Комментарий Мартина Гарднера
Сквозь Зеркало и Что там увидела Алиса
Эпиграф
a
Грустная мысль, выраженная в этих строках, к счастью, не имела реального основания, хоть большинство маленьких друзей Кэрролла, став повзрослее, и теряли с ним связь (а возможно, это он терял связь с ними). Среди воспоминаний о Кэрролле особое место занимают мемуары Алисы Лидделл, написанные ею в преклонном возрасте.
a
Грустная мысль, выраженная в этих строках, к счастью, не имела реального основания, хоть большинство маленьких друзей Кэрролла, став повзрослее, и теряли с ним связь (а возможно, это он терял связь с ними). Среди воспоминаний о Кэрролле особое место занимают мемуары Алисы Лидделл, написанные ею в преклонном возрасте.
Предисловие
a
Описание шахматной задачи, лежащей в основе повествования, которое дает Кэрролл, не грешит против истины. Трудно объяснить утверждение, которое мы находим в «Справочнике по литературе о достопочтенном Ч. Л. Доджсоне» Сиднея Уильямса и Фальконера Мэдена (Sydney Williams and Falconer Madan. Handbook of the Literature of the Rev. C. L. Dodgson, p. 48), что до сих пор «не было сделано попытки» поставить правильный мат. Финальный мат вполне ортодоксален. Конечно, как указывает сам Кэрролл, не всегда соблюдается чередование ходов черных и белых, и некоторые из «ходов», перечисленных Кэрроллом, не сопровождаются реальным передвижением фигур на доске (например, первый, третий, девятый и десятый «ходы» и «рокировка» королев).
Самое серьезное нарушение правил игры в шахматы происходит к концу задачи, когда Белый Король оказывается под шахом Черной Королевы, причем оба не обращают на это никакого внимания. «Почти ни один ход не имеет разумного смысла с точки зрения шахмат», — пишет мистер Мэден. Конечно, обе стороны играют до крайности небрежно, но чего же ожидать от безумцев, находящихся по ту сторону зеркала? Дважды Белая Королева пропускает возможность объявить мат, а потом почему-то бежит от Черного Коня, когда могла бы взять его. Оба промаха, однако, можно объяснить ее рассеянностью.
Огромные трудности, неизбежные при попытке увязать партию в шахматы с веселой сказкой-нонсенсом, Кэрролл преодолевает с замечательной находчивостью. Алиса, к примеру, не обменивается репликами ни с одной фигурой, не находящейся в клетке, граничащей с ней. Королевы мечутся во все стороны, верша всевозможные дела, тогда как их супруги остаются сравнительно неподвижными, ничего не предпринимая, — как это и бывает в настоящих шахматах. Причуды Белого Рыцаря на удивление соответствуют причудливому ходу его коня; даже склонность Рыцарей падать со своих коней то налево, то направо напоминает о том, как они движутся по шахматной доске — две клетки в одном направлении, а потом одна вправо или влево. Чтобы помочь читателю связать шахматные ходы с сюжетными, каждый ход будет отмечаться в комментарии.
Горизонтали на огромной шахматной доске отделены друг от друга ручейками. Вертикали — живыми изгородями. В продолжение всей игры Алиса остается позади Королевы — лишь последним ходом, став сама королевой, она берет Черную Королеву, чтобы поставить мат дремлющему Черному Королю. Любопытно, что именно Черная Королева убедила Алису пройти к восьмой горизонтали. Королева думала таким образом защититься сама, ибо белые вначале могут одержать легкую, хоть и не очень изящную победу в три хода. Белый Конь прежде всего объявляет шах на g3. Если Черный Король движется на d3 или d4, то Белая Королева дает мат на с3. Если же Черный Король идет на е5, то белые дают шах на с5, вынуждая Черного Короля пойти на е6. Затем Белая Королева объявляет мат на d6. Это требует, конечно, некоторой живости ума, которой не обладали ни Король, ни Королева.
Делались попытки придумать лучшую последовательность ходов, которая больше соответствовала бы повествованию и правилам игры. Из известных мне попыток такого рода наиболее далеко идущей является опубликованная в майском номере «Бритиш чесс мэгэзин» за 1910 г. («British Chess Magazine», 1910, vol. 30, p. 181).
Доналд М. Лидделл описывает всю игру, начатую дебютом Берда и заканчивающуюся матом, который объявляет Алиса, достигнув восьмой горизонтали на шестьдесят шестом ходу. Выбор дебюта очень хорош, ибо английский мастер X. Э. Берд не имел себе равных по эксцентричности игры. Является ли Доналд Лидделл родственником кэрролловских Лидделлов, мне выяснить не удалось.
В средние века и эпоху Возрождения шахматные партии иногда разыгрывались на огромных лугах людьми, исполнявшими роль фигур (см. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», книга 5, главы 24 и 25); но я не знаю до Кэрролла ни одной попытки построить повествование, оживив шахматные фигуры. В качестве недавнего примера такого же рода приведу прекрасный рассказ Пола Андерсона «Бессмертная партия» (Paul Anderson. The Immortal Game. — «Fantasy and Science Fiction», February, 1954).
Шахматные фигуры по многим причинам чрезвычайно хорошо соответствуют второй книге об Алисе. Они дополняют карточные персонажи первой книги, разрешая вновь воспользоваться королями и королевами. Исчезновение воров-валетов более чем возмещается появлением благородных рыцарей с их конями. Удивительным переменам, связанным с ростом Алисы в первой книге, соответствуют не менее удивительные перемены местоположения, вызванные, разумеется, передвижением шахматных фигур на доске. По счастливому совпадению шахматы увязываются с темой зеркального отражения. Дело не только в том, что туры, офицеры и кони парны, но и в том, что в начале игры асимметричное расположение фигур одной стороны (из-за позиций короля и королевы) представляет собой точное зеркальное отражение расположения фигур противника. И, наконец, безумство шахматной игры как нельзя лучше отвечает безумной логике Зазеркалья.
a
Описание шахматной задачи, лежащей в основе повествования, которое дает Кэрролл, не грешит против истины. Трудно объяснить утверждение, которое мы находим в «Справочнике по литературе о достопочтенном Ч. Л. Доджсоне» Сиднея Уильямса и Фальконера Мэдена (Sydney Williams and Falconer Madan. Handbook of the Literature of the Rev. C. L. Dodgson, p. 48), что до сих пор «не было сделано попытки» поставить правильный мат. Финальный мат вполне ортодоксален. Конечно, как указывает сам Кэрролл, не всегда соблюдается чередование ходов черных и белых, и некоторые из «ходов», перечисленных Кэрроллом, не сопровождаются реальным передвижением фигур на доске (например, первый, третий, девятый и десятый «ходы» и «рокировка» королев).
Самое серьезное нарушение правил игры в шахматы происходит к концу задачи, когда Белый Король оказывается под шахом Черной Королевы, причем оба не обращают на это никакого внимания. «Почти ни один ход не имеет разумного смысла с точки зрения шахмат», — пишет мистер Мэден. Конечно, обе стороны играют до крайности небрежно, но чего же ожидать от безумцев, находящихся по ту сторону зеркала? Дважды Белая Королева пропускает возможность объявить мат, а потом почему-то бежит от Черного Коня, когда могла бы взять его. Оба промаха, однако, можно объяснить ее рассеянностью.
Огромные трудности, неизбежные при попытке увязать партию в шахматы с веселой сказкой-нонсенсом, Кэрролл преодолевает с замечательной находчивостью. Алиса, к примеру, не обменивается репликами ни с одной фигурой, не находящейся в клетке, граничащей с ней. Королевы мечутся во все стороны, верша всевозможные дела, тогда как их супруги остаются сравнительно неподвижными, ничего не предпринимая, — как это и бывает в настоящих шахматах. Причуды Белого Рыцаря на удивление соответствуют причудливому ходу его коня; даже склонность Рыцарей падать со своих коней то налево, то направо напоминает о том, как они движутся по шахматной доске — две клетки в одном направлении, а потом одна вправо или влево. Чтобы помочь читателю связать шахматные ходы с сюжетными, каждый ход будет отмечаться в комментарии.
Горизонтали на огромной шахматной доске отделены друг от друга ручейками. Вертикали — живыми изгородями. В продолжение всей игры Алиса остается позади Королевы — лишь последним ходом, став сама королевой, она берет Черную Королеву, чтобы поставить мат дремлющему Черному Королю. Любопытно, что именно Черная Королева убедила Алису пройти к восьмой горизонтали. Королева думала таким образом защититься сама, ибо белые вначале могут одержать легкую, хоть и не очень изящную победу в три хода. Белый Конь прежде всего объявляет шах на g3. Если Черный Король движется на d3 или d4, то Белая Королева дает мат на с3. Если же Черный Король идет на е5, то белые дают шах на с5, вынуждая Черного Короля пойти на е6. Затем Белая Королева объявляет мат на d6. Это требует, конечно, некоторой живости ума, которой не обладали ни Король, ни Королева.
Делались попытки придумать лучшую последовательность ходов, которая больше соответствовала бы повествованию и правилам игры. Из известных мне попыток такого рода наиболее далеко идущей является опубликованная в майском номере «Бритиш чесс мэгэзин» за 1910 г. («British Chess Magazine», 1910, vol. 30, p. 181).
Доналд М. Лидделл описывает всю игру, начатую дебютом Берда и заканчивающуюся матом, который объявляет Алиса, достигнув восьмой горизонтали на шестьдесят шестом ходу. Выбор дебюта очень хорош, ибо английский мастер X. Э. Берд не имел себе равных по эксцентричности игры. Является ли Доналд Лидделл родственником кэрролловских Лидделлов, мне выяснить не удалось.
В средние века и эпоху Возрождения шахматные партии иногда разыгрывались на огромных лугах людьми, исполнявшими роль фигур (см. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», книга 5, главы 24 и 25); но я не знаю до Кэрролла ни одной попытки построить повествование, оживив шахматные фигуры. В качестве недавнего примера такого же рода приведу прекрасный рассказ Пола Андерсона «Бессмертная партия» (Paul Anderson. The Immortal Game. — «Fantasy and Science Fiction», February, 1954).
Шахматные фигуры по многим причинам чрезвычайно хорошо соответствуют второй книге об Алисе. Они дополняют карточные персонажи первой книги, разрешая вновь воспользоваться королями и королевами. Исчезновение воров-валетов более чем возмещается появлением благородных рыцарей с их конями. Удивительным переменам, связанным с ростом Алисы в первой книге, соответствуют не менее удивительные перемены местоположения, вызванные, разумеется, передвижением шахматных фигур на доске. По счастливому совпадению шахматы увязываются с темой зеркального отражения. Дело не только в том, что туры, офицеры и кони парны, но и в том, что в начале игры асимметричное расположение фигур одной стороны (из-за позиций короля и королевы) представляет собой точное зеркальное отражение расположения фигур противника. И, наконец, безумство шахматной игры как нельзя лучше отвечает безумной логике Зазеркалья.
Глава I
a
Кэрролл с его любовью к резким контрастам начинает вторую книгу сценой в доме, зимой (первая сказка открывалась сценой на берегу реки, в пригожий майский день). Зима перекликается с темой старости и надвигающейся смерти, которые звучат в стихотворных вступлении и заключении. Костер, для которого мальчишки собирали хворост, и вопрос Алисы: «А знаешь, что будет завтра, Китти?» — заставляют предположить, что время действия — 4 ноября, канун Дня Гая Фокса[23]. (Этот день ежегодно отмечался в колледже Крайст Чёрч: на Пекуотер Квадрэнгл устраивался большой костер.)
Предположение о дне действия подтверждается в главе V, где Алиса говорит Белой Королеве, что ей семь с половиной лет ровно: Алиса родилась 4 мая (предыдущее путешествие в Страну чудес происходило 4 мая, когда Алисе, по-видимому, было ровно семь).
Однако остается открытым вопрос о том, имел ли Кэрролл в виду 1859 г. (когда Алисе действительно было семь лет) или 1860, 1861, 1862 годы, когда Кэрролл рассказал и записал повесть о первом приключении Алисы. 4 ноября 1859 г. было пятницей, 1860 г. — воскресеньем, 1861 г. — понедельником, 1862 г. — вторником. Последняя дата кажется наиболее подходящей, если принять во внимание слова Алисы (см. несколько ниже) о том, что она отложит наказание котенку до следующей среды.
b
Снежинкой звали котенка, который принадлежал Мэри Макдоналд, одной из маленьких приятельниц Кэрролла ранних лет. Мэри была дочерью доброго друга Кэрролла, Джорджа Макдоналда[24], шотландского поэта и романиста, автора таких известных фантастических повестей для детей, как «Принцесса и гоблин», «За спиной у Северной бури». Детям Макдоналда отчасти мы обязаны тем, что Кэрролл решился опубликовать «Алису в Стране чудес». Чтобы проверить, насколько она может заинтересовать широкий круг читателей, он попросил миссис Макдоналд прочитать сказку вслух в семейном кругу. Дети пришли в восторг. Гревилл, которому в то время было шесть лет, заявил, что хорошо бы иметь шестьдесят тысяч таких книжек. Позже он рассказал об этом эпизоде в книге воспоминаний о своих родителях (Greville Macdonald. George Macdonald and his Wife).
c
Тема Зазеркалья, очевидно, возникла позже основного замысла второй сказки, в основу которой, как вспоминала Алиса Лидделл, легли экспромты, которые сочинял Кэрролл, обучая девочек Лидделл игре в шахматы. Лишь в 1868 г. появилась мысль о стране, лежащей по ту сторону зеркала, подсказанная разговором с другой Алисой, дальней родственницей писателя Алисой Рейкс. Вот как об этом рассказывает она сама в лондонской газете «Таймс» от 22 января 1932 г.:
В детстве мы жили на Онслоу-сквер и играли, бывало, в саду за домом. Чарлз Доджсон гостил там у старого дядюшки и часто прогуливался по лужайке, заложив руки за спину. Однажды, услышав мое имя, он подозвал меня к себе.
— Так ты, значит, тоже Алиса. Я очень люблю Алис. Хочешь посмотреть на что-то очень странное?
Мы вошли вслед за ним в дом, окна которого, как и у нас, выходили в сад. Комната, в которой мы очутились, была заставлена мебелью; в углу стояло высокое зеркало.
— Сначала скажи мне, — проговорил он, подавая мне апельсин, — в какой руке ты его держишь.
— В правой, — ответила я.
— А теперь, — сказал он, — подойди к зеркалу и скажи мне, в какой руке держит апельсин девочка в зеркале.
Я с удивлением ответила:
— В левой.
— Совершенно верно, — сказал он. — Как ты это объяснишь?
Я никак не могла этого объяснить, но видя, что он ждет объяснения, решилась:
— Если б я стояла по ту сторону зеркала, я бы, должно быть, держала апельсин в правой руке?
Я помню, что он засмеялся.
— Молодец, Алиса, — сказал он. — Лучше мне никто не отвечал.
Больше мы об этом не говорили; однако спустя несколько лет я узнала, что, по его словам, этот разговор навел его на мысль о «Зазеркалье», экземпляр которого он и прислал мне в свое время вместе с другими своими книгами.
В зеркале все асимметричные предметы (предметы, не совпадающие по своим зеркальным отражениям) предстают обращенными, «выворачиваются».
В книге много примеров таких зеркальных отражений[25].
Как мы увидим, Труляля и Траляля — «зеркальные» близнецы; Белый Рыцарь поет о попытке втиснуть правую ногу в левый башмак; возможно, не случайно, что в книге не раз говорится о штопоре, ибо спираль — асимметричная структура, имеющая правую и левую формы. Если расширить тему Зазеркалья так, чтобы она включала зеркальное отражение любой асимметричной ситуации, мы верно определим основной мотив всей книги. Перечислять здесь все примеры было бы слишком долго; достаточно привести лишь несколько из них.
Чтобы приблизиться к Черной Королеве, Алиса идет в противоположном направлении; в вагоне поезда кондуктор ей говорит, что она едет не в ту сторону; у короля — два Гонца, «один, чтобы бежал туда, другой — чтобы бежал оттуда». Белая Королева объясняет преимущества «жизни назад»; пироги в Зазеркалье сначала раздают гостям, а потом уж режут. Четные и нечетные числа, представляющие собой комбинаторные эквиваленты правого и левого, в различных местах вплетаются в повествование. В определенном смысле нонсенс есть инверсия осмысленного и бессмысленного. Обычный мир переворачивается вверх ногами и выворачивается наизнанку; он превращается в мир, в котором все происходит как угодно, но только не так, как полагается.
Тема инверсии характерна, конечно, для всего нонсенса Кэрролла. В «Стране чудес» Алиса размышляет: «Едят ли кошки мошек? Едят ли мошки кошек?» Ей объясняют, что говорить, что думаешь, и думать, что говоришь, совсем не одно и то же. Откусив от гриба с левой стороны, она вырастает, откусив же с правой — напротив, уменьшается. Эти изменения в росте, которых так много в первой сказке, сами по себе являются инверсиями (например, вместо большой девочки и маленького щенка — маленькая девочка и большой щенок). В «Сильви и Бруно» мы знакомимся с «импондералом», антигравитационной ватой, которой можно набить почтовую посылку, чтобы она весила меньше, чем ничего; с часами, которые обращают время; с черным светом; с Фортунатовым кошельком, являющимся проективной плоскостью, у которой внутренность снаружи, а наружная сторона внутри. Мы узнаем, что E–V–I–L (зло) есть не что иное, как L–I–V–E («жить» наоборот).
В жизни Кэрролл также часто пользовался приемом инверсии, чтобы повеселить своих маленьких друзей. В одном из его писем речь идет о кукле, чья левая рука становится «правой», оторвав правую в ссоре. В другом он писал: «Я так уставал, что ложился спать через минуту после того, как вставал, а иногда за минуту до того, как вставал». Он порой писал письма зеркально: чтобы прочитать, приходилось подносить их к зеркалу. У него было собрание музыкальных шкатулок, и он любил проигрывать их от конца к началу. Он рисовал картинки, которые превращались во что-то иное, стоило перевернуть их вверх ногами.
Даже в серьезные минуты Кэрроллу лучше всего думалось, когда ему удавалось, наподобие Белого Рыцаря, увидеть все перевернутым. Он придумывал новый способ умножения, в котором множитель писался наоборот и над множимым. «Охота на Снарка», как он рассказывает, была написана им с конца. «Ибо Снарк был буджум, понимаешь?» — эта последняя строка поэмы пришла ему в голову внезапно, как озарение. Затем он присочинил к ней строфу, к строфе — поэму.
Близко связан с кэрролловской инверсией и его юмор логического противоречия. Черная Королева знает холм такой большой, что рядом с ним этот покажется долиной; сухое печенье едят, чтобы утолить жажду; гонец шепчет крича; Алиса бежит так быстро, что ей удается остаться на месте. Неудивительно, что Кэрролл любил особый вид каламбура, называемый «ирландским быком»[26], суть которого в логическом противоречии. Однажды он написал сестре:
Пожалуйста, разбери с логической точки зрения следующее рассуждение:
Девочка: Я так рада, что не люблю спаржу.
Подруга: Отчего же, милая?
Девочка: Потому что, если б я ее любила, мне бы пришлось ее есть, а я ее не выношу.
Кто-то из знакомых Кэрролла вспоминает, что слышал, как он рассказывал про одного человека, у которого были такие большие ноги, что ему приходилось надевать брюки через голову.
«Пустое множество» (множество, не имеющее элементов), с которым он обращается как с овеществленной реальностью, также служит Кэрроллу источником логического нонсенса особого рода. Мартовский Заяц предлагает Алисе несуществующего вина; Алиса размышляет, что происходит с пламенем свечи, когда свеча не горит; географическая карта в «Охоте на Снарка» представляет собой «абсолютную и совершенную пустоту»; Червонному Королю кажется странным, что можно написать письмо «никому» («Кому адресовано письмо?» — «Никому»), а Белый Король хвалит остроту зрения Алисы, увидевшей на дороге «никого» («Кого ты там видишь?» — «Никого»).
Почему юмор Кэрролла так тесно связан с логическими головоломками такого рода? Здесь не место разбирать вопрос о том, объясняется ли это только тем, что Кэрролл интересовался логикой и математикой или некими подсознательными импульсами, побуждающими его снова и снова сужать и расширять, сжимать и переворачивать, вывертывать наизнанку и ставить вверх ногами привычный мир. Вряд ли можно согласиться с положением, выдвинутым Флоренс Бекер Леннон в ее чрезвычайно интересной биографии Кэрролла «Викторианство в Зазеркалье» (Florence Becker Lennon. Victoria Through the Looking-Glass). Она доказывает, что Кэрролл от рождения был левшой, которого заставили пользоваться правой рукой, и что он «брал реванш, выворачивая многое справа налево». К несчастью, факты, доказывающие, что Кэрролл от природы был левшой, настолько малочисленны и неубедительны, что их нельзя принимать во внимание. Впрочем, такое объяснение истоков нонсенса Кэрролла все равно было бы недостаточным.
d
Рассуждение Алисы о «зазеркальном» молоке гораздо значительнее, чем думалось Кэрроллу. Лишь спустя несколько лет после опубликования «Зазеркалья» стереохимия нашла положительное подтверждение тому, что органические вещества имеют асимметричное строение атомов. Изомеры суть вещества, молекулы которых состоят из совершенно тех же атомов, соединенных, однако, в топологически различные структуры. Стереоизомеры суть изомеры, идентичные даже в топологической структуре, однако из-за асимметричности этой структуры они образуют зеркальные пары, подобно левому и правому ботинку. Все органические вещества стереоизометричны. Обычно в пример приводят сахар: в «правом» варианте его называют декстрозой, в левом — левулезой. Прием пищи вызывает сложные химические реакции между асимметричными веществами и асимметричными продуктами в организме, потому что между «левыми» и «правыми» формами одного и того же органического вещества существует определенная разница во вкусе, запахе и усвояемости. Ни одна лаборатория или корова пока что не дала «зеркального» молока, но можно смело сказать, что если бы асимметрическую структуру молока зеркально отразили, его нельзя было бы пить.
В этом суждении о «зазеркальном» молоке подразумевается лишь отражение структуры, соединяющей атомы молока. Конечно, подлинное зазеркальное отражение молока означало бы и инверсию структуры самих элементарных частиц. В 1957 г. Ли Цзун-дао и Янг Чжень-нин, два американских физика китайского происхождения, получили Нобелевскую премию за теоретический труд, который, по удачному выражению Роберта Оппенгеймера, привел их к «радостному и удивительному открытию» относительно того, что частицы и их античастицы (то есть идентичные частицы с противоположными зарядами), подобно стереоизомерам, суть не что иное, как зеркальные отражения тех же структур. Если это так, тогда «зазеркальное» молоко будет состоять из «антивещества», которое Алиса даже не сможет выпить: стоит ей прийти в соприкосновение с этим молоком, как оба они взорвутся. Разумеется, анти-Алиса, находящаяся по ту сторону зеркала, найдет антимолоко чрезвычайно вкусным и питательным.
Читателям, которым хотелось бы узнать больше о философском и научном смысле «левого» и «правого», рекомендую познакомиться с прекрасной книжкой Германа Вейля (Hermann Weyl. Symmetry, 1952) [Русский перевод: Герман Вейль. Симметрия. М., 1968.], со статьей Филипа Моррисона (Philip Morrison. The Overthrow of Parity, — «Scientific American», April, 1957) и с моей работой «Обеими ли руками пишет Природа?» (Martin Gardner. Is Nature Ambidexterous? — «Philosophy and Phenomenological Research», December, 1952) [Русский перевод: Мартин Гарднер. Математические головоломки и развлечения. М., 1971.] В более легком жанре написана последняя глава о «левом» и «правом» в «Книге математических загадок и развлечений „Сайентифик Америкэн“» (The Scientific American Book of Mathematical Puzzles and Diversions, 1959) и мой рассказ «Левое или правое?» («Esquire», February, 1951). Классический пример научной фантастики на эту тему — «Рассказ Платнера» Уэллса. […] В настоящий момент, когда я пишу эти строки, специалисты по атомной физике размышляют о возможности создания антивещества в лабораторных условиях. […]
e
Неловкость Белого Коня, съезжающего вниз по кочерге, предвосхищает неловкость Белого Рыцаря на коне (гл. VIII).
f
Поначалу Кэрролл намеревался напечатать все стихотворение зеркально отраженным, однако позже решил ограничиться первой строфой. Тот факт, что Алиса увидела эти строки перевернутыми, свидетельствует о том, что сама она, пройдя сквозь зеркало, не изменилась. Как говорилось выше (примеч. «d»), сейчас у вас есть все основания полагать, что «неотраженная» Алиса просуществовала бы в Зазеркалье не долее тысячной доли секунды (см. также примеч. к гл. V).
g
JABBERWOCKY
'Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and gimble in the wabe:
All mimsy were the borogoves,
And, the mome raths outgrabe.
Beware the Jabberwock, my son!
The jaws that bite, the claws that catch!
Beware the Jnbjub bird, and shun
The frumious Bandersnatch!
He took his vorpal sword in hand:
Long time the manxome foe he sought —
So rested he by the Tumtum tree,
And stood awhile in thought.
And, as in uffish thought he stood,
The Jabberwock, with eyes of flame,
Came whiffling through the tulgey wood,
And burbled as it came!
One, two! One, two! And through and through
The vorpal blade went snicker-snack!
He left it dead, and with its head
He went galumphing back.
And hast thou slain the Jabberwock?
Come to my arms, my beamish boy!
О frabjous day! Callooh! Callay!
He chortled In his joy.
'Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and glmble in the wabe:
All mimsy were the borogoues.
And the mome raths outgrabe.
Первая строфа этого стихотворения появилась впервые в журнале «Миш-Мэш» («Misch-Masch»), последнем из домашних «публикаций», которые Кэрролл в юности сочинял, собственноручно переписывал и иллюстрировал для развлечения своих братьев и сестер. В номере, помеченном 1855 годом (Кэрроллу тогда было двадцать три года), этот «любопытный отрывок» появился под названием: «Англосаксонский стих» [… В заключение Кэрролл писал:] «Смысл этого фрагмента древней Поэзии темен; и все же он глубоко трогает сердце». […]
Мало кто станет оспаривать тот факт, что «Jabberwocky» является величайшим стихотворным нонсенсом на английском языке. Он был так хорошо знаком английским школьникам XIX в., что пять из его «бессмысленных» слов фигурируют в непринужденном разговоре мальчиков в «Столки и К°» Киплинга[27]. Сама Алиса весьма точно определяет секрет очарования этих строк: они «наводят на всякие мысли, хоть и неясно — на какие». Странные слова в этом стихотворении не имеют точного смысла, однако они будят в душе читателя тончайшие отзвуки. […] С тех пор были и другие попытки создать более серьезные образцы этой поэзии (стихотворения дадаистов[28], итальянских футуристов и Гертруды Стайн[29], например) — однако, когда к ней относятся слишком серьезно, результаты кажутся скучными. Я не встречал человека, который помнил бы хоть что-нибудь из поэтических опытов Стайн, но я знаю множество любителей Кэрролла, которые обнаружили, что помнят «Jabberwocky» слово в слово, хоть никогда не делали сознательной попытки выучить его наизусть. Огден Нэш[30] написал прекрасное стихотворение-нонсенс «Геддондилло» […], но даже в нем он несколько слишком старается достигнуть определенного эффекта. «Jabberwocky» же обладает непринужденной звучностью и совершенством, не имеющим себе равных.
«Jabberwocky» был любимым произведением английского астронома Артура Стэнли Эддингтона, которое он не раз упоминал в своих трудах. В книге «Новые пути в науке» (Arthur Stanley Eddington. New Pathways in Science) он сравнивал формальную структуру стихотворения с областью современной математики, известной как теория групп. В «Природе физического мира» (The Nature of the Physical World) он замечает, что описание элементарной частицы, которое дает физик, есть на деле нечто подобное «Jabberwocky»; слова связываются с «чем-то неизвестным», действующим «неизвестным нам образом». Поскольку указанное описание содержит числа, физика оказывается в состоянии внести некоторый порядок в явление и сделать относительно него успешные предсказания. Эддингтон пишет:
Наблюдая восемь электронов в одном атоме и семь электронов в другом, мы начинаем постигать разницу между кислородом и азотом. Восемь «хливких шорьков» «пыряются» в кислородной «наве» и семь — в азотной. Если ввести несколько чисел, то даже «Jabberwocky» станет научным. Теперь можно отважиться и на предсказание: если один из «шорьков» сбежит, кислород замаскируется под азот. В звездах и туманностях мы, действительно, находим таких волков в овечьих шкурах, которые иначе могли бы привести нас в замешательство. Если перевести основные понятия физики на язык «Jabberwocky», сохранив все числа — все метрические атрибуты, ничего не изменится; это было бы неплохим напоминанием принципиальной непознаваемости природы основных объектов.
«Jabberwocky» умело переводили на несколько языков. Существуют два латинских перевода; один сделан в 1881 г. Огастесом М. Ванситтартом, профессором Тринити Колледжа в Кембридже, и был издан отдельной книжечкой Оксфордским университетским издательством в том же году (см. с. 144 биографии Коллингвуда); второй — дядюшкой Кэрролла Хэссердом X. Доджсоном (см. Lewis Carroll Picture Book, p. 364). «Габбербокхус Пресс», странное наименование, принятое одним лондонским издательством, идет от латинского имени «Jabberwocky», придуманного дядюшкой Хэссердом.
Приводимый ниже французский перевод Фрэнка Л. Уоррина (F. L. Warrio) был впервые опубликован в журнале «Нью-Йоркер» в январе 1981 г. («New Yorker», January 10,1931). (Цит. по книге миссис Леннон, где он был перепечатан).
LE JASEROQUE
Il brllgue: les tôves lubricilleux
Se gyrent en vrillant dans le guave,
Enmîmés sont les gougebosqueux.
Et le mômerade horsgrave.
Garde-toi du Jaseroque, mon fils!
La gueule qui mord; la griffe qui prend!
Garde-toi de l'oiseau Jube, évite
Le frumieux Band-à prend,
Son glaive vorpal en, main il va—
T-à la recherche du fauve manscant;
Puis arrivé à l'abre Té-Té,
Il y reste, réfléchissant.
Pendant qu'il pense, tout uffusé
Le Jaseroque, à l'oeil flambant,
Vient siblant par le bois lullegeais,
Et burbule en venant.
Un deux, un deux, par le milieu,
Le glaive vorpul fait pat-à-pan!
La bête délaite, avec sa tête,
Il rentre gallomphant.
As-tu tué le Jaseroque?
Viens à mon coeur, fils rayonnais!
О jour frabbejeais! Calleau! Collai!
Il cortule dans sa joie.
Il brilgue: les tôves lubricilleux
Se gyrent en vrillant dans le guaue,
Enmîmés sont les gougebosqueux,
Et le mômerade horsgrave.
Превосходный перевод на немецкий язык был сделан Робертом Скоттом, видным специалистом по греческому языку, сотрудничавшим с ректором Лидделлом (отцом Алисы) в работе над греческим словарем. Впервые этот перевод появился в статье «Подлинное происхождение „Jabberwocky“» («Macmillsn Magazine», February 1872). Скрывшись под псевдонимом Томаса Чэттертона, Скотт сообщал, что присутствовал однажды на спиритическом сеансе, где дух некоего Германа фон Швинделя [Schwindel (нем.) — обман.] утверждал, что стихотворение Кэрролла есть просто перевод старинной немецкой баллады:
DER JAMMERWOCH
Es brillig war. Die schlichte Toven
Wirrten und wimmelten in Waben:
Und aller-mümsige Burgguven
Die mohmen Räth' ausgraben.
Bewahre doch vor Jammerwoch!
Die Zähne knirschen, Krallen kratzen!
Bewahr' vor Jubjub-Vogel, vor
Frumiösen Banderschnätzchen!
Er griff sein vorpals Schwertchen zu,
Er suchte lang das manchsam' Ding;
Dann, stehend unten Tumtum Baum,
Er an-zu-denken-jing.
Als stand er tief in Andacht auf,
Des Jammerwochen's Augen-feuer
Durch tulgen Wald mit wiffek kam
Ein burbelnd ungeheuer!
Eins, Zwei! Eins, Zwei!
Und durch und durch
Sein vorpals Schwert
zerschnifer-schnuck,
Da blieb es todt! Er, Kopf in Hand,
Geläumfig zog zurück.
Und schlugst Du ja den Jammerwoch?
Umarme mich, mien Böhm'sches Kind!
O Freuden-Tag! O Halloo-Schlag!
Er chortelt froh-gesinnt.
Es brillig war, etc.
«Jabberwocky» много раз пытались пародировать. В антологию нонсенса Кзролин Уэллс (Such Nonsence. Compiled by Carolyn Wells, 1918) включены три из наиболее удачных пародий […], но я склонен разделить мнение Честертона относительно того, что всякие попытки такого рода создать юмористические подражания юмористическим произведениям обречены на провал.
В одном из лучших рассказов Льюиса Пэджитта — под этим именем выступали покойный Генри Куттнер и его жена Кэтрин Л. Мор — (L. Padgett. Mimsy were the Borogoves) слова из «Jabberwocky» рассматриваются как знаки языка будущего. Правильно понятые, они раскрывают технику проникновения в четырехмерный континуум пространства-времени. Та же мысль превосходно используется в очень смешном детективном романе Фредрика Брауна (Fredric Brown. Night of the Jabberwock). Рассказчик — восторженный почитатель Кэрролла. От Иегуди Смита, который, судя по всему, является членом общества поклонников Кэрролла «Светозарные мечи», он узнает, что сказки Кэрролла — вовсе не сказки, а правдивое повествование о действительной жизни в другом измерении. Ключи к сказкам остроумно скрыты в математических трактатах Кэрролла, особенно в Curiosa Mathematics, и в его стихотворениях, которые на деле являются акростихами более замысловатого толка. Почитатели Кэрролла не должны пройти мимо «Ночи Бармаглота», этого необычного произведения, тесно связанного с «Алисой». […]
h
Бармаглот в «Охоте на Снарка» не упоминается, но в письме к миссис Чэтевей, матери одной из девочек, с которыми дружил Кэрролл, он пишет, что место действия в «Снарке» — остров, «который часто посещают Джубджуб и Брандашмыг. Это, безусловно, тот самый остров, где был убит Бармаглот».
Когда девочки из Бостонской классической гимназии попросили у Кэрролла разрешения назвать свой школьный журнал «The Jabberwock», он ответил:
Мистер Льюис Кэрролл с удовольствием дает редакторам предполагаемого журнала согласие использовать титул, на котором они остановили свой выбор. Ему удалось установить, что англосаксонское слово «wocer» или «wocor» означает «потомок» или «плод». Принимая обычное значение слова «jabber» («возбужденный или долгий спор»), получим в результате «плод долгого и возбужденного спора». Насколько это название будет отвечать духу задуманного издания, предоставим судить будущим историкам американской литературы. Мистер Кэрролл желает всевозможных успехов журналу.
i
Брандашмыг упоминается снова в главе VII, а также в «Охоте на Снарка» («Напасть» 7, ст. 3, 4, 6).
j
Тенниел, иллюстрировавший эту строфу прекрасным рисунком, поначалу предполагал поставить его фронтисписом ко всей книге. Однако Кэрроллу этот рисунок показался слишком устрашающим, и он предпочел заменить, его чем-то более спокойным. В 1871 г., прежде чем принять окончательное решение, он отпечатал типографским способом следующее письмо и разослал его тридцати матерям своих юных друзей:
Посылаю Вам предполагаемый фронтиспис «Зазеркалья». Чудовище это, как полагают некоторые, слишком страшно и может испугать нервных детей, наделенных воображением, а книгу, во всяком случае, лучше начать каким-то более приятным рисунком.
Поэтому мне хотелось бы узнать мнение нескольких друзей, для каковой цели я и рассылаю отпечатанные фронтисписы.
Мы можем принять любое из трех решений:
(1) Сохранить данный фронтиспис;
(2) Перенести этот фронтиспис в надлежащее место (там, где будет напечатана баллада, которую он должен иллюстрировать) и заменить его другим фронтисписом;
(3) Не публиковать его вовсе. […]
Я буду признателен Вам за мнение (которое можно проверить, показав рисунок детям по Вашему выбору) относительно того, какое решение принять.
Судя по всему, большинство матерей выбрали второй вариант, ибо фронтисписом стал рисунок, изображающий Белого Рыцаря верхом на коне. […]
Вопрос о том, не является ли и «Бармаглот» пародией, остается до сих пор открытым. Роджер Грин высказывал предположение («The London Times Literary Supplement», March 1, 1957), что Кэрролл, возможно, имел в виду немецкую балладу «Пастух с Гор Великанов», в которой повествуется о том, как юный пастушок убил огромного Грифона. В 1846 г. кузина Кэрролла, Мэнелла Бьют Смедли перевела эту балладу на английский язык и опубликовала в одном из лондонских журналов («Sharpe's London Magazine», March 7 and 21, 1846). «Сходство почти неуловимо, — пишет Грин. — Оно не в словах, а в настроении и атмосфере; пародируется весь стиль и самая идея баллады».
a
Кэрролл с его любовью к резким контрастам начинает вторую книгу сценой в доме, зимой (первая сказка открывалась сценой на берегу реки, в пригожий майский день). Зима перекликается с темой старости и надвигающейся смерти, которые звучат в стихотворных вступлении и заключении. Костер, для которого мальчишки собирали хворост, и вопрос Алисы: «А знаешь, что будет завтра, Китти?» — заставляют предположить, что время действия — 4 ноября, канун Дня Гая Фокса[23]. (Этот день ежегодно отмечался в колледже Крайст Чёрч: на Пекуотер Квадрэнгл устраивался большой костер.)
Предположение о дне действия подтверждается в главе V, где Алиса говорит Белой Королеве, что ей семь с половиной лет ровно: Алиса родилась 4 мая (предыдущее путешествие в Страну чудес происходило 4 мая, когда Алисе, по-видимому, было ровно семь).
Однако остается открытым вопрос о том, имел ли Кэрролл в виду 1859 г. (когда Алисе действительно было семь лет) или 1860, 1861, 1862 годы, когда Кэрролл рассказал и записал повесть о первом приключении Алисы. 4 ноября 1859 г. было пятницей, 1860 г. — воскресеньем, 1861 г. — понедельником, 1862 г. — вторником. Последняя дата кажется наиболее подходящей, если принять во внимание слова Алисы (см. несколько ниже) о том, что она отложит наказание котенку до следующей среды.
b
Снежинкой звали котенка, который принадлежал Мэри Макдоналд, одной из маленьких приятельниц Кэрролла ранних лет. Мэри была дочерью доброго друга Кэрролла, Джорджа Макдоналда[24], шотландского поэта и романиста, автора таких известных фантастических повестей для детей, как «Принцесса и гоблин», «За спиной у Северной бури». Детям Макдоналда отчасти мы обязаны тем, что Кэрролл решился опубликовать «Алису в Стране чудес». Чтобы проверить, насколько она может заинтересовать широкий круг читателей, он попросил миссис Макдоналд прочитать сказку вслух в семейном кругу. Дети пришли в восторг. Гревилл, которому в то время было шесть лет, заявил, что хорошо бы иметь шестьдесят тысяч таких книжек. Позже он рассказал об этом эпизоде в книге воспоминаний о своих родителях (Greville Macdonald. George Macdonald and his Wife).
c
Тема Зазеркалья, очевидно, возникла позже основного замысла второй сказки, в основу которой, как вспоминала Алиса Лидделл, легли экспромты, которые сочинял Кэрролл, обучая девочек Лидделл игре в шахматы. Лишь в 1868 г. появилась мысль о стране, лежащей по ту сторону зеркала, подсказанная разговором с другой Алисой, дальней родственницей писателя Алисой Рейкс. Вот как об этом рассказывает она сама в лондонской газете «Таймс» от 22 января 1932 г.:
В детстве мы жили на Онслоу-сквер и играли, бывало, в саду за домом. Чарлз Доджсон гостил там у старого дядюшки и часто прогуливался по лужайке, заложив руки за спину. Однажды, услышав мое имя, он подозвал меня к себе.
— Так ты, значит, тоже Алиса. Я очень люблю Алис. Хочешь посмотреть на что-то очень странное?
Мы вошли вслед за ним в дом, окна которого, как и у нас, выходили в сад. Комната, в которой мы очутились, была заставлена мебелью; в углу стояло высокое зеркало.
— Сначала скажи мне, — проговорил он, подавая мне апельсин, — в какой руке ты его держишь.
— В правой, — ответила я.
— А теперь, — сказал он, — подойди к зеркалу и скажи мне, в какой руке держит апельсин девочка в зеркале.
Я с удивлением ответила:
— В левой.
— Совершенно верно, — сказал он. — Как ты это объяснишь?
Я никак не могла этого объяснить, но видя, что он ждет объяснения, решилась:
— Если б я стояла по ту сторону зеркала, я бы, должно быть, держала апельсин в правой руке?
Я помню, что он засмеялся.
— Молодец, Алиса, — сказал он. — Лучше мне никто не отвечал.
Больше мы об этом не говорили; однако спустя несколько лет я узнала, что, по его словам, этот разговор навел его на мысль о «Зазеркалье», экземпляр которого он и прислал мне в свое время вместе с другими своими книгами.
В зеркале все асимметричные предметы (предметы, не совпадающие по своим зеркальным отражениям) предстают обращенными, «выворачиваются».
В книге много примеров таких зеркальных отражений[25].
Как мы увидим, Труляля и Траляля — «зеркальные» близнецы; Белый Рыцарь поет о попытке втиснуть правую ногу в левый башмак; возможно, не случайно, что в книге не раз говорится о штопоре, ибо спираль — асимметричная структура, имеющая правую и левую формы. Если расширить тему Зазеркалья так, чтобы она включала зеркальное отражение любой асимметричной ситуации, мы верно определим основной мотив всей книги. Перечислять здесь все примеры было бы слишком долго; достаточно привести лишь несколько из них.
Чтобы приблизиться к Черной Королеве, Алиса идет в противоположном направлении; в вагоне поезда кондуктор ей говорит, что она едет не в ту сторону; у короля — два Гонца, «один, чтобы бежал туда, другой — чтобы бежал оттуда». Белая Королева объясняет преимущества «жизни назад»; пироги в Зазеркалье сначала раздают гостям, а потом уж режут. Четные и нечетные числа, представляющие собой комбинаторные эквиваленты правого и левого, в различных местах вплетаются в повествование. В определенном смысле нонсенс есть инверсия осмысленного и бессмысленного. Обычный мир переворачивается вверх ногами и выворачивается наизнанку; он превращается в мир, в котором все происходит как угодно, но только не так, как полагается.
Тема инверсии характерна, конечно, для всего нонсенса Кэрролла. В «Стране чудес» Алиса размышляет: «Едят ли кошки мошек? Едят ли мошки кошек?» Ей объясняют, что говорить, что думаешь, и думать, что говоришь, совсем не одно и то же. Откусив от гриба с левой стороны, она вырастает, откусив же с правой — напротив, уменьшается. Эти изменения в росте, которых так много в первой сказке, сами по себе являются инверсиями (например, вместо большой девочки и маленького щенка — маленькая девочка и большой щенок). В «Сильви и Бруно» мы знакомимся с «импондералом», антигравитационной ватой, которой можно набить почтовую посылку, чтобы она весила меньше, чем ничего; с часами, которые обращают время; с черным светом; с Фортунатовым кошельком, являющимся проективной плоскостью, у которой внутренность снаружи, а наружная сторона внутри. Мы узнаем, что E–V–I–L (зло) есть не что иное, как L–I–V–E («жить» наоборот).
В жизни Кэрролл также часто пользовался приемом инверсии, чтобы повеселить своих маленьких друзей. В одном из его писем речь идет о кукле, чья левая рука становится «правой», оторвав правую в ссоре. В другом он писал: «Я так уставал, что ложился спать через минуту после того, как вставал, а иногда за минуту до того, как вставал». Он порой писал письма зеркально: чтобы прочитать, приходилось подносить их к зеркалу. У него было собрание музыкальных шкатулок, и он любил проигрывать их от конца к началу. Он рисовал картинки, которые превращались во что-то иное, стоило перевернуть их вверх ногами.
Даже в серьезные минуты Кэрроллу лучше всего думалось, когда ему удавалось, наподобие Белого Рыцаря, увидеть все перевернутым. Он придумывал новый способ умножения, в котором множитель писался наоборот и над множимым. «Охота на Снарка», как он рассказывает, была написана им с конца. «Ибо Снарк был буджум, понимаешь?» — эта последняя строка поэмы пришла ему в голову внезапно, как озарение. Затем он присочинил к ней строфу, к строфе — поэму.
Близко связан с кэрролловской инверсией и его юмор логического противоречия. Черная Королева знает холм такой большой, что рядом с ним этот покажется долиной; сухое печенье едят, чтобы утолить жажду; гонец шепчет крича; Алиса бежит так быстро, что ей удается остаться на месте. Неудивительно, что Кэрролл любил особый вид каламбура, называемый «ирландским быком»[26], суть которого в логическом противоречии. Однажды он написал сестре:
Пожалуйста, разбери с логической точки зрения следующее рассуждение:
Девочка: Я так рада, что не люблю спаржу.
Подруга: Отчего же, милая?
Девочка: Потому что, если б я ее любила, мне бы пришлось ее есть, а я ее не выношу.
Кто-то из знакомых Кэрролла вспоминает, что слышал, как он рассказывал про одного человека, у которого были такие большие ноги, что ему приходилось надевать брюки через голову.
«Пустое множество» (множество, не имеющее элементов), с которым он обращается как с овеществленной реальностью, также служит Кэрроллу источником логического нонсенса особого рода. Мартовский Заяц предлагает Алисе несуществующего вина; Алиса размышляет, что происходит с пламенем свечи, когда свеча не горит; географическая карта в «Охоте на Снарка» представляет собой «абсолютную и совершенную пустоту»; Червонному Королю кажется странным, что можно написать письмо «никому» («Кому адресовано письмо?» — «Никому»), а Белый Король хвалит остроту зрения Алисы, увидевшей на дороге «никого» («Кого ты там видишь?» — «Никого»).
Почему юмор Кэрролла так тесно связан с логическими головоломками такого рода? Здесь не место разбирать вопрос о том, объясняется ли это только тем, что Кэрролл интересовался логикой и математикой или некими подсознательными импульсами, побуждающими его снова и снова сужать и расширять, сжимать и переворачивать, вывертывать наизнанку и ставить вверх ногами привычный мир. Вряд ли можно согласиться с положением, выдвинутым Флоренс Бекер Леннон в ее чрезвычайно интересной биографии Кэрролла «Викторианство в Зазеркалье» (Florence Becker Lennon. Victoria Through the Looking-Glass). Она доказывает, что Кэрролл от рождения был левшой, которого заставили пользоваться правой рукой, и что он «брал реванш, выворачивая многое справа налево». К несчастью, факты, доказывающие, что Кэрролл от природы был левшой, настолько малочисленны и неубедительны, что их нельзя принимать во внимание. Впрочем, такое объяснение истоков нонсенса Кэрролла все равно было бы недостаточным.
d
Рассуждение Алисы о «зазеркальном» молоке гораздо значительнее, чем думалось Кэрроллу. Лишь спустя несколько лет после опубликования «Зазеркалья» стереохимия нашла положительное подтверждение тому, что органические вещества имеют асимметричное строение атомов. Изомеры суть вещества, молекулы которых состоят из совершенно тех же атомов, соединенных, однако, в топологически различные структуры. Стереоизомеры суть изомеры, идентичные даже в топологической структуре, однако из-за асимметричности этой структуры они образуют зеркальные пары, подобно левому и правому ботинку. Все органические вещества стереоизометричны. Обычно в пример приводят сахар: в «правом» варианте его называют декстрозой, в левом — левулезой. Прием пищи вызывает сложные химические реакции между асимметричными веществами и асимметричными продуктами в организме, потому что между «левыми» и «правыми» формами одного и того же органического вещества существует определенная разница во вкусе, запахе и усвояемости. Ни одна лаборатория или корова пока что не дала «зеркального» молока, но можно смело сказать, что если бы асимметрическую структуру молока зеркально отразили, его нельзя было бы пить.
В этом суждении о «зазеркальном» молоке подразумевается лишь отражение структуры, соединяющей атомы молока. Конечно, подлинное зазеркальное отражение молока означало бы и инверсию структуры самих элементарных частиц. В 1957 г. Ли Цзун-дао и Янг Чжень-нин, два американских физика китайского происхождения, получили Нобелевскую премию за теоретический труд, который, по удачному выражению Роберта Оппенгеймера, привел их к «радостному и удивительному открытию» относительно того, что частицы и их античастицы (то есть идентичные частицы с противоположными зарядами), подобно стереоизомерам, суть не что иное, как зеркальные отражения тех же структур. Если это так, тогда «зазеркальное» молоко будет состоять из «антивещества», которое Алиса даже не сможет выпить: стоит ей прийти в соприкосновение с этим молоком, как оба они взорвутся. Разумеется, анти-Алиса, находящаяся по ту сторону зеркала, найдет антимолоко чрезвычайно вкусным и питательным.
Читателям, которым хотелось бы узнать больше о философском и научном смысле «левого» и «правого», рекомендую познакомиться с прекрасной книжкой Германа Вейля (Hermann Weyl. Symmetry, 1952) [Русский перевод: Герман Вейль. Симметрия. М., 1968.], со статьей Филипа Моррисона (Philip Morrison. The Overthrow of Parity, — «Scientific American», April, 1957) и с моей работой «Обеими ли руками пишет Природа?» (Martin Gardner. Is Nature Ambidexterous? — «Philosophy and Phenomenological Research», December, 1952) [Русский перевод: Мартин Гарднер. Математические головоломки и развлечения. М., 1971.] В более легком жанре написана последняя глава о «левом» и «правом» в «Книге математических загадок и развлечений „Сайентифик Америкэн“» (The Scientific American Book of Mathematical Puzzles and Diversions, 1959) и мой рассказ «Левое или правое?» («Esquire», February, 1951). Классический пример научной фантастики на эту тему — «Рассказ Платнера» Уэллса. […] В настоящий момент, когда я пишу эти строки, специалисты по атомной физике размышляют о возможности создания антивещества в лабораторных условиях. […]
e
Неловкость Белого Коня, съезжающего вниз по кочерге, предвосхищает неловкость Белого Рыцаря на коне (гл. VIII).
f
Поначалу Кэрролл намеревался напечатать все стихотворение зеркально отраженным, однако позже решил ограничиться первой строфой. Тот факт, что Алиса увидела эти строки перевернутыми, свидетельствует о том, что сама она, пройдя сквозь зеркало, не изменилась. Как говорилось выше (примеч. «d»), сейчас у вас есть все основания полагать, что «неотраженная» Алиса просуществовала бы в Зазеркалье не долее тысячной доли секунды (см. также примеч. к гл. V).
g
'Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and gimble in the wabe:
All mimsy were the borogoves,
And, the mome raths outgrabe.
Beware the Jabberwock, my son!
The jaws that bite, the claws that catch!
Beware the Jnbjub bird, and shun
The frumious Bandersnatch!
He took his vorpal sword in hand:
Long time the manxome foe he sought —
So rested he by the Tumtum tree,
And stood awhile in thought.
And, as in uffish thought he stood,
The Jabberwock, with eyes of flame,
Came whiffling through the tulgey wood,
And burbled as it came!
One, two! One, two! And through and through
The vorpal blade went snicker-snack!
He left it dead, and with its head
He went galumphing back.
And hast thou slain the Jabberwock?
Come to my arms, my beamish boy!
О frabjous day! Callooh! Callay!
He chortled In his joy.
'Twas brillig, and the slithy toves
Did gyre and glmble in the wabe:
All mimsy were the borogoues.
And the mome raths outgrabe.
Первая строфа этого стихотворения появилась впервые в журнале «Миш-Мэш» («Misch-Masch»), последнем из домашних «публикаций», которые Кэрролл в юности сочинял, собственноручно переписывал и иллюстрировал для развлечения своих братьев и сестер. В номере, помеченном 1855 годом (Кэрроллу тогда было двадцать три года), этот «любопытный отрывок» появился под названием: «Англосаксонский стих» [… В заключение Кэрролл писал:] «Смысл этого фрагмента древней Поэзии темен; и все же он глубоко трогает сердце». […]
Мало кто станет оспаривать тот факт, что «Jabberwocky» является величайшим стихотворным нонсенсом на английском языке. Он был так хорошо знаком английским школьникам XIX в., что пять из его «бессмысленных» слов фигурируют в непринужденном разговоре мальчиков в «Столки и К°» Киплинга[27]. Сама Алиса весьма точно определяет секрет очарования этих строк: они «наводят на всякие мысли, хоть и неясно — на какие». Странные слова в этом стихотворении не имеют точного смысла, однако они будят в душе читателя тончайшие отзвуки. […] С тех пор были и другие попытки создать более серьезные образцы этой поэзии (стихотворения дадаистов[28], итальянских футуристов и Гертруды Стайн[29], например) — однако, когда к ней относятся слишком серьезно, результаты кажутся скучными. Я не встречал человека, который помнил бы хоть что-нибудь из поэтических опытов Стайн, но я знаю множество любителей Кэрролла, которые обнаружили, что помнят «Jabberwocky» слово в слово, хоть никогда не делали сознательной попытки выучить его наизусть. Огден Нэш[30] написал прекрасное стихотворение-нонсенс «Геддондилло» […], но даже в нем он несколько слишком старается достигнуть определенного эффекта. «Jabberwocky» же обладает непринужденной звучностью и совершенством, не имеющим себе равных.
«Jabberwocky» был любимым произведением английского астронома Артура Стэнли Эддингтона, которое он не раз упоминал в своих трудах. В книге «Новые пути в науке» (Arthur Stanley Eddington. New Pathways in Science) он сравнивал формальную структуру стихотворения с областью современной математики, известной как теория групп. В «Природе физического мира» (The Nature of the Physical World) он замечает, что описание элементарной частицы, которое дает физик, есть на деле нечто подобное «Jabberwocky»; слова связываются с «чем-то неизвестным», действующим «неизвестным нам образом». Поскольку указанное описание содержит числа, физика оказывается в состоянии внести некоторый порядок в явление и сделать относительно него успешные предсказания. Эддингтон пишет:
Наблюдая восемь электронов в одном атоме и семь электронов в другом, мы начинаем постигать разницу между кислородом и азотом. Восемь «хливких шорьков» «пыряются» в кислородной «наве» и семь — в азотной. Если ввести несколько чисел, то даже «Jabberwocky» станет научным. Теперь можно отважиться и на предсказание: если один из «шорьков» сбежит, кислород замаскируется под азот. В звездах и туманностях мы, действительно, находим таких волков в овечьих шкурах, которые иначе могли бы привести нас в замешательство. Если перевести основные понятия физики на язык «Jabberwocky», сохранив все числа — все метрические атрибуты, ничего не изменится; это было бы неплохим напоминанием принципиальной непознаваемости природы основных объектов.
«Jabberwocky» умело переводили на несколько языков. Существуют два латинских перевода; один сделан в 1881 г. Огастесом М. Ванситтартом, профессором Тринити Колледжа в Кембридже, и был издан отдельной книжечкой Оксфордским университетским издательством в том же году (см. с. 144 биографии Коллингвуда); второй — дядюшкой Кэрролла Хэссердом X. Доджсоном (см. Lewis Carroll Picture Book, p. 364). «Габбербокхус Пресс», странное наименование, принятое одним лондонским издательством, идет от латинского имени «Jabberwocky», придуманного дядюшкой Хэссердом.
Приводимый ниже французский перевод Фрэнка Л. Уоррина (F. L. Warrio) был впервые опубликован в журнале «Нью-Йоркер» в январе 1981 г. («New Yorker», January 10,1931). (Цит. по книге миссис Леннон, где он был перепечатан).
LE JASEROQUE
Il brllgue: les tôves lubricilleux
Se gyrent en vrillant dans le guave,
Enmîmés sont les gougebosqueux.
Et le mômerade horsgrave.
Garde-toi du Jaseroque, mon fils!
La gueule qui mord; la griffe qui prend!
Garde-toi de l'oiseau Jube, évite
Le frumieux Band-à prend,
Son glaive vorpal en, main il va—
T-à la recherche du fauve manscant;
Puis arrivé à l'abre Té-Té,
Il y reste, réfléchissant.
Pendant qu'il pense, tout uffusé
Le Jaseroque, à l'oeil flambant,
Vient siblant par le bois lullegeais,
Et burbule en venant.
Un deux, un deux, par le milieu,
Le glaive vorpul fait pat-à-pan!
La bête délaite, avec sa tête,
Il rentre gallomphant.
As-tu tué le Jaseroque?
Viens à mon coeur, fils rayonnais!
О jour frabbejeais! Calleau! Collai!
Il cortule dans sa joie.
Il brilgue: les tôves lubricilleux
Se gyrent en vrillant dans le guaue,
Enmîmés sont les gougebosqueux,
Et le mômerade horsgrave.
Превосходный перевод на немецкий язык был сделан Робертом Скоттом, видным специалистом по греческому языку, сотрудничавшим с ректором Лидделлом (отцом Алисы) в работе над греческим словарем. Впервые этот перевод появился в статье «Подлинное происхождение „Jabberwocky“» («Macmillsn Magazine», February 1872). Скрывшись под псевдонимом Томаса Чэттертона, Скотт сообщал, что присутствовал однажды на спиритическом сеансе, где дух некоего Германа фон Швинделя [Schwindel (нем.) — обман.] утверждал, что стихотворение Кэрролла есть просто перевод старинной немецкой баллады:
DER JAMMERWOCH
Es brillig war. Die schlichte Toven
Wirrten und wimmelten in Waben:
Und aller-mümsige Burgguven
Die mohmen Räth' ausgraben.
Bewahre doch vor Jammerwoch!
Die Zähne knirschen, Krallen kratzen!
Bewahr' vor Jubjub-Vogel, vor
Frumiösen Banderschnätzchen!
Er griff sein vorpals Schwertchen zu,
Er suchte lang das manchsam' Ding;
Dann, stehend unten Tumtum Baum,
Er an-zu-denken-jing.
Als stand er tief in Andacht auf,
Des Jammerwochen's Augen-feuer
Durch tulgen Wald mit wiffek kam
Ein burbelnd ungeheuer!
Eins, Zwei! Eins, Zwei!
Und durch und durch
Sein vorpals Schwert
zerschnifer-schnuck,
Da blieb es todt! Er, Kopf in Hand,
Geläumfig zog zurück.
Und schlugst Du ja den Jammerwoch?
Umarme mich, mien Böhm'sches Kind!
O Freuden-Tag! O Halloo-Schlag!
Er chortelt froh-gesinnt.
Es brillig war, etc.
«Jabberwocky» много раз пытались пародировать. В антологию нонсенса Кзролин Уэллс (Such Nonsence. Compiled by Carolyn Wells, 1918) включены три из наиболее удачных пародий […], но я склонен разделить мнение Честертона относительно того, что всякие попытки такого рода создать юмористические подражания юмористическим произведениям обречены на провал.
В одном из лучших рассказов Льюиса Пэджитта — под этим именем выступали покойный Генри Куттнер и его жена Кэтрин Л. Мор — (L. Padgett. Mimsy were the Borogoves) слова из «Jabberwocky» рассматриваются как знаки языка будущего. Правильно понятые, они раскрывают технику проникновения в четырехмерный континуум пространства-времени. Та же мысль превосходно используется в очень смешном детективном романе Фредрика Брауна (Fredric Brown. Night of the Jabberwock). Рассказчик — восторженный почитатель Кэрролла. От Иегуди Смита, который, судя по всему, является членом общества поклонников Кэрролла «Светозарные мечи», он узнает, что сказки Кэрролла — вовсе не сказки, а правдивое повествование о действительной жизни в другом измерении. Ключи к сказкам остроумно скрыты в математических трактатах Кэрролла, особенно в Curiosa Mathematics, и в его стихотворениях, которые на деле являются акростихами более замысловатого толка. Почитатели Кэрролла не должны пройти мимо «Ночи Бармаглота», этого необычного произведения, тесно связанного с «Алисой». […]
h
Бармаглот в «Охоте на Снарка» не упоминается, но в письме к миссис Чэтевей, матери одной из девочек, с которыми дружил Кэрролл, он пишет, что место действия в «Снарке» — остров, «который часто посещают Джубджуб и Брандашмыг. Это, безусловно, тот самый остров, где был убит Бармаглот».
Когда девочки из Бостонской классической гимназии попросили у Кэрролла разрешения назвать свой школьный журнал «The Jabberwock», он ответил:
Мистер Льюис Кэрролл с удовольствием дает редакторам предполагаемого журнала согласие использовать титул, на котором они остановили свой выбор. Ему удалось установить, что англосаксонское слово «wocer» или «wocor» означает «потомок» или «плод». Принимая обычное значение слова «jabber» («возбужденный или долгий спор»), получим в результате «плод долгого и возбужденного спора». Насколько это название будет отвечать духу задуманного издания, предоставим судить будущим историкам американской литературы. Мистер Кэрролл желает всевозможных успехов журналу.
i
Брандашмыг упоминается снова в главе VII, а также в «Охоте на Снарка» («Напасть» 7, ст. 3, 4, 6).
j
Тенниел, иллюстрировавший эту строфу прекрасным рисунком, поначалу предполагал поставить его фронтисписом ко всей книге. Однако Кэрроллу этот рисунок показался слишком устрашающим, и он предпочел заменить, его чем-то более спокойным. В 1871 г., прежде чем принять окончательное решение, он отпечатал типографским способом следующее письмо и разослал его тридцати матерям своих юных друзей:
Посылаю Вам предполагаемый фронтиспис «Зазеркалья». Чудовище это, как полагают некоторые, слишком страшно и может испугать нервных детей, наделенных воображением, а книгу, во всяком случае, лучше начать каким-то более приятным рисунком.
Поэтому мне хотелось бы узнать мнение нескольких друзей, для каковой цели я и рассылаю отпечатанные фронтисписы.
Мы можем принять любое из трех решений:
(1) Сохранить данный фронтиспис;
(2) Перенести этот фронтиспис в надлежащее место (там, где будет напечатана баллада, которую он должен иллюстрировать) и заменить его другим фронтисписом;
(3) Не публиковать его вовсе. […]
Я буду признателен Вам за мнение (которое можно проверить, показав рисунок детям по Вашему выбору) относительно того, какое решение принять.
Судя по всему, большинство матерей выбрали второй вариант, ибо фронтисписом стал рисунок, изображающий Белого Рыцаря верхом на коне. […]
Вопрос о том, не является ли и «Бармаглот» пародией, остается до сих пор открытым. Роджер Грин высказывал предположение («The London Times Literary Supplement», March 1, 1957), что Кэрролл, возможно, имел в виду немецкую балладу «Пастух с Гор Великанов», в которой повествуется о том, как юный пастушок убил огромного Грифона. В 1846 г. кузина Кэрролла, Мэнелла Бьют Смедли перевела эту балладу на английский язык и опубликовала в одном из лондонских журналов («Sharpe's London Magazine», March 7 and 21, 1846). «Сходство почти неуловимо, — пишет Грин. — Оно не в словах, а в настроении и атмосфере; пародируется весь стиль и самая идея баллады».
Глава II
a
Поначалу Кэрролл намеревался использовать здесь страстоцвет, однако, узнав, что он символизирует Страсти Христовы, а не людские, заменил страстоцвет на тигровую лилию. Весь этот эпизод пародирует говорящие цветы в поэме Теннисона «Мод» (ч. 22).
b
Помимо трех старших сестер, которых так любил Кэрролл, в семействе Лидделл были еще две младшие, Роза и Вайолет (violet — фиалка). Они появляются этой главе как Роза и Фиалка.
c
Сравни со следующей строфой из поэмы Теннисона «Мод»:
Уронили цветы мои слезы, и ниже
Лепестки наклонили в бреду.
Не она ли идет, не ее ли увижу.
Жизнь мою и голубку в саду?
Роза алая вскрикнула: «Ближе, ближе!»
Плачет белая, прочит беду.
И прислушался шпорник: «Я слышу, слышу!»
И шепнула лилия: «Жду!»
d
В этих словах — явный намек на то, что «вперед» и «назад» в зеркале меняются местами. Идите к зеркалу — изображение двинется навстречу вам, т. е. в обратном направлении.
e
В статье «Алиса на сцене», которая цитировалась выше, Кэрролл писал:
Черную Королеву я представлял себе также как фурию, но совсем иного рода; ее страсть должна быть холодной и сдержанной; сама же она — чопорной и строгой, впрочем, не вовсе лишенной приветливости; педантичная до чрезвычайности, это квинтэссенция всех гувернанток!
Предполагают, что в образе Черной Королевы Кэрролл изобразил мисс Прикетт, гувернантку Лидделов, которую дети прозвали «Колючкой» [Pricks — сокращение от Prickett — по-английски «колючка»]. Одно время в Оксфорде ходили слухи о романтической привязанности Кэрролла к мисс Прикетт, вызванные его частыми визитами в дом Лидделла, однако скоро стало ясно, что интересовали его дети, а не гувернантка. […]
f
Эддингтон в заключительной главе «Природы физического мира» приводит эти слова Черной Королевы в связи с тонким замечанием относительно того, что физики называют «проблемой нонсенса». Эддингтон утверждает, что хотя физику, возможно, бессмысленно утверждать, что существует какая-то иная реальность, помимо той, которая подвластна законам физики, все же это осмысленно, как толковый словарь, по сравнению с бессмыслицей предположения, что этой реальности вовсе не существует.
g
Столько было написано незабываемых строк, в которых жизнь сравнивалась с огромной шахматной партией, что из них можно было бы составить солидную антологию. Порой игроки — это сами люди, стремящиеся распоряжаться своими собратьями, словно шахматными фигурами на доске […] Порой шахматную партию играют Бог и Сатана. Уильям Джеймс[31] обыгрывает эту сцену в своем эссе «Дилемма детерминизма» (William James. The Dilemma of Determinism). Ему вторит Герберт Уэллс в прологе к своему прекрасному роману о воспитании «Неугасимый огонь» […]
h
Алиса встречает Лили, дочь Белой Королевы и одну из белых пешек, еще в предыдущей главе. Давая это имя белой пешке, Кэрролл, возможно, имел в виду Лили Макдоналд, старшую дочь Джорджа Макдоналда (см. примеч. «b» на с. 112), который называл ее «своей белой лилией». Кэрролл в своих письмах, написанных, когда Лили исполнилось пятнадцать лет, подшучивал над ее внушительным возрастом. Возможно, фраза о том, что крошка Лили еще слишком мала для игры в шахматы, также шутка в том же роде.
С. Колливгвуд в своей биографии Кэрролла отмечает (р. 427), что последний подарил одной из девочек, с которыми дружил, белого котенка по имени Лили («Лили, кисочка! Котенок мой ненаглядный!» — говорит своей дочери Белая Королева еще в первой главе). Правда, это, возможно, произошло уже после того, как возникло «Зазеркалье».
i
Эта фраза, возможно, цитируется чаще, чем любая другая из сказок об Алисе. Особенно часто вспоминают ее в связи с быстро меняющейся политической ситуацией.
j
Взглянув на расположение шахмат на диаграмме, приводимой в предисловии автора, тотчас замечаешь, что Алиса (белая пешка) и Черная Королева стоят рядом на соседних клетках. Первый ход задачи: Королева уходит на b5. […]
a
Поначалу Кэрролл намеревался использовать здесь страстоцвет, однако, узнав, что он символизирует Страсти Христовы, а не людские, заменил страстоцвет на тигровую лилию. Весь этот эпизод пародирует говорящие цветы в поэме Теннисона «Мод» (ч. 22).
b
Помимо трех старших сестер, которых так любил Кэрролл, в семействе Лидделл были еще две младшие, Роза и Вайолет (violet — фиалка). Они появляются этой главе как Роза и Фиалка.
c
Сравни со следующей строфой из поэмы Теннисона «Мод»:
Уронили цветы мои слезы, и ниже
Лепестки наклонили в бреду.
Не она ли идет, не ее ли увижу.
Жизнь мою и голубку в саду?
Роза алая вскрикнула: «Ближе, ближе!»
Плачет белая, прочит беду.
И прислушался шпорник: «Я слышу, слышу!»
И шепнула лилия: «Жду!»
d
В этих словах — явный намек на то, что «вперед» и «назад» в зеркале меняются местами. Идите к зеркалу — изображение двинется навстречу вам, т. е. в обратном направлении.
e
В статье «Алиса на сцене», которая цитировалась выше, Кэрролл писал:
Черную Королеву я представлял себе также как фурию, но совсем иного рода; ее страсть должна быть холодной и сдержанной; сама же она — чопорной и строгой, впрочем, не вовсе лишенной приветливости; педантичная до чрезвычайности, это квинтэссенция всех гувернанток!
Предполагают, что в образе Черной Королевы Кэрролл изобразил мисс Прикетт, гувернантку Лидделов, которую дети прозвали «Колючкой» [Pricks — сокращение от Prickett — по-английски «колючка»]. Одно время в Оксфорде ходили слухи о романтической привязанности Кэрролла к мисс Прикетт, вызванные его частыми визитами в дом Лидделла, однако скоро стало ясно, что интересовали его дети, а не гувернантка. […]
f
Эддингтон в заключительной главе «Природы физического мира» приводит эти слова Черной Королевы в связи с тонким замечанием относительно того, что физики называют «проблемой нонсенса». Эддингтон утверждает, что хотя физику, возможно, бессмысленно утверждать, что существует какая-то иная реальность, помимо той, которая подвластна законам физики, все же это осмысленно, как толковый словарь, по сравнению с бессмыслицей предположения, что этой реальности вовсе не существует.
g
Столько было написано незабываемых строк, в которых жизнь сравнивалась с огромной шахматной партией, что из них можно было бы составить солидную антологию. Порой игроки — это сами люди, стремящиеся распоряжаться своими собратьями, словно шахматными фигурами на доске […] Порой шахматную партию играют Бог и Сатана. Уильям Джеймс[31] обыгрывает эту сцену в своем эссе «Дилемма детерминизма» (William James. The Dilemma of Determinism). Ему вторит Герберт Уэллс в прологе к своему прекрасному роману о воспитании «Неугасимый огонь» […]
h
Алиса встречает Лили, дочь Белой Королевы и одну из белых пешек, еще в предыдущей главе. Давая это имя белой пешке, Кэрролл, возможно, имел в виду Лили Макдоналд, старшую дочь Джорджа Макдоналда (см. примеч. «b» на с. 112), который называл ее «своей белой лилией». Кэрролл в своих письмах, написанных, когда Лили исполнилось пятнадцать лет, подшучивал над ее внушительным возрастом. Возможно, фраза о том, что крошка Лили еще слишком мала для игры в шахматы, также шутка в том же роде.
С. Колливгвуд в своей биографии Кэрролла отмечает (р. 427), что последний подарил одной из девочек, с которыми дружил, белого котенка по имени Лили («Лили, кисочка! Котенок мой ненаглядный!» — говорит своей дочери Белая Королева еще в первой главе). Правда, это, возможно, произошло уже после того, как возникло «Зазеркалье».
i
Эта фраза, возможно, цитируется чаще, чем любая другая из сказок об Алисе. Особенно часто вспоминают ее в связи с быстро меняющейся политической ситуацией.
j
Взглянув на расположение шахмат на диаграмме, приводимой в предисловии автора, тотчас замечаешь, что Алиса (белая пешка) и Черная Королева стоят рядом на соседних клетках. Первый ход задачи: Королева уходит на b5. […]
Глава III
a
Шесть ручейков — это шесть горизонталей, отделяющих Алису от восьмой, куда она стремится попасть, чтобы стать Королевой. Всякий раз, как она пересекает поле, это отмечается в тексте звездочками.
Первым ходом, который распадается в тексте на прыжок Алисы через ручеек и прыжок поезда, она переходит с d2 на d4. Это единственный «длинный прыжок», дозволенный пешке. Перепрыгнув сейчас через ручеек, она оказалась на третьей горизонтали. Поезд довезет ее до четвертой.
b
Лицо «господина в белой бумаге» напоминает Дизраэли в политических карикатурах Тенниела[32] в «Панче». Возможно, что «белая бумага» — намек на официальные документы (называемые по-английски white papers), с которыми имеют дело эти деятели.
c
Прыжок поезда переносит Алису на d4. В первоначальном варианте сказки Алиса хваталась не за козлиную бороду, а за волосы старой дамы, которая также сидела в вагоне. Однако 1 июня 1870 г. Тенниел послал Кэрроллу следующее письмо:
Мой дорогой Доджсон,
Мне кажется, что во время прыжка (сцена в поезде) Вы могли бы заставить Алису вцепиться в козлиную бороду, а не в волосы старой дамы. Ведь Алису в результате прыжка просто швыряет в этом направлении.
Не считайте меня бестактным, но я вынужден сказать, что глава о «шмеле» меня совершенно не устраивает. Я не вижу в ней ничего для иллюстраций. Думаю — при всей готовности согласиться с Вашим решением, — что, если Вы хотите сократить книжку, этой возможности упускать не следует. Мучительно спешу —
Кэрролл принял оба предложения Тенниела. Старая дама и глава о «шмеле» исчезли. К сожалению, из этой главы не сохранилось ничего[33].
d
Таким лесом является на деле вселенная, если рассматривать ее как существующую саму по себе, независимо от существ, манипулирующих символами и наклеивающих ярлычки на те или иные ее части, поскольку, как заметила ранее с прагматической прозорливостью Алиса, это полезно для тех, кто этим занимается. Мысль о том, что мир сам по себе не помечен знаками, что между предметами и их названиями нет никакой связи, помимо той, которую придает им интеллект находящий эти пометки полезными, — совсем не тривиальная философская истина. Радость Лани, вспомнившей свое имя, вызывает в памяти старую шутку о том, что Адам назвал тигра тигром, потому что тот был похож на тигра.
e
Алиса пытается вспомнить, конечно, собственную фамилию (Лидделл). С буквы Л начинается также «Лили», имя белой пешки, чье место на доске заняла Алиса.
a
Шесть ручейков — это шесть горизонталей, отделяющих Алису от восьмой, куда она стремится попасть, чтобы стать Королевой. Всякий раз, как она пересекает поле, это отмечается в тексте звездочками.
Первым ходом, который распадается в тексте на прыжок Алисы через ручеек и прыжок поезда, она переходит с d2 на d4. Это единственный «длинный прыжок», дозволенный пешке. Перепрыгнув сейчас через ручеек, она оказалась на третьей горизонтали. Поезд довезет ее до четвертой.
b
Лицо «господина в белой бумаге» напоминает Дизраэли в политических карикатурах Тенниела[32] в «Панче». Возможно, что «белая бумага» — намек на официальные документы (называемые по-английски white papers), с которыми имеют дело эти деятели.
c
Прыжок поезда переносит Алису на d4. В первоначальном варианте сказки Алиса хваталась не за козлиную бороду, а за волосы старой дамы, которая также сидела в вагоне. Однако 1 июня 1870 г. Тенниел послал Кэрроллу следующее письмо:
Мой дорогой Доджсон,
Мне кажется, что во время прыжка (сцена в поезде) Вы могли бы заставить Алису вцепиться в козлиную бороду, а не в волосы старой дамы. Ведь Алису в результате прыжка просто швыряет в этом направлении.
Не считайте меня бестактным, но я вынужден сказать, что глава о «шмеле» меня совершенно не устраивает. Я не вижу в ней ничего для иллюстраций. Думаю — при всей готовности согласиться с Вашим решением, — что, если Вы хотите сократить книжку, этой возможности упускать не следует. Мучительно спешу —
Кэрролл принял оба предложения Тенниела. Старая дама и глава о «шмеле» исчезли. К сожалению, из этой главы не сохранилось ничего[33].
d
Таким лесом является на деле вселенная, если рассматривать ее как существующую саму по себе, независимо от существ, манипулирующих символами и наклеивающих ярлычки на те или иные ее части, поскольку, как заметила ранее с прагматической прозорливостью Алиса, это полезно для тех, кто этим занимается. Мысль о том, что мир сам по себе не помечен знаками, что между предметами и их названиями нет никакой связи, помимо той, которую придает им интеллект находящий эти пометки полезными, — совсем не тривиальная философская истина. Радость Лани, вспомнившей свое имя, вызывает в памяти старую шутку о том, что Адам назвал тигра тигром, потому что тот был похож на тигра.
e
Алиса пытается вспомнить, конечно, собственную фамилию (Лидделл). С буквы Л начинается также «Лили», имя белой пешки, чье место на доске заняла Алиса.
Глава IV
a
В 1720 г. разгорелась вражда между Георгом Фридрихом Генделем, немецким композитором, жившим в Англии, и итальянцем Джиованни Баттиста Бонончини. Джон Байром, известный в XVIII в. автор гимнов и преподаватель стенографии, так описал эту вражду:
Одни твердят, что рядом с Бонончини
Минхеер Гендель — неуч и разиня.
Другие: Бонончини после Генделя? —
Маэстро пуст, как серединка кренделя.
Но я молчу, ища названья для
Отличья Труляля от Траляля[34].
Неизвестно, имела ли поначалу старая песенка о Траляля и Труляля отношение к этой знаменитой музыкальной баталии. Возможно, Байром всего лишь заимствовал из нее последнюю строчку для своего стишка. […]
b
Труляля и Траляля являются тем, что геометры называют «энантиоморфами», то есть зеркальными отображениями друг друга. На мысль о том, что таково было намерение Кэрролла, наводит любимое выражение Траляля: «Задом наперед, совсем наоборот!» — и то, что один из них протягивает правую, а другой левую руку для рукопожатия. Рисунок Тенниела, где изображены оба брата, готовые к битве, которые стоят в идентичных позах, подтверждает, что и он смотрел на близнецов таким же образом. Обратите внимание на то, что положение пальцев на правой руке Труляля (или это Траляля? У Траляля на шее был диванный валик, а у Труляля на голове — сковородка) точно соответствует положению пальцев на левой руке у его брата.
c
Этот шедевр нонсенса написан размером «Сна Юджина Арама» Томаса Гуда[35], однако пародирует лишь стиль этого произведения. Читателям, склонным находить нарочитый символизм в сказках Кэрролла, нелишне напомнить, что, посылая рукопись этого стихотворения Тенниелу для иллюстрации, Кэрролл предложил художнику на выбор плотника, бабочку и баронета. Все три имени одинаково ложились в размер стихотворения и подходили в смысле нонсенса Кэрроллу. Тенниел остановился на плотнике. […] Дж. Б. Пристли[36] написал забавную статью о «Морже и Плотнике» («New Statesman», August 10, 1957, p. 168), в которой он провозглашал этих двух героев архетипами политических деятелей.
d
Для оперетты Сэвила Кларка о Зазеркалье Кэрролл написал дополнительную строфу:
И Плотник плакать перестал,
И бросил Морж рыдать.
Прикончив устриц, наконец,
Легли злодеи спать —
И за жестокие дела
Расплату пожинать.
Когда Морж и Плотник засыпали, на сцене появлялись духи двух устриц, которые пели, танцевали и пинали спящих. Кэрролл считал (и публика, очевидно, разделила его мнение), что это было наилучшей концовкой для всего эпизода. Таким образом, он немного успокаивал ту часть зрителей, которая проливала слезы над судьбой устриц.
Дух первой устрицы танцевал мазурку и пел:
Он спит, коварный Плотник, и масло на усах.
А перец и горчица на листьях и цветах.
Так раскачаем люльку, чтоб он не мог вздохнуть!
А если не удастся — скачи ему на грудь!
скачи ему на грудь!
Ах, самое разумное — вскочить ему на грудь!
Дух второй устрицы танцевал джигу и пел:
О Морж, злодей плаксивый, позор слезе твоей!
Ты был страшней для устриц, чем дети для сластей.
Ты долго нас морочил, чтоб в уксус окунуть!
Прости же, Морж злосчастный, — встаю тебе на грудь!
встаю тебе на грудь!
Прости же, Морж злосчастный, встаю тебе на грудь!
(Стихи цит. по примеч. Р. Грина к кн. «The Diaries of Lewis Carroll», vol. II, pp. 446–447).
e
Алиса пришла в замешательство, ибо перед ней традиционная этическая дилемма: судить ли человека по его поступкам или по его намереньям.
f
Этот известный спор о сне Черного Короля (его монаршье величество храпит в это время в клетке, расположенной непосредственно к востоку от той, на которой стоит Алиса) погружает бедную Алису в мрачные глубины метафизики. Труляля и Траляля, как видим, выражают точку зрения епископа Беркли[37], считавшего, что все материальные предметы, включая нас самих, «просто снятся» господу. Алиса принимает позицию здравого смысла Сэмюэля Джонсона[38], полагавшего, что он опровергнул Беркли, пнув ногой большой камень. «Очень поучительный разговор с философской точки зрения, — заметил Бертран Рассел по поводу этой сцены в радиодискуссии, посвященной „Алисе“. — Но если б он не был написан так смешно, он был бы слишком печален».
Берклианская тема беспокоила Кэрролла, как беспокоит она всех платоников. Оба приключения Алисы происходят во сне; в «Сильви и Бруно» рассказчик таинственным способом переходит из мира реальности в мир сновидений. Где-то в самом начале романа он говорит: «Итак, либо я увидел Сильви во сне, а то, что происходит сейчас со мной, — реальность. Либо я действительно видел Сильви, а то, что происходит сейчас, — только сон! Неужто и Жизнь — всего лишь сон?» В «Зазеркалье» Кэрролл возвращается к этому вопросу в начале главы VIII, в заключительных строках книги и в последней строке последнего стихотворения.
В параллельных снах Алисы и Черного Короля наблюдается своеобразный пример бесконечно убывающей последовательности[39]. Алиса видит во сне Короля, который видит во сне Алису, которая видит Короля, и так далее, словно два зеркала, поставленные друг перед другом, или тот ужасный рисунок Сола Стейнберга, на котором толстая дама рисует худощавую, которая в свою очередь рисует толстую и т. д. (ср. «Страну чудес», гл. VI, примеч. «f» и гл. XII, примеч. «с»).
a
В 1720 г. разгорелась вражда между Георгом Фридрихом Генделем, немецким композитором, жившим в Англии, и итальянцем Джиованни Баттиста Бонончини. Джон Байром, известный в XVIII в. автор гимнов и преподаватель стенографии, так описал эту вражду:
Одни твердят, что рядом с Бонончини
Минхеер Гендель — неуч и разиня.
Другие: Бонончини после Генделя? —
Маэстро пуст, как серединка кренделя.
Но я молчу, ища названья для
Отличья Труляля от Траляля[34].
Неизвестно, имела ли поначалу старая песенка о Траляля и Труляля отношение к этой знаменитой музыкальной баталии. Возможно, Байром всего лишь заимствовал из нее последнюю строчку для своего стишка. […]
b
Труляля и Траляля являются тем, что геометры называют «энантиоморфами», то есть зеркальными отображениями друг друга. На мысль о том, что таково было намерение Кэрролла, наводит любимое выражение Траляля: «Задом наперед, совсем наоборот!» — и то, что один из них протягивает правую, а другой левую руку для рукопожатия. Рисунок Тенниела, где изображены оба брата, готовые к битве, которые стоят в идентичных позах, подтверждает, что и он смотрел на близнецов таким же образом. Обратите внимание на то, что положение пальцев на правой руке Труляля (или это Траляля? У Траляля на шее был диванный валик, а у Труляля на голове — сковородка) точно соответствует положению пальцев на левой руке у его брата.
c
Этот шедевр нонсенса написан размером «Сна Юджина Арама» Томаса Гуда[35], однако пародирует лишь стиль этого произведения. Читателям, склонным находить нарочитый символизм в сказках Кэрролла, нелишне напомнить, что, посылая рукопись этого стихотворения Тенниелу для иллюстрации, Кэрролл предложил художнику на выбор плотника, бабочку и баронета. Все три имени одинаково ложились в размер стихотворения и подходили в смысле нонсенса Кэрроллу. Тенниел остановился на плотнике. […] Дж. Б. Пристли[36] написал забавную статью о «Морже и Плотнике» («New Statesman», August 10, 1957, p. 168), в которой он провозглашал этих двух героев архетипами политических деятелей.
d
Для оперетты Сэвила Кларка о Зазеркалье Кэрролл написал дополнительную строфу:
И Плотник плакать перестал,
И бросил Морж рыдать.
Прикончив устриц, наконец,
Легли злодеи спать —
И за жестокие дела
Расплату пожинать.
Когда Морж и Плотник засыпали, на сцене появлялись духи двух устриц, которые пели, танцевали и пинали спящих. Кэрролл считал (и публика, очевидно, разделила его мнение), что это было наилучшей концовкой для всего эпизода. Таким образом, он немного успокаивал ту часть зрителей, которая проливала слезы над судьбой устриц.
Дух первой устрицы танцевал мазурку и пел:
Он спит, коварный Плотник, и масло на усах.
А перец и горчица на листьях и цветах.
Так раскачаем люльку, чтоб он не мог вздохнуть!
А если не удастся — скачи ему на грудь!
скачи ему на грудь!
Ах, самое разумное — вскочить ему на грудь!
Дух второй устрицы танцевал джигу и пел:
О Морж, злодей плаксивый, позор слезе твоей!
Ты был страшней для устриц, чем дети для сластей.
Ты долго нас морочил, чтоб в уксус окунуть!
Прости же, Морж злосчастный, — встаю тебе на грудь!
встаю тебе на грудь!
Прости же, Морж злосчастный, встаю тебе на грудь!
(Стихи цит. по примеч. Р. Грина к кн. «The Diaries of Lewis Carroll», vol. II, pp. 446–447).
e
Алиса пришла в замешательство, ибо перед ней традиционная этическая дилемма: судить ли человека по его поступкам или по его намереньям.
f
Этот известный спор о сне Черного Короля (его монаршье величество храпит в это время в клетке, расположенной непосредственно к востоку от той, на которой стоит Алиса) погружает бедную Алису в мрачные глубины метафизики. Труляля и Траляля, как видим, выражают точку зрения епископа Беркли[37], считавшего, что все материальные предметы, включая нас самих, «просто снятся» господу. Алиса принимает позицию здравого смысла Сэмюэля Джонсона[38], полагавшего, что он опровергнул Беркли, пнув ногой большой камень. «Очень поучительный разговор с философской точки зрения, — заметил Бертран Рассел по поводу этой сцены в радиодискуссии, посвященной „Алисе“. — Но если б он не был написан так смешно, он был бы слишком печален».
Берклианская тема беспокоила Кэрролла, как беспокоит она всех платоников. Оба приключения Алисы происходят во сне; в «Сильви и Бруно» рассказчик таинственным способом переходит из мира реальности в мир сновидений. Где-то в самом начале романа он говорит: «Итак, либо я увидел Сильви во сне, а то, что происходит сейчас со мной, — реальность. Либо я действительно видел Сильви, а то, что происходит сейчас, — только сон! Неужто и Жизнь — всего лишь сон?» В «Зазеркалье» Кэрролл возвращается к этому вопросу в начале главы VIII, в заключительных строках книги и в последней строке последнего стихотворения.
В параллельных снах Алисы и Черного Короля наблюдается своеобразный пример бесконечно убывающей последовательности[39]. Алиса видит во сне Короля, который видит во сне Алису, которая видит Короля, и так далее, словно два зеркала, поставленные друг перед другом, или тот ужасный рисунок Сола Стейнберга, на котором толстая дама рисует худощавую, которая в свою очередь рисует толстую и т. д. (ср. «Страну чудес», гл. VI, примеч. «f» и гл. XII, примеч. «с»).
Глава V
a
Стремглав выбежав из лесу, Королева оказывается на с4, непосредственно к западу от Алисы. В том, что Королевы в сказке то и дело куда-то бегут, виден намек на их способность передвигаться по шахматной доске в любом направлении и на любое расстояние. С характерной для нее небрежностью Белая Королева только что пропустила возможность объявить Черному Королю мат, став на е3. В статье «Алиса на сцене» Кэрролл так пишет о Белой Королеве:
И, наконец, Белая Королева представлялась моему воображению доброй, глупой, толстой и бледной; беспомощной, как дитя; ее медлительность и растерянность наводят на мысль о слабоумии, но никогда не переходят в него; это по моему, уничтожило бы комическое впечатление, которое она должна производить. В романе Уилки Коллинза «Без имени»[40] есть персонаж, до странности похожий на нее. Идя двумя различными путями, которые где-то пересеклись, мы странным образом осуществили один и тот же идеал — миссис Рэгг и Белая Королева могли бы быть сестрами-близнецами. […]
b
Этот прием — «жизнь в обратную сторону» — многие авторы, идя вслед за Кэрроллом, клали в основу своих фантастических и научно-фантастических произведений. Наиболее известен рассказ Ф. Скотта Фитцджералда[41] «Странное происшествие с Бенджамином Баттоном».
c
Королевский Гонец, как станет ясно из иллюстрации Тенниела к главе VII, есть не кто иной, как Болванщик[42] из «Страны чудес».
d
«Я верую, — заявил Тертуллиан[43] в часто приводимом высказывании в защиту некоторых положений христианской доктрины, — ибо это абсурдно». В письме к маленькой Мэри Макдоналд (1864) Кэрролл предостерегал:
В следующий раз не торопись верить тому, что тебе говорят. И вот почему: если ты станешь всему верить, мускулы твоего воображения утомятся, и ты настолько ослабнешь, что не сможешь поверить даже в самые простые и очевидные истины. Не далее, как на прошлой неделе, один мой приятель решил поверить в Джека-победителя-великанов. Это ему удалось, но он при этом так утомился, что, когда я сказал ему, что на дворе идет дождь (так оно и было на самом деле), он просто не смог мне поверить и выбежал на улицу без шляпы и без зонта… […]
e
Белая Королева передвигается вперед на одно поле — на с5.
f
Алиса также делает шаг вперед. В результате она оказывается на поле d5, снова рядом с Королевой (превратившейся в Овцу).
g
Уильямс и Мэден в своем «Справочнике литературы о преподобном Ч. Л. Доджсоне» указывают, что два рисунка Тенниела, изображающих лавку, правдиво, до мельчайших деталей, воспроизводят витрину и дверь бакалейного магазинчика, расположенного в доме № 83 по улице Сейнт-Олдгейт в Оксфорде (в подтверждение они приводят фотографию лавки). Однако Тенниел не забыл поменять местами окно и дверь, а также перевернуть объявление в окне: «Чай — два шиллинга». Эти перестановки подтверждают наше предположение, что Алиса не стала анти-Алисой (см. примеч. «d» к гл. I).
h
Популяризаторы квантовой теории сравнивали трудности, с которыми столкнулась Алиса, желая взглянуть повнимательнее на то, что было в лавке, с невозможностью определить точное положение электрона в его движении вокруг атомного ядра. Невольно вспоминаешь также крошечные пятна, порой возникающие где-то на краю поля зрения, которые невозможно разглядеть, ибо при движении зрачка они также перемещаются.
i
Во времена Кэрролла студенты Крайст Чёрч-колледжа говорили, что, если заказываешь одно яйцо на завтрак, тебе подают два, ибо одно обязательно окажется несвежим.
j
На шахматной доске это соответствует ходу Белой Королевы на f8.
k
Отточия означают, что Алиса перешла через ручеек, передвинувшись на d6. Теперь она находится справа от Белого Короля, хотя встретит его лишь в следующей главе.
a
Стремглав выбежав из лесу, Королева оказывается на с4, непосредственно к западу от Алисы. В том, что Королевы в сказке то и дело куда-то бегут, виден намек на их способность передвигаться по шахматной доске в любом направлении и на любое расстояние. С характерной для нее небрежностью Белая Королева только что пропустила возможность объявить Черному Королю мат, став на е3. В статье «Алиса на сцене» Кэрролл так пишет о Белой Королеве:
И, наконец, Белая Королева представлялась моему воображению доброй, глупой, толстой и бледной; беспомощной, как дитя; ее медлительность и растерянность наводят на мысль о слабоумии, но никогда не переходят в него; это по моему, уничтожило бы комическое впечатление, которое она должна производить. В романе Уилки Коллинза «Без имени»[40] есть персонаж, до странности похожий на нее. Идя двумя различными путями, которые где-то пересеклись, мы странным образом осуществили один и тот же идеал — миссис Рэгг и Белая Королева могли бы быть сестрами-близнецами. […]
b
Этот прием — «жизнь в обратную сторону» — многие авторы, идя вслед за Кэрроллом, клали в основу своих фантастических и научно-фантастических произведений. Наиболее известен рассказ Ф. Скотта Фитцджералда[41] «Странное происшествие с Бенджамином Баттоном».
c
Королевский Гонец, как станет ясно из иллюстрации Тенниела к главе VII, есть не кто иной, как Болванщик[42] из «Страны чудес».
d
«Я верую, — заявил Тертуллиан[43] в часто приводимом высказывании в защиту некоторых положений христианской доктрины, — ибо это абсурдно». В письме к маленькой Мэри Макдоналд (1864) Кэрролл предостерегал:
В следующий раз не торопись верить тому, что тебе говорят. И вот почему: если ты станешь всему верить, мускулы твоего воображения утомятся, и ты настолько ослабнешь, что не сможешь поверить даже в самые простые и очевидные истины. Не далее, как на прошлой неделе, один мой приятель решил поверить в Джека-победителя-великанов. Это ему удалось, но он при этом так утомился, что, когда я сказал ему, что на дворе идет дождь (так оно и было на самом деле), он просто не смог мне поверить и выбежал на улицу без шляпы и без зонта… […]
e
Белая Королева передвигается вперед на одно поле — на с5.
f
Алиса также делает шаг вперед. В результате она оказывается на поле d5, снова рядом с Королевой (превратившейся в Овцу).
g
Уильямс и Мэден в своем «Справочнике литературы о преподобном Ч. Л. Доджсоне» указывают, что два рисунка Тенниела, изображающих лавку, правдиво, до мельчайших деталей, воспроизводят витрину и дверь бакалейного магазинчика, расположенного в доме № 83 по улице Сейнт-Олдгейт в Оксфорде (в подтверждение они приводят фотографию лавки). Однако Тенниел не забыл поменять местами окно и дверь, а также перевернуть объявление в окне: «Чай — два шиллинга». Эти перестановки подтверждают наше предположение, что Алиса не стала анти-Алисой (см. примеч. «d» к гл. I).
h
Популяризаторы квантовой теории сравнивали трудности, с которыми столкнулась Алиса, желая взглянуть повнимательнее на то, что было в лавке, с невозможностью определить точное положение электрона в его движении вокруг атомного ядра. Невольно вспоминаешь также крошечные пятна, порой возникающие где-то на краю поля зрения, которые невозможно разглядеть, ибо при движении зрачка они также перемещаются.
i
Во времена Кэрролла студенты Крайст Чёрч-колледжа говорили, что, если заказываешь одно яйцо на завтрак, тебе подают два, ибо одно обязательно окажется несвежим.
j
На шахматной доске это соответствует ходу Белой Королевы на f8.
k
Отточия означают, что Алиса перешла через ручеек, передвинувшись на d6. Теперь она находится справа от Белого Короля, хотя встретит его лишь в следующей главе.
Глава VI
a
Эпизод с Шалтаем-Болтаем (Humpty-Dumpty), так же как эпизоды с Червонным Валетом, со Львом и Единорогом, основан на старинной детской песенке. Л. Фрэнк Баум[44] использовал, хоть и совсем иначе, ту же песенку в своей первой книге для детей «Матушка Гусыня прозой» (L. Frank Baum. Mother Goose in Prose, 1897). В последние годы мистер Шалтай издает детский журнал («Humpty-Dumpty Magazine»). Я имел честь работать под его руководством в качестве летописца приключений, выпавших на долю его сына, Шалтая-Болтая-младшего. […]
b
Питер Эликзэндер в своей статье «Логика и юмор Льюиса Кэрролла» (Peter Alexander. Logic and Humour of Lewis Carroll. — «Proceedings of the Leeds Philosophical Society», vol. 6, May 1951, pp. 551–566) обращает внимание на характерную для Кэрролла инверсию, которая проходит обычно незамеченной. В реальной жизни собственные имена редко имеют какой-либо смысл, помимо обозначения индивидуального объекта, в то время как другие слова обладают общим, универсальным смыслом. В мире Шалтая-Болтая справедливо обратное. Обычные слова обретают любые значения, которые придает им Шалтай-Болтай, а имена собственные, такие, как «Алиса» и «Шалтай-Болтай», предполагаются имеющими универсальное значение. П. Эликзэндер отмечает, что юмор Кэрролла имеет совершенно особый характер благодаря тому, что он проявлял интерес к формальной логике.
c
Неоднократно указывалось, что это самый тонкий, мрачный и трудноуловимый софизм из всех, которыми изобилуют обе книги. Немудрено, что Алиса, не пропустившая намека, тут же меняет разговор.
d
Шалтай-Болтай — филолог и философ, искушенный в основном в лингвистических тонкостях. Кэрролл, возможно, здесь намекает, что люди этого склада, а их немало было и до сих пор осталось в Оксфорде, редко бывают одарены и в математическом отношении.
e
Льюис Кэрролл полностью сознавал глубину диковинных рассуждений Шалтая-Болтая по вопросам семантики. Шалтай-Болтай становится на точку зрения, известную в средние века как номинализм, точку зрения, согласно которой общие имена не относятся к объективным сущностям, а являются чисто словесными знаками. Эту точку зрения искусно защищал Уильям Оккам (XIV в.)[45]. В настоящее время ее придерживаются почти все логические эмпирики. Даже в логике и математике, там, где термины, как правило, более точны, чем в других науках, нередко возникает чудовищная путаница из-за того, что люди не понимают, что слова означают только то, что в них вложено — «не больше и не меньше».
Во времена Льюиса Кэрролла в формальной логике велись оживленные споры, касавшиеся содержания четырех основных суждений Аристотеля. Следует ли считать, что общие суждения «Всякое А есть В» и «Никакое А не есть В» подразумевают, что А является множеством, которое фактически содержит некоторый элемент? Подразумевается ли это в частных суждениях «Некоторые А являются В» и «Некоторые А не являются В»?
Кэрролл отвечает на этот вопрос достаточно подробно на с. 529 «Символической логики». Стоит процитировать этот отрывок, потому что его произнес, улыбаясь во весь рот, сам Шалтай-Болтай.
Авторы и издатели учебников по логике, ступающие по проторенной колее, — я буду величать их титулом «Логики» (надеюсь, неоскорбительным) — испытывают в этом вопросе неуместную робость. Затаив дыхание, говорят они о Связке в Суждении, словно Связка — живое сознательное Существо, способное самостоятельно возвестить, какое значение оно желало бы иметь, тогда как нам, беднякам, остается лишь узнать, в чем состоит монаршья воля, и подчиниться ей.
Вопреки этому мнению, я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: «Под словом „черное“, не оговаривая того, я всегда буду понимать „белое“, а под „белым“ — „черное“», — то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне.
Итак, любому автору, как я считаю, дозволительно принять собственные правила по вопросу о том, нужно или не нужно подразумевать, будто Суждение утверждает существование самого Предмета, разумеется, при условии, что эти правила не противоречат самим себе и установленным фактам Логики. Рассмотрим теперь некоторые точки зрения, которых можно придерживаться логически, и тем самым решим вопрос о том, каких точек зрения придерживаться удобно; после этого я буду считать себя свободным сообщить, каких взглядов намерен придерживаться я.
Мнение Кэрролла состояло в том, что слова «всякий» и «некоторый» подразумевают существование, а слово «никакой» оставляет вопрос открытым. В конечном итоге это мнение не возобладало. Только предложение со словом «некоторый», как считает современная логика, подразумевает, что класс предметов не пуст. Разумеется, это соглашение не опрокидывает номиналистскую точку зрения Кэрролла и его Шалтая-Болтая. Нынешнее воззрение было принято лишь потому, что логики считали его наиболее полезным.
Когда же интерес логиков переместился от логики классов Аристотеля к исчислению высказываний (алгебре логики), вновь разгорелись страсти и споры (в основном, правда, между нелогиками) по поводу смысла «материальной импликации». В основном неразбериха возникла от того, что связка «влечет» в высказывании «А влечет В» понимается в ограниченном смысле, специфическом для этого исчисления, и не имеет никакого отношения к причинной связи между А и В. Подобная же неразбериха все еще существует в связи с многозначными логиками, в которых такие термины, как «и», «не» и «влечет», не имеют того значения, которое дают им здравый смысл или интуиция. На самом деле у них нет никакого вообще значения, отличного от того, которое придается им таблицами истинности, таблицами, которые порождают эти «связки». Стоит это понять, как тайна, окутывающая эти диковинные логики, почти полностью рассеивается.
В математике также столько энергии пропало впустую в бесполезных препирательствах по поводу «значения» таких выражений, как «мнимое число», «трансфинитное число» и т. д., бесполезных потому, что подобные слова имеют в точности только то значение, которое в них вложено, — не более, не менее.
С другой стороны, если мы хотим быть правильно понятыми, то на нас лежит некий моральный долг избегать практики Шалтая, который придавал собственные значения общеупотребительным словам. […]
f
Таких слов-бумажников теперь немало во всех современных словарях. Сам этот термин часто употребляется, когда говорят о словах, в которые «упаковано» не одно значение. В английской литературе большим мастером по части слов-бумажников был, конечно, Джеймс Джойс[46]. В «Поминках по Финнегану» (кстати, так же, как «Алиса», написанных в форме сна) их буквально десятки тысяч, включая те десять раскатов грома (каждый — в сотню букв), которые, помимо всего прочего, символизируют падение Тима Финнегана с лестницы. Сам Шалтай-Болтай «упакован» в седьмой из этих раскатов (Bothallchoractorschumminaroundgansumuminarumdrumstrumtruminahumptadumpwa ultopoofoolooderamaunsturnup!).
g
Возможно, не все читатели заметят так же быстро, как Алиса, что все три слова, объясняющие название «нава», начинаются с одного слога.
a
Эпизод с Шалтаем-Болтаем (Humpty-Dumpty), так же как эпизоды с Червонным Валетом, со Львом и Единорогом, основан на старинной детской песенке. Л. Фрэнк Баум[44] использовал, хоть и совсем иначе, ту же песенку в своей первой книге для детей «Матушка Гусыня прозой» (L. Frank Baum. Mother Goose in Prose, 1897). В последние годы мистер Шалтай издает детский журнал («Humpty-Dumpty Magazine»). Я имел честь работать под его руководством в качестве летописца приключений, выпавших на долю его сына, Шалтая-Болтая-младшего. […]
b
Питер Эликзэндер в своей статье «Логика и юмор Льюиса Кэрролла» (Peter Alexander. Logic and Humour of Lewis Carroll. — «Proceedings of the Leeds Philosophical Society», vol. 6, May 1951, pp. 551–566) обращает внимание на характерную для Кэрролла инверсию, которая проходит обычно незамеченной. В реальной жизни собственные имена редко имеют какой-либо смысл, помимо обозначения индивидуального объекта, в то время как другие слова обладают общим, универсальным смыслом. В мире Шалтая-Болтая справедливо обратное. Обычные слова обретают любые значения, которые придает им Шалтай-Болтай, а имена собственные, такие, как «Алиса» и «Шалтай-Болтай», предполагаются имеющими универсальное значение. П. Эликзэндер отмечает, что юмор Кэрролла имеет совершенно особый характер благодаря тому, что он проявлял интерес к формальной логике.
c
Неоднократно указывалось, что это самый тонкий, мрачный и трудноуловимый софизм из всех, которыми изобилуют обе книги. Немудрено, что Алиса, не пропустившая намека, тут же меняет разговор.
d
Шалтай-Болтай — филолог и философ, искушенный в основном в лингвистических тонкостях. Кэрролл, возможно, здесь намекает, что люди этого склада, а их немало было и до сих пор осталось в Оксфорде, редко бывают одарены и в математическом отношении.
e
Льюис Кэрролл полностью сознавал глубину диковинных рассуждений Шалтая-Болтая по вопросам семантики. Шалтай-Болтай становится на точку зрения, известную в средние века как номинализм, точку зрения, согласно которой общие имена не относятся к объективным сущностям, а являются чисто словесными знаками. Эту точку зрения искусно защищал Уильям Оккам (XIV в.)[45]. В настоящее время ее придерживаются почти все логические эмпирики. Даже в логике и математике, там, где термины, как правило, более точны, чем в других науках, нередко возникает чудовищная путаница из-за того, что люди не понимают, что слова означают только то, что в них вложено — «не больше и не меньше».
Во времена Льюиса Кэрролла в формальной логике велись оживленные споры, касавшиеся содержания четырех основных суждений Аристотеля. Следует ли считать, что общие суждения «Всякое А есть В» и «Никакое А не есть В» подразумевают, что А является множеством, которое фактически содержит некоторый элемент? Подразумевается ли это в частных суждениях «Некоторые А являются В» и «Некоторые А не являются В»?
Кэрролл отвечает на этот вопрос достаточно подробно на с. 529 «Символической логики». Стоит процитировать этот отрывок, потому что его произнес, улыбаясь во весь рот, сам Шалтай-Болтай.
Авторы и издатели учебников по логике, ступающие по проторенной колее, — я буду величать их титулом «Логики» (надеюсь, неоскорбительным) — испытывают в этом вопросе неуместную робость. Затаив дыхание, говорят они о Связке в Суждении, словно Связка — живое сознательное Существо, способное самостоятельно возвестить, какое значение оно желало бы иметь, тогда как нам, беднякам, остается лишь узнать, в чем состоит монаршья воля, и подчиниться ей.
Вопреки этому мнению, я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: «Под словом „черное“, не оговаривая того, я всегда буду понимать „белое“, а под „белым“ — „черное“», — то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне.
Итак, любому автору, как я считаю, дозволительно принять собственные правила по вопросу о том, нужно или не нужно подразумевать, будто Суждение утверждает существование самого Предмета, разумеется, при условии, что эти правила не противоречат самим себе и установленным фактам Логики. Рассмотрим теперь некоторые точки зрения, которых можно придерживаться логически, и тем самым решим вопрос о том, каких точек зрения придерживаться удобно; после этого я буду считать себя свободным сообщить, каких взглядов намерен придерживаться я.
Мнение Кэрролла состояло в том, что слова «всякий» и «некоторый» подразумевают существование, а слово «никакой» оставляет вопрос открытым. В конечном итоге это мнение не возобладало. Только предложение со словом «некоторый», как считает современная логика, подразумевает, что класс предметов не пуст. Разумеется, это соглашение не опрокидывает номиналистскую точку зрения Кэрролла и его Шалтая-Болтая. Нынешнее воззрение было принято лишь потому, что логики считали его наиболее полезным.
Когда же интерес логиков переместился от логики классов Аристотеля к исчислению высказываний (алгебре логики), вновь разгорелись страсти и споры (в основном, правда, между нелогиками) по поводу смысла «материальной импликации». В основном неразбериха возникла от того, что связка «влечет» в высказывании «А влечет В» понимается в ограниченном смысле, специфическом для этого исчисления, и не имеет никакого отношения к причинной связи между А и В. Подобная же неразбериха все еще существует в связи с многозначными логиками, в которых такие термины, как «и», «не» и «влечет», не имеют того значения, которое дают им здравый смысл или интуиция. На самом деле у них нет никакого вообще значения, отличного от того, которое придается им таблицами истинности, таблицами, которые порождают эти «связки». Стоит это понять, как тайна, окутывающая эти диковинные логики, почти полностью рассеивается.
В математике также столько энергии пропало впустую в бесполезных препирательствах по поводу «значения» таких выражений, как «мнимое число», «трансфинитное число» и т. д., бесполезных потому, что подобные слова имеют в точности только то значение, которое в них вложено, — не более, не менее.
С другой стороны, если мы хотим быть правильно понятыми, то на нас лежит некий моральный долг избегать практики Шалтая, который придавал собственные значения общеупотребительным словам. […]
f
Таких слов-бумажников теперь немало во всех современных словарях. Сам этот термин часто употребляется, когда говорят о словах, в которые «упаковано» не одно значение. В английской литературе большим мастером по части слов-бумажников был, конечно, Джеймс Джойс[46]. В «Поминках по Финнегану» (кстати, так же, как «Алиса», написанных в форме сна) их буквально десятки тысяч, включая те десять раскатов грома (каждый — в сотню букв), которые, помимо всего прочего, символизируют падение Тима Финнегана с лестницы. Сам Шалтай-Болтай «упакован» в седьмой из этих раскатов (Bothallchoractorschumminaroundgansumuminarumdrumstrumtruminahumptadumpwa ultopoofoolooderamaunsturnup!).
g
Возможно, не все читатели заметят так же быстро, как Алиса, что все три слова, объясняющие название «нава», начинаются с одного слога.
Глава VII
a
Кони нужны Королю для игры в шахматы, конечно. На них сядут два Рыцаря.
b
Здесь Кэрролл подшучивает над увлечением англосаксонской ученостью, которая была модной в его время. Хэрри Морган Эйрз в своей книге «Алиса Кэрролла» (Harry Morgan Ayres. Carroll's Alice) воспроизводит некоторые изображения англосаксов в различных костюмах и позах из англосаксонской рукописи, хранящейся в Бодлеанской библиотеке в Оксфорде, которыми, возможно, пользовались Кэрролл и Тенниел. Энгус Уилсон[47] поставил эпиграфом к своему роману «Англосаксонские позы» этот диалог.
c
Это, конечно, наш старый друг Мартовский Заяц. В главе V отмечалось, что второй гонец — это Болванщик, только что вышедший из тюрьмы, куда он попал в конце предыдущей книги.
d
Это популярная в викторианской Англии игра. Первый из играющих говорил:
«Мою любовь зовут на А…
Я его люблю, потому что он…
Я его боюсь, потому что он…
Он меня водил в…
Он меня кормил…
И живет он в…», —
подставляя слова начинающиеся на «А». Второй из играющих повторял те же фразы, подставляя слова на «Б», и так далее до конца алфавита. Не нашедшие нужного слова выбывали из игры. Фразы бывали разные; выше цитировался вариант, приводимый в книге «Английские детские стихи и песенки» Джеймса Орчарда Хэллиуэла (James Orchard Halliwell. The Nursery Rhymes of England), которая пользовалась успехом во времена Кэрролла. […]
e
Как указывают Иона и Питер Оупи в «Оксфордском словаре детских стихов», соперничество между Львом и Единорогом насчитывает не одну тысячу лет. Полагают, что этот стишок появился в начале XVII в., когда в результате союза между Англией и Шотландией был принят новый британский герб, на котором шотландский единорог и британский лев поддерживают, как и поныне, королевский геральдический щит.
f
Если Кэрролл имел в виду соперничество между Гладстоном и Дизраэли (см. ниже примеч. h), тогда этот диалог приобретает очевидный смысл. Кэрролл, придерживавшийся в политике консервативных взглядов и не любивший Гладстона, сочинил две превосходные анаграммы из его полного имени William Ewart Gladstone: «Wilt tear down all images», «Wild agitator! Means well!» (см.: «The Diaries of Lewis Carroll», vol. II, p. 277).
g
Белая Королева идет на поле с8. Ей, собственно, нечего бояться — Конь ей ничем не угрожает, тогда как она могла бы его взять. Этот глупый ход весьма для нее характерен.
h
Современники Кэрролла полагают, что Лев и Единорог на рисунке Тенниела были задуманы как карикатуры на Гладстона и Дизраэли[48]. Доказательств тому нет, но они и вправду напоминают карикатуры Тенниела из «Панча», изображающие этих двух политических деятелей, которые часто выступали друг против друга.
i
То есть «львиную долю» — выражение, взятое из басни Эзопа, в которой рассказывается о том, как звери делили добычу. Лев потребовал себе четверть как глава зверей, еще четверть — за свое несравненное мужество и еще одну четверть — для жены и детей. Что же до последней четверти, заключил Лев, любой из зверей может поспорить с ним из-за нее.
a
Кони нужны Королю для игры в шахматы, конечно. На них сядут два Рыцаря.
b
Здесь Кэрролл подшучивает над увлечением англосаксонской ученостью, которая была модной в его время. Хэрри Морган Эйрз в своей книге «Алиса Кэрролла» (Harry Morgan Ayres. Carroll's Alice) воспроизводит некоторые изображения англосаксов в различных костюмах и позах из англосаксонской рукописи, хранящейся в Бодлеанской библиотеке в Оксфорде, которыми, возможно, пользовались Кэрролл и Тенниел. Энгус Уилсон[47] поставил эпиграфом к своему роману «Англосаксонские позы» этот диалог.
c
Это, конечно, наш старый друг Мартовский Заяц. В главе V отмечалось, что второй гонец — это Болванщик, только что вышедший из тюрьмы, куда он попал в конце предыдущей книги.
d
Это популярная в викторианской Англии игра. Первый из играющих говорил:
«Мою любовь зовут на А…
Я его люблю, потому что он…
Я его боюсь, потому что он…
Он меня водил в…
Он меня кормил…
И живет он в…», —
подставляя слова начинающиеся на «А». Второй из играющих повторял те же фразы, подставляя слова на «Б», и так далее до конца алфавита. Не нашедшие нужного слова выбывали из игры. Фразы бывали разные; выше цитировался вариант, приводимый в книге «Английские детские стихи и песенки» Джеймса Орчарда Хэллиуэла (James Orchard Halliwell. The Nursery Rhymes of England), которая пользовалась успехом во времена Кэрролла. […]
e
Как указывают Иона и Питер Оупи в «Оксфордском словаре детских стихов», соперничество между Львом и Единорогом насчитывает не одну тысячу лет. Полагают, что этот стишок появился в начале XVII в., когда в результате союза между Англией и Шотландией был принят новый британский герб, на котором шотландский единорог и британский лев поддерживают, как и поныне, королевский геральдический щит.
f
Если Кэрролл имел в виду соперничество между Гладстоном и Дизраэли (см. ниже примеч. h), тогда этот диалог приобретает очевидный смысл. Кэрролл, придерживавшийся в политике консервативных взглядов и не любивший Гладстона, сочинил две превосходные анаграммы из его полного имени William Ewart Gladstone: «Wilt tear down all images», «Wild agitator! Means well!» (см.: «The Diaries of Lewis Carroll», vol. II, p. 277).
g
Белая Королева идет на поле с8. Ей, собственно, нечего бояться — Конь ей ничем не угрожает, тогда как она могла бы его взять. Этот глупый ход весьма для нее характерен.
h
Современники Кэрролла полагают, что Лев и Единорог на рисунке Тенниела были задуманы как карикатуры на Гладстона и Дизраэли[48]. Доказательств тому нет, но они и вправду напоминают карикатуры Тенниела из «Панча», изображающие этих двух политических деятелей, которые часто выступали друг против друга.
i
То есть «львиную долю» — выражение, взятое из басни Эзопа, в которой рассказывается о том, как звери делили добычу. Лев потребовал себе четверть как глава зверей, еще четверть — за свое несравненное мужество и еще одну четверть — для жены и детей. Что же до последней четверти, заключил Лев, любой из зверей может поспорить с ним из-за нее.
Глава VIII
a
Черный Конь пошел на e7; прекрасный ход в игре, идущей по правилам, ибо в одно и то же время он объявляет шах Белому Королю и угрожает Белой Королеве. Если Черный Конь останется на доске, Королеве конец.
b
Белый Конь, выскочив на поле, занятое Черным Конем (это поле соседствует с Алисой с востока), объявляет по рассеянности шах; на деле он угрожает шахом разве что собственному Королю. […]
c
Возможно, Кэрролл в этом эпизоде подразумевает, что оба Коня, подобно Панчу и Джуди[49], — всего лишь марионетки, приводимые в движение рукой невидимого шахматиста. Тенниел, в отличие от современных иллюстраторов текста, изобразил Рыцарей с дубинками, которые они держат так, как полагалось их держать Панчу и Джуди.
d
Исследователи Кэрролла полагают (и не без оснований), что в лице Белого Рыцаря писатель создал карикатуру на самого себя. У Кэрролла, так же как у Рыцаря, волосы были взлохмаченные, лицо — мягкое и доброе, глаза голубые и кроткие. Лучше всего, по-видимому, голова его работала тогда, когда он видел мир перевернутым вверх ногами. Подобно Рыцарю, он любил всякие хитроумные приспособления и «сделал много замечательных открытий». Он постоянно думал о «способах» сделать по-новому что-нибудь. Многие из его изобретений, подобно пудингу из промокашки у Белого Рыцаря, были очень оригинальны, но непрактичны. (Правда, десятилетиями позже, когда некоторые из его изобретений были повторены другими, они оказались вовсе не такими бесполезными.)
Среди изобретений Кэрролла — дорожные шахматы […], доска для писания в темноте (он назвал ее «никтограф»); коробочка для марок с двумя «живописными сюрпризами». В его дневнике немало подобных записей:
Мне пришло в голову, что можно придумать игру из букв, которые нужно передвигать на шахматной доске, пока они не сложатся в слова.
Или:
Сочинил новый способ «Плана пропорционального представительства», намного лучше всех, которые придумывали раньше… Также изобрел правила для проверки делимости на 17 и 19. Изобретательный день!
«Изобрел заменитель клея для заклеивания конвертов, …приклеивания мелких предметов к книжкам и пр. — а именно, бумагу, смазанную клеем с обеих сторон»
Изобрел упрощенный метод денежных переводов: отправитель заполняет два бланка перевода, один из них подает для пересылки на почту — в нем содержится номер-код, который должен назвать получатель для того, чтобы получить деньги. Думаю послать правительству это предложение вместе с предложением двойного тарифа на письма, посылаемые в воскресенье.
В своей квартире Кэрролл держал для развлечения детей всевозможные игрушки: музыкальные шкатулки, кукол, заводных животных (медведя и летучую мышь, которая облетала комнату), различные настольные игры, «американский органчик», который играл, если через него прокручивали перфорированную бумажную ленту. Когда Кэрролл ехал куда-то, сообщает нам Стюарт Коллингвуд в его биографии, «каждый предмет был аккуратно завернут в бумагу, так что в его чемоданах было столько же бумаги, сколько других полезных вещей».
Стоит также отметить, что из всех, кого встретила Алиса в двух своих странствиях, один лишь Белый Рыцарь проявил к ней искреннюю симпатию и предложил ей помощь. Чуть ли не единственный, он говорит с ней учтиво и почтительно; и, как мы узнаем из текста, Алиса помнит его лучше всех, кого она встретила в Зазеркалье. Его печаль при расставании отражает, возможно, печаль Кэрролла при расставании с выросшей (прошедшей в Королевы) Алисой. Во всяком случае в этом эпизоде мы слышим яснее всего ту «грусть», которая, как пишет Кэрролл во вступительном стихотворении, «витает в сказке».
e
В двузначной логике это могло бы послужить примером к закону исключенного третьего: утверждение верно либо нет, — третье исключается. В нескольких старых песенках-нонсенсах используется этот закон.
И ходит за грибами,
И вишню продает.
Живет одна старушка
И никому не лжет.
f
Для человека, искушенного в логике и семантике, все это вполне понятно. Песня эта есть «Сидящий на стене»; она называется «С горем пополам»; имя песни — «Древний старичок»; имя это называется «Пуговки для сюртуков». Кэрролл здесь различает предметы, имена предметов и имена имен предметов. «Пуговки для сюртуков», имя имени, принадлежит к той области, которую в современной логике именуют «метаязыком». Приняв соглашение о иерархии метаязыков, логикам удается избежать определенных парадоксов, которые мучили их со времен древних греков. См. интересную запись замечаний Белого Рыцаря символическими обозначениями, сделанную Эрнстом Нагелем (Earnest Nagel «Symbolic Notation, Haddocks' Eyes and the Dog-Walking Ordinance». J. R. Newman (ed.) The World of Mathematics. N. Y., v. III, 1956).
Менее специальный, но, однако, не менее обоснованный и увлекательный анализ этого отрывка дает Роджер Холмс (Roger W. Holmes. The Philosopher's Alice in Wonderland. Antioch Review, Summer 1959).
Профессор Холмс, заведующий кафедрой философии в Маунт Холиоук Колледж, полагает, что Кэрролл посмеялся над нами, когда заставил своего Белого Рыцаря заявить, что песня эта есть «Сидящий на стене». Разумеется, это не может быть сама песня, но лишь еще одно имя. «Чтобы быть последовательным, — заключает Холмс, — Белый Рыцарь, сказав, что песня эта есть …, должен был бы запеть саму песню. Впрочем, последовательный или нет, Белый Рыцарь это драгоценнейший подарок, который Льюис Кэрролл преподнес логикам».
В песне Белого Рыцаря наблюдается некая иерархия, подобная зеркальному отражению зеркального отражения предмета. Белый Рыцарь, которого не могла забыть Алиса, тоже не может забыть другого чудака, который, возможно, также был карикатурой на Кэрролла, напоминая его некоторыми чертами; не исключено, что так Кэрролл видел самого себя: одиноким никем не любимым стариком.
g
Песня Белого Рыцаря в первом кратком варианте была опубликована Кэрроллом анонимно в 1856 г. в журнале «Трейн» («The Train»). […] В ней высмеивается содержание стихотворения Уордсворта «Решимость и независимость».
…И вот — была ли это благодать,
Пославшая мне знак и наставленье —
Но тут, когда, не в силах совладать
С печалью, прерывая размышленья,
Я поднял взгляд: в немом оцепененье
Стоял старик, согнувшись над водой.
И был древнее он, чем может быть живой.
Так на вершине голой, может быть,
Огромный камень привлечет вниманье —
И смотрим мы, и пробуем решить,
Как он попал туда: его молчанье
Нам кажется исполненным сознанья,
Одушевленным: он, как зверь морской,
Что выполз на песок, расставшись с глубиной.
Таким был тот — ни мертвый, ни живой,
В полудремоте старости глубокой,
Согбенный так, что ноги с головой
Почти сошлись, прийдя к черте далекой
Земного странствия — или жестокий
Груз бедствия, недуга, нищеты
Лег на спину его и исказил черты.
Он опирался. Посохом ему
Был крепкий сук с ободранной корою.
Прислушиваться к шагу моему
Над этой заболоченной водою
Не думал он, недвижен, как порою
Бывает облако под ветерком,
И если двинется — то вдруг и целиком.
Но вот он молча посох опустил
И дно пошевелил. И с напряженьем
Он вглядывался в возмущенный ил.
Как будто поглощенный трудным чтеньем.
И я по праву путника, с почтеньем,
Беседу начал, и ему сказал:
— Какой погожий день нам нынче бог послал.
Он отвечал. Сердечности живой
Его ответа кротости глубинной
Я поразился. И спросил его:
— Что привело вас в этот край пустынный?
Как сил достало для дороги длинной?
И в глубине его запавших глаз
Какой-то быстрый свет и вспыхнул, и погас.
Он начал слабым голосом, едва,
Но выверенно, медленно ступали
В живом порядке важные слова —
Так в простолюдье говорят едва ли.
Вы б царственною эту речь назвали.
В Шотландии она еще звучит,
Где божий и людской закон не позабыт.
Он рассказал, что он пришел сюда
Ловить пиявок. Бедность научила
Такому делу — полное труда,
Опасное — не всякому под силу,
Что сотни миль по топям, исходил он,
Ночуя там, где бог ему пошлет.
Но это честный труд и этим он живет.
Старик еще стоял и объяснял.
Но слабым шумом, глохнущим потоком
Казалась речь — я слов не различал.
И он, в своем величье одиноком —
Не снится ли он мне во сне глубоком?
Иль вестник он и послан, может быть,
Чтоб силы мне подать и веру укрепить.
Я вспомнил мысль мою о том, что страх
Убийственен, надежда неуместна,
О суете и о земных скорбях,
О гениях в их гибели безвестной.
И вновь я начал, чтобы речью честной
Конец моим сомненьям положить:
— Так это хлеб для вас? И этим можно жить?
Он, улыбаясь, повторил: — Брожу
От лужи к луже, от болот к болотам.
Ищу пиявок, под ноги гляжу
В прибрежный ил. Но вот еще забота:
Когда-то, — молвил, — было их без счета.
Теперь не так, ловить уже трудней.
И все же хватит мне по старости моей.
Пока он говорил — казались мне
И речь его, и взгляд в краю пустынном
Какими-то нездешними. В уме
Я видел: как он молча по трясинам
Идет, идет в смирении старинном…
Забылся я. И в этот миг как раз
Он кончил, помолчал и повторил рассказ.
И многое еще он рассказал
Все так же твердо, с точностью прекрасной.
Державно. И, когда он замолчал,
Я улыбнулся: кто бы угадал
В глубоком старце этот разум ясный?
— Господь! — сказал я. — Будь же мне в оплот!
Пусть нищий твой старик в душе моей живет.
h
В печальных строках песни Белого Рыцаря пародируются строки Уордсворта «Я все сказал вам, все, что мог» и «Я все вам в помощь отдал» из менее известного стихотворения «Шипы». В них также звучит строка из стихотворения Томаса Мура[51] «Мое сердце и лютня» («Я все вам отдал, все, что мог»), которое было положено на музыку английским композитором Генри Раули Бишопом. Песня Белого Рыцаря воспроизводит метрику и рифмы Мура. «Белый Рыцарь, — писал Кэрролл в одном из писем, — задуман был таким, чтобы он мог быть и тем лицом, от имени которого написано стихотворение». На мысль о том, что это сам Кэрролл, наводят слова об умножении на десять в первом варианте этой песни. Вполне возможно, что Кэрролл думал о любовном стихотворении Мура как о той песне, которую он в качестве Белого Рыцаря хотел бы, но не смел, предложить Алисе. Ниже следует полный текст стихотворения Мура.
Я все вам отдал, все, что мог,
И беден дар мой был —
Лишь лютню я на ваш порог
Да сердце положил.
Лишь лютню — на ее ладах
Сама Любовь живет.
Да сердце — любящее так,
Как лютня не споет.
Пускай и песня, и любовь
Беды не отвратят —
Края печальных облаков
Они позолотят.
И если шум земных обид
Созвучья возмутил —
Любовь по струнам пробежит,
И мир, как прежде, мил.
i
Бертран Рассел в своей «Азбуке относительности» (гл. 3) цитирует эти четыре строки в связи с гипотезой Лоренца — Фицджералда, одной из ранних попыток объяснить неудачу опыта Майкельсона — Морли, который должен был обнаружить влияние движения Земли на скорость распространения света. Согласно этой гипотезе, предметы претерпевают сокращения в направлении движения, но, поскольку все измерительные эталоны претерпевают аналогичные сокращения, они тем самым, подобно экрану Белого Рыцаря, мешают нам обнаружить изменение длины предметов. Те же строки цитируются Артуром Стэнли Эддингтоном в главе 2 его «Природы физического мира», но трактуются уже в более широком метафорическом смысле: природа всегда стремится скрыть от нас важнейшие факты своей структуры.
j
Белый Рыцарь вернулся на поле f5, которое он занимал перед столкновением с Черным Рыцарем.
k
Алиса перепрыгнула через последний ручеек и заняла клетку d8. Для читателей, не знакомых с шахматами, следует заметить, что, когда пешка достигает последней горизонтали шахматной доски, она может по желанию игрока превратиться в любую фигуру. Обычно выбирают королеву, самую сильную из фигур.
a
Черный Конь пошел на e7; прекрасный ход в игре, идущей по правилам, ибо в одно и то же время он объявляет шах Белому Королю и угрожает Белой Королеве. Если Черный Конь останется на доске, Королеве конец.
b
Белый Конь, выскочив на поле, занятое Черным Конем (это поле соседствует с Алисой с востока), объявляет по рассеянности шах; на деле он угрожает шахом разве что собственному Королю. […]
c
Возможно, Кэрролл в этом эпизоде подразумевает, что оба Коня, подобно Панчу и Джуди[49], — всего лишь марионетки, приводимые в движение рукой невидимого шахматиста. Тенниел, в отличие от современных иллюстраторов текста, изобразил Рыцарей с дубинками, которые они держат так, как полагалось их держать Панчу и Джуди.
d
Исследователи Кэрролла полагают (и не без оснований), что в лице Белого Рыцаря писатель создал карикатуру на самого себя. У Кэрролла, так же как у Рыцаря, волосы были взлохмаченные, лицо — мягкое и доброе, глаза голубые и кроткие. Лучше всего, по-видимому, голова его работала тогда, когда он видел мир перевернутым вверх ногами. Подобно Рыцарю, он любил всякие хитроумные приспособления и «сделал много замечательных открытий». Он постоянно думал о «способах» сделать по-новому что-нибудь. Многие из его изобретений, подобно пудингу из промокашки у Белого Рыцаря, были очень оригинальны, но непрактичны. (Правда, десятилетиями позже, когда некоторые из его изобретений были повторены другими, они оказались вовсе не такими бесполезными.)
Среди изобретений Кэрролла — дорожные шахматы […], доска для писания в темноте (он назвал ее «никтограф»); коробочка для марок с двумя «живописными сюрпризами». В его дневнике немало подобных записей:
Мне пришло в голову, что можно придумать игру из букв, которые нужно передвигать на шахматной доске, пока они не сложатся в слова.
Или:
Сочинил новый способ «Плана пропорционального представительства», намного лучше всех, которые придумывали раньше… Также изобрел правила для проверки делимости на 17 и 19. Изобретательный день!
«Изобрел заменитель клея для заклеивания конвертов, …приклеивания мелких предметов к книжкам и пр. — а именно, бумагу, смазанную клеем с обеих сторон»
Изобрел упрощенный метод денежных переводов: отправитель заполняет два бланка перевода, один из них подает для пересылки на почту — в нем содержится номер-код, который должен назвать получатель для того, чтобы получить деньги. Думаю послать правительству это предложение вместе с предложением двойного тарифа на письма, посылаемые в воскресенье.
В своей квартире Кэрролл держал для развлечения детей всевозможные игрушки: музыкальные шкатулки, кукол, заводных животных (медведя и летучую мышь, которая облетала комнату), различные настольные игры, «американский органчик», который играл, если через него прокручивали перфорированную бумажную ленту. Когда Кэрролл ехал куда-то, сообщает нам Стюарт Коллингвуд в его биографии, «каждый предмет был аккуратно завернут в бумагу, так что в его чемоданах было столько же бумаги, сколько других полезных вещей».
Стоит также отметить, что из всех, кого встретила Алиса в двух своих странствиях, один лишь Белый Рыцарь проявил к ней искреннюю симпатию и предложил ей помощь. Чуть ли не единственный, он говорит с ней учтиво и почтительно; и, как мы узнаем из текста, Алиса помнит его лучше всех, кого она встретила в Зазеркалье. Его печаль при расставании отражает, возможно, печаль Кэрролла при расставании с выросшей (прошедшей в Королевы) Алисой. Во всяком случае в этом эпизоде мы слышим яснее всего ту «грусть», которая, как пишет Кэрролл во вступительном стихотворении, «витает в сказке».
e
В двузначной логике это могло бы послужить примером к закону исключенного третьего: утверждение верно либо нет, — третье исключается. В нескольких старых песенках-нонсенсах используется этот закон.
И ходит за грибами,
И вишню продает.
Живет одна старушка
И никому не лжет.
f
Для человека, искушенного в логике и семантике, все это вполне понятно. Песня эта есть «Сидящий на стене»; она называется «С горем пополам»; имя песни — «Древний старичок»; имя это называется «Пуговки для сюртуков». Кэрролл здесь различает предметы, имена предметов и имена имен предметов. «Пуговки для сюртуков», имя имени, принадлежит к той области, которую в современной логике именуют «метаязыком». Приняв соглашение о иерархии метаязыков, логикам удается избежать определенных парадоксов, которые мучили их со времен древних греков. См. интересную запись замечаний Белого Рыцаря символическими обозначениями, сделанную Эрнстом Нагелем (Earnest Nagel «Symbolic Notation, Haddocks' Eyes and the Dog-Walking Ordinance». J. R. Newman (ed.) The World of Mathematics. N. Y., v. III, 1956).
Менее специальный, но, однако, не менее обоснованный и увлекательный анализ этого отрывка дает Роджер Холмс (Roger W. Holmes. The Philosopher's Alice in Wonderland. Antioch Review, Summer 1959).
Профессор Холмс, заведующий кафедрой философии в Маунт Холиоук Колледж, полагает, что Кэрролл посмеялся над нами, когда заставил своего Белого Рыцаря заявить, что песня эта есть «Сидящий на стене». Разумеется, это не может быть сама песня, но лишь еще одно имя. «Чтобы быть последовательным, — заключает Холмс, — Белый Рыцарь, сказав, что песня эта есть …, должен был бы запеть саму песню. Впрочем, последовательный или нет, Белый Рыцарь это драгоценнейший подарок, который Льюис Кэрролл преподнес логикам».
В песне Белого Рыцаря наблюдается некая иерархия, подобная зеркальному отражению зеркального отражения предмета. Белый Рыцарь, которого не могла забыть Алиса, тоже не может забыть другого чудака, который, возможно, также был карикатурой на Кэрролла, напоминая его некоторыми чертами; не исключено, что так Кэрролл видел самого себя: одиноким никем не любимым стариком.
g
Песня Белого Рыцаря в первом кратком варианте была опубликована Кэрроллом анонимно в 1856 г. в журнале «Трейн» («The Train»). […] В ней высмеивается содержание стихотворения Уордсворта «Решимость и независимость».
…И вот — была ли это благодать,
Пославшая мне знак и наставленье —
Но тут, когда, не в силах совладать
С печалью, прерывая размышленья,
Я поднял взгляд: в немом оцепененье
Стоял старик, согнувшись над водой.
И был древнее он, чем может быть живой.
Так на вершине голой, может быть,
Огромный камень привлечет вниманье —
И смотрим мы, и пробуем решить,
Как он попал туда: его молчанье
Нам кажется исполненным сознанья,
Одушевленным: он, как зверь морской,
Что выполз на песок, расставшись с глубиной.
Таким был тот — ни мертвый, ни живой,
В полудремоте старости глубокой,
Согбенный так, что ноги с головой
Почти сошлись, прийдя к черте далекой
Земного странствия — или жестокий
Груз бедствия, недуга, нищеты
Лег на спину его и исказил черты.
Он опирался. Посохом ему
Был крепкий сук с ободранной корою.
Прислушиваться к шагу моему
Над этой заболоченной водою
Не думал он, недвижен, как порою
Бывает облако под ветерком,
И если двинется — то вдруг и целиком.
Но вот он молча посох опустил
И дно пошевелил. И с напряженьем
Он вглядывался в возмущенный ил.
Как будто поглощенный трудным чтеньем.
И я по праву путника, с почтеньем,
Беседу начал, и ему сказал:
— Какой погожий день нам нынче бог послал.
Он отвечал. Сердечности живой
Его ответа кротости глубинной
Я поразился. И спросил его:
— Что привело вас в этот край пустынный?
Как сил достало для дороги длинной?
И в глубине его запавших глаз
Какой-то быстрый свет и вспыхнул, и погас.
Он начал слабым голосом, едва,
Но выверенно, медленно ступали
В живом порядке важные слова —
Так в простолюдье говорят едва ли.
Вы б царственною эту речь назвали.
В Шотландии она еще звучит,
Где божий и людской закон не позабыт.
Он рассказал, что он пришел сюда
Ловить пиявок. Бедность научила
Такому делу — полное труда,
Опасное — не всякому под силу,
Что сотни миль по топям, исходил он,
Ночуя там, где бог ему пошлет.
Но это честный труд и этим он живет.
Старик еще стоял и объяснял.
Но слабым шумом, глохнущим потоком
Казалась речь — я слов не различал.
И он, в своем величье одиноком —
Не снится ли он мне во сне глубоком?
Иль вестник он и послан, может быть,
Чтоб силы мне подать и веру укрепить.
Я вспомнил мысль мою о том, что страх
Убийственен, надежда неуместна,
О суете и о земных скорбях,
О гениях в их гибели безвестной.
И вновь я начал, чтобы речью честной
Конец моим сомненьям положить:
— Так это хлеб для вас? И этим можно жить?
Он, улыбаясь, повторил: — Брожу
От лужи к луже, от болот к болотам.
Ищу пиявок, под ноги гляжу
В прибрежный ил. Но вот еще забота:
Когда-то, — молвил, — было их без счета.
Теперь не так, ловить уже трудней.
И все же хватит мне по старости моей.
Пока он говорил — казались мне
И речь его, и взгляд в краю пустынном
Какими-то нездешними. В уме
Я видел: как он молча по трясинам
Идет, идет в смирении старинном…
Забылся я. И в этот миг как раз
Он кончил, помолчал и повторил рассказ.
И многое еще он рассказал
Все так же твердо, с точностью прекрасной.
Державно. И, когда он замолчал,
Я улыбнулся: кто бы угадал
В глубоком старце этот разум ясный?
— Господь! — сказал я. — Будь же мне в оплот!
Пусть нищий твой старик в душе моей живет.
h
В печальных строках песни Белого Рыцаря пародируются строки Уордсворта «Я все сказал вам, все, что мог» и «Я все вам в помощь отдал» из менее известного стихотворения «Шипы». В них также звучит строка из стихотворения Томаса Мура[51] «Мое сердце и лютня» («Я все вам отдал, все, что мог»), которое было положено на музыку английским композитором Генри Раули Бишопом. Песня Белого Рыцаря воспроизводит метрику и рифмы Мура. «Белый Рыцарь, — писал Кэрролл в одном из писем, — задуман был таким, чтобы он мог быть и тем лицом, от имени которого написано стихотворение». На мысль о том, что это сам Кэрролл, наводят слова об умножении на десять в первом варианте этой песни. Вполне возможно, что Кэрролл думал о любовном стихотворении Мура как о той песне, которую он в качестве Белого Рыцаря хотел бы, но не смел, предложить Алисе. Ниже следует полный текст стихотворения Мура.
Я все вам отдал, все, что мог,
И беден дар мой был —
Лишь лютню я на ваш порог
Да сердце положил.
Лишь лютню — на ее ладах
Сама Любовь живет.
Да сердце — любящее так,
Как лютня не споет.
Пускай и песня, и любовь
Беды не отвратят —
Края печальных облаков
Они позолотят.
И если шум земных обид
Созвучья возмутил —
Любовь по струнам пробежит,
И мир, как прежде, мил.
i
Бертран Рассел в своей «Азбуке относительности» (гл. 3) цитирует эти четыре строки в связи с гипотезой Лоренца — Фицджералда, одной из ранних попыток объяснить неудачу опыта Майкельсона — Морли, который должен был обнаружить влияние движения Земли на скорость распространения света. Согласно этой гипотезе, предметы претерпевают сокращения в направлении движения, но, поскольку все измерительные эталоны претерпевают аналогичные сокращения, они тем самым, подобно экрану Белого Рыцаря, мешают нам обнаружить изменение длины предметов. Те же строки цитируются Артуром Стэнли Эддингтоном в главе 2 его «Природы физического мира», но трактуются уже в более широком метафорическом смысле: природа всегда стремится скрыть от нас важнейшие факты своей структуры.
j
Белый Рыцарь вернулся на поле f5, которое он занимал перед столкновением с Черным Рыцарем.
k
Алиса перепрыгнула через последний ручеек и заняла клетку d8. Для читателей, не знакомых с шахматами, следует заметить, что, когда пешка достигает последней горизонтали шахматной доски, она может по желанию игрока превратиться в любую фигуру. Обычно выбирают королеву, самую сильную из фигур.
Глава IX
a
Черная Королева только что встала на поле Короля, так что две Королевы находятся теперь по обе стороны от Алисы. Белый Король при этом оказался под «шахом», но ни одна из сторон не обращает на это ни малейшего внимания.
b
Не сразу замечаешь, что Черная Королева употребляет прилагательные «богатый» и «умный» как антонимы (типа «теплый» — «холодный»).
c
Алиса вспоминает песню Шалтая-Болтая (гл. VI), в которой он, вооружившись штопором и ватерпасом, намеревался наказать рыбок за то, что они ему не повиновались.
d
Кэрролл пародирует здесь известную колыбельную:
Баюшки, на ели мальчик засыпает,
А подует ветер — люльку раскачает,
Ветка обломилась, полетела колыбель —
Падает и люлька, и дитя, и ель.
e
Это стихотворение пародирует песню Вальтера Скотта «Красавчик Данди» из его пьесы «Проклятие рода Деворгойл». […]
[Вот как звучит припев песни у Вальтера Скотта:]
Так наполни стаканы и чаши налей,
И людей созывай, и седлай лошадей,
И ворота открой, и с дороги сойди:
Это скачут шотландцы за славным Данди.
f
Ответ на это стихотворение-загадку: устрица. «Справочник по Льюису Кэрроллу» (с. 95) отмечает, что в английском журнале «Фан» («Fun») 30 октября 1878 г. на с. 175 был напечатан стихотворный ответ на загадку Белой Королевы (четыре строфы, выдержанные в том же размере). Стихотворение неизвестного автора было предварительно послано Кэрроллу, который его отредактировал. Приведем последнюю строфу отгадки (цит. по «Справочнику»):
Если острым ножом
Мы раскроем кастрюльку-загадку —
Из-под крышки мы УСТРИЦ возьмем,
А под крышку положим отгадку.
g
Белая Королева уходит от Алисы на поле a6. С точки зрения обычной шахматной партии ход этот противоречит правилам, ибо он не избавляет Белого Короля от шаха.
h
Алиса берет Черную Королеву, объявляя законный шах и мат Черному Королю, который проспал всю партию, ни разу не сдвинувшись с места. Победа Алисы придает всей сказке легкий дидактический оттенок, ибо белые фигуры известны своей добротой и кротостью в отличие от черных, которые славятся мстительностью. На этом сновидение кончается; однако вопрос о том, чей же это был сон, Алисы или Черного Короля, так и остается открытым.
a
Черная Королева только что встала на поле Короля, так что две Королевы находятся теперь по обе стороны от Алисы. Белый Король при этом оказался под «шахом», но ни одна из сторон не обращает на это ни малейшего внимания.
b
Не сразу замечаешь, что Черная Королева употребляет прилагательные «богатый» и «умный» как антонимы (типа «теплый» — «холодный»).
c
Алиса вспоминает песню Шалтая-Болтая (гл. VI), в которой он, вооружившись штопором и ватерпасом, намеревался наказать рыбок за то, что они ему не повиновались.
d
Кэрролл пародирует здесь известную колыбельную:
Баюшки, на ели мальчик засыпает,
А подует ветер — люльку раскачает,
Ветка обломилась, полетела колыбель —
Падает и люлька, и дитя, и ель.
e
Это стихотворение пародирует песню Вальтера Скотта «Красавчик Данди» из его пьесы «Проклятие рода Деворгойл». […]
[Вот как звучит припев песни у Вальтера Скотта:]
Так наполни стаканы и чаши налей,
И людей созывай, и седлай лошадей,
И ворота открой, и с дороги сойди:
Это скачут шотландцы за славным Данди.
f
Ответ на это стихотворение-загадку: устрица. «Справочник по Льюису Кэрроллу» (с. 95) отмечает, что в английском журнале «Фан» («Fun») 30 октября 1878 г. на с. 175 был напечатан стихотворный ответ на загадку Белой Королевы (четыре строфы, выдержанные в том же размере). Стихотворение неизвестного автора было предварительно послано Кэрроллу, который его отредактировал. Приведем последнюю строфу отгадки (цит. по «Справочнику»):
Если острым ножом
Мы раскроем кастрюльку-загадку —
Из-под крышки мы УСТРИЦ возьмем,
А под крышку положим отгадку.
g
Белая Королева уходит от Алисы на поле a6. С точки зрения обычной шахматной партии ход этот противоречит правилам, ибо он не избавляет Белого Короля от шаха.
h
Алиса берет Черную Королеву, объявляя законный шах и мат Черному Королю, который проспал всю партию, ни разу не сдвинувшись с места. Победа Алисы придает всей сказке легкий дидактический оттенок, ибо белые фигуры известны своей добротой и кротостью в отличие от черных, которые славятся мстительностью. На этом сновидение кончается; однако вопрос о том, чей же это был сон, Алисы или Черного Короля, так и остается открытым.
Глава XII
a
В этом заключительном стихотворении, одном из лучших поэтических произведений Кэрролла, он вспоминает лодочную прогулку с тремя девочками Лидделл, когда он впервые рассказал «Алису в Стране чудес». В нем далеким отзвуком звучат темы зимы и смерти из стихотворного вступления к «Зазеркалью». Это песня Белого Рыцаря, вспоминающего Алису до того, как она отвернулась и побежала вниз по холму, глядя вперед ясными глазами, чтобы перепрыгнуть через последний ручей и стать взрослой женщиной. Стихотворение написано в форме акростиха: из первых букв каждой строки складывается имя — Алиса Плэзнс Лидделл.
a
В этом заключительном стихотворении, одном из лучших поэтических произведений Кэрролла, он вспоминает лодочную прогулку с тремя девочками Лидделл, когда он впервые рассказал «Алису в Стране чудес». В нем далеким отзвуком звучат темы зимы и смерти из стихотворного вступления к «Зазеркалью». Это песня Белого Рыцаря, вспоминающего Алису до того, как она отвернулась и побежала вниз по холму, глядя вперед ясными глазами, чтобы перепрыгнуть через последний ручей и стать взрослой женщиной. Стихотворение написано в форме акростиха: из первых букв каждой строки складывается имя — Алиса Плэзнс Лидделл.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги