потомством. Блодвейт и сама была не прочь закружиться в водовороте любовных утех. Пылкой и искусной любовницей считалась туата, ибо каждый, кого касалась она, изнывал от желания и хотел познавать лишь ее тело, целовать лишь ее губы, слышать лишь ее стоны, и не видел иных женщин. Многих человеческих юношей свела Блодвейт с ума, обменяв их длинную спокойную жизнь на одну страстную ночь. Но сердце красавицы оставалось холодно, как утренний туман, и переменчиво, словно весенний ветер.

Однажды на Альбу прибыл Ойсин Кумал, прославленный фений Ирина. Воин, не знавший страха, и поэт, чьи стихи рождало сердце. Он был скромен при дворе своего вождя и беспощаден к врагам. Знал все песни и баллады Ирина. Умел не только рубить мечом, но и жалить словом. И вот, Ойсин вознамерился, попасть в Холмы. Он прослышал, что если сидам понравится исполнение скальда, то они щедро наградят счастливчика. Да и среди его братии такой поход считался славнейшим из подвигов. Размыслив так, Ойсин покинул родную страну и в скором времени оказался на Альбе. Путь до Бернамского леса лежал через множество селений, и в каком доме ни останавливался бы он, всяк хозяин считал за правило не только сытно накормить гостя, но и предостеречь его.

— Опасное дело ты замыслил добрый человек, — сетовала сердобольная хозяйка маленькой хижины на краю торфяных болот, ставя перед гостем миску капустной похлебки. – Страшное это место Бернамский лес. Мало смельчаков, кто ступил в его чащу, но еще меньше счастливчиков, вернувшихся невредимыми. Дивный народ чужд людям, помыслы их темны, а деяния ужасны. И я не знаю, что страшнее: гнев туатов или их благосклонность. Оставь свой замысел. На твой век и так хватит подвигов.

Нечего было сказать Ойсину в ответ, а потому он лишь молчал да в раздумьи перебирал струны лютни. Вскоре дверь хижины протяжно заскрипела, и вошел улыбающийся юноша в венке из цветов и трав. Фений поднял глаза, и пальцы его замерли над струнами. Легкий холодок коснулся шеи, лизнул спину и свернулся змеей у сердца. Не понравилась Ойсину эта улыбка, пустым показался взгляд, жутким бормотание, что слетало с бледных губ:

— Из девяти цветов родилась моя Блодвейт. Боярышник дал ей красоту, бобы здоровье, дуб бессмертие, а примула вечную молодость. Ракитник наделил силой… да не простой, страшной ведьмовской силой. Ядом наполнил сердце куколь. Крапива научила жечь словами. Каштан…о, каштан вложил умение дарить блаженство и получать его в ответ. Я разгадал загадку, моя Блодвейт?.. Что? Нет? – Юноша сорвал с головы венок и кинул его на пол. — Нет. Нет! Не может быть… Таволга, я забыл таволгу! Что она дала тебе? Зачем ты назвала ее?! Что в ней такого? Что в тебе такого?! – Он принялся топтать ни в чем не повинные цветы, потом с воем заметался по маленькой хижине, наконец, рухнул на соломенную лежанку в углу и тихо заскулил.

— Вот, — хозяйка бросила хмурый взгляд на Ойсина и вытерла грубые руки о синий передник. Фению стало неуютно, словно увидел он нечто запретное для глаз своих, – Заморочила сыну голову проклятая сида. И не ему одному. Сколько таких в округе! Мечтали о любви, а получили... сам видишь. Кто покрепче, тот живет с вечной тоской в сердце, а мой Вилли… не выдержал. Слишком ядовитыми оказались поцелуи Блодвейт.

— И что ж, никак нельзя это исправить? – Ойсин отложил лютню в сторону.

— Можно. Если туата лишится своей силы, любовные путы спадут, – со вздохом произнесла старуха. – Да только не бывать этому никогда. Поэтому и думать забудь. Возвращайся домой, не губи себя.

— Э-нет. — Ойсин резко поднялся с засаленной лавки. – Теперь мне только туда и дорога! Не боюсь я чар Блодвейт, ибо знаю: устою. Сердце мое полно любовью, и в нем нет места для другой. Моя возлюбленная Дерина ждет и верит в меня, и эта вера придает мне силы.

— Зря ты меня не слушаешь, но отговаривать больше не стану, а вот совет дам: не дотрагивайся до прекрасной Блодвейт. Любое прикосновение и ты будешь пленен ее красотой. А так быть может удача и нагонит тебя. Ступай.

II

Лес не спешил открывать Ойсину свои тайны. Долго плутал фений в изумрудном мареве ветвей, да так ничего необычного не увидел. Наконец забрел он в самую чащу. Тропа, что раньше едва виднелась, нынче и вовсе исчезла, а воздух сделался густым, вязким. Остановился Ойсин, огляделся и видит: резвится на круглой поляне серебристый ручей. И такая красота кругом, что нет желания идти дальше. Подумал скальд так и эдак да решил расположиться тут на ночлег. Присел под ясень, достал лютню и стал играть. Зазвенели струны, пряным медом разлилась мелодия, янтарными бликами осела на сочной листве. Лес замер в изумлении. Замолчали исполинские дубы, смолкла трава, перестал журчать ручей. И только дивная музыка звучала кругом.

Вдруг укуталась вода белым туманом, поднялась в женском облике: прозрачном, тающем, зыбком. Обрела плотность, села на камень да принялась слушать. Страшно стало Ойсину, но превратил он свой страх в мелодию: нестройную, тревожную, дрожащую. Сида лесного ручья склонила голову набок и создала из потока лютню, один в один, что у фения. Пробежалась по струнам пальцами, послушала, как звучит музыка, переплетается с человеческой.

Интересно стало Ойсину, ушла оторопь, проснулся азарт. Заиграл он с новой силой: весело, задорно. Подхватила водная дева его ритм, ускорилась. Мелькают тонкие пальцы, едва струн касаются. Не отстает Ойсин, напротив, еще быстрее играет. Уже и рук не чувствует, а сдаваться не хочет. Наконец не выдержала водная дева, сбилась с ритма, заворчала, забурлила, а после расхохоталась, распалась да исчезла, одарив брызгами.

Улыбнулся фений, отер рукавом мокрое лицо. Смотрит, а на том камне, где гостья сидела, блестит что-то. Подошел ближе и видит, лежит застежка золотая в форме трилистника, витыми узорами переливается. Понравилась вещица Ойсину, заслуженной наградой показалась ему. Взял фений подарок да приколол к рубахе.

Только закончил, слышит за спиной ветвь скрипнула. Оглянулся - смотрит птица на дереве сидит большая, белая, а через нее луч закатный пробивается. Не по себе стало Ойсину. Не знает, как быть, то ли ручей перешагнуть и обезопасить себя от нечисти, то ли, наоборот, подойти ближе да на чудо Бернамского леса полюбоваться. Наконец решился, сделал шаг навстречу. Призрачная птица хлопнула крыльями, взлетела на дальнюю ветку, склонила голову на бок и уперлась белесым глазом в скальда. Он хотел было отойти, но с ужасом осознал, что не может ступить ни вперед, ни назад. Однако, прежде чем он успел что-либо предпринять, птица издала трель. Темную, глубокую, наполненную печалью. Трель эта обернулась призрачной стрелой и пронзила сердце скальда. Слезы покатились из его глаз. Ойсин смял на груди рубаху и осел на камень.

Птица замолчала и уставилась на скальда, словно проверяя жив ли тот. А потом вновь запела. Ойсин хотел закрыть руками уши, но обнаружил, что в одной до сих пор держит лютню. Зажал лады, дернул струны, отзеркаливая птичью мелодию. Глаза застилали слезы, грудь давило, но Ойсин играл, вторя птице.

Уже солнце спряталось в корнях деревьев, а они все состязались, стараясь одолеть друг друга. Наконец, дивное создание ударилась о землю, и разлетелось по траве сотней огней. Наваждение спало, фений рвано выдохнул и отнял от струн стертые в кровь пальцы. Посмотрел на россыпь светлячков, протянул руку поднять один. Маленький яркий шарик вспыхнул и стал втягивать липкую кровь, наливаясь алым. Ойсин почувствовал, что слабеет. Сжал кулак и провалился в спасительный мрак.

III

Очнулся фений от женского смеха. Поднял окаменевшие веки, и тут же зажмурился, боясь спугнуть видение. В ручье плескались девицы, краше которых он не видел. Незнакомки метали в него взгляды-стрелы да хохотали звонкими колокольчиками.

— Хорошенький какой!

— А волосы у него, что кунья шерсть!

— Ой, что там волосы, ты на руки погляди. Какие тонкие пальцы. Хотела бы я в его лютню превратиться. Вы видели, как он прижимал ее, как гладил натянутые струны?

— Видели, видели. Но я б лучше его флейтой стала, вы взгляните на эти губы.

— Да мы б послушали, как он играет на тебе.

— Цыц дурехи, не видите, проснулся скальд!

Последний голос был особенно прекрасен. Как морозный воздух, что одновременно свеж и колюч. Ойсин повернул голову и открыл глаза. Сердцу в груди стало тесно. На влажном камне сидела нагая сереброволосая сида. Маленькая ножка ее скользила по глади воды, поднимая жемчужные брызги. Фений замер не в силах оторвать взгляда от крошечной стопы. Захотелось подползти на брюхе, словно верный пес, и облизать каждый розовый пальчик.

— Где ж твое хваленое красноречие, герой? – изогнула изящную бровь красавица.

Вдруг застежка на вороте скальда накалилась и обожгла шею. Морок спал. Дышать стало легче. Ойсин тряхнул головой. Сида не изменилась, но желание лежать у ее ног пропало. Он поднялся и только сейчас заметил, что все еще сжимает кулак. Раскрыл его и увидел кольцо с алым рубином. Усмехнулся и надел сверкающий ободок на палец.

— Хорошо ж вы, лесные хозяева, гостей встречаете! — произнес он, разминая затекшие плечи, — Нет, чтобы к себе пригласить, накормить, беседой развлечь, вы злой морок насылаете!

Сида удивилась. Улыбка, что играла на лице ее, вмиг сделалась острой, стальной, холодной. Подружки замолчали.

— А не побоишься нашим гостем быть? – наконец спросила она.

— Именно страх перед неизведанным толкает меня вперед.

— Ну что ж не споткнись герой на пути к своей цели.

Сида встала и подошла к Ойсину. Протянула руку желая дотронуться до щеки скальда, но передумала и сжала тонкие пальцы в кулак.

— Так даже интересней… Следуй за мной. И, да, можешь называть меня Блодвейт, человек.

Ойсин подхватил лютню и пошел. Тропа вильнула, воздух дрогнул, являя черный провал Холма. Красавица сделала следующий шаг и пропала. Скальд, не раздумывая, шагнул за ней…

Холм Аргатлам легко принял человека в свое нутро, но выпускать не торопился. Сиды желали, чтобы Ойсин играл для них день и ночь, ел их хлеб и пил их вино, танцевал с прекрасными девами и ни о чем не тревожился. Хозяину Холмов понравился храбрый фений, а вот дочь короля туатов, прекрасная Блодвейт, сидела темнее тучи.

— Что тебя тревожит, свет мой? – поинтересовался Нуад.

— Этот скальд, — Блодвейт капризно поджала губы, – он танцует с Ападев третий танец подряд, а на меня даже не смотрит!

— Туата лесного ручья хороша собой, но ты всегда можешь взять то, что хочешь. Дотронься до человека, и он будет твоим до конца своих дней.

Блодвейт на это лишь возмущенно фыркнула.

— Я не хочу так! Мне надоели безвольные игрушки. Желаю, чтоб меня полюбили по собственной воле!

Нуад перевел взгляд с дочери на Ойсина. Задумчиво почесал основание ветвистого рога.

— А ты уверенна, что готова принять свободу чужой воли, даже если она тебе не понравится? Взгляни хорошенько: его сердце не свободно, но Ападев тут не причем.

— Ты думаешь, я не смогу влюбить в себя человека не используя магию? Да пусть хоть сотня дев ждет его там наверху, я лучше любой из них!

— Люди не так просты, как ты думаешь, Блодвейт. Боюсь, играя с этим фением, ты сама попадешь в силки любви. Оставь его в покое. Пусть пляшет с Ападев, играет на лютне, насыщается магией холмов и возвращается на родину. Мне нравятся вдохновленные скальды, и я не хочу ему зла.

— Ну, уж нет! – Блодвейт топнула ногой. — Он будет моим, во что бы то ни стало, но я не коснусь его!

Она вышла на середину зала и принялась танцевать с легкостью весеннего ветра, что колышет лепестки первоцвета. Сиды расступились, давая своей госпоже место, а затем слились в бурлящем водовороте хоровода.

— Что же ты стоишь, герой? — крикнула она Ойсину. — Сыграй мне, сыграй, так как не играл ранее, ведь этот танец я дарю тебе!

Фений отпустил руку Ападев и взялся за лютню. Никогда раньше он не играл так бойко и страстно, так неистово и задорно, так самозабвенно и вдохновенно как в этот вечер. Но когда музыка стихла, он поклонился Блодвейт и ушел вглубь холма с сидой лесного ручья.

Блодвейт никогда не отвергали. Сида не знала значения слова «нет». Впервые в жизни ее вниманием пренебрегли, и ответ последовал незамедлительно. Не смея напрямую навредить человеку, она разразилась весенней бурей. Гудел Бернамский лес. Скрипели вековые дубы. Хлесткий дождь бил по цветам и травам. Обвалились склоны лесного ручья, помутнела прозрачная вода.

На следующий день Ападев не пришла, осталась расчищать свои угодья. Ойсин задумчиво перебирал звонкие струны.

— Отчего не весел, герой? Неужто надоели тебе красоты холмов?

— Да вот была у меня дудочка и потерялась. — Ойсин сделал вид, что не заметил, как длинный рукав шелкового платья скользнул по его бедру.

— А хочешь, я тебе свою подарю? На ней песни играть можешь такие, которых люди не слышали ранее. Ападев же забудь, туата не способна полюбить человека. Сегодня целует одного, а завтра другого. — Сида грациозно опустилась рядом.

— По себе судишь, ясноокая? — усмехнулся фений. — Не нужны мне твои дары. Думаешь, я не знаю какая ты, дочь короля Нуада?

— И что же ты обо мне знаешь, человек? – предупреждающе понизила голос Блодвейт, но Ойсин не стал смягчать слова.

— Ты своей прихотью сводишь людей с ума. Играешь ими, ломаешь и выбрасываешь. Твое сердце не способно любить. Я вообще сомневаюсь, что оно у тебя есть. Ты калека, Блодвейт. Как воин не способен вырастить, потерянную в бою руку, так ты не можешь научиться любить. Мне жаль тебя.

Ойсин поднялся и ушел, прекрасно зная, что ранил красавицу Блодвейт, и рана ее кровоточит слезами.

IV

Весна в те годы вышла холодной, дождливой. Не танцевала более Блодвейт под Холмом, не пела дивные песни. Все чаще видели ее у окраин леса. Стояла сида в тени молодой зелени, смотрела на сизые человеческие деревушки, на детвору, резвящуюся неподалеку, на девиц, стирающих белье в ледяной воде. Странной, далекой, непонятной казалась ей эта жизнь. Люди, лишенные вечности походили на муравьев, что копошатся в своих бессмысленных хлопотах. Грубы и некрасивы, мелочны. От них пахнет землей и животными. Их молодость быстротечна, а старость долга и уродлива.

— Что в ней такого, чего нет во мне? — Блодвейт вновь подсела к скальду, но шелк ее платья больше не льнул к его бедру.

— В Ападев? — Ойсин сделал вид, что не понял сиду. — Она легка, смешлива и любит мои песни.

— Ооо, избавь меня от своей глупости! — Блодвейт закатила глаза. — Я не о деве лесного ручья спрашиваю, а о человеческой дочери. Как ее звать?

— Не скажу. — Ойсин прекратил играть и развернулся к сиде. — Достаточно того, что тебе мое имя известно. Но на первый твой вопрос отвечу. В тебе ничего нет от моей невесты. Она чиста и непорочна, благородна, нежна и стыдлива. Когда ей исполнилось тринадцать, я принес ее отцу стадо лучших овец на нашем острове. Он дал добро на помолвку. Перед путешествием я подарил ей браслет из витого золота, а она поклялась ждать меня, покуда я не вернусь живым или ветер не принесет весть о моей гибели.

— И ты веришь ей? Веришь в то, что она потратит свою молодость на ожидание, пока ты пляшешь здесь?! — Сида расхохоталась. — Глупый скальд! Ты вернешься, а твоя невеста сделается старухой или нарожает детей от другого, ведь каждые сутки под Холмом Аргатлам это год там, наверху. Забудь своего мотылька и останься со мной. Я подарю тебе вечность.

Ойсин нахмурился. Черными спорами проникли слова сиды в душу фения, зародили сомнения. Отравили надежду.

— Опять по себе судишь, белоликая? — зло бросил он. — Повторяю, нет у тебя с Дериной ничего общего!

Но Блодвейт его уже не слушала. Оставила с занозой в сердце и упорхнула майским ветром.

Однако сида не упустила самого главного. Поднялась наверх, впилась пальцами в мягкий мох. Закрыла глаза и беззвучно зашептала заклинание. Прислушалась к ответу Леса, и губы сами собой растянулись в предвкушающей улыбке.

— Пришло время познакомиться с тобой, благородная Дерина, — усмехнулась сида, обернулась ветром и взмыла вверх…

Следующей ночью Ойсин Кумал предстал перед Хозяином Холмов.

— Король Нуад, я благодарен тебе за гостеприимство. Прекрасны ваши песни, сладко вино, но тоска по дому точит сердце. Отпусти меня.

Сид кивнул.

— Мне понравились твои песни, скальд, в них печаль и радость переплетены крепкой нитью, а мгновенье любви бесконечно. Я отпускаю тебя с миром. Холмы не будут держать и звать обратно, но скажи, что бы ты хотел от меня в дар?

— Ничего мне не нужно, ведь я и так уношу с собой память о дивном народе. Теперь я смогу петь о твоих героях и прекрасных девах. Дарить людям сказки Холмов.

— Что ж, мне нравится твой ответ скальд. — Глаза Нуада полыхнули серебром. — Тогда вот тебе мой дар. Я наделяю тебя силой гальдра[1]. Иди и пой свои баллады. Пусть люди видят холмы твоими глазами.

Фений поклонился. Сиды загомонили, наперебой поздравляя счастливчика. Редко кому удавалось получить благосклонность Хозяина Холмов.

— Станцуешь со мной напоследок? — прозвенел ручьем голос Ападев.

— С удовольствием. — Ойсин широко улыбаясь, взял сиду за руку, но улыбка стекла с его лица, лишь взгляд коснулся ее запястья. — Что это у тебя? — голос от волнения охрип.

Ападев перевела взгляд с побледневшего лица фения на свою руку.

— Браслет. Мои воды принесли. Я очистила его от печалей и горечи утрат. Теперь он сверкает, как и прежде.

— Это ж, сколько времени должно пройти, что б он попал к тебе, Ападев? — Голос скальда дрогнул: — Скажи, сколько ночей я провел под Холмом?

— Пятая подходит к концу, Ойсин Кумал.

— Всего лишь пять… — Фений опустил голову. Ему показалось, что зал затих. Легкие обожгло. Новый вдох дался с трудом. — Целых пять... Что ж теперь я знаю срок женской верности.

V

Солнце мягко огладило лицо Ойсина. Фений сощурился, привыкая к свету, перекинул за спину лютню и направился по едва заметной тропе. Он не торопился домой, позволяя дороге самой определить судьбу, и та, не долго думая, вела его прочь из леса. Не успел обрадоваться Ойсин, как полоснуло тревогой. Он нырнул с тропы под сень деревьев и вынул из ножен короткий меч. Лес молчал. Но тишина эта не была магической. Вот хрустнула ветка. Еще одна, раздалось невнятное ругательство. Ойсин, осторожно ступая, пошел на звук. Подкрался к самому краю и увидел трех наемников, волочащих за пепельные волосы связанную Блодвейт.

— Не брыкайся ведьма, дай нам сделать свою работу и прогулять то золото, что за нее заплатили.

— Эй, а может, развлечемся напоследок, только за руки подвесим, чтоб не лапала. Я не хочу всю жизнь слюни пускать на ее тощие прелести.

— Хорошенько подумай, — огрызнулась сида и растянула пересохшие губы в хищной улыбке, отчего треснула тонкая кожа, являя рубиновую кровь, — ведь той жизни осталось совсем немного.

Наемник отпрянул и схватился за железное кресало.

— Лжешь ведьма!

— Не лжет. — Ойсин вышел из-за дерева. — Слово фения, кто уйдет сейчас, останется жив.

Наемники подобрались. Старший судорожно пытался сообразить, как быть. О фениях Ирина он слышал много. Трое, может быть, с ним справятся, но одному нужно сторожить ведьму, не то сбежит дивная и договору конец. Ищи ее потом. Наконец он принял решение. Ударил сиду в висок. Ойсин дернулся вперед, наемники попытались окружить его. Фений с недовольством отметил, что воины действуют слажено, а значит, придется туго. Он молниеносно отклонился влево, враг, что пытался достать его со спины, потерял равновесие и встретил меч Ойсина, раньше, чем успел осознать, что произошло. Наемник стал оседать, и доли секунды, пока его товарищи осознавали произошедшее, спасли фению жизнь. Удар второго бойца опоздал. Распорол рукав, едва задев руку. Ойсин в пылу схватки и не заметил это, вошел клинком в мягкий живот наемника, обрывая еще одну жизнь. Третий, осознав, что за несколько ударов сердца потерял двух товарищей, кинулся бежать. Ойсин не привык бросать своих слов на ветер. Настиг беглеца в два прыжка и вонзил меч в спину.

— Удел труса – умереть, не взглянув смерти в глаза, — презрительно произнес он, вытирая клинок о рубаху наемника. Затем подошел к сиде и помог ей прийти в себя. Развязал затекшие руки, протянул флягу с водой.

— Что, иногда добыча становится охотником, а дивная госпожа? Не подействовали на них твои чары? – Фений дернул щекой.

— Моя магия, все так же со мной. Но я лучше умру, чем снова воспользуюсь ей. Твои слова ранили меня. Но только правда может быть достаточно острой, чтобы пробить броню и достать до самого сердца. Я не хочу больше внушать любовь. Я хочу дарить ее. Вы люди иные. Ваш век короток, вы живете каждую свою жизнь, как последнюю. Ярко, самозабвенно, без полутонов. Все эти годы моя магия казалась мне даром, но сейчас я вижу в ней лишь свое проклятье. Не может быть любви через принуждение. Ты прав, скальд, я калека. Но не потому, что у меня нет сердца или оно не умеет любить, а потому что я не смогу коснуться любимого человека. — Блодвейт закрыла лицо руками и расплакалась.

Ойсин аккуратно заправил пепельную прядь за тонкое девичье ухо. Слезы сиды тронули его сердце. Ойсин знал, что от них теперь не спасет ни щит, ни броня.

— Не плачь, не замутняй слезами сиянье глаз. Пошли, я провожу тебя к отцу.

Блодвейт поднялась, опустила голову и пошла впереди фения. Но там, где ступала сида, трава бурела и усыхала.

Скальд шел за ней и тяжелы были его мысли. Слишком много невыполненных клятв висело на нем, и эти клятвы рвали его на части. Он обещал своему королю быть честным и храбрым. Он дал слово Дерине, что вернется и должен сдержать его, хоть лишь для того, чтобы посмотреть ей в глаза. Он говорил старухе на окраине торфяных болот, что покончит с магией Блодвейт. Но как быть, если дочь Хозяина Холмов не чудище, которым он ее представлял. Но кем она станет, не получив желаемого. Что это сейчас было? Рождение чувств или прихоть капризной девчонки, привыкшей добиваться своего? Куда как проще было фению, задержись он в лесу или позволь наемникам завершить начатое…

VI

Дорога в этот раз петляла, не хотела ровно стелиться, кидала под ноги корни деревьев.

— Это ты путаешь тропу? – Ойсин сел на мох, понимая, что до заката они не вернуться в Холмы.

— Я не хозяйка лесных дорог. Тропа мне не подвластна. А в Холмы ведет намерение… — ответила Блодвейт, и уже тише добавила: — Наверное она чувствует, что я хочу подольше остаться с тобой. — Блодвейт с легкостью разместилась на теплой земле.

— Зачем я тебе? В Холмах хватает достойных сидов, с которыми можно разделить вечность.

— Не разделить, а размазать. Я не желаю так. Лучше короткий, но яркий миг, чем долгое пустое существование. За твою любовь я готова отдать свою силу и вечность. Да и зачем мне достойные туаты, если мое сердце заполнено тобою? Но твое занято другой.

Фений лег на спину и взглянул на звезды. Те, ехидно подмигивали: «Решайся. Твое молчание очень дорого всем обойдется».

— Знаешь, Блодвейт, пожалуй, я мог бы тебя полюбить. Ты прекрасна, умна, грациозна. Тем более моя невеста…ааа! — Ойсин ударил кулаком по мягкому мху. – Не будем о ней… Прости за мои злые слова.

Блодвейт приподнялась на локтях, посмотрела в глаза скальду: внимательно, глубоко, тягуче. Словно желала передать, перелить всю себя в его душу. Наполнить собою. Хотела было спросить о Дерине, но слова застряли в горле, встали рыбной костью. Сида сглотнула. Нет, она не будет портить этот миг вопросом о невесте. Она заметила, что Ойсин, как завороженный, скользит по ее лицу. Блодвейт облизала губы, и фений потянулся, желая запечатлеть на них поцелуй. Сида отпрянула в последний момент.

— Нет, — она тяжело дышала, слова выходили толчками, — нельзя! Любое прикосновение опасно. Скажи мне. Скажи, что я не безразлична тебе. Скажи и я сделаю все, чтоб быть с тобой. Откажусь от магии, от холмов и бессмертия.

— Блодвейт… — Ойсин огладил воздух вдоль ее щеки. – Не надо. Прошу тебя. Подумай. Ты платишь за миг вечностью.

— Это достойная цена, мой герой. Давай спать.

Тьма окутала бархатным одеялом двух путников. Дочь Хозяина Холмов уснула, а Ойсин лишь углубил дыхание, чтобы казаться спящим. Долго раздумывал фений прежде, чем решился на отчаянный шаг. Миновала полночь, из-за вуали туч выглянула луна. И в свете ночной красавицы Ойсин осторожно поднялся. Подышал на замерзшие пальцы, дабы согреть их и едва заметно коснулся плеча Блодвейт…

Тело тут же вспыхнуло, налилось жаром. Голову затуманил любовный дурман. Затопило пониманием, что все это время он был глуп и слеп. На него обратила свой взор прекраснейшая из женщин, а он вместо того, чтобы кормить ее с собственных рук отвергал раз за разом. Фений вцепился в волосы и застонал.

Вдруг горло обожгло. Проклятая застежка жалила ядом, мешая дышать. Ойсин начал задыхаться. Постарался сорвать, но пальцы опалило огнем. Скальд царапал горло, но все тщетно. Смерть уже приметила новую жертву. Осознание этого отрезвило. Дурман развеялся, но навеянная магией холмов любовь осталась. Она забрала последние силы и Ойсин провалился во мрак сна.

Первое, что увидел он, утром были глаза Блодвейт.

— Сочнее зелени и ярче изумрудов, — прошептал он, улыбаясь. И тут же скривился от боли. Проклятая застежка вновь обожгла горло. Он хотел было содрать ее, но вспомнил, как ночью это едва не привело к гибели.

«Не тронь!» Мысль четкая, ясная, как приказ самому себе.

— С тобой все хорошо? – сида обеспокоено смотрела на скальда.

— Да, белоликая. Не тревожься обо мне. Видимо спал неудобно да занемело все. Пойдем к твоему отцу. Я буду просить у него твоей руки.

Блодвейт замерла, не веря.

— Ты…решил? Ты хочешь этого? Ты любишь меня?

— Да, – Скальд хотел сказать еще сотню восторженных слов, но почувствовал, что задыхается и замолчал. Блодвейт приложила руки к груди. Сердце колотилось о ребра. «Случилось! Получилось! Скальд полюбил меня без магии! Только вот смеяться над его любовью не хочется, и задания каверзные, забавы ради, давать страшно», — Блодвейт поняла, что все слова, которые она говорила скальду, были правдой. Ведь впервые в жизни, в чужих чувствах, она видела отражение своих собственных. Сида ощутила, как с хрустом ломается лед на ее сердце. Ей нестерпимо захотелось коснуться любимого. Попробовать его губы на вкус, пройтись по литым плечам. Раствориться под напором, как она думала, настоящей, а не навеянной магией страсти.

— Нет, Ойсин. Мы не пойдем к моему отцу. Он не позволит нам быть вместе. Мы пойдем к Ападев. Она даст мне напиться воды из темной заводи своего ручья, и я лишусь магической силы. Тогда мы сможем быть вдвоем.

VII

Ападев их словно ждала. Сидела на мшистом камне, плела венок из трав да напевала в полголоса:

— Девять цветов жизнь вдохнули в Блодвейт. Боярышник дивной красой одарил, здоровьем бобы, бессмертием дуб. Первоцвет лик молодой закрепил. Ракитник дал силу, сердце ядом наполнил куколь. Жечь научила словами крапива. Каштан страсть разбудил, но позволь, что таволга тебе подарила? — Ападев подняла вопросительный взгляд на Блодвейт.

— Любовь, — без улыбки ответила дочь Хозяина Холмов.

— Кто бы мог подумать. — Сида закончила венок и кинула его в воду. – И как? Любовный дурман не душит? Нет? Ну это пока… Зачем ты пришла ко мне?

— Я хочу испить темной воды твоего ручья.

Ападев удивленно выгнула бровь. Потом взглянула на скальда и удовлетворенно хмыкнула:

— Вижу отговаривать тебя бесполезно, а потому я выполню твою просьбу, хоть ты ранее даже выслушать мою отказалась. – Сида лесного ручья ловко соскочила с камня. В руках у нее появился стеклянный кубок. Она сделала несколько шагов, зачерпнула из мутной заводи и протянула Блодвейт.

— Пей!

Дочь Нуада подрагивающими пальцами приняла подношение, выдохнула и залпом выпила содержимое кубка.

— Семейного счастья вам! – хохотнула сида и рассыпалась сотней брызг.

— Пойдем. — Блодвейт подала Ойсину руку. — Нам здесь больше нечего делать.

Скальд притянул сиду к себе и поцеловал в лоб. Постепенно дурман в голове рассеивался и его место занимал стыд.

Лес отпустил их без помех. Не мчалась по пятам Дикая Охота, не скалили зубы гончие. Ветви деревьев не цепляли одежду.

На окраине леса Ойсин произнес:

— Я не хочу, чтоб ты ночевала в поле. Здесь неподалеку есть деревня, в конце ее, у самых торфяных болот живет хозяйка, она приютила меня по пути сюда, думаю, не откажет и на этот раз.

Но когда они подошли к хижине, то увидели, что окна ее и двери заколочены. Ойсин хмуро обошел жилище кругом.

— Эй! – окликнул он виллана, что резал торф для своего очага. — Скажи, что случилось с хозяйкой этого дома и ее сыном?

Крестьянин замер, глянул на дом, потом на путников. Почесал затылок, и косясь на меч фения, произнес:

— Так, это. Давно тут никто не живет. Вилли, поцелуя дивной госпожи не перенес да утопился от любви навеянной. Годков десять, поди, уже как. Матушка его почти сразу слегла. А больше и не было у них никого. Скотину соседи забрали. А вы чего спрашиваете, родственники али они вам задолжали чего?

Ойсин нахмурился.

— Ты видно что-то путаешь, я пять лет назад останавливался тут. Хозяйка и ее сын были живы.

Виллан опасливо приблизился, заглянул в лицо Ойсина и вновь запустил руку в волосы.

— Плохо, ой плохо. Давно надо разобрать по камню эту халупу. Вспомнил я вас, сир, как быть вспомнил. Вы останавливались здесь на ночлег, только пустая хижина была. Давно пустая. Мы еще хотели сыра вам снести, но увидели рядом с вами ведьму и побоялись.

— Странно. — Фений достал из поясного кошелька серебряную монету и кинул ее виллану. — Мы здесь заночуем тогда. Ты же принеси нам дров и съестного.

Крестьянин убежал в деревню, а Ойсин отворил дверь. Оглядел дом изнутри, наткнулся взглядом на засохший венок и покачал головой.

— Ладно, — наконец бросил он Блодвейт, — разведи очаг да разогрей еду, что принесут. А я за водой схожу.

Когда же он вернулся, Блодвейт сидела у холодного очага и плакала.

— Я не умею разводить огонь.

Ойсин взял кресало, трут и высек блестящие искры. Вскоре по хижине заплясали веселые блики.

— Знаешь, Блодвейт, даже в доме короля Ирина супруга его разводит огонь в очаге и следит, что бы в котлах не заканчивалось мясо, а в чашах вино. — Фений достал из корзины еду и разложил на столе.

— Я научусь, — прошептала сида, впервые пробуя человеческий хлеб.

— Не сомневаюсь, ясноокая. — Ойсин невесело усмехнулся и занялся едой.

-----

[1] Гальдр – магия стихосложения. Скальд, наделенный гальдром может проклинать и благословлять словом. Двигать горы и лечить людей. А еще гальдр позволяет погружать слушателя в историю, словно он является непосредственным ее участником.

VIII

В Ирин они прибыли три седмицы спустя. Ойсин привел Блодвейт в дом, однако очагу и трудяге-брауни, что жил за ним, ее не представил. Все ждал удобного момента, да тот никак не приходил.

Однажды, ближе к зиме, когда листья уже стали буреть, а по утрам на траве появлялась седина, к их дому пришел человек верховного короля.

— Славный фений! Наш правитель ждет тебя в Эмайн Маха на Самхейн. Бери свою лютню, надевай лучшую одежду, облачай коня в богатую сбрую и предстань перед своим королем.

Ойсин обрадовался, что при дворе его не забыли, и стал собираться. Блодвейт же, напротив, сделалась тиха и печальна.

— Не ходи в дом короля своего. Чует мое сердце, что не успеет солнце умереть и родиться заново, как ты забудешь меня.

— Ну, что ты такое говоришь, красавица. Жди меня после Самхейна. Вернусь, представлю тебя очагу.

— Ты только обещаешь, — произнесла сида, но топот копыт заглушил ее тихий голос.

Семь дорог вело в укрепленный дом короля Ирина, и по какой бы из них не ехал путник, обязательно попадал ко двору. Внутри горело семь очагов, и на каждом стоял огромный котел с мясом. У гостя был лишь один шанс достать двузубой вилкой свинину из котла. Если же он промазывал, то уходил ни с чем, но если вылавливал мясо, то съедал его и оставался пировать. Красивейшие женщины Ирина подносили ему мед и эль. Но лучшей подавальщицей считалась Дерина. Как только заметила она Ойсина входящего в дом, подхватила огромный кувшин с пряным элем и плавной походкой двинулась навстречу.

Фений легко достал большой кусок мяса из котла и отправил его в рот. Огляделся, кто из дев подаст ему напиться и замер не в силах оторвать взгляд от Дерины. Он ждал эту встречу и опасался ее. Все обидные, злые слова исчезли, оставив его одного. Дерина налила полный кубок и протянула его Ойсину.

— Не в сидских ли холмах ты растерял свое хваленое красноречие, а Ойсин Кумал? – спросила она насмешливо.

— И у тебя хватает дерзости смеяться мне в лицо? – Фений смотрел в девичьи глаза и не находил в них ответа на свой вопрос.

— Так не я привела сиду к себе в дом и живу с ней как с женой!

— Ты обещала ждать меня и не сдержала слово.

— Я не сдержала?! – Дерина уперла руки в бока, отчего эль выплеснулся уродливым пятном на платье. Я не поверила ветру, что настойчиво шептал о твоей смерти, я не слушала старуху в синем переднике, кричавшую о твоей погибели. Я не приняла жениха, принесшего отцу золото за меня.

— Да? Тогда, где тот браслет, что я тебе подарил?

— Он соскользнул с запястья, когда я плавала в реке. Так это ты мне ставишь в вину?

Слова оглушили скальда. Он тряхнул головой, пытаясь понять сказанное Дериной, и пропустил тот миг, когда к ним подошел король Ирина.

— Как хорошо, что ты здесь, – произнес он. — На руку дочери претендует еще один муж, и если бы ты не явился сегодня, то я отдал бы ее.

— Но ты обещал Дерину мне! – Ойсин не сразу понял, к чему клонит правитель.

— Обещал… но кто знает, где ты пропадал все это время. Люди говорят, что видели тебя при ином дворе.

— Что-то я никого из них не встречал в чертогах Хозяина Холмов.

— Значит и твои слова подтвердить некому.

— Ты хочешь нарушить данное мне обещание? – Ойсин сжал кулаки.

— Отчего же? — король довольно улыбнулся. – Просто одно слово я дал двум мужам, а вы можете решить ваш спор, как подобает – в поединке.

Середина залы тут же опустела. Женщины поторопились подняться на верхние настилы, а мужчины расселись на лавках вдоль стены. Ойсин вытащил меч из ножен.

— Где же этот храбрый воин, который посмел свататься к моей невесте? Ведь каждый в Ирине знает, что не стоит переходить мне дорогу.

— Так я не из этих мест, — напротив фения встал юноша в венке из трав, и Ойсин забыл, что нужно сделать следующий вдох.

— Вилли? — не веря собственным глазам, спросил он.

— Можешь звать меня так. — Молодой воин обнажил меч. — А можешь по-другому. — Лицо юноши пошло рябью, и вот на фения смотрят хитрые глаза Ападев.

IX

Никто из гостей не увидел метаморфозы, впрочем, не заметили они и прекрасную пепельноволосую деву, что замерла у входа. А вот Блодвейт узнала сиду лесного ручья в обличье юноши. Воспоминания окатили ледяной волной. Как наяву она увидела серые глаза Вилли, почувствовала мягкий пух над его верхней губой. Молодой охотник, которому не повезло попасться ей на глаза. Она играла с ним, позволяла целовать себя, обещала забрать в Холмы, если тот отгадает загадку цветов.

Ападев тогда приходила, умоляла снять с юноши проклятье, но Блодвейт лишь смеялась ей в лицо. Кем он приходился сиде лесного ручья? Сыном? Братом? Возлюбленным? Кем-то очень дорогим, раз она не побоялась в мести своей идти против дочери Хозяина Холмов. И не важно, как закончится этот поединок. Ападев уже победила.

Блодвейт спрятала лицо в ладонях не в силах противиться воспоминаниям. Сколько их было молодых и зрелых, богатых, властных, смелых, красивых. В эту минуту ей вспомнился каждый. Сида подняла глаза на фения, скользящего по залу.

Ойсин. С ним она тоже не была до конца честна. Обернувшись ветром, летала к его невесте, навевая темные сны. Заплатила наемникам… но скальд. Смешно, это как нужно было ослепнуть, как сильно хотеть выдать желаемое за действительное, что не распознать собственную магию.

Горечь разочарования разлилась по телу Блодвейт. Поняла она, что не любил ее Ойсин, а лишь использовал ее силу.

— Вот и поубивайте друг друга! – зло прошипела она, отворачиваясь.

— Так и уйдешь? – прогрохотало за спиной. Сида вздрогнула, обернулась и наткнулась на полыхающие зеленью глаза короля Нуада.

— Отец?

Хозяин Холмов отрицательно покачал головой.

— Уже нет. Ты поспешила отречься от меня и своего народа, как сейчас отрекаешься от этого скальда и всего человеческого, что есть в тебе.

— Он предал меня!

— Он ничего тебе не обещал, Блодвейт. Помнишь, я спрашивал, способна ли ты принять его волю, если она не совпадает с твоей? Пойми любовь – это не обладание, а жертва.

— Я и так пожертвовала всем ради него!

— Ты пожертвовала всем ради себя. Человек тут не причем. — Нуад пожал могучими плечами. — Впрочем, скоро это перестанет иметь значение. Ападев убьет его, ибо не может сравниться по силе и ловкости человек с туатом.

Блодвейт взглянула на Ойсина и сердце ее болезненно сжалось. Фений был изранен и едва держал меч в руке. Ападев же текучая, как сама вода, оставалась невредимой. Дочь Нуада закрыла глаза, присела и положила руку на земляной пол.

— Любовной магии я лишилась, но кровь туатов все еще течет во мне, — отстраненно произнесла она, вытягивая из земли ивовый прут.

В этот момент Ападев выбила у фения меч, и тот едва успел уйти в сторону, спасаясь от удара. Блодвейт кинула Ойсину прут, и тот поймал его и ударил прежде, чем успел сообразить, что в руках у него совсем иное оружие. Сида лесного ручья вскрикнула и опала водой. В луже остались лежать лишь венок из цветов да золотой браслет. Дерина и Блодвейт подбежали к скальду одновременно, и замерли, глядя на то, как он поднимает с пола витой браслет.

— Вот твоя пропажа, душа моя. — Ойсин протянул Дерине украшение, а та, всхлипнув, прижалась к нему.

— Что ж, герой, вижу, ты остался верен своей любви. — Блодвейт криво усмехнулась, глядя на то, как фений загораживает собой Дерину. – Но у каждого поступка есть своя цена. Поверив тебе, я отреклась от имени рода и вечной молодости. Так пусть твой род полнится лишь девочками, и некому тебе будет передать свое имя. Снимется же мое проклятье тогда, когда дева крови твоей полюбит туата, уродство которого также сильно как моя красота.

***

Спакона Тэрлег замолчала, и тишина опустилась на Зал под Холмом.

— Это ж, сколько тебе лет?! – не выдержала Айлин.

— Очень много, — проскрипела сида, — и все это время я стара и горбата. Моей молодости хватило лишь на одну человеческую жизнь, но прожила я ее с огоньком. Сила Холмов во мне сохранилась, но пробуждать землю после зимы я уже не могла. Зато научилась видеть нити судеб.

— А что стало с Ападев? Она погибла?

— Да, но она переродилась и нашла своего Вилли, хоть для этого и понадобилась почти тысяча лет. Правда, у лесного ручья больше нет сиды-хранительницы, а берега его облюбовали банши.

— Выходит, Айлин сняла твое проклятье со своего рода? – наконец спросил правитель сидов.

— Выходит, — старуха улыбнулась щербатым ртом, — и тебе помогла, и себе.

Айлин с теплотой посмотрела на супруга.

— Значит, у нас родится мальчик? – спросила она.

— Да. Ноденс вновь переродится, как в свое время переродился Нуад. Но круг должен замкнуться. А потому через пятьсот лет ваш сын ляжет на жертвенный камень, дабы напитать магию Бернамского леса.